Под небом голубым есть город золотой
С прозрачными воротами и яркою звездой.
А в городе том – сад! Всё травы да цветы.
Гуляют там животные невиданной красы.
Тебя там встретит огнегривый лев
И синий вол, исполненный очей.
С ними золотой орёл небесный,
Чей так светел взор незабываемый.
Всякий раз, когда я вспоминаю Бангладеш,
в памяти всплывают эти слова. Те, кто читал мой рассказ «Два Джека»,
наверняка сразу узнают в этой знаменитой песне описание Гульшана –
Страны Цветов, Райского сада. Действительно, население любого
уважающего себя сада – это цветы и животные, а при определённом позитивном
настрое наблюдателя – животные невиданной красы. Вспомните хотя бы
Джека Волосатого – ничем не уступит огнегривому льву. Несколько
смущает синий вол, но в озёрах, охватывающих Гульшан с обеих сторон,
было довольно много каких-то буйволов (?), вывалявшихся в синей грязи,
вроде целебной грязи Сакского озера в Крыму. Правда, никто из них
не был нафарширован глазами. Наверняка, это просто какая-то
поэтическая аллегория. А вот золотой орёл небесный – это, конечно,
символ свободных небесных птиц. Собирательный. Орла там у нас не
было, но те, кого он аллегорически изображал, были. О них и речь
дальше.
Больше всего было обыкновенных уток. По утверждению бенгальцев, они
прилетали туда на зимовку из Сибири. Ну, утки как утки. Ничего
особенного, хотя, конечно, то, что они прилетели издалека, вызывало
уважение. Бенгальцы иногда, желая доставить нам удовольствие,
говорили, указывая на уток, вот, мол, тоже русские.
Но гораздо большее внимание привлекали две другие разновидности птиц.
Одной из этих разновидностей мы могли любоваться весь световой день.
Это были очень красиво оперённые небольшие весёлые птички. Они жили
на пальмах. Мужчины с интересом за ними наблюдали, обсуждали, выдвигали
какие-то догадки об их птичьем быте и т.д. А вот женщины в этих
обсуждениях никогда не участвовали (по крайней мере, я этого никогда
не видел). При попытках втянуть их в дискуссии они чопорно поджимали
губы, отводили глаза и старались исчезнуть.
И дело было не в женской неприязни к самим птичкам, дело было в
гнёздах, которые он строили. Эти птички называются ткачиками
(по-английски «weavers», по-бенгальски «бабуи»). Бенгальцы их
не просто любят, а относятся к ним с глубоким уважением. Ткачество –
это древнее и самое распространённое и уважаемое в Бангладеш ремесло.
Существует немало поэтических творений, в которых проводятся параллели
между трудолюбивыми бенгальцами и бабуи. Похоже, они ткут (строят гнездо)
не в какой-то отдельный период года, как наши европейские птички, а
непрерывно весь год. Это вызывает к ним уважение бенгальцев, вызывало
любопытство у наших мужчин и смущение у женщин.
Поскольку большинство наших преподавателей были связаны с различными
аспектами ткачества, деятельность бабуи вызывала у них явно
профессиональный интерес. Я не раз слышал в их разговорах какие-то
технические, мне не понятные комментарии. Но особенно занятно то,
что их большие, до метра, постоянно растущие гнёзда имели потрясающе
неприличный вид. Это и обусловливало гендерные различия отношений к
ним членов нашей группы. Пение у этих птичек тоже довольно своеобразное.
Нельзя сказать, что очень красивое, но оно хорошо соответствует их
имиджу трудяг. Это что-то вроде звука мелкой ножовки, пилящей доску,
на который иногда накладывается удовлетворённое чириканье, вроде
воробьиного, мол, всё идёт нормально, всё получается.
Эти негромкие, ненавязчивые звуки мы слушали днём, а с заходом солнца
они прекращались. Наступало время других песен. Это было, конечно,
чьё-то пение, но даже использовать слово «пение» здесь не хочется.
Представьте чёрную тропическую ночь, стрекотание кузнечиков, которого
уже не замечаешь, и вдруг где-то близко чей-то трагический голос
говорит: «Перепил я»… Пауза… «Перепил я»... И так далее. Целую ночь,
правда, с длительными перерывами. Кем был этот несчастный - не знаю.
Мы его ни разу не видели. Замолкал он перед рассветом, когда было
ещё темно, и снова подавал голос поздно вечером, где-то ближе к полуночи.
"Перепил я..." "Перепил я..." Конечно, этот птах нас очень интриговал
и вызывал смешанные чувства. Как видите, жаловался он по-русски с
хорошим произношением и довольно приличной артикуляцией. Возможно,
он, подобно уткам, тоже прилетел из России. Но перелётные птицы обычно
передвигаются стаями и на местах зимовок так стаями и держатся, а этот
был явно одинок. Кто-то почему-то предположил, что это какой-то сычик.
Так мы его и стали называть. Конечно, в орнитологическом смысле это
было неправильно. Сыч – птица ночная, т.е. он ночью охотится, а днём
где-то спит.
А наш ночью жаловался, а днём отсутствовал по своим делам. Попытки
выяснить у бенгальцев, кто это, ни к чему не привели - они обычно
равнодушно пожимали плечами и говорили: «Ну, птичка какая-то».
Конечно: они же его не понимали! Когда мы приехали в Гульшан, он
уже там жил со своей травмированной психикой, и мы не знали, с чего
это началось, как он до этого дошёл. Мы только видели (точнее,
догадывались), что днём он охотился, и безотносительно к результатам
охоты очень сильно напивался. Напоминаю, что Бангладеш – страна в
основном мусульманская, и напиться там по разным причинам непросто.
Но нашему это регулярно удавалось. Скорей всего, вернувшись уже в
темноте, он забывался тяжёлым сном, в котором его мучили совесть и
кошмары, где-то среди ночи просыпался, долго не мог снова заснуть
и громко жаловался неизвестно кому: «Перепил я… Перепил я… Перепил
я…» Под утро, похоже, успокаивался, решив навсегда завязать, вылетал
на охоту… потом опять срывался, где-то прикладывался к горлышку и
снова ночные муки: «Перепил я…»
Нам ночью тоже тяжело было это слышать: хоть наша совесть и была чиста,
но жаловался-то он по-русски… А для нас, советских преподавателей,
доставать спиртное даже в Бангладеш проблемой не было. Всё можно
было купить в недорогом магазинчике при посольстве. Но мы знали
меру, не перепивали и не жаловались по ночам. А днём работали.