Все в памяти моей... Гл. 20. Чья школа!

Светлана Компаниец
               

   А время  шло."Сверху" поступила команда (в том числе и партийному руководству  города) об «укреплении  кадров  пищевой  и   перерабатывающей   промышленности», -  Виктору   предложили  должность   главного  инженера   на  головном    заводе  Алтайвинобьединения.  К  тому  времени  мы уже  оба  были   членами  партии  (из  песни  слов  не  выбросишь!).  Меня  "сосватала"   туда  в  двадцать  пять  лет  наша  комсомольская  ячейка, - надо было поставить очередную галочку в плане, - и                я  поддалась  на  уговоры  комсорга   Людмилы,  с  ней  мы  были  в  то  время  близкими  подругами.  А  Виктору  это  было  нужно  для  карьерного  роста  (чего  греха  таить!), - любая  мало-мальски  приличная  должность,  даже  при   хорошем   образовании,  требовала  наличия  партбилета.   
 
  У  Виктора  была  возможность  роста,  но  он  сам  постоянно  рубил  сук,  на  котором  сидел:  терпеть  не  мог, чтобы  им  командовали, не  мог   и   не  умел   подчиняться   начальству,  особенно,  если  оно  было некомпетентным, а  порой  и попросту – глупым,  не  шел  ни  на  какие  компромиссы.
               
    Много  было  переговорено,  много   было  передумано   прежде,   чем  он  дал  согласие. Меня  тоже  пригласили  на  беседу  в  партком: все-таки, по  советским  меркам,  это  было   «опасное»   производство, - вино,   коньяк,  спирт -  рекой,  - не  всякий  мог  выдержать  такое  испытание.
               
    У  Виктора  была  одна  характерная  черта (кстати, она передалась и Андрею):  при  первых  встречах  и контактах  с человеком  он очаровывался им,  восхищался,  а  затем  наступало  разочарование  (за  редким  исключением),- и если у  Андрея,  с  его  компромиссным  характером  и  терпимостью  к  другим, отношения  в  таких  случаях  остаются не теплыми, но  ровными,то  у Виктора  они  нередко  переходили  в  открытый  конфликт. Так  произошло  и  на  сей  раз.  Правда,  не  сразу. Оба  его   непосредственных   начальника, -  директор  головного   завода  и  директор  обьединения, -  были  его бывшие студенты-заочники, - он  читал  у  них  лекции,  принимал  экзамены,  руководил  дипломными  работами.
               
 -  Это  толковые  ребята,  с  ними  приятно  иметь  дело, -  говорил    он  мне.
               
    С  энтузиазмом  и с каким-то даже  азартом  взялся  за  дело, все,  казалось,  пошло  хорошо. Быстро  разобрался  с  производством,  разогнал  алкашей,  наладил  на  заводе  дисциплину. Его  избрали  секретарем  партийной  организации  завода.  Но...
    Как  парторга  завода, его  постоянно вызывали в райком  партии,  оговаривая,  в  скобках, что  являться  ему  надлежит  не  с  пустыми  руками,  а  как  делали  его  предшественники, -  с  портфелем,  набитым  бутылками  коньяка  и  всяческих  вин  и  бальзамов. Пару  раз он  так и поступил, а потом возмутился,  заартачился  и  перестал  возить  подношения:

- Надо? Пусть сами едут!

  И ездили...

  Кроме  этого,  райком  в летнюю  пору организовывал так  называемые  «выездные  конференции», на теплоходе  по Оби  или  на Невестинском  острове  посреди  реки,  так  сказать,- на  природе. Дважды  он  побывал  на такой  «конференции»,  ничего  не  рассказывая  мне. А я, как наивная  дурочка,(как  же, тоже ведь  партийная!), верила  в  серьезность  таких  «мероприятий»,  пока  моя  сотрудница  и соседка - Неля, жена  комсомольского  секретаря  завода,  где  я  работала,  не  просветила  меня.
 
    Оказывается,  эти  «конференции»  организуются  вместе  -  комсомольскими  и  партийными  райкомами  города,   и  получая  «мандат»  (удостоверение),  участник  такой  конференции получал и  разъяснение,  что  жен,  мужей  и  детей  брать  не  положено,  (многим  хотелось  бы  прокатить  по реке  на теплоходе  свои   семьи,  благо,  все  это  делалось  в  выходные  дни!), - и  оставшиеся   члены  семьи  и  чада  вынуждены  были  проводить  свой  выходной   без  вечно  занятых  папы  или  мамы.
 
   И  вот  когда  Неля,  совершенно   случайно,  обнаружила  у   мужа-секретаря  фотографии,   где   участники   «конференций»  были   запечатлены   в  купальных  костюмах   и   плавках,  в  вольных  позах,  на   фоне   природы   и   скатерти-самобранки,  уставленной  батареями  бутылок,  она  устроила    ему  грандиозный  скандал  и  допрос  «с  пристрастием».  Бедный    муж  «сознался»  во  всем.  Так  называемые  «конференции»  были  обыкновенными  коллективными  пьянками,  которые  разрушили   уже   не   одну  семью.
 
   И  я   поняла,  почему  Виктор  уходил   в  сторону  от  моих  расспросов  и  был  после  «конференций»  каким-то  молчаливо-пришибленным!  Ему  все  это  еще  было  дико! Надо сказать, что  мы еще любили  друг друга, почти не  расставались,  и  никаких  тайн  за  душой  не  держали...
 
   Как  выяснилось,  он, ко  всему,  должен  был  обеспечивать  это  сборище  еще  и  выпивкой! Короче, - мой  муж прекратил  выезды, ограничившись  лишь  поставкой  «горючего».  Отношения  с  райкомом  были   испорчены   и  вскоре  с  секретарей  его  убрали.
               
    И  все-таки  первые  года  полтора-два  все  было  нормально,  и  на  работе,  и  дома.  А  затем...  Мой  супруг  почувствовал   себя  "на волне",  однозначно  решив,  кто  в  доме  хозяин. У  нас  дома   стали  появляться  дефицитные  вещи; хорошие,  естественно,  тоже   дефицитные,  продукты:  растворимый   кофе,  сыры,  масло,  коробки  конфет, фрукты...
 
   Все  продовольственные  магазины   делали  план   на  вино-водочной  продукции  и  заполучить  с   завода   лишнюю    машину   вина - дорогого  стоило.  Поэтому  из   страждущих  магазинов  на   завод  везли   всевозможный  дефицит -  одежду,  продукты, -  лишь  бы  получить  желаемое, – вино  на  прилавок!
 
   И  как-то  само  собой  получилось,  что  все  наши  деньги  теперь  были  у        Виктора, -  он   привозил   домой  продукты,  импортные   платья  и  обувь   для    меня,  хорошие  духи  и  т.  д.   Мне  периодически  выдавалась  небольшая  сумма  на  молоко,  мясо,  сахар,  хлеб  и  прочие  «мелочи».

  Поначалу  мне   даже  нравилось,  и  подружки  завидовали: какой  у  тебя  муж!  Но  потом  все  это  стало  «доставать», - постоянная  нехватка  денег,(ведь  все  уходило  на  дефицит!),  моя  полная  зависимость:  я  не  могла  ничего  купить  сама,  приходилось  просить  деньги  на  трусы  и ботинки  мальчикам,  на  плавки  или  бюстгалтер  для  себя,  не  говоря   уже  о  помаде   или   пудре!  Конечно,  на  фоне  постоянного  дефицита,  когда  хорошие   товары  продавались    втихую,  из-под  прилавка,  я  была  одета  тогда  более, чем  хорошо.  Помогало  еще  мое  умение  шить,  вязать,  а  еще  - и «сделать  из  г...  конфетку».

   К  мужу  так  и липли  «нужные»  люди, поэтому у  меня  были  импортные  духи,  сказочная  чешская  бижутерия, (из  золота у нас были  лишь обручальные  кольца),  итальянские  туфли  на  высокой  платформе, финские  платья  из  модного  тонкого  кримплена.

    Вполне  было  понятно,  почему   им   так  нужен   был  Виктор Александрович:  какой   советский  человек  откажется  выпить «на  халяву»  да  еще и  прихватить  с  собой  пару  бутылок-канистрочек  вина  в багажнике  машины?  Пили  начальники  всех  мастей  и  рангов,  а  с  ними  пил  и  Виктор: законы гостеприимства!               
               
    …Не  хочу  больше  вспоминать  и  писать  об  этом.   И   все  равно,  против  воли,  вязну  в  воспоминаниях,  как  в  тянучке...
               
    Помню, постоянно не досыпала. Поднималась в шесть утра, по-быстрому  готовила  завтрак,  гладила  школьную  форму  ребятам,  чистую   рубаху  и  брюки  Виктору,  поднимала  всех,  кормила   и  отправляла   из   дому,   последние   пятнадцать-двадцать  минут   доставались  на  сборы  мне.

 В   обед  нас,  молодых  мамаш,  у  которых  были  дети-первоклашки,  возили  с  завода  в  поселок  автобусом.
 
  Старенький,  расхлябанный  и  скрипучий  автобус  шустро  выскакивал  из   лесу   и,  лихо развернувшись, останавливался  на  центральной  площади. Мы  выскакивали  из   обеих  его  дверей   и   врассыпную  мчались  к  своим  домам.  За  тридцать  минут  надо  было  найти, поймать, привести  домой  и усадить  поесть  маленького  разбойника  с  болтающимся   на   грязном   шнурке  на  шее  большим  ключом  от  английского  замка  на  входной  двери.
               
    После   работы   забегала   в  гастроном,  затем   дома   на  скорую    руку  готовила  поесть  и – в  сад,  поливать (летом). Зимой  можно  было  посидеть  у  телевизора  с  вязаньем.  Дети  были  со  мной.
               
    ...И  постоянные  ночные  бдения.  Детей  укладывала  спать,  а  сама,  как  часовой,   занимала  пост  у   окна  на  кухне,  откуда   хорошо  просматривался  весь  наш  двор,  школа,  магазин.  И  ждала...
       
   И сейчас  часто вижу  во  сне  сугробы  за  окном, фонарь  и  редкие  снежинки  в  его  тусклом  свете.   Что  только  не  лезет  в  голову  в  эти  часы!

   Жду,  вытираю  слезы. Уже  полночь,  звоню  моему  дорогому.  Гудки,  гудки...  Никто  не  отвечает. Спать не могу, тревожно, может,  что  случилось? Странно, -я никогда не думала об измене, о женщинах...

  Два  часа  ночи,  три...   И  вдруг  поворот  ключа  в  замке! Лечу  к  дверям.   Кажется,  будь  у  меня   хвостик, как  у  собачки, он  бы  вертелся  пропеллером  от  радости   -  жив,  пришел!...  На  пороге  мой  любимый,  мой  дорогой...

  Еле держится  на  ногах,  шапка  набекрень,  пальто  нараспашку,  шарф  тянется  шлейфом  по лестнице (длинный, сама  вязала), в  руках коробки  конфет,  цветы...
               
 -  Мамуля-а! – мычит он.–Я пришел!- и валится всей своей  девяностокилограммовой  тушей  на  меня.
               
    И  надо  кормить  его,  и  любовь  ему  еще  подавай! Тупо ковыряется вилкой  в  тарелке,  а  глаза,  как  два  зеленых  буравчика,  зло  сверлят  меня:
               
 -  Ну,  что  смотришь,  пра-аститутка!  С  кем  …..  сегодня?  Что  молчишь? - и     тут  же:  -  Мамульчик,  иди  сюда,  дай,  поцелую!
               
    Кое-как  успокаиваю.  Только  бы  дети  не  проснулись!
 
   Уснул,  слава  Богу.  Захрапел.  Можно  облегченно  вздохнуть.  Привожу  свои  мысли  и  чувства  в  относительный  порядок  и - ощущаю   полную  свободу ( у  стенки,  на  жалком  краешке  старого  дивана!),  словно  я  совершенно  одна  в  этом  ночном  мире!  Можно   расслабиться...

  Стараюсь  думать  только  о хорошем,-  о  предстоящей  командировке,  например:  сегодня  вызывал  главный  и  сказал,  что  хочет  отправить  меня  в  Киев, - надо  согласовать  сметы  по  расширению  нашей  АТС (автоматической  телефонной  станции).  Снова  предстоит  скандал  с  Виктором.  Душат  слезы...    И,  как  в  бездну,  проваливаюсь  в  короткий  беспокойный  сон...
               
    Словно  по  будильнику  открываю  глаза.  На  часах  без  пяти   шесть.  Пора  вставать. Можно  было  и  не  ложиться...
   
    Как-то  я  в порыве откровенности (надо же  хотя  бы  иногда  излить  кому-то  накопившееся  в  душе!)  рассказала  Наташе  Вопиловской,  сотруднице,  о  своих  ночных  бдениях  и  услышала:
   
-  А  по  тебе  этого  не  скажешь,  приходишь  утром  свежая,  бодренькая. Я  бы  спала  весь  день  после  такой  ночи,  а  ты  как  заводная! 

   Или:
               
 -  И что ты, Михална,  все  стараешься  его  пьяного  уложить в  постель?  Чтобы  он  спал  с  комфортом?   Чтобы  дети  не  увидели?  Я   воспитываю   своих   на  отрицательном  примере:  пришел  пьяный   -  дальше   порога  не   пускаю,  упал,  уснул  на  коврике, -  пожалуйста!  Светка  с  Мишкой  ползают  по  нему: - папа,  папа!  А  я  им: вот  видите,  как  нехорошо  пить,  приходится  на  полу  спать,  на  коврике,  как  собачке!               
               
   А  я не могла  иначе. Не хватало характера. И  прощала  все. Любила, все-таки,               и  верила,  что   одумается,  остепенится.  И  на  работу бежала всегда в  форме,                как  говорится:  одев  лицо.  Нарядная,  с  хорошей  стрижкой,  и,  как  судачили  заводские  модницы, -  ухоженная  и  углаженная. Как  сказала  бы  моя  свекровь:   словно  росой  умытая.
         
  Я  и  не  знала,  и  не  подозревала  даже,  и  узнала  об  этом  много  позже, (от  одной  из  бывших  секретарей  директора),  что  они  уже  давно  причислили  меня к своему узкому  кругу  законодателей  местной  моды. И от души  посмеялась,  вспомнив  себя  в  рыжих, подшитых  валенках, в шубе, о которой  Виктор,  смеясь,  говорил,  что  она,  похоже,  выдержала  нападение  не  одной  собачьей  своры,  и  в  сером,  пуховом  платке,  повязанном  поверх  этой  клочкастой  шубы... 
               
  Но  и  старая  шуба,  и  подшитые   валенки   всегда   были  и  будут  приметой   самых  счастливых  лет  моего  замужества:  мы   тогда  были   молоды   и  любили  друг  друга... 
    
   Вспоминается  и  другое.

   Что  Виктор  ревнив  похлеще  Отелло, я  узнала  уже  после  рождения  Сережи.  До  этого  у  нас  были  ровные, довольно  спокойные отношения. Правда,  характер    он  сумел  показать  еще  раньше,  но  я не придала этому значения,  посчитала,  что  во  многом  сама  была  виновата.  Сергею  еще  не  было  и  полугода,  я  работала  по  сменам,  Виктор  был  вольным  слушателем  в  институте  и,  когда  я  работала,  ухаживал  за  ребенком.  Конечно,  я  уставала,  не  успевала  все  сделать  по  дому,  не  было  сил  и  времени  ухаживать   за  собой,  смотреть  за  ребенком,  во  время  приготовить  ужин,   пришить   пуговицу,   болтающуюся  уже  вторую  неделю  на  пиджаке  мужа...  А  жили-то  в  малосемейке,  где  были  еще  пять  таких  же  семей,  где  постоянно  были  суды-пересуды  на  кухне.
               
     И  вот  однажды,  придя  домой  с  работы,  получила выговор:
               
 -  Значит,  так,  мамуля!  Мне  все  это  надоело.  Я  тоже  хочу  внимания.  Я  живой  человек,  твой  муж,  наконец! Я  не посмотрю, что  ребенок...  Переступлю  через  это  и  уйду!
               
    Я  не  испугалась,  знала,  что  никуда  он  не  уйдет,  и  поняла,  что  это  следствие  мужских  посиделок-перекуров  на  кухне,  но  не  нашла  в  себе  силы  (от  смертельной  усталости)  устроить   ему   хорошенький   разгоняйчик:   ведь  содержала-то  семью  тогда  я...  Промолчала.  Все  равно  ругаться  и  спорить  не  умела  и,  поэтому,  всегда    была  в  состоянии  оправдывающейся.             
 
    А  что  касается  ревности...  Впервые я почувствовала это  на  дне  рождения  у   моей   сотрудницы,  Галины  Васильевны.  Сергею    было  чуть  больше  года.  Присматривала  за  ним  в  тот  вечер  соседка,  тетя  Шура.
 
    Собрались  в  небольшой  комнате  Галины Васильевны, в  малосемейке.  Гостями  были  все  наши,  мужчины  и  женщины  из отдела с женами  и  мужьями,  и  сестра  именинницы  с  мужем.
               
     Я одела яркую, в  желто- коричневых  цветах, крепдешиновую  блузку  и  узкую  шерстяную  юбку  темно-зеленого  цвета.  Волосы,  а  они   тогда  были   довольно  длинными,  почти  до  плеч,  заколола   на  затылке  вызывающе  пышным  хвостом,  оставив  впереди  локоны  и челку. Видела: Виктору нравилось. Прихватили  гитару,  мою  старую,  институтскую  подругу.               

 
     Было  очень  мило  и  весело. Танцевали,  пели  под  гитару.  Как-то  само  собой  получилось,  что я оказалась  в центре  компании.  Пела  цыганские  песни,  шутливые студенческие, украинские. Все пели со  мной, хлопали, шутили,  смеялись.  Впервые  за  долгое  время,  когда  я  жила  только заботами  о ребенке  и  муже,  в  постоянном  недосыпе  и  усталости, я  словно сбросила  с  плеч  смирительную    рубашку,  снова  стала  сама  собой:  радовалась  компании,  песням,  анекдотам,  шуткам,  словно  распахнулась   какая-то   дверца  или,  что   вернее,   ослабла  тугая  пружина,  сжимавшая  всю  меня.  Мне   не  нужен   был,  как   и   всегда,  алкоголь,  я  просто  радовалась  и  любила  всех  за  эту  радость, и, казалось, что  все  любят  и  меня.

  Я  видела,  что  Виктор  тоже  пел,  танцевал,  шутил   с  моими  сотрудницами,  и  не  заметила,  как  он  все  больше  мрачнел. Меня  пригласил  на  танец  брат  Галины  Васильевны.  Он  и  его  жена  были  вдвое  старше  нас  и  весь  вечер  открыто  восхищались:  откуда  взялась  эта  веселая  хохлушечка?
 
  И  вдруг  кто-то  схватил  меня  за  локоть,  больно  сжав  его.  Я  обернулась  и  увидела  искаженное  злостью  лицо  Виктора. Он с силой рванул  меня  к  себе,  крепко  прижал  и  прошипел сквозь  зубы:
             
 -  Кончай  вые…ся! -  меня   словно   оглушило,  столько   злости  было  в  его  глазах!
               
    И  как  в  детстве,  праздника  больше  не  было. Домой  шли  молча,  молчали  и  на  следующий  день...
               
    Как-то  мы  всей  семьей  ездили  в дом отдыха на озеро Горькое,  там же,  на               
Алтае.  Озеро  это    знаменито  своими   лечебными  грязями   и  горько-соленой  водой,  насыщенной  всевозможными  солями  до  такой  степени,  что  нырнуть  в  него  невозможно,  вода  тут  же  тебя  выталкивает  на   поверхность.

   Все  было  замечательно.  Лес,  море  грибов,  купались,  загорали,  катались  на  лодке  с  веслами.  Я  не  водоплавающая,  в  отличие  от  мужа  и  сыновей,  которые  плавают  прекрасно,  и  для  меня  истинным  удовольствием  было  лежать  на  воде,  держась  за  борт  лодки,  или  тащиться   за   ней,  покачиваясь  на  слабой  волне.  И  муж  и  сыновья,  а  им  тогда  уже  было двенадцать и  восемь  лет,  дразнили  меня:
               
 -  Светляна  Михайлевня  плявает!  Плявает  в  белим  плятти! – подражая  моему  коллеге,  мастеру  теплосетей,  Ване  Кривцову, которого мы  все звали  Ванечкой.

   Виктору  казалось,  что  Ванечка  неровно  дышит  по  отоношению  ко мне,  но,  не  видя  в  нем соперника, все  время поддразнивал  меня:  Светляна  Михайлевня!  В белим  плятти! -  имелось  в  виду  белое  шелковое  платье,  которое  я  сшила  для  отдыха  по  последнему  писку  моды -  расклешенное,  до  пят.
               
    И  там,  на  озере,  мне  надлежало  бы  кутаться  в  чадру, так  как  стоило  остаться  в  купальнике,  как  я  тут  же  слышала  в  затылок:
               
 -  Что  они  так  пялятся  на  тебя?  Им  что,  тут  медом  намазано,  кружат,  как  шершни? -  это  в  адрес  мужчин,  которые,  наверняка  и  не  подозревали,  занятые  своими  женами  и  детьми,  что их  уже    ревнуют  к   какой-то  там  «Светляне  Михайлевне»!...
               
    После  этого  мы  долго  не  отдыхали  вместе.  Виктор  проводил свой  отпуск  с  приятелями  на  рыбалке,  в  Горном  Алтае,  в  гараже,  я  старалась  уехать  подальше,-  брала  в  завкоме  путевку  в  санаторий  и  совмещала  приятное  с  полезным, -  отдыхала  и  лечилась:  меня,  как  и  сейчас,  постоянно  донимали  мигрени  и  колит   с  гастритом.  И  вдалеке  от  дома,  в  командировке  или  в  санатории, постоянно «висела»  на  междугородном телефоне, докладывала  любимому,  где  я  и  с  кем...
               
    Особенно  «яркими»   остались   воспоминания  о  нашей  последней  совместной  поездке  в  Гагры,  на  Кавказ,  в  восемьдесят  втором  году. Виктор  уже  бывал  здесь, я  же  Кавказ  еще  не  видела  и  все  мне  было интересно:  город, люди,     растения,  базар,  обычаи,  кавказская  кухня.
               
    Время  было  не  совсем  удачным,  ноябрь.  Каждый  день   начинался   мелким  дождем. К  полудню  солнце  пыталось  своими  слабыми,  словно  отощавшими  после  летней  жары,  лучами  слегка   отогреть  продрогшую  и   промокшую   землю,  и,  наконец,  наступал    тихий,   наполненный   южными   ароматами,  вечер,  очень  похожий  на  майский  вечер  у  нас  на  Алтае.
               
    В  дом  отдыха   из   аэропорта   ехали    в  такси,  и  за  какие-то  час  с  небольшим  солнечный  день  перешел  в   короткие  сумерки  и   наступила   ночь,  хотя  времени  было  еще  только  пять  часов  вечера. Город  освещался  неважно,  и  мы  почти  в  кромешной  тьме  искали  административный  корпус.
 
-  К сожалению,  у  нас  нет  сейчас  свободного  двухместного  номера, - сказала  дежурная,  - придется   вам   эту  ночь  спать   в  разных   комнатах.  Вы - она  повернулась   к  Виктору,  -  поспите   в   комнате  для   ветеранов   войны,  на  первом  этаже,  а  вы, - оценивающе  глядя  на  меня, - с  женщинами  на  втором  этаже.  Не  волнуйтесь,  это  в  одном  корпусе,  главном.  А  завтра  что-нибудь     придумаем.
               
     Главный  корпус  встречает  нас  просторным,   ярко   освещенным   старинной  люстрой  под  потолком,  холлом.   По  углам  большие  кадки  с  пальмами.  Вдоль  стен  ряды  видавших  виды  старых   кресел.  В  центре  слабо  журчит  фонтанчик -  чаша.  И  все  кресла  заняты,  как  сейчас  бы  сказали, - лицами  кавказской  национальности:  словно  горные  орлы,  высматривающие  добычу,  восседают, ( мне  потом  обьяснили),  аборигены. При  звуке   открывающейся   входной   двери  все  они,  как  по  команде,  словно  флюгеры,  поворачивают  свои  гордые  профили  и  устремляют  горящие  взгляды   в  сторону  входящих.
               
    Комната  Виктора  была  рядом  с холлом  и, проводив  его  и оставив  у  него  чемодан  с  одеждой, я направилась  на  второй этаж  на поиски  моего  временного  пристанища. Словно  под  перекрестным  огнем   пересекла   холл  и,  едва  ступив  на  лестницу, ведущую  вверх, была  прижата  к  стене  двумя  не  в меру  наглыми      и  темпераментными  горцами.
               
 - Дэвушка,  в  какой  комнате  ви  живете?
               
 - Ви  замужем?
               
 - На  сколко  время  ви  приехали? Как вас зовут? – вопросы сыпались, как  горох  из  мешка.
               
    Так,  по  стеночке,  под  плотным  конвоем,  я  добралась  до  нужной  двери  и  буквально  ввалилась  в  нее.  Я  уже  не  помню,  было   там   десять  женщин  или  всего  три,  но все  они  по  моему  растерянному  и  испуганному  лицу  все  поняли.  И просветили:  начало  нового заезда, аборигены  вышли  на охоту,  ловят  подруг  на  время  курортного  сезона.  Неважно,  что  почти  все  они  почтенные  отцы  семейств,  так  здесь  принято.
               
    Следующим  утром  я  спустилась  вниз,  в  холл,  где   уже  ждал Виктор  при       полном  параде – белая  рубаха,  черный   костюм,   черный,  в   белую   полоску,  галстук.  «Горные  орлы»  проводили  нас  взглядами  до   двери.  Казалось,  они  не  покидали  своих   мест  всю  ночь.
               
    Столовая  находилась  в  отдельном,  похожем  на  летний  павильон, не  очень  опрятном  помещении.  Завтрак  порадовал  слабо:   темно-коричневая,  разваренная  сарделька  рядом  с кучкой  серого  риса  на стандартной, общепитовской, тарелке, не  первой  свежести  булочка  с  вложенным   в  нее  пластиком  сыра   и  стакан  буроватого,  почти  остывшего,  кофе.
               
    Первый  день,  еще  не  имея  постоянного  жилища, провели в  ознакомительных  прогулках  по  окрестностям,  вернее,  по  деревне  Гудаута,  где  и  находился  наш  дом  отдыха.   Но  грешно   называть   селение,  где   утопают   в   зелени  добротные  двухэтажные  дома  с  шикарными  террасами  по   периметру,  деревней.

   По российским  меркам  деревня – это  тоже  утопающие, но в навозе, деревянные  избы,  плантации  картофеля  и  капусты  на  задах,  почерневшие и  покосившиеся,  никогда  не  видавшие  краски,  кое-как  сбитые  заборы,  две  глубокие  колеи  в  засохшей  грязи  на  широкой,  словно  распахнутой  улице. Это все я увидела  на
Алтае...

 А  здесь  живые зеленые изгороди  из лавра (я была  в шоке: это тот  «лаврушек»,  что   я  покупаю  в   пакетиках  у  нас   в   магазине!?),   чистые,   ухоженные  подворья.  Все  в  зелени,  в  цветах.  На   рынке   полно   мандарин,   арбузов,  яблок,  какая-то  зеленая  клубника!  Оказывается,  это  совсем  не  клубника! И эта  крупная, сочная ягода (как  теперь я понимаю: со вкусом  киви),  называется   фейхуа  (Виктор  нарочно  путал  слоги   и  получалось  совершенно  экзотическое  название!).
 
  И  совсем  уж  не  верилось (это  что, здесь  уже  коммунизм?) -  на  прилавках  магазинов  свободно   стоят   банки  с  растворимым   кофе  и  такие  аппетитные,  такие  плотно  упакованные  пачки  с  натуральным! И   это  в  то  время,  когда  мы  в  Барнауле  уже забыли его  вкус  и  пьем  бурый  напиток  из  пережаренного  овса,  так называемый  «Золотой  колос», а в Москве  растворимый  кофе   получают в  спецзаказах,  по  одной  баночке...
               
  К  вечеру  нас  поселяют  в  семейном  корпусе.
   
  А за ужином  наши  соседи  по  столу,  молодая  пара  из  Ленинграда, (теперь 
мы  и  живем  рядом),  со  смехом  докладывают  нам:
      
   - Вон,  видите,  сидят  две  девицы, - и  указывают  на   женщин  за  соседним   столиком. – Они  уверены,  что  вы  любовники. Сейчас  слышали, как они  говорили  о  Светлане: «Вот  стерва,  не  успела  приехать,  как  тут  же  такого  мужика  подхватила!  И  поселили  их  вместе!  А сначала - то жили  в  разных  комнатах!»
               
   Виктор  доволен,  смеется.
               
   Этот  «отдых»  мне  запомнился  надолго...
               
   ...Автобус  везет  нас  в  Новый  Афон.  Я  смотрю  в  окно. Серпантин  шоссе,  покрытые  вереском   склоны,  свинцово-серое   море   далеко   внизу,  такие  же  серые  тучи,  тяжелые,  косматые,  ползущие  по  вершинам  гор.
               
- Ты  что  все  отворачиваешься?  Что,  надоел? – сердито  шипит муж.
               
- Ну,  что  ты,  Витя,  Я  просто  смотрю  в  окно.  Интересно  же!
               
- Интересно...  А  что  он  все  смотрит  на  тебя,  шею  вывернул?
   
- Кто – он?
                - Да  вон  тот,  капитан  гребаный,  в  морской  фуражке...

- Да  он  в  окно  смотрит!
               
- Окно...  Знаю  я  это  окно... Ты  сама  смотришь  туда  все  время!
               
- Да  я  в  окно  смотрю!  Мне  что,  на  тебя  смотреть?
               
- А  хотя  бы  и  так!
               
  И  так  везде,  где  бы  мы  ни  были.
               
  Идем  по  улице.  Я  в  черном  плаще  "под кожу",   черные   высокие   сапоги,  голова  обвязана  большим  черным  шарфом:  я  уже  простыла  и  у  меня  страшно  болят  зубы,  мудрые,  нашли   время  расти...  Сказались  холод  в  комнате  и  ледяная  вода,  в  которой   я   каждый  вечер  стираю  Виктору   белую   рубаху:  цветные  трикотажные  батники,   очень   модные   в   ту   пору,   он  надевать  отказывается.  В   этом   наряде,  да  и  физиономией,  я  похожа  на  кавказских  женщин.  Ловлю  на  себе  внимательные  взгляды  мужчин,  местных  жителей.
               
-  Чего  они  пялятся  на  тебя?  Что,  непонятно,  что  ты  идешь  с  мужем!
               
-  У  тебя  на  лбу  написано,  что  ты  мой  муж? – не  выдерживаю  я.
               
  И  уже  в  магазине,  где  на  какое-то  время   остаюсь  одна, я  узнаю,  что               
происходит:  ко  мне  вдруг  подходит  кавказец  и  что-то  сердито  говорит,  и,  увидев  приближающегося  Виктора,  быстро  отходит.
               
   Женщина,  стоящая   рядом,  видя,  что  я  ничего   не    понимаю,   торопливо    говорит  мне по-русски:
               
  - Он  спросил,  почему  ты  с  этим  русским?  Мало  наших  мужчин?  Он  принял  тебя  за  нашу,  местную.
               
  Конечно,  Виктору  об  этом  я  ничего    не  говорю.
               
   Каждый  день   жду   наступления  ночи  с  содроганием.  Во-первых, - ужасный  холод  в  комнате,  нет  горячей  воды,  душ - «через  дорогу»,- в другом корпусе  (обслуга смеется: потЕрпите, летом море все смоет!), во- вторых,  не  могу  спать  при  свете,  а  Виктор  всю  ночь   лежит  с  книгой,  якобы   читает.  Лампочка  одна  на  всю  комнату,  под потолком.  Я  уже   ставлю   над  собой  раскрытый  зонт,  результата - ноль:  все-равно,  не  могу  уснуть.  Стерегу,  когда  он  уснет. Та-ак...  Закрыл  глаза,  захрапел…  Тихо,  как  пантера,  вылезаю  из-под  одеяла  (брр, холодно!)  и  крадусь  к  выключателю.  Слава  Богу,  выключатель  не   щелкнул!  На цыпочках  ползу  к  кровати.
               
- Включи! – как  выстрел  в  темноте...
               
  Включаю.  Укутываюсь  в  одеяло.  Хорошо,  хоть  на  разных  кроватях.  Только  бы  не  расплакаться...

  Рано утром на холодной веранде глажу рубаху.
               
    А  зубы досаждают все  больше... Кое-как глушу  боль  аспирином,  анальгином,  крепким  кофе.
               
    На  обратном  пути   заезжаем  в  Златополь, на неделю,  и   мамина   давняя  знакомая,  зубной   врач,  делает   на   деснах  надрезы,  на  большее   она  не  решается.  И  уже  основная  драма  с  моими  «мудрыми»  зубами  разыгрывается  у  нас,  в  поликлинике  Южного...
               
 -  Свет!  Надо  удалять, - почему-то   без  обычного  энтузиазма   заявляет  мне  Римма,  моя  подруга,  зубной  врач,  посмотрев  рентгеновские   снимки. -  Давай  завтра,  с  утра,  я  переговорю  с  Верником.  (Это  заведующий  нашей  зубной  поликлиникой).

    Интересно,  причем  тут  мои  зубы и  заведующий?

 -  Надо   Альбину  предупредить, -  как-то  раздумчиво  говорит  она,  глядя  в  сторону, и  ее  тон  не  добавляет  мне  оптимизма.
            
    Наутро  Виктор  привозит   меня  на  машине  в  поликлинику,   хотя  до  нее  пешком – три  минуты:  запоздалая  забота. Из посетителей только  интеллигентного  вида  старичок  тихо   постанывает,  сидя  с   ватным   кляпом  во  рту  в  углу,  на  кушетке.
   
    Позднее я  поняла, что Римма, в «предвкушении», отменила все  запланированные  на  утро  приемы.
               
    Следует  признаться,  что  это  вообще  был  мой  первый  визит  к  дантисту  (в  42  года!), если не  считать  символического  посещения  врача  в  Златополе.  И  можно  представить  мои  страх  и  ужас   перед  предстоящим.
               
   ...Все  готово, вернее,  я  уже  готова, - в  полуотрубе,  с  раскрытым  ртом,     с  одеревеневшей  челюстью.
               
-  Светлана  Михайловна,  не  волнуйтесь,  я  сейчас  вот  так  вас  приобниму, -        ласково  приговаривает  медсестра Люда и  мощным  захватом обеих рук (в  локтях!) за  шею  вжимает  мою  голову  между  своих  пышных,  как  подушки,  грудей.
               
   Шевельнуться  я  уже  не  могу,  дышать  могу,  но  с  трудом.  Но  главное,  я  ничего  не  вижу,  только  потолок!
 
   И  началось!

- Римма,  давай  справа!
               
- Нет,  я  лучше  слева!  Во-от  так!  Не  идет,  зараза!  Во-от!  Во... Альбина,
дай  долото!  Поддолбим  чуть-чуть!
               
- Ну,  что  же  он  не  идет?!   Давай  я!
               
- Нет,  надо  удалять  сначала  семерку!
               
- Да что  ты,  он  такой  хороший!...  Ну,  дай!  Я  еще  попробую...
   
  Кажется,  проходит   вечность.  Голова   уже  гудит   от  ударов   долота  и  кудахтанья  женщин.

  Мое  терпение  и  силы  иссякают.  Я  не  выдерживаю:
               
- Да  рвите  же,  наконец,  на  х...!  ...!

  Старичок  на  кушетке  уже  не  стонет,  он  уже  упал  на  нее!  Мои  дамы  на  мгновение  замирают,  а   Виктор,  стоящий  у  раскрытой   двери,  приседает   на  корточки...

  Из  своего  кабинета  появляется  Верник:
               
- Что  здесь  происходит? -  спрашиват  он,  хотя  и  так  ему  все   ясно.
               
  И  уже  втроем, в шесть  рук, они справляются с моими  зубами,- и с "семеркой",
и со злосчастным - "мудрым"...
               
  В  итоге  я  почти  месяц  на  больничном - зацепили  надкостницу...
               
- Светка!  Надумаешь   рвать  второй,  (зуб  мудрости), - предупреди  заранее,  там  такая  же  история, - говорит  Римма.
               
  В  последствии  так  оно  и  было.  А  мой муж  еще  долго  восторгался:
               
- Ну,  мамуля!  Выдала,- так  выдала!
   
  ...Чья  школа!