Ах, каким парнем был Саша Куркин!
Вроде и росточком невелик, а посмотришь на его круглое, синеглазое, курносое личико и глаз не оторвешь. Прямо «русский Ваня – Иван Бровкин!». Приглянулся он в армии высокому начальству, и привезла его судьба на трофейном лимузине в Тегеран. Выбрал сам чрезвычайный и полномочный посол СССР в Иране.
Сидел Саша за рулем орлом, мог при случае развеселить свое начальство. Анекдотец рассказать или случай какой. Да и сам заразительно хохотал над любой шуткой. Нравился он послу, и служба Саше нравилась. Рулит по Тегерану, мурчит песенку, а сзади за шторками шеф сидит. Бумажки свои смотрит.
Как-то по весне, в выходной день. отправил он Шуру на рынок. Купить фруктов, апельсин - мандарин. Подъехал Саша к рынку. Вышел с важностью из черной, блестящей машины. Сам ладный, подтянутый красавец. Мужская половина рынка, конечно на машину глазеет. Пальцами тычут, лопочут, языками цокают. Ну, а женская половина шофера ест глазами сквозь чадры. Куда Шура повернет, туда и их головки, как подсолнухи крутятся. Закупил он все по заказу. Отнес корзину в машину и в туалет захотел. Тут надо сказать и интерес почти исчез, все своими делами базарными занялись. Кое-как протолкался до туалета, стоявшего далеко на отшибе. Справил нужду. Вышел и видит, кивает ему стройная, под чадрой ираночка. Зашли за угол. Он ей знаками:
- Стой тут. Жди.
Пока шел к машине все обдумал. Увезу её за город и там свои молодые дела обделаем. Весна! У природы все топорщится! На такое дело и полжалованья не жалко. Нельзя такой «Персик» не попробовать! Лихо подкатил, открыл дверцу, она на ходу уюркнула.
-Вот, что любовь делает! Ничего не боятся!
Чем занимались за городом прямо в машине за шторками, можно только догадываться. В ногах со свечкой никто не стоял. Вернулись в город. В каком-то переулке на ходу она выпрыгнула. Все чин чинарем. Шито – крыто. Приехал в посольство, отдал корзинку. Утром посол вызывает его в кабинет на ковер. Зашел. Руки по швам, грудь вперед, смотрит в глаза, не моргая.
- Где, вчера был? Мать перемать?
- Как, где? На рынке. Корзинку Вам привез.
Тут посол без дипломатических хитростей, карточки веером по столу. А на фотках – солдат Шура с «Иранским персиком» во всех видах.
- Ты, что сдурел? Подо мной стул скрипнет, а в Москве уже знают!
Ты же, идиот, контакты с врагами налаживаешь?
Шура не растерялся:
- Виноват. Но я же её, то есть врага победил! Вот сверху лежу. На фото видно. И контакт, такой хороший получился! Дым пошел!
Рассмеялся посол. Погрозил пальчиком:
- Если победил, на первый раз прощаю, но в следующий под трибунал пойдешь, сукин ты сын.
Где, как и когда нашли друг друга мои соседи Шевцова Нюра и Куркин Александр Потапич мне неизвестно. Были они странной парой. Она худощавая, высокая, сильная и выносливая как лошадь. В молодости была крепкой девахой. За 15 минут грузила на току одна машину зерна полутораведерной лопатой. С виду грозная, могла и в центре станицы, и в магазине сцепиться с какой-нибудь женщиной. Наорать, обматерить, опоносить. Он низенький, толстенький, круглолицый с хитрой улыбкой знатный выпивоха, по прозвищу «Лопаёк». Соответственно и супружницу звали «Нюрка Лопаиха». Детей у них не было.
По молодости Нюра была без ума от своего счастья. Такого парня себе отхватила! Хоть и на полметра ниже, да в кровати это и не видно. Тут рост и возраст значения не имеют.
А Саня был, как бы это сказать? Немного с придурью. Считал, что не обученная мужем жена, как кобылица необъезженная. В любой момент взбрыкнуть может. Когда приходил домой с градусом внутри, занимался её воспитанием. А как бить воспитывать, если он до лица её, только если хорошо подпрыгнет, мог достать. Безвыходных ситуаций для Лопайка не было. Вставал посреди комнаты на табурет и кричал:
-Нюрка! Иди суда!... Иди суда, Каланча чертова!
Ослушаться своего супруга казака Нюрка не могла и боком, боком подходила к табуретке:
-Чаво, табе?...
Лопаек хватал рукой за косы, пригибал голову, качая в разные стороны:
- Муж пришел, а ты и стол не накрыла?
- Я табе в летней кухне накрыла. Щец налила. Иди Саня поешь.
Тут Лопаек, опасаясь грохнуться с табуретки, отпускал её космы.
- Чево сразу не сказала? Урок окончен.
Если Нюрка первая приходила с работы и успевала управиться по хозяйству, то встречала пьяного Лопайка на крыльце. Материла, распалялась и отправляла его туда, откуда пришел. Спорить он не мог, язык ему уже не подчинялся. Кое-как разворачивался и устраивался спать в летней кухне или в курятнике, куда его заносили ноги. Но если он крепко выпивши приходил домой первым, то уже он выгонял супругу с крыльца. Так и шла у них война с переменным успехом. Однажды пришел сильно пьяный поздним вечером, когда уже стемнело. Взобрался на крыльцо. Зашёл в хату, и тут на пути встала «Нюрка». За «Нюрку» он принял в потемках длинный, белый полотенец, висевший на железной грядушке кровати.
-Нюрка, уйди!
– попросил он по-хорошему полотенце. «Нюрка» молчала.
-Уйди Нюрка! Убью!-
второй раз предупредил он. «Нюрка» непоколебимо стояла на страже его мягкой перины.
-Молчишь? Ну, получай!
- со всего маху вдарил «Нюрку» кулачищем.
Ребра у «Нюрки» оказались железными. Разбил в кровь пальцы, рука опухла, и две недели не мог взять в правую руку стакан с водкой.
Дома Нюра с Лопайком как-то ладили, а вот на людях она его постоянно воспитывала. Если задерживался с друзьями после работы где-нибудь в компании любителей самогона, она грозно вышагивала по улицам станицы, одной ей известным маршрутом. Находила загулявшего мужа, гневно матом объясняла его ничтожность. Властно хватала жилистой рукой за ворот и конвоировала, выписывающего ногами кренделя супруга, до дому. Желающие могли бесплатно посмотреть этот спектакль.
Однажды ему все-таки удалось восторжествовать. Пошел с друзьями выпивать на речку Медведицу. Ей кто-то «по дружбе» донес, где её благоверный.
Она схватилась и попылила с костылем по дороге, полнясь гневом.
Компашка издали узрела его дражайшую «Половинку», похватали бутылки, рюмашки, кинули в мешок одежду и закусь. Переплыли от греха подальше на ту сторону Медведицы, чтобы не портить себе праздник души. Нарочно сели у берега на видном месте и продолжили пирушку. Надо было видеть ярость «Лопаихи», когда она металась по берегу, призывая громы и молнии на головы этих проклятых пьяниц, алкашей, грешных, проклятых богом ничтожных изуверов.
Плавать с детства не умела. Забредет по колена, костерит на чем свет стоит, а дальше идти боится. Глубоко. Вот он, изверг, прямо на глазах изгаляется. Чокается, пьет, а она ничего не может сделать.
Тут её осенило, что в пяти километрах выше по реке есть брод у хутора Горин. Она же сама с этого хутора! Крутанулась, и бегом вдоль берега туда.
Вмиг пролетела 5 километров, и хоть вода доходила ей до горла, перебрела. С каким торжеством налетит на этих несчастных, потерявших всякий стыд алкашей, она коршуном и как получат они от её рук справедливое возмездие, можно было только догадываться. Отольются издевателям все её страдания и мучения. Пронеслась, как буря по береговым кореньям и поваленным деревьям к месту поганого сборища. Каково же было её удивление и разочарование, когда застала она только берег загаженный скорлупой от съеденных яиц, огрызками огурцов и пустыми бутылками.
Сашка, хоть и был пьяненький, но смекнул, куда побежала Лопаиха. Разнес по последней рюмашке, и налегке переплыли обратно, держа в одной руке одёжу. Взбодрились и пошли в станицу пировать дальше. Нюра с расстройства покидала порожние бутылки в воду и в растрепанных чувствах пошла в хутор Горин, ночевать к племяннику. Сил гоняться за своим «дураком» (одно из нежных имен мужа) у неё уже не осталось.
В другой раз Лопаиху племянник позвал к себе на свадьбу в хутор Горин. Нюра купила водки, покидала в сумки всякой закуски. Нагрузила сумками мужа и пошли к Медведице. Лето. Жара. Пока дошли Александр Потапич запарился.
На «Голом Яру» увидели Малодельского рыбака на лодке. Лопаек попросил Костю перевезти их на ту сторону. Тут же Потапичу пришла в голову простая и гениальная мысль. Зачем тащиться по жаре ещё 3 километра в хутор Горин? Вот она водочка голубушка у него в сумках. Он убедительно доказал своей Лопаихе, что нужно её одну без сумок перевезти на ту сторону. Плавать она не умеет. Если поедет с сумками, не дай бог лодка перевернется? Она-то черт с ней. А вот водку ежели утопит, не прощу.
- «Переезжай одна, потом он меня с сумками перевезет» - ласково попросил Лопаек.
Рыбак Костя перевез супругу, и когда вернулся, Лопаек уже распотрошил сумки. Налил два стакана. Чокнулись. Выпили. Закусили. Нюрка, поняв, что супруг её вероломно обманул, суетливо забегала по тому берегу:
-«Санькя! Санькя! Нас люди ждуть!»
-«Ничаво. Подождуть»
- резонно отвечал Саня, наливая по второму стакану.
- «Ах, ты паразит! Бессовестная твоя рожа! Что - ж ты водку свадебную трескаешь!»
- разорялась Нюра.
-«А, я её и должен пить. Для тово её и нёс!»
- объяснял он Косте.
Тут Нюрка от слов решила перейти к делу, и побежала к броду через Медведицу. Друзья тоже не дремали. Собрали сумки, и пошли в лес. Костя предложил спрятаться на острове, посреди лесного озера. Тут она нас в жизни не найдет, порешили дружки. Закатали штаны, перебрели мелкую музгу. Сели продолжать пирушку прямо в камышах. Пока Нюрка добралась, успели тяпнуть ещё несколько стаканов. Забыли о конспирации, загомонили. А слух-то у Нюрки хороший. Прямо по их следам и перебрела на остров. Раздвинула камыши, и увидели друзья-товарищи лик своего сурового возмездия.
У Лопайка была своя жизненная философия. Он рассуждал:
- «Если я выпил пару стаканов, то я сам себе хозяин».
Спрашивал и сам себе отвечал:
- «Кто имеет право после того, как я выпил два стакана мной командовать? Да, никто!».
Бросал работу и уходил. Никто и ничто не могло остановить его в этот момент.
В летнюю страду, когда полным ходом шла уборка, затеяли комбайнеры выпивку.
«А, что? На комбайнах пусть штурвальные поработают. У кого жена, у кого сын. А мы имеем право отдохнуть в лесопосадке после трудов праведных»
- рассудили они.
И понеслось. Уселись в тенечке, в кустиках лесопосадки. Только успевали опоражнивать бутылки. Всё выпили, опять послали гонца на мотоцикле в станицу. Привез. К обеду окончательно окосели. Лопаек уснул за мотоциклом. Другие расползлись и улеглись рядом по кругу. Только бригадир, коммунист Чернорубашкин ещё сидел, привалившись спиной к дереву, и дремал, опустив голову. Кто-то донес руководству. Примчался на стан совхозный «Козлик». Из него вылезли директор , парторг, председатель профкома. Осмотрели живописную картину. Парторг подступил к Чернорубашкину:
- «Кто организовал пьянку? Ты коммунист! Бригадир! Сколько выпили?»
Чернорубашкин поднял осовелые глаза:
-«Скока выпили? Щас пощитаю».
У него не было сил подняться, но так как был разливающим, то нашарил у себя за спиной в траве пустую бутылку. Выставил у себя между ног и сказал:
«Раз!»
Достал вторую:
«Два!»
Потом третью, шестую, девятую…
Парторг понял всю абсурдность ситуации и закричал:
-«Хватит комедию устраивать! Тут совхозное поле, а не арена цирка!»
Директор с усмешкой смотрел на происходящее. Подошел Павел Макаров. Он был потрезвее, поскольку не имел штурвального, и хоть выпивал, но продолжал работать. Стал оправдываться:
-«А, что? Все комбайны работают. Нормально. План выполняем».
Партбосс уже начал визжать:
-«Нормально? Все пьяные валяются – это нормально?»
От крика проснулся Лопаек, или как его ещё называли по отчеству «Потапич». Встал. Пошатываясь, подошел. Похлопал бессмысленно глазами, пытаясь понять, что происходит. Ничего не понял. Шагнул к высокому директору. Дернул плечиком. Вывернул, как-то по петушиному голову, приблизив свое лицо к его лицу . Неожиданно тонким фальцетом пропел:
«Ку-ка-ре-ку!!!»
Тут же свалился и захрапел. Директор согнулся пополам, схватился за живот и затрясся от беззвучного смеха. Зарыдал. Еле-еле успокоился. Махнул рукой.
- «Поехали отсюда. Завтра разберемся».
С Сашей Лопайком, мне пришлось работать год в стройбригаде в 1967-1968 году. Плотничали. Плотник неплохой и безотказный. Было ему уже за пятьдесят. Большой любитель выпить. Находил взаимопонимание с любителями зеленого змия здесь же в бригаде. Обычно брали с утреца пару пузырей вина на троих. Похмелялись и работали до обеда. После обеда или опять соображали или терпели до вечера. Над Лопайком беззлобно подшучивали (ну не могли казаки без этого), а он и не обижался, только ещё больше краснел и посапывал носом. Утром на работу приходил бодренький, глазки сверкали, приветливо и хитро улыбался. Если не было денег, мог денек другой и потерпеть без спиртного.
Однажды Лопаек пришел на работу утром грустный и расстроенный. Мы подошли с расспросами:
-Что случилось? Почему такой невеселый?
Потапич нехотя ответил:
- Беда у меня, братцы. Половина курей сдохла. Эх! Выпить ба щас с горя!
Посочувствовали. Посчитали в ладонях медяки. Послали самого молодого и резвого в «Кусачку». Так называли острословы нашу «Закусочную».
Поинтересовались:
- Сколько же курей у тебя было?
С невыразимой печалью и слезами на глазах, Потапич вымолвил:
-Две.
Пару секунд молчали, деля пару кур пополам, потом грохнул хохот. Радостно смеялся и Лопаек, довольный, что насмешил бригаду, а главное, что привезут винца. Кто-то предложил назвать это – «День похорон Лопайковой курицы».
Хотя может курица и не сдохла? Он и соврет – недорого возьмет. Вечно какую-нибудь хреновину выдумает. Это же Лопаек!
Я уехал учиться в институт, а через несколько лет узнал, что умер Лопаёк. И все поразились горю Нюры Лопаихи. Она каждый день приходила на кладбище. Поставила ему красивый памятник с овальной фоткой. С фотографии смотрел когда-то улыбчивый, веселый Саша Куркин. Могилка была необычайно аккуратно ухожена. Усыпана чистым песочком и обсажена цветущими все лето цветочками. Не видел я на кладбище более красивой и ухоженной могилы. Нюра пережила Сашу почти на тридцать лет. И пока была в силах ходить, Сашина могилка сияла. Когда Нюра стала совсем плохая, племянник забрал её к себе. Похоронил там же рядом с могилой матери и родни. Так и расстались - могила Саши Лопайка на одном берегу Медведицы, а Нюры Лопаихи на другом. Может, на том свете найдут друг друга? Все же недалеко.