Туман 2 начало финала глава 12

Олег Ярков
                ГЛАВА  12.

                НАЧАЛО   ФИНАЛА.

         На вёслах был Модест Павлович. Направление, в котором надлежало держать нос шлюпки, было выбрано ещё на пароходе, а ясный азимут открывался после отхода на неворотное расстояние от трапа. Туман редел местами и, к сожалению, на высоте второй палубы. А тут, прямо у воды он был ещё густ.

          Штаб-ротмистр управлял шлюпкой старательно, однако левое весло частенько вместо погружения, только едва опускавшееся в воду на дюйм выдавало гребца как человека, знакомого с управлением шлюпкой лишь по наслышке. Но, это не беда, верно?

          Идти на вёслах случилось не далеко, а желание исправно грести помаленьку добавляло ловкости и сноровки в движениях вёслами. Всё в купе перечисленное доставило шлюпку в оговоренное место менее, чем за восемь минут.

            Кирилла же Антонович вёл себя иначе, нежели на твёрдой палубе. Едва опустившись на сидение (он даже позабыл её наименование на морской манер — банка), помещик ощутил внезапный приступ неуютности и, ежели вам последующие слова станут более понятными — необъяснимой опасности.

              Причину подобной перемены настроя определить трудно, ежели вовсе возможно. Вряд ли Кирилла Антонович так отнёсся к шаткости шлюпки и большой глубине реки в этом месте — его костюм давал надежду на то, что и во второй раз состоится спасение от утопления.

              Но, тревога не уходила. Возможно будет пролит свет на смену настроения, если прислушаться к едва различимому бормотанию помещика, из которого удалось разобрать лишь сие «...упаси меня от Аспида и Василиска... не допусти погибели моей и сотоварища моего...». Как мне видится, растолковывать и состояние помещика, и нужность произнесения этих слов подлежит читателю самолично. Я не берусь это делать. Не берусь, и всё тут!

-Как же это будет? Вот напасть — начисто позабыл! Табань? Нет. Суши вёсла?
- Да, леший его знает! Модест Павлович, надобно остановить шлюпку, мы прибыли. Остановит...  ну, вот... нас остановили другие.

-Что же вы ранее не предупредили? Я бы....

-Раньше было скверно видно. Добрый день, господа! - Обратился Кирилла Антонович к трём мужичкам, облачённым в короткие плащи из грубой парусины и такой же материи шаровары, заправленные в сапоги. - Приносим извинения за абордажный способ швартовки к вашим шлюпкам.

               Мужики переглянулись и один из них, по виду самый молодой, глубокомысленно произнёс.

-И вам не хворать. А это, - мужик в воздухе прорисовал линию, вдоль которой перемещалась шлюпка с нашими героями, - то, что же, оно, как говорится, мы привычные. Это вашее?
                Снова жест, теперь уж в ст
рону пустой шлюпки, накрытой такой же парусиной, что и одежда встречавших волгарей.

-Мы хотели бы взглянуть, - как-то уж шибко строго сказал штаб-ротмистр Как-то по военному строго.

-С вашего позволения, - тут же попытался загладить суровость друга помещик.

-А чего... гляди, коли есть охота. Оно, чай, не нашенское. Это княгинского парохода шлюп.

-Вы сами-то, заглядывали... внутрь? - Снова строгостью зазвучал Модест Павлович.

-Оно, чай, не нашенское, а на чужое гляделки пялить не приучены. Так... оно вашее?

-С вашего позволения, - Кирилла Антонович попытался сдержать друга, уставшего от переговоров и пытающегося подтянуть кажущуюся пустой шлюпку  для осмотра. Ну... какие-то результаты его старания принесли. - Мы хотели бы сперва провести осмотр, а лишь потом вести разговор о праве собственности кого-либо на то возможное материально-вещественное наполнение шлюпки, доселе прикрываемое вами парусиновой тканью.

-Это... чего?

-Кирилла Антонович, может перестанете миндальничать? Давайте поглядим и дело с концом!

-Я лишь стараюсь соблюсти некие приличия....

       Стараюсь-стараюсь... ничего, доложу вам, он не старался. В меру своих сил помещик оттягивал сам момент снятия парусины, опасаясь не самого приятного зрелища. Модест Павлович напротив, имел охоту покончить с этим делом самым скорым способом, отчего сия расчётливая медлительность помещика его слегка раздражала.

        А вот результатом было следующее. Штаб-ротмистру удалось приподнять край ткани, прикрывавшей внутренность шлюпки. Из-под парусины показалась чья-то нога обутая в светлый башмак.

-Ну-ка, братцы, - раскомандовался Модест Павлович, - поверните шлюпку другим... другой...  концом ко мне!

-Её можно было бы просто ближе подтянуть..., - снова попытался вставить своё слово Кирилла Антонович, но его попытка оказалась малоуспешной.

             Будь у меня достаточно времени, а у вас довольно желания читать о самом процессе поворачивания шлюпки, при коем штаб-ротмистр едва не перевернул собственную, а местные волгари с криком «Не замай, барин», отодвинули наших героев так, словно они стояли на твёрдой земле, а не сидели в лодке на воде, и в два приёма развернули найденную собственность парохода так, как и требовал Модест Павлович.

                Далее материя была снова приподнята, а затем и вовсе отброшена.

            Кирилла Антонович тщательно нанёс крестное знамение. Ему тут же завторили волгари, приговаривая «Батюшки святы!», а Модест Павлович сузил глаза и пристально оглядел находку.

            В шлюпке лежал мужчина, по фигуре тела имевший сходство с мужем убиенной Маргариты Озолини. Более никаких подтверждающих примет не обнаруживалось, поскольку этот человек лежал на спине, изогнув одну ногу так, словно  пытался ступить на высокий порог. Только при этом несчастный повернул голову назад так, что на месте лица у него оказался затылок.

-Это... вашее? - Снова задал вопрос тот из волгарей, который казался моложе остальных.

-Сейчас скажу, - как-то натужно промолвил штаб-ротмистр. Потом добавил, но уже тише «Прости, Господи» и сделал попытку повернуть голову лицом вверх. К сожалению, было неверно выбрано направление  разворота, потому и пришлось повторить попытку в иную сторону.

              Синюшное лицо с высунутым и распухшим языком, выпученный один глаз, в котором только-только угадывался зрачок, свёрнутый в бок нос и что-то розовое, стекающее изо рта — вот по каким приметам следовало дать подтверждение, что это - «нашее» и, более того, что это и есть муж убиенной Маргариты Озолини. Теперь, что более вероятно, убиенный тоже. Так сказать — друг за дружкой и в радости и в горе.

             Наконец Модест Павлович сумел поправить голову усопшего, болтавшуюся на свёрнутой шее, как у тряпичной куклы.

            Но, усилия оказались напрасны, поскольку раскачивающиеся лодки... ах, Боже мой, есть ли резон описывать причины, при которых невозможно добиться устойчивой позиции? Тем более, в присутствии убиенного? Скажу лишь, что голова, двигавшаяся обособленно от остального корпуса тела, сама по себе взяла, да и оборотилась в прежнее положение, словно говоря окружающим появившимся затылком - «Мне так сподручнее, лицом-то книзу».

-Да, это нашее! - Снова зазвенела армейская строгость в голосе штаб-ротмистра.

-И хочу полюбопытствовать, шо с ентим делать таперича? Хоронить как безродного? Иль с собой приберёте?

-Я склонен думать, что эту шлюпку мы заберём с собой на пароход. Вместе с... этим содержимым. А там уж решим, как его хоронить. И где. Надеюсь вы не станете возражать?

-Не-а!

-Не поможете ли нам прикрепить эту шлюпку к нашей? Удобнее, знаете ли, будет добираться до парохода в прикреплённом виде.

-Отчего не помочь?

          Лаконичность в словах прекрасно гармонировала с лаконичностью движений. Как-то ловко и одной рукою молчавший всё время волгарь свернул два... две петли, коими соединил обе лодки накинув канат на... эту... как его, дьявола, по морскому кличут? Одним словом, накинув петли на выступающий из шлюпки оконечник продольного бруса.

            На том и распрощались. Вооружившись вёслами, Модест Павлович принялся грести в сторону едва различимого парохода, а помещик впал в тяжелейшую задумчивость.

          Далее было не интересно. Пришвартовав лодку к съёмному трапу, друзья поднялись на пустую палубу (спасибо Якову за старание) и направились в каюту, а палубная команда принялась за подъём шлюпок и переносом тела в отсек около машинного отделения.

           В каюте Кириллы Антоновича друзья молчали. Долго молчали. Помещик из-за задумчивости, а штаб-ротмистр из-за такта.

          Ничто не потревожило тишину даже тогда, когда Кирилла Антонович жестом пригласил друга выйти с ним в соседнюю каюту, которую занимала погибшая чета.


       Так же молча и с величайшей предосторожностью, помещик снова совершил осмотр помещения, уделив особое внимание стенному шкафу.

   Скрупулёзно оглядев дверцы сверху и, присев на корточки, снизу, Кирилла Антонович жестом поманил Модеста Павловича. Тот присел рядом.

        «Разговор» продолжился только жестами. Указательным перстом помещик провёл по волосам друга и сотворил движение, будто бы вырывает из его головы волос. Штаб-ротмистр понимающе кивнул.

               А далее началось суматошное нагромождение движений которые, из-за очевидного недопонимания, повторялись, как минимум, трижды и, которые, должны были быть поняты следующим образом — Кирилла Антонович берёт свечу, зажигает её и капающим воском прикрепляет оторванный волос к дверной створке стенного шкафа. Финальной фигурой сих молчаливых жестов было вытягивание обеих рук в одну точку на дверце. На четвёртом повторе Модест Павлович наконец-то понял мысль, которую всеми руками, телом и глазами старался донести помещик. А поняв — закивал головой и стал разглядывать то место, на которое указывали вот уж в четвёртый раз вытянутые руки помещика.
Ничего толком не разглядев, штаб-ротмистр, на всякий случай ещё раз кивнул, и спросил одними глазами мол, что дальше-то?

      Удовлетворённый пониманием, хоть и не с первого раза, Кирилла Антонович медленно поднялся на ноги и одним рывком распахнул дверцу, а затем, так же скоро, отодвинул фибровую перегородку, открыв проход в свою каюту. И шкаф, и каюта помещика, видневшиеся из соседской каюты, были пусты.

        Понимая происходящее лишь на половину, Модест Павлович счёл за лучшее молчать.

        Помещик тем временем осматривал низ шкафа, принюхиваясь и изредка проводя перстом по стенкам и полу.

          Осмотр завершился тем, что Кирилла Антонович пролез сквозь шкаф в свою каюту, пригласив, снова-таки жестом, последовать за ним.

     Молчаливое повиновение привело к тому, что просочившись в лаз Модест Павлович получил к исполнению ещё два жеста, понятых с первого произнесения. Нет, не с произнесения, а с сотворения.

         Первый запрещал закрывать шкаф (дошло, наконец-то, до Кириллы Антоновича), а второй предлагал присесть на гамачную койку. Справившись на «похвально» с обоими заданиями, штаб-ротмистр принялся ожидать дальнейшего развития событий.

          По прежнему не нарушая тишину, Кирилла Антонович стоял у иллюминаторного окна и тихо-тихо скрёб ногтём по стеклу.

       Умение фронтового офицера исполнять приказы, и переносить постылую тягомотину ожидания, было награждено сторицей.

           Кирилла Антонович повернулся улыбающимся лицом к другу и тихо, но радостно произнёс.

-Дорогой мой друг, я вас убью!

            Медленно-медленно голова штаб-ротмистра повернулась в ту сторону, откуда прилетели сии словеса.

         Молчание, как одна из разновидностей тишины,  принялась суетливо метаться по каюте, ожидая мига, когда оно будет нарушено. Наталкиваясь поочерёдно на исполненные откровенным непониманием глаза Модеста Павловича, то на радостные очи Кириллы Антоновича, молчание беспомощно требовало разорвать его, превратив из невразумительного хлопанья ресницами в понятные звуки разговора промеж друзьями. Однако, ничего не добившись, устало опустилось на пол. И замерло.

        Всё это продлилось минуты две. Затем штаб-ротмистр медленно поднялся и, дабы не потревожить тишину, свившую себе гнездо в каюте помещика, подошёл к иллюминаторному окну.

        Оказавшись таким образом за спиной друга, Модест Павлович пожал плечами и принялся самолично скрести ногтем по стеклу, повторяя задумчивые движения помещика.

        Тишина напряглась тем, что у неё было и, казалось, подалась вперёд в предвкушении рождения звука. И, таки, дождалась.

-Скажите, Кирилла Антонович....

-Тише, умоляю, тише! - Скороговоркой зашептал помещик и, сделав несколько шагов по каюте, заглянул в лаз, образованный сдвинутой перегородкой стенного шкафа.

-Извольте, буду шептать. Что вам взбрендело в вашу голову? Я, как вы видели, тоже царапал стекло, однако до подобной... подобной мысли не доскрёбся. Знаете, - продолжил Модест Павлович, поманив друга пальцем, - мне сказывала одна бабка, правда, это было ещё в детстве, что ежели цветком гиацинта нанести  святой крест на хлеб, а после оный скушать, то возможно излечиться от безумия. Давайте пошлём Якова за цветком, а?

            Помещик откровенно наслаждался тем впечатлением, кое произвёл на друга своими последними, убийственными словами. Однако давать разъяснения не спешил.

-Нет, гиацинт нам без надобности.

-Тогда, что? А вы не допускаете, что это я могу вас убить?.

-Исключено!

-Отчего же?

-Меня убивать не за что.

-А я, стало быть, заслужил? Вам не сдаётся, что к вашему телу добропорядочного помещика приставлена голова... дровосека?

-Отнюдь, со мной всё в порядке, и с головой тоже.

              Отрицательно покачав головой штаб-ротмистр уселся на гамачную кровать, куда, немногим ранее, перебралась тишина, с интересам наблюдавшая за разговором. Она немного сдвинулась, вежливо уступая место Модесту Павловичу, обняла последнего за плечи и принялась ожидать продолжения. Ожидание, на сей раз, было долгим.

-Дорогой друг, - по прежнему шёпотом наконец-то заговорил Кирилла Антонович, - я, как вы видели, - тут последовал жест в сторону стенного шкафа, - поставил некие метки. На подобный шаг меня натолкнули мои же подозрения. Однако, наша занятость в последние часы не позволяла мне своевременно определить время, когда сии метки были нарушены. Только возвернувшись из шлюпочной прогулки я смог в вашем присутствии определить, что нас подслушивали. Понимаете, что это означает?

          Ожидая от помещика продолжения его речи в духе «Поэтому я принял решение убить вас»,  штаб-ротмистр безразлично махнул рукой и отвернулся в сторону окна.

-Вижу, что не понимаете, - шёпот Кириллы Антоновича, из-за наклоненной головы, стал проникать прямо в ухо Модесту Павловичу. Тишина пересела поближе, чтобы не пропустить ничего из сказанного, - Это означает, что мы не повсеместно можем говорить о наших делах. Я вам всё опишу. Хочу попросить вас об одолжении. Даже о двух.

            Штаб-ротмистр взглядом спросил, чего, мол, ему на этот раз понадобилось.

-Ступайте к Якову и велите принести мне в каюту бумагу, перо и чернил.

        Как-то обречённо Модест Павлович кивнул головой, соглашаясь выполнить эту просьбу. Затем, помедлив, показал другу два перста. Оба поняли смысл жеста.

-Непременно оставайтесь на людях. Не уединяйтесь ни на миг. Исполните?
Штаб-ротмистр кивнул и поднялся на ноги. В порыве, появившемся из ниоткуда, друзья крепко обнялись.

       Мало что понимающая в происходящем тишина растрогалась.

          Возможно ли, что именно она и создала тот всплеск дружелюбия, толкнувший помещика и штаб-ротмистра в объятия друг-друга? Кто сможет сие отрицать? Мне иногда сдаётся, что и у бездушной тишины появляются чувства, которые мы склонны приписывать себе. Думаю, что это было бы славно.

       Долго сидел Кирилла Антонович над описанием своей новой идеи и над объяснением внезапного предложения извести друга. Исписаны были аж шашнацать (извините за такое словцо, более приличествующее мужицкой породе, недели благородным господам, однако оно звучит так интересно, что удержаться и не употребить его не хватило сил) листов, кои переданы были Модесту Павловичу вскоре после вечерней трапезы.

        Выбрав для подобного кабинетного занятия, как чтение, каюту Кириллы Антоновича, штаб-ротмистр приступил к намеченному.

            То хмурясь, то проговаривая только междометия, Модест Павлович читал написанное его другом. Скажу по правде, что выражение на его лице менялось каждые несколько секунд, однако невнимательности не наблюдалось. И ещё одно замечание, но так, к слову. Обладая более рациональной лексикой, штаб-ротмистр написал бы подобное либретто не более, чем на трёх листах. Но, ни в голос, ни мысленно не позволил себе опуститься до критики. Почему? А потому, что благородство и воспитание это вам не чувство голода, которое приходит, и с которым возможно бороться. Да-с!

             Прочитанное Модестом Павловичем шаш...(простите, снова не удержался. Но, взяв себя в руки и, дабы не осквернять очи и слух благородных читателей, изменю едва не написанное словцо на цифири) 16 листовое сочинение заставило и задуматься крепко, и ещё более, нежели прежде, зауважать друга.
А смысл написанного опуса сводился к следующему. Вся эта пароходная эпопея, рассчитанная на выманивание многократного убивцы на искусно состряпанную жертву, странным манером походило сперва на былинное задание добрым молодцам «Пойди туда, не ведомо куда, да сыщи того, не ведомо кого», а теперь и вовсе вышло из-под надзора. Сие, суть, скверная новость. А хорошая состоит в том, что искомый злодей, таки, присутствует на пароходе. Про то говорит его звериная повадка убирать с дороги людей, могущим помешать его планам. Кстати, не исключается и последующее нахождение убиенных, прямо либо опосредственно сопричастных с «пароходным делом». А посему мне (так Кирилла Антонович и написал, а я передаю его слова в точности) представляется и возможным и архиважным скорейшее принятие мер, позволяющих взять инициативу в свои руки. А именно — сыграть умерщвление Модеста Павловича уже известным способом. То есть, через удушение.

     Далее было описано кто, когда и в каком месте обнаружит бездыханное тело, какой шум по этому поводу кто и как должен произвести. И ещё с половины десятка важных указаний, вплоть до такого, как публичное объявление причины скорой кончины от удушия грудной жабы. Однако, некоторым пассажирам и некоторым членам палубной команды будет велено путаться в описании смерти, дабы посеять сомнение в существовании столь обыденной причины смерти.

            К чему всё сие должно привести? К нескольким полезным моментам. В первую голову — настоящий злодей получит свидетельство того, что кроме него на пароходе есть иные люди, имеющие за цель такое же устранение важных персон. А раз так, то станет необходимым узнать злодею, что это за люди такие, отчего об их планах ему не известно и, напоследок, не грозит ли «нашему злодею» та самая смертельная опасность со стороны тех, кто опередил его, устранил бравого генерала.

          А Модест Павлович, дважды перечитав  сей опус, назвал его «разумным безумием» и, вскользь, разумеется, спросил, а что его, Кириллу Антоновича, натолкнуло на подобную авантюру, как поиск злодея через смерть друга. И, окажись сей прожект выигрышным, не захочет ли его друг в качестве трофея отпросить у капитана это самое стекло?

            Кирилла Антонович счёл подобный ответ лестным, поняв одновременно, что штаб-ротмистр согласен с проведением этой... ну, и пусть будет авантюрой. Однако,предпочёл за лучшее ничего не произносить, а лишь благодарно склонил голову.

           Утренний туман, спокойная река Волга, пароход и завтракающие на нём пассажиры. Это суть перечисление последних спокойных фрагментов начинающегося дня, начавших ухудшаться именно в поданной последовательности.
Туман, не проходивший и не развеивавшийся лёгким ветерком, становился всё более похожим на молоко, отчего пароходный гудок всё чаще раздражал своим свистящим рыком Река, плавание по которой сулило приятное отдохновению телу и душе, превратилась для непосвящённых пассажиров в некое подобие затворнической кельи. Не имеющие возможности сойти на берег на оставляемых за бортом пристанях и, получающие более скудное капитанское толкование подобной манере плавания, господа, купившие билет на «Великую княгиню...», ежели не роптали, то откровенно вяло реагировали на приглашения команды откушать Богом благословлённых яств из Волжских «богатств», либо собраться в кают-компании верхней палубы для наскучившего всем проведения однообразного вечера. «Фанты», «буриме» и прочие уж не веселящие безвкусицы стали за эти два дня и два вечера приторной необходимостью.

     Унылое поедание поданной снеди пассажирами грозило новой порцией скучнейшего времяпрепровождения до самого повторного сбора в той же кают-компании по случаю поданного обеда из тех же Волжских богатств.
Но, не ведали в безмятежной скуке жители Волжских городов, что однообразие невозможно так, где находятся наши друзья — Кирилла Антонович и Модест Павлович. А зная бы об сём ранее и досконально, проводили бы своё время не в унылом сидении в каютах, а в предвкушении, либо треволнении, либо развлечении. Одним словом, довольно было бы каждому на его вкус.
И наши друзья смогли-таки разорвать убаюкивающую постылость начавшегося третьего дня туманного плавания. А дело случилось так.
Проявляя полнейшее равнодушие к поданным блюдам, Модест Павлович медленно впадал в меланхолическую неподвижность. На вежливые предложения всё же приступить к трапезе ответствовал не впопад, бесцельно блуждая глазами поверх голов.

           Однако на разумный вопрос Кирилла Антоновича об истинных причинах подобного поведения, штаб-ротмистр заметно скис, но, всё же, произнёс.

-Думайте, что хотите. Но с самого утра меня не покидает предчувствие чего-то скверного, могущего случиться со мной. И ещё этот запах... чего-то такого... словно побывал у цирюльника. Говорите, что хотите, господа, но предчувствие настолько сильно, но и явственно, что не верить в него я не в силах. И... прошу меня простить, что заговорить про то за столом. Пожалуй, я пойду на воздух. Приятного всем аппетита.
        И вышел на палубу.

        За столом все переглянулись. Помещик вглядывался в лица близ сидящих господ по понятной причине. Господин Арго, казалось, просто был расстроен уменьшением числа завтракающих. Архитектор Александр Эйфель попросту не всё понял в русской речи бравого генерала. Один лишь ветеринар никак не отреагировал  на происходящее за столом, лишь вычленив из всего сказанного штаб-ротмистром одну фразу «Приятного всем аппетита» и нечленораздельно что-то промычал в ответ.

             За столом стало тихо. Единственный раз нарушил молчание Кирилла Антонович, отказавшись от поданного чая, попросив взамен кофею без подслащивания.

            Это и послужило началом исполнения плана помещика. В нарушение всех норм пароходного, да и всех прочих этикетов, и вопреки уставному порядку среди служебных людей, в кают-компанию не вошёл, а ворвался матрос палубной команды. Он быстрым шагом приблизился к Якову и что-то заговорил, показывая рукой себе за спину.

           Кирилла Антонович, внимательно наблюдавший за всем, что происходило в пределах досягаемости его взгляда, ожидал какой-либо реакции пассажиров на появление матроса.

              Решив, что нужный эффект достигнут, поднёс чашку к губам, что и означало сигнал для дальнейших событий.

             Увидев поднимающуюся чашку, Яков жестом отправил матроса прочь и, с наибольшей из возможных нерешительностей в походке, направился к столу сами знаете кого.

-Что у вас стряслось? - С некоторой ленью в голосе спросил помещик.

-К несчастью не у нас. Нет, и у нас, конечно, но скорее.... Я не знаю, что...  как сказать.

-Потрудитесь, любезный, доложить всё, как есть.

-Господин Краузе...
.
-Господи! Что, господин Краузе?

-Он... убит.

-Это самая скверная шутка, кою мне приходилось слыхивать. И я непременно донесу до капитана  ваше....

                Что именно донести до капитана
, так и осталось загадкой для остальных. Само слово капитан также служило парольным сигналом, после которого Яков наклонился к уху Кириллы Антоновича и прошептал.

-Всё идёт по плану. Мои люди пытаются следить за пассажирами. Теперь — ваш выход. С Богом!