Николай Степанович Шнурков и его жена Анастасия Ивановна приняли меня очень любезно и просили остаться у них на несколько дней, пока я смогу подыскать себе подходящую квартиру.
Разбирая свои вещи, я не досчитался темно-серой брючной пары, которую скорее всего забыл впопыхах у маменьки во флигеле. Это было досадно, так как платья у меня немного, а пара была почти новая и из неплохого английского сукна.
Первым делом я отправился в "особую трех знатнейших художеств академию" , подавать прошение о вступлении стипендиатом на архитектурное отделение.
Ничего подобного Императорской Академии Художеств никогда не видел.
Расположенена она на Васильевском острове.
Вид с Николаевского моста открывается такой, что просто дух захватывает!
Здание Академии, более похожее на дворец, построенный в стиле благородного и строгого классицизма, высится над набережной и величественной пристанью из красного гранита, охраняемой двумя древними сфинксами, мимо которых проплывают легкие лодки.
Что за чудо эта Академия!
В центре ее расположен круглый двор, размером с купол собора Святого Петра в Риме, а по сторонам устроены квадратные дворы, словно это не отдельное здание, а целый город с площадями и улицами.
В анфиладе парадных двухсветных залов, расположенных вдоль набережной, висят огромные, в натуральную величину, копии ватиканских станц Рафаэля…
Есть здесь и копия знаменитой «Афинской школы», выполненная живописцем Брюлловым, и коллекция антиков.
Осмотеть все за один день не было никакой возможности. К счастью, я пробуду в этом прекрасном месте еще несколько лет, так как твердо положил в своем сердце остаться здесь во что бы то ни стало, если не стипендиатом, то на первое время хоть постоянным слушателем.
Впрочем, надеюсь не провалить вступительного экзамена, так как много практиковался ранее в рисовании гипсовых голов и капителей.
К Шнурковым я вернулся в три часа по полудни. Николай Степанович был на службе, а Анастасия Ивановна предложила мне чаю с баранками и сообщила, что на мое имя пришло письмо от Колобовых.
Я очень тому удивился.
Письмо было написано Авдотьей Кирилловной.
Оказывается, через день после моего отъезда приходил к ним в ее отсутствие поздно вечером некий молодой человек, назвавшийся товарищем моим по пансиону Биггеля Алексеем Ильиным.
Прислуга уведомила его, что я отбыл в Санкт-Петербург.
Молодой человек весьма огорчился, и сказал : " Как "отбыл"? почему так скоро?", после чего сразу же ушел, не оставив ни записки, ни адреса.
Письмо это обрадовало и взволновало меня черезвычайно.
Ильин жив! Скорее всего, отставной выпивоха Зюкин все перепутал, или напротив, нарочно подшутил надо мной самым подлым образом!
И что такое этот Зюкин, чтобы безоговорочно верить каждому его слову?!
Окрыленный, я сразу же помчался на Большую Морскую улицу, где без труда отыскал место, изображенное на гравюре Башелье : это были конногвардейские казармы на берегу Мойки у Поцелуева моста. Я сразу узнал гранитные обелиски с медными шарами и «парапет», у которого, однако, не было никакой собачки.
Я стоял, облокотившись о кованые чугунные перила и смотрел, как отражаются в воде дома и облака, как скользят по волнам золотые блики Исаакия, огромный купол которого возвышался над домами, сияя на солнце.
Мне вспоминалась убогая мансарда в немецком пансионе, где я впервые понял, что мир намного больше Хотмыжского уезда. В этот момент я окончательно убедился в том, что поступил правильно, отказавшись от места приказчика в конторе г-на Колобова и от уготованной мне г-ном Лихопекиным плачевной участи судебного писаря.
- Гаевский! - раздалось сзади. - Это ты! Это ты, Гаевский!!!
Я вздрогнул и обернулся.
Молодой человек, окликнувший меня по имени, был мне совершенно незнаком. Но кто мог окликнуть меня в пять часов вечера на Большой Морской улице, в городе, где кроме Шнурковых у меня не было ни одной знакомой души?!
- Ильин! - воскликнул я.
- Он самый, - с улыбкой подтвердил молодой человек, - Экий ты вымахал! Не узнать! Я здесь каждый день прогуливаюсь, тебя дожидаюсь. Ты когда приехал?
- Сегодня утром, - ответил я, силясь рассмотреть в нем черты прежнего Ильина.
- А остановился где? - спросил он.
- У знакомых, - сказал я в ответ. - Завтра пойду искать квартиру.
- Переезжай ко мне, - предложил Ильин без всяких церемоний. - У меня комната во второй роте Измайловского полка, в доме Хвостова у титулярной советницы Кулебякиной. Несносная особа. Бросим ее при первой возможности. Первое время давала в обед три блюда, вполне приличные, так что я был почти всегда сыт, а потом стала давать два, но уже хуже. Сейчас стала доходить до такой наглости, что подает на первое щавлевый суп на конопляном масле с протухшими яйцами, а на второе тот же суп, но уже без яиц. Зато, как подходит к первому числу, опять начинает готовить что получше, потому что я ей плачу первого числа за месяц вперед. Но комната хорошая, и до Института рукой подать.
- До какого Института? - спросил я, все еще не успев опомниться.
- Технологического, - ответил Ильин. - Я вскорости стану инженером-технологом. Если, конечно, не помру от голода на Кулебякинских харчах. У этой карги даже самовара не допросишься…
- Не думаю, что она мне сильно обрадуется, - сказал я.
- Обрадуется, если накинем два рубля в месяц, - ответил Ильин. - А у меня для тебя диван есть. Подавай прошение в Технологический.
Я сказал, что поступаю в архитектурное отделение Академии Художеств. Ильин присвистнул.
- Шел бы ты в механики, Гаевский. Или в химики. Учились бы вместе.
Я все еще не мог поверить, что передо мной тот самый Алеша Ильин, с которым мы провели несколько месяцев в холодной монсарде, откуда открывался вид на скотный двор, где прогуливались свиньи.
Странно, но и он тоже невольно пытался сбить меня с толку, предлагая совершенно чуждое мне поприще!..
- Когда же ты приехал?.. - спросил я, чтобы поменять тему разговора.
- Давно, - ответил Ильин. - Еще прошлым летом.
Тут я совершенно опешил.
- Мне написали, что ты искал меня дней десять тому и к Колобовым заходил обо мне справляться, - сказал я.
- Никуда я не заходил и нигде о тебе не справлялся, - ответил Ильин. - Ты что-то путаешь, брат Гаевский. Я целый год в Питере безвылазно и ни о каких Колобовых отроду ничего не слыхивал.
( Продолжение следует).