Лошадь шла медленно. Ни кнут, ни вожжи – ничто не помогало расшевелить её; поравнявшись с колхозным скотным двором, она подняла хвост и встала.
Из всех грехов Милки эта захмычка была Мигунку самой ненавистной: не умела кобыла, а может быть, – пёс её знает, характер такой упрямый – не хотела справлять нужду на ходу. На всю округу одна такая лошадь с придурью, и, надо случиться, досталась она старому Мигунку. Спасибо создателю, хоть такая досталась, пусть плохонькая, а всё равно своя лошадёнка есть.
Другие люди и такой лошади не имеют.
Поплевался, поматерился… Делать нечего, ждать нужно, когда, выпучив глаза и задрав хвост к небу, она пустит струю и через некоторое время выкинет под телегу первые каштаны, потом опять надо ждать, когда будут вторые, третьи...
Скотный двор с голыми стропилами, похожий теперь на старинную крепость в районном центре, направлял Мигунка на деловые размышления. Ещё две недели тому назад и крыша, и оконные рамы стояли на своих местах. Вечером стояли, но утром, когда Мигунок случайно заехал, чтобы чего-нибудь для хозяйства присмотреть, ни дверей, ни оконных рам, ни шифера уже не было. Убрали всё! Огорчённый Мигунок часто моргал и беззвучно шевелил губами, соображая, кто бы это мог.
Свои шустровские? Вряд ли. В деревне живут два калеки, старики да Тимохины ребята, сопливые совсем и бестолковые. Скорей всего, налётовские фермеры здесь промышляли. Начисто всё убрали, как подмели.
Местные мужики или из райцентра предприниматели – кто бы то ни был, бизнесмены они, должно быть, способные. Какую глыбищу за ночь своротили!
Ржавенького обрывка цепи для коровы Мигунок не нашёл. На полу в тёмном углу полка валялась, на которую девки пузырьки ставили, и огромный ржавый котёл загораживал вход – кто-то, видать, не сдюжил и в дверях бросил. Котёл Мигунок тоже не осилил: во двор выкатил, на телегу поднять не смог. Полку он взял. Уже неделю полка лежит в коридоре возле двери – никак не придумать, куда её повесить! В избу не годится. В сарай, под гвозди и молоток – мала. Пока раздумывал, шагали через неё, спотыкались, а старуха пилила: «Прибей да прибей!».
Хотел выкинуть – не разрешила. Взял на свою голову! Но котёл сгодился бы, для бани.
«Насчёт котла племяшей организую, когда приедут, – подумал Мигунок, – ещё терпит…»
На ближайшие два часа планы были серьёзные: он спешил в магазин за водкой, в Налётово, и до семи нужно успеть.
– Перестроились, мать её! – он сругнулся. – Магазин до семи, как при коммунистах! А то и раньше возьмут и закроют! Хозяева! Мать их!
Он встрепенулся, заметив, наконец, что лошадь нужду справила и теперь щиплет травку на обочине; хлестанул кнутом.
– Н-но! Пшла, холера!
Милка фыркнула, телега, скрипя, тронулась в путь.
Времечко к семи бежало, и, как назло, ленивая кобыла плелась еле-еле, волоча за собой телегу, как на подёнке...
– Как на подёнке!
Сколько Мигунок ни лупил её кнутом, толку не было – шагу не прибавляла; в глубокой лошадиной задумчивости медленно ковыляла она, кося грустным глазом на ездока, когда тот замахивался кнутом.
Нервничал Мигунок, сердился на безучастную кобылу, но мало-помалу он успокоился и вдруг сам впал в какое-то безразличие ко всему сущему, как будто от Милки чем-то лошадиным он заразился. Его даже не очень удивила странная погода.
Небо сплошь в тучах, и – солнце! Чудным манером оно светило, светило сзади и так пекло, что и затылок и спина стали мокрые. Хотя светить, если бы туч не было, солнцу полагалось спереди: ещё седьмой час, и до магазина ещё не доехали. На обратном пути – да! – положено светить сзади, и тень треуха будет прыгать тогда на крупе лошади, когда несётся на рысях, потому что домой под горку, потому что в половине восьмого. И сам Мигунок повеселее будет, когда солнце сзади, когда едут они из магазина с вином.
Пока что настроение было неважное: Милка в магазин не спешила.
– Ну, погодка, мать её, – буркнул Мигунок себе под нос, привыкая к обстоятельствам. Зевнул и лишь для проформы негромко прикрикнул: – Н-но! Пшла шибче!
Звездолёт – форменный звездолёт, какие по телевизору показывают, но маленький – в солому сел. Сел мягко: телега под Мигунком не дрогнула.
Вышли двое. Небольшие такие: комплекцией вроде наших тараканов. Поприседали они, попрыгали, суставы расшевелили.
Дорога от Сириуса неблизкая: и руки, и ноги, и зад особенно – всё отсижено, всё занемело и снаружи оно, если пальцем своим пощупать, как чужое. А внутренности на воздушных ямах, дело тоже известное, растрясло. Чёрные, как с перепою, головы с телеги свесивши, продышаться всё не могли.
С непривычки больше их развезло. Воздуху нашего наглотались – вообще слегли.
Думали: «Всё, каюк»! На соломе животом кверху плашмя уже приготовились и руки на грудине сложили, полежали так, не разутые, ноги вдоль телеги протянувши.
Как-то так – пёс их знает, как и кто им помог – как бы опохмелились чем-то. Забегали.
Железные орудия, вроде наших наганов, для конкретного разговора из галифе достали, из мешка пули вынули и в дула вставили.
Бабахнули.
Вверх – всё как у нас. Первый раз вверх стреляют, потом…
Видит Мигунок дивную картину: и звездолёт, и космонавтов. И как они на соломе отдыхают, а потом ружья пулями заряжают, и как стреляют они – всё Мигунок видит не оборачиваясь. И каким таким глазом, интересно, может наблюдать это безобразие, если оно за спиной творится? Что-то не так. Быть такого не может, ежели только…
Ага! Значит, орудуют космические ребята вообще в телеге у другого мужика, а тот чуть впереди едет попутным курсом в село Налётово тоже за бутылкой. А в чужие дела встревать у Мигунка нет привычки, и стало быть это дело его не касается.
Не спит Мигунок и не бодрствует, и происходит всё как бы и не с ним. Или гипноз такой, или приезжие таракане заворожили его не известным науке способом и мучают.
Те посовещались. Опять дали залп. В воздух опять. Не заговорил допрашиваемый. Даже не почесался! Такое поведение землян пришельцев обидело. Из пушки уже хотели сгоряча жахнуть.
Одумались. С пушкой затею хорошо что забраковали, решили действовать по инструкции.
Мигунка как бы опутали: верёвок – никаких, а пальцем пошевелить человек не может! И в карман к нему шустрые ребята со звезды Сириус согласно своей инструкции полезли.
И всё там, в карманах – мать честная! – проверили. И всё в карманах переворошили! На телегу всё вывернули, махорки себе в кульки натрясли. Деньги ещё из кармана вытащили – не все, правда. Рубль двенадцать на бутылку яблочного себе отсчитали... Огурец на закуску уже на второй ходке обнаружили.
Потом на соломе разлеглись, маленько повеселей сделались, поели как следует. Покурили. И на сытый желудок уже заняли опять боевые позиции, изо всех стволов стали в Мигунка пулять.
Ватник издырявили! Новый!
Не очень Мигунок на гостей обижался, горевал, конечно, секунду-другую – не больше, но как-то сразу и позабыл про фуфайку. Видать, проходимцы, что-то опять с ним сделали. Или не до того было, не до фуфайки: в магазин опаздывал.
Ещё спина чесалась. Терпел-мучился, штанами по телеге ёрзая, кряхтел и – терпел. Руки заняты... Левая рука вожжу держит – управление не бросишь, а правая, которая главная – кнут на исходную позицию ею занесён. Почесать спину нечем. И некогда: время к семи, а кобыла как мёртвая, вразумлять надо!
Терпению конец всякому бывает: скребанул Мигунок спину кнутовищем, плюнул на дорогу и бабу свою помянул:
– Эх, баба, баба. Языком бы твоим стирать да полоскать. Глазам бы сделалось больно, от белья-то.
Чужаки как бы того и ждали: речь землянина передали на звезду Сириус. Депешею.
Начальство их депешу расшифровало и дало оценку такую:
– В целом земляне говорят по-нашему, по-сириутянски. Не слишком они расторопные... Пока они букву «Э» на Земле тянут, тут, на Сириусе у нас, «Эх, баба» сказать успеют и кнутовищем почесаться. И в баню сходят на Сириусе, и помоются из шайки, и пива в предбаннике холодного попьют. И в магазин без пяти семь, уже помытые, попадут. Наши космонавты в таком деле шустрые. К девяти вечера можно их снова в баню отправлять... На другой день с утра пораньше опохмелиться ещё смотаются, пока на телеге в Нечерноземье вчерашняя буква «Э» гудит. И в козла на крыльцах сыграют, до того как им откроют. Эти успеют!
Обсудили на Сириусе, выработали генеральную линию и космонавтам передали указания такие:
– На горло не нажимайте. Землянину, который в фуфайке рваной, догонская ваша речь – всё равно, что Морзе, азбука такая мышиная. Поаккуратнее вы там себя ведите! Со словами-то. Не частите очень! С магазинами тоже не особенно… Не пейте. До дому потерпите!
В соломе за спиной Мигунка мыши зашумели:
– Пи-пи-пи, «не пейте», вас бы сюда без этого «не пейте», тогда бы и не пи...пи-пи...
Мигунок по соломе сапогом шуганул, не оборачиваясь.
– Нахрапистые! То на спине блохи издеваются, то мыши, мать их, теперь залезли!.. В телегу! Ничего… Н-но, пшла…Ничего теперь не боятся!
Одного космонавта он сапогом задел, и лопнули они оба сразу: один от ушиба, другой на тот свет за компанию отошёл. Или с горя, или согласно инструкции руки на себя наложил – да, второй тоже помер.
Нежные были, культурные. Поменьше нашего воробья, а если на вес брать… Полный кулёк этих космонавтов насыплют Мигунку на рублёвку.
Невзрачные такие, плюнешь – не попадёшь. Зато способные.
Под ногами путаются. Попробуй, уследи, чего эти космические таракане в траве замышляют! Глазом моргнуть не успеешь – мелкое что-нибудь незаметно стащат. И шпалу своруют! Со штабеля. Кагалом запрягутся – и шпалу уволокут, и рельсу ещё к себе на Сириус захватят.
Ясное дело – сюда они летают. Куда ж всё девается? Но чтобы насыпи брали с откосами и канавами заодно… Насыпи с обочиной не потянут, потому насыпи у нас на месте. А вот коровник разобрать в одну ночь – им раз плюнуть, ещё и котёл свинтят.
До сельмага путь неблизкий: километра полтора в горку с ухабами. На Сириусе сменилось сколько-то поколений, и теперь на дорогах Нечерноземья новая артель промышляла.
Тянули всё: и что плохо лежит, и что хорошо прибрано – всё они с собой в космос несли. Успевали ещё и наукой современные космонавты заниматься.
«С Мигунком не беседовать! Он лягается. А лошадь поспрашивайте! По программе СПТУ. На тракториста хорошенько знания прощупайте», – было спущено новым космонавтам новое задание.
Землянин лошадь к забору привязал, чтобы домой не сбежала без вина. Сам в магазин отправился.
Чужие ребята и полезли к ней без разрешения.
Зашли под телегой, экзаменовку с хвоста начали. Задачки по геометрии взялись кобыле задавать. Мазурики…
С геометрией у женского пола вообще дела неважные. А кобыла ещё рассеянная: с мухами на уроке занимается, хвостом насекомых влёт стебает. На вопросы отвечает невпопад, и газы прямо в учителей пускает.
– Поговорите-ка с передней частью. Чего она городит сзади, нам не расшифровать, – передали космонавтам сверху.
Передняя часть тоже пришла экзамены сдавать неподготовленная. Ещё больше озадачила экзаменаторов: ушами она по классу водит и ни в зуб ногой.
Трижды космонавты лошадь обошли. Спереди, сзади с наводящими вопросами по полному курсу туда-сюда погнали. Что бы такое ещё задать, больше им не придумать.
Не знают, чего дальше делать: на осень экзаменовку перенести, или на второй год кобылу оставить?
Устали.
Хотели вернуться, чтобы колесо отвинтить – затею бросили – сил не хватило, до Милкиного передка еле доползли. Чем-то в нос ей пульнули и в рот опять заглянули. По практической части поспрашивали: чего ест и чем питается.
– Хрум-хрум-фррр... – на любой вопрос кобыла одно отвечает – заладила! – вся задумчивая, зелёную траву в прорву свою уминает.
Поинтересовались тогда, как с хозяйством она управляется и планы какие строит на посевную.
– Хрум-хрум-фррр, – знай-талдычит Милка себе под нос.
"Хрум-хрум" да "хрум-хрум"..."Хрум-хрум" да "хрум-хрум"...
Пришельцы и заскучали, на родину слетать захотелось – развеяться. Стали головами вертеть-высматривать: чего бы такого, что полегче, для дома приватизировать, чего бы такого вместо колеса взять жене в подарок.
И довертелись! Головами...
– Ой! – сказали они в животе.
А лошадь про себя подумала: «Такого ещё на Земле я не едала. Гадость какая! Бррр!»
Мигунка тут качнуло.
Едва на телеге он удержался, вздрогнул и вовремя проснулся. Потёр он кулаком заспанные глаза: настоящий налётовский магазин с подгнившими крыльцами, с зелёным мхом на перилах, и теперь уже не во сне, был открыт, а сириутяне… «Гадость какая! – в этом вопросе с кобылой он был согласен – Приснится же!» Сплюнул и, быстро соскочив с телеги, влетел в магазин, влетел вовремя.
Спасибо Милке, дорогу знает, не подвела.
Из магазина вышел Мигунок в настроении: успел! И вообще ему повезло: взял три бутылки «Яблочного», которого отечественная промышленность давно не выпускала.
Одно плохо: на четыре бутылки сколько-то не хватило. Или по дороге деньги выронил, или, может быть, дома рубль из заднего кармана сам вывалился, когда штаны Мигунок переодевал, и старуха, конечно, подобрала – как ни крути, дело гиблое.
Бутылки он сунул под солому, хотел уже сесть и вдруг увидал в траве интересный предмет: таз не таз, и чашкой этот предмет не назовёшь, и не тарелка, а что-то диковинное с малюсенькими как бы окошечками валялось возле колеса.
– Какая штука! Эва, ты! – к тазику Мигунок, потянулся и руку, хорошо подумавши, он отдёрнул.
– Будет валяться. А баба: «прибей да прибей... А куды «прибей»?! Ну её! Правда, Милка?
Лошадь фыркнула.
Мигунок ухмыльнулся, погладил её по морде, похлопал по спине.
– Что-то тебя раздувает, – сказал он, приложив ладонь к животу кобылы, – ну, ничего, разойдёшься. С виду дохленькая. Ковыляешь! А ведь случая не было, чтобы мы с тобой куда не успели. Ага!
Он шалыгнул сапогом «тарелку». «Подальше её в бурьян с лопухами!» – шептал Мигунок, словно опасаясь, как бы старуха, жадная до всего дармового, за пять вёрст, не дай бог, не услыхала. Поправил он солому и, ладно устроившись на телеге, взмахнул кнутом.
– Н-но! Холера!
И покатилась телега в бывший колхоз «Шустрый пахарь» по ухабистой дороге под горку.
Милка бежала без понуканий, Мигунка трясло, он придерживал бутылки, когда они звякали на ухабах, хватался за доску, чтобы и самому не свалиться. Всё было хорошо, всё радовало, а Мигунок чувствовал себя храбрым Чапаем на лихой тачанке.
Когда его хорошо тряхануло на рытвине, он вдруг проснулся – уже не во сне проснулся, а в реальной жизни с её горькой правдой. В телеге не было ни бутылки – напрасно он ощупывал ладошкой солому – яблочное вино уж лет пять не продают.
А если бы продавали, всё равно купить бы не смог: отъехал он от скотного двора в сторону Налётова метров на сто, не больше – на фоне звёздного неба вырисовывались стропила разобранного коровника.
Ехать в Налётово уже не было смысла.
Слез он, осмотрелся. Задок телеги занёс на середину дороги, натянул вожжи. Милка попятилась, поднимая морду и фыркая, развернулась в сторону Шустрова.
За ветром и шелестом тополей что-то громыхнуло. Мигунок обернулся, прислушался.
Со стороны скотного двора неслось глухое постукивание железа, долетели с ветром и матюги.
«Котёл! – от этой догадки он вздрогнул. Сомнений нет, какой-то сириутянин – а может, и не один – волок из коровника последнее. Через поле, по грязи, по камням космические злодеи пёрли чугунный котёл. – И котёл нашли!».
Он напряг зрение, тьма была непроглядная. Прислушался. Звуки заметно удалялись в сторону Шустрова.
– Наши ребята, не сириутянские. А! – махнул он рукой и ухмыльнулся. – Не налётовские, Милка, – сообщил Мигунок лошади, – наши мужики котёл взяли. К дому давай… Взяли и взяли, и – слава богу! Будет старуха… ну её! Наши успели! Ага. Шустровские. Давай к дому, родная… Это Тимохины ребята, Милка. Догадались, ага! Неужто Чубайсу всё: и нефть, и… Нет, брат Чубайс, котёл в нашей деревне останется, и – слава богу! Молодцы Тимохины пацаны! Только бы не пропили…