Самолет приземлился поздно ночью. Человек в шляпе спустился по трапу и быстро сел в машину. За ним последовал личный секретарь и переводчик, тоже сутулый и порывистый в движениях. В автомобиле поджидал распорядитель, он лишь движением головы поприветствовал прибывших. Вдалеке таял в ночном освещении большой город, высокие столпы света упирались в темный небосвод. В салоне автомобиля витало легкое напряжение, у человека в шляпе выступила испарина. В пути их сопровождал эскорт, который увеличивался после нескольких километров. Когда подъезжали к гостинице было замечено пять машин. Заморосил дождь, кроны деревьев были матово-черными; слабые порывы ветра, плутая по отяжелевшим веткам, шептали бесноватую музыку ночи. Город спал, но один из этих миллионов был прекрасно осведомлен о его приезде, быть может, предугадывал будущую встречу, но никак уж не выказывал даже йоты того волнения, которое сейчас бурлило в душе у человека в шляпе.
Машина сделала крутой поворот, на мокром асфальте не было видно ни ямок, ни луж, казалось, дорога выткана из цельного черного атласа, настолько ровного, что не ощущалось сцепления колес, и машина, не касаясь земли, перемещается посредством левитации.
В холле гостиницы было пустынно, распорядитель прошел вперед и жестом указал на третью лестницу слева. Она была из мрамора, позолота на поручнях и кованых узорах была изрядно потерта.
Секретарь нес в руках небольшой чемоданчик. Это был весь их багаж. Служба охраны вежливо попросила сдать его на осмотр. Секретарь не преминул заметить, что там нет ничего запрещенного протоколом, только лишь письменные принадлежности, несколько потертых книг и фотоаппарат с двумя мотками пленки. Человек в шляпе заметил заминку внизу лестницы и попросил своего помощника не создавать излишнего шума и сделать так, как желают эти господа. Распорядитель иронично улыбался, наблюдая за этой сценой, и подметил человеку в шляпе, что "в нашей стране все господа извелись ещё в 17 году". В интонации его слов послышалась бессознательная губительная уверенность.
В коридоре стояли трое в военной форме. Один из них был за маленьким лакированным столиком. Вытянувшись во фронт перед распорядителем, он стремительно сел и выписал пропуск. Человек в шляпе не имел представления, насколько важна эта формальная процедура и какое значение имеет для иностранца этот клочок бумаги с синим штампом.
Им открыли двери номера. Скромные, но со вкусом обставленные апартаменты. От предметов исходил едва уловимый шарм, словно здесь ко всему прикасалась любимая женщина.
- Когда он нас примет? - поинтересовался человек в шляпе.
Распорядитель снова выказал ироничную мину:
- Будьте уверены, товарищ Ф., что ваш приезд является знаковым культурным событием для нашей страны, и в какое бы время ни состоялась встреча, она будет приличествующей вашим журналистским изысканиям. Пока что отдыхайте с дороги, - ответив, он повернулся в сторону и указал на молодого человека с тонкими усиками. - Если вам что-то понадобится, то обратитесь к Андрею Васильевичу.
Направляясь к выходу, он бросил надменный взгляд на присутствующих и бесшумно исчез в коридоре. Двое военных последовали за ним, не удосужившись вернуть чемоданчик новому постояльцу. Молодой человек горячо пожал ему руку, рассыпался в лестных улюлюканьях, которые были переведены лишь одной официальной фразой.
Близился пятый час утра, Ф. подумал, что если принять ванну, то он наверняка уснет в ней, и это будет выглядеть излишне распутно с его стороны. Он отпустил Андрея и начал готовиться ко сну. В тяжелом сумбуре впечатлений припомнилась присказка о том, что сон на новом месте порою бывает вещим.
Когда его разбудили, прошло всего несколько часов. С первыми лучами солнца вернулась и привычная бодрость духа. В ресторане при гостинице их ждал завтрак. Ф. попросил секретаря прихватить свежую газету. Он всегда начинал свой день с обзора мировых событий. Прошло всего три десятка лет с начала двадцатого века, но и этого материала хватило бы историкам для работы на целое столетие. Он так думал, настолько грандиозным казалось движение человеческих масс, их усилиями вращалась планета. Но главные события этой кровавой и жестокой эпохи были ещё впереди. Все говорили о войне. Не было ничего неожиданного, если при беспечном общении на улице кто-нибудь поинтересовался бы, когда, по-вашему, будет война? Люди строили планы, влюблялись, учились, но никому и в голову не приходило относиться к ней всерьез или раньше времени спасаться бегством в отдаленные уголки огромной страны. Фашистские страны имели зуб на советское государство просто потому, что оно являлось в их представлении лишь географическим понятием, которое в противовес своему статусу влияет на глобальные политические процессы. Пустынная область, одна шестая суши под пятою выскочек, тщеславных и жадных до власти недоучек. Кто дал им право управлять народами и даже сочинять собственную Конституцию, названную впоследствии именем самого вождя? Но пока вместо прелых дебатов Ф. ожидали на столе сладкий штрудель и кофе со сливками. Он закурил сигару и опустился на спинку кресла.
- Как ты сказал, этот герой труда выполнил пятидневную норму выработки угля за день? - переспросил Ф.
- Совершенно верно.
- Не означает ли это, что ранее, на дневную норму он тратил пять дней работы?
- Мне кажется, Ф., это не очень удачный вопрос. Но весьма занимательно, - прыснув в кулак, ответил секретарь.
- Тому, кто с умом подходит к делу, редко нужны газетные примеры трудолюбия. Стахановское движение больше полезно для тех, кто не привычен трудиться в поте лица на благо своей страны и будущих поколений.
- Могу с тобой поспорить. Кому-то просто нравится подчиняться, а кому-то нет. Быть может второй гораздо умнее и проворнее, нежели тот, кто усердно пыхтит над фрезерным станком и радуется глупостям жизни. Второй не желает монотонного труда, его инстинкты подсказывают полет мысли, но обстоятельства складываются так, что он обязан идти копать уголь. Советы очень бюрократизированы.
- Я смотрю, ты успел хорошо узнать эту страну за каких-то десять часов. Что ещё пишут интересного?
Переводчик надвинул очки и погрузился в чтение. На мгновение он застыл, и только яркий огонек в глазах предвосхищал ожидание.
- Секретарь Центрального Комитета отказывается от публичного празднования собственного дня рождения.
По лицу Ф. скользнула едкая усмешка.
- Разве в этот день ожидается солнечное затмение? - закончив со штруделем, спросил он.
Переводчик отложил газету и процедил сквозь зубы:
- Если будет так, то страна за день до этого события перейдет на лунный календарь.
Ф., сгорбившись и закрыв лицо руками, начал всхлипывать, словно от полученный обиды.
За ними наблюдали. Если бы секретарь повернулся к порфировой колонне слева, то увидел бы человека с сомнамбулическим лицом. Минуя шею, голова плотно сидела на осанистых плечах, а выдающийся вперед подбородок раскрывал в его характере настойчивость и твердость. Неизвестный меланхолично пил чай в прикуску и что-то чертил на бумаге, больше полагаясь на свои уши. В ранний час в полупустом зале было легче уловить нить разговора.
Из-за портьеры появились три новых гостя. Официант с казенными манерами проводил их до столика с иностранцами, и не спросив о заказе с подавленным видом удалился на кухню.
- Позвольте представиться, дорогой Ф. Меня зовут А., а это мои коллеги по перу, - он указал на своих спутников. Оба были в серых костюмах.
Ф. поднялся и поприветствовал каждого лично.
- Мы рады видеть вас в нашей стране. Особенно признательны за то, что в такое важное для всех трудящихся масс время, вы открыто и с чистым сердцем симпатизируете тем, кто говорит миру о цепях капиталистического рабства, - как бы в заключение своего приветствия он плюхнулся на кресло.
Ф. перевел взгляд на тех двоих, но они в унисон поддакивали каждому услышанному слову.
- Напротив, я всего лишь выражаю свою точку зрения, А., - заговорил он. - Я никогда, признаюсь по секрету, не был в рядах какой-нибудь партии. Писатель не может быть идеологом, он должен уметь только слушать. Чем больше людей вокруг него, чем ярче блистают они в своем поприще, тем легче писателю уловить искру времени и рассказать о ней в своих книгах.
А. расценил это как шутку и залился громким хохотом, приспешники в серых костюмах последовали его примеру. Ф. подумал, что не сказал ничего смешного, видимо, собеседник ждал не менее фееричного ответа.
- Когда говоришь с одним из советских граждан, значит, говоришь со всем Союзом, товарищ Ф., - запричитал А. - Мы можем расходиться только в оттенках, но свет для нас всегда белый. Когда нам пытаются навязать войну, стравить, так сказать, с такими же рабочими людьми, как и мы, хотят запутать и представить наше государство преступным, мы всегда забываем о себе и идем только к правде.
Этот человек был явно здешним запевалой, Ф. стало немного противно от его манеры выражать свои мысли. В утилитарном обществе личное мнение всегда похоже на красную тряпку в руках тореадора. Сделай неверное движение, и бык проткнет насквозь. Ф. пригубил кофе, раздумывая в это время над случайностью встречи.
- Мы бы хотели пригласить вас в политехнический институт, чтобы вы прочли студентам и всем, кто интересуется мировой политикой, лекцию о тлетворном влиянии фашизма на диалектику прогресса, - Ф. вскинул бровью, но место сомнению уступило горячее согласие.
- Все же на роль глобального обозревателя я никак не претендую, может быть ограничимся литературной встречей? - Ф. позволил себе немного поторговаться.
- Человек, настолько ярко раскрывющий в своих книгах всю губительность преступного строя, не может не быть сторонником сопротивления.
Ф. промолчал. С такой же подачей юные штабисты у него на родине, эти средневековые ландскнехты, чествовали своих соратников и отзывались о проводимом курсе партии.
- Скажите мне, насколько это позволяет советская политкорректность, есть ли недовольные в вашей стране? Какое отношение к ним у власти и общества? Вы, как мне кажется, вхожи в число литературной элиты, и кому, как не вам, ощущать вибрацию масс.
А. немного съежился, ему больше всего хотелось, чтобы дозорные, имеющиеся в этом зале, лишились слуха. Вначале он заговорил неуверенно:
- Это только с позиции буржуазных кругов можно говорить о тех, кому что-то нравится или нет. Когда речь идет о строительстве передового общества, когда партия, орган всенародной воли, прокладывает сквозь толчею нашего былого невежества истинный путь, оставаться в стороне с кислой рожей не имеет смысла, поскольку человек трудится на благо самого себя, - все больше распыляясь, он вращал глазами словно искал кого-то в полупустом зале.
Ф. призадумался, все-таки не верилось, что это возможно.
- Но вы упустили естественные эгоистические посулы человека. Ему всегда нужно самоутверждаться, пытаться найти свою нишу, научиться управлять ситуацией, извлекать от этого пользу.
Было заметно, что А. начинает нервничать. Его спутники занялись кофе и что-то обсуждали вполголоса.
- Ну здесь я могу сказать лишь то, что говорил мне знакомый офицер: "Не умеешь - научим, не можешь - заставим". У нас есть только одна дорога и миллион способов достичь цели.
Ф. понял, что бессмысленно продолжать разговор на эту тему.
Москва изменилась, стала совершенно другой. Он и не знал прежних видов столицы Советов, но замечал, как многое на улицах делают люди. Улицы расширялись, некоторые дома чудом перемещались по узкоколейкам на новое место. Но одно задевало его, как человека верующего - это церкви. Будь он атеистом, все равно бы верил в Бога. Ведь и отрицание чего-то высокого и культурного тоже есть вера, тягучая, иррациональная вера в не существование того, кто создал вселенную. Он видел, как неся по кирпичику люди покидают место, где некогда высился храм с тремя куполами. Быть может они уносили с собой частички божественной веры. Купола храма валялись недалеко от дороги, вычурные, превратившиеся в простые и грязные куски жести. Рядом размещалась смотровая площадка для инженерных и архитектурных изысканий нового времени.
Они такие наивные, так по-телячьи заглядывают в глаза и усиленно трясут твою кисть при рукопожатии. От них дышалось жизнью, настолько тягучей и молодой, что у самого начинала вскипать кровь. Но почему-то его не покидало чувство, что он лишь очередной посетитель частного паноптикума. Все вокруг рафинировано и строго выверено. Словно каждый встречный подвергся вивисекции или трепанации черепа и стоит с ним заговорить, как сразу читаешь по глазам то, что он намерен тебе ответить. Но где эта страшная машина, где тот искуситель, кто так искусно подделал умы миллионов, открыл иную реальность, иную онтологическую дилемму. Ф. всегда сопровождала одна и та же группа людей в штатском. Нет, это были не те люди, которые встречали его на аэродроме. Каждый день за его спиной всегда оказывалось несколько крепких ребят в длинных шинелях или пальто. Они тихо переговаривались, а на вопросы зевак, кто этот иностранец, говорили гортанно и грубо. Он видел это по лицам, он не знал русского, но как писатель, он мог чувствовать и подмечать эмоции.
Он приехал с рабочим визитом. В мире это событие оценили по-разному. В период всеобщего недоверия к стране советов, подобный визит мог расцениваться как акт доброй воли, неподдельной дружбы. России нужна была такая поддержка, о старой России, но с новым строем не знал никто, она была непризнанной, но втайне великой! Ф. не знал, о чем ему говорить дома с журналистами, он смотрел и дышал на улицах столицы как простой сочувствующий гражданин мира. Он видел упадок и нищету, замечал, как резки люди в своих обыденных движениях. Страна переживала не лучшие годы, но какие годы! Индустриализация, подъем тяжелой промышленности на невиданные высоты, - так ему рассказывал местный гид-переводчик, когда они прогуливались по ВДНХ. Страна бескрайних просторов и огромного людского потенциала. Здесь по сей день маленький процент урбанизации, он всегда хотел посмотреть ту жизнь, где приходится бороться с природой и беречь каждое выращенное зернышко. Но это вряд ли было возможно, он подумал, что у него останется только то впечатление, которые было задумано сопровождающими людьми. Но оставалось последнее - встреча с вождем одной шестой суши. Даже звучит как-то по-скифски, по степному. Он грузин и любит курить трубку, из вин предпочитает Киндзмараули, носит серый френч и сапоги с длинным голенищем. Аскет или анахорет нового времени? Это, пожалуй, только предстоит узнать.
Из окон гостиницы были видны рубиновые звезды Кремля. Символ новой власти. Он припоминал, что некий Троцкий предложил в качестве символа новой... веры, пятиконечную звезду. Лев Давыдович не был мистиком, но в эпоху воинствующего материализма, проявлял интерес к оккультным знаниям каббалы. Как все перемешалось в умах людей, неправдоподобная жизнь требует неординарных решений от бывших семинаристов и фельдфебелей, массы преклоняются перед маленьким человеком, уподобляющего себя римским консулам и сравнивавшего свой профиль с очертаниями бюстов античных полководцев. Размышляя о Муссолини, ему вспомнилась поговорка «дело дошло до триариев», - когда сломлены две линии наступающей пехоты, и в бой вступают тяжеловооруженные триарии, чтобы основные силы успели перегруппироваться. Прискорбно думать, что в наш век перевелись сильные люди, и судьба мира в руках таких выскочек и краснобаев.
Между тем в комнату постучались. Вошел рослый и красный детина. Он двигался на редкость грузно, словно тянул за собой невидимые кандалы. Ф. пожал его пухлую руку и предложил расположиться в кресле напротив. Переводчик здесь не потребовался, гость прекрасно говорил по-немецки.
- Господин Ф. Я не займу у вас много времени, - сказал он, положив на колени коричневый портфель с тесемками. – Я, собственно, вот по какому делу. Мне известно, что вы некогда, ещё пребывая в Германии, имели некоторое знакомство с господин Мюллером.
Ф. немного растерялся, неужели снова лицо из внешней разведки. Он быстро перевел взгляд на окно и, перескочив внезапное волнение, заговорил тихо и спокойно.
- Мне кажется, А., вы не осведомлены о главном. Я иностранное лицо и нахожусь под негласной юрисдикцией и защитой посольства своей страны. К сожалению, я не вижу ни малейшей причины обсуждать с вами, здесь, в Москве, круг моих личных знакомых.
А. оставался хладнокровен и продолжал в том же духе.
- Отнюдь, господин Ф., я знаю, кто вы и зачем прибыли в нашу страну. А также господина Мюллера. Не лично, конечно, но результаты его работы известны очень влиятельным людям.
Ф. смотрел в его глаза. Кроме металлического блеска и сухой требовательности в них не было ничего.
- Господин Мюллер является владельцем нескольких предприятий на юге Германии. Он также совладелец крупной американской компании по производству вооружения...
- Зачем вы мне все это рассказываете, А.? Я никогда не справлялся о его работе. Не вижу в этом ни малейшего смысла. – Ф. начал раздражаться.
- Видите ли, некогда, как вчера, он был обнаружен мертвым в своем доме на Блюмштрассе. Его брат сказал, что видел какого-то господина у ворот днем ранее. Все выглядит как самоубийство. Но вы сами прекрасно знаете, что смерть такого человека не бывает случайной.
Ф. словно провалился в фойе гостиницы. Перед ним поплыли случайные постояльцы, метрдотель, прислуга, быстро семенившая по лестнице.
- Это ужасно, - Ф. вскочил с места и прошелся по комнате, чтобы рассеять внезапное наваждение. – Но чем, простите, могу помочь я? Не пришли же вы сюда ради того, чтобы я предъявил вам свое алиби?
А. впервые улыбнулся.
- Я хотел бы узнать, перед тем, как вы отправились в СССР, говорил ли он при последней встрече о каком-нибудь готовящемся покушении или недоброжелателях?
- Нет, ни коим образом. Он всегда был довольно жизнерадостным человеком, он никогда не допускал конфликтных ситуаций, думаю, тем же принципом он руководствовался и в работе. Мы не виделись с ним долгое время. Может быть с месяц, а то и два...
А. докучливо огляделся по сторонам. Он не замечал напряженного взгляда собеседника, даже позволил себе некоторую вольность – без соизволения Ф. открыл окно.
- Однако душно, господин Ф. Свежий воздух в любом деле только на пользу, - он снова уселся на кресло и вытащил исписанный лист бумаги.
- Вам ничего не говорит это письмо? - он подал его Ф.
Ф. с нескрываемым любопытством первооткрывателя погрузился в чтение.
Помимо стандартного эпистолярного повествования, текст перемежался непонятными символами и знаками. Через минуту он закончил.
- К сожалению, ничем не могу помочь, А. Я не знаю этой женщины, автора письма.
А. улыбнулся во второй раз. Ф. заметил, что у него несколько золотых зубов.
- Раскрою вам секрет, господин Ф., этот хаммурапский шифр, как мы зовем его между собой вследствие трудности расшифровки, был найден на столике недавно почившего господина Мюллера.
Ф. бросил удивленный взгляд на А.
- Не стоит беспокоиться, это всего лишь копия.
- Я не могу не спросить вас после этого импровизированного допроса, неужели советская резидентура уполномочена в расследовании этого убийства?
- Никак не могу ответить на этот вопрос, господин Ф. Во всяком случае пока что не могу. Думаю, у вас и без того насыщенный график пребывания в нашей стране. Я не смею больше вас задерживать, - на последнем слове он улыбнулся в третий раз. По инерции допросов на Лубянке, он некоторое время оставался в кресле, словно ожидая момента, когда уведут обвиняемого. Потом вскочил, ещё раз попрощался и стремглав вышел за дверь. До Ф. донесся мерный цокот его шагов на лестнице.
Ф. иронично усмехнулся, как бы не стать похожим на того француза, который написав книгу о великом вожде, успел здесь же и окочуриться. Правда, его книга вышла миллионы тиражами. О таком успехе там, на Западе, никто и помыслить не мог. Лесть продвигается лучше всего, но кто, кроме самого Издателя, будет наслаждаться игрой слов и незатейливым сюжетом повествования?
Хмурое утро нависло всклокоченными и вздыбленными облаками над самыми крышами. Дождь заморосил снова, обещали даже снег. Как он успел заметить, погода для москвичей стала вопросом эзотерики. При каждом удобном случае они осведомляются о ней, слушают прогнозы затаив дыхание.
Шифермюллер был фашистом. Он примыкал к секретной организации, но больше был теоретиком, чем настоящим борцом за национал-социалистические идеи. Видимо, оперативные мероприятия третьих сил принесли долгожданные результаты, и он был устранен. Ф. встречался с ним всего лишь раз, но почему-то тот эпизод надолго врезался в его память. Высокий чернобровый господин в сером костюме и тростью. По рассказам, он тогда перенес операцию на лодыжке и проходил курс интенсивной терапии. Быть может травма была связана с подрывной деятельностью в Испании, неизвестно кто мог поручиться за это.
В мыслях Ф. царило сомнение, наверное, они пытаются завербовать его путем шантажа. Чего им стоит обвинить его как шпиона Рейха, облачившегося в лоно писателя, инженера человеческих душ? Разведка у коммунистов работает слаженно. Только вот Ф. открыто не поддерживал режим на родине, оставался аполитичным насколько это было возможно. Он считал, что политические интриги не могут и не должны влиять на творчество человека, провозгласившего своей стихией правду и человечность. Подобная идейность многим мозолит глаза. Если Германская империя падет, то прибудет новый теперь уже красный Рим. Но большевики всегда относились к иностранцам с благоговейным трепетом, чего только стоят эпизоды Гражданской войны. Они будут заискиваться, решать какие-то мелкие задачи, поручать Коминтерну снюхиваться с антиправительственными элементами, но больше будут закручивать гайки на своей исконной территории, будут прессовать миллионы мужчин и женщин, топить их в собственной крови, истреблять целое поколение новоприбывших на этот свет, но к иностранцам останется некоторая доля заискивания.
Что принес этот большевизм в Россию и в государства в составе Союза? Ничего, абсолютно ничего созидательного. Вечно партийцы треплются о чем-то, но не являются воплощением этого чего-то. Уничтожили, выгнали, сожгли живьем, закопали, изнасиловали миллионы, а чего добились, кроме нового насилия? На чем, собственно, - думал Ф., присев на подоконник и раскрыв форточку, - держится их власть? Только лишь на выносливости Ивана, на его испещренной рубцами спине. Уже неважно сколько миллионов было уничтожено, важно, сколько ещё осталось, скольких они не успели ещё замусолить в жерновах истории. Во время коллективизации грузят вагонами всех, кого в деревне чернь и пьянь комбедская зовет кулаками и вывозят в Сибирь, в тайгу. На социальной, классовой ненависти они творят свое черное дело, хотя вряд ли вся эта чепуха имеет место в социалистических и коммунистических доктринах. Только лишь жажда власти, неистребимая страсть управлять и повелевать. Знать, чтобы предвидеть, предвидеть, чтобы управлять. Они не могут ничего, они даже ничего не знают, не имеют ни малейшего понятия о простых вещах, даже в общении ведут себя по-скотски, за исключение некоторых. Проводят свои доктрины на естественных геополитических рубежах царской России. В двадцатых споткнулись на Пилсудском, пытались снова вернуть Польшу в зону своего влияния – не вышло. А стоило идти на Бресткий мир? В раз потеряли исконные территории, а сейчас мечутся, теряют миллионы людей, чтобы снова их вернуть. Непростительная феерическая глупость, этот Бресткий мир.
В дверь опять постучались. Вошел седовласый человек в жилете, спросил, будет ли Ф. чаю? Он ответил, что перекусит в ресторане на первом этаже. Внизу никого не было. Ф. занял столик где-то посередине залы. Переводчик куда-то запропастился, они не виделись почти целый день. А все же не стоит все валить на руководство, - снова закрутилась вьюжная ненависть в его мыслях, но после отхлынула, унеся с собой остатки желчных злоключений, - видимо, здесь важную роль играет менталитет этого народа. Не может быть так, чтобы один человек, пусть даже очень расчетливый и хитрый, смог в команде таких же ревнителей прекрасного и одиозного, подставить под плаху целое государство, быть поборником страшного террора и попустительства на местах. Нет, очевидно, люди привыкли к крови, привыкли ощущать чувство постоянной утраты. Что и говорить, сколько бедствий принесла Первая мировая. Но, позвольте, в ней погибло почти в два с половиной раза меньше человек, чем в годы Гражданской войны и иностранной интервенции. Ф. не был знатоком цифр, доверял больше внутреннему чутью и интуиции. Он заказал немного коньяку с лимоном и чай. Официант принес свежую «Правду». Перед самой смертью Ленина, его соратники сговорились, чтобы лично для Ильича были напечатаны все его рабочие материалы, которые он надиктовывал будучи не вполне здоровым, в газете. Ильич был доволен, но одурачен бывшими соратниками. Крупская молчала, она ненавидела Сталина, ненавидела их всех, поскольку здоровье Владимира ухудшалось. Что она могла поделать, несчастная купеческая дочь, связавшая свою судьбу с идейным революционером, знатоком человеческих душ и социальных формаций. Ф. помнил, как она тягалась с Макаренко в вопросах воспитания молодежи. Антон Семенович остался при своем мнении, но жена вождя пролетариата вряд ли могла похвастаться познаниями в дидактике, поскольку даже своих детей у неё не было, потому была весьма недовольна их знакомством и перепиской.
Как все закручено в этом мире, вывернуто наизнанку, целые государства пронизаны нитью человеческих судеб, случайных знакомств, совместной работы и общих экономических чудес, но потом всему этому приходит конец, люди становятся друг для друга воплощением дьявола и крамолы. Многие великие люди за свою жизнь успевают только сломать прежние устои, мало кому удается довести начатое до конца, создать и обуздать новый мир. Неужели нельзя брать цели по своим возможностям? Советы дают свои возможности, но отличие в том, что они вытачивают нового человека, которые впитывает выверенные устои, которые помогают испытать в жизни только предоставленные возможности. Ничего левее или правее курса. Схвачено все, что может хранить в себе отличную от установленного порядка жизнь. Непролазная затхлость догм и дремотная скукота повсюду.
Почему-то за эти дни он чаще начал вспоминать детство. Пухленькую сестренку на руках старшего брата, заскорузлую фигуру отца, который работал на медеплавильной фабрике. Его запахом было пропитан весь дом. Этот невероятный дух являлся смесью человеческого пота и химических реагентов, применявшихся в производстве. Как бы тяжело не жилось, он чувствовал любовь семьи, а главное, заботу матери. Она была прачкой, когда удавалось подработать, то убиралась у обеспеченных господ. Ф. рано пошел на работу, проучился худо-бедно шесть классов и как-то в одно утро, нацепив на голову безразмерную кепку, пошел с отцом на фабрику. Он с трудом припоминал тот день первый день, но особого восторга явно не было.
Ближе к вечеру состоялось «общее заседание трудящихся с иностранной интеллигенцией,» - как писалось тогда в одной газете. Ф. был в одном ряду с англичанином Портсмоном, французом Кертли. Они были в каком-то старинном особняке в Замоскворечье. Помещение было сильно натоплено, но Ф. не замечал удушливых объятий публики и громогласных восклицаний какой-то фабричной работницы. Они расположились всемером на трибуне, выступали по с приветственными докладами. В сретении людей, он увидел своего переводчика. Ришелье пробирался сквозь толпу и радушно улыбался, пожимая на ходу выставленные руки. Где он пропадал? В этом скопище все казались хорошими друзьями, может где-то углу стоит какая-то аппаратура, которая вторит директивам партаппарата, умышленно распространяя невидимые радиоволны всеобщего счастья?
Открыл заседание драматург местного театра. Ф. смотрел на него и пытался вслушиваться в интонации, замечать малоприметные жесты. Было заметно, как он владел залом, люди действительно слушали его речь, поминутно перешептывались и утвердительно кивали друг другу. Драматург говорил о значении такого события, как посещение страны представителями интеллигенции сочувствующих СССР стран запада и всего мира, насколько важно трудящимся осознавать интернациональную приверженность к идеям коммунизма и социализма. Присутствующие рьяно аплодировали. Ф. сказал всего несколько слов, он больше надеялся поговорить с ними, послушать их мнение, поделиться впечатлениями. Приятным открытием было узнать, что его книги включены в цикл произведений обязательных для прочтения в средних школах. Правда, подумал он, неизвестно, насколько сильно корректировались его романы. Ф. говорил о месте писателя в обществе, пытался говорить больше сердцем, но чувствовал неотвязную пустоту повсюду, даже между людьми. Она была настолько огромна, казалось, что каждый удален друг от друга на несколько световых лет, и сколько не кричи, никто не услышит тебя.
Заседание подходило к концу. Все направились к выходам, на сцене осталось всего несколько человек, они живо что-то обсуждали. Спускаясь, Ф. ощутил прикосновение на своем плече. Товарищ с осипшим лицом и мокрыми губами, повернулся в сторону переводчика и вкрадчиво попросил того сказать, что они приглашены мастеровыми одного из подмосковных заводов на экскурсию. Ф. благодушно согласился. Ришелье взял его под руку и они вместе покинули старинный особняк.
Фабрика оказалась целым шарикоподшипниковым заводом. Ф. не скрывая своего удивления, поинтересовался у одного из сопровождающих, чем знаменателен социалистический труд здешних мастеровых, тем более, что он не принадлежит даже к числу инженеров? Выяснилось, что по инициативе рабочих кузнечного цеха был некогда создан клуб почитателей его творчества. Любопытство лишь усилилось. Чистые дорожки, слева и справа газон, чуть поодаль от главного входа торчит бронзовый сталевар с суровым застывшим взглядом. В сретении чьих мыслей мог возникнуть образ героев его книг?
На проходной их встретила делегация из трех румяных девчат. Они торжественно вручили ему букет и повели на экскурсию. От их лепета у него закружилась голова, и ничего не оставалось, как улыбаться на каждую реплику. Ришелье поджимался сбоку к этой ватаге и на лету переводил случайно брошенные фразы.
По заводскому комплексу его водили битый час, он был утомлен чередой цехов и видом заскорузлых рабочих, обступавших его со всех сторон. После полудня им показали красный уголок цеха. Здесь же состоялось небольшое представление местного кружка самодеятельности. Ф. уже видел такой номер и такой танец, песня, правда, была другая, более мелодичная и тягучая на слух. Но все же с выказанным удовольствием и радостью смотрел до конца. Через четверть часа они оказались в небольшой комнате. Там висели портреты коммунистических кормчих, а чуть выше дверной притолоки затесался его образ в фотографической рамке. Ему объяснили, что здесь проводятся политические минутки, летучки, как сказал Ришелье, на которых обсуждаются передовые статьи из газеты. Ф. слушал со снисходительным видом и улыбался. Рассказчица была в белом сарафане и весьма миловидна в профиль. Через минуту в комнату вошла процессия пионеров с красными галстуками. Они преподнесли ему тоненькую книжку в твердом переплете. В ней были рассказы и сочинения школьников столицы, в которых дети рисовали свое видения коммунистического будущего. Что и говорить о детях, подумал он, раз сам великий вождь народов устанавливает даже время и количество уроков.
Разве возможно это всеобщее счастье, когда в жизни любое дело требует вдумчивого и даже немного фанатичного залога за успех? Нет, у каждого своя мораль, даже в одной социальной группе индивиды думают по-разному. Для России всегда нужен скачок, непременный взрыв и последующая пертурбация масс. Иначе в ней все застаивается, необозримость пространств и огромное по сравнению с Европой народонаселение не вмещаются в утилитарные установки эллинистических ценностей; свобода, равенство – это все чушь, думал он, в такой большой стране, отъехав от столицы на несколько сот километров уже чувствуешь себя свободным, равным с окружающими, поскольку удаленность пространств требует тесного взаимодействия с окружающими, иначе ты погибнешь. Вервь, община, коллективное мышление. Посевная и уборка хлеба всегда велись сообща, люди испокон веков делают над собой усилие, чтобы вовремя получить урожай, пережить ненастную зиму или социальный катаклизм, чаще всего в лице голода. Россия не отстает от Европы, она готовится к очередному надрыву, залпу, прыжку по головам своих же граждан. Здесь исход превалирует над жизнью одного человека, поэта или ученого, неважно, суть только в сохранении, накапливании сил для последующих скачков.
Он стоял посреди таких же простых людей, как и он, думающих и тонко чувствующих, но ощущал в них торжество культа личности. Утопическая безвинная вера в непреходящую силу власти, способной превратить жалкую повседневность в великое настоящее. Парады, шествия, физкультурные сборища, сам вождь сравнил одного человека с винтиком системы, а они восприняли это как откровение, не задумываясь о последствиях таких аллегорий.
Он тянул время в своем высоком кабинете, курил трубку и ехидно посмеивался над всем, что происходит с ним. Он не пытался ввести Ф. в заблуждение показной действительностью, напротив, хотел доказать этим, что люди сами хотят жить таким образом. Иначе стали бы они так рьяно отстаивать свое право быть обманутыми?
Экскурсия подходила к концу. Молодые девушки остались в цеху, бравые молодцы в сценических костюмах быстро расходились. Ришелье снова куда-то запропастился, с Ф. остался только какой-то человек в черном костюме. На чистом немецком он сказал, что Сталин примет его сегодня вечером. Остальные мероприятия уже отменены. К горлу подкатила истома, Ф. ничего не ответил, только вкрадчиво посмотрел в глаза собеседнику. Через пару минут они уже были в машине, Ришелье поджидал его там.
Его провели по высоким коридорам. Было тихо, даже звук шагов ускользал от слуха.
Про себя он повторял вопросы, которые хотел задать вождю, но понимал, что вектор беседы может быстро измениться. Он не знал, кто из сановников будет при нем. Со скрипом открылась одна из дверей. Он чуть было не прошел поворота, настолько был поглощен своими мыслями. Моложавый лейтенант уступил ему дорогу и он вошел в кабинет.
Сталин встретил его у самого порога. Сухопарое лицо с маленькими крапинками оспы, черные жидкие волосы. Приветственная улыбка в складке густых усов. Томительная минута изучения друг друга. Кто он, друг или враг? На этот вопрос не смог ответить ни один из его политических оппонентов, тем более вывести на чистую воду.
- Добро пожаловать, - сказал он как можно приветственно. Вместо Ришелье в углу кабинета стоял другой переводчик. Если бы Ф. не услышал голоса, то вряд ли заметил восковое изваяние вблизи портьеры.
- Здравствуйте, товарищ Сталин. Я очень рад увидеть вас. Это огромная честь, - осклабясь, ответил Ф.
Сталин позвал его к столу, на котором стоял самовар и некоторые закуски. Вождь предпочитал непринужденную обстановку, когда речь шла о знакомстве.
- Я надеюсь, - начал он, - культурные мероприятия не слишком утомили вас?
- Напротив, товарищ Сталин, я был порядком удивлен такому вниманию со стороны общественности. Не каждый раз простые труженики и труженицы вот так просто признают твой талант и радуются встрече.
Вождь нахмурился, но его вид не соответствовал интонации беседы.
- Да, русский человек искренен, этого у него нельзя отнять. Вот у вас на западе даже простой человеческой улыбки не напросишься, заплати сначала или купи. А у нас, если ты нравишься человеку, то все, считай, что за тобой в огонь и в воду, - на последних словах он пристально посмотрел на Ф.
- А все-таки, Ф., давайте-ка чаю с малиной, - с радушием хозяина он наполнил чашки.
- О чем вы сейчас пишите, Ф.?
Ф. не любил такие вопросы, на них никогда не получалось ответить правдиво.
- Я пока что собираю материалы. Борьба людей за свободу и торжество гуманистических ценностей. Думаю, читатели оценят.
- Свобода это хорошо, Ф., но как дать эту свободу тому, кто вообще ничего не хочет? Может он и хочет, но не знает, как это называется, а? – Иосиф бросил на него проницательный взгляд с лучиками морщинок в уголках глаз.
Ф. примостился с чашкой на мягком стуле.
- Человек может главенствовать над грехом, а может и не главенствовать. Мне кажется, это очевидно, товарищ Сталин.
- Э-нет, товарищ Ф., мораль семитских пастухов и авгуров давно устарела. К тому же не полагается человеку возвышаться над массами. Нужно все решать коллективно, а грехи, товарищ Ф., нужно вычищать каленым железом. Быть по раскаянию приверженцем партии куда лучше, чем по страсти, так кажется рассуждали французские революционеры.
Ф. заметил, что собеседник слегка перевирает факты.
- Возможно, но политикой одной сыт не будешь.
Сталин иронично вздохнул и продолжил.
- Правильно, Ф., давайте-ка подзакусим немного, - и он благодушно рассмеялся.
- Курите ? – спросил вождь.
- Иногда, спасибо, - Ф. взял протянутую сигарету.
- Вот скажите мне. Вы писатель, и знаете настроение людей. Могут ли двести миллионов человек ненавидеть правящую власть и ничего с этим не делать?
Ф. призадумался, почему он завел разговор о легитимности?
- Право, вы немного опешили, что я спросил вот так в лоб. Но этого ничего. Ведь в Европе меня называют тираном, властителем монгольских орд. Замечательное сравнение, не правда ли?
Ф. растянул губы в понимающей улыбке.
- Да, западная пресса падка на всякие рода эпитеты и сравнения. Порой они не соответствуют действительности и больше мутят воду, чем раскрывают правду.
- Но все-таки людям это нравится, - Иосиф сказал это так, словно пытался поправить собеседника.
- Это по нраву тем, кто не умеет читать между строк.
- Но вы-то умеете?
Ф. на мгновение застыл в кресле. Пепел скатился по лацкану пиджака.
- Я не претендую на роль провидца или мессии, который ведет за собой людей. У каждого своя правда, но все обычно заканчивается одинаково.
- Что вы имеете в виду?
- Когда приходит расплата, то жернова истории перемалывают людей по обе стороны баррикад. Политические взгляды не имеют особо значения.
Сталин сделал глоток чая, пододвинул вазочку с вареньем поближе.
- А в чем тогда настоящая сила, удерживающая в одном кулаке миллионы судеб?
Ф. иронично засмеялся. Вождь искоса поглядел на него, но быстро скрыл возникшее удивление.
- В неведении. Человек не знает, что произойдет с ним завтра. Кто внушает ему хоть йоту оправданной надежды, за того он пойдет на Голгофу. Ему мало дела до того, кто показывает кратчайший путь, ведь основная цель возвыситься над страхом неведения.
- Забавно. А поет он, читает книгу, пишет или кушает тоже по неведению?
- Нет, это все можно снести к необходимости.
- Вот именно: необходимость. Власть тоже необходима. Спрашивается, почему она необходима? Что в ней особенного, разве не может человек обойтись без неё? Жили ведь до революции и до ветхозаветных времен? Вот не было централизованной власти в России пока не пришли большевики. Никто не мог сказать, вот мы пришли, открывайте ворота и дайте нам рычаги управления массами. Нет, напротив, люди цеплялись за свои места, пытались удержаться на них, преследуя свои местечковые интересы. Судя по вашим словам, мы относите современную власть к области бюрократии, не больше, - Сталин глубоко вздохнул и закурил трубку.
- Но ведь в первую очередь сам человек и торжество его идей, иначе зачем вообще жить?
- Советсткая власть обладает поддержкой всего народа. Кто сомневается или считает по-другому, тот дурак и с ним разговор короткий. Мы не можем тратить столько времени внутри страны на политические дебаты и прочую либеральную ересь, поскольку перед всем народом стоят великие задачи, реализовать которые под силу только ему. Запад не в восторге от наших успехов индустриализации. Ему кажется, что красные хотят войти в их дома. Это далеко не так.
- Любая угроза для Запада культивируется самим Западом, а виновата во всем Россия. Я вас правильно понимаю, товарищ Сталин?
Иосиф сделал вид, что не услышал его вопроса.
- За ошибки Запада всегда платит российский народ. Потому он предан советской власти, считает её легитимной, он знает, что мы не пойдем на поводу у буржуазии, будем крепко гнуть свою, народную, линию.
От разговора повеяло демагогией. Все же не укладывалась в голове картина советского миропорядка. Для человека, воспитанного в идеалах индивидуализма, представить торжество пошлого антагонизма идеи с действительностью было верхом лицемерия, даже по отношению к самому себе.
- Какое вино вы предпочитаете? – вдруг спросил Ф.
Сталин с прищуром раскосых глаз и с теплотой в голосе ответил: Киндзмараули.
- Виноград должен быть из той местности, откуда ты родом, ну или же откуда-нибудь поблизости.
- Но все-таки вернемся к нашему разговору про политику. У большевиков было множество преград на пути к власти и только один способ взять и удержать её, - монотонно заговорил он.
- Прелюбопытно, товарищ Сталин, услышать, так сказать, из первых уст о причинах успешного октябрьского переворота.
- Это диктатура. Только крепкий кулак пролетариата и воля крестьянства обеспечила нам тот базис, который позволил восторжествовать народным силам в России. А откуда он появился, этот базис?
- Быть может, подпольная работа, стачки, Интернационал и партийные взносы сыграли свою роль?
Сталин поморщился. Перед ним сидел плотный человек в очках с роговой оправой, его жидкие полосы сбились в хохолок на самой макушке. Этот заморыш преспокойно сидел в кресле и наивно размышлял о перипетиях, в которых он, теперь уже вождь народов, был одним из важнейших звеньев. Любые слова из его уст казались плюгавой болтовней дилетанта.
Он грузно встал и подошел к окну.
- Чепуха, - вдруг сказал он. – Русский человек до глубин своей неразгаданной души далек от всякого рода политики. Он ничего не знает. Как донести до его скудоумия, чего от него хочет власть и какие проблемы стоят перед страной? Разве он может так просто отдать зерно на нужны промышленности, разве он поймет, что другого выхода нет, потому что не жалуют нас заграница, не хочет помогать становлению советской власти.
- Но постойте, товарищ Сталин. Россия показала неплохие результаты во времена НЭПа, она сумела набрать дореволюционные показатели по зерну, легкой промышленности. К чему этот маскарад с титулованной сектой властолюбцев и бесконечными парадами на площади? Почему нельзя дать человеку свободу?
Ф. подумал, что вряд ли удастся уйти живым из его кабинета. По крайней мере доведут до гостиницы, а там гляди и несчастный случай. Обставят так, как будто удавился после веселой пирушки.
- Потому что Запад пытается сдержать развитие нашей страны или погрузить её в такую пучину хаоса, из которой нет выхода, только полная дестабилизация и распад РСФСР. Никто кроме большевиков не мог оседлать эту анархию. Нам помогли, когда поняли, что если все оставить так, как есть, то через год-два полыхнет вся восточная Европа, а после докатится и до Запада. Россия слишком большая и нестандартная в своем поведении, она не вписывается ни в какую социальную модель, для неё экспериментом является любая общественная формация, кроме монархии.
- Вы имеете в виду автократию или тиранию?
- Я имею в виду Россию, - ответил Сталин.
- Но почему она не занимается своими делами внутри себя самой? Она настолько огромна, что сможет прокормить весь земной шар, либо дать кров для десятков миллионов людей.
- Для этой страны нужен постоянный скачок, движение к первичному хаосу, при постоянном диктате власти, - а другого мужик и не знает, - для народа нужна самостийная цель к перевороту. Миллионы охотно погибнут ради этого.
- То есть вы считаете, что в России вечен некий исторический надрыв, после которого все приходит на круги своя?
- Увы, но без серьезной поддержки партии и власти, кроме хрена на этой земле ничего само не вырастит.
Ф. улыбнулся.
- СССР подписал договор не ненападении с Германией. На чьей вы стороне?
- А кому это может повредить? Англии и Франции? Только благодаря потворствованию этих стран Гитлер развязывает крупномасштабную войну на европейском континенте. Мы не поддерживаем его политику, как и политику его оппонентов. Для нас очень важен каждый год мирной жизни.
Ф. взял смелость прервать его.
- Но согласно общеизвестной стратегии СССР предполагает вести наступательную войну на территории противника. Вы собираетесь начать собственную победоносную войну, когда наберете силу?
Сталин с иронией посмотрел на Ф.
- Армия на то и нужна, чтобы защищать интересы трудящихся и всего народа. Если его интересы совпадут с интересами народа соседней страны, в которой угнетенные классы поднимают знамя борьбы против капиталистов и эксплуататоров, то Красная армия, согласно своему пролетарскому долгу, воспрянет к борьбе против этих самых угнетателей.
Ф. как будто не слушал его речь. Помнится со времен Екатерины II Россию обвиняли в постоянных захватнических войнах, на что царица отвечала в письмах, что сама не в силах воспрепятствовать расширению территории, поскольку этого требуют интересы безопасности исконных территорий и русского народа. Сколько лет прошло, сколько войн свершилось, Россия успела запятнать себя в кровавом революционном терроре и Гражданской войне, лишиться даже права на существования, заразилась большевистской демагогией и ересью классовой борьбы, но в целом осталась той же самой полудикой и великой Россией. Теперь вот этот властелин говорит по сути об одном и том же, о тех же самых землях на Западе, о кровности русского народа и целостности всего славянского мира, пусть даже в большевистском стиле. Все-таки он прав, что для страны «важен каждый год мирной жизни». Для России всегда важен мир, в противном случае, она теряет свое исконное и кровное, после пытается снова завладеть этим, чтобы восстановить внутренний баланс и обрести спокойствие. В спокойствии и умиротворении её настоящее спасение.
- Тогда в чем главная победа этого столкновения масс? Обескровить планету? – с умиротворением в голосе спросил Ф.
- Идея, политическая идея, она выше всего и преобладает над массами и производством.
- Не слишком ли много утилитаризма? Почему так важно что-то производить, проводить насильственную редистрибуцию, не учитывая при этом обывательские, насущные проблемы?
Сталина не смущал тон этого западного журналиста, слепая вера в собственную значимость и решительность преобладала над исключительностью момента.
- Некоторые люди, как и их поступки бывают вредны для государства. Если мы будем слушать всех, кого ни попадя, тогда далеко не уедем. Государство во главе с большевиками взяло на себя роль великого блага, которое всегда заботится о народе, - здесь он поправил самого себя, - о тех, кто хочет жить при коммунизме и отдает себя без остатка на этапах его строительства. В Советском Союзе не культивируются болезненные страсти, как, например, на Западе. Нашим людям чужда жажда наживы, они снимут с себя последнее, лишь бы не видеть, как мучается от холода сосед. Не скажу, что в этом направляющая роль большевиков, это наша ментальность, мировоззрение всех людей, проживающих на территории Советского Союза; большевики лишь взяли на вооружение этот созидательный принцип и всегда руководствуются им в работе.
Ф. казалось, что комната наполнилась электричеством, настолько эти патетические слова искрили лживостью и лицемерием. Но все же в одном он был прав, а именно в ментальности российского человека, гуманистических и созидательных столпах славянской культуры. Некогда один из английских политических исследователей почти в точь-точь повторил прозвучавшую здесь основную мысль. Присоединенные к России народы приобретают больше, нежели теряют. Они сохраняют свою культуру и язык, русское правительство за редким исключением вмешивается в их внутренний уклад. Здесь даже можно сказать о некой самостийности, суверенитете присоединенных народов. Они свободны в развитии внутри славянского мира. Предательство для русского человека главный и непростительный грех, он его никогда не забывает.
- Иосиф Виссарионович, почему не утихают споры об Украине?
- Разве есть недовольные? – тут он улыбнулся. – Это ведь только политический ход. К ней были присоединены исконно русские территории, Ленин наделил её тяжелой промышленностью, отдав под руководство Киева Донбасс и Луганщину. Споры о её суверенитете возникают, когда «украинизированная» национальная политика приходит к своему полному краху. А крах этот неизбежен, поскольку не имеет под собой сколь-нибудь значимой национальной идеи.
Какое будущее за Россией? Сила духовная помогает ей одерживать победы над искушенными порабощением мира, когда сам народ перебивается от отчаяния до панического страха перед будущим. Можно сказать, что они глубоко несчастны от своей участи, но продолжаются упорствовать благодаря глубокому невежеству. Этот народ за тысячу с лишним лет привык жить в рабстве, он лишен крайнего индивидуализма и меркантилизма. От простоты душевной он беден, и даже при возможном улучшении положения, он не знает, как распоряжаться своим богатством и временем, поскольку российский человек свободен только душой. Перед его глазами огромные пространства и тяжелые условия для повседневной работы, он не верит государству, дорожит дружбой и легко впадает в трясину общинных связей, круговой поруки. Эта территория никогда не будет обжита полностью, поскольку не пригодна для жизни, и если можно жить в этой стране, так только вопреки самой жизни.