Здравствуй, сестра.
Знаешь, ко мне сегодня приходил психолог. Женщина. Лет 30-35, довольно симпатичная, у нее красивые волосы. Густые, светлые. Она почему-то прячет их в тугом хвосте, я сделал ей комплимент, а она даже не улыбнулась. Небывалая грубость. Затем она вытащила какие-то бумажки (даже не интересно было заглядывать туда) и посмотрела на меня. Такой прямой взгляд меня ничуть не смутил, и я даже не моргнул. Пожалуй, тогда я нашел в ее внешности изъян – губы. Тонкие сухие губы, а когда она их поджимает, то становится еще менее привлекательной. Я решил ей этого не говорить, по крайней мере сегодня. Она еще заявится ко мне, наверное.
Она спросила меня, являюсь ли я сумасшедшим.
Интересно. Атенаис, а что для тебя сумасшествие? Это когда человек не может сформулировать свои мысли, бессвязно говорит и творит какие-то бесчинства? У сумасшествия так много категорий и пунктов, что если начать разбираться в этом, то выяснится, что каждый – черт возьми, каждый человек, даже самый маленький – сумасшедший.
Я задумался. Говорить я умею, язык у меня подвешен хорошо, мыслить (вроде бы) тоже могу. Я покачал головой, а затем она спросила, рассматривал ли я всех женщин как своих потенциальных жертв.
Я взглянул снова на этого психолога (не помню ее имя, да и она его, кажется, не называла) и понял, что не хочу ее убить. Это было бы неинтересно. Сдирать с нее кожу, а она в это время у себя в голове анализировала бы мое поведение и подгоняла бы мой характер под всевозможные синдромы. Ну, неловко как-то. Смешно, да? Неловко, когда сам же сдираешь с живого человека кожу. Но я действительно не хочу ее убивать. Не могу объяснить, но, да плевать.
Потом она спросила:
— Считаете ли вы убийство – искусством?
Честно сказать, сестра, я удивился. Даже рассмеялся (она тотчас же испугалась и отодвинулась от меня) и ответил ей:
— Убийство – это мерзость. Вы даже представить себе не можете, как пачкаешь руки. Я имею в виду, не в духовном плане, а в прямом. Кровь, куски кожи – оно везде. Знали бы Вы, сколько нужно времени, чтобы потом все это убрать и очистить запах. Люди воняют, о, как же они воняют.
Мои слова напугали ее еще сильнее.
Понимаешь, Атенаис, дело не в самих моих словах. А в том, кто именно их произносит. Если бы я сидел в баре с друзьями, если бы мы распивали по бутылке пива, слушали бы тихую музыку и вдруг у нас пошла бы тема про убийства и я вставил свою реплику, они бы рассмеялись, кто-то, может, начал бы спорить, а кто-то согласился.
Это притом, если бы они не знали, что я человек, убивший двенадцать девушек (ну, ясное дело)
Я читал в ее взгляде презрение, почти отвращение. Я понимал ее.
Черт возьми, ведь я не мылся две недели и от меня воняет, как от крысы. Да, Атенаис, в тюрьме душем не балуют и хочешь не хочешь, а запахом и от других преступников – заражаешься. Хорошо хоть, я в камере только с одним парнем и его запах еще вытерпеть можно. Хочешь, расскажу, за что он сидит? (жаль, что ты не можешь ответить. письма это, конечно, хорошо, но я скучаю по нашим живым разговорам, я скучаю по твоим глазам и колким фразам)
В общем, он убил свою мать. (кстати, как там наша старая поживает? еще дышит? если она меня помнит, то передай, что и за ней я тоже скучаю)
Мне стало его жаль. Наверное, нелепо, что только в тюрьме у меня проснулось это чувство, и оно обратилось именно к моему сокамернику. Мать его избивала (даже шрамы мне показал, уродливые шрамы, я своим жертвам оставлял красивые) и отрезала ему палец. Ее можно назвать сумасшедшей. Я бы никогда не причинил вред своим близким, Атенаис. Я бы за тебя умер.
Он не выдержал и в возрасте двадцати лет, после очередных издевательств над ним, он сломался и толкнул ее. Она ударилась головой и тут же умерла (слишком легкая смерть для такой дряни, я бы не позволил ей уйти так легко)
Знаешь, сестра, наблюдать за сломленным человеком – неприятно. Он постоянно просил у нее прощение, бился головой об пошарканные стены, а когда я сказал ему, что она сука и умерла по делу – у нас завязалась драка. У меня на секунду проснулось к нему восхищение. Он защищал ее, он простил ее. Я не умею прощать, Атенаис. И никогда не пытался.
Психолог долго молчала и делала какие-то пометки себе. Я даже не потрудился спросить у нее, для чего она приходит ко мне и куда ведут эти расспросы. Я соскучился по общению, мне было тоскливо, и она хоть как-то меня развлекала. Ведь это очень интересно, когда человек пытается копаться в твоей голове и делает неправильные выводы. А ты и не пытаешься его переубедить.
Затем она спросила, жалею ли я о своих преступлениях, на что я ответил ей, что не жалею.
И это правда. Я мог бы жалеть, что меня поймали, но я итак знал, что этим все и закончится – моя последняя жертва была слишком опасной. У нас с ней была ниточка, за которую если ухватиться, то можно выйти на меня и раскрыть все мои карты. Что и произошло.
Но она слишком завлекла меня. Она была такой живой, внутри нее играло столько красок, что моя жажда сломать ее – была неконтролируемой. А мне непривычно сдерживать своего демона. Он хотел ее, он получил ее, он остался доволен.
Вкус ее смерти был превосходным.
Ее страх был таким же сильным, как и тот свет внутри нее и я упивался. Кажется, я растянул ее смерть дольше остальных. Ведь она бриллиант в моей коллекции, никого я не хотел сильнее.
Она была моей маленькой рыжеволосой куклой, и я мог делать с ней все, что только пожелаю. Я отрезал ей волосы, под самый корень, я ломал ей пальцы, выдергивал ногти, резал ее ноги и видел ее внутренности (почему каждый раз я испытывал разочарование, увидев, что внутри они все одинаковые? та же кровь, мясо, истошные крики). Но она все равно превзошла всех остальных. Видеть, как жизнь покидает ее черные глаза – удовольствие немалое. Я до сих пор вспоминаю те моменты перед сном, и мне становится хорошо. Черная камеры и крики других узников отходили на другой план, была лишь она и ее окровавленное тело в моих умелых руках.
Я очень хочу увидеть тебя, Атенаис. Ты можешь навестить меня? Я не злюсь на тебя за то, что ты за два месяца так и не решилась придти ко мне, но прошу тебя сейчас. У нас одна кровь, сестра. Ты не должна меня бояться.
Я жду тебя. Жду и буду писать тебе, пока кто-то из товарищей не отрежет мне левую руку или вовсе не убьет.
Надеюсь, мое письмо найдет тебя быстро.