ГЛАВА 13.
СКВЕРНО ПРОНУМЕРОВАННАЯ, ОДНАКО И ОКОНЧАТЕЛЬНО
ПРЕДФИНАЛЬНАЯ.
-Что вы несёте? Где?
Яков, вторично наклонившись к помещику, шепнул.
-Для убедительности можете толкнуть меня, - а рукой показал в том же направлении, кое недавно освятил своим жестом матрос.
Чашка со звоном опустилась на стол, опрокинув на пол блюдце, к счастию разлетевшееся на осколки. Кирилла Антонович рывком поднялся на ноги, оттолкнул Якова и быстрым шагом направился прочь из кают-компании.
-Ваша шляпа, - крикнул вдогонку официант, но помещик был уж на палубе.
Удивление и широко открытые глаза пассажиров переместились от фигуры ушедшего Кириллу Антоновича на Якова, держащего шляпу.
-Дела-а-а, - тихо проговорил официант и сел в кресло помещика. Однако, спохватившись, тут же поднялся на ноги и вышел вослед за помещиком.
Кают-компания замерла в ожидании хоть чего-то, каких-то разъяснительных новостей. Ничего, что плохих, лишь бы не было однообразной скуки.
-Что случилось? - Спросил господин Эйфель соседей по столу.
-То, что случилось, - как-то многозначительно сказал Леон Арго, сразу став задумчивым.
Маховик интриги, запущенный Кириллой Антоновичем словно из пращи, молохом перемалывал секунды и минуты, отведённые проведением до развязки трагедии на пароходе. Едва ли не каждая такая перемолотая частичка времени рассыпалась осколками, превращающимися в новые события.
Теперь каждая подобная новость подлежала узнаванию, пониманию, классификации и, ежели угодно, хронометражу.
В кают-компании два, для вида расстроенных матроса из палубной команды, зорко следили за поведением пассажиров, для которых новость о смертоубийстве генерала добиралась от стола к столу, от соседа к соседу, от слова к слову, от уха к уху, от эмоции к эмоции. Удивлённо приподнятые брови мужчин-пассажиров соседствовали с любопытствующим изгибом дамских бровей. Видится мне, что описывать картину «Получение господами пассажирами известия о кончине генерала, сидевшего вон за тем столом» можно до бескрайности, а посему остановимся на уже упомянутом.
Кирилла же Антонович в эти упоминаемые мгновения скорым шагом направлялся к каюте Модеста Павловича, хотя преотлично знал, где ему надлежит первому отыскать тело друга. Говоря «первому», подразумевалось первому из приближённых к генералу.
Отворив дверь своей каюты после осмотра каюты штаб-ротмистра, помещик увидал распростёртое на полу тело генерала, лежащее в противуестественной манере. Всё говорило о борьбе — и раскиданные вещи, и скомканная кровать и... этот ужасный след от удавки на шее Модеста Павловича, о котором договора не было и в помине! Не было! Что это за новость? Как же....
Кирилла Антонович мигом опустился на колени и резко опустил голову на грудь товарища. Сердце его не билось!
-Кто... тут есть кто? Сюда! - Совсем иными словами, вовсе не по сценарию, помещик запричитал то оглядываясь на приоткрытую дверь в каюту, то обращая взгляд на друга, пытаясь обмануться в страшном подозрении. Однако там, за порогом каюты, всё проистекало в строжайшем соответствии с предписаниями, полученными от самого Кириллы Антоновича.
-Как же... дорогой мой друг, как же так — снова запричитал помещик, не обращая внимания на слёзы, обильно орошавшие его щёки. - Как же я не доглядел-то?
-Кирилла Антонович, не давите так сильно, вы меня по правде придушите, - сиплым от натуги голосом проговорил штаб-ротмистр. Ему-то было от чего сипеть — навалившись на него всем весом корпуса тела, плакал и причитал помещик.
-Вы... не....
-Я... не... слезайте! А то оседлали меня. И потом, мы никогда не были дружны с вами, помните? Мы лишь обучались с вами. Стоит ли так убиваться? Хотя... ладно, можете поплакать, это, даже, романтично.
-Позже я задам вам «романтику»! Уж задам! Я же... слушал... я готов вас самолично придушить!
-Вы повторяетесь. Нечто подобное вы уже предлагали.
Не слушая друга, помещик говоря причитал о своём.
-Я же... слушал, а оно, - Кирилла Антонович шлёпнул ладошкой по груди друга.
- Что мне же было... а след на..., - снова не находя нужного словца, помещик провёл по своей шее пальцем, а потом по шее штаб-ротмистра.
-Осторожно, не сотрите! Обо всём поговорим после. Вставайте, а то решат ещё, что вы обыскиваете генерала. Вставайте же, дайте мне отдышаться, сюда уж идут, слышите?
Помещик, оставаясь всё ещё в роли и переводя дух от настоящего переживания, устало поднялся на ноги, сделал три шага назад и опёрся о дверь.
Страх от того, что друг мог погибнуть, радость от того, что друг жив, предвкушение от мести, которая обрушится на друга из-за этой смеси противуположных чувств, не утёртые со щёк слёзы совершили с помещиком то, что ему вряд ли удалось изобразить намеренно перед любопытными пассажирами — расстроенного и, как-то скоро, постаревшего человека. Вот уж воистину — магия искусства зиждется на натуральнейших человеческих чувствах.
Палубный коридор, а вслед за ним и пространство каюты вблизи распахнутой двери, стало заполняться пассажирами.
Мужчины, с бесстрастием потомственных мясников, деловито оглядывали лежащее тело генерала. Дабы же, наталкиваясь одна на другую то шляпкой, то зонтиком, вытягивали, словно страусы, шеи, дабы поверх мужских плечей разглядеть то, что внесло разнообразие в монотонность плавания. Иные были уж вовсе готовы излить слезу в порыве трагического оплакивания, но порядок деяний сей сугубо женской традиции (а именно — поднесение надушенного платочка к глазам, и скорбное опускание очей долу) мешал бы разглядеть субъект, ради которого и прольются дамские слёзы. А посему плач был временно отменён до совершения погребальной процедуры в условиях хорошей обозримости всех и вся.
Не обошлось и без суетящегося Якова, то входящего в каюту и говорящего знакомые нам слова.
-Как же так-то? Что же это....
То протискивающегося прочь из каюты в коридор, где своей очереди за зрелищем, переступая с ноги на ногу, томились остальные пассажиры.
Там, в коридоре, он так же не долго задерживался и совершал обратный вояж в каюту, где проговаривал.... вы и сами помните что.
Однако, на шестой визит из коридора в каюту официант, кроме опостылевшей всем фразы, провёл по лицу ладонью с растопыренными пальцами.
Этот знак ожидал Кирилла Антонович и тут же довольно громко, и до нельзя своевременно, произнёс.
-Гос-с-с-поди, воля твоя!
Сии словеса тут же остановили челночное движение Якова и сдули мельчайшие остатки растерянности на его лице. Причитания закончились тоже.
-Господа, господа! Прошу вас разойтись! Это обычный апоплексический удар, господин Ляцких уже осмотрел генерала. Прошу вас покинуть каюту и освободить....
-Погодите, - вразнобой зазвучали разочарованные голоса, потерявшие надежду на лицезрение вероятного висельника, - а как же след на шее?
-Это от падения, либо натёртость от воротника, - мгновенно отреагировал официант.
-А поза? Нет, не свойственно! В позапрошлом годе мой свояк, - заговорил один из пассажиров, обладатель неопрятной бородавки на подбородке. Он постоянно крутил головой, стараясь отыскать кого-то среди любопытствующих пассажиров. И нашёл.
-Верочка, Верочка! Ты помнишь, в позапрошлом годе, Кузьма Лужин на соседских вожжах удавиться вздумал? Аккурат перед Благовещеньем. Ну, Верочка, как же перед Пасхой? Вспомни, душа моя, ещё в тот год к нам Буркины напросились на недельку, а прожили, почитай, месяца два с четвертью. Помнишь, Верочка? И случилось так, что Кузьму-то....
-Уважаемый, - зашипел Яков на ухо говорливому свояку Кузьмы Лужина, - тут лежит покойник, разве не видишь?! Из уважения к нему ступай отседова вместе с Верочкой! Не то я сделаю так, что она и тебя с трудом вспомнит.
-Но, простите....
-Пшёл!!!!
А в адрес остальных официант повторил свою просьбу вежливее.
-Господа, покиньте эту каюту. Нам надо следовать протоколу, принятому в подобных случаях. Пётр, Роман! Помогите господам пассажирам! Без сутолоки! Помогите покинуть коридор. И глядите мне, чтобы никто не пострадал!
Напор, а правильнее сказать — наглость одного человека, лихо меняют настроение нескольких людей, а правильнее сказать — толпы, в сторону своего интереса, создавая им зрелище, делая их свидетелями того, что хотел показать этот один человек, либо отправляя их прочь после выполнения ими невысказанной задачи, но которую они с удовольствием выполнили до конца.
Позже, намного позже, такого «одного человека» назовут обладателем «харизмы». Странное словцо, не находите? Но, мы-то с вами преотлично понимаем, что главным движителем в случившейся сцене была простейшая наглость, с помощью коей и упрощается управление толпой. А из кого состоит толпа? Из здравомыслящих человеков, на которых, по одному, вышеупомянутая наглость не действенна. Вне толпы — не действует, а в ней — да. Понимаете, куда клоню? Надежда есть, что понимаете.
Далее всё было ожидаемо, прогнозируемо, а оттого — обыденно.
Оставшийся с Кириллой Антоновичем и Яковом капитан, был странен в своих поступках. Он то переступал с ноги на ногу, словно застоявшийся мерин то, мешая остальным, принимался сновать по каюте. То снимая, то вновь надевая капитанский картуз с чёрным околышем и блестящим орлом на фоне якоря и цепи, капитан остававшийся молчаливым до прихода матросов из палубной команды принесших носилки, выражал всем своим видом, облачённым в капитанский мундир, растерянное неудовольствие и, как показалось Якову, разочарование. (О чём он, позднее, высказался Кирилле Антоновичу). Ни сочувствия, ни уважения к усопшему не наблюдалось.
Проходившее по задумке помещика действо имело за цель демонстрацию убиенного насколько возможно большему числу зевак, без особого внимания на их поведение. Главность — добиться достоверности и отсутствия сомнений, а уважительность, как в случае с капитаном, либо раздражительность в учёт не бралось. Недосуг копаться в моральных фибрах зрителей.
Да, так вот. В дверь каюты постучали.
-Что ещё? Кто там? - По армейским меркам строго спросил Яков.
-Мы... с носилками. Тело, того, унесть надо. Вы же велели....
-Да, верно. Входите. И это, - официант показал пальцем на их головные уборы, - уберите!
-Извинения просим... второпях... оно....
-Минуту, любезные! Оставьте нас! Обождите в коридоре, - это подал голос капитан. Вероятно, он немного оскорбился тем обстоятельством, что официант оказался проворнее в исполнении его, капитанских обязанностей.
-Как же это всё... вот всё это произошло? И почему в вашей каюте, а не в его? Что вы имеете мне доложить? На вверенном мне пароходе происходит чёрт знает что, прости Господи за сказанное, а я, мало того, что узнаю об этом в числе распоследних, так ещё и все команды на это, - капитан устремил свой перст на дверь, за которой толпились в компании с носилками два матроса, - уж отданы! Кем? Официантом! Что молчите, уважаемый Константин Антонович?
-Кирилла Антонович, - поправил капитана Яков.
-И что с того? Ну, Кирилла Антонович. Не в имени суть, а в том, что ваше самоуправство и последовавшее за ней молчание, способны помешать в проведении положенных деяний по поимке преступника либо, что самое отвратительное, в сокрытии оного благодаря вашим же поступкам! А сие, считаю своим долгом напомнить вам, моя святейшая обязанность! И последнее! Нахождение в этой каюте официанта расценивается мной, как недопустимое самоуправство с вашей стороны, Кирилла Антонович. Для совершения всего необходимого, в данном случае, имеются более знающие и авторитетные люди, коим и надлежит исправно тело усопшего нужными распоряжениями. Яков, тебя так зовут верно? Да, Яков, Я более тебя не удерживаю. Ступай! После я с тобой поговорю.
Яков сделал шаг к двери.
Ничего подобного помещик не ожидал никак. О подобном он не думал да-
же примерно, не планировал. Сей выход капитана стал неожиданным и малоприятным. Не отвечать на него, ссылаясь на смерть генерала, было бы неосмотрительно. Посвящать капитана в подробности плана было бы верхом глупости. Что же делать?
В поисках решения, верного и убедительного, потекли секунды. Капитан принялся снова сновать по каюте вдоль распростёртого тела, а Яков, единственный, но тайный помощник, уже опасно близко подошёл к двери, собираясь подчиниться распоряжению капитана и покинуть каюту.
-Яков, останьтесь!
-Нет, пока я капитан на этом....
-Яков останется.
Вот он! Вот он результат работы ума философского уклада! Ай, да Кирилла Антонович, ай браво! Ну, давайте послушаем!
-А что вы так рьяно решили раздавать приказы? А? Господин управитель парохода?
Голос помещика был тих, интонация спокойна, облик по-прежнему печален. И эта смесь грозила большим разрушением, нежели гнев капитана.
-Я, ежели вы не помните, капитан этого парохода.
-И что с того? Ну, капитан. Не в должности суть, а в том, что ваши манеры не позволительны для человека, облачённого такими полномочиями. Вы пришли в каюту в числе последних, отчего? Вам своевременно не донесли о происшествии, или недостаточно подобострастно для вашего самомнения? Нет-нет, не торопитесь отвечать, сейчас должна последовать моя серия выпадов, как в фехтовании, либо как в сабельном поединке, вы меня понимаете? Ну, разумеется понимаете, ведь сабля в вашей каюте находится не для разрезания бумаги, верно? Теперь мой второй выпад. Вышагивая тут в благородном гневе, вы удосужились дважды снять и снова надеть капитанский картуз. Вы и сейчас в нём. Подобное поведение человека при усопшем принуждает меня очень сильно засомневаться в ваших православных устоях. Либо вы человек иной веры, ежели считает позволительным находиться в головном уборе в одном помещении с усопшим. На каком основании вы требуете для себя уважительного к вашему чину подчинения, коли ваши обязанности легко исполняет официант? И заметьте, исполняет превосходно! Он и коридор очистил, и о носилках позаботился. Вам бы довольным быть такой командой, что не толпится разинув рот, словно цыганская лошадь на торгах, а прекрасно ориентируется в происходящем и выполняет всё то, что и должно быть исполнено. И при том, что не требует для себя особой благодарности и отличного внимания, как это соизволили сделать вы. Новый выпад — на чём основано ваше утверждение, что попирая вашу святейшую обязанность, мы имеем возможное касательство к укрыванию преступника? А с чего, собственно говоря, вы взяли, что генерал убит? Перед вами тело человека, скончавшегося от причин сомнительной достоверности, и не более того. Яков утверждает, что причина — апоплексический удар, а вы считаете — убийство. Разве вы осматривали тело? Или у вас, как у многоопытного земского лекаря, глаз намётан на подобное? А, может статься, что вы пришли сюда уже со сложившимся мнением о смертоубийстве, основанном на твёрдом убеждении? Ни малейших сомнений в ваших словах я не услыхал. И кто эти, как вы выразились «более знающие и авторитетные люди»? Они уже побывали в этой каюте? Или их очередь наступит после вашего ухода, согласно какому-то тайному обряду, практикующемуся на этом пароходе — приходить в каюту по степени старшинства? И, в финале выпадов, укол! Вы не есть тем человеком и, тем паче, тем чиновником, чьи личные качества станут мне помощником в условиях данной ситуации смерти генерала. По возвращении в столицу я подробнейшим образом опишу в рапорте ваше участие в этой трагедии. Последствия, как вы понимаете, вполне предсказуемы и ожидать себя не заставят. Более не смею вас задерживать. Яков, проводите!
Всё сказано было тоном усталого человека и с таким выражением на лице, которое мог бы прочесть и слепец — желание поскорее избавиться от необходимости лицезреть собеседника.
Обращение к Якову с просьбой проводить капитана из каюты, пришлось на перемещение Кириллы Антоновича зеркалу. Подобная рокировка имела две цели — близко не находиться от капитана, коему волей-неволей приходилось покидать «негостеприимную» каюту, и поглядеть на своё отражение.
-Ну, знаете ли! - Зло сказал капитан, но с места не двинулся. Яков
это понял и поступил очень верно — распахнул дверь и чётко приказал ожидающим матросам палубной команды.
-Пропустить капитана! Носилки — в каюту!
Всё случилось по сказанному.
-Кирилла Антонович, я думал, что сие избиение младенца никогда не прекратится, прошептал Модест Павлович, перебираясь с пола на носилки. У меня руки затекли. И шея.
-Потерпите, ради Бога, потерпите, дорогой друг! Я чувствую, что то, что мы затеяли, уже дало плоды.
-Ваши слова да Богу в уши, - последнее, что сказал штаб-ротмистр перед тем, как снова стать «скончавшимся от причин сомнительной достоверности».
-Вот и всё, - немного громче сказал помещик, поправляя саван на лице Модеста Павловича, - отмаялся сердешный....
Из-под покрывала высунулась рука «сердешного» и пребольно ущипнула помещика за мягкое место. Затем рука нырнула под... пусть будет саван.
Кирилла Антонович ойкнул от боли и распорядился унести усопшего с... он едва не проговорился, сказавши «с глаз долой» Однако одёрнул себя и договорил как-то витиевато.
-С осторожностью, подражания достойной.
В каюте остался один Кирилла Антонович. Стоя перед зеркалом, он спросил у отражения.
-Ну, как я?
Ответом было вежливое покачивание головой, закончившееся многоуважительным поклоном.
-Да, будет тебе! - Польщёно ответствовал помещик и провёл ладонью по отражению. Отражение ответило тем же, что можно было бы расценить, как рукопожатие.
Не верите, что так и было? Спросите сами у Кирилла Антоновича, когда встретите его сами. Хотя, чего греха таить, я и сам не во всё верю. А с другого боку — верю, не верю, а раз принялся рассказывать, то будь добр, рассказывай до конца. Иначе знаете, возможно и пустомелей прослыть. Так-то, вот!
Видать по всему план, придуманный помещиком, не то, чтобы исполнялся неукоснительно, а, как бы выразиться точнее, с шумом вклинился в тихую пароходную жизнь. Теперь пассажиры имели власть по собственной охоте участвовать либо в первой, безмятежной манере времяпрепровождения, либо в иной, сотворённой Кириллой Антоновичем. Ясное дело, что перевес предпочтений был на стороне детища Тамбовского философа. Это, кстати, и неудивительно.
Вот только с самим планом случился казус. Нет-нет, план-то хорош с самого начала, трудно распознаваем и имеет приличные шансы на благоприятный исход. Да, именно так! Только вот сам исход, с его вероятной благоприятностью, в плане прописан не был. Никак. То есть, принудить принудить мошенников и душегубов проявить себя — это да, а вот как довершить начатое до состояния, когда возможно громко заявить, что, вот, мол, вам и венец, который и делу, по большому счёту, украшение, с этим, пока, полная инкогнита.
Над этим фактом и сосредоточенно истязал свой разум, иначе говоря — размышлял Кирилла Антонович. Самое простое уж сподобились провернуть, а дальше-то, что? Как ухитриться проникновение совершить в ход мыслей тех, для кого и был представлен сей спектакль? При условии, что в него, спектакль, натурально поверили.
Прошло не менее двух полу часов, а решение так и не отыскивалось. Отражение в зеркале лишь повторяло растерянный вид помещика, и на беседу не шло никак. Это становилось опасным.
Сто раз заданный вопрос — что они будут делать, просто начал захламлять каюту и оседать на мебели в виде пыли. Так помещику уж начало мерещиться. Вот и ответы, по сумме не превосходившие сумму вопросов, отличались надуманностью и, не скрою, глупостью при вопрошании каждый новый раз. Посудите сами, каковы ответы - они, злодеи, устроят шумное празднество себе на потеху, заливая всё шампанским и приплясывая с заезжими цыганами. Либо иная крайность ответов — они, злодеи, всем своим злодейским отрядом уже вплавь совершают побег с парохода, изредка показываясь из-за набежавшей волны стройным журавлиным клином. Ересь какая-то!
И только на исходе нового полу часа в голове Кириллы Антоновича засветился слабый огонёк разумности. Не переставая тереть шрам на своей щеке, и доводя кожу вокруг него до раздражительности, сам того не подозревая помещик раздул тот огонёк до размеров хорошо различимого костра, задав, слава Богу, вопрос — а что сотворил бы я, окажись на месте злодея, и приняв сей водевиль за правду. И вот только тогда вышеупомянутый костёр преисполнился размахом и силой пожара. Я бы, ответствовал сам себе Кирилла Антонович, потрудился бы убедиться, что покойничек-то настоящий, и поискал его, покойничка, заветный блокнотик. Вот что я бы... какого чёрта?!