Антонина Васильева работала поварихой в большой береговой части военного флота. Гигантская столовая, естественно называлась камбузом, а сама она работником камбуза, но это ничего не меняло. В части служило больше трехсот человек матросов и старшин срочной службы. Всех надо было в срок покормить. На камбузе работали несколько гражданских лиц, разумеется все женщины, мужчинам такая работа была не по душе, да и зарплата тоже.
Антонина неторопливо помешивала чумичкой гречневую кашу в большом котле, когда ее внимание переключилось на неожиданное появление длинного и подростково-нескладного молодого матроса с простой деревенской физиономией и пустым ведром в руке.
- Видимо только призвался, - подумала она, обратив внимание на еще не отросшие волосы и грустно-затравленное выражение глаз, на которых явно был запечатлен хронический недосып.
- Ну чего тебе? – спросила она.
- Вот послали, - сказал матрос, слегка качнув пустым ведром, - сказали найти на камбузе работницу Васильеву и взять у нее, ну это, как его… - он задумался, потом что-то вспомнил и закончил - … да вот, полное ведро энструации.
Совсем молоденькая работница камбуза Женечка Туркина, нарезавшая в это время лук, и, видимо, никогда раньше, не слышавшая этой шутки, разразилась заразительным «серебристым» смехом. Матрос недоуменно посмотрел на нее, видимо честно не понимая всю нелепость, возложенной на него миссии.
Антонина устало закатила глаза, показывая, как ей осточертели эти плоские матросские шуточки с сексуальной подоплекой, и с сарказмом в голосе спросила, - ну и кто ж это у вас там такой остроумный, уж не ваш ли старшина Голобородько?
- Так точно, - подтвердил матрос, - только он не старшина, а старшина первой статьи, он говорит, что старшина в милиции, а он старшина первой статьи, не любит, когда сокращают воинские звания.
- Ну, вот что, - продолжила Антонина, - передай своему Голобородько, что сегодня менструации нет, ну там, типа, не завезли, а пусть кого-нибудь пришлет числа пятнадцатого, да и полное ведро не гарантирую, а с полведра, может, и наберется.
Женечка Туркина опять разразилась веселым смехом, на что Антонина на правах начальницы строго прореагировала, - ты там не очень веселись за нарезанием лука, пальчик порежешь, плакать будешь.
Дежурство по камбузу у старшины первой статьи Голобородько уже подходило к концу, когда, как назло, появился с проверкой капитан первого ранга Кузькин. Он оправдывал свою анекдотическую фамилию и показывал всем «кузькину мать» каждый раз, когда что-то проверял. Все проверки Кузькина заключались в проявлении своего недовольства по поводу нерадивости матросов и старшин, выраженные им в нецензурной форме. За долгие годы службы два наиболее частых выражения капитана первого ранга Кузькина трансформировались в краткие формы звучавшие как «йоптать» и «ибенать». Это было даже какой-то формой защиты от случайно услышавших эти слова гражданских лиц. Далеко не все могли уловить и понять смысл этих слов, особенно, когда они произносились быстро как скороговорка, типа: «Ты что, йоптать, не мог раньше почесаться…» или «Я кому, ибенать, сто раз говорил…». Некоторые, случайно услышавшие и непривычные к такому выражению мысли, свидетели воспринимали это просто как легкое заикание.
В тот момент, когда пятнадцати минутная вздрючка старшины первой статьи Голобородько за бардак на камбузе походила к концу, вернулся посланный за менструацией матрос Рябов с пустым ведром. Голобородько, собственно, и не ожидал, что ведро при возвращении будет чем-то заполнено, поэтому он не удивился и попытался как-то просигналить Рябову, чтоб тот исчез из поля зрения, но Рябов, видимо воспринимая свою миссию на полном серьезе, как и положено по субординации, бодрым голосом обратился к Кузькину:
- Товарищ капитан первого ранга, разрешите обратиться к старшине первой статьи Голобородько?
- Обращайтесь, - ответил Кузькин усталым голосом, болеющего за дело командира и уставшего от полной нерадивости, лени и несознательности, вверенного ему личного состава.
- Голобородько повернулся к Рябову и попытался как-то лицом и жестами показать ему, что этот доклад в данный конкретный момент времени будет неуместен, но делал это он как-то нелепо, потому что надо было, чтобы капитан первого ранга не догадался в чем дело. Голобородько округлил глаза и прошипел «иди отсюда», но так тихо, что получилось что-то типа хриплого «и-и-от-сю-та». Видимо, от постоянного недосыпания матрос Рябов не понял выражение лица своего начальника и бодро отрапортовал, - товарищ старшина первой статьи ведро инструации достать не удалось, работница Васильева сказала, что энструация у нее будет пятнадцатого числа, и что она сможет дать только полведра, разрешите идти?
- Иди, - сказал Голобородько, тихим обреченным тоном, в котором уже слышалось понимание того, что вся предшествующая воспитательная работа была легким отеческим порицанием по сравнению с тем, что сейчас последует, - ведро оставь, - тихо добавил он, глядя как Рябов поперся к двери, все еще, не выпуская злосчастного ведра, как будто собрался так и носить его до пятнадцатого числа.
- Т-а-а-а-к, - раздался сзади голос капитана первого ранга.
Голобородько решил молча выслушать всю последующую воспитательную речь капитана первого ранга. Его любимые префиксы и суффиксы выстреливались как точки-тире из под ключа аса радио телеграфии.
- Да ты, йоптать, понимаешь, что это, ибенать, такое? – орал Кузькин. И сам же отвечал, - да это ж, йоптать, сексуальное домогательство.
- Я не домогался, трщ каперраг, я пошутил, - робко пытался оправдаться Голобородько.
- Ни хрена себе шутки, йоптать, - орал Кузькин, - а кто матроса Потапова месяц назад в инструментальную за разводным зубилом послал, он его там, ибенать, всю ночь искал, Ка-Вэ-Эн-щик хренов, юмор у него, блин, такой.
После окончания воспитательной работы и унизительных извинений перед работницей камбуза Антониной Васильевой, настала очередь матроса Рябова. Поставив его по стойке смирно, Голобородько гремел на него старшинским басом, - ты что, чмо деревенское, в школе не учился? Вам там что не объясняли, что такое менструация, придурок ты долбаный, какого хрена ты со своим докладом полез? Ну, нет у нее сейчас менструации, ну и хрен с ней, да пусть хоть климакс наступит!
Рябов, явно напуганный обилием незнакомых слов иностранного происхождения, пытался вяло оправдываться, - дак ить у нас в деревне менструации нет, откуда мне знать?
Голобородько махнул рукой, - ладно, все две недели, что мне тут до дембеля остались, будешь гальюны драить за незнание специальной терминологии.
А через две недели демобилизованный старшина первой статьи Голобородько уже ехал домой в поезде. Почти все время он задумчиво пролежал на верхней полке, вяло общаясь с попутчиками, думая о ней, об Антонине, о том, что случилось между ними так неожиданно и всего за день до демобилизации. Да, конечно, эта Антонина была лакомством для любого мужчины. Появилась она в их части примерно год назад: большая грудь, тонкая талия, широкие бедра, пышные волосы и большие глаза – словом, мечта всех матросов. Он слышал, что ее и на работу то брать не хотели, ну чтоб не дразнила личный состав попусту. Не раз она ему снилась в период нелегкого вынужденного воздержания, связанного со службой. Да, собственно, и женщин то у него не было раньше. В их деревне просто так нельзя, чуть-что, на следующий день вся деревня знать будет, девчонки себя блюли. А призвали его в восемнадцать, так и не удалось познать запретного. На службе тоже не получалось. В увольнения он ходил, но знакомиться с девушками стеснялся, да и что предложить, в кармане денег только на мороженое. Весь последний год службы он на Антонину поглядывал. А потом неудобно получилось - эта дурацкая шутка с ведром, ну надо ж такое, вот черт дернул.
Он уже смирился с мыслью, что вернется в свою деревню девственником, как и уезжал, но тут за день до демобилизации дежурный по части поднял его ночью.
- Голобородько, быстро на камбуз с отвертками и фонариком, позвонили оттуда, электрика опять барахлит, утром жрать будет нечего… ну давай-давай, живенько.
- Есть, - недовольно протянул старшина, быстро оделся и побрел на камбуз.
Электрика действительно не работала, выключатели никак не реагировали на смену положения. Он двинулся к распределительному щиту и тут услышал голос Антонины, - привет, старшина.
- Антонина Петровна? – удивился Голобородько, - а что вы… как вы тут?
- Да не пугайся ты, дежурная я сегодня. Когда, думаешь, мы жрать-то вам начинаем готовить - в пять утра, чего, не знал? Вот пришла, а тут ничего не фурычит, давай чини быстрей.
- Ну, хорошо, пойду на предохранители гляну.
Они шли вместе к распределительному щиту, по дороге старшина, пользуясь случаем, бормотал извинения, - Антонина Петровна, я еще раз хочу попросить прощения за ту глупую шутку, не знаю, как эта чушь мне в голову пришла, я честно… я больше никогда… шутка действительно идиотская…
- Заткнись, - сказала Антонина, когда они подошли к щиту, - это я рубильник выключила и дежурному позвонила, иди сюда, - и она кивнула головой на деревянный топчан.
- Вы… я… - бормотал старшина, пятясь назад, - что прямо здесь? Потом он обо что-то споткнулся и оказался на полу, а она вдруг оказалась рядом, и дальше он начал открывать для себя тот новый волнительный мир, где поначалу все поражает и удивляет новизной.
Он вспоминал на купейной полке ее тело, такое упругое и необычное. Его удивило, что на ней в тот момент были не колготки, а чулки, которые кончались где-то выше колен и больше ничего под платьем. Готовилась, что ли, или все время так ходит? И этот новый для него запах женщины, ее тело пахло телом, но совсем другим, не так, как пахнут пропотевшие матросские робы. Он помнил, как вначале он пытался ее поцеловать, но она отворачивалась, потом вдруг задышала, начала вскрикивать, а потом сама поймала его губы и страстно поцеловала, да так сильно, что они у него потом болели. Когда все кончилось, она почему-то плотно сжала ноги, как будто хотела что-то удержать внутри и сказала, - ну ты иди, я чуть позже, электрика в порядке, и не болтай лишнего.
- Да у меня дембель послезавтра, - сказал он.
- Ну, вот и отлично, желаю удачи, и не ищи меня, а мужик ты хороший, бабы тобой всегда довольны будут, я в этом кое-что понимаю.
Примерно через месяц Антонина Васильева и ее муж Игорь счастливыми вышли от врача. Наконец-то она наступила, эта такая долгожданная беременность, столько было попыток, и возраст поджимал, тридцать пять. Надо ж такому случиться – слабая подвижность сперматозоидов. Сам Игорь почему-то подвижный, а вот они, понимаешь, нет. Врач то таблетки прописывал, то давал какие-то дурацкие инструкции, типа, сжать ноги и попытаться удержать сперму как можно дольше. Антонина так хотела ребеночка, часами вылеживала со сжатыми плотно ногами, ничего не помогало, но вот, наконец, видимо, какой-то шустрик добрался до места. Теща Игоря, конечно, язва еще та, попыталась им праздник испортить, сказала, - ну что это за ребеночек будет, когда сперматозоиды еле хвостами шевелят. Но тут Антонина маманю то и срезала своей вежливой, но твердой фразой, - не волнуйтесь, мама, ребеночек будет здоровенький, я это точно знаю.