Непечатный классик
Будем реалистами; мат был на Руси, мат есть сегодня, мат будет и в будущем. Искоренить сквернословие оказалось не под силу ни увещеваниям святых отцов, ни запретам советских блюстителей нравственности. Скандальный "Лука Мудищев" разучивался поколениями гимназистов и школьников с неменьшим усердием, чем "Евгений Онегин".
Хотя создатель словаря живого великорусского языка Владимир Даль обозначил матерщину как предмет "похабный и непристойно мерзкий", представить обыденную речь без крепкого словца так же невозможно, как солдатскую казарму без запаха кирзы и портянок. Ругались все - крепостные, их помещики, маршал Буденный и поручик Ржевский; несмотря на грех словоблудия, матерились благочинные, врачи, купцы...
Матерная брань пришла на Русь вместе с доблестными батырами ограниченного татаро-монгольского военного контингента и задержалась здесь на долгие века после Донского сражения. Мат прочно вошел в бесчисленные поговорки, пословицы, идиоматические изыски родного языка, а некое односложное слово стало подлинным лингвистическим феноменом, способным, превращаясь то в наречие, то в глагол или прилагательное, выражать широчайшую гамму чувств, поступков и мыслей наших соотечественников. Догадались, о каком слове идет речь?
Двадцать вторая буква русского алфавита, носившая довольно двусмысленное название "херъ", просуществовала аж до бурных времен гражданской войны, трансформировавшись, благодаря революционным реформаторам орфографии, в благозвучную букву "ха". Традиция нецензурного фольклора оказалась чрезвычайно сильна, ей отдали дань не только сонм безымянных поэтов, высекавщих свои щедевры на стенах подъездов, но и Пушкин, Некрасов, Полежаев, два графа Алексея Толстых. Юный Мишель Лермонтов писал: "И он немедля с языка спустил лихого матюка".
Первым, кто не только ввел в литературный оборот матерное слово, но и подарил новому жанру свое имя, был Иван Барков. За право называться местом рождения Гомера спорили семь городов; Иван Барков подобной чести не удостоился. Более того, даже его отчество вызывает сомнения: то ли Семенович, то ли Степанович, а митрополит Евгений в словаре о писателях из духовного звания именует его Ивановичем.
Впрочем, биографы сходятся в том, что Иван родился в семье священника в 1732 году, а начальное образование получил в семинарии при Александро-Невской лавре, что было по тем временам совсем неплохим стартом в дальнейшую жизнь. 26 апреля 1748 года произошло знаменательное событие: юный семинарист Ваня Барков пришел в кабинет к маститому ученому Михайле Васильевичу Ломоносову с просьбой принять его студентом при Академии наук.
Ломоносов "...говорил с ним по латыни и задавал переводить с латинского на российский язык, из чего усмотрел, что он имеет острое понятие и латинский язык столько знает, что он профессорские лекции разуметь может". Абитуриент настолько полюбился Ломоносову, что тот лично ходатайствовал перед канцелярией академии о зачислении Баркова в студиозы, особо отметив, что юноша в науках "от других отметить себя может".
Был Барков с детства великий проказник, ерник и весельчак - москолуд, как звали подобных озорников в прошлые времена. Занятия философией, математикой, физикой пришлись не по душе Баркову, куда больше его привлекали латынь и иностранные языки, к которым он имел недюжинные способности. Баркову равно легко давались сложные переводы классиков древности и современных французских и итальянских литераторов. Его переводы славились среди педагогов и студентов академии, тем не менее, в отличниках Барков никогда не ходил. Особенно строго отзывался о Баркове академик Фишер: "Средних обычаев, но больше склонен к худым делам". То, что для немца худо, для русского - здоровье. Нравы студенчества той эпохи отличались простотой, а досуг не грешил особым изыском: в трактире все начиналось, а завершалось веселье в известном доме с негрустными барышнями. Но даже в этой среде вечно пьяных и полуголодных студентов и семинаристов Барков отличался буйством и невоздержанностью. Он мог вместо посещения церкви, сорваться в кабак и, вдрызг напившись, отправиться в дом к ректору Крашенинникову выяснять отношения: "С крайней наглостью и невежеством учинил ему прегрубые и предосадные выговоры с угрозами"...
Однако Степан Петрович Крашенинников - сын солдата, выучившийся на медные деньги, десять лет блуждавший с экспедициями по Сибири и Камчатке, - был человек строгий, но добрый. И к буяну он отнесся по-отечески: выгонять из академии не стал, но распорядился хорошенько выпороть нахала, дабы выбить дурь из головы. Экзекуция, произведенная с великим прилежанием, желаемых результатов не дала - Барков продолжал пить и бесчинствовать с еще большим размахом. Дело дошло до того, что какая-то пьяная шутка привела его в страшную Канцелярию розыскных дел. Впрочем, сыщикам хватало дел и без забулдыги-студента. Баркову пригрозили строгим наказанием и отдачей в матросы при повторной провинности, а до той поры отправили обратно в альма-матер.
Любопытно, почему за триста лет существования российского флота матросская служба никогда не привлекала студентов? Испуганный Барков на некоторое время притих - завязал... Но не надолго. Спустя месяц - 25 мая 1751 года, - начальство вновь разгневалось на Баркова и решило направить его на исправительные работы в академическую типографию учеником наборного цеха с содержанием два рубля в месяц. Принимая во внимание способности молодого шалопая, ему оставили шанс на исправление и, более того, все тот же профессор Крашенинников вызвался обучать Баркова “российскому штилю” и иностранным языкам. Таким образом, наказание было чем-то сродни переводу современного студента с дневного факультета на вечерний.
Сгоряча Барков усердно принялся изучать наборное дело, но спустя год остыл, зачастил в кабак, начал прогуливать работу. Начальство, по примеру докторов, решило прибегнуть к испытанному средству, увеличив дозу. На этот раз лекарство подействовало сильнее - неделю Барков не вставал с постели, исцеляя натруженные места лампадным маслом, а душу - горьким вином.
Подобно многим пьяницам, Иван Барков искренно желал творить только добрые дела, ему нравилось писать, учиться, да и перспектива оказаться на качающейся палубе фрегата не грела душу. Собрав волю в кулак, он дает самому себе слово не пить. Он возвращает себе милость академического руководства, которое в марте 1753 года переводит Баркова из типографии в канцелярию, пообещав прибавить жалование, "ежели он свои худые поступки оставит". Видя усердие Баркова, Михайло Ломоносов, который сам был не пропустить пару стаканчиков, приближает юношу к себе. Конференц-секретарь Миллер, злейший враг Ломоносова, спешно строчит донос, в котором сообщает, что Барков находится беспрестанно у Ломоносова, где переписывает сочиненную тем российскую грамматику, манкируя своими основными занятиями в канцелярии. Жалоба имела успех, и Баркову приказано постоянно находиться на рабочем месте, ни под каким предлогом не отлучаясь к Ломоносову. Но к этому времени Барков уже успел приобрести некоторую литературную известность.
Впервые имя Баркова зазвучало около 1753 года, когда в Москве были изданы остроумные и колкие сатиры, обращенные против тогдашних ведущих российских поэтов, среди которых первыми почитались Александр Сумароков и учитель Баркова - Ломоносов. В 1762 году Барков сочиняет торжественную "Оду на день рождения Петра III". За столь верноподданническое проявление чувств молодой поэт пожалован званием переводчика Академии. В эти годы Барков много работает; круг его интересов довольно широк: это и переводы, и сочинения исторического характера, новые оды и сатиры. В списке его работ: "Краткая российская история от Рюрика до времен Петра Великого", "Житие князя Антиоха Дмитриевича Кантемира", переводы басен Федра, "Сокращенной универсальной истории" Толберга. Кроме своих произведений, он много редактирует, готовит к печати труды почтенных академиков.
В одном из своих стихотворений Барков пытается теоретически обосновать преимущество сатиры как жанра. Он ставит ее выше философии, полагая, что докучливая назидательность не способна оказать влияние на человеческие страсти и способствовать их исправлению.
В исторической литературе бытует немало курьезных историй, так или иначе связанных с именем Баркова. В них отразились живые черты этого беспутного, но талантливого человека. Однажды в канцелярии Академии ему вручили роскошно изданный французский фолиант, который было необходимо перевести на русский язык в кратчайший срок. Промотав аванс, Барков счел за благо уверить начальство, что работа над переводом идет полным ходом. Когда все мыслимые сроки прошли, Барков был вызван на ковер. Здесь, припертый к стенке, переводчик был вынужден сознаться, что "книга действительно переводится из кабака в кабак, что сначала он заложил ее в одном месте, потом перевел в другое, и постоянно озабочивается, чтобы она не залеживалась подолгу в одном месте, а переводилась по возможности чаще из одного питейного заведения в другое". Неизвестно чем закончилась эта трагикомическая история, но все-таки обессмертил свое имя Иван Барков не переводами и высокопарными одами, не своими бесспорными заслугами в благородном деле формирования русского литературного языка, а искусством виртуозно материться...
Можно только поражаться удивительной двойственности творчества Баркова, умудрявшегося в своей неофициальной поэтической ипостаси пародировать тот стиль, те формы стихосложения, которые он создавал по долгу службы. Пикантность ситуации не могла не смешить великого ерника, тем более что служба при академии давала кусок хлеба, а создание нецензурных стихов и поэм в свободное от работы время приносило славу среди завсегдатаев злачных мест. В балладе "Тень Баркова", в которой многие пушкинисты усматривают перо Александра Сергеевича, дан социальный портрет этой категории читателей:
Однажды зимним вечерком,
В борделе на Мещанской,
Сошлись с расстриженным попом:
Поэт, корнет уланский,
Московский модный молодец,
Подъячий из сената
И третьей гильдии купец,
Да пьяных два солдата.
Сам Барков писал о своих нецензурных стихах следующее: "Лишность целомудрия ввело в свет сию ненужную вежливость, а лицемерие подтвердило оное, что мешает говорить околично о том, которое все знают и которое у всех есть".
В небольшой персоналии энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона дана своеобразная эпитафия поэту: "В его здоровой и грубой (нет возможности привести даже заглавия стихотворений Баркова) порнографии нигде не чувствуется острого и заманчивого соблазна; она отражает нормальную натуру и дикий, но здоровый быт. Барков был сквернослов, но было бы ошибкой сводить его порнографию исключительно к словесной грязи. Опережая на много лет свою эпоху стихотворной техникой и литературным вкусом Барков был первым русским литературным пародистом и одним из первых представителей литературного пролетариата".
Отметим, что единственная подлинная рукопись Баркова, сохранившаяся в бывшей Императорской исторической библиотеке, носит вполне невинное название: "Девическая игрушка, или собрание сочинений г.Баркова".
- Вы не знаете стихов Баркова, - вспоминал слова Пушкина князь Павел Вяземский. - И собираетесь поступать в университет? Это - курьезно! Барков - это одно из самых замечательнейших лиц в русской литературе; стихотворения его в ближайшем будущем получат огромное значение... Для меня нет сомнений, что первые книги, которые выйдут в России без цензуры, будут - полное собрание стихотворений Баркова.
Прожил Барков, как и положено на Руси выдающимся поэтам, недолго. Он покончил с собой в возрасте 36 лет, подведя итог своей беспутной жизни в предсмертной записке: "Жил грешно и умер смешно"...
х х х
Пушкин жаловался, что в России все возмутительные рукописи ходят под его именем, как все похабные - под именем Барковка. Барковщина стала явлением в истории отечественной литературы, от которого невозможно откреститься даже самым ярым поборникам добропорядочности. В бесчисленных рукописных списках, на пластинках, записанных на рентгеновских пленках, магнитофонных кассетах расходились по всей стране смачные сочинения, приписываемые непутевому академическому переводчику восемнадцатого столетия. И, вероятно, наиболее "тиражной" из всей обоймы непечатной продукции стала поэма "Лука Мудищев". Известны десятки ее вариантов, которые роднит лишь две детали - имя героя и автора. К сожалению, придется огорчить почитателей поэмы: Барков не имеет к ней никакого отношения по той простой причине, что она была написана спустя лет семьдесят после его смерти, в тридцатых годах XIX века. Но разве популярность барковщины, испытанная самым строгим экзаменатором - временем, не есть тот нерукотворный памятник, который так желает воздвигнуть себе каждый поэт?