Я вижу людей. Это грибники. И они идут к Универмагу. Все.
Не так. Что-то не так.
Я ведь тоже грибник.
«Надо спросить, люди должны знать».
Что я спрошу у них? Они двигаются молча, как танки.
Как танки.
Что мне делать?
Мы уже внутри.
Две тётки с корзинами вдруг сворачивают направо и, обогнув прилавок, ныряют в неосвещённый тупик. Я за ними.
В тупике две двери. Тётки в одну потыкали, но заперта. Открыли вторую.
А там лес! Мох, сосны, тишина, только дятел стучит. Как хорошо!
Ели высоченные, кора лишайниками кудрявится, хвойная свежесть.
Хорошо же! Наконец-то.
Грибы. Надо искать грибы.
Но мой бездумный ход по мхам вдруг неожиданно прервался.
Между тёмными стволами ближайших елей замаячила дверь.
Лес, языком вклинившийся в пространственный люфт, упёрся в стену.
Лес? Я боялась оглянуться на него, вдруг он начнёт корчиться или на моих глазах обмякать и превращаться в больную слизь.
Вдруг он осознает, что я поняла – не удалось ему.
Я открыла серую дверь.
Как муравьи, ведомые целью, но потерявшие ориентир, грибники пёрли всё быстрее и быстрее. Мимо прилавков с разнообразными товарами, мимо продавщиц.
Вот!
Продавщицы не участвовали в движении.
С невозмутимостью сфинксов они созерцали стремительный поток грибников.
И я, дёрнувшись к прилавку, с усилием выдохнула: «Где лес?»
Где лес? – вот что я спросила.
Не «что с нами?», не «позвоните в МЧС», не «что происходит?».
Я спросила: «Где лес?»
А мимо молча, как танки, шли грибники.
Но продавщица неожиданно спокойно ответила: «Да вы, наверное, не в тот лес зашли. Тот клином только. А настоящий дальше, за игрушками, там дверь рядом с туалетом, туда идите».
Настоящий.
И я ей поверила.
Чтоб идти за грибами.
Я бежала к игрушечному отделу, у меня появилась надежда!
И там, за дверью, я нашла лес.
Прекрасный хвойный лес, мягкий и суровый, молчаливый, щедрый. Там пахло смолами, хвоей и грибами. Я их собирала. Это так успокаивало меня!
Всё как-то налаживалось.
Но постепенно исчезало ощущение просторного пути. В неясном просвете между мохнатыми лапами ельника прозрачная акварель мглистой дали превратилась в глухую гуашь. Мой взгляд упёрся во что-то.
Дверь.
«Пора выходить всё равно» - я успокаиваю себя.
Ну, что же…
И открываю дверь эту, одну из дверей… наплевать, просто дверь!
Это просто дверь!
А там тупик. Там, как в узком подъезде, сумрачный колодец. Там должна быть винтовая лестница, ступеньки. Но ступенек нет.
Только высоко под крышей чердачное окошко, свет из него спускается вниз, тускло освещая нехорошую извёстку стен.
И проржавевшая, глумливо искривлённая пожарная лестница прибита к стене.
Кое-где крепления вывалились, в этих местах лестница отстаёт и покачивается. Рядом торчат крючья.
Выхода нет. То есть, выход там, где вход. Но это больше не выход.
Мне остаётся только лезть наверх и выйти отсюда туда, где есть ориентиры.
Эта лестница совсем не нравится мне, но я ставлю ступню на перекладину.
Не думать! Я уже высоко. Аккуратно и медленно я ищу точки баланса. Баланс прижимает лестницу к стене.
Бах! - внизу открывается дверь - дикая старуха с ведром полным грибов бросается к лестнице и отчаянно карабкается наверх. От её подпрыгиваний всё раскачивается и дёргается. Весь уцелевший мир.
И лестница отваливается от стены.
Она медленно поворачивается, повиснув на последней паре креплений, вздрагивает и проседает.
Старуха в ужасе убыстряется. От этих содроганий ещё один крюк вываливается из стены, и закорюка лестницы, жалобно взвыв, повисает непонятно на чём. А старуха хватается за мою перекладину, и я вижу белую пустоту в её глазах.
И тогда я сильно бью её ногой.
Она кричит и падает. И становится тихо.
Мне надо сосредоточиться. Мне надо подняться, а не упасть.
Тихонечко и аккуратно, на пальчиках ног, ловкими руками цепляясь, я доползаю до окошка.
Я открываю окошко.
Крики чаек и морской бриз выпрастывают меня из тесноты и сумрака. Я выкатываюсь на влажный берег, подставляю щёки ветру.
Ветер дует, веет, несёт песок. Ветер катит серебристые волны по оловянному блюду моря.
Ветер мчится по самой кромке воды, где взметая в свежий воздух водяные искры, на огромной скорости несётся раздолбанный белый «Форд».
Старый, ржавый, продуваемый насквозь – единственная оставшаяся дверь взлетает и хлопает.
«Форд» несётся, окруженный восторженной стаей орущих чаек.
И ветром.
И я спрашиваю: »Что? Что это? Как может так мчаться этот «Форд», ведь он разбитый, совсем разбитый? Как это может быть? Для чего это?»
И приходит прозрение.
- Это свобода. «Форд» свободен от моего осознания. Он просто мчится. Чайки летят и кричат.
То, что я думаю, не имеет значения для этого удивительного мира.
Здесь все свободны от моего понимания. Оно не нужно.