Капитал в швейцарском банке

 
1.

Иоханн фон Гуттен, богатый землевладелец-юнкер, член парламента, неутомимый помощник первого рейхсканцлера Германской империи Отто фон Бисмарка, скончался в одночасье от апоплексического удара, едва не дожив до шестидесяти. Его единственному сыну Отто Фридриху в ту пору минуло двадцать. Весьма самостоятельный юноша, выросший без матери, он продал выгодно земли и занялся банковским делом. В политику напрямую не лез. Перед приходом к власти Гитлера, Отто поместил в нескольких швейцарских банках своё приличное, по тем временам, состояние, выраженное в надежных ценных бумагах и драгметалле. Впоследствии он высоко оценил свой план сохранения капитала, понимая всю пагубность для Германии прихода к власти безумца Шикльгрубера.
Отто Фридрих фон Гуттен умер в возрасте шестидесяти восьми лет, пролежав полгода в параличе под присмотром верной служанки и их сына – врача по образованию – Вильгельма, усыновлённого неженатым отцом в десятилетнем возрасте.

***
Вильгельм фон Гуттен родился в Берлине в 1910 году. Там же получил медицинское образование и к началу второй мировой войны работал в многопрофильной Берлинской клинике хирургом-гинекологом. В войну с СССР клиника получила статус военного госпиталя. Призванному в армию доктору пришлось вспоминать курс военно-полевой хирургии. Впоследствии он, талантливый хирург, проводил сложнейшие операции раненым фронтовикам.
До начала августа 1941-го года вечерний Берлин сиял огнями. Столичная публика наслаждалась жаркими летними днями, достаточно сытой, благополучной жизнью. К тому времени гитлеровские войска продвинулись вглубь территории СССР по всей ленте Западной границы на 500 – 600 километров, не встречая организованного сопротивления. Эти последние сведения с Восточного фронта особо не интересовали простого обывателя. Блицкриг не вызывал сомнения у фронтовиков, а их семьи, слепо веря фюреру,  не ждали каких-либо непредвиденных событий в тылу. Но, в ночь на 8-е августа на яркий, в мигающих звёздочках-огнях вечерний Берлин посыпались бомбы. К такому экстраординарному повороту событий не было готово военное командование. Фугасы, сброшенные с предельной точностью, нанесли большой ущерб военно-промышленной зоне. К всеобщему удивлению, вскоре невероятное стало очевидным – первая бомбёжка Берлина проведена неистовыми русскими, безнадёжно проигрывающими войну. Последующие налёты русские выполняли в менее комфортных условиях. Светомаскировка в Берлине стала обязательным правилом военного времени.
В течение нескольких месяцев советские самолёты систематически наносили бомбовые удары по Берлину, вплоть до обнаружения немецкой разведкой и последующего уничтожения примитивного аэродрома на острове Эзель, откуда вылетали отважные лётчики.

2.
В небольшом крымском посёлке проживало с десяток немецких семей. Село это значилось как сугубо татарское. В тот день, безветренный и сухой, давящая тревога повисла в воздухе. Нервное напряжение сковало жителей. С трудом верилось в происходящее. Темно-синей неподвижной полусферой давило предгрозовое небо. Люди попрятались по домам. Притихли во дворах собаки. Раньше времени куры заняли места на насесте.
Тишину нарушили редкие раскаты грома. Далёкий, всё нарастающий синхронный гул сливался с усиливающимися громовыми ударами. Тёмное небо пронизывали оранжевые полосы молний, на миг, освещая пустынное селение. Вскоре злой треск мотоциклов огласил окрестность. Люди с опаской прильнули к окнам…Мотоциклы, бронетранспортёры, грузовики – вся техника, новая, как с конвейера, заполненная солдатской массой, пролетела мимо, поднимая клубы жёлтой пыли, срезая пласты утрамбованной дороги. Мирные жители понимали – это и есть хорошо оснащённая победоносная немецкая армия. Наконец, мощные потоки воды, хлынувшие со светлеющего неба, освежили пыльную, искореженную землю.
Ночью сельчан никто не тревожил. Напряжение спало. На утро следующего дня обстановка прояснилась. В посёлке осталась зондеркоманда под руководством офицера. Эта депутация переходила из дома в дом, интересуясь лицами еврейской и цыганской национальности и партработниками. Их интерес остался без удовлетворения, поскольку искомых лиц не оказалось. Зато был вполне удовлетворён интерес, проявленный к виноградным винам и редким сортам крупных мясистых помидоров, каких не выращивали в родном фатерланде.
Оккупанты вели себя шумно, нагло. Но элементов жестокости населением замечено не было. А что касается немецких семей, к ним отношение было особое. Молодым и здоровым было предложено выехать на постоянное проживание в Германию. Условия выезда – знание немецкого. Слава Богу, своим родным немецким пользовались в быту все без исключения. Через небольшой отрезок времени горстка немцев из их села выехала в Германию. В Берлине, куда прибыли, были натурализованы в качестве граждан Германии.

***
Мария Кранц – хорошенькая, беленькая, субтильная девочка с двумя тонкими косичками, выглядела моложе своих 15-ти лет. Жила она с бабушкой и дедушкой и закончила в ту пору 7 классов средней школы. Родителей Марии в 37-м арестовали. По слухам за антисоветскую агитацию. К началу войны родные не имели о них никаких сведений. Отец был совхозным фельдшером. Пожилые односельчане с его уходом почувствовали себя незащищёнными от старческих недугов, молодые – от детских болезней и непредвиденных случайностей неосторожных подростков. Безотказный Яков Кранц в любое время дня и ночи был, как говорится, под руками. Лечил и травами. Жена Ирма собирала нужные растения в нужное время года. Помогала мужу в его работе.
Дедушка с бабушкой собрали в путь внучку, уверенные в правильности своего решения. В благополучной Германии она найдёт своё счастье. Красноречивые доводы немецких агитаторов не остались без внимания.

3.
В один из последних авианалётов русских бомбардировщиков особняк доктора, расположенный на зелёной улице района Трептов (район был нашпигован промышленными и военными объектами), серьёзно пострадал.
И жена Эва, и русская прислуга Мария, обе слегка контуженные, после недолгого пребывания в госпитале нашли приют у друзей в районе Тиргартен. Там же Вилли впоследствии снял квартиру. Жена категорически не вникала в домашние дела. Её заботой была внешность и карьера. Весьма заурядная актриса оперетты, она металась по Германии, стараясь не пропустить возможности выступить в том или ином амплуа. При случае, выезжала с гастрольными поездками во Францию. Иногда снималась в музыкальных фильмах, где блистала любимица фюрера и публики Марика Рокк. Самоуверенная, ветреная Эва не могла предвидеть серьёзных последствий своего поспешного решения – взять в дом, в помощь престарелой прислуге пятнадцатилетнюю деревенскую девочку из Крыма.

***
В 43-м Берлин подвергался интенсивным налётам английской и американской авиации. Многие семьи с детьми спасались в близлежащих деревнях, на хуторах. Эву – неутомимую актрису, ничто не могло удержать в четырёх стенах. Она считала своим долгом развлекать солдат вермахта. За время её гастрольных отлучек Вилли сблизился с Марией, и весной 43-го он дома принял роды своего ребёнка. Недоношенная девочка с ничтожным весом около двух килограммов походила на смешную куклу. Вилли, не откладывая на потом, оформил свидетельство о рождении Гизелы фон Гуттен и с беспокойством наблюдал за выживанием ребёнка. Мария, влюблённая в Вилли (ему тогда было за 30), не питала надежды на личное счастье. Слишком велика была разница между их воспитанием, интеллектом, не говоря о возрасте. Она, неплохо владея бытовым немецким, не читала книг, ничем не интересовалась, была скованной, молчаливой. А пока откармливала дочку в изобилии бьющим молочным фонтаном из обеих, совсем небольших, но весьма продуктивных грудей,  удивляя и радуя отца ребёнка благим завершением неординарных родов.

***
Эва, наконец, не выдержала физического и психического напряжения. Наступил час, когда она твёрдо сказала себе – хватит. Приехала домой и сразу свалилась с высокой температурой, сильными головными болями, светобоязнью. Вилли был серьёзно обеспокоен явными признаками менингита. Эву уложили в больницу. Врачи-инфекционисты диагноз подтвердили. Умело подобранные антибиотики (в то время только-только по-настоящему оценённые), отличный уход, дали вскоре хорошие результаты. В больницу, где находилась Эва, попал фугас и не разорвался. Больных разместили по разным лечебницам. Эву Вилли привёз домой к вечеру. Мария напоила её чаем. Эва уснула. Наутро её разбудил плач ребенка. Колокольчик яростно дребезжал в окрепших Эвиных руках. Мария вбежала без стука в спальню и застыла на пороге.
– Я слышу плач ребёнка! Кто это?! Чей ребёнок в моём доме?! Не твой ли?! Я давно подозревала, что с тобой что-то неладно! Отвечай!! Это твой ребёнок?! И кто отец?
Её истерический крик подействовал на Марию гипнотически, лишил дара речи. Что-то пролепетав в ответ, она тихо удалилась…
Фрау Шульц – старая дева, благочестивая евангелистка, служившая в этой семье со дня их бракосочетания, рада была доказать свою преданность хозяйке. Она поставила Эву в известность, что во время её гастрольных поездок в пекло войны, герр Гуттен отправлял её – фрау Шульц на отдых восвояси, мотивируя своё решение довольством одной прислугой в лице Марии. В настоящее время она имеет неопровержимые улики против молодой интриганки и созрела для конфиденциального разговора. После обстоятельной беседы с прислугой, Эва дала ей полный карт-бланш. Любыми путями выжить девушку из дома. Вплоть до шантажа – пропажи каких-то драгоценностей и прочее. Не в правилах Эвы закатывать сцены ревности, идти на унижения, перечёркивая себя, как красивую женщину и успешную актрису.

***
После злополучных событий в пору выздоровления фрау Гуттен, Мария недолго оставалась в их доме. Вилли устроил её с ребёнком на небольшом хуторе к югу от Берлина под присмотром хороших людей. Там, вдали от тяжёлой агонии крушения вермахта, Мария с дочерью прожила около двух лет. Вилли, по-возможности, их навещал.
В первых числах марта 45-го, Вилли приехал поздно вечером и, что редко случалось, остался на ночь. Дочка уже спала. Вилли весь вечер и полночи объяснялся с Марией. Без всякой надежды на победу Германии он рассказал Марии, что может ждать их страну в скором будущем. Что его поездки к ней связаны с большим риском, поскольку американцы бомбят немецкие города и прилегающие к ним автострады массированно, не выбирая объекта. Что русские войска победным маршем продвигаются к Берлину. Походя, выругал Гитлера нехорошим словом и, в заключение, заявил о своём решении отправить девочку, пока не закончится эта кошмарная трагедия, на время в тихое место, ему хорошо знакомое, на попечение добрых женщин. А она, Мария, поживёт здесь до его приезда, когда всё будет позади. Просил всё обдумать и не чинить препятствий в спасении ребёнка, когда он приедет через неделю с хорошей женщиной, чтобы поручить ей Гизелу.
Хорошенькое личико Марии не просыхало от слёз. Заверения Вилли в большой любви к дочери и горячие обещания не оставлять её, Марию, в одиночестве, не успокаивали. Она настоятельно просила не лишать её материнства. Но Вилли слушал её в пол-уха, улыбался своей обаятельной улыбкой, целовал её в лоб отцовскими поцелуями, упрекал в детской непосредственности и неумении видеть события дальше её маленького носика. Рано утром он уехал.

***
Вилли приехал через пару дней. Из машины следом вышла совсем не старая женщина в монашеском одеянии. Мария не ожидала такой поспешности. Рыданиям её не было конца. Ребёнок насторожился и тоже расплакался. Вилли скоро успокоил дочь. Девочка в свои два годика болтала по-немецки и по-русски. Была она прехорошенькая. Хрупкая, с мраморным личиком. Тонкие, как пух, светлые волоски чуть кудрявились. Модный, трогательный рольшен украшал головку. Серые глазки, длинные реснички Аббатиса не удержалась, подхватила девочку, прижала к себе. Но та вырвалась к плачущей матери. Наконец…слёзы иссякли. Мария утёрла лицо. Поняла, она ничего не сможет поделать. Ребёнок записан на Вилли. Он отец девочки. Кто же знает, что рожала ребёнка она – Мария. Долго мама обнимала дочь. Всё никак не отпускала от себя. Поцелуям, объятиям, слезам не было конца…
Гизела фон Гуттен была пристроена в Кармелитском женском монастыре. Аббатиса – образованная женщина, получила от отца девочки – Вильгельма фон Гуттен солидную сумму в твёрдой валюте. Клятвенно заверив его в стопроцентном уходе за дочерью, увезла Гизелу в Баварию, где находился монастырь с двумя десятками послушниц. При монастыре была школа. Там в дальнейшем будет учиться девочка.

4.
Перед концом войны Вильгельм фон Гуттен продолжал служить врачом в военном госпитале. Эва приходила в себя после душевной травмы, нанесённой мужем, как она выразилась, ножом в спину. О русской прислуге и ребёнке слышать не хотела. А что девочка получила все права наследницы, ей и в голову не могло прийти. Старая верная служанка погибла во время авианалёта. И похоронить её не пришлось. Там, возле продуктового магазина, зияла огромная воронка с человеческими останками.
В последних числах марта 45-го Вилли правильно сориентировался. Он самовольно покинул клинику (кстати, и клиника, и квартира, где они жили после потери дома, впоследствии оказалась в Советской зоне) и выехал с Эвой в Мюнхен (ближе к дочери). Там проживал его коллега – однокурсник. Эта авантюра едва не стоила ему жизни. Но, обошлось. Кругом паника и неразбериха. Фанатов-фашистов поубавилось. Каждый спасался, как мог. Размер взяток поднялся до небывалого уровня. Американский доллар стал значимой и желанной денежной единицей. В начале пути Вилли завернул машину на хутор к Марии. К тому времени она немного пришла в себя. Обрадовалась его приезду. Он торопился. Свидание было коротким. Просил не беспокоиться о дочери. Гизела привыкает к новой обстановке. Жизнь её вне опасности. Монастырь расположен обособленно, в красивом живописном месте. О войне и бомбёжке там знают понаслышке. Просил беречь себя. Из хутора ни на шаг. Недалеко Берлин, так что не стоит рисковать. Кончится война, и они с дочерью будут неразлучны. При первой возможности обещал Марию навестить. Беспечная Эва не придала значения короткой остановке на хуторе.

***
Тогда, в тяжёлое трагическое время полного поражения гитлеровской армии, положение для немецкого народа было несопоставимо с положением военного командования. К госпитальному же врачу в тылу, Вильгельму фон Гуттену не могли быть предъявлены обвинения в симпатии к уходящей власти.
В Мюнхене при содействии товарища, получившего пару лет назад инвалидность после тяжёлого ранения в Африке, Вилли обосновал армейскому руководству свой отъезд из пылающего Берлина веской (на его взгляд) аргументацией, принятой во внимание. Ещё не успел приступить к исполнению обязанностей военврача в городском госпитале, как до него дошли последние новости о взятии русскими Берлина и вскоре о капитуляции.
Он был доволен своим решением оставить Берлин. Начали они с Эвой новую жизнь, как говорится, с чистого листа.
Жизнь семьи Гуттен вскоре вошла в свою колею. Вильгельм приобрёл красивую виллу в предместье Мюнхена для проживания и за смешную сумму неподалёку трёхэтажное здание, сильно пострадавшее от бомбёжки, с прилегающей зелёной зоной в полтора гектара. Здесь он предполагал основать гинекологическую клинику с роддомом.

***
Начало мая 45-го. Война закончилась. Радость и горе рядом. Люди, у которых жила Мария, в недоумении. Что же это: отец сначала дочь увёз, после сам уехал, а Мария всё ждёт… Деньги у неё подошли к концу. Работала она наравне с дочерьми хозяина по дому и за скотиной. Питались хорошо. В подвале дома мясные консервы, окорока. Сами пекли хлеб. Было и молоко. Здесь не то, что в голодном разрушенном Берлине. Остановилась на их хуторе небольшая воинская часть – русские. Считали Марию угнанной насильно в Германию. Отнеслись к ней сочувственно. Она была у них переводчиком. Победители много пили, ели до отвала. Две хозяйские дочери любезничали с молодыми симпатичными офицерами. Ночью уединились на сеновале. Мария никак не отвечала на ухаживания и заигрывания русских.

***
По окончании войны жители Крымского посёлка понесли запоздалое наказание, мотивированное пособничеством гитлеровской армии. Немецкие и татарские семьи, все без исключения, были высланы в Сибирь. Что касается граждан немецкой национальности, выехавших в Германию и получивших немецкое гражданство – эти люди должны быть без промедления возвращены в СССР по договору с Союзническим военным руководством.

***
Середина прохладного мая. Цвела сирень. У сарая дрались и кричали коты. Большая жёлтая луна смотрела в окно. Марии не спалось. Она думала о своей несчастливой судьбе. Об обратной дороге домой. Бургомистр поставил её в известность о выезде через сутки в Берлин и оттуда на родину, в Россию. Насторожил лай собак. К дому подрулила машина. Это приехал Вилли. Был озабочен. Торопился. Мария довольна – победители утром распрощались с хозяевами. Вилли не может рисковать. Он должен беречь себя ради их ребёнка.
– Как она там сейчас?
«С Гизелой всё в порядке», – сказал Вилли. Просил там, в Берлине и по дороге в Россию, не распространяться о дочери. Неизвестно, как на такой факт будут реагировать власти СССР. Гизелу увезти туда, в Россию, без документов, такую малютку – это безумие. Даже если мать будет рядом. Мария всё поняла. Она молчала. Хотела, чтобы он немедля уехал. Ещё была ночь, когда машина Вилли тронулась в опасный, не близкий путь. На прощанье он обнял её, прижал к себе её хрупкое молодое тело. Мысленно они прощались навсегда.

5.
После окончания учёбы Петре Келлер повезло устроиться в гинекологическую клинику, что по соседству. В родовом отделении была вакансия акушерки. Без лишних слов она была принята господином Гуттеном – хозяином клиники.
Расположенное в красивом парке большое белое здание клиники, оснащённой по последнему слову техники, действовало на посетителей  внушительно. ====
В этом же году восемнадцатилетнюю Петру господин Гуттен определил хирургической сестрой. А ещё через пару лет аккуратная сообразительная, знающая своё дело Петра заняла место операционной сестры. Тогда же, между нею и хозяином завязалось что-то похожее на симпатию и даже больше… Ему было уже за 50. Выше среднего роста, плотный, большеголовый, с густой шевелюрой седоватых волос, с крупными чертами на круглом лице, доктор восхищал окружающих доброй частой улыбкой, открывающей широкие короткие зубы. Молодая Петра не могла не нравиться. Рослая длинноногая блондинка,  с приятным лицом, немногословная,  без излишней суеты, быстрая и понятливая, она вызывала у пациентов чувство симпатии и доверия. Господин доктор к тому времени был женат 30 лет. Жена Эва в свои 54 оставалась в затянувшейся молодости. Тонкая, как стрючок, жеманная и капризная, кокетливая и восторженная, она порхала по жизни блистательной гордой бабочкой. Её распирала гипертрофированная гордость своим прошлым сценическим триумфом, неувядающей внешностью, известным в медицинском мире супругом. Тёмная тучка иногда омрачала её идиллическое настроение. Факт рождения ребёнка женского пола от русской невозможно было вычеркнуть из памяти. Своего отцовства Вилли, к сожалению, не отрицал. Но категорически заявлял о выезде после капитуляции матери с ребёнком в Россию. Эва на сей счёт имела противоположную информацию. Она корила себя за нежелание иметь детей из-за тяги к сцене. Мужа винила за потворство ей в этом нежелании.

6.
Прошло много лет.
Петра Келлер и Вильгельм фон Гуттен любовники со стажем. По прошествии стольких лет он влюблён в неё как мальчик. Петра досадует на своё зыбкое положение не признанной обществом и законом жены, на не испытанное чувство материнства… Этот её хозяин и любовник, которому ни разу не изменила, стал раздражать с годами нарастающей своей влюблённостью, навязчивостью, вниманием, по её мнению, граничащими со шпионажем. Ей неприятны прикосновения его больших, разукрашеных старческими пятнами, морщинистых рук. Их так называемая близость выводит её из равновесия. Она устаёт от обязанности удовлетворять вожделенные желания почти девяностолетнего старика. Ей нет и шестидесяти, но она выхолощена. Она устала. Да, обеспечение. Прекрасный дом с садом. Прислуга. Гардероб. Но он рядом. Оба они запрограммировали своё поведение изначально. Облекли свою связь тайной. Смешно! Секрет Полишинеля. Такая эта тайна. И сегодня, отдыхая на Лазурном берегу вот уже неделю, она не видит этой красоты моря, не ценит этой изысканной роскоши, к которой привыкла за многие годы.
Вилли осторожно постучал к ней в номер. (Последние годы она предпочитала располагаться только по-соседству.)
– Да, да, входи!
– Ну что, сокровище моё, идём на море?
– Думаю, тебе не стоит там возлежать и плавать. У тебя же судороги…
– Я счастлив, дорогая, что ты за меня так беспокоишься. Но всё будет в порядке. Я врач. Знаю, ещё не пришло время, чтобы избегать такой благодати, как морские купания. Далеко я не заплываю. Это только ты продлеваешь моё счастье быть на этой Земле…
– Да, а ты продлеваешь счастье быть на этой Земле твоей Эве... Она уже, слава Богу, отпраздновала своё 93-летие...
– Что из того? Она уже многие годы в одиночестве.
– Да, потому и впрямь рехнулась. Ты посмотри на неё – сухая, как щепка, лицо, как у обезьяны, волос почти нет. А туда же…Юбки носит короткие, брюки до колен. Красит всё лицо. И как?! Все смеются, а ей хоть бы что. Ты скажи ей. Ну, зачем выглядеть посмешищем…
– Дорогая Петра, ты не знаешь, как будешь выглядеть в 90. Так что не суди… Как в библии? «Не судите, да не судимы будете»…
– Да не доживу я до этого возраста. Я всю жизнь работала и лишена была всех благ, что она имела…
– Я тоже работал, однако, дожил. Но тут твоя, только твоя заслуга, моё сокровище…
– Ну и когда я буду уже замужем? Дети… Эта моя мечта так и осталась мечтой…
– Петра, дорогая, не могу я её в эти годы бросить. Развестись. Это смешно… Или убить её мне? На это я не способен, даже во имя нашей с тобой любви…
– Мог бы развестись, когда ей не было и шестидесяти.
– Ты, дорогая, как мне помнится, и не настаивала.
– Ты считаешь, в этом вопросе я должна была занять место инициатора? И ещё о детях… У тебя дочь. Ты оставляешь на Земле своё потомство. Потому и не хотел больше иметь детей… Ты эгоист…
– Петра, ты несправедлива. Тогда мне было 30. Что сказать, ветреный  шалопай…
Её не радовали их совместные отпуска. Препирательства такого рода были лейтмотивом их отдыха последнее десятилетие. С годами менялись вариации, но суть оставалась всё той же. Петра давно не испытывала чувства любви к этому старому, доброму человеку.

7.
Мария Яковлевна Кранц, бывшая хористка Новосибирского театра оперы и балета, приняла решение воспользоваться своим правом выезда в Германию на постоянное место жительства. Собственно, вопрос этот содержал в себе весьма расплывчатое понятие. Её душевный тайник взывал к определённости. Только там, в Германии, она поставит точку, и встреча с дочерью (если она жива) – апофеоз её жизни, ещё впереди. Одолевали сомнения. Найдёт ли ту, ради которой решила пуститься в путь под занавес жизни, в чужую страну. Потому и не сбрасывала со счетов своё возвращение. Перед отъездом пошла к мужу. Лет пять назад он в категорической форме отказался от отъёзда. Дескать, не дело бывшему полковнику – лётчику выезжать из своей страны в страну, против которой воевал. И сын отказался. Мысленно поговорила с мужем, всплакнула. Очистила цветник могилки от жухлой, побитой первыми заморозками, травы. Потом были проводы. Напутственные пожелания родных и друзей. Удивила она всех своим отъездом. Не было ей оправдания в их глазах – уехать от родных могил, от сына и внуков, в её-то годы.…Одной…
До Москвы поездом. Самолётом до Германии. Эти долгие свободные часы в дороге располагают к далёким воспоминаниям…
Вот она тоненькая девочка в почтовом вагоне старого образца. Рядом такие же горемыки. Вагон часто стоит на запасных путях. Долго добирались до Богом забытого села в Казахстане. Конец лета. А дальше, тяжёлые полевые работы с раннего утра допоздна. Промозглая дождливая осень. Короткий сон под дырявой крышей дощатого сарая. Холод. Грязь. Вши. Гнилые, немытые овощи, мороженый картофель, вырытый по случаю ночью в поле. Она в эпицентре этой нечеловеческой жизни. Благодарение Богу о дочери, которой нет с ней… Рваный ватник. От обуви одни подошвы, подвязанные тряпьём. На голове дырявая ветошь. Всю её одежду и кой-какие вещички, что везла из Германии – отняли на границе, а уже здесь, местные хулиганы раздели почти донага и оставили взамен это тряпьё. Не одна она пострадала. Жаловаться некому…
Лоснящееся от жира грязное лицо, трахомные глаза – крупный казах неопределённого возраста – бригадир. Оказалось в нём, в этом гадком насильнике, её избавление. Это он помог разыскать её стариков, это он снабдил нужными документами и оплатил проезд до Новосибирска. Это он обул её в крепкие кирзовые сапоги и закутал в новый ватник. Он же и озадачил, когда будучи уже в бараке (где условия казались сказкой) под опекой своих стариков, она поняла, что беременна. Бабуля не дала пуститься во все тяжкие. Да и поздно было…
Родила она мальчика. Хилого и большеголового раскосого казаха. Вырастить помогли бабушка с дедушкой. Лишних вопросов не задавали. Скрытная Мария молчала. Чем было гордиться? И взрослому сыну об отце помалкивала. Сочинять небылицы не в её натуре.
Вырос её казах в смышлёного красивого парня. Бог её вознаградил. Сын разменял шестой десяток. Учёный он. Физик. Засекреченный. Потому и сидит в своей лаборатории и ни с места. Старшая дочь скоро родит. И будет Мария прабабкой.

8.
О Гизеле Петра знала немного. Дочь изредка наведывалась к отцу. Останавливалась в гостинице. Вилли навещал дочь, по мнению Петры, чаще, чем следовало. В ущерб своим личным и её, Петры, интересам. К сильным отцовским чувствам своего любовника она относилась с едва сдерживаемой ревностью. Как понимала Петра, Эва о дочери мужа не имела представления или не интересовалась этим фактом, скорее, в силу своего непомерного нарциссизма и поверхностного склада ума.
Вилли на днях исполнилось 90. К огорчению Петры, последнее время, она стала замечать за ним явные признаки старческого слабоумия, выраженного в растерянности, неадекватности, уходу в себя, сопровождающимся пустым взглядом близоруких глаз. Эти моменты повторялись с прогрессирующей последовательностью. Персонал, естественно, был в курсе. И Петра, как старшая сестра и близкий человек (последнее не было ни для кого секретом), распорядилась не допускать Вилли под любым предлогом до ассистирования. Операций он уже не проводил несколько лет. Девяностотрёхлетнюю Эву эти события вовсе не касались. Жила она своей обособленной жизнью, под присмотром прислуги и двух престарелых компаньонок. Петра питала слабую надежду на положительный результат от вмешательства местного гериатра – давнишнего знакомого семьи Гуттен. Так же она приняла решение звонить Гизеле по поводу нездоровья отца.
Последнее время Петру занимали нехорошие мысли. Холодная и уравновешенная, она не испытывала чувства жалости и сострадания к близкому человеку, с которым не расставалась долгие годы. Озабочена она была своей дальнейшей судьбой. Вспоминая их последний отпуск, она должна была не сомневаться в правдивости уверений Вилли по поводу её обеспечения в старости, помимо причитающейся ренты. Но никак документально его обещания подтверждены не были. В открытости и искренности отношения к ней, Вилли не переходил некоей черты, за которой оставалось его финансовое положение, его распоряжение о наследстве. Умная и наблюдательная, она была уверена в большом состоянии Вилли и наличии завещания. Его богатый домашний кабинет был Петре недоступен. Всего раз пришлось ей там находиться, и при ней он доставал из сейфа, вмонтированного в дубовую стену, роскошные серьги – подарок к её дню рождения. Давно это было. Впоследствии, дорогие ювелирные украшения они выбирали вместе, всегда, когда находились в других городах или странах. Нет никаких сомнений. Он не забыл её в завещании. Она отдала ему молодость. Осталась незамужней, бездетной старой женщиной. Она была его правой рукой в клинике. Много работала. И эти подачки в виде украшений (на приёмы местного истеблишмента супруги ходили вдвоём, так что драгоценности занимали постоянное место в шкатулке в спальне Петры) и даже удобной, красиво обставленной квартиры – это не та плата за её, как она полагала, жертвенную жизнь. Он не мог обойти её в завещании!

9.
Боинг оказался полупустым. По соседству занял кресло молодой человек – немец. Озабоченный, ухоженный, красивый. Её родной немецкий, немного позабытый, пошёл в ход… Распрощались они в шумном Мюнхенском аэропорту. В кейсе молодого парня записка с подробными данными Вилли фон Гуттен и его дочери Гизелы. Телефон парня Мария заучила наизусть. Так что его визитная карточка впоследствии не пригодилась

***
Месяц, как Мария в Германии. Живёт в Неime. Все формальности позади. Перезнакомилась со своими ровесницами, крайне простонародными, отсталыми. Приехали из Казахстана, где она могла бы разделить их участь. Если бы… Мария – ухоженная, прилично одетая дама в возрасте, отличалась от своих соседок. Кстати, все с семьями. Только она одна, такая отважная старуха. Относятся к ней с почтением. Она им помощница в разборе большого количества непонятных канцелярских предписаний, в оформлении нужных и, на её взгляд, ненужных бумажек. Общение между переселенцами идёт, в основном, на русском. Реже, кто постарше, употребляют простые немецкие фразы. Диалект наших немцев, наверно, сильно режет слух коренных. Оказывают они весьма холодный приём, не забывая о традиционной улыбке. Возможно, в приезжих немцах просматриваются вовсе не немецкие внешние черты… Пожалуй, половина смешанных деток.  Сначала не все довольны. Наряду с удивлением – быт, нравы и прочее – всё здесь чуждо, и обида налицо – там были фашистами, здесь – русскими. Дальше устраиваются и с жильём, и с работой, кто моложе – с учёбой. Пожилые получают  Rentu  или социальную помощь. Жить можно и неплохо. Уезжать назад никто не хочет.
Мария выжидает. Не торопит события, чтобы не разочароваться. Гюнтер после России снова в командировке. Недосуг было заняться её делом. Наверно забыл…Дело-то, как он говорил, минутное… Скоро вернётся, и она всё узнает. С жильём ей торопиться нечего. Если дочь жива-здорова, не допустит, чтобы мать где-то по социальным квартирам скиталась. Вилли, конечно, уже нет в живых. Она помнит, он ей жаловался: в их роду одни мужчины-одиночки и живут не больше семидесяти. Сетовал, что Гизела не мальчик, и на ней закончится их древний род… Ему должно было быть 90. Никому из новых знакомых о себе никаких подробностей. А хотелось. Особенно о дочери. И там, дома, молчала. По опыту знает, не говорить о своей заветной мечте никому, ни под каким видом…

10.
Гизелу напугал звонок Петры. Заключение опытного врача не оставляло надежды на улучшение. Речь шла о лечении психотропными средствами. Неумолимо наступает болезнь Альцгеймера. Недели три назад отец приезжал и оставался на несколько дней. Ничего подобного она не заметила. Странно. Она не придала значения, что приехал поездом. Папе много лет, и Гизела давно привыкла к мысли, что он уйдет, и замены ему не будет. Она тоже врач, но её специальность ему не может быть полезной. Она должна себя посвятить уходу за отцом. Но как, каким образом реализовать эти планы, чтобы не затронуть чувства вечного, безмятежного покоя Эвы? И ещё, нельзя сбрасывать со счетов фактическую жену отца – Петру. А пациенты? У неё же праксис с персоналом. И посоветоваться Гизеле не с кем. Муж  Михаэль помешан на рулетке. Выигрывает большие деньги и тут же их спускает. Носится из города в город, из страны в страну за острыми ощущениями. Сейчас он в Монте-Карло, следующий его заход в Баден-Баден. Нипочём ему и в Лас-Вегас слетать. Все крупье значимых мировых игорных домов знают его в лицо. Гизела уверена, муж болен и болен серьёзно. Но доказывать пагубность его страсти бесполезно. Года три он в этом состоянии безудержного азарта. Успешный банкир, он в короткий срок оставил своё дело на университетского друга, и… пошло, поехало… Что явилось причиной? Не может она понять. Колдовство какое-то…
Теперь ей следует самой решать навалившиеся проблемы. Нет рядом друга и советчика, каким был Михаэль долгие годы супружества.
Или взять отца к себе. Или оставить его на Петру и нанять сиделку… Но в таком случае, она не будет за отца спокойна. Петра просит не медлить с приездом. Уже завтра Гизела едет в Мюнхен. С Петрой они найдут приемлемое решение.

11.
У телефонной будки очередь. В который раз Мария набирает номер Гюнтера, и… снова не повезло. Долгие длинные гудки…Трубка, как приросла к уху. Но, слава Богу, Гюнтер на том конце провода. Без обещанных подробностей, он спешно сообщает: Вильгельм фон Гуттен проживает в Мюнхене, а не в Берлине. Адрес Мария пропускает мимо ушей. Телефон записывает и перепроверяет. Сердечно благодарит, но в трубке уже короткие гудки. Благодарение Богу, Вилли жив, и они оказались в одном городе.
Только через несколько дней Мария, наконец, решилась позвонить. Нашла автомат, одиноко притулившийся к глухой стене в тупичке соседней улицы. Здесь никто её не будет торопить. Сразу дозвонилась:
– Роддом, клиника гинеколога доктора Гуттен. Добрый день…
Был субботний день, и Мария была уверена, что номер телефона домашний. Однако она звонит в клинику…
– Добрый день, – ответила она, запинаясь. – Прошу к телефону доктора Гуттен.
– К сожалению, доктора нет в клинике. По какому вопросу звоните?
– Вопрос личный.
– Доктора не будет продолжительное время. Старшая сестра фрау Келлер в курсе сроков отсутствия доктора, но в данный момент она занята. Позвоните позже.
– А когда я смогу застать доктора?
– Боюсь, что пока это невозможно. Доктор нездоров.
– Спасибо, позвоню через час.
Вот и дозвонилась. Напрасно постеснялась попросить домашний телефон. Сегодня ей необходимо всё выяснить, хотя бы и через старшую сестру. Как её там? Да, фрау Келлер.

12.
Петра приоткрыла дверь спальни, пропустила вперёд Гизелу. Был первый час дня. Зимнее неяркое солнце золотило угол небольшой тёмной комнаты. В этом светлом углу на широкой кровати Гизела увидела своего отца. Полуприкрытые тяжёлыми веками глаза, сомкнутые губы растянуты в добрую улыбку. Она бросилась к отцу, присела у его изголовья на колени и, не в силах сдержаться, зарыдала, обильно заливая слезами отцовскую руку. Тот никак не прореагировал. Казалось, его улыбка, застывшая на лице, останется с ним навсегда.
Вильгельм Гуттен, любящий безмерно свою дочь, не узнал в этой уже немолодой красивой нарядной женщине свою дорогую Гизелу. Петра молча постояла несколько минут и вышла. В тот момент она снова подумала о своём одиночестве и позавидовала немощному больному старику.
Весь день Гизела не отходила от отца. Она понимала, он уже никогда не встанет с этой кровати, никогда больше её не обнимет, не подбодрит. В сущности, она одинока. Заснула она тут же, в ногах умирающего Вильгельма.

13.
Не дозвонилась Мария и в этот, и на другой день, и на третий. Под разными предлогами не приглашали к телефону ни господина Гуттена, ни фрау Келлер. Только в конце недели предложили переговорить с дочерью господина доктора. Когда Мария услышала низкий голос уже пожившей женщины, она не смогла вымолвить ни слова. Только прислушивалась. Это длилось несколько секунд, не более…
– Пожалуйста, выслушайте меня. Я хотела увидеться с господином Гуттеном, но сказали, что он болен.
Она слышала чёткие удары своего сердца и снова, как окаменела. Женщина что-то недовольно говорила скороговоркой, Мария не поняла и продолжала молчать. Как она была благодарна Господу, что у Гизелы хватило терпения ждать, пока она соберётся с силами.
– Я прошу ответить, прошу, пожалуйста. У вас есть сестра?
– Старшая сестра Петра вас интересует?
– Это ваша родная сестра?
– Как это, родная? Это фрау Келлер. У меня нет никаких родных сестёр. И зачем это вам надо знать?
– Я должна с вами увидеться. Как мне к вам доехать? Да, забыла самое главное. Извините. Пожалуйста, пожалуйста, сколько вам лет? И ваше имя Гизела?
– Да. Гизела. Кто говорит? Что за интересные вопросы? Откуда вы взялись?
– При встрече я вам всё объясню. Только не по телефону. Это очень серьёзно. Прошу не отказать. Вы меня не знаете. Я всё объясню лично.
Мария волновалась. Коверкала немецкие слова, а славянский акцент явно лез наружу. Только бы Гизела дала свой адрес. Только бы не отказалась от встречи…
– Мне сейчас не до встреч с незнакомыми людьми,– раздражённо проговорила Гизела. – Вы что, не поняли, что я сказала? Наверно приехали откуда-то с Востока. Несколько дней назад скончался мой отец. Завтра похороны. Представляете моё состояние? Мне не до вас. Тем более, никакой авторитетной помощи в части гинекологии оказано вам быть не может. И не звоните больше.
Короткие гудки ошеломили Марию не меньше, чем сообщение о смерти Вилли. Она понимала. Телефонные разговоры ни к чему не приведут. Ей необходим адрес. Медленно шла она от телефонной будки, отдаваясь нахлынувшим воспоминаниям, не обращая внимания на всё усиливающийся дождь со снегом, на сильные порывы ветра. При входе в хайм, она столкнулась с милой сердечной немкой – социальным работником. Мария, очень бледная, с выражением тоски и растерянности в глазах, привлекла внимание этой женщины. Больше Мария не в силах была молчать. В лице Хайки Лемке она нашла сердечную поверенную в своей непростой судьбе. И энергичную помощницу в последующих действиях, способствующих встрече с дочерью.

***
Из капеллы народ медленно направился к кладбищу. За гробом близкие: Эва в трауре, с сумкой через плечо, в сопровождении двух старух. Гизела, подхваченная под руку высоким мужчиной. Плотная, выше среднего роста, в чёрной накидке, отороченной пушистым мехом, в чёрной шляпе с опущенной густой вуалью. Фрау Келлер и ещё несколько пар близких знакомых. Дальше –  медработники больницы, соседи, благодарные пациенты.
Мария так и не увидала лица своей дочери. Эва изменилась до неузнаваемости – древняя, маленькая, хроменькая. Но Мария знала, сколько яда могла исторгать эта, тогда ещё не старая артисточка. Но, опять же, и обвинять её грешно. Мария в её глазах была возмутителем спокойствия их семейного очага. Она раздумывала. Как быть? Стоит ли вот так, походя, по дороге с кладбища, объясняться с Гизелой. Нет и ещё раз нет. Не так она представляла их встречу. Ни место, ни время не соответствовало этим её судьбоносным заявлениям. Следовало найти удобный момент, приблизиться к дочери (что Гизела её дочь, у неё не было сомнений) и, как здесь принято, настоятельно испросить «термин». Торопить события она не будет. Согласна ждать, сколько посчитает нужным Гизела. Только бы не отказала.

***
Вступать с матерью в разговор Гизела категорически отказалась. И когда она стала рыться в своей продолговатой сумке, Марии, грешным делом, подумалось, что дочь ищет какую-то сумму для подаяния бедной иностранке, чтобы избавить себя от назойливой старухи раз и навсегда. Но, слава Богу, Гизела вручила ей свою визитную карточку и предупредила, что в течение этого месяца её не следует беспокоить.
Только в трамвае Мария позволила себе взглянуть на визитку дочери. Оказалось, проживает она в другом городе. Она, как  и Вилли - доктор медицины. По специальности   -  уха -  горла – носа, и фамилия у неё, видимо, по мужу – фрау Гизела Висбах.
Её кровинушка. Доченька, над которой пролито столько материнских слёз. Вилли дважды дал девочке жизнь. Это так. Как сейчас выглядит её дочурка? Даже во время общения с окружающими, вуали Гизела не поднимала. Дочери уже 57. Немолодая. По низкому голосу поняла – курит и, наверно, давно. Увидела белую холёную руку дочери в золотых кольцах, когда та сняла перчатку, чтобы достать из сумки визитку. Её это дочь. Но незнакомая, страшно подумать – чужая…Образ дорогого близкого человека – сына затмевает, относит дочь на задний план. Как же воспримет Гизела материнское признание?

14.
Итак, главная наследница Вильгельма фон Гуттена – его дочь. Тут всё ясно. Петра, лёжа в своей шикарной французской кровати, перебирала в памяти события последних дней. Дальше шла по списку обезьянка Эва. Осталась она с рентой, довольно сносной. Хватит ей на себя и на приживалок до конца дней. Их у неё впереди немного. Ей также остается их особняк, а после её смерти переходит в собственность, опять-таки, Гизелы. Мало ей своего добра… Клинику наследует она – Петра. И всё. Никаких банковских счетов. Она не Гизела. Воистину, деньги идут к деньгам. Мало ей свадебных миллионов. Ну, да Бог с ней. Ей – Петре, хватит ренты и этой клиники. Налоги все уплачены. Год назад Вилли распорядился обновить устаревшее оборудование. Здесь всё в порядке. А что, неплохо. И ещё, в памяти отложилось… Так, ерунда, мелочь. Не стоит придавать этому значения. Однако… Заместитель Вилли. Вдовец. Стал на неё выразительно поглядывать. Человек неглупый, отличный хирург. Длинный и худой. Лет на пять моложе её. Есть одно НО. Поляк. Самое главное – без хвостов. Бездетный. Содержимое сейфа в кабинете, конечно, дочери. Там были немалые деньги. Но Петра довольна тем, что получила. В её лице персонал так и так видел шефиню. Теперь же она полновластная хозяйка. И шикарное здание, недавно отремонтированное, и великолепный парк… В ближайшее время займётся персоналом. Следует кое-что пересмотреть. В первую очередь, избавиться от стариков. Клинике необходима живая струя… в лице талантливой молодёжи.

15.
Позвонила Мария ближе к вечеру. Она услышала знакомый голос дочери, и снова комок застрял в горле. Но Гизела и на этот раз терпеливо выжидала. Наконец, сглотнув, Мария откликнулась:
– Извините, с вами говорит та женщина, помните, я подошла к вам на похоронах.
– Да, помню. Из России.
– Я Мария Кранц из Новосибирска, из России.
– Чем могу быть вам полезной?
– Очень прошу дать мне термин в любое время, в любой день, когда вам будет удобно.
Гизела ждала звонка от непутёвого мужа. После похорон он снова уехал отыгрывать свой большой проигрыш, пообещав быстро вернуться и начать новую жизнь. Но она не верила. Сколько их было, этих обещаний…
Гизела слушала женщину и досадовала на себя, что дала телефон этой навязчивой особе.
– Вам нужна консультация врача горла, носа, ушей?
– Нет, нет. Вопрос личного характера.
– Ничего не понимаю. Ну, хорошо. Вас устраивает понедельник? – она помедлила. – После обеда, ну, предположим в 16 часов.
– Да, да. В какой понедельник?
– Ну, не сегодня же. Конечно, в следующий.
– Спасибо. Только мне нужен ваш точный адрес.
– Я дала вам визитку. Там всё указано.
– Да, но нет домашнего адреса.
– Это неважно. Приедете в мой праксис. Всего хорошего.
Этот официальный тон Гизелы, эти частые гудки, после её последней фразы повергли Марию в состояние безысходности.         
Она отошла от будки, машинально переставляя ноги. Жёлтые точки прыгали перед глазами.
Господи, и это её дитя. Сколько лет она ждала этой встречи, а теперь, когда цель близка, она подавлена, растеряна. Конечно, у Гизелы и в мыслях нет, что говорит она с матерью. Неужели Вилли не рассказывал дочери о Марии? Девочка должна была интересоваться – кто её мать, где она, почему нет рядом. Что-то здесь не так. А если эта женщина не её дочь? Это что, вторая Гизела? Мария так и не выяснила, в каком году она родилась. Вилли настоял назвать девочку Гизелой в честь его покойной матери. Мария хотела дать ей красивое имя Наташа. Но он и слышать не хотел. Имя это русское, а его дочь немка. Может мать этой Гизелы жива-здорова, какая-нибудь местная немка.
Мария ждала понедельника и боялась этой встречи. Пускай бы эта встреча состоялась позднее, но без разочарований. Её поверенная Хайка Лемке изъявила желание сопровождать Марию. Езды в этот город на машине часа 3, может и больше.
Через пару недель Рождество. Немцы этот праздник отмечают особенно пышно. Улицы заполнены суетливой толпой. Магазины торгуют вовсю. Продавцов удивляют щедрые траты на пустые подарки-однодневки. Ёлки – ровные, красивые – от больших до маленьких продают во всех супермаркетах. Специальные нехитрые устройства помогают продавцу определить размер и назначить соответствующую цену. Город украшен множеством ёлок с гирляндами лампочек. Голые ветки деревьев тоже горят многоцветьем ярких огоньков. Особенно красив город в вечерние часы. На площадях открыто множество интересно оформленных деревянных ларьков, торгующих разными вкусностями, ювелирными украшениями, эксклюзивной одеждой. Уличные артисты веселят публику. Крутятся карусели со счастливыми ребятишками. Атмосфера ожидания праздника с застольем, встречей с родными, получением и вручением подарков, рождественскими каникулами действовала заразительно, возбуждающе и усиливалось с приближением заветного дня.
Марии не до Рождества. Она в напряжённом, нервическом состоянии. Часто уединяется. Бродит в соседнем парке с отрешённым видом. Холодно. Нынче зима в этих местах на редкость холодная.

***
Фрау Лемке заехала за Марией заранее, чтобы не опоздать к намеченному часу. И вот они уже по дороге в город, где живёт её дочь. Или не её? Сегодня в 4 часа она будет чётко знать, кто есть кто… Фрау Лемке в курсе. Она почему-то не разделяет сомнений Марии. Холодность дочери и её официальный тон относит к немецкому менталитету, к суровому воспитанию без материнской ласки.
– Вот увидите, фрау Кранц, всё образуется, всё встанет на свои места. Как ещё Гизела обрадуется матери. После потери отца…
Но сомнения Марию не оставляли. Она очень волновалась. Была сдержанна, молчалива.
В пути делали небольшие остановки. И, наконец, они у заветной цели. Город этот не Мюнхен, но в Европе он славен своим древнейшим Университетом и значится как город студентов.
Фрау Лемке быстро сориентировалась, и за полчаса до назначенного срока они подъехали к высокой металлической ограде, где на медной большой доске крупно выписаны данные доктора медицины Гизелы Висбах. Праксис занимал эрдегешосс в большом красивом доме в стиле «ампир».
Они молча сидели в машине, выжидая время… Ровно в назначенный срок Мария позвонила. Массивная дверь быстро отворилась, и она вошла в большой вестибюль с парадной беломраморной лестницей, освещенной огромным венецианским окном. Налево дверь с небольшой табличкой. В светлой комнате за современной стойкой регистратуры сидела медсестра. Мария представилась. Медсестра предложила раздеться и пройти в зал ожидания. Мария кивнула пожилой пациентке и уселась напротив. Комната заполнена мягкими стульями и несколькими столиками со стопками журналов. Небольшой детский занятный уголок. Стены, как и подобает в лечебном заведении, белые. С высокого потолка свисает большая хрустальная люстра. По мнению Марии, вовсе неподходящее украшение к скромному антуражу и назначению комнаты. Мария впервые оказалась в лечебном заведении Германии. Она отметила почтительное отношение медсестры, уют и чистоту, что не шло ни в какое сравнение с медучреждениями города, где прожила большой кусок жизни.
Через какое-то время дверь распахнулась, и медсестра, назвав фамилию женщины напротив, придерживая дверь, предложила пройти к врачу. Та небрежно бросила журнал на столик и поспешно вышла.
«Здесь она будет принята, как пациентка», – подумала Мария, – и термин на 16-00 чисто условный. Ей следует соблюдать очерёдность… Надо ждать новых пациентов, и потому ей будет отведён небольшой срок для беседы. Гизела ни коим образом не предполагает, что с этой женщиной из России её ждёт серьёзный и вовсе не короткий разговор».
Мария всё поглядывала на дверь. Ждала новых пациентов. Но никто не появлялся, и минут через 20 за ней пришла та же медсестра и пригласила идти за собой.
В хорошо оборудованном просторном кабинете никого не было. Она заняла указанное медсестрой место возле письменного стола и снова стала ждать. Прошло ещё минут 20. Мария чувствовала себя униженной просительницей. Она была предельно напряжена, и материнские чувства ушли на задний план. Осталась досада и обида. И где-то в уголке души простое любопытство… Как Гизела воспримет её признание. Удивится. Обрадуется. А что, если эта женщина не её дочь? Да нет. Такого быть не может. Уже недолго ждать. Скоро всё встанет на свои места. Бедная фрау Лемке заждалась её в машине. Ей бы отдохнуть. Путь неблизкий. И не рада, наверно, что впуталась в эту историю...
Внезапно дверь распахнулась, и с дежурной улыбкой на широком холеном лице, высокая, ладная, с зеркальцем на лбу, в белоснежном халате с протянутой рукой в комнату стремительно вошла копия молодого Вилли. Ничего в этой красивой тёмноволосой женщине не нашла Мария своего. Ну, ровным счётом, ничего. И сердце, так долго ожидавшее и готовое к встрече с дочерью, не дрогнуло. Её ли эта дочь? После слабого рукопожатия Гизела села за письменный стол спиной к окну и обратилась к Марии с вопросом, не убирая с лица улыбку, показывая ряд укороченных широких отцовских зубов: «Чем могу быть вам полезной?»
Мария растерялась. Не о таком свидании с дочерью она мечтала. Она глубоко вздохнула.
– Хочу ещё раз вам напомнить, мой визит сугубо личного характера.
Гизела вопросительно взглянула на странную пациентку.
– Скажите, Гизела, я правильно назвала ваше имя?
– Да, моё имя Гизела. И что дальше?
– Дальше тоже вопрос необычный.
– Я вас слушаю, но никак не могу понять. В чём дело? Чем вы руководствуетесь, чтобы удостоверяться в правильности моего имени и задавать мне подобные вопросы: Если бы я жила в ГДР при Хоннекере, могла бы подумать, что вы агент штази.
– Не беспокойтесь. Здесь совсем другое… Ответьте, пожалуйста, на мой последний вопрос. Это очень важно для меня и, наверное, для вас. В каком году и где вы родились?
– Да я словно в полицейском участке. Видимо, в вашей стране такой метод общения с посторонними считается в порядке вещей. Но здесь не Восток, а Запад. Вы поставьте себя на моё место. С какой стати я должна с вами вести беседу о своей личности?
Лицо Гизелы стало непроницаемо холодным, и как показалось Марии, скоро ей будет указано на дверь.
– Прошу Вас, если дадите ответ на этот вопрос, я объясню свою бестактность, с вашей точки зрения.
– Так. В каком году и где я родилась, вас интересует. Хорошо. Отвечаю. Родилась в Берлине в 1943 году. Всё? Я удовлетворила ваше любопытство?
– Гизела, не удивляйся, дорогая, эти вопросы я задала, чтобы не было у меня никаких сомнений. Так вот – я твоя мать…
– Что?!! Вы простите, но это какой-то бред. Ну, уж это слишком. С какой стати? Моя родная мама умерла, когда мне было 12 лет! Я её хорошо помню. Женщина, вы что-то путаете!
Недоуменная усмешка застыла на её выразительном лице.
– Обидно, что ты, Гизела, так уверена в своей правоте. Родила я тебя в Берлине в 1943 году. Роды принимал на дому твой отец. Мне тогда было 17 лет, а Вилли, твоему отцу, за 30. Мне пришлось уехать из Германии по окончании войны по требованию Советского государства. Тогда и отняли от меня двухгодовалую доченьку, и твой папа отправил тебя в Кармелитский монастырь на попечение монахинь. Я не жалею, что не настояла, чтобы увезти тебя в Россию. Поскольку тяжело мне пришлось и в дороге, и там, куда меня сослали. Я бы тебя потеряла… К тому же у меня не было документов, удостоверяющих моё материнство. Вижу, жизнь твоя удалась. Я довольна. Приехала я в Германию исключительно для того, чтобы найти свою дочь. Ты же моя кровь и плоть. Сколько слёз я выплакала по своей девочке, но ни словом никому там не обмолвилась. У меня там всё. Здесь – ничего. Там мой сын – твой брат. Он учёный-физик. У него двое детей. Уже взрослых.
Мария замолчала. Она выговорилась, и стало легче. За всё это время Гизела ни слова не проронила. Только смотрела на незнакомое чужое лицо женщины, возможно самозванки, и оставалась в замешательстве.
– Если вам интересно, я могу вам показать фото моей матери. Мы с ней очень похожи. И у меня есть дубликат свидетельства о рождении, где значится моя мать – Иоханна Винер. Она была учительницей в школе при монастыре. Эту школу я и закончила. Моя мама меня очень любила, и мы были неразлучны до самой её смерти. Я горько оплакивала её, и папа переживал, что остаюсь одна. Хотел забрать меня из монастыря, но аббатиса уговорила его, и он навещал меня ежедневно. В семье отца я не жила из-за Эвы – его жены. Только когда поступила в университет, папа купил мне этот дом… Не верится, что вы – моя мать. Извините…
– Да, я поняла, слишком долгой была наша разлука. Слишком долго находилась ты в неведении. Виноват в том твой отец. Но его одного винить, значит не принимать во внимание обстоятельства, сопутствующие той жизненной ситуации. Наша страна при коммунистическом режиме была изолирована от внешнего мира. Потому он не счёл возможным искать меня и предавать огласке историю твоего рождения.
В кабинет заглянула сестра. Гизела, извинившись, вышла и тут же вернулась. Мария подняла голову на часы, что висели над дверью.
– Боже, уже около семи. Мне надо ехать. Дорога длинная, и уже темно. В машине ждёт женщина. Она привезла меня, помогла разыскать тебя. У меня нет никаких сомнений. Ты моя дочь. К сожалению, доказательствами я не располагаю. Было несколько фотоснимков – ты у меня на руках, ты сидишь на стульчике. Но и тут мне не повезло. Пропали в ссылке, когда жила после Германии в нечеловеческих условиях. Помнится. Была ещё одна карточка – мы втроём. Вилли нас повёз в очень красивое место на пару дней. Но мне её твой папа не оставил. Теперь Вилли в могиле. Почему-то его не кремировали и не захоронили в фамильном склепе в Берлине. Но это дело наследников… Ещё скажу, Эва меня знала. Но, судя по её лицу, она лишена возможности что-то вспомнить. Я была молодой девушкой. А теперь мне 74. Да и доказывать не стоит. У тебя всё хорошо. Ты красивая, выучилась, богатая, замужем. Слава Богу. Но есть ли дети? Ты в два годика была беленькая и на меня похожа. А теперь – вылитый отец. Ну, я всё сказала. Надо ехать. Прощай, доченька. Смотрю, ты молчишь…
– Молчу, потому что всё мне это достаточно странно. Почему никогда от папы ничего подобного не слышала. И была у меня мама. Да, конечно, вы мне задали задачу. Мне надо как-то всё это переварить. Вы русская или украинка?
– Немка я. И приехала сюда на свою историческую родину. Такое определение принято Германией.
– Да, я знаю. Многие приезжают и от этих российских немцев одни проблемы. Извините… Но, вижу, вы совсем другая…
– Другая, другая, дорогая доченька. Дай я тебя поцелую, и простимся. Заждалась меня Хайка, если от нетерпения не уехала.
Мария встала. Подошла к дочери, та сидела за столом в раздумье, обняла её голову, поцеловала куда-то за ухом. Вышла поспешно из кабинета.
В регистратуре никого не было. Одиноко висела её тяжеленная каракулевая шуба – её гордость. Она вышла из дома. Поодаль маячила фигура фрау Лемке. Они молча сели в машину и, проехав несколько часов, Мария сказала ей и себе: «К сожалению, никаких чувств со стороны дочери я не уловила, кроме досадного недоумения. Да и я, в общем-то, успокоилась и сильно соскучилась по сыну. Завтра вторник. Успею ли купить билет на самолёт прямо до Новосибирска? Домой, скорей домой…»

***
После ухода странной посетительницы, называвшей себя матерью, Гизела в растерянности. Как верить этой симпатичной даме, если Гизела знала свою родную мать. Она никак не могла представить эту женщину в роли родного человека, тем паче, в роли матери. Существует же в природе некий психологический фактор, срабатывающий помимо воли, побуждающий интуитивно проникнуться чувствами к близким по крови людям. Но кроме участия и жалости Гизела ничего не испытывала. Сердце её не дрогнуло. И женщина это поняла. Вместе с тем, её осведомлённость, аргументация, искренность заставляли задуматься. Возможно, она запуталась, ухватилась за эту версию и поверила в своё материнство? Кто может подтвердить или опровергнуть эти утверждения, так это Эва. Но между ними никаких контактов. В первый раз сидели они бок о бок в кабинете отца во время чтения завещания. Держала себя Эва вызывающе эксцентрично. Чтобы освободить себя от сомнений, Гизела решила безотлагательно увидеться с Эвой. Это, конечно, в том случае, если она способна помнить обстоятельства тех далёких лет. И ещё, захочет ли вести об этом разговор. Итак, Гизела приняла решение – поехать в Мюнхен, встретиться с Эвой и, невзирая на непредвиденные нюансы или полный провал, попытаться таким ненадёжным путём прояснить этот, волнующий её, вопрос.

***
В доме отца Гизела бывала неоднократно, но ограничивалась отцовской половиной. Сегодня впервые она направилась к Эвиным дверям. Открыл ей старый слуга. Фрау Гуттен дома. Пошёл ей докладывать. Время послеобеденное и, возможно, она отдыхает. Но в холе слышался шум телевизора, и Гизелу пригласили пройти в гостиную. Эва возлежала в глубоком кресле. Ноги подпирала мягкая скамеечка. На руках крохотная собачонка, такая же древняя, как сама хозяйка. Другая собачка встретила Гизелу отчаянным лаем, не сходя с рук Эвиной компаньонки, громоздкой полной старухи. Ещё одна старушка сидела с вязаньем у окна. Все три с интересом обернулись к входившей Гизеле. Она приветствовала их лёгким кивком и подошла к Эве. Та тут же распорядилась выключить телевизор.
– Здравствуй, Эва!
– Ну, что ты ко мне явилась? Отца нет. Матери тебе я не заменю, – обратилась она к опешившей Гизеле, не ожидавшей такого разумного оборота речи от старухи, по её мнению, выжившей из ума.
– Эва, я пришла, чтобы узнать правду. Только ты мне можешь в этом помочь.
– А мне ты будешь помогать, когда я осталась одна, больная и старая. У тебя только миллионы твоего папочки, а сострадания ноль.
– Эва, ты ко мне была всегда несправедлива. Видеть меня не хотела.
– Да, не хотела, потому что твой папочка погряз во лжи. Лгал мне до конца своих дней. Зачем было выдумывать небылицы по поводу твоего отъезда с матерью в Россию. Не так уж я глупа, чтобы не докопаться до истины. Он спрятал тебя с матерью в монастыре. И сам переехал к вам поближе, из Берлина и меня с собой перетащил. А что у меня в Берлине родные могилы, ему было наплевать. Я всё знала. Знаю, что она там при монастыре и похоронена под чужим именем. Мне всё известно…
Эва замолчала, чтобы перевести дух. Попросила прислугу – молодую девушку, налить стакан сока и стала медленно пить.
– Как это под чужим именем?! Какое имя она носила раньше?! – громко выкрикнула Гизела.
– Не кричи. Я не глухая. Её звали Мария. Фамилию забыла. Когда она приехала из России, ещё война была. Молодая и хитрая. Сооблазнила Вилли. Вот ты и родилась. После смерти твоей матери, он и вовсе распустился. Я бы всё простила. Кроме лжи.
– Эва, фамилии её ты так и не вспомнишь?
– Дай подумать… нет,… не вспомню… Похоронили её под другой фамилией. Этих русских после войны всех прогнали назад. Но твой отец её оставил. Вот и фамилию пришлось поменять. Такой он обманщик лживый и непорядочный, хоть из благородных… Про эту нахалку Петру я тоже всё хорошо знаю. Наследница нашлась… Хитрюга…
– Эва, ты мне хорошо помогла. И за родителей я на тебя не в обиде. Хочу тебя спросить. Видела ли мою мать уже в монастыре?
– Видеть её уже больше не пришлось. Вилли её от меня прятал. Да и не пыталась я с ней встречаться. И с Вилли на эту тему не говорила. Я знала всё от людей. Всё доподлинно.
– Спасибо, Эва. Если нужна в чём моя помощь, звони. Оставляю тебе визитку. Так что давай мириться. Захочешь, заберу тебя к себе. Дом у меня больше этого. Тебе будет у меня хорошо. Я тоже, как и ты, бездетна. И лет, как ты знаешь, мне много. Но ты бездетна из своего желания быть в форме. А я ребёнка хотела. Сначала не получилось. После узнала, виноват муж, и время ушло. Вот так-то…
– Оставь визитку. Сказать тебе. Знаю я твой телефон. И зла на тебя не держу. Твоей вины здесь нет. Но какая необходимость заставила тебя нанести мне визит?
– Всё уже, Эва, я узнала. Как раз по этому вопросу я и приехала. Узнать о своей матери. Но не всё ещё прояснилось. Дело в том, что приехала из России женщина. Была она на папиных похоронах. Узнала тебя. Сказала, что она моя мать. Имя её Мария. Фамилии не запомнила, но я всё уточню.
– Гизела, это ложь. Мать твоя лежит в могиле. Выпьешь чашечку кофе с кухеном?
– Нет, спасибо. Поеду. У меня завтра с утра пациенты. Надо доехать и пораньше лечь. Буду тебе звонить.
Гизела подошла к креслу Эвы, погладила по седой маленькой головке её и престарелую собачонку. Кивком головы попрощалась с остальными.
– Буду ждать тебя, Гизела. Рада, что мы помирились.
Гизела на ходу накинула куртку, села в машину и направилась домой. Она гнала машину по автобану, по инерции переключая скорости, меняя полосы, останавливаясь в пробках, часто возникающих в это время суток, а в мыслях она прокручивала встречу с, так называемой, матерью. Темнело. Редкий снег бил в ветровое стекло плотными комочками и сразу отскакивал. Она включила дворники и ближний свет. Ну что ей теперь делать? Кому верить? И сколько можно выяснять все эти обстоятельства далёкого прошлого. Завтра надо ехать в общежитие. Адрес она узнала. Звонить не стоит. Надо попросить эту женщину поехать вместе к Эве. И если она узнает Марию, загадка будет разгадана. Тогда кто похоронен на монастырском кладбище? Гизела была там год назад. За могилой ухаживает одна из послушниц. Собственно, если и лежит там её мать, имя её не Мария, а Иоханна. Трудно поверить, что папа пошёл на такой грех, чтобы похоронить близкого человека под чужим именем. Сразу после войны был смысл менять имя, чтобы не отправили в Россию. Но по прошествии времени можно было всё уладить и вернуть матери её подлинное имя. Ещё вопрос. Узнает ли Эва в этой старой женщине семнадцатилетнюю девочку Марию… Гизела устала. Завтра снова в Мюнхен. Не ближний путь… Завтра всё прояснится. Она, наконец, придёт в себя от этой новости – неожиданной, запутанной и совсем ей не нужной…

***
Гизела проснулась рано. Полночи мысли не давали уснуть. Не обошлось без таблеток. Эта история с возможной самозванкой не выходит из головы. Вчера звонил муж. Он не в духе. Снова большой проигрыш и надо отыгрываться. Как ей всё это надоело. Эта её, якобы, мать считает, что она хорошо живёт. По их российским меркам счастье именно в деньгах. Если бы она знала, как Гизела одинока и несчастна. Без детей, теперь и без отца. С мужем, который ей не нужен, от которого ей следовало бы избавиться. Сегодня у неё работа до двух. Так что вторая половина будет посвящена версии, с которой специально приехала старая женщина из России. Оставила там родных и близких. Ну, как тут не верить. Однако есть много НО.

***
В Heime она надеялась застать эту женщину и использовать последнюю возможность узнать истину. Встреча Эвы и Марии внесёт ясность в эту историю. Однако её надежда не оправдалась. Хайка Лемке сообщила Гизеле о спешном отъезде Марии Кранц в Россию.
– Это было буквально бегство. Она очень переживала после свидания с вами.
– А вам известно, по какому поводу она приехала в Германию, – спросила Гизела, удивлённая таким завершением этой истории.
– Всё мне известно. Вопрос этот особый, как говорится, неординарный. Может она вскоре и вернётся…
– Дайте мне, пожалуйста, её домашний адрес. Ну, адрес, куда она уехала.
Адрес Гизела получила. Положила его подальше в сумочку и категорически решила выбросить эту историю из головы. Но «выбросить» не получилось. Не давали покоя воспоминания о визите старой женщины, отчаявшейся доказать ей своё материнство. Предприняла ещё одну попытку докопаться до истины. Для чего поехала в монастырь. Но, к сожалению, и тут опоздала – на днях похоронили монахиню, знавшую маму. А через пару месяцев умерла Эва. Так что правду о своём рождении Гизела так и не выяснила. Однако она сама не понимала, зачем ей нужны все эти хлопоты. Со временем, она пришла к убеждению, что её мама действительно похоронена на монастырском кладбище. У неё нет оснований не доверять отцу. Да и внешнее сходство её с матерью нельзя не учитывать. Что касается Марии Кранц, заблуждается эта старая дама. Её можно понять – всю жизнь мечтала о дочери и…нашла… Довольная своими логическими аргументами, Гизела освободилась от ненужных мыслей.

16.
Прошёл год со дня смерти отца. Гизела постепенно свыклась с мыслью, что нет его рядом. Картёжные эпизоды мужа продолжались, и она, наконец, приняла твёрдое решение начать дело о разводе.
Но случилось страшное и непоправимое. Муж покончил с собой, лёжа в ванной с перерезанными венами. Записка, в таких случаях предусмотренная самоубийцей, была найдена в воде с размытым, мало понятным текстом. Характерно заключение медэкспертизы об отсутствии алкоголя либо других наркотических компонентов в крови Михаэля. Эта неожиданная трагическая смерть окончательно выбила её из колеи. В смерти мужа Гизела винила себя и только себя.
Два долгих месяца Гизела в депрессии. Своих пациентов передала коллеге. Она не выходит из спальни. Никого не хочет видеть. Отощала. Постарела. И курит, курит, курит. Впрямь забыться наркотиками, но она удерживается. Пора взять себя в руки, прекратить издеваться над собой. Жизнь не кончилась, и она имеет ещё хотя бы десятилетие впереди. Ей страшно думать о событиях двухмесячной давности. Но не может приказать себе забыть и не возвращаться к этому кошмару…

***
В спальню вкатила своё полное тело и, не спеша, уселась на кушетку Магда – университетская подруга.
– Ну, что теперь делать? И сколько будешь так себя мучить? Похоже, ты собираешься распрощаться с жизнью, только метод избрала другой.
– Папа мечтал о внуке, так и уйдёт со мной наша старинная фамилия. Я осталась совсем одна и никому на свете не нужна.
– Так, начнём с меня. Мне ты ещё как нужна!
– Не даёт мне покоя момент приезда Михаэля. Как я его встретила… Приехал, как всегда, неожиданно, к ночи. Я прогнала его из спальни и закатила грандиозный скандал. Сказала, кто он есть и к какому опасному краю неумолимо приближается. Категорически заявила о намерении разойтись. На другой и следующий день избегала его. Он пытался вступить в разговор, а я только твердила о немедленном начале бракоразводного процесса. Оправдывался… Надеялся, что всё будет по-старому. Терпел он два дня, а в ночь на третий это и произошло… Я знаю, его старики мысленно обвиняют меня. Как жить дальше с таким грузом? И ещё, меня не оставили мысли о матери… Я тебе об этом уже говорила. Она даже не могла лишний день находиться в Мюнхене. Улетела домой с двумя пересадками. Магда, мне очень и очень плохо.
– Гизела, родная моя. Ради Бога, не вини себя. Ты видишь, жизнь не так стабильна. Неожиданные страдания таит в себе жизнь. Человек обязан держать себя в руках. Верующие знают – так Богу было угодно. Ты всегда такая красивая, богатая, любимая. Бог наградил тебя всем, а меня ничем. Но я понимала, судьба начинается с зачатия и у каждого она своя…
Гизела вспоминала, как Магда с большим трудом удержалась в университете – подводила слабая подготовка. От нестабильной, бедной жизни трепыхалась, как былинка на ветру. После, их дружба поправила её материальное положение. Она несколько лет жила у Гизелы. Была её хвостиком, преданным другом. Магда не завидовала подруге, понимая огромную разницу между ними – богатая наследница, способная студентка и она – Магда. Её блёклость и топорность диссонировала с красотой и изяществом Гизелы. Магда работала терапевтом в городской клинике. Донашивала богатую одежду своей подруги и даже надоевшие ей драгоценности. Муж оставил Магду с двумя детьми. Выросли они без отца и выучились. Живут семейно, и Магда давно бабушка. «И кто говорит, что в деньгах счастье, тот ошибается», - подумала Гизела. «Конечно, не в деньгах счастье, но и без них не обойтись», - подумала Магда.

***
Время шло к весне. Ранняя весна в их местах частое явление. Был конец февраля, а почки на деревьях сидели зелёными комочками, оживляя спящее дерево. Ёлки зеленели кончиками иголочек. Из травы, ещё по-зимнему примятой, несвежей, трогательно выглядывали разноцветные лепестки крокусов.
Жизнь Гизелы приняла привычный ритм – дом, работа, встречи с друзьями, выставки, концерты… Обновила гардероб. Курение сократила до минимума. Это победа. Магда помогла. Единственная подруга.
С концерта известного пианиста Гизелу провожал её давний любовник – миллионер и пройдоха Ульрих. Погода располагала к вечерней прогулке. Шли не торопясь. Эмоционально, на высоких нотах, Ульрих, большой меломан, разбирал по косточкам исполнение каждого номера. Восторгался техникой, экспрессией мировой знаменитости, обращая внимание Гизелы на незамеченные дилетантской публикой мелкие ошибки исполнителя. Её он относил именно к этой категории слушателей. После разговор коснулся беспокойной жизни Михаэля в последние годы. Гизела больше молчала. Она не собиралась завершить этот вечер в постели с самоуверенным Ульрихом. У дверей дома подала руку, но кавалер и не думал уходить. Не отпуская её руки, он зашёл с ней в холл. Тучный швейцар медленно направлялся от дверей к себе. В нетерпении, заглядывая Гизеле в глаза, Ульрих порывисто привлёк её к себе, стиснул железным кольцом рук, впился в её рот ненасытными твёрдыми губами… и…здесь же, в холле, стоя, он взял её грубо, резко, причиняя боль, хотя она не сопротивлялась. Этот плотный здоровяк небольшого роста, был первым её мужчиной и, впоследствии, долгие годы она не противилась его животным, садистским методам обладания. Каждый раз, раскаиваясь в своей слабости, в своём стремлении к новым нечастым встречам. На этот раз Гизела кроме брезгливого омерзения ничего не почувствовала. Оправив одежду, она категорически выпроводила озадаченного любовника за дверь.
– Запомни, Ульрих, – это наша последняя любовная схватка. Как женщина, я для тебя умерла. И ты для меня покойник…

17.
И года не прошло после похорон мужа, как Гизелу постиг неожиданный, ощутимый удар.
Был пасмурный воскресный день. Она решила съездить в дом отца. Разобраться с второстепенными бумагами. Глядя на дом, слёзы навернулись на глаза. Тихо и пустынно вокруг. Два верхних этажа казались сплошной стеной из-за опущенных на окна жалюзи. Приветствуя хозяйку, старый слуга проводил к кабинету, помог справиться с непослушным замком. Из комнаты пахнуло нежилым. Тонкие полоски света проникали сквозь жалюзи. Она освободила от них окна, села в отцовское кресло за письменный стол и замерла в раздумье… За последние два года ей много пришлось пережить. В душе пустота. Её теперешний образ жизни похож на агонию. Она заставляет себя быть нарядной, весёлой, не избегать общества таких же благополучных, интеллигентных людей. Говорят, человеческая мудрость – продукт утрат и переживаний. Так ли это? С ней произошло нечто другое. Она стала искусственной, неискренней. Она сама себя обманывает. Ей неспокойно на душе. И ей вовсе не до веселья…
Сейф она открыла сразу. Два небольших нижних ящика оставались неразобранными. В прошлый раз она видела там какие-то старые письма, поздравления, фотографии. Ничего значимого. Следует оттуда всё выгрести, подчистить. Содержимое частями свалила на стол. Стала пробегать глазами и несущественное откладывать в сторону. Выцветшие чёрно-белые фотографии. Какие-то незнакомые лица и среди них бабушка Гизела. Почему-то не попала в их семейный альбом, который Гизела забрала после смерти Эвы. Ещё карточка – очень молодой папа с какими-то парнями. Сзади надпись – «студенты-медики 29-й год». Снова отец в белом халате оперирует. Рядом ассистенты, медсёстры. Надпись папиной рукой – чья-то фамилия неразборчиво – «удачная операция. Не ожидал». И ещё карточка любительская, пожелтевшая. Она сразу узнала – молодой тёмноволосый отец, маленькая светленькая девочка на руках. Рядом женщина, тоже светловолосая, очень молодая и очень серьёзная. Сзади надпись отцовской рукой. Неразборчиво. Но она надпись разобрала и… похолодела. «Я, моя маленькая Гизела и её мама Мария Кранц. Тюрингия, авг.44 г.»

***
Мысленно обращаться к матери стало для Гизелы необходимым. «Дорогая мамочка, если бы можно было вернуть время вспять… Скоро я приеду в твой город. Обниму брата и близких. Долго буду стоять у твоей могилы и молчать. Мне нечего сказать в своё оправдание. Прости меня, родная, прости...»