Классика и ведро

      
      На прозаика Цыпкина, молодого и перспективного – а он дописывал уже
последнюю часть романа «Доменная печь» – нашло затмение. Образы новаторов были
тому причиной: нервы своему начальству они мотали-мотали, долго мотали и, наконец,
заморочили голову автору – дебатами о прогрессивном методе.
      От монологов горластых доменщиков Цыпкин решил отдохнуть. Пускай, дескать,
новаторы с внедрением еще потерпят, потому что Цыпкин и так с ними замотался, и
нужно ему собраться с мыслями, нужно просто подумать или просто посидеть где-нибудь
в спокойной обстановке, отрешась от романа, чтобы сгоряча не испортить роман
неудачной концовкой.
      Не стоит пороть горячку, решил он, пускай «металлурги» еще раз все взвесят, а то
опять наломают дров, как бывало уже не раз, – не дай бог, «козла» в домне сделают.
Пускай они все обмозгуют, пока Цыпкин полчасика отдохнёт в тишине и прохладе
областной библиотеки.
      И Цыпкин спустился из читального зала, где он работал, на первый этаж в отдел
художественной литературы.
      Там и случилось.
      Уставший, он притулился к стеллажу с книгами классиков, и что-то его вдруг
толкнуло на мысль о невеселой жизни рыжего таракана.
      Таракан этот не наш даже – не периферийный, не областного значения таракан, а
чужак из Кузьминок или, может быть, с Шаболовки... Но подумалось о нем с горечью:
ползет этот рыжий, хлорофосом мореный, морозом стуженный, по Шаболовке больной
ковыляет, и хочет прусак запечный, чуть живой, махнуть в Останкино, забраться там в
ресторан. По телебашне!
      У Цыпкина закружилась голова, чужие многотомники в его глазах задвоились.
      – Иисусе! – спросил он кого-то робко. – Можно ли в эти штабеля что-то ещё
добавить – хотя бы одно словечко новое?!
      Прозаику сделалось худо. И на другой день автор масштабной незавершонки
устроился на завод. Диспетчером в отдел сбыта – на твёрдый оклад грузчика, с
гарантированной свободой от мук творчества.
      Насчет творчества заводчане слово своё сдержали. Цыпкину поручили  погрузку,
отгрузку осуществляла железная дорога.
      С приходом весны начались поездки в подшефный колхоз.
      В колхозе бывшему певцу индустриальных преобразований на первых порах
нравилось. Там на селе здоровый деревенский быт без надоевшего нам асфальта, которым
закрыли в городах живую землю, и воздух в деревне чистый и, быть может, как козье
молоко, полезный. Куда ни кинь взор, просторы там необъятные, в бетон еще не одетая
земля цветет-процветает, родит она и поставляет плоды эти на стол городского жителя.
Землицу в пакетик можно собрать и надпись сделать: «тут наши корни, отсюда мы,
бывшие колхозники, проросли».
      Хоть в мешки насыпай, хоть в карманы эту землю складывай – никто худого слова
тебе не скажет. Земли в деревне полно. И твёрдая есть и жидкая.  Где в недрах залегает,
где... На дороге вообще по колено. У коровника навоз свежий, дармовой, кучами лежит, а
за кучами соловьи в кустах свищут и щёлкают, вдохновением поэтов они заражают.
      С рифмами Цыпкин завязал еще до прозы, и ехать на полевые работы, когда его
опять попросили, он отказался категорически.
      – Все, баста! – шумел он в кабинете начальника по сбыту Каплунова. – Поишачили
– хватит! Ищите другого.
      – А кого? – Каплунов разводил руками. – Сам видишь, больше некого!
      – Индюка! – Цыпкин кивнул на стену, за которой стрекотала пишущая машинка. –
Вона строчит!
      – Нет. Индюкова послать я не могу. Он письма готовит. По ширпотребу.
      – А я и говорю: хорошо ваш Индюков устроился, – Цыпкин распалялся. – Славно!
Кабинетик ему отдельный, работенка не бей лежачего. Сочинитель! – он плюнул в
корзину для бумаг. – Классик! «Булгаков» заводской. «Мастер и вёдра»! Вашим
Индюковым силос в колхозе надо уминать. Вместо трактора!..
      – Ну, если ты его работу сделаешь, – спокойно рассудил Каплунов, – тогда
Индюков поедет силос уминать, а ты на его место садись. Хотя письма... и ширпотреб, сам
знаешь... Справишься?
      – Да уж полагаю! – Цыпкин фыркнул. – Тоже мне ширпотреб: ведра! И то дужки
вам с Металлического завода поставляют... Пис-сатели! – сказал Цыпкин, уже выйдя из
кабинета, и сплюнул на пол, теперь не стесняясь.
      Индюкова отпустили домой для сборов, а Цыпкин после обеда расположился за
столом с пишущей машинкой в комнатёнке вроде чулана. Разрыл в грудах переписки еще
не тронутую «заводским классиком» подшивку жалоб, лихо повернул обложку. И часто
заморгал.
      – М-да! – Цыпкин причмокнул.
      В глазах рябило от кривых жирных палочек и совсем блеклых закорючек, густо
насеянных по тетрадному листу. Понял всего полтора слова: «...пенс... Ященко». Видимо,
этот напористый дедок Ященко писал гвоздём, как по камню царапал, забывая макать
гвоздь в чернила, упорно трудился сутки.
      – М-да-а! Наварганено! Ручкао ве драч грач! – сердито бубнил Цыпкин, группируя
суковатые крючки. – Ручка от ведра чтовы... что выпущена свашева заводу на другой день
оптю...отма...оп... от...
      Цыпкин вздохнул.
      – Ручка от ведра оптю...отма... от...оп...
      Он грохнул по столу папкой, зацепил за машинку и сам вздрогнул от наделанного
треска.
      На столе муха захромала.
      Чуть-чуть, правда, с души слегло.
      – Вот видишь, дед, покалечили! – разговаривал он с письмом, сгоняя захромавшую муху на край стола. – С таким почерком, батя, следует обращаться в торговые организации.
      – …обращалася, – возразили вдруг аккуратные буковки в середине листа, – ходила
в торг. Вёдры не меняют. Гонют писать к вам...инстр...покс...яд...меня бабу старую.
      Цыпкин хмыкнул, опять вздохнул, уткнулся в начало, в первые шеренги бабусиных
пауков, и, как бы закрепляя пройденное, стал заунывно повторять:
      – Ручка от ведра... которая ... Оптю-отмаоптю-от-оп ... что с вашего завода отма –
оптю – от – от... на другой день от...
      – От-ло-милася! – воскликнул он радостно и заерзал, сразу повеселев. – Ясно,
товарищ дед, бр-р, то есть бабка. Дальше нужды нет мучиться. Ручка «отломилася»!
      Деловито сдвинув брови, он отстучал огрубевшим пальцем ответ.
      «В связи с тем, что дужки (ручки) нам поставляют по кооперации, рекомендуем
писать на завод-поставщик дужек. Зам. директора Резников. Исп. Цыпкин».
      – Вот тебе, бабуся, за твой почерк! – сказал он, дивясь собственному коварству и радуясь тому, что настанет теперь бабушкин черёд ломать голову.
      Подмигнул бабусиной жалобе, но что-то там заставило его напрячь зрение.
      – ...гдекле... – он потёр кулаком глаза, – где клепают ручки обращалася ...отдудова
отвичают ... ды ...ужки...ды ... дыукжки ... вашева заводу...
      – Почему же «вашева»?! – Цыпкин запетушился. – Дужки, бабушка, не «нашева»!
Дужки с «Металлического»...
      Вспотевший нос пружинисто клюнул воздух и завис над повестью о ведре.
      – ...ды... ужки ...ды...худы ...ужки... Ах, вон что! Худые ушки ломаются. Да, –
признал он упавшим голосом, – ушки «нашева» завода, а ручка ... – ещё раз он заглянул в
письмо. – «Ручка кребкая».
      Худые ушки и крепкая ручка Цыпкина расстроили.
      Он достал папку с копиями ответов Индюкова, пролистал её и, к своей скорби,
убедился: по «ручкам от ведра» уже поработал заводской классик, поэтому гражданка
Ященко была начитана чересчур.
      «Инструкцию по ксплатации ведра больше не посылайте, читала»… – упредила
бабушка мелькавшую в голове Цыпкина свежую мысль.
      Помочь пенсионерке было нечем.
      На стеллаже с перепиской померещился опять рыжий таракан. Цыпкин потёр глаза:
это не таракан, это покалеченная муха ковыляла подальше от греха, подальше от
Цыпкина.
      Зашвырнул папку под стол. Посидел с зажмуренными глазами. Отдышался и
успокоился.
      – Не только дужки и ушки в нашем ведре бывают, – обнадёжил он себя. – Спасибо
создателю, в ведре полно всякого.
      Приосанился, заправил в машинку чистые бланки.
      А к вечеру опять бушевал в кабинете начальника.
      – Всё, баста! Капут канцелярии! Шлите старухам вёдра. А я в колхоз!
      Утром следующего дня бывший писатель отдела сбыта уже был в подшефном
колхозе. Вместо Индюкова. В охотку он подавал скошенную траву на прицепную
тележку, на ходу рассказывал вчерашнюю историю трактористу.
      – Тома – во, какие! Любую страницу открой, – Цыпкин загнусавил: – «Ручка от
ведра, которая отломилася»...
      Поставил вилы, перевёл дух.
      – Да-да, – кивал тракторист, попыхивая папиросой, – заладят, ага...
      – Вот именно! Хоть бы раз эти живодёры пожаловались на дырку в дне. – Цыпкин
смахнул рукавом пот со лба и ухмыльнулся. – Знай себе, о ручках дуют. С восьмидесятого
года!
      – Да-да, – поддакивал тракторист. – Как собаки!
      – Да-да, – поддакнул теперь и Цыпкин, – очень точно в литературном смысле
подмечено! Как шавки свирепые, ага! В конуре сидят, и, чтобы критики не гавкали,
конуру твоей задницей заткнули.
      –  Моя баба тоже... Приду выпивши … «Где был, с какими девками якшался!? Опять
пьяный!» Не заткнуть… Одно и то же! Одно и то же! Не знаешь, чего сказать, чего новенького придумать –   вчера
уже всё говорено, что в правлении задержали… Чего спрашивать?
      –  Да… Наперёд собаки всё знают. Попробуй что-нибудь новое сочинить. Бабуся вообще
зубастая – в литературном смысле. Поднаторела. Не хуже твоей.