"Говорящий на незнакомом языке,
молись о даре истолкования"
(1 Кор. 14-13)
Вот и уводят тебя по дороге.
Вниз, через поле, да вверх, через лес.
Косят траву загорелые ноги.
Косы подкосят – взлетишь до небес.
Вес потерять, хоть на час, обретая
Будущей тяжести муку и власть.
Пусть они ищут, в тебе возрастая.
И отрицают, тебе покорясь…
- У тебя пустое послушание.
Андрей ждал, не прибавит ли брат Иона ещё что-нибудь к сказанному.
Но брат Иона стоял над ним, выставив щитом бороду. И в его густо свитом, иссиня-чёрном с проседью щите не было ни единого просвета.
- Пустое, значит… благодарю.
У каждого в обители своё послушание. И только у Андрей не было никакого. Год назад, когда Андрей пришёл, настоятель авва Досифей сказал ему:
- Просто живи.
И он жил. Все что-то делали, сообразно общей потребности и собственному разумению. Кто-то ходил за скотиной: в обители держали корову, двух полковых козочек, трёх овец и барана. Кто-то мастерил нехитрую мебель из бруса, на заказ, и для этого была устроена мастерская, куплены инструменты, и приглашённый финн – плотник и столяр – всю неделю обучал двух монахов премудростям ремесла.
Финн, а точнее сказать, ингерманландец, звался Пётр Людвигович. Как большинство столяров и плотников, мастер отдавал регулярно дань язычеству: сильно чтил богомерзкого, но вездесущего, оного Римскаго и Еллинскаго Бахуса. По причине приверженности, добрый Пётр Людвигович частенько оставался ночевать в одной из пустующих келлий. Пребывание финна-лютеранина в православной обители есть, вообще говоря, нонсенс. Но так, по-видимому, Бог устроивал, чтобы инославный Пётр Людвигович не тащился домой пьяный пешком, за семь вёрст киселя хлебать, везти же его ночью ни у кого охоты не было.
Ложатся монахи, по светским понятиям, рано: часов в семь. Таков монастырский устав. Какой именно в обители устав – Студийский ли, Иерусалимский – этого никто не знал, и сам настоятель, авва Досифей, не знал. Скорее всего, сборный, как у всех: что-то оттуда, что-то отсюда… "До нас жили, и мы так живём", - был ответ на все вопросы.
И вот как-то раз столяр-наставник, будучи упоён с устатку, остался ночевать. Около полуночи, как положено, келлии обходит монах-будильщик и стуком в дверь будит братию: пора в церковь на полунощницу… По ошибке или по рассеянности, поднял он и Петра Людвиговича. Тот встал, оделся, подпоясался. Захватил с собой инструмент. И неровной походкой поспешил в столярку. Темно? Ну, что ж такого. Бывает, что и темно. Человек "в состоянии" всё воспринимает не так, как "на трезвую голову".
Никого в мастерской не обнаружив, Пётр Людвигович, по-прежнему не тушуясь, пошёл на поиски своих учеников.
Тут нужно понять обстановку. Ночная служба, первая в суточном круге, самая тяжёлая. Никто толком ещё не проснулся. Некоторые откровенно спят прямо в церкви. Света мало: экономят. И вдруг распахивается настежь дверь, "Се жених грядет в полунощи", и на пороге возникает некто, топор в руке… Нужно это себе представить, тогда будет понятно, почему столяр-наставник вылетел из обители с первыми лучами восходящего солнца. И потом очень не любил вспоминать своё пребывание в благодати и общение с гражданами в чине ангельском.
А вот брат Никодим, к примеру, писал иконы по благословению. Пока, правда, только местночтимых святых. И под присмотром аввы Досифея. Искусство его не достигло ещё тех высот, где сам Дух водит рукой, и меняет перспективу.
Все работали. Один только Андрей просто жил. Вскоре он начал тяготиться вынужденным бездельем. Страдал от неприкаянности. Заглянув в столярку, мог предложить:
- Давайте, помогу что-нибудь?
Ему неизменно отказывали…
А теперь, на тебе: пустое послушание.
- Кто в жизни той не жил, должен пожить здесь, - как-то туманно изрёк брат Иона.
И, сам огромный, как тот кит, потопал через двор в келлию. Брат Андрей с печалью смотрел ему вослед: вот, монах идёт, видно сразу. Настоящий, без обману. А я?!
Иона был силищи неимоверной. Однажды его и другого монаха настоятель послал в деревню, это километров семь по просёлку. Там на кладбище гроб "начал выходить". А сие признак святости и возможных мощей: не ровён час, был во гробе том предан земле некий, пока никому не известный, святой или угодник! Такая находка сулила заманчивые перспективы обители.
Чтобы всё как следует проверить, авва Досифей и отправил туда монахов. Они отмахали семь километров по жаре и прибыли на место не в лучшем расположении духа. А особенно Иона, который натёр ногу в новых сапогах. Заявившись к указанной могилке, два брата обнаружили, что гроб действительно "выходит": угол ещё крепкого, из хорошей сосны сбитого ящика глядел из земли любопытствующим кротом…
Почему-то это зрелище вызвало у брата Ионы ещё сильнейшее раздражение. Недолго думая, он упёрся ногой в сапоге в этот угол и одним толчком отправил его обратно в землю. Второй брат, зная Иону и его богатырский характер, не сказал ни слова. Многолетняя монашеская привычка – говорить поменьше, а побольше помалкивать – пришлась как нельзя кстати.
Братия отправились в обратный путь. Жара и не думала спадать, а наоборот, окрепла и затрещала, как плохой воск на огне. Размашисто шагая, брат Иона стёр и другую ногу. По прибытии он кратко доложил Досифею: "Усе спят в домовинах, аки агнцы-новобранцы, и до Страшного Суда не поднимутся!" – после чего похромал в келлию, отдыхать…
На следующий день звонят настоятелю (он один в обители имел мобильник), и взволнованный голос докладывает, что чудеса продолжаются и на кладбище уже "вышли" два гроба, вместо одного. Авва слушал и закипал: "Ну, Иона… Я тебе устрою! Как человека попросил ведь!".
- Вы их там закапывайте поглубже, что ли, - дал он совет звонившему и, раздосадованный, ткнул в кнопку "Отбой".
А дело было простое. Хоронят тесно, почти впритык. Брат Иона, затолкав обратно один гроб, тем же часом выпихнул наружу угол другого, соседнего. И получилось новое "чудо". Когда "чудесные" подробности сделались известны Досифею, авва определил "чудотворцу" на целую неделю "сухоядение" (хлеб и вода). Для богатырской натуры китожителя наказание более чем суровое. Но Иона перенёс его с истинно монашеским, непоколебимым спокойствием: виноват – так уж виноват…
Больше всех сокрушался о несостоявшемся обретении святых мощей отец келарь. Он-то и сподвигнул отца настоятеля отправить экспедицию в составе брата Ионы и сподвижника.
- Эх, жаль, какое чудо потеряли, - сокрушался отец келарь, от расстройства всплескивая руками, - эх, обители убыток…
Человек практического склада, он уже подсчитал и распределил по статьям будущий доход.
Отец келарь был в обители фигурой значительной, но желал свою значительность преумножить за счёт экономических промыслов. В пример он всегда ставил Залесский монастырь, где экономом был его старый школьный приятель:
- Вот у залесских дело поставлено! Там братия пекутся. А у нас…
И сокрушённо разводил руками. Был он мал ростом, но весьма округл, и колобком катался по своим путям. Лицо тоже круглое, волосы редкие, чёрные. Приплюснутый нос, широкие скулы – внешностью, ни дать, ни взять, бурят или японец! Сходство дополняли выдающиеся передние зубы: плотные, жёлтые, два сверху и два внизу, они торчали, как самурайские мечи.
Всё это придавало отцу келарю, вообще мирному человеку и рачительному хозяину, вид угрожающий и свирепый.
- Ты, брат Павел, вот что… когда богомольцы приходят, ты уж куда-нибудь сокройся, не отсвечивай, - как-то сказал ему Досифей, - а то они пугаются…
Отец келарь обиделся…
Раз он взял Андрея с собой в Залесский монастырь. Чужая обитель поразила никогда не бывавшего в больших монастырях послушника своим многолюдием, великолепием и безразличием. В церкви, что возвышалась в самом центре просторного двора, куда заглянул Андрей, шла бойкая торговля свечами, образками, книгами. Разумеется, это всё, как и многое другое, не "продавалось", а шло в обмен на "пожертвования". Прейскурант висел на видном месте. Большой лист плотной бумаги. На нём от руки выведены цифры, как-то: свеча – 15, 20, 25, 30, 50, 70 рублей; крещение в общей чаше – 600 рублей, крещение в индивидуальной чаше – 1 500 рублей… и так далее, и тому подобное. Андрей дивился, читая эту роспись коммерчески обоснованной "филантропии". Некоторые цифры уже были исправлены ручкой, и вряд ли в сторону понижения: падение национальной валюты отозвалось и на величинах "пожертвований"…
Само собой, никакого кассового аппарата. Да никто их и не спрашивает, чеки. "Вот так бизнес, - поразился Андрей. – Хоть у нас, слава Богу, этого нет! А тут, видать, не стесняются. Да и кого им бояться? Налоговая и носу не сунет, полиция – тоже…".
В сторонке под стеклом он обнаружил выложенные рядком бутылки с церковным вином – кагором. Винный припас также шёл за "пожертвования". Как ни вертел Андрей головой, но лицензии на продажу алкогольной продукции так и не увидел. Это окончательно добило его.
На обратном пути, не вытерпев, он спросил отца келаря, как же следует понимать всё увиденное?
Эконом, пока Андрей попусту удивлялся, успел сделать все дела и немного посидел с "коллегой" и школьным товарищем за бутылочкой кое-чего покрепче кагора. И сейчас тёзка святого апостола, автора вдохновенного гимна любви, пребывал в превосходнейшем настроении. Вопрос Андрея не заставил Павла задуматься ни на секунду:
- Люди живут! И нам бы так! А всё потому, что схиигумен Константин о братии пеклив. А наш всё только строчит чего-то. От этого на столе не прибавится ничего, кроме бумаги испорченной. А торговли нет никакой, - вспомнил он. – Сам видел небось, всё за пожертвования. От чистого сердца. И никакого принуждения.
Он улыбнулся коньяком и самурайскими мечами.
- А по-моему, так это и есть принуждение и вымогательство, - гнул своё Андрей. – Ведь бесплатно – не дают? Значит, приходится "жертвовать". И что с того, что на ценнике слово "пожертвование"? Всё же понятно. На дураков рассчитано.
- Дураки вопросы задают дурацкие, - отрезал отец келарь. – А это как раз для умных. Чего разгуделся? Вот я скажу отцу настоятелю, пускай он тебе личное правило увеличит, а то что-то дерзок стал не по месту!
Андрей вздохнул:
- У меня нет личного правила.
Отец келарь обрадовался:
- Вот и гудишь! Аки кампан... Он тоже пустой, и гремит от языка. А была бы голова занята, так и не суетился бы попусту.
"Пустое послушание", - вспомнилось Андрею…
Больше они с отцом келарем не ездили в Залесский монастырь.
Откуда-то сверху послышалось металлическое туканье: тук, тук… тук, тук. Задрав голову, Андрей нашёл и "стукача": вон он, ворон… На крест уселся и долбит клювом. Увидав, что смотрят на него, ворон повернул голову. Некоторое время птица и человек смотрели друг на друга. Потом небесный житель с удвоенной силой застучал клювом…
- Собьёт, гад, всю позолоту, - услышал Андрей голос келейника аввы Досифея – брата Василия. – Ну, она, конечно, фальшивая, позолота. Как и вся слава святой Церкви, равноапостольной.
Брат Андрей нимало не удивился услышанному. Это давно было известно, что келейник в Бога не верит. "У меня Васька в Бога не верует", - подтверждал в разговоре и сам настоятель, авва Досифей.
На вопросы, зачем же он держит при себе неверующего монаха, Досифей отвечал так:
- Ду ю спик инглиш? А у него красный диплом. Поедем в Англию на конференцию, без Васьки, как без рук.
- Слышно, уходишь от нас? – прошелестел келейный атеист в своей особой, подзуживающей манере (когда-то он знатно "троллил" в интернетах). – Не того мы ждали от лучших представителей либеральной интеллигенции.
Васька воинственно сверкнул очками. Маленький, взъерошенный. Ну, тролль. Андрей бился с ним на форумах, только не знал, кто это… Там все – "быха", "фыва", "dns_77", тому подобное фиглярство, бесовство.
Васька был один из двух насельников, которые с Андреем разговаривали, и он мог разговаривать с ними без затмения в голове.
- Христа искал? – дерзил келейник. – А он не здесь. Вон, сходи за сортир, понюхай выгребную яму! Что сморщился? Пока там не найдёшь – нигде не найдёшь. Ты, Андрюха, лучше ступай к протестантам, народ по тебе: все чистенькие, благоухают, все умные, как тёзка твой Кураев.
Васька любил при случае ругнуть протестантов и дьяка Кураева. Его антипатию к некогда известному популяризатору православия разделял брат Иона, щитобородый китожитель.
Иона был второй, с кем имел здесь общение пустопослушник Андрей.
Однажды Андрей насмелился и спросил настоятеля: правда ли, что его келейник – атеист? Тот рассмеялся:
- Кто, Васька? Он сомневается. А сомневающийся, может, к Господу ближе, чем иной верующий. Сомнения – мука. А вера иначе, как через муки, не придёт. Сказано же, Господу дороже один раскаявшийся грешник, чем десять праведников, вроде нас с тобой! Верить – это что… Бесы тоже веруют. И, как метко подметил Иоанн, трепещут. Но они просто боятся, и всё. Сущности сильные, почти совершенные, но – бездуховные. Им не дано сомневаться. Они уже знают всё, что им дано, и не больше, не меньше. А человек – это духовное. Образ и подобие. Вот, мы здесь. Один так, другой этак… выгнут, всяк в свою сторону. Но каждый у каждого что-то берёт. И так возрастаем единым телом, все вместе. В том и состоит задача монастыря, монашеского делания.
- В чём?
- Собрать человека, - просто, спокойно ответил настоятель. – Из осколков, ошмётков этих ненужных – собрать. Цельного.
- Идеального человека?
- Идеальный человек невозможен. Идеальный один: Господь Иисус Христос. Полностью Бог и полностью человек. А мы… так, подвизаемся. В меру сил своих скромных. Знаешь, это тема моего выступления. Я много думал об этом, - Досифей оживился, словно не замечая скепсиса своего единственного слушателя. – Бог – один? Один. Значит, и человек – один. Но он фрагментирован, разбросан, он не мотивирован одной целью.
- Цель – стать одинаковыми? – усмехнулся Андрей. – Проходили уже…
- Цель – стать человеком. От каждого по возможности – и будет один.
- Я не смог. Я не понимаю.
Настоятель внимательно и не без сочувствия вгляделся в лицо стоящего перед ним будущего человека.
- Ты не вместил. Не захотел. А жаль! Я что-то почувствовал в тебе такое… необычное. Думал, будем вместе. И языки знаешь... Но ты остался при себе. Жаль.
- А они? Они вместили?
- Они только здесь и возможны, - опять просто, сказал авва. – Им там не прожить. Только здесь.
"Неглупый мужик Досифей, - думал Андрей, выходя. – Неужели сам не видит, что всё совсем не так? Или это я не вижу чего-то, самого важного?".
Озерскую обитель основал купец второй гильдии Афанасий Мухин в девятнадцатом столетии. Видать, наворовался купчина, вот под конец земной юдоли совесть и прошибла. Или мук пекельных испугался. В первое время, сказывают, Афоня и сам подвизался на строительстве, даже таскал брёвна. Но поутих быстро. И заканчивали, уже без него, мужики из окрестных деревень.
К тому времени, когда происходили описанные события, Озерская обитель переживала не лучшие времена, и вид являла не самый вдохновляющий. Деревянная ограда частью сгнила, частью покосилась. Деревянная же шатровая церковь, однажды пережившая пожар и потом отстроенная заново, имела оконца из слюды, что в наших краях не редкость. Краска выцвела, осыпалась и отваливалась целыми кусками. Келлии для насельников, трапезная с поварней, скотный двор в стороне, баня, амбар и столярная мастерская – вот и все строения, большинство которых тоже требовали ремонта.
Обитель была приписана к Залесскому монастырю. Оттуда в своё время доставили церковную утварь, антиминс, евангелие, хоругви, иконы, ризы – всё, что потребно для служения. Царские врата, взамен сгоревших, прибыли из сначала выведенной за штат, а потом и вовсе упразднённой Успенской обители. Оттуда же перешли и некоторые братья, например – китожитель Иона.
Авва Досифей поднимал вопрос о придании Озерской обители полной самостоятельности. Однако епархиальное начальство сочло за благо оставить ходатайство без действия.
Братии здесь было 28 человек, да игумен двадцать девятый. По нашим северным местам – немало. Попадались и занозистые типы.
Двух таких Андрей сподобился повстречать в первый же день, едва только вышел от Досифея. Они пребывали в праздности, два здоровых молодца, чем-то неуловимым напомнивших Андрею бурсаков старых времён, с таким блеском описанных Помяловским. Оба в таких же подрясниках и камилавках, как и он, но только добротных, целых. Андрею же отец келарь выдал поношенные, и даже с заплатой. Точь-в-точь старшина в армии, который первым делом отобрал у вновь прибывших из "учебки" их новенькие "хэбушки", взамен же снабдил старыми, видавшими виды "подменками", в которых ходят на работы. На вопросы отвечал:
- У вас всё равно "деды" отберут.
Подойдя к "дедам", Андрей поздоровался. Впрочем, сочтя такое светское приветствие недостаточным, он зачем-то ещё и перекрестился.
Монахи взирали на неофита с иронией. Один молвил, после долгой паузы:
- Братьям поклон, а не "здрасьте".
Андрей, покраснев, отвесил "братьям" поясной поклон. Те в ответ изобразили движение, оставшись при этом сидеть.
- Кем был на гражданке Никаноровой? – спросил один.
- Что? А, на "гражданке"…
Андрей сказал.
- Учитель. Ну, здесь учителя не приживаются. И ты сбежишь. Учитель учить привык. А у нас учатся. Всю жизнь, - наставил палец монах.
- На своих ошибках, - подсказал тот, что спрашивал о "гражданке" Никаноровой.
Оба заржали, совершенно не по-монашески.
Когда Андрей чуть позже направлялся в трапезную, снова встретил одного из этих. Тот остановил его:
- Постой. Запомни: вошёл – поклон иконе, увидишь. Поклон братии, что справа. Поклон братии, что слева. Запомнил?
- Зачем это?
- Правило. А ты есть хочешь?
- Нет пока.
- И я нет. Иди-ка сюда…
Он завёл Андрея за угол. Сказал, глядя прямо в глаза, раздельно, как на уроке:
- Надо не с бесом бороться, а надо к Богу идти.
- Это как же понимать?
- А так и понимать, что цель объясняет средства. И более того – объясняет, кто ты, и зачем. Вот ты – кто?
Андрей почему-то стал рассказывать о себе, о непонимании, о сомнениях и поисках смысла жизни. Брат ехидно поддакивал. А потом сказал:
- Да. Неисповедимы пути. А я ведь тебя знаю. Ты…
И он назвал без ошибки имя и прежний род занятий собеседника.
- Верно ведь? А я… помнишь вот это: "моэм британский шпион знавал, как сказать, ковроткачество. подводя итог, уравнял жизнь Людишек с ковровым узором. кто понимает?! тот, кто отошёл на бок и взирает оттуда, непривычен и сух, как Гигрометр Прибор Медицинский. сомерсетыч, как сказать, ты неправ! смеется, Бестия, поглаживая у всех. шкловский полярник давал женщине сгущённое молоко в банке. не может открыть Зубом. не белый медведь. так и умер, упорствуя в своём заблуждении. жаль его: на костюмированном балу Он хорош был в наряде вне очереди, когда мы все танцевали на базальтах у острова Маски. ом-па-па, ом-па-па"? И подпись: Никанор. Это я.
- Я в шутку, просто так написал, лет семь назад, - удивился Андрей.
- И про то, как на тебя бесноватый рычал возле храма, помнишь?
Андрею сделалось почему-то неуютно и холодно. Брат Никанор, из небытия возникший самым странным образом, взирал ему в лицо, не мигая.
Хлопнула дверь. Братия стали покидать трапезную.
- Жалко тебя, - сказал Никанор. – Глаза у тебя человеческие. Смотришь, как человек смотреть должен. Не был ты на гражданке Никаноровой. Не жил. И здесь тебе не жизнь. Вроде и умный ты, и светлый в меру. Но пустой. Значит, идти тебе, Андрейка, моим путём.
- Каким же?
- Добровольно…
Сказал и, будто и не было разговора, зашагал прочь. Андрей непонимающе потирал рукой лоб: что это?
Брата Никанора он больше не видел. На расспросы монахи пожимали плечами, отворачивались. Пропал бесследно и тот второй, что спрашивал Андрея о "гражданке".
- Андрей? Войди!
Он всегда знал, кто за дверью. Ни разу не ошибся. Не иначе, наследие мира. Родимые пятна. В миру Досифей служил старшим следователем прокуратуры и носил погоны майора. В монастырской обители он, можно сказать, сделал карьеру: согласно петровской "Табели о рангах", игумен был равен полковнику…
Сейчас авва писал что-то. Когда вошёл Андрей, он отложил ручку, закрыл общую тетрадь. На столе возвышались штабелем несколько объёмистых книг в твёрдых переплётах. Некоторые книги назывались по-английски. "Готовится к конференции. Пишет выступление", - догадался Андрей.
Он остановился на пороге. Досифей ждал, не подойдёт ли Андрей к нему под благословение. Не подошёл. Настоятель вздохнул…
- Решил твёрдо? Потом жалеть не будешь?
- Нет, я… твёрдо.
Помолчали. Со стены смотрел на Андрея Спаситель "в Силах".
- А я думал, мы в Англию поедем с тобой, на конференцию. Переводчик нужен.
- Это – Василий.
- Васька, да. Ну, что, Андрей. Иди, попрощайся.
- У меня нет здесь друзей.
- Друзей нет у нас и там, - сказал настоятель. – Как знаешь... Ступай.
Он опять раскрыл общую тетрадку.
- А чин? – спросил Андрей.
- Какой ещё чин?
- Ну… я не знаю, - Андрей помялся, - как это делается…
- Да никак. Пришёл, ушёл. Как в жизни. Иди. Занят я. Через неделю ехать, а у меня ещё конь не валялся.
Настоятель погрузился в работу, и Андрея не стало. Шевельнув бровями, он вышел…
У себя в тесной келлии, пока собирал немногое имение, он думал о той встрече, которая сейчас уводила его из монастыря. Да, именно. Он опустил руки и какое-то время, минуту, больше, стоял без движения. Возобновляя работу, подумал с удивлением: наверное, лицо у меня сейчас, как у Досифея за книгой. Усталое, нездешнее. Немного раздражённое: на мысль, что не поддаётся, как ни лови; на свою неспособность поймать её и приручить.
Это случилось несколько дней назад. Приехали богомольцы из города, полный автобус, в основном женщины. Среди них была она. Встретились у ворот, совершенно случайно. Что-то почудилось знакомое – в очертаниях фигуры, походке, манере держать голову и грудь. Что-то встревожило, задело… а что, не понять.
Андрей нарочно дождался, когда они будут уходить, и подошёл к ней:
- Простите, вы меня не узнаёте?
Открыв рот, она смотрела на него…
- Меня зовут Андрей. А вас…
- Нет, - она стала огибать его, стоящего на пути.
- Оля, - позвали из автобуса.
- Извините…
Она побежала, неожиданно легко, прытко, куда позвали. Сейчас он окончательно узнал её. Она вошла в автобус, села к окну, автобус тронулся, она повернула голову – лицо за стеклом было туманным и надменным.
А тогда женщина держала в руке пригубленный бокал. Она смеялась. Случайный собеседник. Поклонник? Просто случайность. Чудной незнакомец, он вынырнул из многоцветной пены карнавала. В любом карнавале есть маска, с которой не танцуют.
- Поймите, Вы должны выйти замуж. Вы должны беречь себя.
- Простите, но я замужем.
- Это не то.
Она смеялась, клоня бокал. У неё нет морщин у глаз. Губы горят собственным блеском. Она держит грудь, как попутный ветер паруса. Странный парень так пялится на неё, что любопытные от природы змейки пораскрывали маленькие зубастые пасти.
- Вы танцуете? "Белый" танец! Я приглашаю!
- Я хочу помочь.
- Бо-оже, какая скука.
- Оля, с кем ты любезничаешь?
Плотный мужчина, лицом и пластикой актёр, подходил к ней. Основательно, но не фатально пьян.
Андрей выпустил руки, книга выскользнула и в падении схлопнулась, как пустой ларец: дзаннг!
Скользнув пьяным, навыкате, глазом по кавалеру, будто лакуну перепрыгнув, мужчина завладел дамой. Он повёл её обратно в маскарад, спрашивая:
- Что за поц?
- Да ненормальный.
Мужская рука нежно хватала круглые, играющие в тесноте ягодицы любимой, хорошо раскормленной полковой козочки.
- Ну, Коля… перестань. Давай дома.
"Увёл Офелию… жизни жар", - с привычной лёгкостью исказил цитату Андрей.
Часа два спустя он стоял на автобусной остановке. Подъехал автобус. Андрей сел на второе сиденье слева. Дорожную сумку поставил на колени.
Мужик впереди обернулся:
- Не из святой обители?
Он щедро поделился мученическим винцом. Андрей кивнул:
- Был там.
- Ну и как?
- Что?
- Как оно?
- Как и везде, - Андрей пожал плечами, поправил съехавшую сумку. – Наверное…
В приоткрытое окно задувал встречный ветерок. А в обители ветра почти не бывает: тесно, скученно, негде развернуться…
Он нашёл Ольгу. Они прожили вместе три года, 8 месяцев и 23 дня. Потом Андрей вдруг пропал. Это случилось летом, в конце июля. Тело нашли рядом с телевышкой. Он оставил записку: "Господь ведёт человека, куда ему хочется, но не так, как хочется. А меня по жизни ворон ведёт. Не хочу…". Записку никто не понял.
Причиной смерти признали самоубийство. Дело замяли. Такие случаи бывали и раньше. До Андрея, года четыре назад, и тоже летом, с телевышки бросился и разбился некий мужчина. Он кричал, что его преследуют бесы. По-видимому, был психически нездоров.
Ольга вышла замуж за известного в прошлом журналиста Андрея Воронского. Вскоре у них родился сын. В честь Андреев, второго и первого, мальчика тоже назвали Андреем. Впоследствии он примет постриг в Залесском монастыре с именем Онуфрий.
Озерская пустынь к тому времени уже не существовала.
От автора.
Всё рассказанное следует считать художественным вымыслом, плодом авторского воображения. Любые совпадения случайны. Имена выдуманы. Люди не существуют.
2015.