– Очередной образец моей «рыжей» прозы. Прошу читать с иронией. Но всё написанное – правда! –
Люди Запада… О, это особая порода! Думал я когда-то. Они воспитаны, изысканны и чистоплотны. Их манеры не испорчены нигилизмом большевизма и улучшены перепроизводством шампуня. Когда я увидел в советские годы в Москве в троллейбусе женщину в корсете и вуалевой шляпе, находимую также с закрытыми глазами за пять шагов по запаху духов, я подумал, что она приехала с Запада. И вот… внезапный судьбы поворот: люди Запада стали приезжать ко мне! Начало 2000-х. Экзотика уссурийской тайги и старт моих экологических туров. Я – организатор и походный гид. Я приветливо улыбаюсь моим первым западноевропейским туристам. Но вскоре у меня начинают округляться глаза…
Алекс был первым человеком Запада, с которым я познакомился очно. Профессиональный ботаник с какой-то кафедры в Бирмингеме, с объёмной папкой для растений, садовым совком и секатором – которым он откусывал, что-то бормоча себе под нос, приглянувшиеся побеги деревьев и кустарников. Алексу было слегка за шестьдесят. Лицом он был похож на принца Чарльза, если того состарить и немного высушить (см. облик Виндзора за 2003-й год). Электричка везла нас к месту первой в нашем туре экскурсии, вглубь уссурийской тайги. Я и Алекс сидели бок о бок на её мягком сидении и о чём-то беседовали in English, переспрашивая друг друга и высушивая фразы. Вдруг он поставил ботинки своих ног на край пустого противоположного… И так оставил. Наверное, ему так было удобнее сидеть. Вагон был не пуст. Я поглядывал на сидевших через проход от нас хмурых коротко стриженых парней. Увидят, и… У нас за это могут врезать. У нас нельзя ставить обутые ноги на сиденье электрички. Во мне возникло смятение…
– Алекс, плиз, пут даун легс (…пожалуйста, опусти ноги)! – сказал я ему с улыбкой вежливости. – Итс нот гуд ин рашн электрисити трэйн (Этого нельзя делать в русской электричке).
Удивлённо приподняв брови и что-то пробормотав, он опустил ноги на пол. Но вскоре поставил снова. Я через несколько секунд повторил тот же текст… Он повторил опускание ног.
И так было пять раз. Может, дерзил? О нет, Алекс был очень вежлив и доброжелателен. Он был просто очень задумчив и рассеян. Когда мы вышли из электрички, он всплеснул руками… Забыл в ней свой рюкзачок! Хвост электрички таял в дымке таёжного океана. Рюкзачок лежал в ней на полке над его головой. Предложил ему розыск, с поездкой автостопом (такси в округе появлялось раз в 10 лет) за 200 километров на конечную станцию в город Находка. Алекс покачал отрицательно головой. В рюкзачке из ценного у него были лишь бутерброды и секатор. Я одолжил ему собственный походный нож, а в обед на привале дал половину своего пирожка с капустой…
Через пару дней Алекс забыл на спинке стула в кафе одного из местных посёлков свою ветровку. Здесь его смутила девушка с удивительным для человека Запада декольте. Она сидела через столик напротив и смотрела на Алекса. Алекс смотрел на неё. Возможно, это были флюиды судьбы, но я быстрыми глотками компота закончил нашу трапезу, – помня о запланированном нами походе к эндемической скальной флоре. Хорошо, нас догнала с ветровкой официантка… О эти ответственные русские!
В гостинице во Владивостоке Алекс забыл привезённую с собой из Англии книгу. И снова он решил не вызволять предмет. Книга была о Второй мировой на территории Советского Союза, как наблюдал её проживавший в те годы в Москве британский дипломат. На изумительном английском. Я пожелал ей про себя оказаться в библиотеке какой-нибудь нашей «одноязычной» горничной…
Англичанин отбыл домой, и вот я уже завтракал в нашем туристическом таёжном доме с итальянцем Джино. Ему тоже было чуть за шестьдесят. Внешне он походил на сильно поправившегося Тото Кутуньо, если того коротко подстричь. Джино постоянно улыбался. Ему нравился этот пахнущий пихтой, наполненный солнцем деревянный дом, пейзажи дикого леса вокруг, самодельный «джин» хозяина дома, а особенно нравились ему окрестные жуки – ради которых он и приехал в тур, как истовый их собиратель. Коллекционные сенсации и раритеты влетали прямо в открытое окно гостиной.
В то утро я и Джино сидели в ней за столом, он снова улыбался, хваля только что съеденное нами спагетти производства Алтайского края, и целился ложечкой в творожный сырок, купленный им вчера на десерт во время посещения нами Владивостока. Не доел. Метнулся к окну… Толстые пальцы с прозрачной баночкой сделали сложный пирует у оконного проёма, а другие ловко «защёлкнули» на ней крышку. За стеклом сидел, шевеля длинными усами, очередной трофей. Широкая улыбка Джино… Баночка исчезла в кармане его шорт.
Мы отметили удачу двумя стопками хозяйского «джина», и итальянец решил не доедать сырок, а оставить его для послеобеденной экскурсии. Его глаза начали искать, во что бы завернуть ленч. Ничего, увы, не находилось… Джино улыбнулся, подошёл к мусорному ведру, достал из него выброшенную им бумажную упаковку от сырка, расправил, пару раз встряхнул и… завернул в неё пай. Опустил его в свой рюкзачок. Очаровательная улыбка. Выходим?..
Я был обескуражен. Моё детство прошло среди одиозных манер русской деревни, но даже там… Если бы я там извлёк что-то из мусорного ведра, то был бы несколько раз приподнят за ухо моим суровым дедом. Джино явно обладал хорошим здоровьем, ибо он к тому же ел всё подряд из местных магазинов и предлагаемых мной блюд и даже попробовал как-то окрошки, – от которой напрочь отказывались все другие мои иностранцы. Отозвавшись о ней как об удивительном вегетарианском супе. Гм…
Французу Жерару было около шестидесяти. Он имел большой круг белой бороды и был похож на не брившегося несколько лет Джеральда Даррелла. Он еле ходил, из-за большого веса и какого-то хронического недомогания. Тяжко дышал, глотал то и дело таблетки. Но как преображался он, увидев на экскурсии предмет своего коллекционерского вожделения – редкую бабочку! Он не мог к ней бежать или даже быстро идти. Он следил внимательно за полётом бабочки, пытаясь угадать траекторию. Становился с сачком, как теннисист с ракеткой, на её пути… Резкий взмах! Мимо. Напуганное насекомое мчит винтом вокруг Жерара, и, стоя на месте, грузный энтомолог, как в танце, переступив с носка на пятку – делает вслед пируэт! Взмах… Поймал!
Тут я уже без всякого стеснения изумлённо смотрел на Жерара. Он явно брал когда-то уроки танцев или фигурного катания.
А в гостевом доме он вдруг оказался «братом» Джино. Сидя со мной за столом нашего общего ужина, Жерар уронил с вилки на пол кусочек красной рыбы, но тут же нагнулся, взял его рукой и… отправил в рот! Даже не встряхнув. Я, кажется, икнул, направив взор в тарелку. Вспомнилась опять деревня моего детства, где все упавшее со стола отдавали кошке. Мне подумалось, что Жерар мог бы отнять у неё рыбу…
Тряхнув головой, я пошёл готовить гостю душ, что ежевечерне принимал он после ужина. Надо было согреть на газовой плите в большой кастрюле воду и залить её в покоившийся на стойках пластмассовый жбан, в душевой «кабине» дома. Ниже висел шланг с краником и «ситечком» душа. Газ хозяину дома давал привезённый за семь сложных вёрст баллон, электричество – генератор, и данный вид душа был очень правильным.
Вопреки гигиене у Жерара приключилось через несколько дней несварение – от незнакомой ему еды в виде пельменей, блинов со сметаной и чебурека. Еду эту он сам заказывал при мне в разных кафе, по ходу наших автоэкскурсий, желая изучить русскую кухню. Я быстро вылечил Жерара, отстранив его от оной и вручив ему пачку карсила…
Немцам Хайнцу и Берндту было приблизительно по 45. Высокие, стройные, с широко расставленными глазами и пронзительным взглядом. Настоящие немцы. Есть в этой нации какая-то особая аура. Недаром мне так нравится группа «Рамштайн»… Они стояли напротив меня в гостевом доме, вернувшись с таёжной экскурсии. Я опустил глаза… Четыре ноги в заляпанных глиной ботинках опять попирали ковёр напольного покрытия. Вчера, в первый день тура, я уже показывал им пальцем на тапочки в коридоре. Говорил, что у нас переобуваются. Вероятно, забыли… Принёс им, с улыбкой вежливости, из коридора тапочки. Взгляд немцев стал ещё пронзительнее. Однако переобулись. Вспомнилось слышанное где-то когда-то, что немцы очень не любят пачкать свои чистые носки об чьи-то тапки. Для них, наверное, было бы кощунством поведение пожилых и среднего возраста японцев, что разуваются уже у входной двери, а в городе порой даже в подъезде, – снимая нередко носки, чтобы не пачкать ими чистый пол хозяина.
Немцам тоже очень нравился этот затерянный в таёжных дебрях дом, ибо оба орнитолога прямо из его окон могли наблюдать жизнь редких видов птиц, возникавших в окружающих его кронах, и даже за жизнью эндемичного вида дятла – устроившего гнездо в «дыре» в липе напротив. Им нравилось приготовленное хозяином по особому рецепту сало. Очень нравился им приготовленный оным «джин», – благодаря серии очисток и настаиванию на дубовой коре. В один из вечеров, выпив немного оного и о чём-то задумавшись, Берндт положил обутые в тапки ноги на наш низкий трапезный стол. На нём стояла ваза с конфетами, початая бутыль «джина» и теперь лежали ноги немца…
«Берндт, плиз, пут даун легс! Итс нот гуд ин рашн хауз!» – хотел сказать я с вежливой улыбкой.
Тапки были, однако, чисты и носки относительно свежи. Я промолчал. Другую верхнюю одежду Бернд и Хайнц в дни тура не меняли. Они каждый вечер принимали душ, чистили зубы, но почему-то ходили в одних и тех же рубашках и штанах. В конце тура, когда одежда немцев стала совсем уж грязной и даже местами порванной дикой тайгой, они, редко к тому же брившиеся, стали похожи на бомжей.
Везший по Владивостоку меня и обоих немцев шофёр экспедиции молвил задумчиво:
– Вот высади их и оставь на улице – менты заберут, как бичей*!
Я зажмурился, представляя, как бичи говорят что-то на английском подошедшим к ним ментам. Потом на немецком…
Менты растерянно хлопают глазами.
– Не заберут, – ответил я.
Люди Запада обладают особым иммунитетом.
* Бич – неопрятного вида подёнщик, бродяга. Слово часто употребляется жителями российского Дальнего Востока.