Ахламон не стал выяснять, был ли профессор одержим, или же просто волновался из-за нахлынувших воспоминаний. Поэтому договорился со стеклодувной мастерской о том, что в ближайшие пару недель [В закомбарской неделе 5 дней. В месяце – 5 недель. В году – 225 дней. Планета, на которой разворачивается действие книги, скорее всего, в прошлом совершала полный оборот вокруг своей звезды примерно за 225 местных суток, но после некоторого катаклизма стала вращаться в обратную сторону относительно своей оси, и продолжительность суток стала чуть более года. ] не будет там появляться, ибо ему надо срочно уехать из города. Ведь студенты, подобно рабам, трудились без выходных и отпусков, оттого и возникла эта необходимость. Ахламон ценился там, как хороший работник, посему его отпустили.
Взяв всё необходимое, что могло бы пригодиться в дороге, он отправился в путь. Неизвестно куда и неизвестно зачем.
Царила ясная и тёплая погода. Отойдя на значительное расстояние от города, Ахламон обернулся, дабы полюбоваться прекрасным видом, открывавшимся с высоких отвесных холмов.
В архитектуре Мракомрачного города преобладали тёмные постройки, отчего он и получил некогда, как гласят легенды, своё название. Но сейчас, озарённые ярким летним солнцем, они вовсе не казались такими уж тёмными. Вообще, пейзаж города был красивым и жизнерадостным.
К счастью, дни шли длинные, и Ахламон мог подолгу находиться в пути. Будучи несведущим в делах походных, он слишком увлёкся своим путешествием и не стал заранее готовиться к ночлегу. Когда уже совсем стемнело, Ахламон вышел к берегу большого озера. Не зная, как его обойти, он решил, наконец, остановиться, переночевать и продолжить путь утром.
Спалось ему плохо. Нет, не потому что его вновь стали мучить кошмары, а потому что спать под открытым небом с непривычки очень неудобно. Ночью холодно, даже если днём жарко. Поэтому приходится укутываться во всё, что есть. А укутавшись, лишаешься возможности шевелиться. В итоге, какая-нибудь часть тела начинает затекать. К тому же, жёсткая поверхность этому только способствует. Невольно съёживаешься, отчего начинают болеть ноги и спина. Комары не дремлют, особенно на берегу озера. Принято считать, что ночь – явление тихое и безмятежное, но стоит провести немного времени в этой безмятежности, как понимаешь, что в округе спят далеко не все. Звери, птицы, насекомые то и дело напоминают о себе. Деревья шелестят, тревожимые неугомонным ветром.
Не будучи в силах терпеть более эту муку, Ахламон встал с первыми лучами солнца. Его глазам открылась картина поистине ужасная. Ещё ужаснее было то, что на этот раз не сон, а явь демонстрировала ему устрашающее видение.
Вся вода обширного озера – берега его почти сливались с горизонтом – была бардовой, словно это не вода вовсе, а кровь. С его поверхности поднимался густой пар, служивший показателем того, что жидкость, чем бы она ни была на самом деле, была довольно тёплой.
Только представь себе, дорогой читатель, чувства Ахламона, узревшего огромное – от горизонта до горизонта – пятно крови. Сквозь толщу утреннего тумана и пара солнце озаряло его поверхность своими лучами. Откуда-то из чащи леса позади с криком вылетела стая воронов. Своим карканьем они слово пытались возвестить о кошмаре, который Ахламон видел пред собой. И никаких звуков, кроме зловещего карканья и лёгкого прибоя кровавого озера не было вокруг. Только давящая, сводящая с ума тишина.
Лицо Ахламона приняло испуганную гримасу. После недавних происшествий нервы его потеряли былую стойкость. Он невольно испустил крик, наполненный болью, и упал на колени.
– Ты чаво, больной что ли? – раздался смешной и добрый голос позади.
Ахламон обернулся. Перед ним стоял маленький старичок. Крестьянин, судя по одежде. Лицо старичка словно утопало в густой бороде и растрёпанных волосах. Видны были только красный нос, губы и узкие глазки над блестящими загорелыми щеками.
– Ух, ну ты и страхолюдина! Ух!... Ну… Хотя краше моей кикиморы будешь. Это самое… Чаво разорался-то?
– Вода… Она красная… – хотел объяснить причину своего испуга Ахламон.
– Ну, дык… Оглянись вокруг!
Ахламон оглянулся, но так и не понял, на что именно пытался обратить его внимание старик.
– Сосны! – пояснил тот, но Ахламон всё равно ничего не понял; вместо этого так и стоял, глядя на своего собеседника, нахмурим брови и приоткрыв рот. – Сосновая пыльца красная. Она оседает на воде, и та тоже становится красной.
Крестьянин демонстративно набрал в руки воды из озера и показал Ахламону. В столь небольшом количестве она была прозрачной, как и подобает быть воде.
– А ты что думал, это кровь?
Ахламон застыл в оцепенении. Крестьянин же тихо, но крепко выругался, затем косолапой походкой пошёл вдоль берега.
– Любезный! – окликнул его Ахламон.
– Чаво? – протяжно крикнул старичок в ответ, словно услышал оскорбление.
– Далеко ли отсюда море?
Как уже писалось ранее, небесную сферу, о которой ведётся повествование в сей книге, покрывало несметное количество морей и озёр, и участки суши были не столь велики, чтобы их нельзя было пересечь пешком. Посему, уже через день Ахламон добрался до заветного северного моря, а если быть точным, до небольшого портового города на его берегу.
И хотя солнце по-прежнему ярко светило, и небо не омрачали серые тучи, в этом месте было холодно, сыро и ветрено. Ахламона спасал шерстяной плащ и капюшон с длинным, вытянутым концом, который вместе с воротником представлял отдельный элемент одежды. Весь наряд Ахламона был чёрный, оттого сильно контрастировал с его неестественно-бледной кожей. Кстати говоря, это был самый популярный цвет одежды во всём Закомбарье.
Ахламон бродил туда-сюда по набережной, выложенной камнем, и с тоской глядел вдаль. Вокруг кипела жизнь: летали чайки, приходили и уходили корабли, шла загрузка, разгрузка и снаряжение судов, рыбаки возились со своими сетями. И только Ахламон пребывал в оцепенении, стесняясь признаться даже самому себе в том, зачем он пришёл сюда: чтобы арендовать лодку, дабы отправиться на ней неизвестно куда и освободить таинственный голос, пребывающий в заточении в гигантской башне посреди моря.
Чтобы реализовать задуманное, надо было найти человека, настолько сумасшедшего, что тот согласился бы помочь в этом деле. Но разумно ли доверять человеку, настолько сумасшедшему?
Набравшись смелости, если так можно выразиться, Ахламон, стесняясь и запинаясь, стал спрашивать у местных рыбаков, кто из них мог бы одолжить лодку. При этом он всячески парировать вопросы «Куда?», «С какой целью?» и «На какой срок?». На второй отвечать было стыдно, а на первый и третий он не знал и сам не знал ответов. Ахламон оказался между двух огней. Одним из них была смерть, другим – непонимание, беспомощность, большие траты и, возможно, унижение. К последнему он, конечно, привык, но всё равно чувствовал себя неуютно.
В какой-то момент за Ахламоном стал наблюдать местный юродивый, просивший милостыни. Хуже того, стал преследовать его и подслушивать разговоры, которые он вёл.
И хотя Ахламон вовсе не собирался посвящать любопытного попрошайку в свои планы, тот всё-таки нашёл способ узнать, что, а вернее кого, ищет этот молодой человек в порту.
– Я помогу тебе… – хрипло говорил он, хромая вслед за Ахламоном, который напрасно пытался избавиться от преследования неугомонного маргинала: людей в порту было много, и быстро перемещаться не удавалось. – Накорми меня… Я помогу тебе…
В конце концов, Ахламон был загнан в угол. Вернее, на край пирса, с которого был только один путь – в воду. Но нашему герою и без того проблем хватало.
Ахламон сложил руки на груди, смотрел на горизонт и делал вид, будто не замечает попыток несчастного привлечь к себе внимание. Зрелище было воистину божественное: живописное море, густые золотые облака, озарённые заходящим солнцем, белые чайки. Вот только приятный аромат морского воздуха омрачало зловоние попрошайки, которое, казалось, вопреки законам физики преодолевало сильный встречный ветер и чувствовалось, наверное, по ту сторону моря.
– Плохо выглядишь… Плохо, некрасивый человек… Бледный очень… Мало спишь, наверное…
Сердце Ахламона забилось чаще, глаза опустились, и взгляд устремился куда-то в пустоту. А юродивый продолжил:
– У-у-у… Сны… Плохие сны… Очень плохие сны!.. Спать мешают… Но я помогу… Я-то помогу…
Ахламон повернулся к нему лицом, обретшим серьёзное и, быть может, даже суровое выражение. Юродивый, очевидно, крайне обрадованный тем, что на него наконец, после всех этих долгих стараний, обратили внимание, расплылся в улыбке. Его мутные жёлтые глаза засияли так, словно в них отразились и золотые облака, и яркое заходящее солнце. Его улыбка засияла всеми пятью жёлтыми зубами, которые несложно было пересчитать. Его смех зазвенел влажной хрипотой и букетом всевозможных болезней.
– Похлёбка… Похлёбка из водорослей… – Говорил он, аппетитно причмокивая и брызгая слюной. – С каракатицами!.. Объедение… – Попрошайка был, судя по всему, человек деловой, посему, не теряя времени, выдвинул свои условия.
Ахламон удовлетворил требования отзывчивого маргинала с трудом созерцая, как тот стучал ложкой и чавкал, пытаясь прожевать жёсткие щупальца каракатиц, в местной харчевне. После этого зрелища у Ахламона возникла стойка ассоциация сего блюда с мерзостью и антисанитарией.
Когда юродивый закончил трапезу, и неоднократно своим довольным рыком возвестил о том, что яство пришлось ему по душе, он перешёл к выполнению своих обязанностей согласно негласному договору и повёл Ахламона обратно к пристани.
Там он усердно кого-то искал. Когда в поле его зрения попал высокий человек в чёрной моряцкой шапке, с тёмными усами, опускающими до подбородка, белой холстяной рубашке и жилетке и с широким кольцом в ухе – по виду, бывалый морской волк – юродивый остановился, пригнулся и заговорил шёпотом:
– Вот он… Он поможет… Но он… Он страшный человек… Будь осторожней… Ещё он, – маргинал резко запнулся.
В глазах его появился испуганный огонёк. Ахламон насторожился, маргинал продолжил:
– Он занимается…
Ахламон, в свете последних событий, ожидал услышать нечто вроде «чёрной магией», или «некромантией» или ещё что-нибудь, связанное с тёмной стороной мистических практик. Но род занятий незнакомца воистину удивил Ахламона:
– Он занимается контрабамбой!
Видимо, юродивый не знал значения слова «контрабанда» и очень боялся того, что оно может обозначать.
Ахламон подошёл к высокому моряку и стал аккумулировать моральные силы для того, чтобы выразить свою просьбу.
– Привет! – бросил ему моряк и снял тем самым растущее напряжение в сознании Ахламона.
– Здравствуйте, – чуть радостно ответил Ахламон.
– Я слышал, ты ищешь того, кто мог бы одолжить тебе лодку? – продолжил моряк, не отрываясь от работы – он поправлял такелаж небольшого парусного баркаса.
Ахламон искренне обрадовался, ожидая, что незнакомец предложит свою помощь. Но его ждало разочарование:
– Это не ко мне… Я ничего не даю взаймы.
– Но я мог бы…
- Нет, нет… Либо отдаёшь совсем, либо оставляешь себе. И знаешь, когда дело касается материальных ценностей, ещё как-то терпимо. Они видны глазу, их можно пересчитать. Всегда знаешь, сколько отдал, и сколько тебе должны вернуть. А когда одалживаешь часть самого себя, не знаешь даже когда и в каком виде вернётся долг. Начинаешь мучиться, чувствуешь себя брошенным, ненужным, окружённым предателями.
Ахламон не понимал причины философствования моряка и того, как эти размышления связаны с его проблемой; но осознавал, что нашёл того самого сумасшедшего человека, который, судя по всему, готов был помочь. А моряк тем временем продолжал:
– Начинаешь изводить себя в ожидании уплаты долга. Так, даёшь взаймы своё время, а ведь время – это ведь тоже часть тебя самого. Силы, чувства, симпатии. Всю жизнь взаймы.
Незнакомец оставил такелаж, выпрямился, глубоко вздохнул, поморщил лоб и взглянул в даль. В свете солнца, утопавшего в морской пучине, его правильные нордические черты лица были особенно хорошо заметны. Ахламон видел его в профиль, посему зрелище было пафосное, словно перед ним предстал герой северных легенд.
– «Жизнь взаймы» – подходящее название для какой-нибудь книги, не так ли? – взглянул он, наконец, на своего собеседника.
Затем перешёл с баркаса на пирс, внимательно оглядел Ахламона холодным, но пронзительным взглядом и тихо сказал:
– Взаймы не дам. Так что бери просто так. Пользуйся. Мне не интересно, зачем тебе нужна лодка. Будет возможность, вернёшь. Деньги мне тоже не нужны. Не нуждаюсь.
Ахламон поблагодарил своего доброжелателя как можно более вежливо и уж было собирался влезть в баркас, но тот его остановил:
– Я бы на твоём месте дождался утра. Ты ведь не умеешь обращаться даже с вёслами. А с парусом в темноте тебе будет совсем туго. А сейчас… Я устал, проголодался, и ты можешь составить мне компанию за ужином.
Моряк протянул руку Ахламону:
– Ингвар.
Они пришли в то же самое заведение, в коем совсем недавно Ахламон потчевал своего маргинального доброжелателя.
– Позволь я угощу тебя моднейшим блюдом. Самым вкусным в здешних краях, - сказал Ингвар.
Ахламон наивно согласился, будучи абсолютно уверенным, что это не похлёбка из водорослей.
Как бы не так.
Опасаясь обидеть Ингвара отказом, Ахламон трясущейся рукой поднёс ложку ко рту и, колеблясь, проглотил её содержимое. Оказалось, не так уж и плохо.
Садясь за стол, Ингвар снял шапку. Его прямые длинные волосы, собранные в хвост, очевидно, в прошлом обладали гладким соломенным цветом. Сейчас же эта монотонность была разбавлена многочисленными проседями, хотя Ингвар не был достаточно стар для такого явления. Следовало полагать, что причиной тому служила вовсе не старость.
Ингвар ел и не поднимал головы, в то время как Ахламон смотрел на него и задавался вопросами: «Кто он? Каков он? Что заставило его помочь в мне?» – и ещё многими, касающимися его нового знакомого.
После трапезы они вышли на улицу. Море было спокойно, ветер стих, воздух ощутимо похолодел. Тёмно-тёмно-синее небо покрылось россыпью ярких белых звёзд. Ингвар присел на какую-то бочку и закурил трубку, затем спросил:
– Тебе, наверное, интересно почему я без вопросов согласился помочь тебе?
– Ну…
– Быть может, ты подозреваешь, что я знаю о твоих намерениях?
Ахламон молчал.
– Это не важно. Гораздо важнее исполнение своих намерений с полной ответственностью, – Ингвар затянулся. – Знаешь, я тоже раньше постоянно переживал из-за того, что задавал себе вопрос «а правильно ли я поступаю?», покуда волосы мои не стали белеть. Почти всю жизнь я провёл в сражениях, смерть мириады раз проносилась мимо меня, но я всё равно нервничал из-за такой ерунды, покуда не понял, что нет правильных и неправильных решений, есть решения ответственные и безответственные. Так что, и ты не переживай.
– Ты сражался, а поседел из-за переживаний?
– Да. Подобный род занятий ещё не говорит о том, человек не грызёт себя изнутри.
– И что же тогда заставило тебя измениться?
– Я понял, что седые волосы уже никогда не обретут прежний цвет. Тогда и решил, что больше никогда не буду волноваться.
– Решил, что…
– Да. Я ведь волен решать, что делать, а что не делать. Я ведь флибустьер [Флибустьер (истор.) – морской разбойник, пират.], в конце-то концов.
– И это оказалось достаточно?
– Постоянное крушение собственных убеждений тоже сыграло свою роль. Мне довелось много путешествовать и видеть многое. В какой-то момент я потерял возможность описывать происходящее со мной сводом незыблемых правил. Если есть что-то, мешающее принимать мир таким, какой он есть, во всём множестве его проявлений, как светлых, так и тёмных, значит, оно не истинно. Кто-то может взять готовое описание всего сущего и потратить отпущенное ему время на то, чтобы раскладывать события своей жизни в сундук с надписью «хорошо» и в сундук с надписью «плохо». В моём случае это оказалось затруднительно.
– Но что в этом… – Ахламон запнулся перед тем, как сказать «плохого», но выкрутился. – Что в этом вредного?
– Да ничего, – презрительно бросил Ингвар. – У тебя есть возможность узреть всё величие Вселенной, а ты заранее решаешь, что и как тебе следует видеть. Есть множество явлений, которые ты просто не в силах описать. Ты не можешь формулировать законы, по которым они существуют, но можешь ими пользоваться. Ты даже не можешь их заметить! Можешь только свидетельствовать о том, что они есть. Но коли ты заранее определил для себя границы, или их определил для тебя другой дядя, не забывай стучать себя по голове каждый раз, когда открываешь крышку сундука с надписью «плохо», и гладить себя, когда лезешь в ящик с надписью «хорошо». Несомненно, жизнь стоит того, чтобы этим заниматься.
– По-моему, с неописуемыми явлениями ты загнул.
– Ошибаешься. На тебя действует сила тяготения. Ты её не видишь, не слышишь, не чувствуешь, но прекрасно ею пользуешься.
Ахламон замолчал, будучи несколько удивленным тем, что простой с виду моряк знает что-то о силе тяготения. Ахламон был впечатлён им. Было нечто чарующее в его речи, в его повадках, в его внешности. Он отличался от «серой массы», хотя и выглядел не вызывающе. Он словно светился. Он вызывал доверие, хотя не скрывал своего тёмного прошлого.
– Прежде чем научиться видеть того, чего нет, научись видеть то, что есть на самом деле, безо всяких домыслов, – промолвил Ингвар, убирая трубку, затем указал рукой на водный простор. – Вот что ты видишь?
Ахламон почуял подвох и, желая не ударить в грязь лицом в этой словесной беседе, затянул:
– Я вижу безмятежность. Я вижу космос, хотя моё зрение не позволяет разглядеть его детально. Я вижу течение времени…
Ахламон взглянул на Ингвара. Тот широко раскрыл глаза, изображая удивление. Свисающие усы делали его и без того комичное лицо ещё смешнее.
– Странно, а я вижу только море.