И много слов было уже написано, а к нужным меня, словно, не подпускает кто-то.
И знаю их, и слышу, и просятся они в строчки сложиться, теребят…
А не могу.
А тут еще ко мне тоска зеленая привязалась.
Словно кто бросил в меня горсть песка злого, горючего, нечистой силой в черный день ли, ночь ли, замешанного, и ядом скрепленного.
И потек песок этот – песчинка за песчинкой – по всей моей правой стороне.
Сначала я этого и не заметила даже.
Хотя, точнее сказать, значения не придала. А было так.
Лето нынче стояло волшебное. Ласкало солнышко наши северные леса и реки, поглаживало, словно от беды отодвинуть хотело, отвлечь.
А беда вся была на юге.
Мучили и убивали, огнем заживо сжигали там русских людей пришельцы незваные.
И помочь было некому.
Один вызвался было, да укоротился быстро. На полшажка и хватило – Крым вернуть.
А люди-то поверили уже, рванулись навстречу…
Да куда там!
Не сдюжил. Или помешал кто?
Только ни подмоги не получили, ни защиты обещанной: мол, ни одного русского в обиду не дадим!
Дали.
И не одного, а тысячи.
Ни для кого исключений не сделали – ни для стара, ни для млада.
И застонала вся Русская Земля, как в стародавние летописные времена от монгольской дикой орды-оравы, которую татарвой еще называли.
И стон этот слышали все.
Но не осталось у народа к этому времени сил.
Старикам с места не встать.
Молодые рванулись было на подмогу, да все полегли, кто храбрый был. Все…
И вот, в разгар этих денечков иду я с Марусей вдоль Фонтанки. Погода – залюбуешься.
Смотрю, навстречу странные идут.
Рога на них вроде клоунских, одежды невнятные, как пыль серая, на спинах что-то неясное – не то рюкзачки, не то горбы.
Да вот только росту они великоваты для горбатеньких-то. Тех росточком судьба не балует.
И над одним флажок торчит. Черный, а на нем белым нарисованы череп да кости.
Удивилась я, гляжу в оба глаза, а они прямо ко мне и поворачивают. Словно притягиваю я их, что ли.
Крутанулась я к Марусе:
– Смотри, диво какое по Фонтанке бродит!
Только сказала, а уже чувствую, словно кто ноги мои опутал. Шагнуть не могу. И упала. Лежу, ничего не вижу, темно в глазах-то.
"Только – думаю, – Не шевельнули бы меня. Не тронули."
А они ко мне наперебой: может помочь чем, может "скорую"…
Я шевельнуться не могу – ребра сдавились, и дышать нечем.
А в глазах немного яснее стало. Головой я вроде как не ударилась.
Отлежаться надо. Дышать начну, а там и встану.
Смотрю, на земле-то лежа, и вижу, Марусю мою брезентовым бичом к дереву примотали. Да туго так. Она рвется ко мне, а даже гавкнуть не может – туго так прикручена.
Я говорю им:
– Идите к узбекам в магазин через дорогу, воды мне принесите. Скажите, тётя Саша упала, они меня знают, дадут воды. И собаку мою срочно распутайте!
На собаку они не отреагировали, а за водой, вижу, кто-то побежал.
И то слава Богу!
Гляжу, а Маруся моя лапы уже надорвала, на одной привязке горлом висит, и голоса нет, сорвала, видно.
Ко мне молча рвется, а дотянуться – никак.
Разлучили нас.
Это она сразу, раньше меня поняла. Не ожидала, что так скрутят, все ко мне рвалась. Да вот силушку свою не дооценила.
А помочь некому.
Скрутили голубушку.
У нее характер добрый, плохого ни от кого не ждет…
Беда, да и только.
Принесли рогатые пираты воды. Узбеки наши из магазинчика прибежали.
Я им на Марусю показала.
Поняли сразу. Кивнули, распутали, сели вокруг меня:
– Не надо сейчас двигаться, – говорят.— Рано. Надо полежать еще немного.
– Да, – говорю. – Это правда.
"Пираты" исчезли куда-то, только рога за поворотом мелькнули.
Да кого только не встретишь в Санкт-Петербурге в пору белых ночей. А про черные вообще молчу.
Так вот, отлежалась, отдышалась я. Маруся тоже, вроде, в себя пришла.
Посидели мы еще у речки минуток несколько, домой пошли.
Так всё ничего, только ребра долго болели, да рука правая – тоже.
А потом вдруг как бы вторая волна на меня пошла. Вести с Юга одна другой краше. А тут Наш-то тому бандиту, который Киев захватил и над людьми измываться принялся, говорят, руку подал…
И вот, пошла у меня тем черным песком колдовским по телу странная болезнь.
Как бы каждый день, каждый часок кто силы из меня отсасывает, ну как комар какой ненасытный. Или клещ.
И как от него избавиться, не знаю.
А тут еще увидела где-то картинку живую с того же Юга.
Базарчик маленький. Лавки пустые. А в центре старики бродят. Словно уже и не ждут ничего, а надеются в тайне.
И собаки лежат. На площади этой базарной. Эти уж и не ждут. Одна надежда на стариков.
Но те и те знают, что бросили их.
Предали.
И горько так стало. И помочь им нечем.
И совсем уже ходить перестала, и вся моя правая сторона как бы отмирать начала. Да не просто так. А через боль. Да такую, что криком кричи – не вынести молча-то…
А тут праздники, Рождество. Раз в году даже самые забывчивые вспоминают.
А я уже и говорить стала чуть не шепотом.
Позвонила Марина – Эдит Пиаф нашего «Резистанс», когда мы дружно пытались свой 55-й дом от захвата отстоять.
Рассказывала я вам как-то об этой эпопее. Скульптор она. На Ломоносовском Императорском – кем-то уже прихваченном – Заводе работает.
Это она, Марина-то наша, создала собственными руками, из души своей выткала танцующую скульптурку Андрея Миронова, которая стала национальным призом у театралов.
Талантливый она человек. Редкостный. Гордимся мы ей. Так, по-тихоньку…
Позвонила она, чтобы с Рождеством поздравить.
Послушала мои ответные поздравления, да говорит:
– Вы лежите-ка. А мы к вам сегодня вечерком заглянем. Нам по пути.
Признаться, никого я уже и видеть не хотела. Сил не было. А слабой показываться людям не привыкла.
Зашли они к нам. Чайку попили. И ушли.
А перед уходом Марина и говорит мне тихонько так:
– Поболели и хватит. Пора за дело браться. А на Юге у нас всё наладится. Всё будет, как надо.
– Как? – спрашиваю.
– Да правильно будет. По-нашему. По-людски.
А мне вдруг и вправду полегчало. Еще бы Марусе ноги подправить. Надорвалась она тогда, когда черти ее к дереву прикрутили.
Надорвалась, вырываясь.
(Бабушкины сказки)
Санкт-Петербург