Фестиваль искусств или остановки по требованию

         

   Декада калашниковской культуры в Больших Гусаках приняла с места в карьер. В первый же день был снаряжен хотя и малочисленный, но убойный десант. Помимо вице-мэра и чиновников от культуры, в него вошли два выдающихся поэта районной современности Кузьма Мотыль и Анна Неизвестная, плодовитый баснописец Крылышкин, новеллист Иван Поперечный и Тит Куртуазный, маньерист, настоящее имя которого помнили только в бухгалтерии калашного НИИ, где он в свободное от стихов время читал лекции и получал зарплату. Были еще бард Никола Заполошный и - с отдельной программой - композитор-контрабасист Рядно-Огиньский, законный супруг вице-мэра Руфины Елисеевны Огиньской, возглавляющей весь грандиозный проект.
    Их выступление перед гусаковской публикой, при небывалом ее стечении, было не просто успешным, но скорее оглушительным, особенно контрабасиста Жоры - перед слушателями музыкальной школы. И экскурсия по здешним историческим местам, памятные сувениры (Орфеи из мореного дуба работы гусаковских мастеров) и прощальный банкет, спроворенный местными литераторами при спонсорской поддержке администрации, явились вполне достойными знаками благодарности.
    На банкете звучали тосты и здравицы за чистоту творческих родников, пили и закусывали на брудершафт, потом целовались все со всеми, договорились дружить домами и, чем черт не шутит, семьями и создать единый писательский союз с общим названием "Гусаки Калашные". Или "Калаши Гусиные". Под занавес дошло до слез и соплей, и баснописца Крылышкина с трудом отъяли от гусаковского коллеги Сырова, чтобы погрузить в стоящую под парами "Газель" для транспортировки на малую родину.
    В "Газели" нервничал водитель Паша, который весь день провел "всухомятку", хотя и ему перепало от местных щедрот: литровка "Шуйской" c прицепом в "Три толстяка" и двумя тостами на шпротах. Паше не терпелось к домашнему очагу - наверстать.
    Когда трогательное прощание завершилось и местная богема вернулась к столам докончить початое, в салоне "Газели" выявилось отсутствие маньериста. Кто-то видел его в обнимку с местной ведущей, в углу, возле курилки, но...
    - Может, он с ней остался? - высказали резонную догадку.
    - Ему завтра лекцию читать, - вступился за честь семейного приятеля бард Заполошный. - Не мог он остаться.
    - Любовь не ведает преград, - мечтательно вздохнула Людочка из отдела культуры, мать-одиночка, взращивающая трех дочек-ангелочков.
    - Где он, черт бы его побрал!? - неинтеллигентно нервничала вице-мэр, возбужденная еще и тем, что ее благоверный тоже успел надраться. И когда только? Ведь все время на глазах был. Впрочем, держался он пока вполне благопристойно. Зато баснописец был в прострации, грозил, что всех любит, особенно Руфину Елисеевну, и тянул к ней слюнявые губы. Однако, получив отлуп, ругался по фене и все хотел узнать, кто такой Семен Сидорыч, которому он только что подписал книжку своих басен. 
    Через четверть часа муторного ожидания бард Заполошный раскололся: "В магазин Куртуазный пошел."
    - Какого рожна ему в магазине надо? - вскипела Огиньская. - Или все мало?
    - А кто ж его знает? - сурово ответил бард, хотя знал, зачем пошел Куртуазный. К двум бутылкам "Чайковской", заныканным на дорожку, нужна была закусь. Без закуси не пойдет.
    Заведующий местной культурой Семен Сидорович пустился на поиски - благо, магазинов вокруг было немного, всего два, - и еще минут через двадцать привел маньериста в обнимку с пухлым серым пакетом.
    Расселись. Но тут обнаружилось, что: а)в машине нет бардовой гитары; б)исчез "паркер" заведующего культурой, которым баснописец подписывал дарственную книжку; в)исчез главный поэт современности Кузьма Мотыль.
    В поисках "паркера" ползали по всему салону на четвереньках. Все, кроме барда - тот побежал назад, за гитарой - и баснописца, который не мог уже не только ползать, но и сидеть ему было муторно. Он лишь изрекал нечто невнятное, сдобренное слюной.
    "Паркер", разумеется, не нашли, и Огиньской было ужасно неловко перед симпатичным Семеном Сидоровичем, который как мог добродушно уговаривал:"Да Бог с ним, с "паркером". Зато теперь вспомнили, что Мотыля пригласил и увел к себе на ночлег с последующим выходом на подледный лов местный писательский шеф Репейников. А еще наткнулись на гитару, которая, умаявшись, спокойнехонько лежала под задним диваном, где устроились для приятного путешествия бард с маньеристом и примкнувший к обладателям "Чайковской" композитор.
    Теперь ждали Заполошного. Тот, не найдя в банкетном зале своего инструмента, опрокинул пару "посошков", спел на бис под гитару чужую и только тогда вернулся к машине.
    Наконец, с полуторачасовой задержкой относительно запланированного времени "Газель" пыхнула дымком и, словно парнокопытное семейства полорогих, чье имя красовалось над ее бампером, рванула с места в направлении на север, к милому сердцу Калашникову.
    Стоял январь. За бортом потрескивали припозднившиеся крещенские морозы, с небесного купола крепили мороз ядреная Луна и хрусткие звезды. Было светло - можно и фары не засвечивать. Так бы и ехать и ехать. Хотелось жить. И петь. И они запели. Сразу со старта. Кто что знал и как умел.
    Ехать было неблизко-недалеко, часа два с половиной. Если бы не пиво. Пиво, когда его много и на халяву, по употреблении в организме долго не задерживается. Особенно в сочетании с водкой. И потому в продолжение пути было много - со счета сбились - остановок, значительно удлинивших обратную дорогу. А между остановками в полумраке салона слышался звук вращаемой по резьбе пробки, шуршание пакета, позвякивал стакан о бутылку, затем кто-то шептал:"Ну, будем", - потом булькало, чавкало, чмокало и запевалось:"Ах, пчелочка златая, что же ты жужжишь?.."
    Вице-мэр делала вид - хотя ее все равно трудно было разглядеть - что ничего не замечает, и даже иногда пыталась подпевать. Слуха у нее не было, но голос приятный - этакое контральто с оловом.
    Ей тоже было хорошо. Уже потому, что начало декады явно удалось, не вышло комом. Если бы не этот вон чертов баснописец. Опять тянется, метит за ногу ухватить. Трезвый, уж такой тихоня. В кабинет, когда придет на книжку денег просить, не входит, а просачивается. Кабы знать, ни за что не включила бы в делегацию. Первый и последний раз! "Убери руки, Андрей Иваныч!.." И эти остановки! Достали! Опять кричат.
    - Девочки налево, мальчики направо! - требовал хор с заднего дивана.
    - Остановить, что ли, Руфина Елисеевна? - полуобернулся водитель Паша.
    - Останови. Но это - вы меня слышите?! - в последний раз. Ехать пятнадцать минут осталось - потерпели бы.
    Но "мальчики" уже дружно вываливались на заснеженную дорогу. Новеллист Поперечный, до сих пор не выходивший ни разу - пива он не пил из-за обострения гастрита - на сей раз тоже выбрался. Хотя бы размяться. И еще с досады. Всю дорогу напрашивался в гости к Неизвестной, даже про любовь ей врал, а она ни бе, ни ме. Только семечки лузгала.
    Собственно, "девочки", которые на банкете ограничились кофе и чаем, тоже натерпелись, им тоже хотелось выйти. Но, представляя, как станут перебираться через придорожные увалы, пропахивать в своих шубах сугробы и под елками обнажать на морозе свои же прелести, пуще набирались терпения до домашних удобств.
    Без девочек и мальчикам не было нужды бежать до лесу. Они в очередной раз беспорядочно выстроились позади машины и, с наслажденьем запрокинув головы, созерцали загадочные звезды в южной части неба. Луна в ореоле, нимало не смущаясь, таращилась на них слева, с востока.
    - А вот я Большую Медведицу вижу, - сказал, стряхивая последние капли, композитор Рядно. - Где-то тут Полярная должна быть. Ага, вот и она, - композитор вскинул руку вверх.
    - Где, где Полярная? - спешно засупониваясь, спросил бард Никола.
    - Это не Медведица, это Орион, - лениво возразил новеллист. - И Полярная в другой стороне, мы на нее едем.
    - Сам ты Орион, - напыжился муж вице-мэра. - Вот она, Полярная. Вот ковшик, а вот Полярная.
    - Я тоже вижу ковшик, - солидаризировался с композитором Тит Куртуазный, хотя видеть он мог разве что Луну. - Урсу Майор, - солидарность его происходила сейчас исключительно из вредности. Где-то с месяц назад, на одной из творческих посиделок, вернее, по завершении ее, они с новеллистом крупно разошлись по женскому вопросу. В результате Поперечный спустил Куртуазного с лестницы, и хотя маньерист был тогда, как и теперь, зельно пьян, однако все запомнил и обиду затаил смертельную, перестал даже здороваться и при случае как мог, хотя бы по мелочи норовил напакостить новеллисту.
    Поперечный, в прошлом штурман полярной авиации, в мозгу которого карта звездного неба с тех еще пор отпечаталась навечно, только пожал плечами и вернулся к машине. У двери невольно задержался. Впереди, прямо по курсу, рукоятью вниз висел ковш Большой Медведицы. И Полярная, чуть левее и выше черпака, была сейчас ярче обычного. Мальчики продолжали любование своей Медведицей, с другой стороны, достали сигареты, чтобы еще курнуть напоследок.
    - А чего он с нами не пьет? - композитор сдаваться не думал.
    - Он совсем не пьет, - миролюбиво заступился Заполошный.
    - Совсем не пьют только алкоголики и подлецы, - Куртуазный поглубже натянул потрепанный треух.
    Новеллист отодвинул дверь. Поперек салона лежало тело баснописца Крылышкина и чревовещало вроде из собственного: "Зайка моя, я - твой зайчик". "Зайка" Руфина Елисеевна била "зайчика" по лапкам и пыталась выдернуть его голову из-под кресла. Поперечный пришел ей на помощь, с трудом усадил Крылышкина сразу на два боковых сиденья и пробрался на свое место, к поэтессе Неизвестной, чтобы возобновить любовный диалог. Но та упредила его до банальности прозаическим вопросом. Она прошептала: "Культурный обмен - это, конечно, здорово. Только знать бы, в какую копеечку все обойдется? Сколько можно было бы семечек купить?"
    - А давай спросим у босса. Она наверняка знает. Только удобно ли? Дареному коню...
    - Скорее бы приехать. С меня уже довольно, больше не вынесу.
    - Я тоже сыт. А ты представь себя на их вот месте. Ведь им еще девять дней мотаться со звездами нашей культуры, а потом - алаверды - у себя дорогих гостей принимать...
    - Ну что, поехали дальше? - сунулись одновременно в дверь бард с маньеристом. - Мы готовы.
    - А где твоя гитара, Никола? - вопросил, вскарабкиваясь следом в машину, композитор и тут же запел: "В тумане скрылась милая Одесса..."
    - Рядно! - осадила его Огиньская металлом в контральто.
    - Ай эм! - дурашливо вытянулся тот во фрунт, ударившись головой о проем. - Ой-ё!
    - Поехали, Павлик. А с тобой дома поговорим, - отрубила вице-мэр.
    Дверь захлопнулась, машина чуть подрожала и рванулась навстречу забрезжившим впереди огням родного района.