Пока война воспринималась как героическая абстрактность, многие находились в патриотическом возбуждении, но однажды солнечным воскресным утром из репродукторов после тревожных сигналов раздался голос председателя правительства. В.М. Молотов объявил, что Германия без объявления войны ровно в 4 часа утра атаковала рубежи нашей страны.
В этот момент будто пелена, что мешала видеть весь ужас войны, упала с глаз. В жизни каждой семьи что-то сломалось, даже время. С тех пор и навсегда поменялась система отсчёта времени. Теперь все будут говорить «до войны» и «после войны». Началась всеобщая мобилизация. Война касалась всех и каждого. Хотя лето было в разгаре, все стали доставать из сундуков и комодов тёплые носки, бельё и другие тёплые вещи, которые могут пригодиться в непредвиденных обстоятельствах войны.
Тем временем враг бомбил города и сёла. Фашистская машина оказалась страшной силой. Она перемалывала советские полки, как фантастические монстры сокрушали людей из плоти и крови. Доходили слухи, что на своём пути эти орды сметают всё, оставляя выжженную землю, и никто не сможет их остановить.
Алексея забрали в первые дни. Вскоре он дал весточку, что находится где-то под Москвой. Его как язвенника определили в нестроевую часть, то есть колоть, пилить, подвозить материалы и продовольствие к местам строительства линий обороны. И пока он там обживался, привыкая к неприкаянной солдатской жизни, Маша была почти в отчаянии. Двое маленьких детей, одному из которых всего два с половиной месяца, больной отец и брат юного возраста. Хорошо, Карлушка взял на себя половину всех забот. Маше с семьёй предложили покинуть Москву, которая через месяц-два может стать местом боёв. Правда, есть выбор: семью эвакуируют, а её как спортсменку могут зачислить в ополчение и оставить защищать Москву.
– Куда я их одних брошу на произвол судьбы? Кому они нужны, малые и больные?
Они могут потеряться и остаться сиротами, могут и погибнуть в хаосе и суете, где жизнь человеческая теряет ценность. И Маша решилась на эвакуацию вместе с семьёй в глубь страны, в Пензенскую область.
Безумие
Кто видел картину «Последний день Помпеи» и мысленно переодел бы тех людей далёкой античности в одежду сороковых годов двадцатого века, может себе представить эвакуацию беженцев из Москвы 10 июля 1941 года.
На пути Казанского вокзала подаётся товарный поезд. Народ обезумел от тесноты и ужаса неизвестности. Стоны и плач, всеобщий испуг – всё перемешалось в необъятной толпе женщин с детьми и стариков. Чемоданы, узлы, сумки и всякое-разное барахло усугубляет впечатление хаоса.
Милиция и военные кое-как пытаются навести порядок. В какой-то мере это им удаётся – и народ загружается в тёмное чрево товарных вагонов, почти не приспособленных для перевозки людей.
– И слава Богу, – думает Маша, – никто не потерялся и не отстал.
Кое-как разместившись на полу и на лавках, собрали узлы и чемоданы, организовали какую-то семейную ячейку, вокруг остальные делают то же самое. Крики и другие проявления безумия остаются где-то там, за стенами вагона. Хоть сюда и доносятся отголоски толпы, что за пределами этого пространства, это мало кого тревожит из тех, кто успел загрузиться. Здесь начинается другая жизнь, и к ней надо побыстрее приспособиться. Теперь волнует Машу кормление грудного Вовки, волнует, чтобы не отстал от поезда Карлушка, когда он бегает на остановках за кипятком. Но Карлушка паренёк ловкий. Он всегда первым успевает выскочить из вагона, набрать и принести кипятка. Что делала бы Маша, если бы не брат, она и подумать боится.
Первая картинка, запечатлевшаяся в жизни Саши, – это эвакуация – посадка в вагон, поездка и дорога от станции в деревню Сердоба, где-то на лошади, а где-то пешком, по раскаленной июльским солнцем пыли. Саше в эти дни исполнилось ровно два года.
На новом месте
Рублёвых устроили временно на постой к Рогожкиным. Дядя Коля, ещё не старый мужчина, принял беженцев с русским радушием, почти как родных. Его жена, тётя Клава, старалась успокоить и окружить заботой кормящую маму и всех, кто прибыл с ней из Москвы. Деда Алексея «прописали» на печке, чтобы грел своё больное тело. А для Вовки повесили люльку, что осталась от дочки.
Пятнадцатилетний Карлушка стал помогать в колхозе, на различных работах. Саша «помогал» дяде Коле валять валенки и ходил за дядей Колей как за хвостом. Две дочки Рогожкиных – что называется, девицы на выданье, – играли с Сашей и Вовкой, хотя надо сказать, что Вовка продолжал орать как оглашенный. Поэтому его все недолюбливали, и Маше чаще всего приходилось с ним заниматься самой. Когда садились обедать все за большой стол, в центре которого ставили большую миску с супом, Саша садился вместе со всеми на высокую табуретку и ждал своей очереди, чтобы зачерпнуть деревянной ложкой суп. Во главе стола сидел хозяин дядя Коля, который следил за всем, что происходит за столом. Если Саша иногда нарушал очередь, или до команды «Черпай с мясом» ухватывал кусочек мяса, дядя Коля с напускной строгостью легонько стукал своей ложкой малыша в лоб. Саше больно не было, но очень обидно, потому что все смеялись, и он старался больше не нарушать прядок.
Осенью Маша со всеми своими переселилась в новый дом. Хозяйка дома тётя Люся, когда забрали на войну мужа и сына, осталась в доме одна. И она решила переселиться к сестре, которая с дочкой жила по соседству и у которой муж тоже был призван месяц назад. А вместе и полегче, и повеселее.
Алексей Филиппович чувствовал себя всё хуже. Иногда он вставал с печки, где ему уже по традиции определили место. Чтобы позаниматься с внучком, который теперь к нему привязался и просил деда сделать ему какую-нибудь игрушку. Дедушка подумал-подумал – и решил сделать трещотку. Нашёл подходящее полено, наколол дощечек, обстругал их рубанком. Благо у хозяина, что теперь воевал где-то под Москвой, столярный инструмент лежал где-то в кладовой. Когда трещотка была готова, дедушка научил внука, как надо трещать, – и теперь внук ходил по избе и трещал без умолку. А деду радость,
что он ещё кому-то нужен и может принести пользу. Дед даже почувствовал себя лучше. Он прямо ожил. Алексей Филиппович, когда брал в кладовке инструменты, заметил надранное лыко, приготовленное хозяином для плетения либо лукошек, а может, и лаптей. Алексей Филиппович лапти плести умел, и он решил: а не сплести ли лапоточки родному внучку? Он, конечно, нашёл кочедык и приступил к работе.
Маша отговаривала отца:
– Папа, что ты задумал? Ты же болеешь – лучше бы полежал.
На что отец отвечал:
– Ты что, Машенька? Пока я жив, я должен сплести внучку лапоточки. Вот я помру, а внучок будет бегать в лапоточках и вспоминать дела. Да и я посмотрю оттуда, – дед показал пальцем вверх, – увижу, как Сашка бегает в лапотках, и возрадуюсь.
Маша знала, что у отца рак желудка – и жить ему осталось может, месяц, может, два, не больше.
Будем жить
Умер Алексей Филиппович 9 января 1942 года. В 6 часов утра, тихо. Дня за два до смерти он захотел вдруг покушать жареной картошки, но когда с трудом прожевал всего один кусочек картошки, его стошнило, хотя тошнить было нечем. Он выпил глоток воды и отвернулся. После этого он больше не ел и не пил. Маша время от времени обтирала ему губы сырой тряпкой. А в то утро она нашла отца бездыханным. Когда чуть-чуть рассвело, Маша пошла к Рогожкиным. Дядя Коля нашёл доски и тут же начал мастерить домовину, то есть гроб, а тётя Катя пошла к соседкам, чтобы помочь собрать деда Алексея в последнюю дорогу. Маша, после того как оформила свидетельство о смерти отца, тоже присоединилась к женщинам.
Когда Саша пришёл с гулянья, он увидел голого дедушку, сидящего в корыте с опущенной на грудь головой, над которым хлопотали тётеньки. Карлушка подавал с печки тёплую воду в ковшике, а они из того ковша поливали его водой. Потом дедушку положили на расстеленную солому, покрытую простынёй, вытерли и стали одевать в белые одежды. От некогда могучего тела Алексея Филипповича остались лишь кожа да кости, поэтому одежда стала для него слишком большой.
Когда дедушку схоронили, Саша стал приставать к матери, чтобы она рассказала, где дедушка теперь будет жить.
– А когда я вырасту большой, – спрашивал Саша, – дедушка сплетёт мне большие лапоточки?
– Тогда ты сам научишься плести лапти, – отвечала Маша, и глаза её наполнялись слезами.
К концу января кое-какие припасы, что Маша приобрела, за свои золотые серьги и кольца, кончились. И надо было думать, что ещё продать. Девушки Рогожкины давно восхищались Машиным демисезонным пальто красно-коричневого цвета, с перламутровыми пуговицами. Пальто было куплено перед войной, ко дню рождения. Оно шло к чёрным Машиным волосам и очень ей нравилось. Теперь пришло время расстаться с почти новым пальто. Главное – продержаться до лета. Пальто хорошо подошло старшей дочери дяди Коли – Насте. Настя не могла нарадоваться такому подарку и, смеясь, крутилась перед большим венецианским зеркалом, оглядывая себя в анфас и сзади, глядя в зеркало через плечо, изгибая девичью талию. Дядя Коля не поскупился, дал Маше за пальто мешок муки и мешок картошки.
– Теперь живы будем, не помрём, – приговаривала Маша, а ей вторили Карлушка и Саша:
– Теперь не помрём, будем живы.
– Я сейчас вам испеку оладушек, – радовалась Маша, – накормлю вас от пуза! Жаль только – сольцы совсем мало осталось.
– Мам, теперь я наемся от пуза, – вторил ей Саша. – Я их буду есть даже без соли.
Радость была беспредельной. Кто едал оладушки, не даст соврать, как они вкусны, особенно с постным маслом или топлёным жиром, да и без масла, если до этого почти ничего не ели два-три дня. Вкус и запах тех оладушек будешь помнить всю жизнь.
А тем временем наступил месяц март. Днём стало пригревать солнышко. Хотя ночью трещал мороз, настроение всё равно было весеннее.
Вовка начал ходить поздно, но очень ловко ползал на заднице по избе, помогал себе левой ногой и правой рукой. По вечерам, когда Вовка, угомонившись, спал в своей люльке, Саша слушал мамины сказки или Карлушкины придумки, лежа в своей постели и разглядывая на потолке мятущиеся тени, которые, как ожившие картинки, сопровождали те сказки. Это были тени от коптилки, что стояла на столе и тускло освещала комнату. Фитиль то вспыхивал, то еле горел и почти угасал. За это и прозвали ту коптилку ещё и «моргулькой». Это был пузырёк с керосином и вставленным в горлышко пузырька фитильком. Моргулька коптила, и чёрный след от сгоревшего фитиля рисовал на потолке различные картины, а в полусонном состоянии можно было увидеть что угодно. Саша видел каких-то крылатых воинов на конях, которые сражались с неведомыми чудищами. Иногда он видел дедушку в белых одеждах. В другой раз – будто отец идёт в солдатской шинели. Скорее всего, это был уже сон.
Однажды днём Маша истопила печку, приготовила сытный обед (похлёбку с потрохами), нагрела воды в ведре и объявила, что сегодня, попозже будешь мыться в русской печи. К вечеру, когда печка остыла, Маша подмела печку изнутри, застелила соломой и поставила туда таз и вёдра с горячей и холодной водой. Саша легко залез в печку, в печке было очень тепло, даже жарко.
Маша влезла вслед за Сашей и, сидя на соломе, стала мыть Сашу в тазу. Она мылила его самодельным мылом и тёрла мочалкой. После того как обмыла тёплой водой, поливая из ковшика, стала мыться сама. Саша плескался в тазу и замечал, как белое тело мамы стало розоветь, а лицо сделалось даже красным.
– Мама, а почему ты сделалась красной как рак? – Саша вспомнил, как его угощал раками дядя Коля.
– Это хорошо, – отозвалась мама, – это здоровье, – и приговаривала: – С гуся вода, с Саши худоба.
Она зачерпнула воды, ополоснула его – и оба смеялись. Разве забудешь когда-нибудь такую баню в русской печке? А ведь крестьяне мылись так зимой издавна. Бывало вечерами, когда все дневные заботы оставляли Машу, когда все, накормленные и напоенные, ложились спасть. Она подсаживалась к столу и предавалась любимому занятию – что-нибудь шила на руках. Что-то перешивала из старого, себе или брату. А иногда, если находился лоскуток материи, что-нибудь шила Саше или Вовке.
Гадание
В тот вечер она не стала шить, а села погадать на Алексея – как он там и что с ним. Карты удачно ложились и показывали скорую встречу.
За замёрзшим окном гуляла позёмка. Иногда ветер бросал в окно льдинки – и они постукивали, будто кто-то просился в избу на ночь глядя.
– Мама, а кто это стучится в окно? – спросил Саша, – Ой, мама, мне страшно…
– Спи, сынок, это ветер стучит. Спи, не бойся.
– Мам, гляди, это кто-то смотрит? Мам, кто это?
– Это тебе кажется, сынок, никого там нет. Но стук становился всё сильней. Саша видел чьё-то очень знакомое лицо. Через оттаявшую часть стекла он разглядел будёновку.
– Мам, это же отец наш.
Маша посмотрела в окно и обомлела. Это смотрел Алексей. Он стучал и улыбался замёрзшими губами.
– Лёша, дорогой, вернулся! Саша, это же папка вернулся.
Она побежала открывать засов.
Рисунок 4
В избу ввалился Алексей, весь в снегу, с мешком на плече. Проснулся Карлушка – он уставал в колхозе и рано ложился спать. Теперь все обступили Алексея и тискали его, не давая снять заснеженной шинели и будёновки. Наконец несказанная радость немного улеглась. Отец, как его звала Маша, разделся, размотал длинные обмотки, снял ботинки и попросил тёплой воды, чтобы согреть озябшие ноги.
Рассказам не было конца, а рассказывать Алексей умел. В эту ночь почти до утра никто не спал, кроме Вовки, который посапывал в своей люльке и улыбался во сне. Он, наверное, всё слышал, а может, и видел всё, только во сне.
Алексея комиссовали по болезни – язва двенадцатиперстной кишки. В железках и в электричестве Алексей разбирался хорошо, и его руки в колхозе очень пригодились, а ещё он легко освоил жестяное дело, благо, что инструмент для этого нужен нехитрый: оправка, то есть квадратный лом, киянка, молоток, ножницы по металлу, несколько пробойников – вот, пожалуй, и всё. Ну, конечно, линейка и игла, чтобы чертить при разметке, да ещё циркуль и угольник, плоскогубцы и кусачки. Хорошо бы ещё тиски слесарные. А из материалов жесть оцинкованная – для кастрюль, кружек, бидонов и другой нехитрой посуды.
Семья зажила сытно, а что ещё нужно в суровые дни войны? На столе появилось и молочко, и мёд, и домашняя колбаска – плата за труды. Да и самогоночка была не редкость. Алексей, несмотря на язву, выпивал не хуже здорового, да и покушать любил вкусно. Маше все завидовали, а сама она сокрушалась, что Алексей пьёт, а иногда и скандалит без причины.
Настало лето, а ещё весной Маша посадила в огороде табак, чтобы не зависеть ни от кого. Курила она с юности. Всё сделала по науке – и табак радовал Машу своим ароматом, большими листьями и крепким стеблем. Когда табак созреет, Маша нарежет себе хорошего табака и махорки. Потом высушит. Часть продаст, а остальное – на курево. А табачок нынче не дёшев. Стаканчик – сто рублей. Махорка – подешевле, но тоже кусается.
Беда в одиночку не приходит
Жизнь как качели – то взлетаешь вверх, к небесам, то летишь вниз, к земле, а бывает, что лицом в грязь. В конце лета пришла повестка. Алексея опять призвали в армию. Саша тяжело переживал его уход.
Он вспоминал, как отец однажды обкормил его земляникой до тошноты. В другой раз принёс ему подшипник – и, когда Саша, наигравшись им, попросил достать из подшипника шарики, они пошли в кузницу. В кузнице подшипник нагревали, потом били кувалдой. Но он не хотел разбиваться. Отец почему-то решил, что разобьёт подшипник молотком. Он держал подшипник одной рукой, а другой ударил молотком. Ударил по пальцам, заорал от боли – и, психанув, запустил подшипник в пруд. Саше было жаль и подшипника, и жаль отца, и он заплакал. И это тоже останется в памяти на всю жизнь.
Беда не приходит одна. Через неделю за кражу килограмма соли с железнодорожной платформы осудили Карлушку на два года и посадили в тюрьму. Накануне он уехал на станцию на колхозной телеге, запряжённой старенькой лошадкой, – сдавать молоко. Когда молоко сдали, дядя Миша, который ездил с Карлушкой, отправился на рынок, а Карлушка – на станцию. Там он узрел открытую платформу с солью. Состав охраняли двое солдат с винтовками. Солдаты ходили вдоль состава, один в одну сторону, другой в другую. Потом они встречались и опять расходились в разные стороны. Карлушка рассчитал, что успеет насыпать мешочек соли, когда солдаты отойдут от платформы на приличное расстояние. Он так и сделал.
Рисунок 5
Подкрался под прикрытием других составов на соседних путях. Он быстро насыпал соли в мешочек и рванул наутёк что было сил. Но тут сзади раздалась команда: «Стой! Стрелять буду!» – и щелок передёрнутого затвора. Карлушка спиной ощутил, как пуля пробивает его тело. Его парализовало. Он остановился. И только теперь он понял, что солдат не стрелял.
– Попался голубчик. Сольцы захотелось? Теперь пойдём, провожу я тебя в дежурку. Руки за спину!
Солдат привёл Карлушку к дежурному по станции. Тот запер его в тёмную подсобку и вызвал наряд милиции.
Дядя Миша, когда вернулся в деревню один, рассказал это всё Маше. Хоть Маша была женщина-кремень, но тут она чуть не потеряла сознание.
Война вступила в новую фазу своего развития. Бои велись с переменным успехом, впереди были ещё кровавые сражения, но после сокрушительного поражения немцев под Сталинградом фронт покатился на Запад.
Тогда народ уверовал, что Красная Армия одолеет хищного фашистского зверя и нанесёт ему смертельный удар в его логове.
– А где Виктор? – сокрушалась Маша. – От него ни слуху, ни духу. Его, правда, забрали совсем недавно. Он, по письмам от жены старшего брата Михаила, попал в учебную часть, учиться на артиллериста. Теперь, наверное, уже воюет. Мог бы хоть весточку прислать. Где он теперь? Михаила тоже забрали. Он попал на восток. Ждут нападения Японии. Но пока там всё тихо.
Маша обжилась в деревне. Пошла зелень с огорода, скоро поспеет картошка. Саша ждёт, что вот-вот отведает горошка. Вовка вовсю бегает, но нет-нет почему-то вдруг сядет и ползёт, да так, что за ним не угонишься. Однажды уполз на дорогу. Саша, который за ним присматривал, попытался стащить его с дороги, но силёнок у него не хватило. А тут он увидел, что по дороге приближается к ним машина-полуторка. Саша от ужаса завопил благим матом, а Вовка уперся и ни в какую. Кто-то услышал детский крик, прибежал на помощь. Сорванца взяли на руки и унесли, теперь уже под истошные вопли его самого.