Невыдуманные истории на грани юмора и трагедии

 
1. Жана умерла
2. Товарищ майор, вы арестованы.
3. Погоня за Сириусом
4. Экипаж, в чём дело?
5. Добросался.
6. Нестандартный полёт.
7. Герои, разгильдяи и воздушные хулиганы.




                ЖАНА  УМЕРЛА
 
      
 Командир самолёта Ан-2 пилот первого класса авиации специального применения Василий Бачурин работал в этой должности уже много лет. Так много, что и сам уже забывать стал, в каком же году он заканчивал одно из училищ гражданской авиации в далёкое теперь уже советское время. В то ещё время, когда училищ таких в бывшей стране с аббревиатурой СССР было около десятка, и каждое выпускало в среднем ежегодно не менее полторы тысячи лётчиков и других авиационных специалистов для 15 республик империи, да ещё и для бывших стран социалистического лагеря, впоследствии дружно из него сбежавших. Но, тем не менее, их вечно не хватало. Были причины таких нехваток. И одна из них та, что государству было плевать, зачем они учились и куда дальше пойдут, проработав, год-другой, по распределению. Ими особо никогда не дорожили, зная, что на смену придут другие выпускники. Это касалось, в основном, инженерно-технического состава. С их образованием, квалификацией и дисциплиной такие кадры брали на любых заводах. Авиация и военка - оборонка, известно, были родные братья. А в СССР почти все большие заводы работали на военные заказы. Ну а авиационных специалистов – и лётчиков в том числе – готовили в их училищах и институтах по требованиям военного времени, по окончании присваивая им воинские звания лейтенантов. Хорошо готовили.
 Но авиационные техники и инженеры, поработав в авиации и убедившись, что ловить в ней нечего, переходили на заводы. И их с удовольствием брали туда. А там и работа проще, и дома всегда жили. Без всяких многочисленных командировок, как в авиации. Да и зарплата не меньше, а кое-где и больше. Ну и жильё быстрее давали, – тогда ещё, казалось многим, якобы, бесплатное, очередь, на которую – как повезёт – можно ждать два-три года. Максимум пять, а не десять и более, как в авиации.
 Увольнялись и уходили искать лучшей доли инженеры и техники, но куда пойти лётчику, умеющему только эксплуатировать самолёты в воздухе? И если кто-то из лётчиков и уходил из авиации, то, как правило, прощался с лётной работой навсегда. И потому уходили добровольно единицы, в основном люди, попавшие в авиацию случайно и занимавшие в ней не свою колею. С такими людьми расставались без сожаления.
 Бачурин родился в простой колхозной семье в деревне, расположенной недалеко от аэропорта, где день и ночь гудели взлетающие и заходящие на посадку самолёты. И потому многие мальчишки его возраста, провожая взглядом улетающие в дальние края самолёты, мечтали стать лётчиками. Жажда стремления в небо усилилась с тех пор, когда в отпуск прибыл единственный из их деревни парень – полярный лётчик - Валера Провоторов, бывший выпускник их небольшой школы. Его рассказы о полётах в белом безмолвии, полярных станциях, громадных – не то, что на их пруду - льдинах и белых медведях окончательно покорили умы мальчишек.
 Поступать в лётное училище поехали пять ребят из их выпускного класса. Но строгая медицинская комиссия забраковала всех, кроме него - обрусевшего татарина Василия Бачурина. Так он стал курсантом, а уже через несколько лет и лётчиком – офицером ВВС запаса и вторым пилотом самого универсального в мире самолёта Ан-2 с перспективой переучивания на любой другой самолёт.
 При распределении многие просились в свои родные края. Удовлетворили и просьбу Бачурина, поскольку совсем рядом с его деревней был большой аэропорт, с хронической нехваткой пилотов почти на все типы самолётов.
 Шло время. Многие его коллеги переучились на другие самолёты, прожив в общежитиях и на съёмных квартирах с семьями много лет, получали, наконец, свои квартиры. Василию же квартира не светила, его даже на очередь не ставили, поскольку у него рядом с аэропортом был свой – считалось – а не родительский дом. Большой дом с большим приусадебным участком и роскошным садом. В начале восьмидесятых, после смерти Брежнева, преодолевая многочисленные советские НИЗ_ЗЯ (почему непонятно, но это было действительно нельзя), правдами и неправдами он с родителями надстроил второй этаж и привёл туда молодую жену. Это была его одноклассница, работавшая в колхозе бухгалтером. Молодой её можно было считать с большой натяжкой, ибо шёл ей уже четвёртый десяток. Как и Бачурину. Но, как сказал бы философ, жизнь удалась. Поздние браки, иногда, бывают на редкость стабильны. Его некоторые коллеги давно развелись и женились на других, выплачивая, бывшим жёнам, двадцать пять процентов зарплаты. Были такие, что отдавали и тридцать три.
 А у Бачуриных через год родился сын, в котором бабки и деды с обеих сторон души не чаяли.
 В колхозе Василия давно уже считали своим летающим механизатором. И если возникала необходимость обработки полей с воздуха, агроном с председателем ехали не в аэропорт, а прямо домой к Бачурину с бутылкой водки. И уже на второй день за околицей садился на им же подобранной когда-то площадке, оборудованной под полевой аэродром, самолёт под его управлением. Нет, всё делалось законно, а бутылка – это традиция. Бачурину отдавали заявку, и он дальше всё оформлял сам. И уже к вечеру, получив задание, вылетал в родное село, лёту до которого от аэропорта было три минуты.
 И работал бы Василий, давно наплевав на переучивание, долго и счастливо, если бы не нагрянул ельцинский вселенский бардак. Но он нагрянул и оставил авиацию без работы. Многие лётчики, оформив пенсии, увольнялись и уходили искать счастья в других структурах. Кто в коммерческих заведениях, кто-то устраивался просто сторожем-охранником, кто-то таксистом. Жить-то как-то надо было. Ибо на ельцинскую пенсию, как Василий прикинул, с трудом можно было прокормить лишь их пса по кличке Лонжерон, когда-то взятого им ещё щенком, как отбракованного, из псарни службы охраны аэропорта.
 Василию с женой работу искать было не надо. Ещё в конце восьмидесятых они, видя пустеющие со скоростью приземляющегося самолёта, полки магазинов, стали развивать подсобное хозяйство: разводили свиней и кур. На советские НИЗ_ЗЯ уже никто не обращал внимания. А вскоре их все отменили и предпринимательство стали поощрять и даже давать кредиты. Чем и воспользовалась многоопытная жена бухгалтерша, имевшая связи в банке. На них закупили материалы для расширения домашней фермы. За кредит Василий расплатился, шутя, за четыре месяца, ибо тарифы и расценки росли в то время быстро и хаотически. Но росли и зарплаты. На что-то, как например, на продукты росли быстро. А вот на строительные материалы сохранялась ещё советская инерция. В СССР такой кредит ему бы пришлось выплачивать несколько лет. Да, философ наверняка бы сказал, что на фоне всероссийского бардака и обнищания населения, у Василия жизнь удалась. И добавил бы, что, тем не менее, для этой удачи надо много работать. Короче, Василий стал фермером. И в этом ему хорошо помогали его и родители жены, с детства привычные к сельскому труду.
 И всё бы ничего, если бы в один прекрасный день у Василия не умерла… жена.  Нет, она конечно не умерла. Но… умерла.
 А всё дело в том, что Василий с экипажем неделю назад работали на десикации подсолнечника в одном из ещё не окончательно развалившихся колхозов. Авиационные химические работы стали теперь большой редкостью. Да и работы-то там для самолёта на несколько часов было. Но по укоренившейся с советских времён привычке, когда в некоторых хозяйствах самолёты от весны до глубокой осени работали, председатель спросил, чего они хотят за свою работу? Как это чего? Мясо, конечно. Уж очень оно в городе дорогое. Но Василию мясо не надо, своё есть. И он спросил:
 - А что-то ты нам говорил, председатель, когда прилетели, про элитных свиноматок?
 - Да купили мы два десятка породистых. Говорят, как кошки поросятся. И помногу. Но они ещё маленькие.
 - Маленькие? Но они же быстро растут. Не подаришь одну?
 - Эко! – удивилось начальство. – На кой чёрт это тебе?
 - Родители мои свиноводством занимаются. Ферма у них небольшая. Или продай. Чай спишешь на падёж одну-то особь!
 - Списать-то не проблема, - почесался председатель.
 Вскоре сделка состоялась. Председателю слили из баков самолёта двести литров бензина для его автомобиля. А взамен он привёз в картонной коробке чистенького беленького поросёночка, размером со среднюю собачку, с закрученным в колечко хвостиком. А в своих документах для отчёта лётчики написали максимальный перерасход топлива из-за сложности обрабатываемых полей, чтобы списать подаренный начальству бензин.
 - Красивый! – умилился Василий, глядя на повизгивающее животное. – А это что у него на ухе?
 - Не у него, а у неё. Это личный паспорт. Привесы суточные тут пишут и прочее. Тут и имя есть. Этого вот, вернее эту, Жана зовут. Учти, её ещё молоком подкармливать надо.
 - Подкормим.
 Спокойная на земле, в полёте Жанна стала страшно визжать, перекрывая гул двигателя, норовила выпрыгнуть из предусмотрительно связанной коробки и успокоилась только на стоянке, когда двигатель выключили. Уже через час Бачурин был дома.
 - Вот! – открыл он коробку перед домочадцами. – Одна целое стадо наплодит. Заграничная. Жана зовут.
 И зажила Жана на новом месте. Но прожила недолго. Через неделю стала отказываться от пищи, потом слегла. Василий не отходил от своего приобретения. Пришёл ветеринар и развёл руками.
 - Заграничные – они все нежные. Не то, что наши поросята. Умрёт! – уверенно сказал он.
 Наутро Жана умерла. Расстроенный Василий пошёл в дальний уголок подворья копать могилу, совсем забыв, что ему нужно ехать на работу. Накануне командир эскадрильи назначил разбор полётов. Вспомнил только, когда закопал труп. Но разбор уже кончился. И он на работу не поехал, мудро рассудив, что разбор – это не полёты. Обойдутся без него.
 Но на работе командир эскадрильи заинтересовался, почему его не было.
 - Бачурин не звонил? – спросил он своего начальника штаба, обрусевшего армянина по фамилии Айрапетян, бывшего инженера по радиооборудованию самолётов. – Четыре дня отдыха ему мало было?
 - Нет, не звонил! - ответил тот.
 - Так позвони ему, узнай, в чём дело? Совсем обленились…
 Айрапетян хоть и был обрусевший, но говорил с заметным акцентом, который всегда усиливался при волнении.
 - Бачурин! – весело закричал он в трубку, набрав номер.  – Ты зачем на разбор не приехал? Хочешь, чтоб командир тебе клизма делал, да? Что скажешь?
 Несколько мгновений Айрапетян слушал трубку, и лицо его принимало испуганно - недоуменное выражение. Потом он воскликнул:
 - Жена умерла? Когда? Час назад похоронил уже? Ай, какой беда! Какой большой беда! Три дня всего болела? И скоропостижно… Понял, понял тебя! Поминка будешь делать сейчас? Конечно, дорогой, я передам командиру. Зачем извиняешься, не надо.
 - Что там у него случилось? – спросил командир. – Чья жена умерла?
 - У Василия жена умерла, - положив трубку, растерянно сказал начальник штаба. – Болела немного и умерла. Только что похоронил.
 - Странно! – сказал находящийся тут же его второй пилот. – Когда мы с химии прилетели, я к нему поросёнка завозил на своей машине. Жива она была и здорова.
 - Какого ещё поросёнка?
 - Маленького. Он его в колхозе взял. Мужик-то Вася хозяйственный. И жена такая довольная была, всё смеялась и гладила его.
 - Василия?
 - Нет, поросёночка.
 - Смеялась, говоришь? Ты, Ашот, - повернулся командир к начальнику штаба, - ничего не напутал?
 - Зачем напутал? – вспыхнул тот. – Говорит, жена три дня болел и умер скоропостижно. – Не веришь – сам звони.
 - Ладно, ладно! Не до телефонов ему сейчас. Ты, Ашот, организуй некролог и список составь. Кто сколько может. Материальную помощь. Не будем традиций нарушать.
 Список Ашот составил быстро, озаглавив его: «Мат. помощь по случаю умирания жены Бачурина». И первым же прикрепил к нему денежную купюру. Заходили лётчики, читали, ахали, интересовались, как да что, и доставали деньги. Беда! А вот как писать некролог, Ашот не знал. Вспомнил, что на проходной иногда висели такие некрологи в чёрной рамке. И там всегда было слово «Соболезнование». Он придвинул к себе клавиатуру компьютера и начал тыкать в неё двумя пальцами: «По случаю умирания жены нашего командира Бачурина, лётчики нашего подразделения приносят ему большие соболезнования». Прочитав ещё раз творение, Ашот нажал на кнопку «Распечатать».
 - Вот, всё сделал! – протянул он листок командиру.- Вешать нада на доске объявлений.
 Командир прочитал и не сдержал улыбки.
 - По какому случаю, Ашот! По случаю случайного случая случился случайный случай, да?
 Этой тирадой он загнал мысли начальника штаба в тупик.
 - Зачем так говоришь? – обиделся Айрапетян. – Сам приказываешь некролог писать, а потом смеёшься.
 Командир взял ручку и написал на листке: «Коллектив лётного подразделения приносит соболезнование пилоту Бачурину В. А. ввиду трагической смерти жены Бачуриной А. Т.». И протянул Ашоту.
 - Вот так напечатай в трёх экземплярах. Один – у нас на доске приказов повесишь, два – на проходные.
 Вскоре некрологи висели на обозначенных местах. И через некоторое время все, кто знал Бачурина, узнали о постигшем его горе. Не знала об этом только сама жена Бачурина и её муж.
 На следующий день он сел в машину и поехал в аэропорт. Надо было ознакомиться с материалами разбора, который он пропустил, расписаться за приказы и узнать график дальнейшей работы. Уже на привокзальной площади его встретил авиатехник Зенкин и, поздоровавшись, произнёс:
 - Искренне соболезную, Василий! Как это случилось?
 - Что случилось? – не понял Бачурин. – Какие соболезнования?
 - Ну, как это, какие? - растерялся Зенкин. – У тебя же жена…
 - Что жена?
 - Ну это… того… умерла.
 - Что-о-о?? – Василий даже присел от такого нахальства. - Зенкин, ты, никак, с утра пораньше ЭАФ* глотнул? Чего несёшь? Ну и шуточки у тебя!
 - Ничего я не несу, - обиделся техник. – И ЭАФ не пил. Вон, - кивнул на проходную, - и некролог там висит.
 Василий молча направился к проходной. Некролог висел. Обрамлённый чёрной траурной рамкой. Бачурин два раза перечитал его, озадаченно поскрёб затылок, перечитал ещё раз, и воскликнул:
 - Ни хрена себе!
 И направился в подразделение, на ходу отмахиваясь от знакомых, пытавшихся соболезновать. Знакомые понимали: горе у человека. Каково же было его удивление, когда он, войдя в вестибюль здания, увидел на доске приказов точно такой же некролог.
 - Да что ж это такое! – воскликнул он и бегом бросился по лестнице на второй этаж в помещение эскадрильи. Рывком, открыв дверь, влетел в комнату. За своими столами сидели командир, начальник штаба. В креслах у стены сидели несколько лётчиков.
 - А вот и Бачурин!… - приподнялся из-за стола командир, собираясь произнести слова соболезнования, но замолчал на полуслове, увидев гневное лицо Василия.
 - Вы! – обвёл глазами Василий сидящих людей в комнате, даже не поздоровавшись, - вы, что тут спятили от безделья? Кто это выдумал?
 У командира эскадрильи у первого закрались смутные подозрения.
 - Подожди, Василий. Сядь, успокойся. Кто что выдумал?
 - Да с некрологом этим. Кто это выдумал?
 - Никто ничего не выдумывал. Ты же сам говорил, что  твоя жена умерла.
 - Я так говорил?! – обескураженно воскликнул Василий. – Я свою жена похоронил?! Когда? - От волнения он перешёл на татарский диалект. – Кому я так говорил? Я что, дурак так говорить, да, если жена не умирала?
 - Да вот ему же говорил, - командир кивнул на начальника штаба. – Скажи, Ашот?
 - Говорил, - кивнул тот.
 Василий удивлённо посмотрел на Айрапетяна и воскликнул, ещё больше приходя в возбуждение:
 - Я так говорил? Ашот, что ты говоришь? Я такое говорил тебе, что жена умирала? Когда я такое говорил?
 - А с кем я по телефону разговаривал?- ехидно спросил Ашот. – Ты сам и говорил, что умирала. И что хоронил её и поминка делать будешь. Кто так говорил? Скажи?
 Несколько мгновений Бачурин, наморщив лоб, раздумывал, затем лик его посветлел, и он вдруг схватился за голову.
 - Ё – моё! Ашот, я говорил, Жана умирала. Разве она жена? Она человек, скажи?
 - А… кто? – ещё с ехидцей, но уже и с сомнением в голосе спросил Ашот. – Кто она тебе? Любовница, да?
 - Жана – это, маленькая такая свинья, а жена – это жена! - разъяснил Бачурин.
 У начальника штаба при упоминании свиньи глаза на лоб полезли. Спятил Василий после похорон от горя.
 - Какой свинья, Василий? Ты что говоришь? Многа поминки делал, да?
 - Обычный свинья. Маленький. – Василий нагнулся и показал ладонью от пола. – Вот такой! Жана зовут. Что не понятно? Болела и умерла. Я и сказал тебе, поминать буду. Что не так сказал? Но зачем некролог писать? Что людям говорить буду? Бачурин дурак, скажу! Да?
 - Ё - моё! – теперь схватился за голову Ашот. – А… жена где твоя?
 - Да уж не на кладбище, - искривился Василий в ехидной улыбке.
 - Так значит, умирал твой маленький поросёнок по имени Жана?
 - Выходит, так!
 - А ты мне не говорил про поросёнок. И я-то думал, твой жена умирал, Василий! Какой горе… Сам говорил, болела недолго… Вот и деньги собрали, - кивнул Ашот на лежащий на столе список. Затем вскочил из-за стола и бросился обнимать Бачурина. – Извини, дорогой! Прошу, извини! Какой радость, что жена живая!
 Лётчики народ весёлый. Через минуту все присутствующие, несмотря на некоторый драматизм ситуации, буквально икали от смеха. И только Бачурин и начальник штаба обескураженно смотрели на веселящихся коллег. А потом и сами начали смеяться.
 - Ты уже арака кушал на поминках своя Жана, когда мне так отвечал, да? – вытирая слёзы, спросил Ашот.
 - Нет! – мотнул головой Василий. – Потом немного кушал. Красивый Жана была. Чистенькая. Беленькая. Жалко.
 Все уже поняли, что диалект татарский перехлестнулся с диалектом армянским, в результате из слова Жана получилось слово жена.
 - Будет твоя жена, Василий, теперь сто лет жить, - сказал кто-то. – Но вот что с некрологом делать? Придётся опровержение писать.
 - А это уж пусть он и пишет, - кивнул Василий на Айрапетяна. – Зачем моей жене в покойницах ходить?
 - Ты извини, Василий, за такое недоразумение, - сказал командир. – Накладка вышла. Если хочешь, опровержение напишем. Но вот что с этим делать? – кивнул он на список с приложенными к нему деньгами.
 - С этим? – Василий равнодушно посмотрел на собранные лётчиками деньги и пожал плечами. – Обратно раздайте.
 - Так ведь это похоронные! – возразил один из лётчиков. – Кто же их обратно возьмёт? Нельзя. Твои это деньги, Василий. Как говорится, за нервные переживания. Так что забирай.
 - Да? – почесал подбородок Бачурин. – За переживания, говоришь? Тогда я предлагаю на них Жану помянуть. Хороший был поросёнок, чистенький, беленький. Зачем умер? А, командир? Не возражаешь?
 - Ты хозяин этих денег – тебе и решать, - с улыбкой ответил командир эскадрильи. – Кто не летает и кому делать нечего – на сегодня свободны.
 Этого было достаточно, чтобы вслед за Бачуриным исчезло несколько человек. По пути в кафе к ним, узнав о «горе» Василия, присоединилось ещё несколько праздношатающихся, возжелавших помянуть Жану.
 Об этих поминках потом ещё долго вспоминали лётчики.
 А к вечеру там, где висели некрологи о трагической смерти жены Василия, появилось объявление следующего содержания без  траурной рамки:
 «Командование лётного подразделения приносит искренние извинения командиру самолёта Бачурину В. А. по поводу нелепой ошибки – якобы, смерти его жены, в результате которой Бачурину В. А. нанесена моральная травма».
 Осталось неизвестным, узнала ли жена Бачурина о своей смерти, но в тот день, когда поминали Жану, Василий пришёл домой изрядно под градусом. На сердитый вопрос жены, по какому поводу, он неопределённо махнул рукой:
 - Да у одного лётчика жену поминали. Скончалась… скоропостижно.
 Супруга отнеслась к этому с понятием. Не так уж часто Василий приходил домой пьяненький. Да и причина-то была уважительная.
      
 * ЭАФ – эфироальдегидная фракция, спиртосодержащая жидкость с резким запахом, которой в авиации промывают высотные системы самолётов и другие точные приборы. Технический персонал научился использовать её и для промывки горла и желудка.
               
                2014 г


                ТОВАРИЩ МАЙОР, ВЫ АРЕСТОВАНЫ.

                Из жизни бывшего военного лётчика.
 
  Командир стратегического бомбардировщика авиации Балтийского флота майор   Чурилов с детства мечтал стать лётчиком. Родился он в забытой богом небольшой деревеньке в Заволжье и самолёт (это был неказистый биплан По-2 более известный в народе, как «кукурузник») впервые близко увидел в 12 лет. Осталось тайной, по какой причине, скорее всего из озорства, пилоты сделали несколько кругов  над деревней на бреющем полёте, распугивая сельскую живность, а потом приземлились у деревни прямо на недавно скошенное поле, сорвав школьные занятия. Все население деревни устремились к самолёту. Непостижимым образом, на ходу осеняя себя крестным знамением и сотрясаясь всем телом, приковыляла даже старая бабка Агафья, которая уже несколько лет никуда не выходила из дома.
 Летательный аппарат так глубоко потряс Чурилова, что он не спал почти всю ночь. А утром, проснувшись, решил: он тоже будет лётчиком. Вскоре в школьной библиотеке были прочитаны все имеющиеся об авиации книги, а на обложках его тетрадей учителя всё чаще обнаруживали рисунки различных марок самолётов. Парта, за которой он сидел, стала представлять собой подобие филиала музея авиации. Каждую весну по окончании очередного учебного года его заставляли соскабливать свои художества и красить парту заново, но с началом нового учебного года на ней появлялись свежие рисунки. Самолёты он рисовал везде: палкой на снегу зимой и на мокром песке летом, пальцем на отпотевших стёклах, углем на стенах домов. На дверях магазина и сельского клуба тоже были его творения. За это он получил кличку «Лётчик», которой очень гордился. А директор клуба, он же и киномеханик, поймав его как-то за таким занятием, надавал увесистых оплеух. Кстати, все фильмы о лётчиках он непременно смотрел в этом же клубе, пробираясь туда через форточку окна в начале сеанса, благо на это взрослые смотрели с нескрываемым юмором, а киномеханик сидел в кинобудке у аппаратов и не мог этого видеть.
 Над ним и его кличкой жители деревни беззлобно посмеивались:
 - Ну, какой из этого шпинделя  лётчик будет? Тощий телом, да и росточком мал. Его и хвосты-то самолётам заносить не возьмут. Ха-ха-ха!
  И только классная руководительница умело использовала эту страсть мальчика, тактично и ненавязчиво внушая ему, что если он хочет стать лётчиком, то должен хорошо учиться. Это ей удалось.
 После окончания средней школы почти все выпускники подали документы в институты и техникумы. А Чурилов прямым ходом направился в райвоенкомат.
 - Так ты сначала школу-то закончи, - мельком взглянул на него военком, - тогда и приходи.
 - Я уже закончил, - ответил парень и в знак подтверждения с достоинством положил на стол военного начальника аттестат зрелости.
 Полковник уже внимательнее посмотрел на щуплого парнишку-доходягу и протянул руку за аттестатом.
 - У меня ещё медаль имеется, - пояснил Чурилов и полез в карман. – Вот она!
 Бывший фронтовик долго рассматривал неказистую медаль, которая, конечно же, была не из золота, хотя и называлась таковой, а потом спросил:
 - Ну и куда же ты хочешь? В какой род войск? В пехоту? Уж больно ростом ты мал.
 - Мне бы в лётчики.
 - Куда-а? – привстал военком. – Ты бы ещё в подводники попросился.
 - Не, я в лётчики…
 Военком теперь уже внимательно осмотрел щуплую и какую-то нескладную фигуру парня, затем потряс аттестатом в воздухе и сказал:
 - Лётчики стране конечно нужны. Но вот с этим аттестатом ты можешь поступить в МГУ на любой престижный факультет, тем более что у тебя, как у сельского жителя, есть льготы. Считай, что ты уже туда поступил. Знаешь ли, об этом, парень? И возможно из тебя выйдет второй Эйнштейн или какой-нибудь, - полковник покрутил пальцами в воздухе, - современный Пифагор. А может быть, и академиком станешь.
 - Не, - шмыгнул носом парень, - я в лётчики хочу, чтобы летать…
 - Тьфу, заладил! А не пожалеешь потом? Небо, оно не мёдом мазано.
 - Не пожалею.
 - Ну что же, ступай, готовься к комиссии, - и начальник размашисто расписался на рапорте про себя подумав, что этому доходяге-медалисту ни за что не пройти жёстких требований медицинского отбора. Срежется у первого же врача.
 Но он ошибся. Срезались здоровые бугаи, имевшие спортивные разряды. У кого находили посторонние шумы в сердце, у кого плоскостопие, у кого что-то в носу и ушах не так, кто-то вываливался из обычного вращающегося кресла для проверки вестибулярного аппарата. А доходяга Чурилов, словно вода сквозь пальцы просочилась, без всякого труда прошёл всех врачей. Единственное к чему едва не придрались – это малый рост и недостаток веса, но, дважды измерив его стан, пришли к выводу: соответствует, хотя и на пределе. А на вес тогда особого внимания и не обращали. Все они войну пережившие были худыми. А под мерной линейкой он так тянулся, что потом несколько дней болела шея.
 - Неужели прошёл!? – удивился военком, увидев его на мандатной комиссии. – Что же, быть тебе, парень, военным лётчиком. Учись! Служи! Летай!
 В лётном училище инструкторы и сокурсники относились к нему снисходительно, часто беззлобно над ним посмеиваясь. Для его роста не нашлось курсантской формы на складе, и заказывали ему её индивидуально. А пока шили, он ходил в ушитом кое-как им самим лётном комбинезоне, отчего выделялся среди курсантов. Как-то, ещё в начале  первого курса, из-за своего малого роста он шагал замыкающим в строю на занятия в учебный отдел и навстречу им появился начальник училища.
 - Смирно! Равнение направо! – скомандовал старшина, взяв под козырёк.
 Учебное отделение дружно ударило сапогами в асфальт, печатая шаг и вытянув руки по швам. Генерал остановился и поднял руку к фуражке, приветствуя строй. Вдруг глаза его удивлённо расширились, он повелительно махнул рукой: остановиться. В конце строя он увидел нелепо размахивающую руками маленькую фигуру, одетую не по установленной форме. К тому же сапоги ему были явно не по размеру. А в комбинезонах разрешалось ходить только в дни полётов.
 - Отделение, стой! – заорал перепуганный старшина. – Напра-во!
 Строй замер.
 - Товарищ генерал… - начал он рапорт, но генерал отмахнулся.
 - Вот вы, - указал на Чурилова, - подойдите ко мне.
 - Кто, я? – растерялся Чурилов и оглянулся вокруг.
 - Вы, вы!
 Курсант, нелепо и оглушительно шлёпая по асфальту кирзовыми сапогами, жалким подобием строевого шага направился к генералу. В форме не по размеру и в сапогах до колен он выглядел весьма комично. Проходящие мимо женщины – жёны офицеров – засмеялись. Это привело генерала в бешенство.
 - Кто таков? – прорычал он. – И как сюда попал?
 - Курсант Чурилов, товарищ генерал. А попал сюда по направлению военкомата.
 - Курсант? - искренне удивился начальник училища. – Нет, ты не курсант! Вот они - курсанты! – ткнул пальцем генерал в замерший строй. – Старшина, потрудитесь объяснить, что это за безобразие?
 - Это… ну, курсант это, товарищ генерал. Ему форма, что на складе имеется, не подходит и вот, пока сошьют, ему разрешили…
 - Так пускай самостоятельно ходит на занятия, чего же вы строй позорите? – оглянулся генерал на удаляющихся женщин и повернулся к Чурилову: - Как успехи, курсант?
 - Отлично, товарищ генерал! У меня одни пятёрки.
 Генерал вопросительно посмотрел на старшину.
 - Так точно, товарищ генерал. Курсант Чурилов круглый отличник.
 - Запрещаю ходить в строю, товарищ курсант, пока не получишь выходную форму, - сказал генерал и тихо выругался про себя: - Чёрт знает, кого начали набирать!
 Затем махнул рукой – следуйте дальше, и направился к штабу училища.
 Так про Чурилова узнали все курсанты. Ещё бы, без строя разрешалось передвигаться по территории училища только по личным делам. А он ходил на занятия и в столовую один. А на ежедневные утренние разводы вообще не ходил. И даже на строевую подготовку его не брали до тех пор, пока на нём не появилось выходного курсантского кителя. Да и после на строевые смотры его вообще старались не брать и на этот период ставили в какой-нибудь наряд и даже иногда прятали в каптёрке, чтобы не попался на глаза большому начальству.
 Военной бравой выправки он так и не приобрёл, ходил неторопливо вразвалку, шаркая по подстилающей поверхности непомерно большими для него сапогами.     А вот за отличную учёбу его вскоре стали называть по имени отчеству не только курсанты, но и некоторые командиры. А на выпускном курсе всё училище хорошо знало Николая Ивановича. Запомнил его и начальник училища. И даже консервативные преподаватели  УЛО*, для которых все были «товарищи курсанты» называли его кто в шутку, а кто и на полном серьёзе по имени отчеству.
 Теоретический курс Николай Иванович закончил с отличием, но вот лётная подготовка сначала давалась ему с трудом. Поговаривали об отчислении, однако инструктор за счёт лётного времени более успешно усваивающих программу курсантов смог добиться от него приемлемой техники пилотирования.
 - Ничего, - смеялся, выпуская его в самостоятельный полёт, - жить захочет – сядет.
 Государственные экзамены, в том числе и лётные, Чурилов сдал отлично и получил назначение в авиацию Балтийского флота.
 Шли годы. Постепенно молодые офицеры обзавелись семьями, получали очередные звания и стали командирами кораблей. Многие его сверстники стали подполковниками и даже полковниками, у некоторых уже появились внуки, а Чурилов застрял в звании майора, слыл закоренелым холостяком и жил в офицерском общежитии. А всё потому, что с ним – так уж началось с курсантских времён – происходили какие-нибудь происшествия, тормозившие повышение по службе. Ещё в училище он был единственный, кто умудрился свалиться в колодец, когда набирал воду для курсантской кухни. Его быстро вытащили, обсушили, после чего командир эскадрильи объявил Чурилову выговор за недостаточную осмотрительность. Это ещё больше добавило ему известности.
 К противоположному полу он был равнодушен, как, впрочем, и противоположный пол к нему.
 Уже давно не в шутку его называли Николаем Ивановичем, а молодые лётчики называли дедом за его малый рост, сутулую, отнюдь не офицерскую походку и медлительность в разговоре. Но летать  с ним любили, потому что он никогда ни при каких обстоятельствах не повышал в полётах голос на членов своего экипажа.
 Первый раз очередного звания его лишили за потерю бомбы. Тогда они отрабатывали бомбометание по надводным морским целям. Для этого оборудовали в акватории моря полигон. Полигон это крепко сказано. Просто в определённый квадрат притащили какую-то старую посудину времён русско-японской войны и посадили её на мель. В море она выглядела нелепо и нелепость эту придавали ей четыре громадные трубы, слепо уставившиеся в сырое балтийское небо. Вот на этой неподвижной посудине и  должны  были они  отрабатывать своё мастерство  в бомбометании  с  малых высот, то есть,  когда экипаж видит цель визуально. 
 Взлетели  они  по  плану  и  взяли  курс  к  морю.  Маршрут  был  выбран  вдали  от населённых  пунктов, что и спасло их от большой   неприятности.  Каждый член экипажа знал свою задачу и работал, как часы. Да  что тут сложного,  лететь всего минут двадцать
 выйти на неподвижную заранее известную цель, сбросить бомбы, сфотографировать свою работу и вернуться домой. Да такому любого курсанта учили.
 И потому в полёте расслабились. Сначала командир КОУ* - ему там нечего в хвосте делать – рассказал несколько анекдотов. Затем начал травить штурман, который анекдоты рассказывал мастерски и знал их бесчисленное множество. В наушниках Чурилов слышал трепотню экипажа, но особенно не вникал в смысл. Шли они на небольшой высоте, что для стратегических бомбардировщиков выпадает редко, и он с удовольствием смотрел на проносящуюся внизу землю. В приземном слое воздуха самолёт постоянно потряхивало  и от этого концы крыльев заметно «махали».  Впереди уже  показалась  береговая   черта,  когда   самолет  неожиданно ощутимо взмыл вверх и лётчики инстинктивно схватились за штурвалы, подумав, что отключился автопилот. В первое мгновение не поняли, отчего вдруг машина рванулась вверх. Первым озвучил догадку второй пилот. Скосив глаза на командира, спросил, не нажимая кнопки СПУ, чтобы вопрос не записался на магнитофон:
 - Кажется бомба?
 Чурилов молчал. Молчал долго. Молчал и весь экипаж, уже понявший, в чём дело. Они уронили самую большую бомбу, которая подвешивалась под брюхом бомбардировщика, когда самолёт подходил к морю. «Лишь бы не взорвалась», - подумал он и нажал кнопку.
 - Корма, доложить обстановку!
 - Сзади всё нормально, товарищ командир!
 «Значит, не взорвалась, - мысленно порадовался Чурилов. – Внизу редкий лес, почва мягкая, болотистая, метров на пять в грунт уйдёт, а то и больше. Хорошо, что не успели привести бомбы в боевое положение»». И он скомандовал:
 - Экипаж, выходим в заданную точку, приготовиться к бомбометанию!
 Посыпались соответствующие команды и доклады. Погода была хорошей, и цель обнаружили без труда. Сбросили бомбы, фотопулемёт зафиксировал все взрывы. Все, кроме одного.
   Вернулись на базу, зарулили на свою стоянку, выключили двигатели, доложили о выполнении задания. Затем, не сговариваясь, направились в курилку солдатской казармы, где в эти часы никого не было.
 - Ну, что будем делать, штурман? – выдержав паузу, спросил Чурилов.
 - Виноват, командир, нечаянно нажал.
 - Это всё твои анекдоты. Но я не об этом. Сколько у нас бомб было? А сколько взрывов фоторасшифровка покажет? А? Просекли ситуацию?
 - Мать твою! – выругался второй пилот. – Я об этом не подумал. Что же делать?
 - А если сказать, что не взорвалась, просто в море упала? – предложил командир КОУ.
 - Пошлют водолазов, они в радиусе километра всё дно перероют. И не найдут никакой бомбы. Тогда что? Трибунал?
 Все подавленно молчали.
 - Дай-ка сигарету, - потянулся Чурилов к лежащей на скамейке пачке.
 - Ты же не куришь, командир?
 Он только отмахнулся, прикурил сигарету, сделал несколько затяжек, закашлялся и отшвырнул её.
 - Сделаем так, - медленно произнёс он, подумав. – Бомба у тебя, штурман, точно на «Не взрыв»  стояла?
 - Конечно.  Команды же  не было  в боевое положение их  устанавливать. Иначе бы рванула.
 - Непременно бы рванула. Как думаешь, глубоко зарылась?
 - Метров пять-шесть, там же почва болотистая, редколесье кругом. Ни за что не найти...
 - Вот и я так думаю. Теперь слушайте. Особенно ты, - кивнул на командира КОУ**. –Ты же видишь визуально, когда бомбы взрываются?
  - Вижу, ну и что? Но могу и не смотреть. Мне за воздухом в боевой обстановке смотреть нужно. Чтобы, так сказать, коварный враг с тыла не подобрался. Я имею в виду истребители.
 - Это в боевой обстановке. Но сейчас не война, никто сзади не подкрадётся. Вот и скажешь, что видел, как эта чушка угодила… прямо в трубу этого долбанного миноносца. И поэтому на расшифровке картины взрыва не видно. Почему? Да потому что бомба взорвалась в его чреве.
 - Командир, ты гений! – вскочил повеселевший штурман.  – С меня коньяк…
 - Подожди, - остановил его Чурилов. – Когда расшифровку сделают?
 - К разбору будет готова.
 - До разбора два дня. Два дня ещё эту посудину долбать будут и так раздолбают, что сделают из неё груду металлолома. Даже, если половина бомб в неё не попадёт. И концы, как говорится в воду. 
  Все облегчённо засмеялись. Действительно, концы в воду.
 - А для достоверности ты сейчас слушок пусти, мол, видел, как бомба в трубу упала, - повернулся Чурилов к кормовому. -  Ну не точно, мол, но на 99% уверен. А куда же ей ещё деться? Мы же осторожно поможем в разносе таких слухов. Так сказать почву подготовим.
 - А если до особистов дойдёт?
 - Дойдёт, на то они и слухи. Ну и что? Бомбы сбросили? Сбросили. Всё нормально было? Нормально. Вспышек взрывов никто не видит, кроме тебя. Да и ты их видеть не  обязан. На то беспристрастный фотопулемёт есть. Не обязан видеть, но чисто случайно заметил, как бомба в трубу упала. Спросят: уверен ли? Отвечай, что почти совсем уверен. Вот и всё! Других доказательств не будет. Если, конечно, кто-то из нас не проболтается.
 - Да что же мы совсем лохи? На свой зад приключения искать.
 - Одно мы уже нашли, - подвёл итог Чурилов и выразительно посмотрел на штурмана.
 До особистов слухи дошли, на то они и особисты. На допросе всех заставили писать объяснительные записки. С трудом, но им, кажется, поверили. Уж больно всё складно объяснили. А свидетель, собственно, один: КОУ. Он одно твердил: упала «чушка» в трубу. Лётчики? А что лётчики? Пока бомбы до этой рухляди долетели, самолёт вперёд ушёл и они из своей кабины с боевого курса физически не могли видеть ни падений, ни взрывов бомб. Как их видит кормовой? Да удел его такой: летать в хвосте задом наперёд и видеть всё, что творится сзади. 
 Но особисты-то не лётчики. Не поверил только опытный командир полка, не понаслышке знавший, как теряют бомбы. Не раз это бывало и не только у российских лётчиков. НАТОвцы умудрились уронить как-то даже ядерную бомбу где-то в районе Гренландии.
 - Только мне откройся, Чурилов! Скажи, где вы её потеряли? Особисты от вас отстали, а я никому не скажу, - домогался он. – Понимаешь, что будет, если она взорвётся?
 - Не взорвётся, командир.
 - С огнём играешь, Чурилов. Наделает бомба  бед – где мы с тобой будем?
 - А если я признаюсь, где мы будем? – улыбался Чурилов и успокаивал полковника: - Мы сбросили её на корабль. Ну, попала она в трубу, так это случайность. Чего в авиации не бывает.
 Осенью документы на присвоение очередного звания на него почему-то не послали.
 А ещё через год к ним стало поступать новое и тогда ещё страшно секретное вооружение, называемое КСР – крылатые самолётные ракеты, предназначенные для поражения крупных тактических и стратегических целей, как на суше, так и на море. Конечно это не бомбы. Весь фокус состоял в том, что экипаж, не входя в зону досягаемости зенитного огня противника за 150-200 км до цели, отстыковывал ракету от самолёта, запускал её в воздухе и, развернувшись, удирал на всех парах обратно на свой аэродром. Или на какой-то другой. А ракета, имея собственную систему ориентации  и наведения на цель, устремлялась в нужную точку. И если на её пути попадётся авианосец, то его не станет. Если на завод прилетит – не станет завода. Сбить такую штуку в то время было чрезвычайно трудно, ибо она имела довольно большую скорость. Неизвестно, то ли из соображений безопасности, то ли секретности, но на ней установили систему самоликвидации. А, может, учитывали и то и другое. И система эта не раз выручала в щепетильных ситуациях.
 Как и всё новое, оружие это не до конца было доработано, не все ситуации продуманы, но стремление догнать и перегнать доминировало, и поэтому ракету поставили на армейские испытания. Как всегда, сначала были теоретические занятия. Изучали тактико-технические данные ракеты, способы её запуска в воздухе, приведение в боевое состояние, после чего начались учебно-боевые полёты. Особой сложности они не представляли. Главное – привезти ракету в точку сброса и нацелить её как можно точнее в направлении нужной цели. Всё остальное она делала сама: искала цель и исправно её поражала. А какая может быть в море цель, кроме корабля? А на китов она не реагирует. Но взрывного устройства в учебных ракетах сначала не было. Убедившись, что «эта дура» исправно попадает в корабли, стали устанавливать и боевой заряд.
 Наконец такие полёты освоил весь полк. И тогда где-то далеко в тиши высоких кабинетов решили: настала пора показать большим военным и гражданским чинам, что деньги налогоплательщиков выброшены не напрасно, и пора увеличивать финансирование этого проекта. А зрелище быстро летящей  и врезающейся в корабль ракеты, надо сказать, весьма эффектное. Тут уж враг, как говорится, не пройдёт.
 Но как показать, что ракета способна уничтожить любой корабль? Подумали и решили поставить в нескольких километрах от пустынного берега моря какую-нибудь старую посудину, каковые ставили и на обычные бомбометания. Притащили громадную баржу, установили её на мелководье, а на берегу оборудовали специальный наблюдательный пункт слежения. Тут же рядом солдаты строительного батальона поставили специальную вышку-помост, откуда за ракетой могли наблюдать высокие гости. А внизу, на всякий случай, по всем законам фортификации оборудовали убежище. Короче, техники нагнали много. Работали с перспективой.
 И вот наступил день икс. На НП слетелось около десятка вертолётов, приехало несколько десятков машин, привозя из Москвы и военных округов высокопоставленных чинов военных и гражданских во главе с министром обороны. Естественно, тут же были и разработчики этого чудо-оружия, или, как его называли между собой, изделия. На случай успешных испытаний – а в этом не сомневались – неподалёку были сделаны столы и завезено всё для банкета. Рядом дымили несколько полевых кухонь. 
 Уж неизвестно из каких соображений, но штурман полка выбрал для первого показательного удара экипаж Чурилова, в котором и сам должен был лететь. Вероятно потому, что его подкупила, как всегда, сдача майором всех экзаменов только на оценку отлично. Ведь он сам его экзаменовал.
 Взлёт они провели в строго назначенное время. Набрали заданную высоту и в точку ZET вышли минута в минуту. Довернули самолёт, насколько было возможно по направлению к цели, чтобы ракете было проще ориентироваться в пространстве и произвели расстыковку. Она прошла в штатном режиме, ибо ещё накануне на предварительной подготовке оговорили всё до мелочей. Ракета, запустившись, устремилась к цели. Условной фразой доложили на НП о сбросе, развернулись и пошли обратно на аэродром  с чувством выполненного долга. Своё дело они сделали. Штурман подумал, что теперь ждать повышения их в очередных званиях осталось недолго.
 А там, внизу на наблюдательном пункте, майор – старший в бригаде слежения, доложил, что ракета отстыковалась от авиаматки штатно, запустилась и теперь находится в автономном полёте и что через десять минут она поразит цель. Генералы и адмиралы схватились за бинокли, чтобы лучше разглядеть это потрясающее зрелище. До этого им показывали такое только на киноплёнке с грифом «Особо секретно». Итак, через десять минут в море должен прогреметь мощнейший взрыв. Что-то там останется от этой старой галоши?
 Через каждую минуту специальные люди – планшетисты отмечали на специальной карте место ракеты. Сначала всё шло нормально, и она шла точно по курсу к цели. Курс этот ей задали ещё при расстыковке. Но скоро заработал её собственный механизм идентификации цели. И механизм этот определил, что цель ракеты – наблюдательный пункт. Но никто ещё не знал этого.
 Никто и предполагать  не мог, что большое скопление на НП всевозможных машин и механизмов, а также вертолётов и автомобилей способно переориентировать механизм наведения ракеты. А должны были подумать и в первую голову разработчики. Должны были, но не подумали. Ведь раньше-то «эту дуру» выпускали на единственную цель в море, а теперь в зоне захвата её радара оказались две большие массы железа. И поскольку НП было несколько ближе к ракете, она решила, что это и есть её цель и уверенно направилась в эту точку. Что ж, логично. Через шесть минут от НП ничего не останется, кроме громадной дымящейся воронки, в которую можно опустить трёхэтажный дом. Да ещё груды исковерканного металла. Ну а люди? Некоторые просто испарятся.
 Первыми засуетились планшетисты. Майор с мгновенно посеревшим вытянувшимся лицом быстро подошёл и на ухо что-то прошептал полковнику – своему непосредственному начальнику.
 - Что-о? – негромко переспросил тот. – Это точно?
 - Точно! – кивнул майор.
 - Сколько?
 - Пять минут. Максимум – шесть.
 - Твою мать! – ахнул полковник и метнулся к недалеко стоящему с биноклем в руках генералу и также зашептал ему что-то на ухо. Это не укрылось от окружающих. Уж очень тревожные лица были у шептунов.
 - Что-о? – уже громче произнёс генерал. – Да ты с ума сошёл! Погон лишишься! Сюда этого майора!
 Майор, уже не скрываясь, подбежал бегом и, не представляясь – не до этого – доложил, что через пять минут ракета будет здесь.
 - Это точно?
 - Точно.
 - Твою мать! – ахнул и генерал и завертел головой. – Немедленно всем в убежище! Немедленно!
 - Какие будут указания, товарищ генерал?
 - Какие к чёрту указания! – отмахнулся тот и быстро направился к министру обороны.
 - Что-о? Да вы… вашу мать! Это же… это же… - министр воздел над собой кулаки, не находя слов.
 - Иван Александрович, - остановил его генерал, - у нас нет времени, немедленно в убежище.
 А у двух трапов уже толпились генералы и полковники, спеша спуститься вниз и скрыться в бункере. Трапы были крутые и пожилые уже люди, многие из которых с наметившимися животами едва не наступали на плечи друг друга. До взрыва оставалось три минуты и это придавало всем небывалой резвости.
 А оставшийся из всех офицеров наверху майор не ждал уже ни от кого никаких указаний. Он приказал своим подчинённым тоже бежать в убежище – если ракета не бабахнет прямо в него – выжить можно. А сам подошёл к пульту и положил палец на кнопку с надписью «Уничтожить в воздухе». Первый раз за всю свою службу он принимал решение без приказа старшего начальника, и это было очень непривычно. Пару секунд он размышлял, где сейчас ракета? Выходило, до неё километров десять. Пора, больше нельзя тянуть. И он с силой вдавил кнопку в пульт, посылая сигнал на ликвидацию. Лишь бы сработало.
 Сработало. Водители автомашин и прочий служебный персонал, ничего не знавший о ЧП и потому слоняющийся по территории у берега моря, вдруг на мгновение увидели ослепительно яркую вспышку над морем, а затем и приглушённый расстоянием грохот взрыва. На пульте майора вспыхнула красная лампочка. Он с трудом оторвал побелевший палец от кнопки, вытер бледное вспотевшее лицо и медленно стал спускаться с помоста. Очень медленно. Открыл двери бункера. Одну, другую и шагнул внутрь. Генералы молча смотрели на него.
 - Что с ракетой, майор? – спросил, наконец, министр обороны слегка хрипловатым голосом.
 - Ракета уничтожена, товарищ маршал! – устало поднял тот руку к козырьку. – Извините, что без приказа. Я действовал по инструкции.
 - Молодец, майор! – А вы, - прорычал министр, обернувшись к группе конструкторов, - что скажете?
 От тона, каким был задан вопрос, у некоторых закружилась голова.
 - Ну! – снова прорычал маршал. - Что скажете… вашу мать!
 - Разберёмся, товарищ маршал Советского Союза, - подал голос главный конструктор. – Возможно, что-то экипаж не так сделал.
 - Ты не вали мне на экипаж, не вали! – повысил маршал голос. – Как где-то недоработка, так вам лётчики виноваты. Впрочем, и с ними разберитесь.
 Все вышли на воздух. О банкете уже не могло быть и речи. Придя в себя, начали строить всевозможные догадки и предположения происшедшего. Вскоре начали разъезжаться.
 - Да, вот что! – остановился у трапа вертолёта министр обороны и повернулся к провожавшему его командующему округом. – Этот майор заслуживает подполковника. Нет, полковника. Лежали бы сейчас тут…
 - Понял, Иван Александрович, будет сделано.
 - Будет сделано, будет сделано! – ворчливо передразнил он собеседника. – Это же какой бы был скандал! Ты понимаешь? – и воздел указательный палец в небо, подчёркивая, где и какой мог бы быть скандал. - Что мне теперь ТАМ докладывать? Что?
 Затем обречённо махнул рукой и, по стариковски ссутулившись, полез в дверь вертолёта, который тут же взмыл в серое балтийское небо.
 А самолёт Чурилова в это время зарулил на стоянку. Экипаж находился в приподнятом настроении, как всегда после выполнения задания. У самолёта ничего не понимающих лётчиков ждало несколько автомобилей. Без всяких объяснений незнакомые офицеры предложили им не грубо, но очень жёстко сесть в отдельные машины и привезли в особый отдел.  Командира допрашивал сам начальник особого отдела флота.
 - Майор, вот вам бумага, ручка, опишите подробно весь ваш полёт и особенно все действия по сбросу ракеты.
 - По расстыковке, - поправил его Чурилов, - сбрасывают бомбы.
 - Хорошо, пусть будет так. Пишите.
 - Может быть, сначала объясните, в чём дело? И где мой экипаж?
 - Не беспокойтесь за него, они тоже пишут объяснительные.
 - Но за что?
 - Пишите. Потом вам всё объяснят. Пишите подробно о всех ваших действиях.
  Целую неделю их вызывали на допросы по одному и всех вместе, скурпулёзно расшифровали все бортовые средства объективного контроля, которые в то время стояли на самолётах. Но ничего, что могло бы указать на неправильные действия экипажа, не нашли. Перед ними сухо извинились и отвезли в родной полк. За неделю они похудели каждый на несколько килограмм.
 А причину переориентации  ракеты нашли довольно быстро. В море установили две цели на приличном расстоянии друг от друга. Одну ближе, но в стороне, а другую дальше по траектории полёта ракеты. Эту цель ракета и должна уничтожить. Но она на определённом этапе полёта, как только в сферу излучения её антенны попали оба корабля, вдруг вильнула и понеслась к ближней цели. Так повторялось несколько раз. Поняв причину, конструкторы принялись за модернизацию «дуры» и, в конце концов, научили её определять только одну нужную цель.
 А вот документы майора Чурилова на присвоение очередного звания  снова остались лежать без движения.
  Постепенно этот случай стал забываться  и способствовали этому какие-нибудь вновь происходящие события, порой смешные и курьёзные с завидным постоянством происходящие в авиации. Такая уж это отрасль, где, подчас, события смешные и грустные ходят рядом.  И очередное событие не заставило себя ждать. И, конечно же, по закону пакости оно произошло в экипаже майора Чурилова.
 Дней двадцать назад ему дали молодого второго пилота, который успел слетать в составе экипажа всего-то два раза. Бывший его второй ушёл на повышение. И тут как назло, начались учения под руководством командующего воздушными силами флота. В ту ночь они должны были лететь на максимальную дальность по патрулированию морских рубежей с выходом в нейтральные воды. Не исключалась встреча с НАТОвскими самолётами, которые постоянно «курировали» любые учения вооружённых сил страны.
 У каждого экипажа был свой определённый маршрут. Учения, как всегда, считались максимально приближёнными к учениям боевым, и потому на аэродроме соблюдалась строгая светомаскировка. Ни тебе фонарей, ни просто фонариков и прочих осветительных приборов.
 Как всегда для постановки и уточнения боевой задачи перед вылетом экипажи собирали на командном пункте полка. Процедура отработанная, проходила быстро. Затем звучала команда «К самолёту бегом, марш!» и экипаж, шлёпая тяжеленными ботинками о бетонку, растворялся в ночном мраке вдоль линии стоянок. Но, отбежав на расстояние ночной видимости начальственных глаз, старики бег прекращали, и шагали к самолёту «быстро, но вразвалку» – чего потеть, не перехватчики же, которым каждая секунда дорога. Ещё и покурить успевали, а вот молодые неслись изо всех сил, чтобы быстрее попасть в кабину и подготовиться к полёту.
 Не зря говорят в авиации, что одна из основных заповедей второго пилота – не отстать от экипажа, иначе потеряешься. А стоянки и самолёты все одинаковые. Ночью тем более. Ищи потом.  И если ещё не знаешь номера своего самолёта…
 Короче забежал второй пилот Чурилова в кабину соседнего самолёта и стал готовиться к вылету: надел шлемофон, приготовил кислородную маску, уселся в правое кресло, пристегнулся, включил радиостанцию на приём и стал ждать экипаж.
 И надо же такому случиться, второму пилоту экипажа именно этого самолёта, что называется, приспичило. Туалет был далековато, и командир отпустил его, сказав:
 - Давай по быстрому! Придёшь сразу на самолёт и жди нас там.
 Когда члены экипажа зашли в затемнённую кабину, второй пилот их уже ждал. Только другой. Но такое и в голову никому не могло прийти, тем более в шлемофонах и комбинезонах они все казались одинаковы. В это время по радио раздалась команда на запуск и все засуетились, усаживаясь на своих местах. В чехарде предстартовой подготовки скороговоркой посыпались доклады членов экипажа, доведённые до автоматизма: включено, проверено, установлено, выпущено, согласовано, убрано и прочее. Голос «чужого» никто из членов экипажа не определил. Во первых СПУ – самолётное переговорное устройство - их искажает, а во вторых  мешали внешние, хотя и приглушённые, переговоры других бортов, создавая помехи.
 Второй пилот этого самолёта, тоже из молодых, уже на подходе из туалета увидел, как его бомбардировщик, взревев двигателями, тронулся с места и порулил  на исполнительный старт.
 - Эй, вы, куда без меня-то? – удивлённо заорал он и замахал руками. – Эй!
 Но самолёт, обдав его горячим дыханием выхлопных сопел,  покатил дальше, занял исполнительный старт и к ужасу второго пилота пошёл на взлёт.
 Когда затих шум двигателей, к нему подошёл, вглядываясь, кто-то из механиков и опознав, спросил:
 - Лейтенант, никак от экипажа отстал? Вот это фортель! А кто же вместо тебя полетел?
 - Н-не знаю, - в полной растерянности произнёс тот. – Я только в туалет отлучился.
 - В туалет? Ха-ха-ха! Раньше надо было в туалет ходить.
 Подошли другие механики и, узнав, в чём дело, стали ржать, словно жеребцы.
 В это время к своему самолёту шёл экипаж Чурилова. Заслышав гомерический хохот, командир подошёл к смеющимся мужчинам. Остановились и остальные.
 - Чего ржёте? – спросил он технарей, здороваясь.
 - Да вот, командир, человек от экипажа отстал, улетели без него, - пояснили Чурилову.
 - Чего болтаете! – и он направился дальше, но вдруг остановился.
 - Это ты с того экипажа? – обратился к лейтенанту, ткнув пальцем в небо.
 - С того, - обречённо выдохнул парень. – Что теперь будет?
 - Н-да, - почесался Чурилов. – Этого я не знаю. Но как же он без второго пилота полетел? С ума сошёл что ли? Не может быть!
 Несколько мгновений он стоял, что-то решая, и вдруг повернулся к бортинженеру:
 - А ну-ка, посмотри, - кивнул на кабину, - чем он там занимается?
 - Кто? – не понял тот.
 - Наш второй. Он же в самолёте должен быть.
 Бортач полез в самолёт и вскоре раздался его удивлённый голос через открытую форточку:
 - Тут никого нет, командир!
 - Ты хорошо смотрел?
 - Разве только в ниши шасси и топливные баки не лазил, - ответил тот.
 - Я так и знал, что чего-нибудь случится, - спокойно произнёс Чурилов. – Похоже, что наш второй уже в воздухе.
 - Ни хрена себе! – удивился штурман. – А… зачем?
 - Зачем, зачем! В темноте и маму родную не угадаешь. А вот что теперь нам делать? Здесь же командующий.
 - А мы-то причём?
 - Притом. Или не знаешь наши порядки?
 - Что же нам делать?
 Чурилов молчал, о чём-то размышляя. Конечно, когда они наберут высоту и лягут на курс, успокоятся, начнётся трепотня - они определят, что с ними в кабине не тот человек. И что тут делать? Не возвращаться же назад? И по радио они вряд ли доложат. Просто будут продолжать полёт. А уж там будь, что будет.
   Решив, что и он бы так поступил в подобной ситуации, Чурилов принял решение.
 - Лейтенант, как тебя звать-то?
 - Вася.
 - А по отчеству?
 - Василий Семёнович.
 - Ну, хрен с ним, с отчеством. Вот что, Василий. Сейчас ночь, темно на аэродроме, как у негра в этой самой…  Прыгай к нам в кабину и готовься к полёту. Не бойся, всё будет в порядке. Полетишь с нами.
 Какому-то лейтенанту, вчерашнему курсанту, приказывает майор, командир корабля. Этого было достаточно, чтобы выполнять команду, не сомневаясь. А что же, так учили. Приказ начальника – закон для подчинённых. И обрадованный лейтенант полез по стремянке в кабину. Ну и что же, что с другими полетит! Какая разница? Самолёты-то одинаковые.
 Они слетали и выполнили задание без всяких приключений. Так же, между прочим, как и соседний самолёт. В том правда, произошла небольшая суета. Уже на эшелоне, когда напряжение взлёта прошло, второй пилот Чурилова заметил, что голоса членов экипажа какие-то не такие. В тёмной кабине, где на минимуме была только ультрафиолетовая подсветка необходимых приборов, в мраморно-тусклом  свете которой все, кто был в кабине, выглядели живыми покойниками, он повернул голову влево и, присмотревшись, не обнаружил в левом кресле своего командира. Там сидел кто-то  другой. На высоте шестнадцати тысяч метров всякое может показаться. Всё-таки стратосфера. Он судорожно открыл вентиль кислорода на полную мощность и сделал несколько интенсивных вдохов, чем и обратил на себя внимание командира. Тот тоже повернул голову к нему, присмотрелся и в кабине раздался возглас страшного удивления одновременно с упоминанием чьей-то матери.
 - …мать! Ты кто?
 - А… вы кто? – не растерялся второй пилот.
 - Кто, кто? Хрен в пальто. А… где же Васька?
 - Н-не знаю, - пожал плечами второй пилот, - наверно там, – ткнул он пальцем себе под кресло между ног, имея в виду землю.
 - Где… там? - Командир даже наклонился, пытаясь заглянуть, куда показал лейтенант, но одумался и спросил:
 - Ты что же, твою мать, самолёт перепутал? Как здесь оказался? Такого за двадцать лет службы не помню. Ни хрена себе, лётчики пошли! Ты, видать, Чуриловский?
 - Да.
 - Ясно. У того вечно что-то случается. Но, чёрт возьми, тогда где же наш Васька-то? С ума сойти! Серёга! – обратился к штурману. – Что делать-то будем?
 - А что делать? – со смехом ответил штурман. – Выполнять задание.
 Задание они выполнили, приземлившись на следующий день. Командир пошёл на командный пункт докладывать о выполнении, перед этим убедившись, что соседнего самолёта на стоянке нет. Он почесал на голове свалявшиеся под шлемофоном за 10 часов полёта волосы, и удовлетворённо промурлыкал:
 - Всё ясно!
 Через полчаса приземлился самолёт Чурилова и оттуда вышел его второй пилот.
 - Вот лётчики пошли! Как он, Николай Иваныч, соображает мой второй?
 - Да, нормально. А мой?
 - В допустимых пределах.
 - Ну, тогда и ладно. Молчок об этом. Чего народ смешить. Хотя, один хрен ведь начальство узнает.
 - Конечно, узнает.
 Узнало. Посмеялось. И не такое бывает. Но не забыло. Встал вопрос: а что было бы, если бы что-то произошло? И обоим командирам за недостатки в части предварительной и особенно предполётной подготовки и неудовлетворительной дисциплины членов экипажей вкатили по выговору.
 - Вот дожили, что же, теперь и в сортир никого нельзя перед вылетом отпускать? – возмущался командир соседнего самолёта. – Задание-то мы выполнили, чего ещё надо? - и хватался за лист бумаги, с намерением написать рапорт на незаслуженную обиду.
 - Рапорт-то дальше пойдёт, -  говорил ему Чурилов. – Думай. Командир полка тебе простой выговор вкатил, а командующий на рапорте строгач напишет. А то и чего похуже. Тебе это надо? Мне лично – нет. Ты-то хоть подполковник, а вот мне наверно до пенсии в майорах ходить.
   И словно в подтверждение этих слов вскоре с ними произошло новое довольно серьёзное происшествие едва не закончившееся тяжёлыми последствиями. Согласно учебно-боевой программе полк должен был выполнять тренировочные бомбометания с больших высот в так называемом потоке одиночных самолётов.  Бомбить должны были всё ту же злополучную морскую цель, в качестве каковой к маленькому острову притащили очередную старую посудину. И остров и посудина эта хорошо отбивалась на бортовых локаторах. Самолёты взлетали с интервалом в 10 -15 минут, выходили на цель, сбрасывали бомбы и возвращались обратно.  В таких случаях всем заинтересованным ведомствам и местным властям объявляли, что район для плавания закрывается. ТАСС печатало это в газетах. Конечно, об этом знали и командиры воздушных судов и были твёрдо уверены, что посторонних кораблей в этой зоне не должно быть и не будет. Но это в том случае, если все об этом знают.
 Теперь уже и не выяснить, как получилось, что капитан одного из небольших прогулочных теплоходов этого не знал. Кажется, был в отпуске. В море он вышел, имея на борту около двухсот детей и обслуживающий персонал с намерением совершить круиз по случаю начала школьных каникул. В пути их застиг шторм и чтобы переждать качку – дети всё-таки -  капитан решил спрятаться от сильного волнения на мелководье именно за этим островом в запретной зоне, к которой уже направлялись бомбардировщики. На завалившуюся неподалёку набок насквозь проржавевшую громадную посудину капитан не обратил внимания. Мало ли их в Балтике осталось после войны.
   Первым в потоке шёл самолёт Чурилова. Соответственно первыми они и должны доложить о выполнении задания.
 Штурман долго смотрел  в экран локатора, потом оторвался и озабоченно потёр переносицу.
 - Не пойму, там, что же две цели  выставили? Одна отметка большая, а неподалёку маленькая такая. Непонятно.
 - Чего тебе не понятно? – спросил Чурилов. – Ты цель определил?
 - Определил, но она из двух частей состоит.
 - Экран локатора перед вылетом протирать нужно, - хихикнул бортинженер. – У других-то ничего не двоиться.
 - Раньше и у нас не двоилось, - обескуражено возразил штурман.
 Окончательно сомнения штурмана рассеял командир, сказав:
 - Прилетим назад, нужно локатор проверить. Может он действительно у тебя двоит. Прицеливайся по крупной цели, вероятно, она настоящая. Другого там ничего не может быть. Район под запретом для всех судов.
 И бомбы пошли вниз.
 Повезло. Командиру теплохода исключительно повезло, что сильным ветром бомбы всё-таки сносило в сторону и они падали с недолётом.
 - Радист! – заорал он, – срочно сигнал SOS. Передай: подвёргся бомбёжке неизвестными самолётами с большой высоты. Прошу помощи.
 Капитан во время войны командовал военным кораблём и сориентировался быстро, приказав в машину «Полный вперёд!» и, выполняя  противобомбовый маневр, на всякий случай взял курс к берегу.
 Вскоре об этом доложили командующему округом.
 - Немедленно прекратить учения! – распорядился он. – Сегодня же выявите виновных. Сегодня же! Расстреляю к чёртовой матери! Но… как там оказались дети?
 Когда Чурилов на стоянке выключил двигатели, увидел: к самолёту подъехала уже известная ему машина.
 - Опять что-то случилось! – проворчал он, выходя из кабины.
 Едва  шагнул со стремянки на землю к нему подошёл уже знакомый офицер.
 - Майор Чурилов?
 - Что опять случилось, капитан?
 - Я повторяю вопрос: вы майор Чурилов?
 - Ну, я. Вы же меня знаете.
 - Товарищ майор, вы арестованы. Оружие имеется?
 - Нет. Да что опять случилось-то? – не выдержав, вскричал он.
 - Товарищ майор, я только выполняю приказание. Пройдите в машину. Сержант, - кивнул сопровождающим, - помогите.
 - Я сам, - остановил он сержанта и полез в ГАЗик особистов.
 По тем временам невероятно, но о случае этом стало известно прессе. Ещё бы, столько детей, их ведь не заставишь молчать. И в военных и в гражданских инстанциях был большой резонанс. И экипаж успевший сбросить боезапас, на всякий случай держали под арестом, хотя и понимали: прямой их вины в происшедшем нет. Но мало ли как развернутся события. Возможно, понадобятся козлы отпущения.
 Через месяц угрюмые и осунувшиеся они появились в полку и написали рапорт на демобилизацию.   
 - Хватит, налетался! – сказал Чурилов, поставив последнюю точку.  – Пусть другие летают. А, может, нам нужно было идти в гражданскую авиацию? Ещё не поздно. Хотя и там, говорят, порядки не лучше.
 Осенью он уже был в родной деревне.
 - В отпуск, сынок? – прослезилась мать.
 - Насовсем, мама.
 - Ну, вот и хорошо. А у нас аэропорт построили, аэропланы теперь из области прилетают. Целых два рейса в день.
 Прослышав, что он вернулся домой, местное начальство предложило работу начальника аэропорта. Кто лучше него справится с такой работой? И он согласился. Купил мотоцикл «Урал» и раскатывал на нём всюду. Ежедневно, если была погода, к нему прилетали два самолёта Ан-2. Их он называл архаизмами. А молодые пилоты этих архаизмов, зная, что он стратегический лётчик, уважительно называли его по имени отчеству.
 До лет преклонных Николай Иванович так и не женился.
 Однажды солнечным летним днём он ехал мимо того самого поля, где впервые увидел самолёт, и у мотоцикла кончился бензин. В ожидании какой-нибудь машины, у которой можно было слить пару кружек топлива, он предался воспоминаниям. Вспомнились одноклассники, навсегда покинувшие деревню и разъехавшиеся по громадной стране кто куда, вспомнились учителя, которые уже давно лежали на деревенском кладбище, где и его родители, вспомнились годы службы и военком, отговаривавший его от авиации.
 На краю поля, направляясь в его сторону, пылила колхозная машина. Николай Иванович встал и вдруг с какой-то неожиданно нахлынувшей, словно цунами, тоской оглядел поле, будто пытаясь там увидеть себя молодого, так неожиданно и стремительно влюбившегося в авиацию. Он вздохнул и произнёс:
 - А ведь всё могло бы быть совершенно иначе.
 И поднял руку, останавливая машину.
   
 *УЛО – учебно-лётный отдел
 *КОУ - кормовые огневые установки. (соответственно – командир огневых установок).

                -------------------------------------

 
                В  ПОГОНЕ  ЗА   СИРИУСОМ
               
               
 Эту историю рассказал мне один из старейших ветеранов авиакомпании «БАЛ». Выслушав его, я пришёл домой, взял перо, бумагу и… вдруг почувствовал себя юным  лейтенантом пятидесятых годов. Затем сел в кабину фронтового бомбардировщика и полетел на задание над ещё недавно враждебной страной.

 Поздней ночью экипаж лейтенанта Балашова, недавно прибывшего для прохождения дальнейшей службы в Германию, в составе группы фронтовых  бомбардировщиков взлетел на ночное бомбометание. Стартовали с интервалом 30 секунд. В точно заданное время они должны были выйти на полигон и поразить условную цель. Считалось, что особого труда для лётчиков это не составляло, главное – не потерять ведущего и пунктуально выполнять вслед за ним все его маневры, а уж он-то, опытнейший ас, несколько лет назад выполнявший над Германией ещё не учебные а боевые полёты, приведёт куда надо.
 В Германии белых ночей не бывает, они там тёмные и если нет облачности, довольно звёздные. Сегодня была именно такая ночь. Едва самолёт оторвался от полосы Балашов перешёл на приборное пилотирование.  Полёт был абсолютно спокоен, и юная душа молодого офицера пела от непередаваемого ощущения ночного полёта.
 Выполнив предписанный после взлёта и уборки шасси маневр, он вывел бомбардировщик на исходную точку маршрута, где группа должна собраться в строй подобный тому, какой образует клин журавлей. Внизу на земле почти совсем не было огней, страна ещё не оправилась от недавней войны и визуальная ориентировка была затруднена. Всюду только звёзды, звёзды…
 В процессе маневра Балашов, на мгновение отрывал взгляд от приборов и оглядывал ночное небо, чтобы засечь строевые огни впереди летящего самолёта и пристроиться к нему. Они должны были появиться с секунды на секунду после выхода из разворота. Но… огней не было. Он ещё раз тщательно оглядел ночной горизонт по курсу полёта и снова кроме бесчисленных мерцающих звёзд ничего не увидел.
 - Саня, ведущего видишь? – обратился он по СПУ* к штурману, сидящему в передней  кабине, откуда был хороший обзор передней сферы. Тот в ответ промычал что-то неопределённое.
 «Потерялись! – похолодел Балашов. – Что же делать? Доложить командиру, что он не видит огней группы? А что тот скажет в ответ? Ищи меня? Но где его искать среди тысяч звёзд?»
 Но в эфир выходить нельзя, необходимо соблюдать режим радиомолчания. Да и стыдно, чёрт возьми, сообщать об этом. Только взлетели и вот, пожалуйста! Он представил, сколько ехидных реплик придётся выслушивать его экипажу на завтрашнем разборе, и отбросил мысль о докладе. Пару минут они летели с расчётным курсом, пытаясь отыскать среди звёзд огни впереди летящего самолёта. Проблема решилась бы быстро, будь на самолётах проблесковые маяки. Но их не было. Не будешь же в боевой обстановке на радость зенитчикам мигать ими на всю вселенную, обозначая себя противнику.
 - Штурман, ищи ведущий борт! – принял решение Балашов. – Я буду делать небольшие отвороты по курсу.
 - Да ищу, ищу! – отозвался штурман. – Но нигде не видно его строевых огней.
 Строевые огни устроены так, что сзади заметны только под определённым курсовым углом, подобно ходовым огням кораблей. А вот белый хвостовой огонь виден с любой стороны задней сферы. И такой огонь они увидели.
 - Вот он! – обрадовано вскричал штурман по СПУ. – Правее по курсу, такой белый огонь. Видишь, командир?  Далеко оторвался, надо догонять. Прибавь скорость, через пару минут догоним его и пристроимся рядом.
  Балашов двинул РУДы** и самолёт, словно пришпоренная седоком лошадь, рванулся вперёд. Белый хвостовой огонь из виду он больше не терял. Разгоняясь, они прошли две, три, минуты, четыре. Но белый огонь не приближался.
 - Ничего себе, разогнался ведущий! – обескуражено воскликнул штурман.
 - Он же так выйдет на цель раньше оговоренного на предполётной подготовке времени, - ответил Балашов, не отрывая взгляда от белого огня. – Непонятно.
 - Вероятно,изменилась обстановка. Начальству видней. Ничего не поделаешь, догоняй, командир.
 - И так уже почти номинал держу, посмотри на скорость.
  Но, тем не менее, рычаги управления двигателями Балашов снова двинул вперёд. Действительно, что же делать? Нужно догонять. Спросить бы его, зачем он так разогнался, но нужно соблюдать режим радиомолчания. Выйдешь на связь, так на разборе потом скажут, что рассекретил местонахождение всей группы.
  Они прошли на форсированном режиме ещё несколько минут, но к ведущему  борту так и не приблизились. Всё это время ни Балашов, ни штурман на курс не смотрели, не потерять бы из виду белый огонь. А курс хотя и незначительно, но всё же отличался от заданной траектории. Только пролетев ещё несколько минут в погоне за огнём, он взглянул, наконец, на курсовой прибор и вспотевший под шлемофоном лоб похолодел от какой-то неясной догадки.  Он снова бросил взгляд на хвостовой огонь ведущего самолёта. Вот уже десять минут они шпарят за ним на предельной скорости и не могут догнать. Не может такого быть! Да это же… да никакой это не огонь, это какая-то яркая звезда, чёрт бы её побрал! Они гонятся за звездой! Чтобы окончательно убедиться в этом, Балашов сделал несколько отворотов влево затем вправо, но положение огня на фоне других звёзд не изменялось.
 - Саня! – заорал он штурману. – Это не самолёт, это звезда! Мы её никогда не догоним.
 - А-а-а! – промычал штурман, и в наушниках раздалось отчаянное ругательство. – Как же мы сразу не сообразили. Что будем делать, командир? Возвращаться назад?
 - Задание не выполнить мы не можем, - ответил Балашов. – Будем выполнять его самостоятельно. Давай новый курс на полигон.
 - Куда везёте-то, мужики? На Марс что ли? – подал голос из задней кабины стрелок-радист, слышавший все переговоры. Ему не ответили, не до него.
  На одиночное бомбометание ночью Балашов не летал ни разу, это делали более опытные лётчики. Молодым же пока доверяли такую работу только днём в хорошую погоду. Он прибрал режим двигателям – куда теперь спешить – и оглядел ночное небо, насколько позволяло остекление кабины. Ни слева, ни справа, ни впереди не было никаких искусственных огней. Всюду только звёзды, звёзды. Где-то в этом океане его эскадрилья выходила в назначенную точку, не подозревая, что одного самолёта в её строю не хватает, ибо каждый последующий видел строевой огонь только одного впереди летящего самолёта, максимум двух.
 Вскоре штурман, сориентировавшись, дал расчётный курс на полигон. Балашов довернул самолёт и взглянул на часы. Появилась новая проблема. В одиночку они не могли выйти на полигон в точно установленное время, так как возникала угроза столкновения с самолётами группы, которая выходила в район сброса в плотном строю. Он сказал об этом штурману и ещё сбавил скорость. В том, что группа выйдет на цель с точностью до минуты, не было сомнений. Значит им нужно выйти туда на пять минут позже. А если они не одни гонялись сегодня за звёздами? Бывали же такие случаи и раньше. И если ещё один такой же выйдет на цель позже на пять минут? Хотя конечно маловероятно чтобы заблудились сразу два самолёта одной эскадрильи. Это был бы явный перебор. Он представил, что будет, если такое случится,  и ему стало неуютно в затемнённой кабине.
 - Саша, - сказал штурману, - усиливаем осмотрительность, крути головой на все триста шестьдесят градусов.
 - Понял, командир, - коротко отозвался штурман.
 - Радист, докладывать о всех замеченных в небе огнях.
 - Есть! – тут же отозвался стрелок-радист.
 - Саша, рассчитай, какую необходимо держать скорость, чтобы на полигон выйти на пять минут позже.
  Через минуту он установил заданную штурманом скорость. Теперь самолёт не нёсся в ночном небе, а почти висел, словно был не скоростной реактивный бомбардировщик, а тихоходный кукурузник По-2. На этой скорости они через десять минут должны выйти на цель.
 «Взлетал петухом, а вернусь мокрой курицей», - невесело подумал Балашов, представив, что скажет завтра командир группы на разборе. Тем более, что у него совсем недавно уже было происшествие. Возвратившись с очередного полёта он заруливал на размокшую от дождя грунтовую стоянку. В развороте машину повело юзом, тормоза оказались неэффективны, и крылом своего самолёта он зацепил соседний. Повреждения были незначительными, самолёты быстро исправили, но командир эскадрильи – здоровяк массой сто двадцать кило – долго грохотал басом, упоминая при этом многое, в том числе Гитлера и его мать, а, успокоившись, отправил на пять суток на гауптвахту, где другие штрафники-офицеры научили его играть в преферанс.
  Да, их дивизии в последнее время не везёт. Сначала среди белого дня разбился самолёт, выполнявший тренировочный полёт под так называемым колпаком. Его экипаж отрабатывал приборные полёты вне видимости земли в пилотажной зоне. Стояла хорошая погода, в небе было только одно кучевое облако, и самолёт вошёл в него. А через несколько мгновений все увидели, что машина вывалилась из облака в плоском штопоре. Покинуть её экипаж не смог. Комиссия работала долго, но к однозначному выводу о причине катастрофы так и не пришла.
 А вскоре сразу после взлёта потерпел катастрофу ещё один самолёт. На Ил-28 весьма сложная система автопилота. Его нужно долго и тщательно балансировать по всем трём осям в установившемся прямолинейном  полёте без кренов и только после этого включать всё управление одновременно по курсу, тангажу и крену. Естественно приходится отвлекаться от пространственного положения самолёта. В том полёте автопилот взял управление на себя, когда машина была в крене, и экипаж это не сразу заметил. Полёт проходил в облаках и видимо лётчики ничего не смогли понять до столкновения с землёй.
 Третий самолёт не долетел до базы шестьдесят километров. Его нашли на поле целёхоньким, хоть сейчас взлетай. Но… экипажа в машине не было. Всех троих обнаружили далеко от самолёта мёртвыми с нераскрывшимися парашютами. Вероятно, командир тянул к аэродрому до последнего, а, убедившись, что не дотянет, приказал покинуть кабину на малой высоте и средства спасения не успели раскрыться. А самолёт, пролетев ещё некоторое время, приземлился без шасси на большое поле. Туда его направил командир прежде, чем покинуть машину. Нелепая какая-то ситуация. Уж лучше бы садились на брюхо, не покидая самолёта. Был бы шанс выжить, чем прыгать из него с предельно малой высоты.
  А тут ещё лётчик Кузин отодрал на посадке небывалого козла. Прыгал, прыгал на пробеге на полосе, ну точно, как молодой козёл, вконец разбалансировал самолёт  и изуродовал его так, что тот не подлежит восстановлению. Хорошо, что экипаж жив остался, отделавшись испугом.  На фоне всех этих событий их случая достаточно, чтобы разгневанное начальство наехало на них по полной программе. Хоть на базу не возвращайся.
 - Командир, через две минуты ложимся на боевой курс.
  Внизу загудело – открылись бомбовые люки. Балашов сосредоточился. С боевого курса отворачивать нельзя, иначе бомбы не попадут в цель. Теперь очень многое зависело от штурмана. Зазевайся он на мгновение и бомбы лягут до или после цели.
 - На боевом! – предупредил штурман. – Держать курс!
 Балашов почувствовал, как струйки горячего пота потекли из-под шлемофона. Курс, от него сейчас зависит главное – выдержать курс. Всё остальное сделает штурман.
 - Сзади чисто! – подал голос радист, репетируя положенную ему команду. Командир должен знать, что на самом ответственном участке полёта в хвост не заходит вражеский истребитель. Но если бы такое и случилось с боевого курса отворачивать нельзя, пока не уйдут вниз бомбы. Отбивайся, стрелок-радист, для этого ты там и сидишь.
 - Цель перед нами! – снова подал голос штурман. – Сброс!
  Машину слегка тряхнуло. Освобождаясь от бомбовой загрузки, она взмыла вверх.
 - Бомбы сброшены, уходим. 
  Всполохов разрывов они не видели. О них доложил стрелок-радист, у которого хороший обзор задней сферы.
 - Вижу взрывы. Кажись, точно прицелились. Макеты самолётов вижу, какие-то машины. В щепки разнесли…
  На максимальной скорости, выполняя противозенитный маневр, бомбардировщик уходил от полигона. В этом районе на земле совсем не было огней и им казалось, что самолёт неподвижно застыл в ночном небе.
  Отлетев от точки сброса, Балашов сбросил скорость и перевёл самолёт в горизонтальный полёт.
 - Радист, доложи, что видел? – потребовал пришедший в себя от напряжения штурман.
 - Говорю же, всё в щепки…
 - Дай-то бог! Командир, скорость держим минимальную. Мы должны быть уверены, что все машины уже на земле.
  На базе их ждали. Едва они пролетели над аэродромом, как внизу включились огни полосы.
 - Козла не отмочить бы! – подал голос из задней кабины радист.
 - Не каркай! – одёрнул его штурман.  – Третий разворот! Четвёртый!
  Приземлились нормально. Все самолёты группы уже были на своих стоянках, возле них суетились механики и мотористы. И только их стоянка была пуста.
 Когда зарулили на своё место, заметили около стоянки гигантскую тушу  командира группы. Он нервно прохаживался туда сюда, словно медведь.
  Выключили двигатели и пару минут сидели на своих местах. Из самолёта выходить не хотелось.
 - Саня! – позвал Балашов штурмана. – Ты готов?
 - Готов! – невесело отозвался тот. – Лучше бы я летал радистом. Ни за что не отвечал бы, кроме своих тире да точек.
 - А кто тебе не даёт? – огрызнулся радист.
  Командиру Балашов доложил, что после взлёта и выхода на исходный пункт маршрута не обнаружили огней ведущего, и он принял решение выполнять задание самостоятельно. О том, что они около десяти минут гнались за звездой, умолчал.
 - Растяпы! – грохотал басом командир. – При такой хорошей погоде умудрились потеряться! Вкатить бы вам по первое число, чтобы в кабине вертели головой на все семьсот двадцать градусов, а не… звёзды считали. Огней ведущего они, видите ли, не обнаружили!  Чему вас учили? Позор!
  Экипаж стоял около самолёта по стойке «Смирно!», а командир эскадрильи ходил мимо них, размахивая руками. Под крылом собрались мотористы, с интересом наблюдая, как «батька» воспитывает провинившихся лётчиков. Иногда оттуда раздавались взрывы хохота.
 - Чего ржёте? – набросился на них командир. – Быстро по своим местам!
  Мотористов как ветром сдуло. Они прекрасно знали крутой нрав командира.
 - И вкатил бы я вам по первое число, - снова переключился на лётчиков гигант, сбавляя тональность, - да вот ведь какая штука – наказывать-то вас не за что.
 - Виноваты, товарищ командир! – на всякий случай произнёс Балашов.
 - Не перебивать старших! – рявкнул гигант. – Говорю, наказывать вас не за что. Задание вы выполнили. Мне сейчас доложил начальник штаба – звонили с полигона – отбомбились вы лучше всех, строго по цели.
 - Мы её в щепки… - не выдержал радист.
 - В щепки! – передразнил его командир. – А вот группу обслуживания полигона тоже чуть в щепки не разнесли. Они же не знали, что вы, разгильдяи, заблудитесь и прилетите позже и потому уже направлялись в район выброски. Хорошо, что не успели доехать, а то бы были большие неприятности. Представляете их состояние? Под бомбами не приходилось бывать? А мне приходилось.
  И командир захохотал, словно филин заухал. А лётчики поняли, что гроза, кажется, миновала.
 -  Сейчас спать идите, завтра на разборе поговорим.
  Лётчики козырнули и дружно сорвались с места.
  На разборе присутствовал штурман полка, полковник, фронтовик, Герой Советского Союза, который и водил минувшей ночью на бомбометание их группу. Он не стал устраивать разнос экипажу, а даже похвалил, сказав, что в боевой обстановке так и нужно было действовать, ибо позор экипажу вернувшемуся назад на исправном самолёте да ещё с боезапасом, что небезопасно при посадке. А потом в который уже раз он объяснял, как собираться после взлёта в состав группы.  Градусы, секунды, углы, крены, развороты, курсы. Всё это им было знакомо, не раз выполняли, но…
 После разбора лётчики собрались в курилке. Туда же пришёл и штурман полка. Как всегда смеялись, вспоминая курьёзные случаи в авиации со своими знакомыми.
 - Товарищ полковник, - обратился к нему Балашов, - ночью, когда мы на задание летали, справа по курсу такая яркая звезда светила. Не знаете, как она называется?
 - Что это тебя, лейтенант, звёзды заинтересовали? Никак влюбился в местную фрау?
 - Да что вы! – потупился Балашов. – Просто звезда очень красивая.
  Несколько мгновений полковник внимательно смотрел на лейтенанта и вдруг лукаво улыбнулся.
 - Понятно, - произнёс он. – Астрономию знать надо. А звезда действительно красивая.
 Затем поманил Балашова пальцем к себе поближе и когда тот подошёл, сказал тихонько на ухо, чтобы не слышали окружающие:
 - Эта звезда, лейтенант, за которой вы гонялись прошедшей ночью, называется Сириус. Запомнил? Она ещё не раз тебе может пригодиться.
  И заливисто, по мальчишески рассмеялся.

 * Самолётное переговорное устройство.
 ** Рычаги управления двигателями.
           --------------------------------------------



                ЭКИПАЖ,  В  ЧЁМ  ДЕЛО?
 
               

      История эта произошла больше сорока лет назад, когда из людей ещё не выветрилась  романтика  неба  и  дальних полётов и когда лётчики были уважаемыми людьми, которых любили за риск, храбрость, мужество, и граничащую с лихой бесшабашностью  отвагу. Теперь уже многое не так.

 
    В июле полярное лето в полном разгаре. Солнце вычерчивает в небе замысловатую траекторию, не заходя за горизонт. День, день и день целых пять месяцев. От него устаёшь. Хочется темноты, тишины и покоя. Тёмные шторы не помогают. Особенно лётчикам, летающим в любое время. Они давно перепутали так называемые день и ночь. В Арктике тогда летали много, очень много. Не то, что сейчас.
 В один из таких дней (или ночей) недавно поступивший на север самолёт Ил-14 полярного варианта под управлением Героя Советского Союза Дмитрия Семёновича Кандыбы тяжело оторвался от заполярного материкового аэродрома и взял курс на север в акваторию Ледовитого океана на полярную станцию СП-17. Предстоял почти восьмичасовой перелёт. Чрево самолёта было загружено до предела. Надрывно ревели на номинальном режиме моторы, поднимая машину на заданную высоту.
 Лишь двенадцать часов назад экипаж вернулся с другой СП. Они провели в воздухе за прошедшие сутки шестнадцать часов. И вот теперь снова предстояло провести в воздухе больше полусуток. Но к этому полярные лётчики давно привыкли. Пили и ели практически в небе, на земле едва успевали только отсыпаться и пообщаться с родными и снова в полёт. Пока стоит относительно хорошая летняя погода на полярные станции стремились завести всё необходимое для зимовщиков. О выходных и тем более отпусках никто и не заикался.
 По сложности работы полёты на такие станции считались относительно простыми. Хотя взлетали и садились на дрейфующие льдины-аэродромы, но всё-таки стационарные, где имелись подготовленные кадры, минимум необходимого оборудования, приводные станции и радиосвязь, а значит, они знали погоду в районе станции и состояние взлётной полосы, что для лётчика полярной авиации главное, как, впрочем, и для любого другого.
 Это не то, что полёты с подбором льдин с воздуха в мало исследованных секторах Арктики, да ещё в плохую погоду. Вот там-то настоящая эквилибристика, не позавидуешь. Несколько таких посадок за полёт и домой возвращались хуже выжатого лимона. Это полёты высшей категории сложности и платили за них отдельно за каждую посадку. Иначе говоря, за риск. Не все экипажи допускались к таким работам.
 Уже через 30 минут самолёт, набрав высоту, завис над бесконечной водной поверхностью океана. Кандыба установил двигателям крейсерский режим, включил автопилот, поёрзал в кресле, устраиваясь поудобнее. Откинулся к блистеру кабины и уставился вниз. Пересекали трассу великого северного морского пути и внизу довольно часто были видны корабли. Севморпуть тоже работал на всю катушку. Спешили завести в северные города и посёлки всё необходимое до наступления льдов.
 Скоро корабли скрылись из поля зрения, но командир продолжал смотреть вниз скользящим взглядом, как умеют смотреть только лётчики, в доли секунды замечая всё, что творится внизу. Там, правда, уже ничего не творилось. Только одни волны, волны. Но он всё смотрел вниз, так легче думалось и быстрее и незаметнее проходило время в мучительно долгих и напряжённых полётах.
 Уже не первый год летает он в Арктике, а вот над водной поверхностью всё равно чувствует себя неуютно. Как будто снова на войне. Да что там война! В войну над сушей летали. Там могли ранить, подбить самолёт – выбросишься с парашютом или сядешь на вынужденную посадку, но на твёрдую землю. На землю! А тут, если что, не успеешь «мама» сказать, как на корм рыбам отправишься. И, что особенно досадно, здоровый и целёхонький, если даже нормально приводнишься. А много ли выдержишь в ледяной воде?
 Поразмышляв, таким образом, и придя к выводу, что вообще-то без разницы, каким тонуть, раненым или здоровым, он заставил себя отвлечься от воспоминаний о войне и оглядел многочисленные приборы. Все стрелки, как им и положено, застыли на своих местах. Шёл третий час полёта.
 - Как летим, штурман? – спросил он, хотя и сам видел, что всё идёт в штатном режиме.
 - Как всегда носом вперёд, командир, - ответил Белоглазов Вадим, навигатор божьей милостью, за возможность летать с которым не раз грызлись командиры самолётов. Сняв наушники, он указал на бессовестно храпящего в своём кресле бортмеханика Ерёмкина и пропел:
                Моторы ровно гудят,
                В кабине дяденьки бдят!   

 - А что же ему не спать, - улыбнулся второй пилот Сергей Жуков, - шасси убрал и вся работа.
 Кандыба неуклюже повернулся в кресле и посмотрел на Ерёмкина. Затем чуть привстал, вытянул шею, пытаясь заглянуть за переборку, где сладко посапывал бортрадист Вячеслав Корецкий.
 - Этого тоже сморило?
 - Аки труп, на раздражители не реагирует. Хорошие нервы.
 - Устают бедолаги, - посочувствовал командир. – Однако, буди их, обедать пора.
 - Да, пора, - согласился Жуков, взглянув на часы. – Скоро три часа, как над океаном висим.
 Радист проснулся от одного прикосновения к плечу и тут же сделал вид, что просто низко наклонил голову над своими таблицами.
 А вот механик просыпаться не хотел. Пришлось резко хлопнуть его по плечу. Он издал звук, похожий на звук раскрывающегося парашюта и встрепенулся. Рука его потянулась к рычагу выпуска шасси.
 - Куда? – рявкнул Кандыба. – Отставить!
 -  Сразу видно, что работу знает, - прокомментировал Жуков. – Раз разбудили, значит, пора шасси выпускать – прилетели.
 - Помолчал бы, - огрызнулся заспанный Ерёмкин. – Лучше вспомни, как в прошлом году на Диксоне садился. Едва живые остались. Убийца!
 Жукову сходу наступили на больную мозоль. Тогда, на Диксоне, сажая самолёт, он допустил перелёт, и самолёт выкатился за пределы полосы. Постыдный случай, но с кем не бывает. Отделались тогда испугом, мелким ремонтом да разбирательством у командира отряда.
 - Твоим бы языком торосы облизывать, - пробурчал пристыженный второй пилот.
 Ерёмкин выбрался из кабины и занялся своими прямыми обязанностями, которые состояли в приготовлении пищи. Белоглазов возился у астрокомпаса, вводя в него текущие координаты. Пристыженный Жуков разложил на коленях полётные документы и что-то там писал. Корецкий, словно дятел по дереву, быстро-быстро застучал телеграфным ключом, пытаясь с кем-то связаться.  Через пару минут доложил, что контрольная связь с СП установлена. Их ждут, и готовы быстро разгрузить. Погода там хорошая.
 - Славно, - кивнул командир. – Спроси, что обратно повезём?
 - Уже спросил. Обратно, как всегда, пойдём пустырём.
 - Значит, быстрее домой прилетим, - порадовался штурман.- У пустого самолёта скорость больше.
 - Железная логика, - согласился Жуков и посмотрел на командира.
 - А ещё и ветер будет попутный, - добавил Белоглазов.
 - Это откуда же тебе известно? – искренне удивился Жуков. – Сейчас он пока строго боковой.
 - К вечеру ветер всегда меняется.
 - Вечера ещё два месяца ждать, - не унимался Жуков, имея в виду, когда солнце начнёт заходить за горизонт.
 - Я имею в виду сутки, а не полярный день, - пояснил штурман. – Брюзгой ты становишься, Серёга. Стареешь. Сколько лет уже в Арктике летаешь?
 - Да уж больше, чем ты.
 - Ну, сколько, сколько?
 - Не одну бочку спирта выпил, - нашёл достойный ответ второй пилот.
 - Неужели? – ахнул Белоглазов. – А я-то, дурачок, думал, что стаж годами измеряется.
 Кандыба, вслушиваясь в безобидную перепалку подчинённых, заинтересованно глянул на Жукова. Неужели правду сказал? И прикинул. Жуков в полярке больше десяти лет. И если за год выпивать по 50 литров спирта, то за 10 лет выходит несколько столитровых бочек. Серёга на 10 лет моложе его, Кандыбы. Вопрос: сколько же тогда за свою жизнь выпил он, Герой Советского Союза, командир корабля дальней авиации, а ныне командир корабля полярной авиации Кандыба Дмитрий Семёнович?
 - По количеству выпитого спирта мне уже давно на пенсию пора, - заявил Жуков.
 - Гляди-ка, раскатал губки, - осадил его штурман, не отрываясь от компаса, - десять лет халявный спирт пил, а теперь и пенсию ему подавай. А халяву, между прочим, отрабатывать надо.
 - Не только спирт, но и закуска халявная тоже.
 Сказав это, Жуков нисколько не покривил душой. На севере, где нет другого транспорта, самолётами перевозили всё, в том числе спирт и продукты. Вот и сейчас у них на борту были четыре бочки спирта и продукты, каких на материке днём с огнём не найти. Авиацию тут уважают, без неё – никуда. И потому благодарные заказчики, не скупясь, отливали экипажу спирт канистрами, ну и без закуски не оставляли. А списать в Арктике всё это проще простого. Нет ни одной полярной станции и зимовки, где бы самым невероятным образом не пропадали бочки со спиртом. То они проваливались в трещины, которые почему-то образовывались и проходили всегда через склад с продуктами, то выброску с самолёта (когда нельзя сесть) произвели неточно (всё находили, кроме спирта), а то и просто списывали на расшалившихся белых медведей. Как сказал один из руководителей одной из станций, если бы спирт действительно оказывался в воде, то в океане была бы уже не вода, а водка.
 А потому у каждого уважающего себя авиатора дома всегда была канистра со спиртом, пополняемая по мере убывания. Также было и с продуктами. Вот и сегодня, когда сядут на СП, бортмеханик Ерёмкин заботливо отсосёт через шланг из бочки в заранее приготовленную канистру.
 Наконец спорщики закончили выяснять, у кого больше стаж и разговор иссяк. Кандыба взглянул на часы. Судя по времени, прошли половину маршрута. 
 - Вадим, прикинь время прибытия, - распорядился он. – А ты, Слава, запроси, включён ли привод?
 - Уже запрашивал, включат через сорок минут, когда войдём в зону захвата.
 - На точку выйдем через два часа тридцать минут, - сказал штурман, - ошибка – плюс-минус две минуты.
 Командир удовлетворённо кивнул, привычно окинул взглядом приборы и, откинувшись на спинку сиденья, снова уставился скользящим взглядом в бесконечную белизну за бортом. В полярку он пришёл из ВВС несколько лет назад и ещё не устал восторгаться этим белым чарующим безмолвием.
 Все члены экипажа имели стаж полётов в Арктике больше его и, видимо, потому давно перестали смотреть за  борт, будучи абсолютно уверены, что ничего интересного там нет, и не может быть. Ну а восторгаться северной природой (тоже нашли природу!) их давно отучила суровая полярная действительность. Собственно и Кандыбу, который всю войну пролетал в дальней авиации, мало, чем можно было удивить. Ему не раз приходилось летать в глубокий тыл врага, не раз гореть в подбитом самолёте и прыгать с парашютом, когда полёт становился невозможен. Но ему везло, он всегда дотягивал до линии фронта. Те, кого сбивали над целью, домой уже не возвращались. Многое уже стирается в памяти, но первый свой боевой полёт на Берлин он не забудет никогда.
 Было это в 1941 году. В тихий августовский вечер на заходе солнца самолёты их полка, которые ещё оставались боеспособными, один за другим взлетели и взяли курс на запад. Предстояло нанести бомбовый удар по столице третьего рейха. Их не сопровождали истребители прикрытия, которых просто не было, сгорели в первые часы войны на земле. Поэтому, чтобы избежать встреч с вражескими истребителями, намеренно шли в облаках. Предстояло преодолеть две тысячи километров. И всё в облаках, ночью, вне видимости земли без каких-либо трассовых приводов. Задача в то время не простая. В тот памятный полёт его экипаж ушёл на старом тихоходном самолёте, другие летели на более скоростных машинах.
 Конечно, эти полёты вряд ли могли причинить немцам военный урон. Скорее имели психологическое значение. В то время, когда фашистские полчища стояли под Смоленском, надо было показать, что авиация русских жива. И показали. Их налёта никто не ожидал. Ни один истребитель не поднялся им на перехват. В Берлине не соблюдали даже светомаскировку. Даже расчёты ПВО и те не сразу открыли огонь. Их тихоходная машина вышла на цель последней, когда все уже отбомбились. Очухавшись от первого потрясения, ПВО открыла шквальный огонь. Но все снаряды почему-то разрывались впереди самолёта. Это их и спасло. Потом поняли: немецкие зенитчики брали большое упреждение на скорость. Им и в голову не пришло, что такой старый и тихоходный драндулет мог долететь до Берлина и буквально зависнуть над городом. Они видели, как квартал за кварталом гасли огни.  Беспечные берлинцы вспомнили о светомаскировке.
 Благодаря малой скорости они и остались невредимы. Сбросив бомбы, без особых приключений вернулись обратно. Приземлившись, узнали, что вернулись не все. Переполох они наделали в Европе большой, и Сталин распорядился присвоить всем участникам этой операции звания героев. Так им стал в свои двадцать семь лет и Кандыба. За войну было много полётов и более сложных, но за них так уже не награждали.
 - Командир! – услышал он словно откуда-то издалека. – Семёныч! Кушать подано. О чём задумался?
 - Так, былое вспомнилось, - выпрямился он в кресле, принимая поднос с пищей.
 - Знаем мы твоё былое. Всё военные годы в памяти перетряхиваешь, как старое барахло в сундуке. Забыть её пора, войну-то. Я вот давно уже забыл, - растягивая гласные, словно ребёнку выговаривал бортмеханик.
 - Врёшь ты, Ерёмкин, - усомнился Кандыба, - такое не забывается.
 Все дружно принялись за трапезу.
 - Эх, под такой бы закусь! – вздохнул Серёга Жуков, запихивая в рот кусок говядины.
 - В салоне четыре бочки стоят, - услужливо напомнил Ерёмкин, - можешь даже выкупаться.
 - Но, но! – постучал по подлокотнику командир. – Садиться скоро.
 - А как насчёт обратного пути? – не выдержал радист. – Чтобы дорога короче казалась.
 - Видно будет, - неуверенно проговорил Кандыба.
 - А тебе, Слава, нельзя, точки с тире путать будешь, - прошамкал механик, давясь говядиной.
 - Да? – взвился тот. – А им можно? – ткнул вилкой в сторону пилотов.
 - Нам-то как раз можно, - пояснил Жуков, - у нас вот он, автопилот, всегда трезвый.
 Корецкий едва не подавился.
 - Сажать самолёт тоже автопилот будет?
 - Зачем же, сами посадим. За семь часов всё выветрится. Кстати, Женечка, не забудь по прилёту наполнить канистру. Головой отвечаешь.
 - Вихри враждебные веют над нами! – воскликнул Ерёмкин. - Как чуть что – голову мою вспоминают. Всем нужна моя голова.
 - Нам не голова твоя нужна, а полная канистра.
 - Ну, хватит трепаться, - подал голос Кандыба, отряхивая крошки с колен. -  Час лёту осталось. Все по местам!
 Через час вышли на СП. Прошли над точкой, определяя посадочный курс. На ледовых аэродромах постоянного курса посадки не бывает, он меняется в зависимости от подвижки льдов. Но при хорошей погоде визуальная посадка трудностей не представляет.
 Колёса мягко коснулись укатанного снега полосы. Самолёты на СП выходят встречать все без исключения, останавливаются все работы, бросаются все дела. Собаки с лаем выбегают первыми. Разгрузка проходит быстро, даже моторы не успевают остыть.
 Пока шла разгрузка, Ерёмкин успел осмотреть и заправить самолёт и наполнить канистру спиртом из тут же открытой бочки. Обратно полярники отправляли груза мало, в основном почту. Груз вывозили только тогда, когда эвакуировали экспедицию из-за невозможности эксплуатации льдины, когда она от колоссальных напряжений начинала давать трещины или таяла, если её выносило в тёплые течения. Вот тогда самолёты уходили отсюда, едва отрываясь от полосы, по которой, порой, проходила уже не одна трещина. Всё, что не успевали вывезти, оставалось в качестве подарков белым медведям.
 На этот раз была только почта.
 - Что-то, ребята, посылок домой не посылаете, - балагурил Ерёмкин. – На дворе лето, бананы, наверное, уже созрели.
 - Ещё рановато, - отвечали ему, - а вот арбузы бы можно, тут наш кок целую плантацию развёл. Да вот беда, медведи всё слопали.
 - Вот же гады! – посочувствовал механик. – Мы им в следующий раз ульев с пчёлами привезём. Пчеловоды-то у вас есть?
 Позубоскалив, таким образом, начали собираться в обратный путь.
 - Когда снова к нам прилетите? – спросил начальник СП.
 - Как пошлют, - ответил Кандыба. – Мы всегда готовы. Вон, - ткнул пальцем в небо, - светило-то не заходит, летай, да летай.
 Кто бы мог подумать, что через восемь часов они снова прилетят сюда и без всяких санкций начальства.
 Пустой самолёт легко оторвался от взлётной полосы. Где-то далеко на материке был уже поздний вечер, но здесь, в Арктике, солнце всё также освещало косыми лучами бескрайнюю ледяную пустыню. Оно не всходило и не заходило, оно просто каталось по небосводу, и было единственным ориентиром для навигационных расчётов. Что и сделал штурман, введя в астрономический компас координаты исходной точки. Обратный курс на базу известен, ничего сложного, на СП летали много раз и в гораздо худшую погоду.
 Высоту набрали быстро. Пилотировал Серёга Жуков. Кандыба, прищурив глаза, в ленивой позе сидел в своём кресле, не вмешиваясь в управление. Легли на заданный курс.
 - Как идём? – задал дежурную фразу командир. Она означала, что штурман должен сообщить путевую скорость.
 - Как всегда, носом вперёд, -  дежурно отозвался штурман, – ветер попутно-боковой, в правый борт. Угол сноса – минус восемь градусов. На базу придём минут на 15 раньше штилевого времени.
 - Ну и славненько! – потёр ладони Кандыба. – Ерёмкин, прогрей лучше салон и готовь ужин. Или обед, чего там у нас по времени. Сервируй на откидных столиках, весь салон пустой, чего в кабине ютится.
 - Будет сделано, - вскочил механик.
 Скоро в кабину проникли аппетитные запахи разогреваемой тушёнки. Минут через десять Корецкий пригласил всех к столу.
 - Повеселиться мы всегда готовы, - довольным голосом воскликнул штурман. – Угощай нас, светило полярной кулинарии.
 Он привычно глянул на прибор курса – 190 градусов, точно на базу, снял наушники и вылез из кресла. За ним неуклюже, словно медведь из берлоги, полез из кабины Кандыба.
 - А ты чего сидишь? – спросил Жукова.
 - Должен же кто-то в кабине остаться.
 - Оставь в кабину дверь открытой, чтобы приборы видеть и выходи, - разрешил командир.
 - Да, да, - поддакнул Корецкий, - отсюда всё видно, только не забудь автопилот включить.
 - Не подковыривай, не первый день замужем, - огрызнулся Серёга. – Полёт спокойный, курс точный.
 - Да всё нормально будет, - заверил штурман, - первый раз что ли? Курс точный держим, поворотных точек нет. Бывало, по пять часов в кабину не заходили, а прилетали, куда надо. На материк же идём. Выйдем… куда-нибудь.
 - Вот, вот, - хмыкнул Корецкий, - материков внизу много.
 - Не умничай, - отрезал Белоглазов, - лучше за точками с тире следи. Выйдем, куда надо.
 Расселись у сервированного стола. Ровно гудели моторы, в салон заглядывали скупые солнечные лучи, полёт был абсолютно спокоен. Но к пище не притрагивались.
 - Ну что же, как говорится, закусим тем, что бог послал, - потянулся к тушёнке Кандыба.
 - Не бог послал, а Ерёмкин, - поправил командира радист и плачущим голосом добавил: - Честно говоря, жрать-то не хочется. Туда летели – ели, обратно – опять есть заставляют.- Он поскрёб пятернёй загривок и повернулся к Ерёмкину. – Скажи, кочегар, ты канистру на СП заправил?
 - Конечно, - удивлённо ответил тот. – Когда это забывали?
 - Такого не припомню, - согласился Корецкий. – Но… где же она?
 - Ах, вот от чего у дяди аппетита нет! – расплылся в улыбке механик. – Да здесь она, под чехлами лежит.
 - Закрыл-то хорошо? – забеспокоился Жуков, - бывали случаи - открывалась.
 - Проверить нужно, - заволновался вдруг и штурман.
 Все выжидающе посмотрели на командира, который молча лениво жевал, не вступая в разговор.
 - Тушёнка, надо вам сказать, старая попалась, - заныл и Ерёмкин, видя, что командир молчит, - не прожуёшь её до самой базы. Под такую на фронте завсегда по сто грамм давали.
 И все опять посмотрели на командира. Неужели и сейчас намёк не понял, когда всё сказано открытым текстом?
 - Войны давно нет, Ерёмкин, - поднял голову Кандыба. – Сам же говорил.
 - А я вот и не был на ней, - с сожалением вздохнул Жуков.
 - Ну, ты-то тут выпил спирта больше, чем весь наш полк, - парировал механик.
 - Да ладно вам, дипломаты! - улыбнулся Кандыба.
 - Но ты же сам, командир, сказал: закусим, чем бог послал. Закусим! – со значением поднял палец радист. – А бог послал не только тушёнку, но и… это самое…
 - Ерёмкин, по 50 грамм всем для аппетита.
  На столе мгновенно появились кружки. Механик приволок канистру и виртуозно разлил спирт.
 - Развести или как? – суетливо осведомился он.
 - Не надо продукт портить, от разведённого у меня изжога, - отмахнулся Корецкий. – За что пьём?
 - За наш экипаж, - предложил Кандыба.
 Все согласились и дружно проглотили огненную жидкость. Только Жуков задержался, глядя, как пьют другие, потом втянул голову в плечи, словно собирался прыгнуть в полярную полынью и, закатив глаза, быстро вылил в рот содержимое кружки.
 - Ах! – выдохнул он. – Словно ежа проглотил. – Силён, чертяка!
 Кандыба выпил свой спирт спокойно, словно воду.
 - Вот это по командирски, - одобрил Корецкий. – Семёныч, не зря тебе героя дали.
 На отсутствие аппетита уже никто не жаловался. От выпитого спирта и оттого, что летят домой, настроение стало приподнятым. Через шесть часов будут дома. Пока же самолёт висел над бескрайними арктическими просторами. Ровно и успокаивающе гудели моторы, полёт был спокоен, видимость – миллион на миллион. Правда, солнце скрылось в высотной дымке, но на это никто не обратил внимание. Перекусив, дружно закурили.
 - Вот так и живём, - выдохнул дым Корецкий, - едим в самолёте, пьём в самолёте, спим в самолёте. Разве это жизнь?
 - А ты иначе жить не сможешь, - повернулся к нему Жуков. - Привычка. Вон в отпуск на материк улетишь, а через две недели уже обратно тянет.
 Все согласились, что это действительно так.
 Как всегда в таких случаях стали вспоминать курьёзные случаи, каких в авиации предостаточно.
 - Серёга, расскажи, как ты однажды голую задницу своего командира пассажирам показывал, - попросил Белоглазов второго пилота.
 - Чего? – удивился Корецкий. – Заливайте, но меру знайте. Кто ж поверит? Вот ты, Ерёмкин, поверишь?
 - Не поверю, но всё равно интересно. Рассказывай, трепло полярное.
 - Давно это было, - начал Жуков. – Я тогда на материке летал вторым пилотом на Ан-2 после окончания училища. Командиром у меня был Миша Зудов, парень со странностями, закоренелый холостяк. Прилетели мы как-то в один райцентр, да и заторчали там из-за непогоды на несколько часов. Дали задержку и чтобы время скоротать пошли в местный универмаг. Ну и присмотрел там себе Зудов плавки, вспомнил, что скоро в отпуск. В Сочи он, помнится, собирался.
 - Ну а при чём тут голая задница? – не выдержал Ерёмкин.
 - Не перебивай! – отмахнулся Жуков. – Купил он эти плавки, а когда обратно летели, засомневался, не малы ли? И решил примерить. На Ан-2 кабина тесная. Встал Зудов в проходе между сиденьями, снял брюки, потом эти самые, семейные. И только нагнулся, чтобы плавки одеть, я взял за его спиной, да и нажал ручку двери, что из кабины в салон вела. Словно бес меня попутал. Ну, дверь конечно открылась. Что уж там подумали  пассажиры, не знаю, но когда по прилёту из самолёта выходили, то как-то странно на нас смотрели. Зудов дверь-то быстро захлопнул, видение это пару секунд продолжалось. Я же, едва сдерживая смех, сказал ему, что дверь, видимо, от болтанки открылась, такое бывает иногда.
 - Да зачем же ты дверь-то открыл? – хихикая, спросил Корецкий. – Так пассажиров до инфаркта довести можно.
 - Говорю же, бес попутал, как-то всё спонтанно получилось, помимо воли.
 - Ясно, что пассажиры подумали, - сказал механик, вытирая слёзы, - но чтоб в полёте…
 - Вшивый всё про баню, - парировал Жуков.
 - Они решили, что везёт их голубой экипаж, - убеждённо подтвердил Ерёмкин. – А зачем ещё в кабине до без трусов раздеваться? Вы же не сказали пассажирам, что плавки примеряли, извращенцы.
 - Плавки-то не малы оказались? – смеясь, спросил Кандыба.
 - В самый раз. Зудов сам потом долго смеялся, представив свой экран в проходе кабины. Правда, он так и не узнал, что дверь не сама открылась.
 - Кто там к кабине ближе, посмотрите, что там у нас? – попросил Кандыба.
 Ближе всех сидел радист, и ему прекрасно была видна панель командира.
 - Курс, курс какой посмотри? – уточнил штурман.
 Радист вытянул шею.
 - Сто девяносто градусов, - сообщил он.
 - Всё правильно так и должно быть. Точно идём.
 Ровно гудели моторы. Самолёт висел в воздухе, не шелохнувшись. В салоне чувства полёта не было, если, конечно, не смотреть вниз. Но туда никто и не смотрел.
 - Да куда мы денемся? – махнул рукой Ерёмкин, - всё равно на материк прилетим. Командир, ещё по одной? – протянул он руку к канистре.
 - На палец, не больше, - разрешил Кандыба.
 - Ха, у него палец, что шея у быка, - хихикнул Корецкий, сдвигая вместе кружки, чтобы было удобней разливать.
 Наверное, сейчас читатель подумает: да как же, чёрт возьми, летать с такими лётчиками, ведь это же самоубийцы! Может он будет и прав, но, скорее всего, нет. В авиации, как правило, к лётным происшествиям приводит не одно, а стечение нескольких обстоятельств. В данном случае экипаж пассажиров не перевозил, а будь они на борту – подобное было бы просто невозможно. Но в описываемый период в Арктике, как шутили, можно не найти воды напиться, а вот спирт – пожалуйста. И при дальних полётах по перевозке грузов подобное было если и не правилом, то и не исключением. Но к происшествиям это никогда не приводило – норму знали.
 - Ну, за тех, кто в небе! – провозгласил Корецкий.
 - А поскольку третьего тоста не будет, то и за тех, кого нет среди нас, - сказал Белоглазов. – Где-то в этом районе пропал мой однокашник. Вместе с экипажем, конечно. Успели отстучать: горит правый двигатель…
 Кандыба глянул в иллюминатор. Внизу льда уже было мало, в основном громадные полыньи. Это говорило о приближении к материку. Представив, как умирали ребята в ледяной воде, он внутренне содрогнулся. Ведь они наверняка посадили горящий самолёт на воду и были живы после посадки. Или до последнего тянули к материку, пока не взорвались в воздухе? Или у них перегорели тросы управления, и машина горящим костром рухнула в океан? Никто и никогда этого не узнает. Много, очень много таких тайн хранит Арктика. Вон сколько лет ищут самолёт Леваневского, всё бесполезно.  «Уж лучше в бою погибнуть, чем бесследно сгинуть в океане», - подумал он.
 Выпили молча, потянулись к закуске. Потом также молча закурили.
 - Хотел пару писем написать родственникам, пока летаем, - вздохнул Корецкий, - на земле-то всё некогда. Но и в воздухе бывает некогда, - улыбнулся он. – Летаем да спим, спим да летаем.
 - По два письма сразу не пиши, особенно в спешке, - посоветовал штурман. – Неприятность может выйти.
 - Это отчего же? – усомнился радист.
 - А оттого. Ты штурмана Володина из третьей эскадрильи знаешь? Так вот он написал два письма сразу, а потом чуть дело до развода не дошло.
 - Причём же письма-то? – усомнился и Жуков. – Я тоже обычно пачками отсылаю и ничего, разводиться не собираюсь.
 - Володин тоже не собирался.
 - Да не тяни ты, рассказывай, - не выдержал Ерёмкин и посмотрел на часы, - Корецкому скоро на связь с базой выходить.
 - Были мы с Володиным  два года назад в УТО. Не забыли, что это такое? – начал Белоглазов.
 - Кто же не знает, что это учебно-тренировочный отряд.
 - Правильно. А юмористы иначе расшифровывают. Устал товарищ, отдохни. А в обратном порядке: отдохнул, теперь уё…й. Но это к слову. Так вот, устал Володин отдыхать, пили-то каждый день, и решил делом заняться. Написал два письма, одно домой жене, другое радистке Люсеньке из Амдермы. Он с ней с полгода назад до УТО познакомился, когда на запасной туда уходили. Письма-то писал ещё трезвым, обоим в любви признавался. А тут пришли ребята, шлёп на стол бутылку, вторую. Короче, отправил он письма, только адреса перепутал. Через две недели домой прилетает, а жена вместо объятий – чемодан к порогу. Володин искренне удивляется, мол, за что? А она ему письмо под нос: твоё? Ну, моё, отвечает. А раз твоё, то и иди жить к своей дорогой Люсеньке.
 - Вот это хохма! – ахнул Жуков. – И не выкрутишься, факт налицо.
 - Выкрутился. Мало того, оправдался перед обоими. Сказал им одно и то же. Не сразу, но поверили.
 - Заливаешь, Вадим. Письма – факты неоспоримые.
 - А Володин сказал им, что решил проверить их реакцию. Мол, в УТО скучно, вот и придумали. Если, мол, заревнуют – значит любят. Не знаю, как Люся, а жена крепко взревновала. Неделю он у своего второго пилота жил. А поверила в розыгрыш только после того, как у командира отряда побывала. Приехала в аэропорт и спрашивает командира, почему это её муж стал часто на запасные аэродромы улетать? Тот сначала не понял, спрашивает, как часто? А она отвечает, что в месяц раза по три-четыре, а иногда и чаще. Тут до командира дошло, в чём дело и говорит он ей, что у них на аэродроме подняли метеорологические минимумы и теперь самолёты часто на запасные уходят. Уехала женщина домой успокоенная.
 Кандыба слушал ребят молча и в разговор не ввязывался. Поговорив о женщинах, вернулись к работе. Жуков рассказывал, как они летали на разведку следов атомных подводных лодок. Не наших, конечно.
 - Вот это, я вам скажу, работа! Выходим в заданный район Арктики, заказчик даёт вводную: нужно сесть в такой-то точке с такими-то координатами. А там лёд такой тонкий, что толщину его сверху определить невозможно.
 - Но ведь садились же?
 - А куда деваться, заказчик настаивает. В общем, сядешь – не сядешь, взлетишь – не взлетишь. Снижаемся, садимся, и начинается эквилибристика. Стоять нельзя – провалишься. Поэтому нарезаем на льду круги, один, второй, третий. Круг сделаешь, смотришь, где пробежали – вода выступает. Как представишь, что под тобой несколько километров бездны – сразу пот прошибает. А в это время оператор на ходу выпрыгивает на лёд и начинает его бурить, чтобы пробы воды с глубины взять. А когда ветер сильный, бывает, что вовремя не развернёшься, вот и таскаем за собой этого беднягу. Он же к самолёту специальной верёвкой привязан.
 - А если срочно взлетать надо?
 - Тогда бедолагу на разбеге в самолёт втаскивают.
 -  А вдруг верёвка того, оборвётся?
 -  Значит судьба такая у бедняги. Тогда всё будет зависеть от командира. Захочет он ещё раз рисковать самолётом и экипажем, может и сядет, а нет, то, - Жуков развёл руками. – Но я такого не помню.
 - Чтобы садились?
 - Чтобы верёвка обрывалась. Бывает другое. На разбеге бедолага этот по льду, как мешок с этим самым, волочится. Хорошо, если лёд гладкий, а бывает, что как наждак. Иных уже в воздухе в самолёт втягивают. Наливают ему стакан спирта, и потом он часа два в себя приходит. В общем, акробатика, а не полёты. За один такой полёт не больше пяти посадок разрешалось делать. Но и платили за каждую посадку по высшей категории сложности. Сложней не бывает.
 - Ну, ещё бы! И на земле с подбором не просто садиться на незнакомой местности, а тут на лёд, да ещё на тяжёлой машине, - уважительно произнёс Ерёмкин. – А мне вот в таких полётах ни разу не приходилось участвовать.
 - Уж там бы не поспал, как на наших перелётах, - заржал Белоглазов.
 - А ты не смейся, - обиделся бортмеханик, - я своё дело делаю. Вон и командир подтвердит.
 - Конечно, делаешь, - не унимался штурман, - за восемь часов полёта два раза за рычаг шасси дёрнуть – вот и вся работа.
 - А на земле самолёты ты за меня обслуживаешь, умник? Да если б не я – не пил бы ты сейчас тут спирт, а сидел бы в своём кресле томился.
 - Вот,  вот, - заступился за механика Жуков. – Ты, навигатор, кочегара не трогай, он нам на земле больше нужен.
 Шёл шестой час полёта на автопилоте. Полёт был абсолютно спокоен. Кандыба мало прислушивался, как и всегда, к трепотне экипажа и задумчиво смотрел в иллюминатор. Отсюда, из салона самолёта, арктический пейзаж воспринимался как-то иначе, чем  из кабины, под другим ракурсом что ли. Он обратил внимание, что когда летели на СП, под самолётом в этом примерно месте были громадные разводья на десятки километров, а сейчас же почти сплошной лёд.
 Он подумал, что не может его быть так много в это время года в этих широтах. Лететь оставалось часа два с половиной, значит должна быть уже чистая вода. Кандыба поискал глазами солнце, увы, его не было видно. Перенёс взгляд вперёд по курсу. Там, впереди, были сплошные льды, кое-где с признаками торошения. А это уже…
 Смутное, ещё не осознанное беспокойство овладело им. Откуда взялись в этом месте такие льды?  Они бывают с приближением к полюсу, но самолёт-то летит в обратном направлении. Должна уже быть чистая вода. А вместо этого…
 - Штурман, - обратился он к безмятежно смеющемуся Белоглазову, - посмотри-ка за борт, ничего там странным тебе не кажется?
 - А чего там может быть странного? – удивился тот. – Вода, да лёд, лёд, да вода.
 - Но ты всё же посмотри.
 Тот вытянул шею к иллюминатору.
 - Вода, да лёд, лёд, да вода, - ещё приговаривал он, но с лица его уже сползала благодушная улыбка.
 - Что скажешь?
 - Воды нет, - сказал штурман и посмотрел на часы, - а должна быть.
 Остальные члены экипажа тоже прильнули к иллюминаторам.
 - Ни хрена себе! – ахнул Жуков. – Такие льды в это время могут быть только в море Бофорта. Я перед вылетом карту смотрел.
 - Это море от нас левее на тысячу километров, - возразил штурман, становясь ещё серьёзнее, - не могли никак мы туда залететь. Не первый же раз…
 - И дай бог не последний, - проворчал Корецкий.
 - Да, сюда точно Макар телят не гонял, - проговорил Жуков, вглядываясь вперёд. – Не знаю куда, но мы точно не домой летим, командир.
 - А… куда же? – спросил Белоглазов.
 - А это тебя надо спросить! - встрепенулся Ерёмкин. – Пока ещё штурман у нас ты.
 - А ну-ка, мужики, все по местам! - распорядился Кандыба. – Чертовщина какая-то.
 В считанные секунды все заняли свои места. Ждали решающего слова штурмана. Пару минут он крутил свои рычаги и ручки, потом озабоченно почесался и снова схватился за свои навигационные штуковины. Затем, откинувшись в кресле, удивлённо воскликнул:
 -  Ни хрена себе! Ничего не понимаю! Мы, с каким курсом идём?
 - У меня почему-то 320 градусов показывает,- сказал Жуков.
 - Курс на базу 190 градусов, - напомнил штурман, - а у меня тоже почему-то 320 показывает.
 - А у меня показывает, как положено 190 градусов, - сказал командир и вдруг матюгнулся замысловатым фронтовым матом.
 - Что такое? – спросили его сразу двое.
 Жуков, вытянувшись, вгляделся в прибор командира и сразу всё понял. Выставленный на заданный курс полёта прибор был заблокирован кнопкой арретирования. Это был новый прибор, не зависящий от магнитного поля  земли, которым лётчики пользоваться не привыкли. В полёте его надо было периодически корректировать, что делать забывали, надеясь на астрокомпас. В хорошую же погоду просто устанавливали самолёт на заданный курс с учётом ветра, включали автопилот, и он приводил самолёт в нужную точку с точностью до 10 километров. В авиации, особенно в Арктике, эти расстояния ничтожны.
 - Чёрт возьми! – вскричал Белоглазов. – Не могли же мы на 110 градусов вправо уйти.
 - Может быть и влево, - возразил Жуков.
 - Если влево, выходит, что мы по кругу летим? Чепуха какая-то!
 - Выходит, так. И паковые льды об этом говорят. Вероятней всего мы на западной периферии моря Бофорта.
 -  Штурман! – подал голос Кандыба. – Курс пока не меняю. Быстро взять пеленги с мыса Шмидта и острова Врангеля. Давайте определим наше точное место, а потом с курсами будем разбираться.
 - И солнца нет как назло, - матюгнулся штурман и принялся снова крутить ручки компасов.
 - Это ты, Славик, в заблуждение нас вводил, - покосился Ерёмкин на радиста. – Курс 190, точно идём. А прибор-то заблокирован был. Он, куда бы ни летели, будет 190 показывать. Не заметил что ли красной точки на циферблате?
 - Командир! – воскликнул штурман, проведя пеленги на карте. – Я ни хрена не понимаю! Но мы находимся северо-восточнее СП на 700 километров, не меньше.
 - Да ты что, Вадим, с ума сошёл? Куда же мы шесть часов летели? – ахнул механик и покосился на прибор топлива. - Бензина, между прочим, на два часа осталось.
 - Я два раза проверил, СП левее и сзади нас. Не знаю, как это всё получилось, но это так.
 - Выходит, что вместо материка мы ещё дальше в Арктику уехали? – врубился, наконец, и радист, до этого мало что соображавший.  – Ни хрена себе, завезли! То мы слева, то мы справа. Сплошные Бермуды.
 - Вадим, ты уверен в наших координатах? – спокойно спросил Кандыба.
 - Не знаю, как мы сюда попали, но в координатах уверен абсолютно, - ответил штурман.
 - Тогда быстро – курс на СП. Топливо на исходе.
 Белоглазов рассчитал новый курс, довернули на него самолёт.
 - Сколько до СП?
 - Больше 600 километров. Пять минут не меняйте курс, возьму пеленги – скажу точнее. Корецкий, с СП можешь связаться?
 - По графику они только через полтора часа включатся, - ответил радист.
 - Будет поздно.
 Под крылом между тем были сплошные паковые льды и торосы, куда ни кинешь взор. Если садиться на вынужденную посадку – никакого шанса остаться целыми.
 - Вадим, пеленги брать постоянно и расстояние, расстояние до СП, - напомнил Кандыба.
 - Понял, командир.
 - Корецкий!
 - Слушаю, командир!
 - Связывайся с базой, связывайся со всеми, с кем можешь. Передавай сигнал бедствия и текущие координаты. У нас есть какая-нибудь надежда на связь с СП?
 - Никакой, командир, - ответил тот. – Если только их радист Москву не слушает от безделья.
 Штурман дал новую поправку в курс и Кандыба развернул на него самолёт.
 - Сколько топлива осталось, Ерёмкин?
 - На час двадцать, если быть оптимистом, - ответил тот и вздохнул. – В Арктике безразлично, где подыхать, правее или левее трассы. Всё равно аборигены слопают.
 - Не каркай прежде времени, кочегар, - покосился на него Жуков, - ещё не упали.
 - Есть связь! – заорал вдруг Корецкий. – Есть связь с СП, командир! Они там футбол слушают. Сейчас включат привод.
 - Удаление до СП 400 километров, - доложил штурман.
 Все покосились на топливомеры, ясно осознавая, что бензина  вряд ли хватит.
 - Послушай, оптимист, - обратился штурман к Ерёмкину, - а бывает ли так, что топливомеры врут в пользу экипажа?
 - Бывает и такое, но чаще – наоборот, - меланхолично ответил механик.
 - Сергей, набирай высоту, - распорядился Кандыба. – Самолёт у нас пустой, горючего тоже почти нет, значит и расход меньше. Дотянем.
 - А, может, выключим один двигатель? – предложил радист. – Экономия будет.
 Ерёмкин посмотрел на него, как на прокажённого.
 - Хоть убейте меня, мужики, я не пойму, где же мы летали? – снова запричитал штурман. - Две тыщи вёрст отмахали, а эта СП впереди оказалась.
 - Не убивайся, разберёмся, - успокоил командир. – Сколько до СП?
 - Триста пятьдесят, плюс-минус десять.
 - Топливо, Ерёмкин?
 - На сорок минут, плюс-минус пять.
 - Хреново!
 - Чего ж хорошего.
 Минут десять летели молча. Каждый пытался осмыслить, что же произошло и не находил ответа. Неожиданно стала ухудшаться видимость. Набрали три тысячи метров.
 - Ерёмкин, установи двигателям самый экономичный режим, какой сможешь. Мы будем снижаться по одному два метра в секунду. За счёт этого будет скорость.
 Механик принялся двигать рычаги двигателей.
 - Корецкий, сигнал бедствия на базе приняли?
 - Приняли. Запрашивают, что случилось?
 - Отвечай: сбились с курса по неизвестной причине, топливо на исходе. Пытаемся вернуться на СП.
 - Понял.
 - Штурман, удаление?
 - Двести пятьдесят, - ответил Белоглазов и посмотрел вниз, словно пытаясь отыскать там знакомый ориентир.
 Про топливо Кандыба уже не спрашивал, стрелки топливомеров болтались у самых нулей.
 - Слышу позывные СП, - доложил штурман. – Есть пеленг! Курс – десять влево.
 Снизились до двух километров и продолжали снижаться. Видимость ухудшалась. Зря говорят, что закона пакости нет. Вот он, в действии.
 - Семёныч, может, площадку подберём и пойдём на вынужденную посадку? – предложил Жуков.
 - Ни одной площадки подходящей внизу не вижу, - ответил Кандыба. – Пока её искать будем, сожжём последнее топливо. Нужно до СП тянуть.
  Самолёт практически планировал на малом газе. Тяга двигателей была минимальна.
 - Всем пристегнуться ремнями, скомандовал Кандыба. – Приготовиться к вынужденной посадке!
 Стрелки топливомеров встали на нули, но двигатели, как ни странно, ещё работали. На стрелки эти теперь уже никто не смотрел, не было смысла, двигатели могли остановиться в любую минуту. И вот это мгновение настало…
 - Падают обороты левого двигателя! – заорал Ерёмкин. – Температура и давление тоже падают!
 - Левый двигатель зафлюгировать! – скомандовал Кандыба.
 Механик мгновенно выполнил команду.
 - Левый зафлюгирован!
 - Кран кольцевания?
 - Включён!
 - Серёга, держи крен на правый борт градусов пять, чтобы остатки топлива перетекали к правому двигателю.
  Правый двигатель продолжал работать. На одном двигателе машина пошла вниз ещё круче. Внизу были сплошные торосы.
 - Беру управление на себя! – Кандыба чуть тряхнул штурвалом, показывая Жукову, что взял управление. Тот молча кивнул головой – понял.
 - Удаление, штурман?
 - Километров двадцать, - ответил тот. - Точнее сказать не могу.
 Для самолёта 20 километров – четыре минуты лёту, 20 километров в Арктике пешком можно идти всю жизнь.
 - Как на фронте, твою мать! – выругался Кандыба и, взглянув ещё раз на топливомер, стрелки которого давно стояли на нулях, приказал:
 - Экипажу обесточить электросистему! Выключить все потребители! Идём на вынужденную!
 Высота была около пятисот метров. Правый двигатель, мягко урча на малых оборотах, создавал небольшую тягу, достаточную для устойчивого планирования. Теперь все, согласно аварийному расписанию, смотрели за борт, чтобы отыскать хоть какое-то подобие ровной площадки для посадки. Но всюду были только торосы, торосы…
 На высоте триста метров начал давать перебои правый двигатель.
 - Ерёмкин, правому – флюгер! Пожарную систему – включить! Экипаж, садимся! Кто останется жив – от самолёта не уходить. Радист, постарайся сохранить рацию.
 В Арктике рация – это жизнь. По ней тебя запеленгуют спасатели и выйдут на место падения. В Арктике рация – это больше, чем жизнь.
 Через минуту самолёт брюхом ударился о первый торос. Отскочив от него, словно мячик, на несколько метров вверх, он, теряя скорость, пошёл вниз и левым крылом ударился о безобразно торчащую глыбу льда. Удар был страшен. Самолёт, потеряв крыло и развернувшись от удара на 90 градусов, уже правым крылом ударился о следующий торос. Раздался жуткий скрежет разрываемого на куски алюминия, обшивка фюзеляжа мгновенно лопнула в нескольких местах, словно яичная скорлупа. Снова изменив направление, самолёт а, вернее, что от него осталось, основательно потерявший скорость от трёх встреч с рапаками, ударился в очередную глыбу и, накренившись, остановился.
 Наступила гробовая тишина. Собственно в Арктике, когда нет ветра и подвижки льдов всегда тишина. Гробовая.
 Первым пришёл в себя Кандыба.
 - Живы? – с трудом поворачиваясь в кресле, охрипшим голосом спросил он, с  усилием отрывая руки от бесполезного теперь штурвала. В соседнем кресле застонал и схватился за плечо Жуков.
 - Ни хрена себе, посадочка! – подал за спиной голос Белоглазов и почему-то икая, пропел: - Моторы ровно гудели, в кабине дяденьки бдели! Ты жив, Ерёмкин? – Ткнул он в спину пригнувшегося и обхватившего голову руками механика. Разгибайся, уже приехали.
 - Вроде жив, - приподнялся Ерёмкин. – Голова вот только…
 - Это ты с автопилотом бодался. Серёга, что у тебя?
 - Плечо, - простонал тот, - плечо болит.
 - Ребята, куда привезли-то? – подал голос и радист. – Мне тут ноги прижало.
 - Значит, все живы, - констатировал Кандыба и полез из кабины
 При ударе самолёта об лёд он ударился грудью об колонку штурвала, но привязные ремни удержали его в кресле. Не очень пострадал и Жуков, отделавшись сильным ушибом. Прижатые ноги радиста освободили, переломов, к счастью, не было. Штурман отделался испугом. У Ерёмкина на голове образовалась громадная шишка с кровоподтёком.
 Входную дверь заклинило. Но она и не нужна стала. Выбрались на лёд через разрыв в хвосте фюзеляжа. Отошли в сторону, дрожащими руками закурили, глубоко затягиваясь и молча оглядывая самолёт. Вернее, что от него осталось.
 - Куча металлолома, - констатировал Ерёмкин и посмотрел на командира.
 Тот ничего не ответил. Во время войны у него превращался в груду железа не один самолёт, но то была война. А на гражданке вот так случилось впервые. Корецкий молча уселся на лёд и ощупывал ноги.
 - Переломов нет, - сказал он. – Теперь можно идти с белыми медведями знакомиться.
 - Ещё успеешь. Проверь лучше, цела ли станция, - приказал Кандыба.
 - Интересно, а канистра уцелела? – ответно забеспокоился радист. – Ерёмкин, проверь.
 - Тебе сказали, что нужно проверить? – жёстко напомнил Жуков. – Тут вопрос жизни и смерти, а он про канистру думает.
 Корецкий, хромая, поплёлся к самолёту и вскоре раздался его радостный голос: 
 - Целёхонька рация, мужики. Если бы ещё аккумуляторы уцелели.
 - Проверьте. Если всё заработает, то Вадим, определи точнее место приз… тьфу, чёрт, падения и передай на базу. Ну и на СП тоже.
 - Ни хрена себе – приземление, - проворчал Ерёмкин и полез в фюзеляж определять состояние канистры и прочего барахла. Канистра была цела, и это подняло настроение механика.
 - Командир, может по наркомовской нальём для снятия стресса? – проорал он из чрева фюзеляжа.
 - Давай! – махнул рукой Кандыба, - один чёрт теперь.
 Выпили по сто граммов, закурили, приходя в себя и, наконец, полностью осознали, в какую историю влипли.
 - А теперь – разбор, - хмуро произнёс Кандыба. - Я в полярке летаю меньше вас. Кто мне скажет, в чём дело? Почему мы, пролетев восемь часов, снова оказались у СП? Как это могло случиться? Да и у СП ли мы? Вот Жуков утверждает, что мы в море Бофорта. Это первое. Второе: где нас будут искать и найдут ли? Третье: как будем выживать?
 - Сигнал бедствия я передал, подтверждение получил, - начал Корецкий. – Если штурман не ошибся в координатах, нас скоро найдут, сейчас лето, погода хорошая. А насчёт выживания – это Ерёмкин скажет.
 - Чего говорить – то, - махнул рукой механик. – Бензина у нас нет, там, - кивнул на груду металла, - сливать нечего. Дров тоже нет. Есть только спирт…
 - Тьфу! – не выдержал командир, - это не главное.
 - Я имею в виду, что он горит, а это…
 - Понятно, костёр будет, найдём, что жечь. Чехлы вон есть.
 - Нельзя,- замотал головой Жуков, – нельзя чехлы жечь. В них спать будем. 
 - У нас есть НАЗ*, - продолжал Ерёмкин, - так что с голодухи пока не умрём.
 - Ясно, - подытожил Кандыба. – Сейчас главное, связь. Саша, Вадим, уточняйте координаты и передавайте на базу. И ещё. Если мы у СП, то, как далеко от неё?
 - Может и 20 километров, может пять, а может и два, - ответил штурман, - точнее не могу сказать. Курсы часто меняли, пеленговаться точно сложно было. Скажу одно: мы не в море Бофорта, как Серёга утверждает. Хотя возможно через его западную окраину и прошли. Только не пойму, как? Ты место по знакомым рапакам что ли определяешь, Серёга?
 - Да ладно тебе, - отмахнулся тот. – Я, кажется, начинаю понимать, как мы снова тут оказались.
 - Да точно ли мы у СП, лётчики? – воскликнул Корецкий. – Завезли, сами не знаете куда!
 - Точно, точно, - успокоил его Белоглазов. – Я тоже начинаю догадываться, как мы здесь оказались. Так и должно быть.
 - Где это здесь? – простужено взвизгнул Ерёмкин. – Где – здесь? Я вот, например, не знаю, где я.
 - Ты в Арктике, - успокоил его штурман, - не расстраивайся.
 - Ну и экипаж у меня догадливый, - обиженно вскинул голову Кандыба. – Все догадываются, а  я  - нет. Тогда объясните, в чём дело?
 - Кто у нас на показания курса смотрел и утверждал, что он точен?
 - Ну, я смотрел, - с вызовом ответил радист. – Я ближе всех к кабине сидел. И курс был точен.
 - Да ведь он бы был одинаков, куда бы мы ни летели, так как прибор командира, на который ты смотрел, был заблокирован. И потому ты говорил нам этот курс. Так оно и было. На самом же деле мы уклонялись влево.
 - А чего же тогда автопилот делал? – переведя взгляд с радиста на штурмана, спросил Ерёмкин. – Он  что же,  не  включён  был?  Кто  же  шесть  часов самолётом  управлял? Ни хрена не понимаю.

 * Неприкосновенный аварийный запас
 
  Все головы повернулись к Жукову.
 - Автопилот включал я, - помолчав, ответил тот,  - но он был плохо откорректирован по крену и уводил влево на 0,5-0,8 градуса в минуту. За короткое время для глаза это незаметно. А мы были уверены, что курс точный, ориентируясь на прибор командира, который был заблокирован. Вот и всё!
 - Твою мать! – выругался Кандыба, поняв, как получилось, что они, отмахав больше двух тысяч километров, вновь прилетели к точке вылета.
 - Выходит, я курс-то верный говорил, - сказал Корецкий. – Подтверди, кочегар?
 - А, ну вас всех к чёрту! – отмахнулся тот. – Все виноваты, кроме меня. Моё дело – моторы. А они ровно гудели…
 - А моё – связь, она тоже работала, а…
 - Что – а? Что – а? – привстав, зарычал вдруг Кандыба. – Кто ещё не виноват? Конечно же, я один виноват! Я один. Так в документах написано.
 - Перестань, командир, - урезонил его Жуков, – все мы виноваты. А, в общем-то, чудовищное стечение обстоятельств.
 - Спишут  с  лётной  работы – куда  пойдём? – вздохнул  механик. – Я-то и  на  земле могу гайки крутить, не пропаду.
 - Вас не спишут, а меня – точно спишут, - успокоил всех Кандыба. – Ну и пусть, налетался уже…
 - Тебя, боевого командира, Героя Союза не спишут, - возразил Жуков, даже из партии не выгонят, строгачём отделаешься. Ну а выгонят – не велика беда.
 - Да меня в грузчики без партбилета не возьмут, - хмуро улыбнулся Кандыба. – Видел я, как особисты в войну хороших ребят увозили. Тех, кого за промахи в боях партийного билета лишали.
 - Сейчас время другое.
 - А, может, прикинемся, что ничего не поняли? - предложил штурман, - вряд ли что комиссия докажет, самолёт исковеркан. Мол, поняли, что не туда летим, когда снова паковые льды увидели. Что скажешь, командир?
 Кандыба молчал. Он, подполковник дальней авиации, Герой Советского Союза будет врать и изворачиваться перед инспектором?  Зачем? Ради чего? Как только их вывезут отсюда – если, конечно, вывезут – он поедет в Москву к командующему ВВС, который был у них когда-то комдивом и снова попросится на военный самолёт. К чёрту эту Арктику с её холодами, льдинами и белыми медведями! А может прав штурман? После такого удара никакая комиссия не докажет, что приборы были исправны. Не нарочно же они такое сделали! Действительно, чудовищное стечение обстоятельств. Сотни раз до них это делали – и ничего. А тут и прибор не включили, и солнца не было, иначе бы сразу поняли, что не туда летят, и автопилот толком не откорректировали. Кто же главный виновник случившегося? Опытнейший полярный лётчик Жуков? Штурман Белоглазов, не менее опытный? Он, командир? Или все понемногу? Нет, так не бывает. Впрочем, чёрт возьми, за всё несёт ответственность командир. Ему и отвечать за разбитый самолёт и всё остальное.
 - Вот что, друзья! – поднял он голову. – Врать комиссии я не буду, расскажу, как было.
 - И про это самое? – ахнул Ерёмкин.
 - Неважно, что мы в салоне делали. Кстати, там мы играли в карты. Обедали, а потом в карты играли. А карты-то есть у кого?
 - Всегда с собой вожу, - сказал Корецкий.
 - Так вот, в подкидного дурака мы играли. Все поняли? Что бы мы в салоне ни делали, результат был бы одинаков – оказались бы здесь.
  Все молчали, что означало полное согласие с командиром.
 - А ведь говорила мне когда-то мамочка, чтобы я в Арктику не улетал, - встал Ерёмкин. – На материке, если упадёшь – не обидно, всё-таки земля. А тут, тьфу! Сплошные льды да три версты воды под тобой. Пойду, туалет поищу среди льдин.
 - Не примёрзни, - напутствовали его.
 - На всякий случай паяльную лампу возьми.
 - Да идите вы все, юмористы! – и Ерёмкин исчез в разрыве фюзеляжа.
 Не прошло и пяти минут, как он вернулся возбуждённый и заорал:
 - Мужики, я собачий лай слышал!
 Услышать в ледяных просторах собачий лай мог только сумасшедший. Как на такового на него и посмотрели.
 - Спорим, что не смешно? – сказал штурман. – На всю твою канистру?
 - Честно говорю, среди рапаков собаки лают!
 - Плохо дело, - сказал Жуков. – Ты, часом, дядя, не спятил? Всё же головкой об автопилот-то… хотя… медведи лаять не умеют.
 - Ракетницу, быстро! – распорядился Кандыба.
 Все уже поняли, откуда тут могут быть собаки. Со страшным грохотом и шипением ракета ушла в воздух. Выстрелили подряд три раза. Прислушались и довольно отчётливо услышали собачий лай. А потом ответно из-за дальних торосов взлетела ракета.
 - Выходит, дотянули до СП? – обрадовался Корецкий.
  Все обрадовано загалдели.
 - Скажите командиру спасибо, что он любит на льды смотреть. Если б не он, когда бы ещё спохватились, что к чёрту на кулички летим.
 В торосистом льду за час иногда можно пройти несколько сот метров, путь невероятно труден. Туда не лезут даже медведи. Только через три часа поисковики вышли к самолёту.
 - Ребята, вы же домой улетели! Как здесь-то снова оказались?  - удивлялся заместитель начальника экспедиции. А мы видим, самолёт снижается, а звука нет. Сразу поняли – беда. Радио с базы-то мы уже о вас получили. Вы же три километра до нас не дотянули.
 - Ведра бензина не хватило! – сокрушался Ерёмкин.
 На СП их разместили, как дорогих гостей. Через сутки прилетела комиссия. На месте падения порешили: самолёт восстановлению, а значит и эвакуации не подлежит. С него будет снято всё, что имеет ценность, остальное останется там навсегда.
 - Считайте, что вам повезло, - сказал председатель комиссии. – Если бы упали дальше от СП да не так удачно, вас могли бы и не найти. Хотя сейчас и не тридцатые годы, но вспомните Леваневского.
 Экипаж Леваневского  знали все. Он пропал без вести в Арктике, в конце тридцатых годов при перелёте в США. Много лет периодически возобновляются поиски экипажа и самолёта, но всё безрезультатно. Арктика лучше любой разведки умеет хранить свои тайны.
 Кандыба и сам понимал, что им повезло. Повезло, что сейчас лето и стоит хорошая погода. Но именно они-то и стали косвенными виновниками происшествия. Ведь ночью и в плохую погоду никто бы из кабины не ушёл. А значит, вовремя бы заметили и уклонение от трассы, и не включённый прибор левого лётчика.
 Через пять дней он попутным самолётом улетел в Ленинград, в управление полярной авиации, где без волокиты и проволочек предстал пред очи большого начальства. Начальник управления боевой генерал и прекрасной души человек – выслушал его, не перебивая. 
 - Так что снимайте меня с полярки, - закончил рассказ Кандыба, - только экипаж не трогайте. Во всём я виноват.
 Начальник управления, тоже Герой Союза, встал из-за стола, открыл сейф и… вытащил початую бутылку коньяка и рюмки.
 - Во льдах-то спирт привычнее был, а теперь вот к коньяку привыкаю, - пояснил он. – А может тебе спирта плеснуть? И это имеется.
 - А-а, - махнул рукой ошалевший Кандыба, - мне теперь всё равно!
 - Сколько лет мы с тобой знакомы, Кандыба? – спросил генерал, разливая коньяк.
 - Так с сорок первого года и знакомы, - удивлённо ответил тот. – Помните первые полёты на Берлин? Вы же тогда командиром полка были.
 - Как же такое забудешь! – вздохнул начальник управления. – Ах, годы, годы! Отлетаемся скоро, Кандыба.
 - Ну, вы ещё хоть куда, а вот я уже отлетался.
 - Молчи, Кандыба, не перебивай. И льстить не надо. Тебе вот ещё пятидесяти нет, а мне через два года – шестьдесят. А на таком этапе жизни каждый год многое значит. Да ты и сам прекрасно это знаешь. Давай-ка лучше помянем фронтовых ребят наших. От сорок первого их единицы остались.
 Молча выпили, закурили.
 - Вот ты мне всё правильно рассказал, - продолжил через минуту генерал, - одно утаил. Ведь вы, черти, не в карты в салоне играли. Не оправдывайся, я всё знаю. Сам когда-то из Арктики не вылезал. А насчёт самолёта скажу так: хрен с ним, с самолётом. Я их не один десяток там похоронил. Хреново, когда люди гибнут. Влеплю я тебе строгий выговор за твой полёт. Хотя, сам понимаешь, и на большее право имею. Но… не могу. Слишком хорошо знаю, что такое Арктика.
 - Спасибо, товарищ генерал, - по военному встал Кандыба. – А к выговорам мы привычны.
 - Ну, ну, - погрозил пальцем хозяин кабинета, - не прибедняться! Звезда-то вон за что?
 - Тогда война была.
 - Полетишь в Москву на ковёр к министру, - продолжал начальник управления, - а он человек гражданский и нас может не понять. Понимаешь, о чём говорю? Это я тебе – выговор, а он… так что нечего благодарить.
 - Всё понимаю, - смиренно произнёс Кандыба, - потому вот и рапорт на увольнение приготовил.
 Начальник управления открыл ящик стола достал оттуда конверт и протянул Кандыбе.
 - С рапортом пока не торопись. В Москве сначала загляни в штаб ВВС к заместителю командующего. Это мой фронтовой друг. Может он что-то придумает. Я ему позвоню насчёт тебя.
 С копией приказа о строгом выговоре за потерю ориентировки в районе полярного бассейна, что привело к аварийной посадке и потере самолёта, он прибыл в Москву в штаб ВВС. Героя Советского Союза пропустили без проволочек. Выслушав его историю, заместитель командующего не сразу поверил.
 - Так и вернулись на СП, пролетав восемь часов? - удивлялся он. – Невероятно! Вам же здорово повезло. Можно сказать, один шанс из тысячи.
 Затем снял трубку телефона и приказал соединить с министром ГА.
 - Какой выговор, о чём вы говорите? – выслушав заместителя командующего, возмутился министр. - Человек разбил новую машину и хочет отделаться выговором? Ну и что же, что герой. Тем хуже для него. Опытный боевой лётчик, а допускает такие вещи! По нему уже есть решение коллегии: снять с лётной работы. Да, без права восстановления. Если каждый лётчик у меня по самолёту раздолбает, где же я их наберусь? На чём летать будем? Да и я сам, где после этого буду?
 - Но ведь люди живы, - мягко возражал генерал министру. – Груза на борту не было, так что ущерб минимальный.
 - Минимальный? – удивился министр. – Да вы знаете, сколько новый самолёт стоит? Да и решение принято по нему коллегиальное, я уже его утвердил. Так, что…
 - Ну, хорошо, - не сдавался генерал, - а если мы вам компенсируем вашу потерю?
 - Не понимаю, каким это образом?
 - У нас на аэродроме в Чкаловске стоят три новеньких Ил-14. Один из них мы приказом передадим в ваше ведомство. Кандыба его и перегонит на свою базу. Нам ведь, знаете, гражданские самолёты не очень нужны. Получили по разнарядке и стоят они там третий месяц. Можем даже два отдать.
 - Абсолютно новые? – удивился министр.
 - Прямо с завода, - подтвердил генерал.
 - Красиво живёте! Нам бы такую жизнь.
 - Не жалуемся, - согласился заместитель командующего. – Так каков ваш ответ? Тем более, что Никита Сергеевич второй год авиацию сокращает. Говорит, ракеты сейчас нужнее. А нам транспортные самолёты не очень нужны.
 Трубка в руках генерала закряхтела и промычала что-то неопределённое, потом раздался слегка сомневающийся голос министра:
 - Ну, если всё будет так, как вы говорите, я согласен. Но сначала мне будет нужен приказ о передаче нам самолёта.
 - А вам его Кандыба сам и привезёт через пару часов. Так что вызывайте его экипаж для перегонки. В Чкаловск мы позвоним. – И генерал положил трубку, а, повернувшись к Кандыбе, докончил то, что не решился сказать по телефону: - А то, чего доброго, их тоже на металлолом порежут, как полки Ил-28. Печальная картина, скажу тебе.
 Генерал знал, сколько уже военных боевых машин было пущено под пресс, в связи с очередным началом борьбы за мир во всём мире.
 На том и порешили.
 - Ну, вот и все дела! – пожимая руку Кандыбе, улыбнулся генерал. – Не выдержал ваш министр. А самолёты нам действительно не нужны. Целые полки на металлолом режут. Сокращение, чёрт возьми! А ведь люди это делали, деньги получали за это. Скажу по секрету: у министра обороны лежит проект приказа о передаче в Аэрофлот большой партии грузовых самолётов. Так что, летайте на здоровье. Приказ сейчас сделают, я подпишу. А что касается вашего случая - поражён. Бывает же такое! Если б не к СП вы вернулись, а куда-то в сторону ушли, не сидел бы ты у меня.
 - У нас рация исправна была, - неуверенно ответил Кандыба.
 - Э, - махнул рукой генерал, - в Арктике на это надежда маленькая. Ну, бывай здоров! Я, честно говоря, всегда полярникам завидовал. Рад был помочь.
 На следующий день на далёком арктическом побережье в штабе отряда получили странную телеграмму из министерства ГА: «Для получения и перегонки нового самолёта экипажу командира Кандыбы срочно прибыть в Москву».
 Ничего не понявшее начальство запросило подтверждения. Ответили, что Кандыба ждёт в Чкаловске экипаж для перегонки самолёта. Что, мол, тут не понятного?
 Всё равно ничего не поняли, но экипаж послали.
 А ещё через два дня Кандыба зарулил на стоянку новенький, сверкающий свежей краской Ил-14. Встречать их вышли все работники аэропорта, ибо получение нового самолёта в те времена было большим праздником.  Как, впрочем, и сейчас.
               
                ----------------------------------------




                ДОБРОСАЛСЯ

              Из серии «Миниатюры нашей жизни»

                Российский менталитет

            
 Семён Кудельников, или просто Сеня, как его называли все знакомые, был алкашом со стажем. Не то, чтоб совсем уж окончательно опустившийся, нет.  В меру культурен в общении, неплохо воспитан ещё советской школой, в которой нынче уже, как известно, не воспитывают, а, слава богу, хоть чему-то ещё учат, обладал прирождённым чувством юмора. Когда конечно был трезвый или только слегка пьяный. При дальнейшем возлиянии чувство это естественно пропадало.
 На пенсию Сеня вышел в возрасте 54 года по льготе, ибо трудился всю жизнь в авиации на вредном производстве: реанимировал и обслуживал самолётные и прочие аккумуляторы. За все годы работы Сеня выпил не одну тысячу литров дармового молока, которое, как считают врачи, выводит из организма вредные соединения, в частности то, чем постоянно приходилось дышать Сене при обслуживании аккумуляторов. В пользу молока, честно говоря, Сеня не особо верил. А вот в то, что спирт выводит из организма тяжёлые металлы, радиоактивные изотопы и прочую вредную для организма дрянь намного лучше молока очень даже верил. Да и врачи этого тоже не скрывали. 
 Известно, что в авиации спирт нужен для многих производственных операций и выдавался он строго лимитировано под определённые операции за подписью ответственных лиц. Но путём никем не понятной и трудно объяснимой активной рационализации и усовершенствования производственных процессов и операций в этом деле всегда процветала невиданная экономия. Невиданная! Эта экономия сделала Сеню (и не его одного конечно) почти ежедневным – после окончания рабочего дня естественно - потребителем спирта, как он говорил, «не ради пьянства, а здоровья для». Говоря нормальным языком, для выведения прочь из организма вредных, накопившихся в нём за день из-за вредной производственной деятельности всевозможных нуклидов. Неизвестно точно, насколько много она – эта экономия - всё выводит, но эта же экономия сыграла с Сеней и злую шутку. Она выработала устойчивый стереотип в ежедневной вечерней потребности выводить нуклиды, даже если Сеня в этот день на работе не был и зловредные нуклиды, естественно, никоим образом в его организм попасть не могли.
 В связи с наступившим всеобщим ельцинским бардаком, названным демократией, работы в аэропорту, как и всюду, становилось всё меньше и ему предложили оформить пенсию, до которой ещё был год работы, досрочно. И ежедневная халява, как молочная так и спиртовая закончилась. А стереотип остался.  И если молочный никак не проявил себя, то вот второй ближе к вечеру требовательно стучался в мозг: пора провести дезактивацию организма! А где взять? И потому, слегка посопротивлявшись сам себе, Сеня шёл в магазин под неодобрительные возгласы жены и брал несколько бутылок пива. 
  Жил он с семьёй, как и подавляющее большинство бывших советских людей, на восьмом этаже серого унылого снаружи и ещё более - внутри, панельного дома, расположенного в спальном районе города, каких государство строило для своих верноподданных во множестве, но всё же не в таком, какое хотелось бы. И потому в приснопамятные времена Сеня ждал свою обещанную халявную квартиру 14 лет. А до этого жил с женой и родившимися детьми у родителей в двухкомнатной хрущобе и спал на полу. Нет, не подумайте, что не было денег на покупку кровати. Были. Просто не было места, куда поставить кровать. Её конечно можно было поставить, но для этого нужно было выбросить тумбочку, на которой стоял телевизор, сервант с посудой, бельевой шкаф и небольшой письменный стол. Здесь-то и выросли его два сына, и родилась дочь, после чего он, крепко напившись, прилюдно поклялся, что завязал... рожать. И правильно сделал. Тем не менее, дочь и помогла ему в скорейшем получении собственной квартиры, куда семья из пяти человек и переехала. В этой двухкомнатной трущобе полезной площадью целых 18 квадратных метров с миниатюрной кухней балконом и санузлом он раньше времени и стал импотентом, потому что… ну, сами понимаете. Дети-то уже взрослые. Тем более, что при наступившей всеобщей демократии его сыновьям жилищной халявы уже никто не обещал, как когда-то ему, на обозримые 100 лет, где бы и как бы они не работали.  Да они, не знавшие социализма, на это и не надеялись. А потому как-то быстро приспособились к дикому российскому капитализму. От армии непонятно как дружно откосили и занялись подпольным бизнесом, за который уже в тюрьму не сажали, как в советские времена. А официальный бизнес даже поощряли.
 Но чтобы открыть официальный бизнес не было средств. Тем не менее, уже через несколько лет сыновья Сени жили в своих пригородных домах. Не хоромы конечно, но свои. И к родителям приезжали, хотя и не на крутых и купленных с рук, но всё же на личных машинах. А не в общественном транспорте, на котором Сеня проездил в аэропорт половину своей сознательной жизни. Нет, деньги у Сени были, чтобы купить машину – накопил за несколько лет, просто тогда не было машин. Её нужно было ждать больше, чем очередь на квартиру. Да и давали их не всем, а ударникам социалистического труда, каковым Сеня не являлся. А пока Сеня ждал долгожданную машину, деньги жутко обесценились. Да их и не выдавали банки. А когда снова стали выдавать, то хватило уже только на цветной телевизор минского завода, который он и купил, чтоб не пропали оставшиеся деньги. Уже через полгода телевизор сломался, и его пришлось выбросить. Так Сеня расстался с мечтой ездить на собственном автомобиле.
 После того, как сыновья съехали, Сеня, наконец,  почувствовал себя человеком. 36 метров на троих – это уже что-то!
 Случалось, Сеня напивался сильно, но никогда не буянил, не скандалил, а просто тихонько ложился на диванчик, а не на пол, как раньше, когда с ним жили сыновья, и спокойно засыпал. В общем, особых хлопот ни семье, ни тем более соседям не доставлял, если не считать общесемейных финансовых потерь, с чем домашние уже давно смирились. Сеня здорово любил спорт. И особенно сильно возлюбил его уже, будучи на пенсии. В смысле не сам им занимался, нет, возраст-то пенсионный, а любил смотреть по телевизору футбол и хоккей, служивший ему оправданием пьянства. А поскольку в нынешнее время разжиревший от шальных денег спорт, а с ним и телевидение, показывали что-то спортивное почти ежедневно, Сеня почти ежедневно и пил, устроившись перед телевизором на крохотной кухне, водрузив на стол, пять бутылок пива и, на случай особых волнений, бутылку водки. А когда ничего не транслировалось, он включал спортивный канал, где шли повторы. Сначала пил пиво. Но вот к концу игры – особенно, когда проигрывала любимая команда, (а таковых на всякий случай у него было несколько) он, когда с горя, а когда выигрывала - с радости, откупоривал бутылку водки, крича при этом в сторону экрана так, чтобы слышали домашние:
 - Лохи! Коровы на льду лучше вас бегают! И за что только вам такие деньги платят! Нервы смотреть на вас вот, видите! - поднимал стакан, - не выдерживают! Тьфу!
 И первые сто граммов водки с горя благополучно переливались в глотку.
 Или кричал так (опять же на домашнюю публику, состоящую из жены и дочери):
 - Молодцы! Я такого от вас и не ожидал! Вот это игра! Давно такой не видел. Да за это и выпить не грех! Молодцы!
 И сто граммов снова переливались в глотку. К чести Сени нужно сказать, что бутылку полностью он выпивал редко и в особенно волнительных случаях.
 Надо сказать, что и жена и дочь к этим видам спорта, как, впрочем, и к другим, были абсолютно равнодушны и много лет смотрели пресловутый «Дом-2», отчего Сеня даже трезвый сатанел и приходил в неистовство. И потому купил второй телевизор, чтобы  ему не мешали смотреть «порядочные программы» и установил его на кухне. Жена и дочь давно уже привыкли к его эмоциям, и не обращали внимания, что он там кричит после очередного гола, но Сеня с упорством маньяка повторял это при каждой игре, уверенно считая, что подобный приём служит ему оправданием пьянства и что именно также думают и его домочадцы. Но они конечно так не  думали. Да Сеню особо и не интересовало, что они думали.
 И всё бы ничего, если бы Сеню не подвела одна из оригинальных составляющих исключительно российского менталитета: при имеющемся мусоропроводе он не утруждал себя выбрасыванием туда пустых бутылок, а просто швырял в окно, где внизу их исправно подбирали расплодившиеся при демократии бомжы.
 Так было и в очередной двухсотый а, может, уже и в пятисотый раз. Любимая команда проигрывала, что всегда приводило Сеню в повышенное возбуждение. Уже две пустые бутылки улетели в окно, когда любимой команде забили очередной гол. И Сеня не выдержал. Громко прокричав своё обидное для спортсменов изречение, он налил сто грамм, с удовольствием выпив, снял напряжение, закурил и стал ждать дальнейшего развития событий, изредка прикладываясь к горлышку очередной бутылки пива и бросая в сторону экрана ехидные эпитеты. Скоро любимая команда отыграла гол, и очередная опустевшая бутылка полетела в окно.
 Обычно раньше Сеня, прежде чем выбрасывать тару, смотрел вниз, нет ли там кого. И обычно там никого и не оказывалось, ибо окна квартиры смотрели на противоположную подъездам дома сторону, и кроме редких деревьев внизу ничего не было. А зимой и вообще выбрасывал не глядя, зная: бомжы – собиратели бутылок появятся там только утром, выковыривая их из снега. Со временем выработался соответствующий стереотип, и он швырял в окно бутылки, не задумываясь, что там внизу и что летящая вниз с восьмого этажа бутылка согласно закону земного притяжения набирает такую скорость, что способна покалечить или даже убить того, на чью голову она упадёт. Но ничего никогда не происходило, потому что внизу никого не оказывалось. Тем более, зимой.
 Но сейчас было лето. И было жарко. Даже очень жарко. И потому в тени чахлого деревца на чахлой травке расположились три молодых человека с благородным намерением попить пивка, так сказать, на лоне природы, покуривая при этом и рассуждая о бренности всего сущего.  Постелив под себя газеты, они уселись в кружок в тени дома, откупорили по бутылочке, положив остальные в пакете на траву, и едва успели приложиться, как что-то с грохотом врезалось в их пакет, переколотив почти все бутылки. Из пакета полилось пиво. Отлетевший осколок стекла впился в подбородок одному из друзей. Закапала кровь.
 - Какая-то сволочь что-то выбросила сверху на нас! – заорал он, вскакивая.
 А Сеня между тем откупоривал очередную бутылку пива. Любимая команда отыграла второй гол и возникла большая возможность выпить уже за победу.
 Внизу же троица, отойдя подальше от стены дома, задрав головы, пыталась выяснить, откуда и что прилетело. Возможно, выяснить это им и не удалось бы, но вездесущие мальчишки, игравшие неподалёку и привлечённые громкими эпитетами с упоминанием чьей-то матери и видом крови, подошли к парням.
 - Дяденька, а вы милицию вызовите, - посоветовали дети. – Тут часто бутылки-то летают.
 - Что? Бутылки?! Откуда?
 - А вон из того окна с восьмого этажа. Бывает и из других окон летают, но с этого чаще.
 - …твою мать! – сказал тот, кому впился осколок. – А если б мне в голову? А ну-ка, пойдём! Мы и без милиции… мать их в душу…
 - Эй, кто там, откройте! Звонит кто-то! – сказал Сеня, сидя на кухне. – Не слышите что ли?
 Ни жена, ни дочь не шевельнулись. Интересная передача «Дом-2». Но звонок настойчиво звонил. И тогда встал Сеня. В одной майке, домашнем трико, тапочках на босу ногу и с бутылкой пива в руке направился к двери и открыл её. Перед ним стояли трое парней. Один почему-то перепачканный в крови. Сеня несказанно удивился нежданным гостям, что и отразилось на его лице.
 - Мужик, выйди-ка сюда! – сказал один из парней.
 - Зачем? – ещё больше удивился Сеня.
 - Да он это! Вот и пиво лакает, гад. Но бутылки-то, зачем в окно бросаешь, гранатомётчик долбанный?
 Бац! Не успел Сеня моргнуть, как выбитая из рук бутылка с грохотом покатилась, разливая пиво и, ударившись о стену, разбилась. Бац! Второй удар выбил из левого глаза Сени целый фейерверк искр. От третьего удара лязгнули зубы. Уже через 15 секунд Сеня превратился в сноп. Троица нырнула в кабину лифта и исчезла. Прошло не больше минуты. Пришедший в себя, Сеня в разорванной майке и с разукрашенной физиономией ввалился в квартиру.
 - Кто приходил? – спросила жена. – Что за шум там был? Ой, а что это с тобой! Батюшки! Досмотрелся свой хоккей. Да что случилось-то?
 - Нишего! – прошепелявил Сеня сквозь разбитые и мгновенно раздувшиеся как на дрожжах, губы. – Отштань!
 На крики из комнаты вышла дочь.
 - Да что случилось-то папа? Только что ведь нормальный был. Упал что ли? Да ты ещё не пьяный вроде?
 - Шёл, пошкольшнулша, пошерял шошнание, ошнулся – гипш, - невесело пошутил Сеня. – Отштаньте!
 - Какой ужас! Может милицию вызвать? – спросила жена. – Да кто ж это тебя?
 - Не надо милишию! – отмахнулся Сеня. – Шам виноват. Доброшалша!
 - Чего, чего? – не поняла жена.
 - Шего, шего! Доброшалша, говорю. Отштаньте вы от меня!
 - Добросался, говорит, - перевела дочь. – Напился уже! Чего бросал-то?
 - Шего, шего! Вот это, - Сеня прошёл на кухню, взял бутылку с водкой и налил в стакан. Наклонив голову набок, морщась, стал выливать в уголок рта через раздувшиеся кровоточащие губы. Было больно. На телевизор он уже не смотрел. Его любимая команда выигрывала.
 Жена и дочь молча смотрели, как он пьёт. Дочь перевела взгляд на стол. Трёх бутылок пива там не было. Она огляделась. Их не было нигде. И она поняла.
 - Папа, я сколько раз говорила, чтоб не швырял  бутылки в окно. Что думаешь, мать не знает, сколько ты пьёшь и куда их прячешь? - Она подошла к окну и глянула вниз. – Не убил там никого?
 - Нет, - помотал головой Сеня.- Только ишпугал.
 - Видно по тебе, как они испугались. Добросался, значит?
 - Доброшалша! – скривился Сеня, пытаясь затолкать в рот сигарету.
 И дочь, несмотря на драматизм Сениной ситуации, весело расхохоталась.
 Традиции выводить из организма зловредные нуклиды и успокаивать нервную систему спиртным при проигрышах любимой команды Сеня не изменил. Как не изменил и привычке пить за победу. Но бутылки в окно выбрасывать перестал. И даже окурки стал в пепельницу складывать, а не швырять их в окно. Как раньше говорили в народе, словно бабка отходила.
                ------------------------------------





                НЕСТАНДАРТНЫЙ  ПОЛЁТ

                Один день  из  жизни  пилотов


 Они падали в плотных холодных облаках уже третью минуту с вертикальной скоростью 10 метров в секунду.  Нет, не так, как падает кирпич, ежесекундно ускоряясь в свободном полёте. Самолёты так  падают редко, хотя возможно и такое. Они же падали без ускорения, с каждой секундой приближаясь к земле, ставшей вдруг страшной, на 10-11 метров. И если процесс рассматривать с точки зрения аэродинамики, то получается и не падение это вовсе, а планирование без тяги двигателей. И чем лучше аэродинамическое качество* самолёта – тем дальше он планирует. Но сидящим в кабине от этого было не легче. На много километров под ними была гибельная для самолёта местность: лесные массивы, резко пересечённая местность с болотистыми местами и обилием высоковольтных линий передач. Всё это сводило практически на нет вероятность более или менее благополучной вынужденной посадки.
 Стрелка барометрического высотомера безжалостно перешла последнюю тысячу метров. Но высотомер этот не измеряет истинной высоты, да и установлен он был на давление 760 мм. По этому, единому для всех, давлению летают только по трассам на эшелонах, при взлёте после высоты перехода и при снижении до эшелона перехода, что помогает самолётам не сталкиваться в небе. По никем не доказанному, но вероятно всё же существующему закону пакости, у них не произошло автоматического переключения на аварийное питание от аккумуляторов приборов и радиосвязи. Хотя должно было произойти через полторы секунды после выключения генераторов и двигателей. Эти полторы секунды гарантировали, что показания приборов от перебоя питания не исказятся. Не помогло и ручное переключение. Как будто и не было аккумуляторов на борту. А они были. Были, чёрт возьми! Но лежали в своих контейнерах мёртвым грузом и  свою задачу не выполняли. Мало того, теперь, являясь бесполезным балластом, и вредили, хотя и незначительно, но приближая момент столкновения с землёй. И потому экипаж оказался в этих условиях глух и слеп. И абсолютно лишён возможности что-то сделать, чтобы выйти из этой ситуации. Потому что самолёт, ещё не долетев до земли, был мёртв. Естественно, не работали радиовысотомеры и авиагоризонты. Горизонт левого лётчика показывал левый крен 50 градусов, у правого пилота зашкаливал немыслимый правый крен за 70 градусов, резервный застыл на крене около 30 градусов. И пилотировать по ним самолёт в облаках – значит свалить самолёт в штопор. Ну, радиовысотомер – чёрт с ним,  когда-то самолёт выйдет из облаков, ведь не до земли же они, эти облака. Всё же ещё не осень. Из множества приборов в кабине работали всего два: воздушный указатель скорости, уже дававший из-за прекращения электрического обогрева искажённые показания, и древний прибор указатель скольжения КИ-13, метко названный кем-то ещё на заре авиации «Бычий глаз». Его до сих пор ставят на все современные самолёты. Конструктивно – это толика воздуха, плавающего в герметичной пробирке, залитой специальной жидкостью:тринитротолуолом. Такой прибор ставят на все уровнемеры. Когда-то по нему учили лётчиков пилотировать. По этому прибору ещё в древнем Риме Колизей строили. А вот с Пизанской башней прокол вышел. Потому и кривая. Сейчас только объясняют, как пилотировать самолёт по такому древнему прибору. Некоторые самолёты бесполезно возят этот прибор всю жизнь. Но может случиться так, что он и пригодится-то один раз в жизни. Как вот сейчас. Держи, пилот, шарик в центре – и будешь лететь параллельно горизонту. И будешь жить. Всё просто, аки быка мычание. А на практике не совсем уж  просто. Самолёт-то не на месте стоит, а худо-бедно движется. Но, как говорится, жить захочешь - всё вспомнишь. Хорошо, что когда-то на Ан-2 пилотировать по этому прибору учили. И ведь вспомнилось. Иначе бы уже на земле горели, в штопор свалившись.  А так, худо-бедно, самолёт ещё летит. И лететь до земли ему осталось целых полторы минуты. Ах, как это много иногда – полторы минуты. Вся жизнь вспоминается. И летит самолёт, благодаря этому простейшему прибору, не требующему электропитания, параллельно земле, без кренов. Потянуло шарик влево от центра – быстренько штурвал вправо. И наоборот. Держи этот шарик в центре. И тогда самолёт параллельно земле летит. Параллельно, да не совсем. Со снижением летит. Потому, что двигатели его мертвы. Конечно, можно попытаться запустить их в воздухе. Можно. Но только если отказал один. А тут сразу оба. И в руководстве по лётной эксплуатации на этот счёт написано кратко и чётко одной строкой: при отказе обеих двигателей произвести вынужденную посадку. Как будто ещё что-то можно сделать, если самолёт падает. То есть, планирует. Руководство для самолёта пишут лётчики-испытатели. Один бог знает, зачем они так написали. А руководство положено выполнять. Таковы лётные законы. Один раз, всего несколько минут назад, они его не выполнили полностью всего лишь из-за нечёткого выполнения технологии работы экипажа. Короче, не поняли друг друга. И вот падают. Ах, да, планируют. И ещё целых полторы минуты жизни. А за спиной в салоне – сколько их там – десятка два пассажиров сидят в своих креслах и не поймут, что произошло, отчего так тихо стало, только слышен свист воздуха за иллюминаторами и в плотных, словно вата, и холодных, словно  мрак могилы, облаках концов крыльев совсем не видно, а иногда и двигателей. Эх, плюнуть бы сейчас на руководство и попробовать запуститься! Как раз тот случай. Да нечем, нечем запускаться. Аккумуляторы мертвы, а значит и стартёры запуска тоже. Мертвы зафлюгированные двигатели. Хорошо, что хоть автоматы флюгирования сработали, поставив лопасти ребром к потоку воздуха. Иначе бы уже…  Всё мертво на этом самолёте. Кроме людей.
             ----------------------------------------
 А как всё хорошо начиналось. Им предстоял рейсовый дневной полёт в простых метеоусловиях. Синоптики обещали днём плюс 13-15 градусов,   облачность с нижней кромкой 600 метров и верхней в пределах 3-5 километров, местами внутримассовые грозы. В общем, ничего необычного. Предстояло сесть на два аэродрома, совершить четыре посадки, пролетев 800 километров   и налетав  при этом два с половиной часа. По авиационным меркам просто прогулочный рейс. Он специально был запланирован командиром эскадрильи Валерием Сошниковым накануне для плановой проверки работы экипажа во главе с командиром самолёта Валерием Фалалеевым и молодым вторым пилотом, недавно переучившимся на этот тип Виталием Месснером.
 Это водителя автобуса один раз научили ездить и потом всю жизнь  его не проверяют. Разве, может, при повышении классности.  В авиации летай всю жизнь – и всю жизнь тебя будут проверять. Кого раз в год, кого два в зависимости от классности. Проверки в ночных условиях, в СМУ – сложных метеоусловиях, при переходе от осенне-зимней навигации к весенне-летней, и наоборот, после прохождения ВЛЭК** и продлении действия пилотского свидетельства со сдачей десятка экзаменов от английского языка до метеорологии  и ещё большей кучи зачётов. Затем штурманские проверки. Потом проверки по указанию вышестоящих инстанций в связи с лётными происшествиями в отрасли. В общем, хватает всяких проверок. И не факт, что проверять должен более опытный командир менее опытного пилота. Иногда дело доходит до маразма и проверяет менее опытный пилот более опытного. Вот сделали вчера из командира самолёта командира эскадрильи, дали инструкторский допуск, класс проверяющего не ниже класса проверяемого – и проверяй, кого угодно, согласно установленных законом сроков. А что у проверяемого иногда налёт в два раза больше, а, значит, и опыта – это не в счёт. Обилие этих проверок давно превратило их в формальность. И потому проверяющий начальник превращался просто в одного лишнего члена экипажа. Лично Сошников считал, что проверки пилотирования необходимы лётчику в двух случаях: при перерыве в лётной работе и при понижении метеорологического минимума для взлёта и посадки***.  А зачем, например, нужна ежегодная проверка техники пилотирования при продлении срока действия свидетельства пилота? Кто-то думает, что если у пилота есть лётное свидетельство, то он может летать всю жизнь. Ничего подобного. Ровно год он может летать и ни днём больше. А потом проходить ВЛЭК и сдавать около 20 зачётов и экзаменов. На это уходит у кого неделя, у кого две и больше. Спрашивается, зачем проверять профессионала, пилота первого класса, если он не летал всего неделю? Прошёл ВЛЭК, сдал, что надо и летай дальше. Ан, нет. Без проверяющего старшего командира уже не можешь лететь, вроде бы и не лётчик ты. Так решили в тиши высоких кабинетов бюрократы – поборники безопасности полётов и написали соответствующие документы. Они бы конечно написали их на все случаи жизни, но сделать это невозможно, в силу так называемого человеческого фактора – непреднамеренных ошибок, от которых никто на этом свете живущий не застрахован. И потому в бессилии что-то изменить они приказывали так: случилось где-то происшествие – проверить всех поголовно пилотов отрасли и сдать всем зачёты по таким-то и таким-то дисциплинам.  Лично. Под роспись. Это для прокурора. Случись этот самый человеческий фактор – прокурору, ни бельмеса не смыслящему в лётном деле, покажут: вот, смотрите, мы сделали всё, что от нас зависело. Но…
 В общем, в один из таких бесполезных проверок и полетел Сошников с экипажем Фалалеева. Для проверки Фалалеева. А если не полетел бы, то, возможно, и не случилось бы ничего.  Опытные лётчики говорят: полёты с проверяющими, инспекторами – это полёты повышенного риска. Их место – не в кабине за управлением, а рядом. Сиди и наблюдай, как работает экипаж. Или лучше иди в салон и спи в кресле. Экипаж и сам сделает всё, что надо. Но проверяющий командир занимает место одного из членов экипажа. В данном случае – второго пилота, тем самым выводя его из процесса полёта, и он становится пассажиром. Может сидеть на откидном кресле в кабине, может уйти в салон, если там есть свободные кресла.
 Взлетели они в 10.15 строго по расписанию. Как и положено проверяющему командиру Сошников занял правое кресло второго пилота, отправив его в салон, и выполнял его обязанности. В левом кресле командира самолёта сидел Фалалеев и выполнял активное пилотирование, выполняя свои командирские обязанности. Вырулили, взлетели, по указанию диспетчера заняли заданный эшелон, пробив лёгкую облачность, и пошли сверх облаков. Тихий, спокойный полёт. Лёту до первого пункта посадки сорок минут. Не успеешь высоту набрать, как уже нужно готовиться к снижению. Погода во всех пунктах посадки хорошая, нет никаких проблем. Сели на первом аэродроме. Заправка не нужна. Вышли часть пассажиров, на их место пришли другие и полёт продолжился. Через сорок пять минут сели в миллионном городе – конечном пункте прямого маршрута. Нужна заправка. И вот тут-то и нужен второй пилот, выполняющий обязанности бортового механика. Не проверяющему же начальнику их выполнять: выписывать требование на керосин, следить за заправкой, проверять количество залитого топлива и закрытие горловин топливных баков заправщиками. А попробуй не проверь. Были случаи, когда не проверяли и взлетали. На малой скорости – ничего. Но как только скорость нарастала, начинался мощный отсос и за самолётом возникал шлейф распылённого керосина. С земли даже красиво, но вот для тех, кто в кабине – не очень. Почему? Да потому, что если вовремя не заметишь по топливомерам ускоренный расход топлива – не долетишь, куда надо. И хорошо, если его хватит вернуться туда, откуда взлетел. Бывали такие случаи. Что только не бывало в авиации. А если шлейф попадёт под струю выхлопных газов – в небе вспыхнет звезда. На мгновение.
 Через час, посетив метеослужбу, пообещавшую хорошую погоду, но с внутримассовыми грозами (они и сами это видели), подписав у дежурного штурмана никому давно не нужный штурманский план полёта – архаизм начала зарождения авиации и подписав у диспетчера обратный вылет с согласованием эшелона полёта, два командира пошли на стоянку самолёта.  Пассажиры уже сидели в салоне. Месснер доложил, что самолёт заправлен, осмотрен вместе со специалистами технической службы, исправен и готов к полёту. Что он и подтвердил, расписавшись в специальной карте обслуживания по программе кратковременных стоянок. Сошников взглянул на часы. До вылета оставалось 17 минут.
 - Раньше не выпустят, - сказал он. – Будем стоять на исполнительном старте, и жечь керосин. Успеем покурить. 6-7 минут нам с запасом хватит.
 - Да уж! – кивнул Фалалеев. - Раньше ни на минуту не выпустят. - И они направились к технической курилке. Некурящий второй пилот полез в самолёт.
 - Ну что, командир, не разучился я летать за прошедший период? – с оттенком сарказма спросил Фалалеев, когда они, покурив, шли к самолёту.
 -  Мне показалось, что полгода  назад ты летал менее уверенно,  - с оттенком юмора ответил Сошников. – Кстати, как работает второй пилот?
 - Да как они работают после переучивания? Любого движения в кабине бояться. По два раза все команды первое время давал. Ничего, привыкнет.
 - А как пилотирование?
 - Какое?
 - Ну, как какое? Взлёт, посадка, руление и прочее.
 - Провоцируешь, командир. Им можно взлетать и садиться только при уникальных условиях: когда тихо, видимость миллион и облачность не ниже 200 метров. При наших ветрах часто ли такие условия бывают? Таковы правила, сам же знаешь. Так что я ещё толком и не знаю, как он летает. Месяц всего…
 «Чёрт бы побрал эти правила! – подумал Сошников. – Когда же так человек летать научится? Пассажиры думают, раз в кабине два лётчика сидят – это для надёжности. Если вдруг с одним – не дай бог – что-то случится, то другой посадит самолёт. Командир-то посадит, а вот если наоборот? Как другой посадит? Тут ведь бортмеханика нет, как на других самолётах».
 - Слушай, Валера, отдыхай в салоне, - сказал Сошников. – Я лучше с Месснером полечу. Пусть парень потренируется. Хоть какая-то польза от полёта будет.
 Вместо ответа Фалалеев настроил на УКВ радиостанции частоту метеорологического канала аэропорта. Прослушав погоду, улыбнулся:
 - Не получится, командир. Ветер не позволяет второму пилоту взлетать согласно руководству. Целых полтора метра порывы лишние. Разве ты сам взлетишь. Смысл-то такого обучения в чём?  А в полёте они справляются все, худо-бедно, сам знаешь. Как там говорится у аса Покрышкина: взлетает Кожедуб, в полёте Кожедуб, как на посадке – кожа улетает, дуб остаётся.
 - Да не я буду взлетать, - отмахнулся Сошников, – пусть парень учится взлетать. А ветер…   Мы взлетим между порывами. Всё будет соответствовать документам. Или хочешь сказать, что не давал своим вторым пилотам взлетать в таких условиях?
 Фалалеев только носом шмыгнул, почесал подбородок и сказал:
 - Давал. И все дают. А кто не даёт – с такими командирами вторые пилоты потом летать отказываются. Сам знаешь. И к тебе – командиру эскадрильи -  идут: товарищ командир, поменяйте командира мне. Или не так? А как иначе-то их научишь? Только вот на магнитофон для чёрного ящика  перед взлётом наговариваю: пилотирует слева, контроль – справа. И тряхну штурвалом, что означает: пилотируешь ты – на контроле я. Не знаешь, кому это нужно, товарищ проверяющий? Кого обманываем? Если мне – командиру самолёта – не доверяют обучать своего второго пилота, то кто ж его научит? Вы же не будете каждый день с ним летать!
 - Да, сами себя обманываем. Не раз этот вопрос поднимали, всё бесполезно. Ну, ты давай, отдыхай. Мы с Месснером полетим.
 - Как скажешь. – И Фалалеев устроился в салоне на одно свободное место, которое предусмотрительный Месснер по согласованию с отделом перевозок оставил для себя.
 Но планам Сошникова не суждено было сбыться. Уже на запросе разрешения на запуск двигателей диспетчер предупредил: с юго-запада к аэродрому подходит гроза, ветер порывистый, на пределе для их типа самолёта и резко меняет направление. Нижняя кромка облачности 600 метров. В таких условиях даже руление не простое дело, ведь всего три точки опоры и ветер постоянно норовит сбить самолёт с курса. А на взлёте наверняка будет сильная болтанка.
 - Пилотирую я, - предупредил Месснера Сошников. – Связь справа.
 - Понял! – кивнул второй пилот.- К взлёту готов!
 Сошников вывел двигатели на взлётный режим и отпустил тормоза. Самолёт, словно пришпоренная седоком лошадь сорвался с места, резко ускоряясь. На самолёте этого типа стояли очень мощные двигатели. В принципе можно было спокойно взлетать и на одном. Конечно же, это запрещено. А если отказ на самом ответственном месте – на взлёте? Уже через минуту они вошли в облачность. На самолёте не было локатора, и Сошников перед входом в облака наметил курс так, чтобы обойти стороной мощную кучевую облачность. «Сэкономили на деньгах, - подумал он, - не поставили локатор, и мы вот в такую погоду лазим в облаках вслепую. Эту кучёвку мы обойдём, а что там дальше? Нужно быстрее пробить облачность и выйти из облаков. Но кто знает, на какой высоте верхняя кромка?».  Он увеличил режим работы двигателей до номинального, и машина ещё резвее пошла в набор. Облачность сгущалась. Болтанки почти не было, но уже на высоте 1800 началось сильное обледенение.
 - Горит табло «Обледенение!» - прокомментировал Месснер.
 - ПОС крыльев, двигателей и остекления кабины включить!
 - Включаю! – Месснер потянулся к правому пульту. По тому, как упала мощность двигателей, стало понятно, что противообледенительные системы вступили в работу.
 Кто сказал, что нет закона пакости?
 - 814-й, - позвал диспетчер, - к нам снижается встречный борт, между вами 50. Задержитесь на 1800 м до расхождения. Он пройдёт выше вас.
 Ах, как не вовремя. Обледенение было настолько мощным, что на держателях стеклоочистителей кабины образовался лёд толщиной в руку. Такого Сошников никогда не встречал. Из-за ухудшения обтекания и отборов воздуха от двигателей для обогрева скорость снизилась. Через 3 минуты со встречным разошлись, и диспетчер разрешил дальнейший набор. От наросшего льда на необогреваемых частях самолёта он прилично потяжелел и вверх шёл неохотно. Облачность была настолько плотной, что в кабине стало темно и пришлось включить подсветку приборов. Через боковые блистеры едва просматривались бешено кромсающие облака винты. Иногда по бортам слышались звонкие удары, словно бросали горсти монет на сковородку. Это система обогрева лопастей сбрасывала лёд и он, отлетая, звонко бил по фюзеляжу. Поползла вверх температура выходящих газов, и пришлось снизить обороты двигателей. Скорость упала до минимальной, самолёт лениво лез вверх с небольшой вертикальной скоростью. Так продолжаться долго не могло. Двигатели уже работали на пределе своих возможностей. Тем более, что от шестой ступени компрессоров шли мощные отборы на обогрев ВНА – входных направляющих аппаратов двигателей и кромок несущих поверхностей. Нужно как можно быстрее выходить из опасной зоны обледенения. Но как? Ах, как плохо, что нет бортового локатора. Вот она, экономия на безопасности полётов, где боком выходит. Потейте, лётчики.
 При отсутствии локатора пилоты близкую грозу определяли по усиливающимся помехам в радиоэфире, но вот где она, эта гроза, куда лететь, чтобы обойти её опасный очаг – определить невозможно. И в бессилии сделать что-то большее, авиационные авторитеты на всякий случай рекомендуют выключать радиостанции. Когда-то, в бытность работы ещё на самолёте Ан-2 Сошников при полёте в горной местности попал в такой очаг. На этом самолёте никогда и не видели локатора. Он до сих пор считал, что им тогда просто повезло. Их неожиданно начало трепать так, что приборы стали показывать какие-то чудовищные показания. Скорость буквально за секунды менялась на 70 км, вариометры сбесились, показывая то набор, то снижение. А если верить авиагоризонту – они находились в отрицательном угле атаки (режим пикирования). Но самолёт, словно тесто на дрожжах, «вспухал» и поднимался вверх вопреки всем законам аэродинамики. О чём свидетельствовали вариометры. Они показывали вертикальную скорость подъёма, небывалую для тяжёлого поршневого Ан-2, достигавшую более 10 метров в секунду. А уже через несколько секунд они начали проваливаться вниз с такой же скоростью. Трёпка эта не продолжалась и минуты. Но сколько дала эмоций! Но тогда не было никакого обледенения.
 Секунды летели, и самолёт обледеневал всё сильнее. Сошников, на секунду оторвавшись от управления, взглянул через верхнее остекление кабины вверх. Там, вверху, кое-где появились просветы, что свидетельствовало: до верхней кромки облаков было всего сотня-другая метров. Там светило солнце и не было обледенения. В нормальных условиях они бы достигли этой высоты за десяток секунд. Но вертикальная скорость у них была полтора-два метра. Это всё, на что способен самолёт в неожиданно сложившихся условиях. Единственная возможность увеличить режим работы двигателей вплоть до взлётного, но это делать нельзя. Произойдёт автоматическая срезка по предельной температуре выходящих газов и двигатели выключатся сами. И на этом-то режиме стрелки температуры стояли у красных ограничителей. Есть и ещё один способ увеличить скороподъёмность: выключить все отборы воздуха от двигателей. Но этого тоже делать нельзя: перестанут работать все системы антиобледенения, кроме лопастей. Тут она электрическая. Так что лопасти в безопасности. Львиную долю отбора мощности даёт система обогрева крыльев. Сейчас они чистые, но на самолёте много не обогреваемых   мест, на них-то быстро и увеличивается нарост льда. И это, кажется, пересиливает. Сошников ещё раз бросил  взгляд вверх, где в разрывах облаков проглядывало солнце. Да не успеют крылья обледенеть за 30 секунд! Если выключить на это время их обогрев – ничего страшного не произойдёт. Но зато значительно возрастёт тяга двигателей, и они быстро выйдут из опасной зоны обледенения. А оно, как известно, интенсивно в самой верхней части облака, где они и находились. И он решился.
 Аппаратура управления обогревом стояла на правом пульте кабины пилотов, и ей полностью управлять мог только второй пилот. Там три тумблера, которые можно включать и выключать, как все сразу, так и по отдельности. Обычно включали при загорании табло «Обледенение» все сразу. И так же выключали. Сейчас нужно отключить только один тумблер, отвечающий только за ПОС крыльев. Только один.
 - Витя, - сказал Сошников. – отключи ПОС крыльев. Только крыльев.
 - Но табло же горит! – возразил тот и испуганно взглянул на толщиной с руку лёд на стеклоочистителях кабины.
 - Потом всё объясню, сейчас некогда. Делай, как говорю.
 - Понял! –  и Месснер повернулся к правому пульту, где на щитках и панелях было около полусотни всяких тумблеров и включателей.
 Ах, опыт, опыт, сын ошибок трудных. Опытный пилот сделал бы это за секунду. Месснер сидел и что-то там разглядывал. Тем более, что в кабине полумрак.
 - Выключил? – спросил Сошников, не отрываясь от управления, хотя видел по оборотам и температуре, что изменений нет.
 - Сейчас, сейчас! Да, вот, выключил!
 - Теперь вижу, что выключил. – Температура начала снижаться, обороты и скорость возросли, и самолёт уверенно полез вверх. Максимум полминуты – и они выскочат из этой проклятой облачности.
 Но дальше события стали развиваться со скоростью быстро вращающегося калейдоскопа. И совсем не так, как предполагал Сошников. Уже секунд через десять температура снова полезла вверх, а обороты стали падать. Никакой логики в этом не было. Сошников снова бросил взгляд вверх. Чёрт, ещё бы секунд 15-20 и они выйдут из облаков. Но почему так резко  растёт температура газов? Он прибрал режим двигателям, но это не помогло. Самолёт уже не набирал высоту. В верхней кромке облаков, иногда выскакивая из них, он летел на минимальной скорости в горизонтальном полёте на предельном угле атаки. И тут заблажил автомат приятным женским голосом «Предельная температура газов левого двигателя!». А спустя пару секунд это же повторил  и про правый двигатель. Чёрт, да что же это такое? Нужно снижаться, разогнать скорость, охладить двигатели. Возможно, из-за малой скорости и большого угла атаки им не хватает воздуха? Но снижаться – значит снова окунуться в клоаку обледенения. Но, похоже, другого выхода нет. Двигатели могут выключиться в любой момент. Мысли крутились со скоростью вращающихся винтов. Особенно одна: почему так всё не логично? Надо снижаться.
 - Ты всё там правильно сделал? – спросил он Месснера, одновременно отдавая штурвал от себя. Но ответа получить не успел. Вжиу! С резким свистом зафлюгировался левый двигатель. Хоть бы не оба! Через две секунды сработала автоматика и правого двигателя.  Приплыли.
 - Двигатели отказали! – заорал Месснер, хватаясь за штурвал. – Падаем!
 - Не трогай управление! – предупредил Сошников. – Проверь там у себя аварийное переключение.
 По тому, что не светились циферблаты приборов, он понял, что электросистема на питание от аккумуляторов не перешла. Но гироскопы авиагоризонтов ещё реагировали, постепенно останавливаясь и искажая показания. Пилотировать по ним было уже нельзя. Чёрт, где этот бычий глаз? Он не сразу отыскал его взглядом. Вот единственный прибор, которому сейчас можно верить. Он показывал, что самолёт снижается с правым скольжением. Чёрт, но почему не произошло переключения на аварийное питание? Раздумывать было некогда.
 - На правом щитке выключи все АЗС**** трансформаторов и выпрямителей и снова включи, - приказал он Месснеру. Но у того тряслись руки и он уже мало что соображал. Если вообще соображал что-нибудь. Бледный, с отсутствующим взглядом он смотрел куда-то вперёд за пределы кабины. Чёрт, самому туда не дотянуться.
 В это время вбежал в кабину Фалалеев.
 - Что случилось-то? Оба сразу. Топливо?
 - Срезались по температуре. Валера, сейчас некогда разбираться, видишь, аварийного питания нет.
 Фалалеев через колени Месснера дотянулся до панели АЗС,  выключил и снова включил их. Бесполезно. Он повторил операцию, тот же результат.
 - Приплыли! - сказал он. – Вернуться назад не успеем?
 - Куда? Ни один прибор не работает. Выйдем из облаков, подбираем площадку и садимся.
 - Леса внизу всюду.
 - Может с полем повезёт…
 Самолёт падал. То есть планировал. И ничего нельзя было сделать. Стрелка высотомера перешагнула последнюю тысячу метров.
 - Чёрт! Почему аккумуляторы отключились от сети? – в отчаянии воскликнул Фалалеев, протянул руку к их тумблерам, резко несколько раз передёрнул их и не поверил своим глазам: они… ожили. Засветились циферблаты, заработало радио. – Залипли контакты!  Но почему?
 - Может, из-за нестандартного выключения, - ответил Сошников. – Приготовиться к запуску.
 - Что-то много сегодня нестандартного.
 - Нельзя запускать! – оживился Месснер, дрожащим пальцем тыкая в приборы.  Оказывается, он что-то ещё соображал. - Нельзя! Температура 360 градусов.
 - Запускаем! – резко пресёк его Сошников. – Пока они остынут до 300 градусов – мы на земле будем.
 - И, возможно, будем гореть, - добавил флегматичный Фалалеев, чем окончательно перепугал своего второго пилота. Он быстро привёл в исходное положение все рычаги для запуска двигателей в воздухе. – Готово!
 - Левому – запуск!
 Фалалеев нажал кнопку запуска. Теперь ждать. Цикл запуска автоматический. Выйдут ли лопасти из флюгера? Ждать целых десять секунд. Чёрт, не отвлекаться от пилотирования, не отвлекаться. По прежнему всё внимание бычьему глазу. Не верь ожившим пилотажным приборам, не верь, это ложные показания. Периферическим зрением всё же успел увидеть: лопасти начали раскручиваться и, ускоряясь, меняли угол атаки на полётный.
 - Левый на режиме! – обрадованно выкрикнул Фалалеев. - Параметры – в норме. – Летим!
 И в этот момент они выскочили из облачности. Сошников мазнул взглядом по прибору высоты – 600 метров. Истинная высота была меньше. На взгляд – метров четыреста. Вывел самолёт в горизонтальный полёт, установив двигателю крейсерский режим. Летим! Но… куда? Приборы по прежнему показывали ложные показания и их необходимо согласовывать, чтобы привести в рабочее положение. Включили питание, согласовали. Оказалось, что летят они на запад. А им нужно быть на курсе 170 градусов. Внизу под ними крупная река. По ней определились окончательно, развернулись на нужное направление.
 - 814-й, вы пропали с экрана локатора! –  услышали они голос диспетчера. – Вероятно, вы вышли из зоны. Почему молчите? 814-й, ответьте!
 - Я 814-й, - нажал кнопку связи Сошников, - у нас был временный отказ двигателей, вынуждены снизиться до высоты нижнего эшелона. Из вашей зоны мы вышли. Передайте на базу: сейчас идём на одном двигателе, высоту набирать не будем, следуем на нижнем эшелоне. Погода хорошая.
 - А, может, вернёмся? – спросил Фалалеев. – Зачем господа за бороду дёргать? Назад-то ближе.
 - Туда пошла вся эта гадость, в которой мы побывали. Опять в неё?
 - И то верно! – кивнул Фалалеев.
 И как бы в подтверждение его слов вышел на связь диспетчер:
 - У нас шквал, гроза, сильный ливень. База спрашивает, какая помощь нужна?
 - Никакой помощи не надо, - ответил Сошников. – Всё нормально.
 - Вас понял, конец связи. Работайте по направлению.
 Высоту они набирать не стали. Заняли нижний эшелон 900 метров, вышли на связь с базой, доложили о происшествии.
 - Ну, что, запускаем второй? – спросил Сошников. – Готовы?
 - Так это, и на одном летим, - несмело возразил Месснер. А вдруг…
 - Вдруг, вдруг! Ты всё правильно там сделал, что я тебе сказал?
 - Всё. Темно было.
 Фалалеев перетянулся через колени Месснера и посмотрел на правый пульт. Откинулся назад и красноречиво посмотрел на Сошникова.
 - Что?
 - Общий включатель  ПОС выключен. Всё остальное – включено.
 - Значит ни хрена ничего не включено. А я ничего не пойму, прёт вверх температура, а скорость падает. Выходит, ВНА льдом прихватило.
 Месснер по простоте душевной отключил все линии обогрева, оставив сами включатели ВНА и планера в положении «Включено». Оттого самолёт первое время стал резвым. Но ВНА двигателей обледеневать стали моментально, уменьшая входное сечение для поступления воздуха в двигатели. Плюс малая скорость и большой угол атаки. Всё это и привело к отключению двигателей. Они просто задохнулись без воздуха.
 - Ничего там не трогал? – спросил Фалалеев Месснера.
 - Н-нет! – неуверенно ответил тот.
 - Всё ясно! – подвёл итог Сошников. – Долго теперь разбираться будем. Давай, запускаем правый!
 Правый с первой попытки не запустился, не вышел на расчётные обороты. Вторая попытка стала успешной. Параметры не выходили за пределы, вибрация в норме.
  - Держи! – тряхнул Сошников штурвал, – хоть покурю спокойно.
 Месснер поставил ноги на педали, взялся за штурвал.   Колени его заметно дрожали.
 - Успокойся, всё страшное позади.
 - А все нервотрёпки впереди, - добавил Фалалеев, криво улыбнувшись.
 - Тебе-то чего, - сказал Сошников, - ты в кабине не был. Вся вина на мне, как на старшем в экипаже, мне и отвечать.
 Погода на базе была хорошей. Ещё от дальнего привода они увидели мигающие огнями пожарные и санитарные машины.
 - Устроили мы им тренировку, - сказал Фалалеев.
 - Так положено при посадке аварийных бортов, - не отвлекаясь от управления, произнёс Сошников.
  Встречали их командир отряда, начальник АТБ – авиационной технической базы, сменный инспектор по безопасности полётов и весь технический персонал, шатающийся на перроне, свободные от полётов лётчики. Пассажиры, так толком ничего и не понявшие, сели в подъехавший автобус. Только один подошёл к Сошникову.
 - Командир! – произнёс он. – Спасибо, что довезли. Я военный лётчик, на МИГах летаю, в отпуск вот лечу. Вернее, теперь уже прилетел. Никогда в жизни не видел такого обледенения. На подкосах крыльев лёд висел толще, чем сами подкосы. Да мы-то на своих скоростях быстро проходим такие зоны. А вот вам не позавидуешь. Подожди! – махнул он водителю автобуса и протянул Сошникову руку. – Удач тебе. Кстати, сколько падали-то? – крикнул уже от дверей автобуса.
  - Ерунда, около 3 километров, - ответил Сошников. – Для истребителей это пустяки.
  - Как сказать! – возразил тот. – Правда, мне не приходилось вот так. Чёрт возьми, домой приеду, расскажу, как летел, ведь не поверят. Спросят, не рано ли отпуск обмывать начал? Ну, бывайте! – И автобус тронулся.
 Заместитель Сошникова вытянул вверх руки, взялся за переднюю кромку ВНА, подтянулся и заглянул внутрь двигателя.
 - Ё – моё! – воскликнул он, спрыгивая. – Как вы прилетели-то? Там же лопатки компрессора изуродованы! Птица, что ли попала?
 - Скорее всего – лёд.
 - Каким образом?
 - А-а! – отмахнулся Сошников. – Расшифруют полёт, и всё станет ясно.
 Притащили стремянку, и выстроилась очередь любопытных. Первым, кряхтя, полез начальник АТБ. Посмотрел, потрогал изуродованные лопатки, провернул турбину и молча спустился вниз. Почесал затылок и спросил:
 - Что, и никакой вибрации не было?
 - Даже табло ни разу не загорелось, - пожал плечами Сошников. – Запустился, как обычно.
 - Что ж, - снова поскрёб затылок начальник АТБ. - Скажите спасибо разработчикам этого двигателя. По логике его на запуске разнести должно, а вы  - сгореть. Добротно сделанный.
 На стремянку полез инспектор, сунул голову во входной аппарат и с минуту рассматривал повреждение. Молча слез и тоже почесал затылок. Бывшему лётчику ничего не надо было объяснять.
 - Вот что, Валера! – взял он под руку Сошникова. – Тут всё ясно. Вы из гроба вылезли. Сейчас самолёт опечатают – будет комиссия работать. А вы свободны до завтра. Идите и снимите стресс. По 200 грамм – не меньше. Где кафе – знаете. Объяснительные записки завтра напишете. Как раз и расшифровка полёта будет готова.
 - А как второй-то двигатель? - спросил начальник АТБ. – Ну-ка, - кивнул техникам, - перетащите стремянку.
 - Там всё нормально должно быть, - ответил Сошников. – Мы его запускали уже в плюсовых температурах.
 Второй двигатель не пострадал. Но вот запустился почему-то только со второй попытки. Что ж, такое нередко бывает и на земле. Техника есть техника. Допускается вторая, и даже третья попытка запуска.
  На следующий день в кабинете командира отряда в присутствии начальника инспекции, инженера отряда и членов созданной для расследования инцидента комиссии, слушали объяснения Сошникова.
 - Ваш полёт полностью расшифрован, - начал начальник инспекции. – Никаких вопросов не возникает, кроме одного: зачем ты дал команду второму пилоту отключить антиобледенительную систему? Это же грубое нарушение руководства по лётной эксплуатации.
 - Я дал команду отключить только ПОС планера. Иначе мы обледенели бы ещё больше. Нужно как можно быстрей было выйти из опасной зоны. И в дурном сне никто не будет выключать в такой ситуации обогрев двигателей, прекрасно зная, что за этим последует. Мне и в голову не пришло, что Месснер может выключить все обогревы.
 - Но факт грубого нарушения налицо. Что теперь прикажете с вами делать?
 - Почему вы говорите с вами? Со мной что делать. Я старший в экипаже и несу всю ответственность за полёт. Наказывайте только меня. Лётчики не виноваты.
 - Не виноваты? - удивился инженер. – А лётчик, без сомнений выполнивший бредовый  приказ не виноват?
 - Это ещё не лётчик. Он работает недавно.  Опыта полётов на турбовинтовых машинах  у него нет. Да и на поршневых самолётах он командиром не летал. Формально его вина есть, но ведь есть и право на ошибку. Простой человеческий фактор. Такое вот нестандартное стечение обстоятельств. И приказ был не бредовый, а вполне осознанный.
 - Ну, хорошо. Со вторым пилотом ясно. Но ты, командир эскадрильи, чем думал, отдавая такую команду?
 - Я выбирал из двух зол меньшее. Так обстановка сложилась. Кстати, я в этом полёте дважды, нет, трижды, грубо нарушил руководство. И если бы не нарушил, то, возможно, и не сидел бы здесь. Лётчики испытатели тоже не боги и скорее всего в такую ситуацию не попадали. Потому так стандартно и написали руководство. А у нас вышел очень уж нестандартный полёт.
 - Какие ещё нарушения? – схватился за данные СОК***** инспектор. – Ах, да, запуск левого двигателя при повышенной температуре. Ну, тут понятно, не ждать же было до земли, пока остынет.
 - Не только это.
 - Больше расшифровка ничего не показывает.
 - И не покажет. В разделе «Особые случаи полёта» есть всего одна строчка, на которую, видимо из-за её нелепости, многие лётчики не обращают внимание. Там однозначно написано: при отказе двух двигателей совершить вынужденную посадку. Это написали лётчики испытатели. Скорее всего они не испытывали самолёт сразу на отказ двух двигателей, считая, что ситуации такой просто не может быть. А если бы у них такое произошло, они бы наверняка попытались запустить двигатели.
 Схватились за руководство – огромный талмуд весом килограмма три. Нашли нужный раздел. Всего одна строчка, да к тому же мелким шрифтом.
 - Чёрт возьми, Сошников, да ты злостный нарушитель, пора на нары. – Инспектор потеребил нижнюю губу и продолжил: - Я знаю не один случай, когда производственникам приходилось сталкиваться с недоработками производителей. Есть тысячи случаев запуска в воздухе. Кажется, последний случай у китайцев на Б -747 был. Они в зону вулканической деятельности вошли. И все четыре двигателя вырубились. С десяти до трёх тысяч сыпались. Запустили все четыре. Не знаю, правда, что там у них было написано в руководстве на этот случай. Но попытаться запустить двигатели – первое дело. Это шанс и наверняка последний. Так что вот с этим, - инспектор щёлкнул по руководству, - я не согласен. Бумага конечно юридическая, но у кого повернётся язык обвинить командира, что он использовал последний шанс?
 - У прокурора, - ответил командир отряда. – Согласно указанию, мы все случаи ЧП должны передавать туда. А они там не лётчики, как мы с вами. К стыду своему, я этого тоже не знал, - кивнул он на руководство.
 - По этому поводу мы будем писать отдельное особое мнение, - сказал начальник инспекции. - По остальным вопросам всё ясно. Полёт, конечно, нестандартный,  но вина  экипажа просматривается. Да они её и не отрицают. Не надо было лезть вам в эту клоаку, а обойти её. Хотя, без локатора…  Вроде по логике ты всё правильно делал, но вразрез руководству. Хотя, если бы не бездумное выполнение команды вторым пилотом, как его?...
 - Месснер!
 - Да, Месснером, то ничего бы и не было. Вогнали вы себя в аварийную ситуацию сами, и сами же вышли из неё. За первую половину полёта хоть в тюрьму сажай, за вторую хоть награждай,- пошутил инспектор. – Вопросы к Сошникову есть? – обратился он к членам комиссии.
 Вопросов не было.
 - Свободен! – кивнул председатель комиссии.
 - Мы отстранены от полётов? – спросил, вставая, командир эскадрильи.
 - Ввиду того, что эскадрилья находится в стадии становления и освоения новых самолётов мы решили этого не делать, ограничившись подробным разбором вашего полёта.  Но пару-тройку  дней рекомендуем отдохнуть. Всё-таки встряска у вас была нешуточная. В общем, работайте. И ждите приказа.
 Приказ, подписанный генеральным директором, вышел через несколько дней. За нарушение руководства по лётной эксплуатации, что привело к чрезвычайному происшествию в воздухе без дальнейших последствий, Сошникову объявлялся строгий выговор. В счёт погашения ущерба на ремонт двигателя, высчитанного экономистами, удержать с него сорок тысяч рублей. Учитывая опыт непродолжительной работы Месснера вторым пилотом, ему объявили строгий выговор. Валера Фалалеев отделался испугом. Да и за что его наказывать, если он не был в кабине. Случай этот стал причиной разбора во всех подразделениях авиакомпании, о нём ещё долго судачили в курилках лётчики. Как всегда, кто-то осуждал экипаж, кто-то защищал его. Но все сходились в одном: да, полёт был нестандартный.
 Затем были хождения в прокуратуру. Там к их случаю подошли иначе.
 - У вас ведь не авария произошла, не катастрофа, - пояснил прокурор. – То есть не произошло отягчающих последствий. Ну, ошиблись вы, так сами и исправили свою ошибку. Это не наше дело. Проведено служебное расследование, всем воздали по делам вашим, - улыбнулся прокурор. – Вот если бы вы упали – другое дело.
 - Тогда, скорее всего, мы бы у вас не сидели.
 - Это почему? - удивился прокурор. – Тогда бы вы как раз были наши клиенты.
 - С того света не возвращаются, - пожал плечами Сошников.
 - Ах, да. Я имел в виду, если бы вы живы остались. В вашем же случае опасных последствий не наступило, и мы просто закроем дело. Как у нас говорят из-за отсутствия состава преступления. Так что летайте. И постарайтесь не ошибаться так больше. Опасно это при вашей профессии.
 На том с прокуратурой и расстались.
 А вскоре Сошникова вызвал к себе генеральный директор. Он всегда интересовался вводом в строй экипажей и новых самолётов. Приобрести эти новые машины была его инициатива.
 - Докладывай, как дела? Какие проблемы есть?
 - Проблем нет, Валерий Петрович. – Генеральный был тёзкой Сошникова. – На днях самостоятельно вылетел последний пятнадцатый экипаж. Основной ввод в строй закончен. Три экипажа на самолёт, как и планировали, есть. Сейчас расширяем географию полётов.
 - Работа есть?
 - Есть. Самолёт востребован. Умножается количество заказных  и договорных полётов, что приносит бОльшую прибыль, чем регулярные рейсы. Есть предложения работы за границей.
 - Где?
 - В Мозамбике. С базировкой в Бейре.
 - Вопрос прорабатывали?
 - В общих чертах. У нас нет экипажей, владеющих английским языком.
 - В чём же вопрос? Сколько нужно экипажей?
 - Четыре.
 - Готовьте. Договоримся с академией в Питере. Что от меня зависит, приходите.
 - Есть! – по военному ответил Сошников. – Разрешите идти?
 - Ступай, тёзка, ступай. Да, кстати, я подробно ознакомился с вашим нестандартным полётом. Я не лётчик по образованию, а инженер. Но мне кажется, что из щекотливого того положения вы вышли достойно. Жаль, что повредили двигатель и принесли ущерб.
 - Я согласен с приказом, Валерий Петрович.
 - Он согласен! А куда ты денешься. Я о другом. Вы подготовили целую эскадрилью лётчиков. А это большая работа для командного и инженерного состава. И не лёгкая.
  - Это наша работа.
 - Вот и подготовь приказ. Сколько там с тебя удержали? Сорок тысяч, кажется.
 - Да, месячный заработок.
 - Вот и верни его в качестве поощрения. Только это… не надо, чтобы инициатива исходила от меня. Подкинь идею командиру отряда. Он знает, как это сделать. А поскольку проект приказа всё равно ты писать будешь, не забудь, всех, кто серьёзно причастен к этому делу. Обиды будут.
 - Понял! -  кивнул Сошников, чувствуя себя заговорщиком. – Сделаем.
 - Давай, занимайся. И не затягивай с этим.
 А вскоре все причастные к освоению новых самолётов получили энные суммы. Шло время, наступило беспокойное и тяжёлое ельцинское безвременье. В стране царил невообразимый бардак. Естественно, коснулся он и авиации. Цены на билеты и керосин росли в геометрической прогрессии. Многие авиакомпании разваливались. Чтобы выжить, они продавали свою технику, что означало окончательный крах. В авиакомпании, где работал Сошников, сменился генеральный директор, взявший курс на сворачивание её деятельности. Несколько типов самолётов распродали. Лётчики увольнялись. Плюнул на лётную работу и уволился Месснер. У него даже не было пенсии. Фалалеев и Сошников переучились на другой тип, но и эти самолёты вскоре остановились. Не выдержал и уволился Фалалеев. Сошников снова переучился. Пролетав два года, ушёл на пенсию по медицинским показаниям. Да и авиакомпания, ведомая новым директором, к тому времени уже билась в агонии банкротства и вскоре прекратила существование.
 Судьба раскидала экипаж, выполнявший тогда этот нестандартный полёт по разным местам, и они давно не встречаются. Вспоминают ли они события двадцатилетней давности? Вероятно, да. Потому что из памяти лётчиков экстремальные минуты их жизни – а они есть у любого, кто посвятил себя небу  -  не выветриваются никогда.

               

 * Обычно К самолётов в зависимости от их задач 10 - 15 единиц. Это значит, что в прямолинейном полёте на наивыгоднейшей скорости планирования с Н=10 000м теоретически при стандартных условиях он способен пролететь 100 км. Но температура воздуха, атмосферное давление и ветровой режим вносят свои поправки. Они не бывают стандартными.
 ** ВЛЭК – врачебно-лётная экспертная комиссия.
 *** Высота нижней границы облаков и видимости, при которых данный командир имеет право взлетать и садиться.
 **** АЗС-автоматы защиты сети.
 ***** СОК – средства объективного контроля.

        -------------------------------------------------------




            ГЕРОИ,  РАЗГИЛЬДЯИ  И  ВОЗДУШНЫЕ  ХУЛИГАНЫ
 
         
 Сейчас же у многих возникнет вопрос: а что это такое воздушное хулиганство? С геройством и разгильдяйством – тут понятно. А вот с хулиганством… Как можно в небе-то хулиганить? Да я и сам точно не знаю, как на это ответить. И никто толком не знает. И потому, мне проще вспомнить некоторые (и некоторых) воздушных хулиганов и рассказать, что их побудило делать это. И, вы, читатель, попробуйте это сделать. Но, хочу предупредить, что психология первых лётчиков 19 века, лётчиков 30-х, 40-х (когда направляли самолёты в танки и эшелоны, шли на тараны), 50-х, 60-х и особенно современных лётчиков 21 века кардинально разная. И то, что делалось на заре авиации, сейчас не сделает ни один лётчик. Казалось бы, не сделает. Но, однако, делают. Теперь уже, правда, всё реже и реже.
 Так что же такое воздушное хулиганство?
 Чкаловщина или что?
 О воздушных лихачествах этого прославленного лётчика мы знаем больше всего. И то, что он пролетел под Троицким мостом в Ленинграде на лёгком (около тонны весом) самолёте, ему ничем не грозило. Там и курсант опытный пролетел бы. Запас пространства вполне хватал сделать это. Пролетали и на более крупных и скоростных самолётах. А чего ж, дурной пример, говорят, заразителен. Но они так и остались неизвестными (о некоторых я расскажу позднее), а всё воздушное хулиганство до сих пор ассоциируется с моим тезкой Валерием Чкаловым. Даже термин такой со временем появился: чкаловщина. И за неё стали серьёзно наказывать.
 Надо сказать, что природа наградила парня просто бычьим здоровьем и соответственно таким же темпераментом и вестибулярным аппаратом. И вполне естественно, что ему было тесно в рамках существовавших тогда лётных законов. Вот я спрошу любого пилота: сможешь ли без перерыва прокрутить 50 «мёртвых петель»? Не уверен, что кто-то ответит положительно. А Чкалов поспорил и прокрутил… 250 петель подряд за один день. Я сам пилот и представляю, что это такое. Ни за что, никогда я бы это сделать не смог. И дело не в умении – любой лётчик (да и курсанты в училищах) это сделает - а в физической выносливости. Если по 30 секунд на петлю – посчитайте, сколько часов он крутился в вертикальной плоскости. А в кабине не просто сидеть нужно, но и управлять самолётом. Иначе можно легко в штопор сорваться.
 Иногда задают вопрос: а что было бы, если бы Нестеров во время исполнения своей первой знаменитой мёртвой петли погиб сам и погубил машину? Его назвали бы безумцем и разгильдяем? Думаю, что нет. Он долго готовился к этому полёту, не однажды проводил теоретические расчёты и смог доказать, что самолёт на это способен. И получил на полёт разрешение. Так что вероятность ЧП там сводилась к нулю. Не считая отказа техники. Тут уж человек бессилен. Но, скажите, на какой хрен бугаю нужно было крутить 250 петель? Чего и кому он этим хотел доказать? Всё равно ни один лётчик в здравом уме это делать не будет. Да и захотел бы – не смог. Так что грань между асом Нестеровым и асом Чкаловым огромная. И последнее вполне можно назвать воздушным хулиганством. Другое дело – его первый беспосадочный полёт через Северный полюс в Америку. 63 часа – почти двое с половиной суток - провести в холодной неотапливаемой, как сейчас бы сказали лётчики, консервной банке с ограниченным запасом кислорода? На одномоторном поршневом самолёте? Какой лётчик ныне на это способен? А температура-то за бортом на их высоте доходила иногда до минус 35 градусов. И все помнят экипаж Сигизмунда Леваневского, бесследно сгинувший при таком же перелёте в бескрайних просторах Арктики. Конечно, такие полёты на самолётах того времени, не способных ходить на больших высотах в стратосфере и потому вынужденных много часов лететь в облаках при обледенении в наше время однозначно сочли бы авантюрой и никогда не разрешили бы. Но если это была и авантюра, то с одобрения государства и личного разрешения Сталина. Хотя, в то время это был триумф Советской авиации. И это считалось геройством. И так оно и было. Что ж, каждому времени свои события.
 Конечно, такому асу, лично знакомому со Сталиным, многое сходило с рук. И полёт боком между двух деревьев - это сложнее, чем нырнуть под мост – и, собственно, пролёт под мостом. И многие другие выкрутасы. Его вседозволенность, в конце концов, и сыграла с ним злую и последнюю шутку. 15 декабря 1938 года он взлетел на истребителе И-180 – прототип известного И-16, без специальных шторок двигателя, защищающих его от переохлаждения. Их не успели поставить. Полёт был, якобы, испытательный. Теперь не узнать, что заставило его принять это безрассудное решение. Скорее всего, привычка летать с нарушениями руководящих документов. Если к перелёту через полюс он готовился долго и тщательно под непосредственным контролем соответствующих органов и самого Отца народов, то тут-то чего бояться? Всего небольшой аэродромный полёт над густонаселённой местностью. Вот именно, над густонаселённой. И судьба подловила его в самый неподходящий момент над этой самой местностью – при заходе на посадку, когда уже и высоты не было, чтобы отвернуть от препятствий и выбрать какую-то более-менее пригодную площадку для посадки хотя бы на брюхо. Не говорю уж о попытке запуска заглохшего от переохлаждения двигателя. Вряд ли бы он запустился. Попробуйте вы запустить остывший автомобиль, если на улице минус 40 градусов. Да и времени на это не было, потому, что не было высоты. 
 Защитные шторки можно было поставить за полчаса. И он вправе был, и даже, в целях безопасности полёта, обязан был, это потребовать. Увы, такого не произошло. На что он надеялся? Понимал ли, к чему это может привести? Наверное, понимал. Но… понадеялся на русский авось?
 На земле был мороз больше 20 градусов. Когда двигатель работал на больших оборотах, то он не особо остывал. А вот чтобы сесть, хочешь – не хочешь, обороты двигателя нужно прибирать почти до малого газа. Иначе-то не сядешь. Тут-то остывший двигатель и выключился от переохлаждения. Устойчивая рабочая температура поршневых двигателей находится в пределах 160 – 240  градусов. И при минусовой температуре при большой скорости обдува без шторок защиты рабочий режим на планировании просто не удержать. Сесть было некуда, Ходынка всюду застроена. Самолёт ударился в высоковольтную опору, лётчика выбросило из кабины. Через два часа он скончался от ран несовместимых с жизнью. Последними его словами были: «В происшествии прошу никого не винить, виноват я сам». Конечно, сам. Но не только он. А ещё тот, кто выпустил его в этот безрассудный полёт. Что это было: хулиганство, самонадеянность или недооценка погодных условий? Судите сами. Но при температуре плюс двадцать двигатель едва бы выключился. Тут можно было и без защитных шторок лететь.
  Дурной пример, говорят, заразителен. Когда речь идет о воздушных асах, невозможно провести четкую границу между новаторством и хулиганством. Ведь до сих пор перед глазами летчиков стоит пример Валерия Чкалова, который был хулиганом высшей пробы. Многие лётчики пытаются на современных машинах повторить то, что делал Чкалов. Лавры известного лётчика и воздушного хулигана не дают им покоя. И, вот, пожалуйста. Появился ещё один Валерий. Майор Валерий Гусев. Возвращаясь с задания на аэродром Андреаполь не на каком-то легком поршневом И-16, а на реактивном МИГе, вес которого исчисляется уже десятками тонн, он решил эффектно зайти на посадку с переворота, предварительно сделав на малой высоте несколько бочек. В итоге оказался перед полосой в… перевёрнутом положении. Поняв, что ничего не получилось, инстинктивно потянул ручку… на себя, чтобы уйти вверх. На себя! В таких ситуациях и лётчики испытатели не все справлялись. Сила привычки: на себя – значит вверх. Ничего подобного, если ты в перевёрнутом полёте. Тут на себя – это вниз. А внизу земля. Поняв, или не поняв, почему земля приближается – тут доли секунды всё решают, Гусев, не пытаясь даже вывести самолёт с помощью элеронов в нормальный полёт, рванул ручку катапультирования. Пиропатрон исправно выбросил его из кабины. Но… куда? Да вниз, к земле. И вместе с не успевшим отделиться креслом пилот шмякнулся о землю. Невдалеке шлёпнулся и взорвался МИГ. Вот и всё. Чкаловщина или что?

 Зачем, ты, в небе был, отважный,
 В свой первый и последний раз?
 Чтоб львице светской и продажной
 Поднять к тебе фиалки глаз?

 Так поэт писал о первых лётчиках зарождающейся авиации прошлого века, летающих ещё до революции, на первых авиационных салонах и нарушавших тогдашние правила (хотя, какие тогда были правила) полетов на "фарманах", "ньюпорах", "ишаках". Многие делали это ради женщин. Но скорости тогда были велосипедные, и некоторые лётчики оставались живы. Но не успокаивались и повторяли нарушения, пока не погибали. Майор Гусев делал это не ради женщин, их на военном аэродроме не было. А на современных скоростях у него не было и ни единого шанса на жизнь. Что же побудило его пойти на столь безрассудное решение? Вот официальное заключение комиссии по расследованию катастрофы: "Летчик на предельно малой высоте в 145 (!!!) метров выполнял непредусмотренную летным заданием фигуру высшего пилотажа "бочка", с отклонением от установленной техники пилотирования, без запроса разрешения руководителя полетов. Перед столкновением истребителя с землей лётчик попытался катапультироваться. Однако, из-за положения самолета, в этот момент он находился в перевернутом положении с правым креном 120 градусов, и низкой высоты ему это не удалось. Летчик – майор Валерий Гусев, погиб". Главнокомандующий в то время ВВС Владимир Михайлов выразился коротко: «То, что сделал Гусев, иначе как хулиганством не назовешь».
 Чкалов был первым хулиганом и его помнят. Но помнят благодаря первому знаменитому перелёту в США через Северный полюс. Ибо в то время такой перелёт был настоящим подвигом. А помнит ли кто майора Гусева?
 А вот и продолжатели «славных дел» Чкалова. Летчик-истребитель, а ныне писатель Юрий Никитин, однажды в доверительном разговоре признался корреспонденту "НВ", что, в бытность курсантом летного училища, участвовал в таких рисковых соревнованиях: во время самостоятельных учебных полетов бросал самолет в пике и выводил его перед самой землей. С таким расчетом, чтобы машина прошла под (!) линией электропередачи, ведущей от села к ферме. "В момент выхода из пике тело буквально расплющивает: скорость-то страшная! – заметил Никитин. – Однажды я, из-за перегрузки, на несколько секунд потерял сознание. Как вывел самолет? Не помню. До сих пор считаю, что мне Господь помог". Юноши называли это между собой "косить траву". Командование училища, естественно, не было посвящено в подробности забав молодых пилотов. Открылась тайна воздушной рулетки из-за боязливости одного из курсантов – он выровнял самолет слишком рано, зацепил за провода, и сел на аэродроме со здоровущей проволочной бородой на хвостовом оперении. Так вот: не надо думать, будто наши летчики не умеют барражировать на малых высотах и на лету подметки рвать. С училища умеют! Другое дело, что и на старуху бывает проруха…». Бывает проруха – это точно!
 Что это, если не хулиганство. И это ещё курсанты. А этому-то курсантику, прилетевшему с проводами, несказанно повезло. Много случаев есть, когда такие полёты заканчивались трагически. Но, думаю, на всю жизнь это же событие и отбило у него охоту летать под провода.
 А вот так доигрался в амуры один из пилотов ВВС Испании – 34-летний капитан Франсиско Кабесас. «Он всякий раз, пролетая над родным городом, развлекал свою семью воздушной акробатикой. Во время очередного самодеятельного шоу он потерял управление самолетом "CASA-101" и врезался в жилой дом прямо в центре города. Спасатели, прибывшие на место катастрофы, нашли на верхнем этаже здания погибшую женщину. Также недавно еще один влюбленный авиатор сильно перепугал жителей Окленда – столицы Новой Зеландии. Хулиган на спортивном самолете начал выписывать опасные кренделя прямо над городской телевышкой "Sky Tower", где в это время находились сотни людей. Машина снизилась до критически опасной высоты и пару раз пролетела буквально в нескольких метрах от вышки. В самом популярном развлекательном заведении столицы объявили срочную эвакуацию. Самолет, однако, взял курс в сторону океана и довольно удачно плюхнулся в воду в районе пляжа Кохимарама. Летчик, устроивший ночное шоу над Оклендом, остался жив. Это был 33-летний инструктор летной школы, решивший таким образом привлечь внимание бросившей его жены».
 Зачем ты в небе был, отважный?
 Хорошо, что это хулиганство так закончилось.
 Но нет, не дают лавры Чкалова лётчикам покоя.
 3 июня 1965 года военный летчик, капитан Валентин Привалов уже не на маленьком, как у Чкалова, а на многотонном МИГ-17 нырнул под опоры Коммунального железнодорожного моста в Новосибирске. Удачно нырнул. До сих пор рекорд этот не побит никем в мире. Привалов прошел впритирку к фермам моста на скорости 400 км/ч и, подняв бурун воды струёй от двигателя, круто ушел вверх. Для справки: размер арки моста – приблизительно 30 на 120 метров, размах крыльев МиГ-17 – 9,6 метра. Так что в принципе, опытный лётчик по ширине не мог ошибиться. А вот по высоте…
  Но зачем это делать? Что и кому он хотел доказать? Удивительно, что Привалову этот поступок сошел с рук. А иных и расстреливали. Его тоже арестовали, но вскоре пришла телеграмма министра обороны СССР, маршала Родиона Малиновского: «Летчика Привалова не наказывать. Ограничиться теми мероприятиями, которые с ним проводили. Если не был в отпуске, отправить в отпуск. Если был, дать десять суток отдыха при части». После этого Привалова повысили в звании, и он сделал карьеру – стал командиром эскадрильи, а потом и заместителем командира полка. Так и осталось неизвестно, почему маршал оказался к Привалову благосклонен. Видимо кто-то очень сильно похлопотал за воздушного хулигана. А что бы было с мостом, если бы… На много месяцев остановил бы всё движение по мосту.
 Воздушное хулиганство особым разнообразием не отличается. В основном это снижение ниже безопасной высоты, не предусмотренное планом полёта и полёт вблизи препятствий. Это самое опасное хулиганство.
 А вот ещё уникальный случай. И трудно понять, хулиганство ли это, так как полёт был санкционирован властями. Но согласно наставлению по производству полётов и воздушному кодексу – это… узаконенное хулиганство. И очень опасное, потому что объём пространства, где пролетал самолёт, равно почти размерам самолёта. Не знаю высоту самолёта СУ-26 и его скорость, но при расстоянии от воды реки Нярис в Вильнюсе до моста в 6 метров даже суперопытному пилоту можно ошибиться. Ну, например, тряхнёт немного воздушный поток самолёт, или порыв ветра. Зачем решился на этот трюк выпускник Ленинградской академии ГА Юргис Кайрис в 1999 году непонятно. Но он пролетел сразу… под десятью мостами. Чкалов наверно до сих пор в гробу вертится от зависти. В книгу рекордов Гиннеса он, вероятно, попал. И вряд ли его «подвиг» будет когда-то, кем-то переплюнут. На всякий случай  он предварительно застраховал себя и мосты на 2,5 миллиона долларов. Хорошо, что страховка не понадобилась. Застраховался от столкновения со всеми мостами, но ему бы наверняка хватило и одного.
 А вот Новосибирск. Далёкий 1954 год. Со стоянки без разрешения и связи неожиданно сорвался и взмыл в небо двухмоторный самолёт Ил-12. Набрав высоту, стал кружить над авиагородком. В кабине – один лишь член экипажа пьяный бортмеханик Поляков – страшный ревнивец своей жены. Бывший фронтовик научился пилотировать самолёты ещё в войну, хотя и не был профессиональным лётчиком. Таким образом, он хотел, врезавшись в квартиру дома, отомстить изменнице-жене и его любовнику. О чём и заявил диспетчеру по радио. Перепуганное начальство объявило о срочной эвакуации многоквартирного дома. А Полякова стали уговаривать одуматься и посадить самолёт. Но бравый фронтовик не сдавался. Четыре часа он беспорядочно барражировал над аэропортом, перекрыв всё воздушное движение. Но не так-то просто было попасть самолётом в нужную квартиру. Что только там не предлагали! И сбить самолёт с земли и поднять в воздух истребители. И их подняли с военного аэродрома. Пара подошла к аэродрому, но ничего сделать не смогла: слишком низко ходил Ил-12 над жилыми массивами. Сделав несколько кругов, истребители ушли обратно.
 В конце концов, всё же уговорили протрезвевшего лихача произвести посадку. А вскоре за это приговорили к высшей мере - расстрелу. И если бы не генеральный конструктор Ильюшин – так бы всё и было. Генералу очень импонировало, что его самолёт так прост в управлении. До того прост, что им может управлять один человек не имеющий лётного образования. И он добился отмены приговора. Известно ли было генеральному конструктору, что в те времена многие бортмеханики могли взлетать и садиться? Да уж не настолько наверно генерал был наивен, чтобы поверить, что его самолётом (да и любым) может управлять человек, впервые севший за штурвал. В те далёкие времена многие механики умели это делать. Потому, что их учили сами лётчики – члены экипажа. И штурманы многие пилотировать умели.
 Но что самое интересное - это то, что жена-то его оказалась абсолютно не виновата.
 А вот снова тот же Новосибирск. 1976 г. Командир самолёта Ан-2 Серков. Тоже парень ревнивый оказался, хоть и разошёлся с женой. Разойтись-то разошёлся, но вот отомстить за эту инициативу жены решил красиво. Он взлетел, и, набрав высоту, как Виктор Талалихин на немецкий бомбовоз пошёл на таран дома, где проживала бывшая жена. Красиво ушёл из жизни «отважный» камикадзе. Но причём люди, которые погибли из-за него?
  Точно такой же случай произошёл в городе Б. в конце 70-х годов. Тут лётчика довёл до точки кипения его командир эскадрильи, грубо высказавшись о его неприкаянной скитальческой жизни. Тогда ведь много лётчиков квартир не имело. И мало кого интересовало, где и как они и их семьи живут и могут ли в таком состоянии безопасно выполнять свою и без того небезопасную работу? Молодому парню стало очень обидно такое к нему отношение (а кому не будет обидно?). А самолёт вот он, рядом. Ну и… грохот, взрыв, похороны. И даже не поворачивается язык назвать это хулиганством. Это, конечно, не 50-т тонные Боинги, врезавшиеся в здания ВТЦ в Нью-Йорке, и о них не сообщало ТВ. Да если бы и хотело – не сообщило. Кто ж тогда позволил бы? Но всё-таки представьте: 5 тонн массы, среди которой треть высокооктанового бензина на скорости 300 км/ч врезается в здание. Что с ним – зданием - бывает в таких случаях нетрудно представить. Приказ был, как всегда, секретный, за двумя нолями, что означало: разглашать нельзя, ознакомиться строго под роспись. И даже жене на кухне говорить нельзя. Ну да чёрт с ней, с секретностью. За свою лётную жизнь я расписался не за одну сотню таких приказов о катастрофах. О, каких их только не было! И с самолётами, но ещё больше с вертолётами. Но не в этом дело. А в чём же? Что заставило пилота одного сесть (Ан-2 управляется двумя лётчиками) в самолёт, набрать над городом высоту и бросить его в смертельное пике? Думал ли он о последствиях своего поступка? И как это классифицировать? Нет, не спешите говорить, что хулиганство. А может это был вызов существующей тогда системе?
 « …Из хулиганства рождается мастерство, и наоборот. Такая вот диалектика авиации, и никуда от нее не денешься. Помнится, в 2003 году, комментируя падение Ми-8 в Чечне, тот же главком Михайлов объяснил, что катастрофа произошла из-за "махрового хулиганства" летчика: "Он задел за столб – вы представляете, на какой высоте он шел!" Вот тут слукавил главком – "опустил" пилотов ниже плинтуса…»
 Это я нашёл в интернете. Ну, корреспондент писал, не смыслящий в авиации. И написал чепуху. Если не было предусмотрено заданием лететь «ниже столбов» - то главком прав. Это хулиганство. А если это в боевой обстановке, спасаясь от «Стингеров» в складках местности – это другое дело. Тут можно и не заметить отдельно стоящий столб. Да если ещё и при ограниченной видимости. Но не думаю, что главком ВВС не понимал таких различий. И, видимо, было там, мягко говоря, воздушное лихачество. Это мы знаем, сами проходили. Да и главком в молодости мог этим грешить. Да и вообще, назовите мне лётчика, который в 20 лет не лихачил в ВВС? Раньше. Особенно, когда были лёгкие маневренные самолёты.
 Но, как говорится, хулиганство хулиганству рознь. И если оно – хулиганство – узаконенное, то вроде бы уже и не является хулиганством. Те же авиационно-химические работы. Это хулиганство, но узаконенное. Там можно и на пяти метрах летать, распыляя яды. Например, аминную соль 2-4Д или бутифос и хлорофос – яды высокой токсичности, от которых всё живое летающее, бегающее, прыгающее в поле погибает. Но оказывается и в узаконенном хулиганстве можно хулиганить незаконно. Как? Да запросто.
 Вот, например, был в одном из авиаотрядов советских времён лихой командир звена. Не буду называть его фамилию, чтоб не тревожить его на том свете. Он даже фигурой и ликом был чем-то похож на Чкалова. И летал по российским весям от китайской границы до седых уральских гор, а также над полями Узбекистана, Украины, Казахстана и других республик. Не один эшелон удобрений и химикатов рассеял он над ними с благой целью повышения урожайности, которая, несмотря на это, повышаться не хотела. Не хотела. Даже несмотря на решения «партии и советского правительства». И вот как-то в одном из колхозов не понравилось ему, как кормят экипаж. А надо сказать, что в 90 процентах из 100 лётчиков на химработах кормили (и поили) так, как они дома никогда не ели. Тут тебе и шашлыки, и плов, и мёд, и кумыс, и коньяк, и пельмени и жареная птица и ещё многое.
 Но, видимо, он попал в эти десять процентов, где кормили плохо и он несколько раз напоминал об этом агроному, который обычно занимается работой с самолётами.
 - У вас что же, даже птицы нет? – вопрошал лётчик заказчика. – Надоело нам одну жареную картошку жрать. – Вон же птицеферма рядом.
 Но заказчик никак не реагировал. И тогда командир решил отомстить за это. Как? Да это как раз и можно назвать воздушным хулиганством. Назвать-то можно, но как доказать, что это хулиганство? Известно, что если на кур воздействовать постоянно сильным шумом, то они напрочь перестают нестись. Не все это знают, но наш герой знал. Вот и начал командир постоянно в течение дня пролетать над птицефермой на 20 метрах и при этом переводил воздушный винт с малого шага на большой и обратно, отчего двигатель резко менял обороты и надрывно завывал. Как когда-то выли немецкие «Юнкерсы». А куры в панике разлетались куда попало. И так 50 раз в день. Уже на третий день приехал руководитель хозяйства и взмолился:
 - Куры совсем нестись перестали. Не надо над ними летать.
 - А я тут причём?- невинно удивлялся лётчик. – У меня схема захода такая. – Нет, я, конечно, могу заходить и с противоположным курсом, но, сколько лишнего бензина сожгу. А нам за экономию платят. Так что мне не хочется деньги терять за перерасход топлива. А вы вон, к тому же, и питание не можете экипажу наладить.
 Уже вечером они обнаружили в отдельной комнате столовой, где принимали пищу, разительную перемену. На столе появились отварные куры, баранина и даже водка, что особенно умилило экипаж.
 Наш герой перестал проноситься над птичьей фермой и вскоре куры вспомнили про свои обязанности.

 Он летает между тополями,
 Вниз бросок, полёт, набор, вираж,
 Исполняя низко над полями
 Полувысший полупилотаж.

 Кто-то скажет: это невозможно,
 А возможно, то не так легко.
 Да, не просто, даже очень сложно,
 Но… пять метров – это высоко.

 Так бывает иногда при ветре:
 Чтоб вокруг природу не травить,
 Лётчики летают и на метре,
 Только тут уж – быть или не быть.

 Жизни здесь цена – одно мгновенье.
 Стоит зазеваться лишь едва –
 Грохот… вспышка… полное забвенье
 И жена, коль был женат – вдова.
 
 Время нас меняет всех с годами.
 Чкалов под мостом лишь раз летал,
 А вот как летать под проводами –
 Это даже он не испытал.

 Я - летал и так скажу: не надо!
 Нет, не потому, что был так смел,
 Иль была ненужная бравада.
 Просто вверх уйти бы не успел.

 Да, я проскочил и жив остался
 Всем смертям, наверное, назло,
 А иным другой удел достался
 Грохот… вспышка. Что ж, не повезло. *

 А сколько раз самолёты на авиахимработах оставляли без электричества целые районы, «запутавшись» в высоковольтных проводах. Некоторым везло, они дотягивали до аэродрома на повреждённых машинах, привозя с собой обрывки проводов, а иные тут же и падали. И не потому, что все лихачили. Иногда просто из-за усталости. Представьте: одуряющий запах химикатов в кабине, жара под 40 градусов. А в Средней Азии и больше. Ведь всего в метре от пилотов ревущий (около 90-110 дцб) тысячесильный двигатель с рабочей температурой 230 градусов, тепло от которого попадает в кабину. Долго ли такое можно выдержать? А если ещё химикаты и высокотоксичные яды, типа бутифоса в негерметичном полуторатонном баке в метре за спиной. С непривычки и минуту-то простоять около них тяжело. А лётчики вдыхают это целый день. Наверняка происходит медленное отравление молодого здорового организма (врачи, правда, про это молчали) и притупляются все реакции, в том числе и чувство самосохранения, иногда до полного безразличия. Это с земли всё красиво смотрится. А что в кабине? Спереди тебя жарит, сзади в буквальном смысле слова, травит.
 Запомнилась мне одна работа конца 70-х годов. А запомнилась потому, что работали мы тогда…  дустом – ДДТ, или дихлордифенилтрихлорэтаном. Да, тем самым, который во всём мире был запрещён. А в СССР усыпали им поля ежегодно. И вот если лисица поймает в поле мышку, съевшую отравленное дустом зёрнышко и не успевшую умереть, то умрёт от того, что съела такую мышку. Почему? Потому, что не разлагается полностью этот дуст десятки лет и способен накапливаться в любом живом организме до тех пор, пока не наступит критическое состояние. А когда-то им работали много. И доработались до того, что учёные нашли его в… Антарктиде в пингвинах. То есть за тысячи километров от места работ. Это означало, что воздушные атмосферные потоки разнесли его по всей планете. И после этого дуст запретили. В мировом масштабе.
 Сейчас уже не помню, что за редкий вредитель тогда появился, но никакие современные яды его не брали. И если его очаг быстро не локализовать, как нам сказали, уже через несколько дней эта гадость при благоприятных условиях могла бы охватить большие пространства и оставить после себя не поля, а подобие выжженной пустыни. Видимо, вероятность этого была очень большая, и потому был включён весь тогдашний административный ресурс. За один день – невероятное дело при любой бюрократии – прошли все согласования и получены необходимые разрешения. И уже после обеда мы взлетели и взяли курс на подвергшееся этому вредителю хозяйство.
 Вид работ был необычен, и потому вместе с нашим экипажем полетела женщина – врач отряда. Для самолёта работы оказалось всего на несколько часов. Как сказал агроном, тварь эта успела расселиться всего на несколько полей. Хорошо, что её вовремя обнаружили.
 - Она настолько быстро размножается, - добавил он, - что если мы будем работать наземным способом, то никогда её не уничтожим. Слишком мала производительность по сравнению с распространением этого вредителя.
 И вот тут-то мы узнали, что такое дуст! Бак самолёта загружается сверху на пятиметровой высоте. Рабочие разрезали 50 килограммовые мешки и высыпали содержимое в бак. Но при первой же засыпке поднялся невообразимый столб пыли из этого ядовитого порошка. Вскоре он медленно начал оседать на плоскости самолёта. Две трети мешка ссыпалось в бак, а остальное разлеталось в атмосферу, настолько он был лёгкий. Фактически это была дурно пахнущая мельчайшая белая пыль. Пока рабочие засыпали 30 мешков этой дряни, они стали похожи на белых привидений. Представить нетрудно, сколько они этой гадости вдохнули в себя.
 Тогда мы до вечера обсыпали все те поля, где размножался этот вредитель. Первый заход на поле, как и положено, выполнили на высоте 20 метров. Заняло это всего 15-18 секунд. Развернувшись на повторный заход, увидели, что дуст практически висит в воздухе, словно туман. Пришлось нырять в это облако. И так пять заходов.
 - Как вы себя чувствуете? – обеспокоенно спросила наш доктор. – Ребята, это же узаконенное хулиганство! Смотрите, как этот порошок растекается вокруг! Он же отравит всё в этом хозяйстве!
 Был полный штиль, именно так и предписывалось работать этим порошком. И пока загружали самолёт следующими мешками, белая пыль висела в атмосфере, медленно оседая на поле. А какая-то часть всё равно смещалась в  направлении деревни.
 - Ребята, ради бога, летайте ниже! – взмолился агроном. – Там же, - кивнул в сторону жилья, - люди. И птицеферма там и коровники.
 Ему напомнили, что по технологии, разработанной учёными, и технике безопасности ниже 20 метров летать нельзя.
 - Плевать на учёных! – взмолился агроном. – Вы сегодня улетите, а что завтра тут будет? Зачем мне нужен второй Вьетнам?
 Ну что тут ответить? И мы стали летать на… метре, чем повергли в ужас нашего милого доктора.
 - Вы иногда пропадаете в этом облаке! Лётчики, умоляю, летайте повыше! Нельзя же так!
 Нельзя. А природу травить можно. И вот чтобы меньше травить природу мы летали ниже. И на авиахимработах это делали лётчики всюду. Это не понять тому, кто не видел выжженных лесных массивов, свекольных и подсолнечных полей и мёртвых лесополос от гербицида 2-4Д. Одного дуновения ветерка в их строну было достаточно. А есть ещё так называемый адвективный перенос. Это когда с обработанного поля утром начинается испарение. Естественно, там присутствуют яды. Это испарение начинает потихоньку перемещаться утренним ветерком, порой и незаметным, на соседнее поле, чувствительное к гербициду. И уже на следующий день от растительности этого поля мало что остаётся. Даже запаха хватало. Просто геноцид какой-то!
 Разве это было не хулиганство? Кто сейчас скажет, что там было больше пользы или вреда? Никто не скажет. Думаю, вреда было больше. А ведь в СССР над полями страны летали тысячи вертолётов и самолётов, высыпая сотни эшелонов всевозможной химической гадости. Но ни Америку, ни Канаду по производству зерна так и не догнали. Хотя устойчиво держали первое место в мире по обработке полей с воздуха. Такова была «мудрая политика коммунистической партии и советского правительства». Итог этой политики мне как-то в Оренбургской области предложил один агроном хозяйства, ярый противник авиационной и прочей химии, налив стакан молока.
 - Попробуй-ка!
 Я отхлебнул.
 - Оно же, чёрт, возьми, аминкой пахнет! Или дустом.
 - Пахнет! – согласился тот. – Солому-то, которую вы ещё на корню каждый год поливаете аминной солью и прочей гадостью ради повышения урожайности**, потом коровы едят. Иногда не только молоко, но и мясо, бывало, пахло. И хлеб, испечённый из такой муки, тоже, бывает, пахнет. Мало того, в прудах рыба гибнуть стала. С полей-то по весне гадость туда смывается. Как-то дед поймал большого карася – кило на три, его есть нельзя было, так вонял он химией.
 Что было сказать ему в ответ? Что я против политики партии и правительства? И что эта самая партия и это самое правительство в Московской области и ещё в некоторых районах СССР содержали для себя и своих близких экологически чистые хозяйства, куда и на пушечный выстрел не подпускали никакую химию. Да это он и сам наверняка знал.
 И когда он приказывал рабочим выливать бочки этой маслянистой гадости в многочисленные норы сусликов (эффект больше был и природу не травили) мы не возражали. И агроном с обоюдно-молчаливого согласия подписывал нам документы за якобы обработанные поля. Одним словом, химия. И таких неравнодушных агрономов в стране были сотни. И славная авиация и не менее славные хозяйства отчитывались: обработано столько-то полей. Приписки? Конечно! Но выбирали лучшее из зол, чем безрассудно ежегодно поливать поля вонючими гадостями.
 А как расценивать вот это? Декабрь 1995 год. Генерал Гребенников на Ил-76 ведёт за собой из Малайзии группу из пяти истребителей «Русские витязи», привыкших летать в основном в хорошую погоду. Он – лидер. Только у него есть приборы точного самолётовождения и захода на посадку. У истребителей этого нет. Горный аэропорт Камрань, бывшая американская, затем советская авиабаза, к моменту их перелёта основательно разваленная,  разрушенная и разграбленная. Самый разгар бандитского беспредела и ельцинского бардака везде и всюду. У диспетчера практически никаких средств контроля. Погода на пределе. Полёт в облаках. И чтобы не потерять ведущего истребители двумя клиньями буквально висят в нескольких метрах от тяжёлого Ил-76. Генерал понимает, что заход будет сложным и чтобы вывести ведомые самолёты на визуальный полёт принимает безрассудное решение снижаться ниже безопасной высоты. В горной местности!!! Не какой-то неопытный курсант, а генерал авиации. Известно, ведомые самолёты всегда для лучшего обзора из кабины идут ниже ведущего. В итоге, как говорят, Ил-76 прошёлся по лезвию бритвы. Он проскочил над горушками буквально в считанных метрах. А три ведомых истребителя остались гореть в горах в труднодоступной местности. От удара уже мёртвых лётчиков выбросили из кабин сработавшие катапульты. На десяток другой метров ниже – остались бы там все. Вместе с ведущим генералом заслуженным военным лётчиком России.
 Что это? Хулиганство, недоученность или преступная халатность? Или разгильдяйство? Это у генерала-то, заслуженного лётчика?
 А ведь всего в шестидесяти (!!!) километрах  – 5 минут лёту - действующая авиабаза дружественной страны Фанранг со всем необходимым оборудованием для посадки и хорошей погодой. Но она не числилась  - просто дикость какая-то! – у них даже запасным аэродромом и никто ничего о ней не знал. Два оставшихся целыми истребителя, потеряв ведущего Ил-76, чудом севшего в Камрани (он так и не ушёл в набор, пролетел между двумя горами – повезло), уйдя вверх на безопасную высоту, оказались предоставлены сами себе. Куда лететь? В сторону моря и там катапультироваться? И им ничего не оставалось бы, как, выработав топливо, катапультироваться, не заметь они среди разрывов облаков какую-то полосу. Это и была авиабаза Фанранг. Повезло. Просто чудом они выскочили на эту авиабазу. Представьте себе удивление вьетнамцев, когда к ним на аэродром без связи садиться пара «боевых» Су-27 непонятной принадлежности. Откуда ж им было знать, что самолёты эти только с виду боевые.
 В авиации благодаря чьему-то разгильдяйству, нередко, возникают потом памятники. Поставили памятник в Камрани и этим заслуженным лётчикам, погибшим такой жуткой и нелепой смертью. А генерала трибунал приговорил к 6 годам, но посидеть и подумать над прошлым ему не пришлось, настала амнистия. Но мне кажется, что вся оставшаяся жизнь генерала будет казнить его сильней, чем не состоявшееся шестилетнее наказание.
 Сигнализация опасного сближения с землёй работала 25 секунд. «Опасно – вверх!». Выла сирена – покойника разбудит! Твою мать! Заслуженный лётчик, опытный экипаж! Ступор напал на них что ли? А налёт генерала на этом типе самолёта был всего…  200 часов. Так чего ж вы хотите?
 И тут уместно вспомнить приписываемые Сталину слова. Известно, что он любил авиацию, но не любил летать. А в Тегеран в 1943 г. нужно было лететь самолётом. И тогда он спросил генерала, который должен был сидеть за штурвалом его самолёта:
 - Вы на каких типах летаете, кроме этого, генерал?
 - Ещё на нескольких, товарищ Сталин.
 - Да? – удивился «отец народов». – А когда же вы руководите, если много летаете? А каков налёт у вас на этом типе?
 Генерал ответил. Сталин помолчал, а затем повернулся к молодому лейтенанту – командиру Си-47.
 - А у вас каков налёт на этом типе?
 Оказалось, что у лейтенанта, летающего на одном типе, налёт, несмотря на двойную разницу в возрасте с генералом, оказался намного больше.
 - Вот с ним я и полечу, - сказал Сталин присутствующим, указав на лейтенанта.
 Расхожая эта притча говорит авиаторам о многом. И не сиди в кабине на месте командира редко летающий генерал, а какой-то майор, много полетавший, очень даже возможно, что чудовищной по нелепости катастрофы могло бы не быть. И скорее всего, не было бы.
 А взять катастрофу «Суперджета-100» на демонстрационном полёте в Индонезии? Что там было? Хулиганство или преступная халатность? Зачем там убили 50 человек из разных стран? Разве опытнейший лётчик (какой к чёрту – опытнейший, спросит любой курсант?) надумает снижаться ниже безопасной высоты в облаках, не зная своего точного местонахождения? Да никогда, пока работают двигатели. Это же всё равно, что добровольно в гроб лечь. Что, собственно, и вышло. 38 секунд (!!!) до столкновения с землёй работал TAWS («Опасно – земля! Набор!» «TERRAIN AHEAD, PULL UP»), а кто-нибудь из троих в кабине почесался? Никто! Командир просто выключил аппаратуру предупреждения. ВЫКЛЮЧИЛ! Аппаратуру, не дающую ложных срабатываний.  А на какой хрен она тут ревёт! Но умная электроника на этом не успокоилась. Почти за 10 секунд до столкновения зажгла пилотам табло «Шасси не выпущено». И опять заревела. Она, электроника, видя приближение земли, решила, что самолёт-то на полосу садится без шасси и добросовестно предупредила экипаж. Значит, земля-то вот она рядом внизу. Всё бесполезно. А ведь ещё тут была какая-то возможность дать взлётный режим и уйти вверх.
 Так какого же чёрта называют сидящих в кабине людей опытными? Кто ж поверит. Заблудились ребята с TAWS в районе аэродрома. И поневоле навязывается мысль о неудовлетворительной подготовке к полёту. Да и проводилась ли она вообще? Скорее всего нет.
 Попутно стоит сказать и о следующем: а нужен ли был этот …джет, в который вбухали бешеные деньги, и строить который поручили (нонсенс!) фирме «Сухой», никогда не строившей гражданские машины, когда уже были готовы и сертифицированы менее дорогие Ту-334? Президент дважды просил начать делать этот самолёт, но никто и палец о палец не ударил. Мягкотелость иногда здОрово вредит президентам. Но мы отвлеклись. Давайте вспомним 30-е годы.
 А конкретнее год 1935. В полете громадный по тому времени восьмимоторный  монстр АНТ-20 весом более 40 тонн агитационный самолёт «Максим Горький», построенный в Воронеже. Пока единственный. А планировалось сделать 10 таких монстров. Военный проект – ТБ-4. Для чего – понятно. Каждый мог брать бомбовую нагрузку в 10-15 тонн. Невероятно по тому времени. Ничего подобного в мире не было. В воздухе его должен был сопровождать маленький устаревший истребитель-биплан И-5 под управлением друга Чкалова лётчика Благина. Полёт, как говорят, крыло в крыло. Для наглядного сравнения. И вот в какой-то момент истребитель в непосредственной близости от гиганта вдруг начинает выполнять фигуры высшего пилотажа. Что это, если не хулиганство? Эффектная мёртвая петля вокруг крыла «Максима Горького» заканчивается катастрофой. В верхней точке петли истребитель теряет скорость, сваливается в штопор и падает прямо на крыло гиганта, отрывает один из двигателей и застревает в крыле. Лётчики гиганта делают всё возможное, чтобы спасти самолёт. И, возможно, им бы это удалось в этой драматической ситуации. Двигателей-то много. Но какая-то часть врезавшегося самолётика отрывается, летит назад, врезается в хвостовое оперение гиганта и отрывает его. Тут уж никакой лётчик не спасёт. 50 человек обречены на предсмертную минуту ужаса прощания с этим миром. С высоты 700 метров гигант падает, разваливаясь в воздухе. Из него выпадают ещё живые люди. Вместе с ним падает и истребитель с лётчиком, застрявший в крыле гиганта.  ЗА ЧТО?
 Теперь после стольких лет уже не понять, получал ли Благин приказ выполнять опасные трюки или это была его самодеятельность. Но если и был такой приказ, то он был преступным и, скорее всего, устным. От кого? Но неужели лётчик истребителя не понимал, на какой риск идёт, решаясь на пируэты вокруг крыла гиганта? И случись что-то, то крайним будет он – исполнитель, а не тот, кто отдал такой приказ? Наверно понимал. И тем не менее. Было ли это хулиганство по приказу или нет, теперь уже не узнать. Но вот и тут проглядывается чкаловщина, излишняя самоуверенность, вседозволенность, граничащая с преступлением. И крайним оказался, конечно, пилот истребителя.
 Вот так бесславно, благодаря Благину, закончилась история единственного самолёта-гиганта того времени, о котором много писали газеты всего мира. Из запланированных 10 машин этого класса построили только ещё одну. Летала она, поражая пассажиров своими размерами и комфортом на линии Москва - Минеральные воды до начала войны. А с началом войны перевозила военные грузы. В 1942 году потерпела катастрофу под Ташкентом при невыясненных до конца обстоятельствах. На том век поршневых монстров закончился.
 Не думайте, что это и все воздушные хулиганства. Отнюдь нет. Слава прошлого не даёт покоя настоящим. И вот ещё один генерал возник на горизонте славы в 2012 г. Канамат Боташев – командир воинской части. Надо сразу сказать, что у военных свои причуды и навороты. Если гражданскому лётчику достаточно консультации синоптика, чтобы лететь в другое полушарие, то военным даже для полётов в районе аэродрома нужна авиационная разведка погоды. Ну не верят они почему-то синоптикам. Но скажите, разве дело командира части - генерала летать на Су-27 УБ на разведку погоды? Что же, подчинённых для этого нет?
 Надо сказать, что авиационная разведка погоды – это старый заскорузлый термин авиации начала прошлого века. Тогда, при отсутствии антиобледенительных систем на самолётах и метеорологических приборов при полётах в районе аэродромного узла она была нужна. Особенно в лётных училищах. И решение выполнять такой полёт или нет, принимал старший командир. Даже при ясной погоде он имел на это право. Сейчас при современных самолётах и современной метеорологической технике – обзорных локаторах, спутниковых данных и пр. это абсолютно не нужно. Но кто сказал, что авиация – страна не консервативная? И потому такие полёты до сих пор разрешены. И давно превратились в, своего рода, узаконенное хулиганство. Летай в своей зоне как хочешь и куда хочешь. И летали. И решил генерал отвести душу. И полетел. И вместо разведки погоды – чего её разведывать – стал выполнять акробатические этюды, не предусмотренные заданием. А под конец решил блеснуть фигурой, называемой «Колокол». Штука эта нужна в бою для того, чтобы на некоторое время стать невидимым для допплеровских систем наведения и обнаружения. Фигура сложная, петля проще. Ну и естественно, генерал уронил самолёт в плоский штопор. В плоский! А из плоского штопора мало кому из всех живших и живущих ныне лётчиков удавалось вывести свои машины. Естественно, осталось сигануть за борт, что они и сделали. Они – потому, что там два лётчика. Два раздолбая, как говорят в авиации. В плоском штопоре самолёты падают как кирпич без поступательной скорости и потому при ударе разлетаются на мелкие фрагменты. Вот на них и разлетелись 100 миллионов рублей государственных денег. Господа генералы, если так в каждой части, то страна-то, простите, без штанов останется. Если не попал генерал под амнистию, то будет 7 лет вспоминать этот полёт «на разведку погоды» в другом месте. В чём я лично очень сомневаюсь. Будь генерал лейтенантом или капитаном…
 А вот вам, пожалуйста! 2006 г. Самолёт Як-52. Повыпендривался, что называется, на высоте 10-20 м летая вверх колёсами… над деревней. Инструктор по фамилии  Милостной.  Ну и естественно довыпендривался. Представляю, насколько был удивлён хозяин подворья, когда к нему во двор шлёпнулся… самолёт. Хорошо, не загорелся. Эквилибрист погиб, а вот его пассажира врачи спасли. Теперь он вряд ли когда подойдёт близко к самолёту.
 Да что это мы всё в основном о своих лётчиках. А чем иностранцы хуже? Или у них нет Чкаловых? Есть, конечно. В США скончался на 93 году жизни ветеран Второй мировой войны летчик-истребитель Уильям Оверстрит, пролетевший в 1944 году под сводом Эйфелевой башни в оккупированном нацистами Париже. Дисциплинированных и пунктуальных немцев он, видимо, здорово перепугал, а вот боевой дух бойцов французского Сопротивления сильно поднял. За что его французский посол наградил орденом Почётного легиона. Поздновато, правда, в 2009 году. Сколько воды-то в Сене утекло. Но вот вспомнили героя. А ведь хотели посадить сначала.    
 А спустя полвека в 1991 году его подвиг повторил ещё один лётчик, пожелавший остаться неизвестным. Он сначала пролетел под сводом арки Эфейлевой башни, а затем, попугав праздный люд бреющими полётами над Елисейскими полями, снова направил самолёт к башне и, накренив его, пронёсся уже между опорами башни. Полиция долго искала героя, чтобы наградить за угон и хулиганство годами этак двадцати, но так и не нашла. Зато нашла в пригороде брошенный на поляне самолёт и выяснила, что он был угнан с одного из частных аэродромов. У них там самолёт угнать можно, как у нас со двора машину.
 Всё, что здесь описано – только малая толика подобных происшествий.  Больше всего их происходило из-за необоснованного снижения ниже безопасной высоты полёта в облаках, при незнании экипажами  своего точного места. Как у генерала Гребенникова или командира «Суперджета» в Малайзии. Сколько вышло таких (сотни!) приказов о подобных катастрофах. И в каждом предупреждение, наставление, приказание: лётчики, сделайте из этого вывод, не снижайтесь, не зная своего места, или когда не уверены в этом. Но не умеем мы учиться на чужих ошибках, нам свои нужны. Роковые. И потому, как пример, вспомним только про один тип Ил-14. С 1954 г по 1981 г снижение ниже безопасной высоты (нарушение схем захода) по этому типу привело к более, чем 20 катастрофам. Напоминаю, что катастрофой считается событие, где погиб хотя бы один человек. Если нет – это уже авария. Но я не помню случая, чтобы снижение ниже безопасной высоты не приводило к катастрофе.
 Были такие эпизоды и с другими самолётами, но уже меньше. Вообще, чем больше самолёт и лучше его (а также аэродрома и диспетчера) навигационное оборудование – тем таких происшествий меньше. Потому, что летают такие самолёты на хорошо оборудованные аэродромы, где диспетчер «видит» самолёт с точностью до нескольких метров и всегда подскажет твоё место. Как говорят иногда в авиации: сомневаешься – спроси дядю. Дядя поможет. Хотя, бывают случаи, что и дяди ошибаются. И тогда самолёты сталкиваются. Ни мало таких случаев было. И даже на земле при такой ошибке дяди случилась самая страшная катастрофа века: столкновение двух самолётов Б-747 на Канарских островах, что привело к гибели более 600 человек.
 Ну а пальма печального первенства принадлежит, конечно, славному и незаменимому самолёту Ан-2, который летает уже 60 лет и не в одном десятке стран. Почему? Тут много причин. Во первых, на нём, как правило, летали (и летают за редким исключением) вчерашние выпускники училища, имеющие мало опыта. Во вторых самолёты эти летают на такие аэродромы и туда, как говорят, где Макар телят не пас. Точнее, это просто посадочные площадки, не имеющие ни диспетчера, ни синоптика, ни радиосвязи. Как найти такой аэродром, вернее посадочную площадку в плохую погоду при низкой облачности? Только снижаясь на минимально безопасную высоту. Но иногда облачность ниже такой высоты. И тогда лётчик, попав в облака на какое-то время теряет «образ полёта». То есть точно перестаёт мысленно представлять место своего самолёта над подстилающей поверхностью и ему кажется, что пора снижаться для посадки. Уточнить бы по наземным радиосредствам, да нет их. И, предоставленный сам себе, понимая, что с земли ему никто ничем не поможет, он снижается. И очень часто внизу находится какая-нибудь горушка или иное препятствие.
 Когда-то автору этих строк приходилось летать в горах и заходить на посадку по… голосовому приводу. Был на Урале один такой уникальный горный аэродром. Старые лётчики может и знают, что это. Конечно, ни в каких документах про это не сказано. Да и вообще, если летать в горах по документам по правилам визуальных полётов, выполняя все их требования – лучше не летать. Потому что каждый третий или второй полёт заканчивался бы возвратом или уходом на запасной аэродром.
 Но о голосовом приводе. Известно, что в советское время было много аэродромов, но, как и многое другое в стране, они были с существенными недостатками. Был аэродром, была рация для связи с самолётами. И всё. Как правило, летом с утра в горах туманы. Ну, туман – есть туман. Давали задержки. И вот диспетчер вызывает на вылет: туман разошёлся, погода хорошая. Вылетаем. Лёту полтора часа. При подходе выходим на связь с аэропортом, и нам говорят: откуда-то взялась облачность. Да ниоткуда ничего не берётся. Просто от дневного прогрева туман быстро приподнялся и превратился в слоисто-кучевую облачность. Она выше минимума для визуального захода и посадки. Садиться можно. Но... нельзя. Потому, что по условиям безопасной высоты трассы мы летим выше этой облачности. И как её пробивать и садиться, если на аэродроме нет даже ОПРС? То есть примитивной одной приводной радиостанции. Нет даже пеленгатора. Документы требуют уйти на запасной, не входя в облачность. А мы уже в облаках. Ибо они в горах развиваются очень быстро. Но мы не снижаемся ниже безопасной высоты. Ни за что! А держим расчётный курс на аэродром. Если выскочим на него - сядем. Не выскочим – покрутимся немного без снижения – не получим голосового привода – тогда точно - на запасной.
 По расчёту под нами должен быть аэродром. Но это по расчёту. А вдруг ветер изменился на высоте и мы ещё не долетели? Держим курс, держим, не снижаясь. И вот слышим в наушниках голос начальника аэропорта, бывшего авиатора, хоть и не лётчика, но человека соображающего. Сами его учили. «Слышу звук мотора южнее» - докладывает он. Больше нам ничего не надо. Устанавливаем давление аэродрома. Теперь на высотомерах вертикальное расстояние до полосы. Берём курс 360 градусов. Без снижения. А начальник уже стоит с микрофоном, протянутым через окно на улицу, и докладывает: «Приближаетесь… Звук точно над аэродромом!». Что нам и надо. Минута с посадочным курсом и первый разворот со снижением. Через минуту – второй разворот. Снижаемся. Секундомер включить! Две с половиной минуты и мы на третьем развороте. Снижаемся к четвёртому. Вот и выскочили из облаков. Дальше всё просто: выполняем четвёртый разворот и садимся. Молодец, хорошо завёл, улыбаемся начальнику. Ну а взлететь и набрать по схеме безопасную высоту – тут чего проще. И редко уходили на запасные. Но уж когда не получали звукового привода и в голову не приходило снижаться. В 15 километрах от аэропорта такие горушки и с таким превышением, что снижаться в облаках, не зная своего места – самоубийство. А что это за расстояние для самолёта?
 Так вот и летали по пословице: голь на выдумки хитра.
 Сейчас в наше время, «знатоки» авиации, узнав о каком-то лётном происшествии, тут же начинают ныть в интернете: вот, мол, она демократия, до чего страну довела. И непременно упомянут президента: куда смотрит-то? В советские-то времена не падали самолёты. А сейчас летает одно старьё и импортное и наше. Ну, конечно, откуда ж было знать им в советское время, если все катастрофы тут же засекречивали? А ведь падали. И больше, чем сейчас. Потому, что летали намного больше. А то, что самолёты старые… Не бывает старых самолётов. Потому, что от первоначального года выпуска от самолёта ничего не остаётся, кроме собственно планера. Все без исключения агрегаты и двигатели меняются, отработав определённый ресурс. А сам планер проходит обязательный ремонт на авиазаводах. Это же не автомобиль. А что касаемо падений, то падали и абсолютно новые самолёты и у нас в стране, и в США. Но, как правило, там были другие причины иногда уже мало от лётчиков зависящие. Где-то, кто-то, когда-то проявил разгильдяйство или преступную халатность: не дотянул, не законтрил, не проверил, не убедился. И отвалился на взлёте у нового «Боинга» двигатель. Или выключились все генераторы. Или заклинило руль высоты. Или отказала система наддува гермокабин. Да мало ли что может произойти. Ведь современный самолёт – это без преувеличения целый летающий завод.
 А что касаемо старья… Я же говорю, не бывает старых самолётов. Летает же Ан-2 уже 60 лет во многих странах. Кстати, за это время было разбито по разным причинам в разных странах более 500 самолётов. Летает до сих пор в Канаде Си-47, у нас более известный, как Ли-2. А эти машины начинали летать ещё в период второй мировой. Не знаю, делают ли их сейчас, а вот китайцы – мировые спецы по подделкам, без всяких лицензий делают Ан-2 до сих пор. Даже в военном варианте. Ну, как когда-то мы скопировали у американцев, вынужденно севших к нам на Дальнем Востоке после бомбёжки Японии на своих «летающих крепостях» Б-29. Скопировали, а что не смогли – промышленность и наука не позволяла, на склад отправили. В основном рабиооборудование и бортовые локаторы. И сотворили свою «крепость» дальний бомбардировщик Ту-4. Тот самый, с которого потом сбрасывали на испытательные полигоны в Семипалатинске и Тоцке первые атомные бомбы. Кстати об атомных бомбах. Не знаю, было ли такое у нас (видимо сильно засекречено), а вот по разгильдяйству американцы теряли даже их. И не раз. По данным CNN, за годы холодной войны США потеряли 11 атомных бомб из-за различных аварий. Но об этом позже. А пока о разгильдяйстве отечественном, приведшим к трагедиям.
 Октябрь 1984 год. Омск. Глубокая ночь. На посадку заходит Ту-154. На высоте 100 метров самолёт вышел из облаков, уже видны они полосы и командир подал последнюю команду «Садимся!». Через минуту 169 пассажиров будут дома. Но… через минуту они все были уже мертвы.  Командир подал последнюю команду «Садимся!». Через 1 секунду после касания шасси самолёта поверхности ВПП (скорость 250 км) экипаж заметил впереди в свете посадочных фар автомашину и начал отворачивать самолёт вправо, но уже было поздно. Невозможно на такой скорости отвернуть почти стотонную махину. Страшный удар! Затем второй. На двух больших аэродромных машинах, работающих на полосе, были реактивные двигатели и ёмкости с керосином по 7,5 т каждая, которые после столкновения взорвались. Возник чудовищный пожар. Ту-154 перевернулся и загорелся. 169 пассажиров (в том числе 21 ребёнок), 5 членов экипажа и 4 работника наземных служб погибли. Выжили 4 члена экипажа, в том числе командир корабля Б. Степанов, и один пассажир. Всего погибло 178 человек.
 Вот такой итог беспечности и преступному разгильдяйству. И не одного человека, а нескольких сразу. Диспетчер старта разрешил выезд машинам для очистки полосы, не включив табло «ВПП занята», после чего сладко задремал. Дремали, видимо, и руководитель полётов, и диспетчер посадки. Время-то ближе к утру. А вскоре вышел на связь снижающийся с эшелона борт. Но он пока работал с диспетчером подхода и круга. Уже тогда диспетчер посадки должен был убедиться, что полоса свободна, но… А вскоре борт, уже идущий по курсу и глиссаде доложил ему готовность к посадке. Но ответа не получил. Запросил повторною. И через некоторое время получил разрешение. Видимо, диспетчер посадки в это время разбудил диспетчера старта и спросил его о состоянии полосы. И получил нечто «…бодно!». Так по расшифровке. Понятно, что свободно. И разрешил посадку. А почему уснувший диспетчер старта сказал, что полоса свободна? Да потому, что проснувшись, первым делом глянул на табло. Не горит. Глянул на полосу – ничего там не мигает. А как могло там что-то мигать, если обязательные проблесковые огни на работающей на полосе технике не были включены? А октябрьские ночи тёмные. Целый букет нарушений! Преступных нарушений. Не зря же говорят: нет мелочей в авиации, нет! И чёрт бы с ними с диспетчерами, пусть спали бы. Экипаж и сам бы понял, что полоса занята и ушёл бы на второй круг. Лётчики всегда к этому готовы. Ушёл бы, если бы мигали на полосе красные проблесковые огни. Но они не мигали, а попробуй увидеть в чёрной ночи из самолёта, летящего со скоростью 280 км/ч что-то такое же чёрное на полосе.
 Омский суд расписал всем четырём участникам этого дикого происшествия по делам их: от 12 до 15 лет. Остальным виновным расписывать было нечего, они сгорели вместе с пассажирами, расплатившись за беспечность своими жизнями. Но… Но от этого легче ли родственникам преступно убитых пассажиров?
 Ах, беспечность, беспечность праматерь разгильдяйства, приводящего к преступности!
 А вот ещё. 22.01.71 г. в Сургуте заходит на посадку самолёт Ан-12 и неожиданно падает в 18 км от полосы. От экипажа не поступало никаких сигналов о неисправностях. Не успели разобраться с первой катастрофой, как через 9 дней  там же неожиданно падает также на третьем развороте с высоты круга 400м  такой же самолёт в 14 км. от полосы. Да что ж это такое? Невольно станешь суеверным. Исправные самолёты спокойно заходят на посадку и ни с того ни с сего сваливаются на крыло и падают на землю. Прямо Бермуды какие-то! Бермуды бермудами, но один из бортов успел передать, что наблюдает сильное обледенение. Но ведь от этого самолёты не падают, для этого существует ПОС – противообледенительная система самолёта. И если даже её забудет включить экипаж, что практически невозможно, то ПОС включит автоматика. Но обычно пилоты при загорании табло «Обледенение» из режима «Автомат» переключают её в режим «Ручное». Так надёжнее. Но вот как работает эта ПОС в полёте определить сложно. Узнать, открыты ли краны отбора горячего воздуха от двигателей на обогрев крыла невозможно – нет такой сигнализации. Сиди, лётчик, и гадай: открылись – не открылись эти чёртовы краны? Должны открыться, всегда открываются. А они и открылись, только почему-то не полностью. И воздуха на обогрев не хватало, и на крыльях лёд не таял, а продолжал нарастать. Почему и передал экипаж, что сильное обледенение. Лёд нарастает, обтекание крыла потоком изменяется и наступает момент, когда начинается тряска и срыв потока с крыла. Самолёт быстро сваливается на крыло и падает вниз с большой вертикальной скоростью. Тут уже вряд ли что может сделать экипаж – слишком мала высота.
 Так вот конструктивная недоработка привела к страшным катастрофам. Да и лётчики-испытатели хороши: не проводили полётов в таких условиях и не выработали ни единой рекомендации для подобных случаев. А ведь увеличение скорости на 20-30 км, а лучше на 40 могло бы предотвратить катастрофы.  Да и закрылки не стоило выпускать. И выдерживать нужно такие скорости до приземления. Лететь-то им осталось несколько минут всего. Но попробуй, лётчик, нарушить руководство. Всё ведь записывается в чёрные ящики. Расшифруют и… В лучшем случае лишишься талона нарушений. А был командиром – станешь вторым пилотом. Плюс ещё полная сдача экзаменов по всем предметам. В общем, нервы потреплют.
 Жареный петух клюнул – мужик зачесался. Провели после этого испытания, выработали рекомендации. Сделали и доработки по сигнализации открытия кранов отбора воздуха. И прекратились подобные падения. Но какой ценой? Там тогда три экипажа погибли. Лётчики третьего экипажа летели пассажирами.
 Кстати, за всю историю полётов Ан-12 в разных ситуациях в том числе и военных (Афган и пр.) было потеряно 222 машины. Это его, перевозящего из Афгана в Союз в разные города закрытые гробы с останками молодых ребят, неизвестно за что там погибавших по воле маразматических старцев из ЦК КПСС, прозвали «Чёрным тюльпаном». Прилетали они обычно по ночам, их ставили на дальние закрытые стоянки, представители военкоматов тихо выгружали гробы и тихо увозили. И так же тихо хоронили. Мало кто знал в СССР, что в Афгане уже несколько лет шла война.
 А вот вам пример, который даже не знаю, как назвать. Разгильдяйство, безрассудство или ещё что-то! В простых метеоусловиях Ил-18 заходит на посадку в Ивано-Франковске. По схеме захода выполнил четвёртый разворот и пошёл к полосе по глиссаде снижения. Все без исключения приборы показывали, что самолёт идёт по глиссаде, что удаление до полосы 17 км. И вдруг штурман заорал: полоса впереди под нами. Какая полоса, откуда? А внизу действительно была полоса. Но не полоса, а полоска. Это был химический аэродром шириной с автодорогу и длиной всего 500 метров. Из них 400 заасфальтировано. Там летал Ан-2 и что-то опрыскивал на полях. Ему было запрещено подниматься выше 50 метров – над ним на высоте круга 600 м. заходили на посадку тяжёлые рейсовые борты. Скажите, как можно спутать полоску 500 метров с громадной трёхкилометровой полосой? Тем не менее, командир, игнорируя показания приборов, почти полностью отдаёт штурвал от себя, выводит самолёт едва ли не в режим пикирования с вертикальной скоростью больше 10 м/с, вместо  положенных на глиссаде 3м и умудряется (это не просто сделать) приземлиться на эту полосочку, перелетев её наполовину. Длина пробега у Ил-18 около километра. И покатился наш самолёт по полю в сторону аэропорта. Может и доехал бы, когда б на пути не овраг. Там он и застрял. Все отделались испугом, а больше всего экипаж Ан-2 никак не ожидавший на свой маленький аэродром такого гостя. Спрашивается: какого хрена делали в кабине четыре (проверяющего там, кажется, не было) лба? Четыре!! Не заори штурман, что видит впереди полосу, они бы прекрасно прилетели, куда нужно. А полоска-то эта была с тем же курсом, что и в аэропорту.
 А теперь о воздушно-ядерном разгильдяйстве. Что… и такое есть? Не верю! – воскликнет кто-то. В ВВС СССР я такого нигде не нашёл. Если и было, то здорово до сих пор засекречено. Но вот про американское воздушное разгильдяйство кое-что есть. Расскажем об одном самом вопиющем случае. Бомбардировщик Б-36 Peacemaker («Миротворец»)  в мае 1957 года перевозил водородную бомбу с завода на базу Киртлэнд в Нью-Мексико. Этот самолёт-монстр имел… 10 двигателей, 6 винтовых и 4 реактивных. Видимо конструкторам Боинга не давала спокойно жить слава советского монстра «Максима Горького» и они сделали своё страшилище-гибрид. Как утверждают эксперты, машина эта была давно морально устаревшая, к тому же на ней часто воспламенялись несовершенные тогда ещё реактивные двигатели. И американские лётчики с присущим им английским юмором прозвали этот воздушный агрегат очень длинно: «два крутятся, два горят, два дымят, два прикалываются, а ещё два куда-то делись». Бывало, что отваливались.
 Что уж там делал в кабине экипаж – неизвестно, но случайно (или бездумно?) выронил из бомболюка термоядерный заряд при заходе на посадку в 7 км от аэродрома назначения. Бомба со свистом понеслась к земле и упала всего в 500 метрах от… целого склада таких боеприпасов. На бомбе сдетонировал обычный взрывчатый боезапас, должный запустить (типа стартёра) плутониевое ядро бомбы. Но по непонятной причине плутониевая составляющая бомбы не сдетонировала, хотя должна была сдетонировать. А это непременно повлекло бы за собой детонацию всех ядерных зарядов, находящихся на складе. Америке хило не показалось бы. Самолёты, врезавшиеся в 2001 году в здания ВТЦ и Пентагона, на фоне этого показались бы не более, чем детские шалости. Там не Хиросима плюс Нагасаки была бы. Там было бы много Хиросим. Видимо не зря всё-таки над военными базами очень часто появляются НЛО. Можно сказать, что лётчики проехались своими голыми задницами по лезвию опасной бритвы и даже не порезались. Что с ними стало – неизвестно, но вряд ли их наградили.
 Роняли ядерные бомбы в 1968 г. и на Гренландии близ американской базы Туле. Они ничего не скрывали, и пресса писала об этом. В том числе и советская. О чужих-то мы писали. А о своих до сих пор ничего не знаем. Но там горел самолёт, и экипажу ничего не оставалось, как, настроив автопилот в сторону моря, покинуть его. Самолёт и упал в море вместе с четырьмя бомбами. Боезапасы раскололись от удара, заражая всё вокруг радиацией. Три бомбы нашли, а четвёртая, по некоторым данным, до сих пор лежит на дне моря на радость ли или на беду Нептуну.
 В 1958 г. на высоте 11600 м столкнулся Б-47, имевший на борту водородную бомбу, с истребителем «Фантом». На такой высоте облака очень редки, видимость, как говорят, миллион на миллион, тем более за тяжёлым бомбардировщиком тянется белый пышный инверсионный след. Но пилот истребителя утверждал, что ничего не видел. Мало того, он говорил, что и на экране локатора ничего не видел. А системы «Стэлс» - невидимки тогда ещё не было. Но столкнулись удачно. У истребителя отлетело крыло, и лётчик катапультировался. Командир же повреждённого самолёта приступил к экстренному снижению. На высоте 2 км он сбросил бомбу в море, не рискуя производить посадку на повреждённом самолёте с ядерным зарядом. Слава богу, не взорвалась. Несколько месяцев бомбу искали, но так и не нашли.
 А если бы истребитель врезался в бомбардировщик, а не зацепил его по касательной? От чудовищного удара бомба наверняка бы сдетонировала. И вот он, ядерный гриб над морем! Чернобыль в стратосфере. Опять проехались по лезвию бритвы. Ну как можно не увидеть на такой высоте огромный самолёт? Его видно там за пару сотен километров. Наверняка пилот чем-то отвлёкся и не занимался ни визуальной, ни радио осмотрительностью.
 Но нет предела разгильдяйству, безответственности и беспечности. Может кто-то и не поверит этому, что сейчас скажу. Тем не менее…
 Президент ядерной страны Джимми Картер имел привычку носить свой ключ (представляет собой карточку идентификатор) от т.н. ядерного чемоданчика в кармане своего пиджака. И в один прекрасный момент  - всё же пачкается – сдал его в…  химчистку. Вместе с ключиком, без которого ни одна ракета – вдруг война – не взлетела бы. Надо отдать должное Джиму, вспомнил он про это через несколько часов и пиджак ещё не успели запустить в обработку. Президент Рональд Рейган таскал её в бумажнике в заднем кармане брюк и тоже терял. Терял эту штуку и президент Джеральд Форд.
 Но это ерунда по сравнению с другим президентом ядерной страны Биллом Клинтоном. Как впоследствии выяснили, США оставались без ядерных ключей несколько месяцев. Эх, будь жив Сталин, да знай он про это! Где бы сейчас были беспечные американцы? И это продолжалось бы ещё долго, не надумай военные поменять коды ключей. А то, враг-то не дремлет. А для этого нужен ключ президента. Клинтон отмахивался, но впоследствии признался, что он его потерял. И не знает, где и когда. Может, Моника Левински… Так что в эти дни и месяцы мир мог жить совершенно спокойно: ядерная война не началась бы, и ни одна ракета не взлетела бы. Зашибись! Но мир ничего про это не знал. А ключ президента так и не нашли. И все эти месяцы человек в военной форме, как тень ходил за президентом, таская за собой прикованный особой сталью к руке ядерный чемоданчик, не зная, что таскает просто балласт.
 Молодцы американцы, ничего не скрывают. Ни Моник, ни своей беспечности. А, может, и правильно Билл делал, поскольку был уверен, что никто не нападёт на них. Да и им нажимать такие кнопки не нужно.
 В СССР первый такой чемоданчик начали таскать  за впавшим уже в маразматическое состояние Черненко. Потом его таскали за Горбачёвым. Этот передал его Ельцину. Ну, тут не знаю… подлетное время американских «Першингов» -- 7 минут. Сейчас уже меньше. За это время нужно запеленговать старт вражеских ракет, принять решение и с помощью ядерного «чемоданчика» успеть нанести ракетами массированный ответный удар по территории противника, пока их ещё не разбомбили. А, как его нанести, если президент храпит и, мягко говоря, пьяненький. Родная жена разбудить не может? Да тут трижды раздолбать страну можно. Ищи, народ, потом виновных.
 Как известно, у нас ничего не теряется. Это у беспечных американцев бывает. Да, их президенты теряли ключики от чемоданчиков, в России, по некоторым данным, теряли полностью чемоданчики. Ну, так, где больше бардак – там больше беспечности и разгильдяйства. Тут зависимость прямая. А где и когда – не трудно догадаться.
 Читатель, начали мы с малого. Ну, подумаешь, под провода полетел, самолёт разбил и сам убился. Подумаешь, район без света оставил. Подумаешь, в дом врезался. Подумаешь, пьяный за руль сел и убил кого-то.
 А вывод-то каков? Не знает матушка беспечность границ. И нет пределов разгильдяйству. А скажите, как классифицировать поведение капитана громадного лайнера «Коста Конкордиа», направившего его с безопасного фарватера к берегу? Адекватен ли был человек? И понимал ли, к чему это приведёт? Но самое главное, куда смотрели его помощники? Как много иногда зависит от одного человека!
 И последнее. А на кой, простите, хрен президентам ядерные чемоданчики? Мы что же, хотим раздолбать всю планету и её человечество? Если от одного человека это может зависеть. А если он, того, ну это… И понеслось!
 Наука всё больше приходит к мысли, что когда-то, сотни тысяч лет назад, такое уже было на старушке Земле. И не раз. Грабли на то и грабли, чтоб на них наступать. Можно и по нечаянности наступить. А процесс-то пойдёт, как любил говаривать апологет перестройки ныне несуществующей страны. Вот вам и процесс – нет страны-то!
 И некоторые данные подтверждают, что эволюция на Земле была гораздо разумнее, чем сегодня. Но спасти себя не смогла. Может, грабли? Оставшееся немногочисленное население начало всё с нуля: пещеры, каменные топоры, копья, первобытно-общинный строй…….. и до наших времён. Теперь оно называется человечество. Разумное.
  А не наступит ли оно в очередной раз на пресловутые грабли, открыв тем самым ящик Пандоры?
      
 * Поэма «Судьба пилотская». Полностью см. СТИХИ. РУ
 ** Аминная соль 2-4Д – яд средней токсичности, уничтожает сорняки, не причиняя, как утверждала советская наука, вреда злаковым культурам: ржи, пшенице. Но характерный запах остаётся очень долго, до нескольких месяцев. А, значит, что-то вредное присутствует в таких продуктах.