– Что теперь? – спросил Ахламон.
Амброзий не отреагировал. Как только они сошли на берег, он сильно изменился. Куда-то исчезли дряхлость и скованность движений, а старика в нём выдавала только длинная седая борода. Волосы он заплёл в косу. Его тёмные зрачки постоянно бегали, словно он что-то искал взглядом.
– Что теперь? – повторил Амброзий, глядя куда-то в сторону. Глаза его взволнованно бегали туда-сюда. – Ты ведь не против, если я пойду с тобой в Мракомрачный город?
– Нет, – произнёс Ахламон таким голосом, коим больше подошло бы сказать «слушаю и повинуюсь». – Только мне следует вернуть наше судно владельцу и поблагодарить его. Пойдём, я познакомлю тебя с ним! Если бы не он, ты бы так и остался…
– Ой, нет, нет… Поблагодари от меня, пожалуйста. А я… Мне не стоит…
Несмотря на уговоры, Амброзий отказался увидеться с Ингваром и поблагодарить его, сославшись на то, что после долгих лет одиночества ещё не готов к общению с другими людьми.
Путникам довелось устроить ночлег на берегу озера, которого несколько дней назад так испугался Ахламон. Амброзий быстро и умело развёл костёр.
Кое-как, с помощью ножа, он привёл свой внешний вид в порядок: срезал волосы и зачесал их назад, побрился, насколько это было возможно, оставив козлиную бородку. Заодно поточил нож о камень. «Таким тупым ты даже спящую свинью не заколол бы», – сказал он Ахламону. Затем Амброзий, дабы как следует умыться, скинул с себя серый балдахин, под коим, кроме узких чёрный штанов, да красных ботинок с длинными носами, ничего не было. Всё его жилистое тело украшали многочисленные татуировки. Несмотря на худобу, под тонкой кожей виднелись следы крепких мышц.
– Тебе идёт, – сказал Ахламон, глядя на его посвежевшую внешность.
– Некогда я жил далеко на юге, в стране, где всегда тепло и солнечно. Там борода являла собой символ мудрости и носилась всеми, даже женщинами. В смысле, они носили накладную [Такая же традиция существовала в Древнем Египте.]. Длинную и узкую, – Амброзий почесал свою бороду. – А у вас как? Женщины носят бороды?
Ахламон обречённо смотрел на озеро. После недолгих размышлений, не поворачивая головы, он произнёс:
– Да есть одна.
– Ммм… – как-то довольно протянул Амброзий.
– Вернее… Вернее, это юноша.
– Что? Ты же сказал, что это женщина. Ты знаешь, чем отличаются мужчины и женщины? Или тебе показать?
– Я-то знаю. Биологически это мужчина. Но выглядит и одевается, как женщина. Считает себя женщиной. И носит бороду. Не такую. Короткую, по всему лицу.
– О боги… А чем же оно промышляет? Знатный жрец любви, небось?
– Да так… песни поёт. Певец ртом, вот кто оно.
– Что? – с искренней радостью и любопытством спросил Аброзий. – А как ты про него узнал?
– Хотел бы я не знать, да только песни его… её… пользуются неслыханной популярностью. Вроде ничего особенного, но люди, как узнают, кто её поёт, как увидят… И впадают в восторг… Да ещё в пример ставят. Вот, мол, не стесняется, и чего добился.
– Что? – перебил Амброзий. – У вас песни, как частная собственность, кому-то принадлежат?
Зависла пауза, после чего он, похлопав своего собеседника по плечу, разразился громким смехом.
Путники стояли на вершине отвесного холма и любовались видом Мракомрачного города, озарённого лучами вечернего солнца.
– Он прекрасен, – заключил новый знакомый Ахламона.
Вне всякого сомнения, город был прекрасен: изящная, мрачная и утончённая готика; милый, ясный и дружелюбный романизм [В языке автора книги нет понятий «готический стиль» и «романский стиль». Использованы эквиваленты.]. Живописные сады, парки, манящие своим покоем и прохладой. Затейливо украшенные мосты над реками и ручьями, узкие мостики между домами. Резные арки, монументальные своды. Грациозные скульптуры, величественные памятники. Вытянутые, словно стремящиеся ввысь, шпили башен. Тёмные черепичные крыши. Мощёные площади, узкие улочки. Крепкие стены, поросшие плющом. Гордо реющие знамёна. Игра красок цветных стёкол в витражах.
Всё было каким-то игрушечным, и в то же время от города веяло некой благородной старостью и элегантностью.
– … Хотя и тесен, – злобно добавил Амброзий. – Нет в нём древнего величия.
И в этом с ним трудно было поспорить. С одной стороны, тесный город казался более уютным, с другой – открывал возможности для благополучного процветания антисанитарии. Обилие тёмных закоулков давало карт-бланш развитию всего радужного спектра преступной деятельности.
Сквозь дубовую рощу путники шли по направлению к северным воротам города. Сгущались тучи, собирался дождь. Темнело. Сверкали молнии.
– Каков твой род занятий?
– Учусь в академии. Подрабатываю.
– Ммм… Дело благое, – Амброзий важно покачал головой. – Знаешь, я тут подумал… Ты мой единственный друг в этом месте, и мне было бы очень удобно, если бы мы держались вместе. Ты ведь не будешь против? – его вопросы, адресованные Ахламону, лексически побуждали к положительному ответу.
– Я не против. Но вряд ли тебя разрешат поселить в общежитии академии.
– О, об этом не беспокойся. Я добуду деньги, и с жильём как-нибудь разберусь. А работать, пожалуй, буду в это твоей академии.
– Сначала найдёшь деньги, а потом будешь работать? – спросил Ахламон, приподняв бровь.
– Да, именно так. Людей условно можно поделить на два типа: у одних свободных денег нет никогда; у других же, независимо от дохода, они всегда в наличии.
Путники вошли в город и, пройдя по узким улочкам, оказались на небольшой площади.
– А это что за заведение? – спросил Амброзий, указывая рукой на конструкцию из трёх разделённых кабинок, выкрашенных в синий цвет.
Две из них были закрыты. В третьей, на просторном седалище, надлежало сидеть маргинальной бабке и взымать мзду во всякого, кто вознамерится прикоснуться к чуду пребывания в заветной кабинке, избавив своё нутро от скопившейся скверны.
На сей раз бабка сидела не одна. Её одиночество скрасил своим визитом кавалер, ещё более маргинальный, в лохмотьях, с пышными рыжими усами, небольшим набором зубов, одутловатыми бардовыми щеками и улыбкой, переполненной радостью. Кавалер восседал на ящике с отверстием, куда подобало извергать скверну, а свою возлюбленную, к которой питал самые нежные и тёплые платонические чувства, уютно устроил у себя на коленях. Правда, в силу своей раздутой комплекции и невысокого роста, помещалась она с трудом. Но отважный герой крепко держал свой сокровище.
– Грыа-грыга-грыа, – промолвил он хриплым рыком.
Изнеженное ухо чистюль-богатеев не способно разобрать речь обычного, простого человека. И не потому, что у этого человека не хватало зубов, а горло было сожжено обильными возлияниями огненной воды; а потому, что чистюлям-богатеям непостижим тонкий эфир платонической любви и не слышна её ангельская музыка.
– Грыа-грыга-грыа, – ответила бабка чуть более высоким и чуть более понятным (уж не лукавила она в проявлении своих чувств?) голосом.
Картина представала просто умилительная. Было холодно и промозгло. Шёл дождь. Но от ласкающихся маргиналов веяло теплом искренней любви.
– А? – толкнул Амброзий своего спутника. Тот, как это было ему свойственно, впал в оцепенение. На сей раз, умиляясь увиденным.
Ахламон поведал ему о назначении причудливых синих кабинок.
– Да ладно… – смеясь, ответил Амброзий. – То есть, нужда, заложенная в тебя самой природой и свойственная всем живым существам, облагается налогом? Ха-ха-ха… А за воздух у вас деньги не берут? Нет? Ещё не додумались? Странно. А чем оправдывают?
– Ну, помогает сохранять чистоту в городе…
– Да брось, в переулке, который мы только что прошли, очень даже воняло амонианом [Скорее всего, речь идёт о запахе аммиака. Аммиак (в европейских языках его название звучит как «аммониак») своим названием обязан оазису Аммона в Северной Африке, расположенному на перекрестке караванных путей. В жарком климате мочевина (NH2)2CO, содержащаяся в продуктах жизнедеятельности животных, разлагается особенно быстро. Одним из продуктов разложения и является аммиак. По другим сведениям, аммиак получил своё название от древнеегипетского слова амониан. Так называли людей, поклоняющихся богу Амону. Они во время своих ритуальных обрядов нюхали нашатырь NH4Cl, который при нагревании испаряет аммиак.]. Уж мне-то поверь! Я этот запах хорошо знаю. А там… Вот там вон лежа…
– Хватит! Не я ставлю эти кабинки.
– Я не о том, о чём ты мог бы подумать. Вон тот бродяга прохожим кажется всего лишь спящим. А на самом-то деле он давно испустил дух.
– А ты откуда знаешь?
– Его ступни лежат параллельно земле. Такое возможно только при полном отсутствии мышечного тонуса. А у живых он хотя бы чуть-чуть, но есть.
Ахламону оставалось только, тяжело вздохнув, покачать головой.
– Вот видишь. Так что, платный нужник – не решение проблем гигиены.
– Амброзий, я устал после этого путешествия, и меня манит соблазн добраться до моего скромного жилища на маршрутной телеге.
– На маршрутной телеге?
– На маршрутной телеге. На телеге, которая ездит по фиксированному маршруту и позволяет жителям быстро перемещаться по городу.
– Можно я с тобой? Очень хочу прокатиться! – с детским восторгом попросил Амброзий.
– Это не бесплатно.
– Правда? Что ж… У меня как раз тут что-то завалялось…
Амброзий развернул ладонь: там сверкала золотая монета с величественным профилем Его величества.
– Откуда…
– Тебе ещё раз объяснить?
Амброзия перебил грохот копыт и колёс.
В связи с тем, что шёл дождь, телега была укрыта навесом. В ясную же погоду нужда в этом отпадала. Казалось бы, навес – это хорошо, но в данном случае его наличие создавало множество неудобств. Маршрутные телеги ездили, как правило, битком набитые пассажирами и лишнее ограничение пространства только нагнетало и без того скверную во всех смыслах этого слова атмосферу. А в тёмное время суток под навесом ещё болтался фонарь, который своим болезненным и тусклым жёлтым светом накалял эту скверную атмосферу.
Отдав необходимую плату, Амброзий уселся с краю.
– Здравствуйте, господа! – чинно воскликнул он, похлопывая себя ладонями по коленям и кивая всем подряд. Видя, что никто не реагирует, он добавил. – Что, все немые что ли?
Ахламон толкнул его локтем, как бы намекая, что следует вести себя скромнее, и прошептал:
– Не привлекай лишнего внимания. Тебя сочтут либо пьяным, либо больным на голову.
– А что, у вас только пьяным и больным на голову дозволено быть вежливыми? – Амброзий по-прежнему вещал во весь голос.
Телега разогналась. Стучали копыта, гремели колёса, трясся фонарь, и пассажиры подпрыгивали на своих местах. Телегу подрезала карета, резко выехавшая с перпендикулярной улицы.
– Лобзай чресла, шантеклер [Шантеклер (устар.) – петух.]! – в порыве гнева крикнул извозчик.
– А-ха-ха-ха-ха! – взорвался смехом Амброзий. – Ну хоть господин владыка телеги не немой!
Пассажиры косо на него поглядывали, стараясь как можно незаметнее отрывать глаза от пола.
Внезапно одна тётушка, пухлая, румяная и не очень молодая, чихнула. Разумеется, разбушевавшийся Амброзий, не мог оставить это без внимания:
– Будьте здоровы, Ваше Благородие! Негоже, чтобы такая очаровательная прелестница да страдала от какой-то хвори.
– Амброзий, прекрати! – рявкнул Ахламон.
– Что, это тоже непозволительно?! То есть, у вас по велению сердца только гадости говорить можно, как господин владыка телеги только что сделал, да? Ежели незнакомый человек желает здоровья и делает комплименты, то ему непременно что-то нужно, так надо полагать? – Аброзий перешёл на шёпот. – Я ведь всего лишь хотел поднять самооценку это старой ведьме. Уверен, в своё время она была обделена мужским вниманием в должной мере.
Говоря, Амброзий смотрел в глаза Ахламону, но после перевёл взор на чихнувшую тётушку. Так же поступил Ахламон. Тётушка испуганно смотрела на Амброзия большими влажными глазами, в которых читался и страх перед странно ведущим себя незнакомцем, и вскрытые старые раны, осыпанные солью, и тоска по угасшей красоте, и скорбь по безвозвратно утерянной молодости.
Возникла немая сцена.
– Вовсе она не старая! – гневно заметил Ахламон.
– Да брось! Ей давно пора принимать глубокие земляные ванны! Эта пузатая развалина уже не принесёт пользы ни обществу, ни даже себе самой. А знаешь, как я определил, что мужчины обделили её должным, сиречь глубоким и чувственным, вниманием? – Амброзий произнёс последнее предложение с каким-то слащавым удовольствием, с каким портовый попрошайка говорил о похлёбке с каракатицами, и указал пальцем в геометрический центр тела несчастной тётушки. Ну, или чуть ниже.
Ахламон попросил извозчика остановиться, вылез из телеги и потянул за собой своего спутника.
– Да что с тобой, такое? – воскликнул он. – Я нашёл тебя еле живым, вызволил из заточения, а ты ведёшь себя как скоморох и ставишь меня в неудобное положение!
Амброзий выглядел, как школьный хулиган, которого отчитывает строгий учитель, – улыбающийся и довольный от проделанных пакостей.
– Ну извини. Мне многое тут непривычно.
– Да? Поэтому ты ведешь себя столь уверенно? Слушай, я помог тебе, а дальше поступай, как знаешь. Ты справишься.
Ахламон развернулся и зашагал прочь.
– Ты не сможешь просто так от меня избавиться, – промолвил вслед Амброзий серьёзным тоном, без капли сарказма.
– Это ещё почему? – Ахламон остановился.
– Потому что я – это ты. Я часть тебя, которую ты в себе подавляешь. Ты тихий и скромный, я – дерзкий и беспардонный. Ты стесняешься себя, я любуюсь собой. Я тот – кем ты хочешь быть, но запрещаешь себе. В этом причина твоего страха и ненависти ко мне.
Зависла пауза.
– Признайся, ты всегда мечтал, чтобы у тебя был друг, смелый, остроумный, который наполнял бы твою жизнь приключениями, который совершал бы проказы, но наказания получал бы только он один, в то время как славу, внимание и популярность вы делили бы поровну.
Ахламону нечего было ответить. Он чувствовал себя так, словно кто-то тайком узрел его наготу и детально, в красках описал увиденное.
– Так вот я – именно такой друг. Может быть, ты изменишь своё мнение обо мне, если узнаешь, что мне все проказы будут сходить с рук? В разумных пределах, конечно. Клянусь. Хочешь, напишем договор и скрепим его кровью?
Амброзий протянул руку. Ахламон не отреагировал.
– Ладно, хочешь я напишу клятву и подпишусь кровью? Нет? Не хочешь? Тогда спокойной ночи и до скорой встречи.
Амброзий помахал рукой и со свойственной ему уверенностью, растворяясь в пелене дождя и ночной мгле, прихрамывая на левую ногу, ушёл куда-то.
Ахламон вернулся в свою скромную обитель – холодную комнату с заплесневелыми каменными стенами, больше напоминавшую обитель ревностного монаха, избавляющегося от любых земных благ, даже самых простых и примитивных.
Ахламон желал как можно скорее всё забыть. Усталость, тёплая, хотя и не мягкая, постель и барабанящий дождь прекрасно помогли ему в этом.
Вскоре он вернулся на работу, а ещё через некоторое время начались учебные занятия. Возвращение к привычному ритму жизни позволило ему восстановиться как физически, так и морально. С улыбкой и теплом на душе он шагал по коридорам и залам родной академии.
– Привет! – кокетливо поприветствовала его приятельница Эбигаль, скромная неприметная девушка с мышиными волосами. – Как прошли каникулы?
– Привет. Спасибо, нормально. А у тебя как? – предельно нейтрально ответил Ахламон, предельно формально проявив вежливость.
Эбигаль начала длинный монолог, полный эмоций и экспрессии. Она мечтательно вздыхала, радостно хихикала, расстроенно урчала, хлопала в ладоши, закатывала глаза. Ахламон молча и неподвижно смотрел в пустоту. Не, чтобы он совсем не слушал. Он воспринимал только содержательную составляющую её речи. Такова природа женщин и мужчин: первые уделяют внимание чувственной стороне беседы, в то время как вторые концентрируются на предмете разговора.
Признаюсь, в подобных ситуациях я сам вёл себя, как Ахламон, бесчисленное множество раз.
– Здорово, здорово, – заключил он, когда наступила тишина.
– Ты какой-то серьёзный. Что-то случилось? Может, я сказала что-то лишнее?
– Нет, нет, – поспешил успокоить свою приятельницу Ахламон. – Прошу прощения, просто задумался.
– Ой, а знаешь! У нас наконец-то будут преподавать алхимию!
– В самом деле? Я давно об этом мечтал! География и алхимия – мои самые любимые науки.
– И мои тоже! Надо же, как схожи наши предпочтения!
«Да неужели!» – подумал хмуро Ахламон.
Бывают в жизни такие случаи: ждёшь, ждёшь чего-то с нетерпением. А получив желанное, вдруг невольно взмолишься о том, чтобы всего этого не было. Такая же напасть приключилась и с Ахламоном, страстно желавшим прикоснуться к науке о веществах.
С великой радостью он вошёл в аудиторию на лекцию по химии. И тут же дух его поник, стоило ему только увидеть за кафедрой Амброзия.
Он выглядел посвежевшим, быть может, даже помолодевшим, подтянутым и полным сил. Его лицо озаряла ехидная улыбка, а глаза – лукавый демонический блеск. Волосы его стали совсем коротки и превратились в гладкую серебристую шёрстку. Козлиная бородка приобрела благородный и утончённый вид. Черты лица стали казаться более правильными: высокий лоб, выступающие скулы, вытянутый подбородок, острый нос с горбинкой и глубоко посаженные глаза. Не пощадив волосы на голове и бороду, седина совсем не коснулась бровей. Смуглая кожа налилась кровью и стала действительно смуглой, а не бледно-грязной, как прежде. Невысокое, но гармоничное и стройное телосложение приобрело некую живость и мускулистость.
На нём был узкий, длинный чёрный камзол с красной оторочкой, красные шоссы [Шоссы – узкие мужские штаны-чулки] и высокие чёрные пулены [Пулены – туфли с длинными заострёнными носами.].
– Здравствуйте, дорогие студенты, – вежливо, начал он. – Я – ваш преподаватель алхимии. Моё имя – Амброзий. Просто Амброзий. Это и первое, и второе имя, и фамилия, и отчество. Кто-то считает, что этого недостаточно. Кто-то считает, что имя, данное родителями, не отражает внутренний мир, поэтому избирает себе новое. Кто-то стыдится своего имени. Я же – просто Амброзий.
Он сделал паузу, следя за реакцией аудитории и довольно улыбаясь.
– Я не профессор. Я вообще не имею никакого отношения к научному обществу, как, впрочем, и не считаю, что знания измеряются званиями. Так что, нет оснований обращаться ко мне как-либо, кроме как по имени. И обращаться можно на «ты». Полагаю, так всем будет проще. А своё уважение, если таковое будет, вы сможете выразить и по-другому.
Такое вступление весьма воодушевило присутствующих. Всех, кроме Ахламона. Он не доверял новому преподавателю алхимии.
– Давайте разберём слово «алхимия». «Аль» – это артикль, используемый южными народами. «Хёми» на древнем языке, ныне мёртвом, означало «чёрная земля» – то есть чернозём, плодородный слой почвы. Всё потому, что изначально алхимия была наукой, изучающий состав земли [По одной из версий, слово «химия» произошло от египетского «хёми» (чёрный). В Древнем Египте термин «хёми» использовался для обозначения плодородного слоя почвы, а также для названия самой страны. ].
Амброзий склонился, опершись обеими руками на кафедру, и попыхтел, думая, чем бы продолжить свою речь.
– Алхимия окружает нас повсюду. Алхимия, можно сказать, у нас в крови. Как вы думаете, что придаёт ей алый цвет?
В ответ раздалась громкая тишина. Затем Фрона робко подняла руку.
– Внимательно слушаю Вас, сударыня, – обратился Амброзий.
– В крови много железа.
– Абсолютно верно! Железо входит в состав белка, который осуществляет транспорт кислорода. Будь мы все тут аристократами с голубой кровью, эту задачу выполнял бы белок на основе меди. И по крови нашей струились бы шестиконечные звёзды [Белок гемоглобин придаёт крови красный цвет. Белок гемоцианин является функциональным аналогом гемоглобина и придаёт крови голубой цвет, встречается в крови моллюсков, членистоногих и онихофор. Кристаллическая решётка молекулы гемоцианина выглядит как шестиконечная звезда. Шестиконечная звезда или правильная гексаграмма, известная также как звезда Давида, имеет древнеиндийское происхождение и является символом Анахата-чакры, сердечной чакры. Изначально шестиконечная звезда не являлась специфическим еврейским символом и не имела отношения к иудаизму.].
Немного подумав, Амброзий добавил:
– И кожа у нас имела бы синий оттенок [Некоторые индийские боги изображаются с кожей цвета «шьям» (грозовой тучи).].
Когда лекция закончилась, почти все студенты покинули аудиторию, делясь восторгом и многочисленными впечатлениями. Остался только один. Он уверенной походкой подошёл к кафедре и уж было хотел сказать преподавателю нечто гневное, но тот парировал словесную атаку студента, не позволив ей даже начаться:
– Сударь, я требую объяснений.
– Каких ещё объяснений? – Ахламон хотел сказать «я тоже», но вежливость ему не позволила.
– Тогда, в башне Вы, молодой человек, обманули еле живого старика. Вам не стыдно?
– Не понимаю, о чём ты.
– Что ж, придётся напомнить. Я спросил, какие у вас ценности. Помнишь, что ты ответил?
– Ну…
– Ты ответил: «Ну… э… Доброта, процветание там… Взаимопомощь, взаимовыручка… Знания… Честность, отзывчивость… Духовность… Правдивость, искренность… Милосердие…». Я уж было подумал, что на земле воцарился рай.
– Разве…
– Нет. Конечно, они есть, но это явно не те, о которых следует вспоминать в первую очередь.
Зависла паузка. Амброзий пристально смотрел в глаза Ахламону, чуть склонив голову на бок.
– Я снял жилище на переулке Нечистот, в самом начале, на углу. Небольшой двухэтажный дом. Поскольку ты мой единственный друг, и я многим тебе обязан, всегда буду рад видеть тебя у себя в гостях.
– Польщён.
– А пока ты не мог бы устроить старому приятелю небольшую экскурсию по городу? Прости меня за тот вечер. Обещаю, не буду хулиганить, как в прошлый раз.
Амброзий протянул руку. Ахламон пожал её, подтвердив готовность выполнить данную просьбу. Он боялся, но всё равно шёл навстречу этому человеку. У него было к нему много вопросов, но он стеснялся их задать.