"- Вы читаете?, - спросил невнятно разодетый во что попало старик у случайного попутчика, подсаживаясь к нему рядом на единственное свободное место в третьем вагоне.
- Да, это так, - отвечал тот, слегка посмеиваясь.
- Но теперь все едят морских ежей. - несколько раздражённо молвил первый.
- Вы можете считать меня старомодным, но, по-моему, это скучно. Я имею в виду, что есть ежей скучно, а не считать меня старомодным.
- Согласен, однако, говорят, что они сладкие.
- Чушь. Я пробовал. Это не так.
- В том случае, если Вы сами станете их добывать. Готовые же, если купить в известной монопольной сети - сладкие.
- Я купил как-то: они были подслащённые, это верно. Но есть их разрешалось только стоя на одной ноге, приплясывая, и то - не целиком.
- Допустим, но хлопать-то Вам хлопали?
- Там все друг другу хлопают. Это бессмысленно. Вообще говоря, я до сих пор не понимаю, каким образом чтение смогли заменить ежами.
- Сколько Вам лет? Двадцать пять? Тридцать? Странно от Вас это слышать.
- Извините, мне смешно. (встаёт и уходит куда-то)"
На этом Кшиштоф Штрейкбрехер окончил свою очередную книгу. "Вот заживу-то теперь", - подумал он и потёр ступнями друг о дружку.
Обстановка была грандиозной: Кшиштоф сидел в маленьком дворике где-то на Фонтанке и пил морс. Убрав свой блокнот для сочинений в сумку, он привстал, потянулся, сел обратно, а затем снова поднялся и, довольный, пошёл гулять. По пути он встретил своего знакомого. Знакомый был известным в своих кругах полиглотом и потому его мало кто понимал. К тому же тот никогда не запоминал имён. Звали его Григорий.
- Привет, Григорий, - слегка покачиваясь, здоровался Кшишфтоф.
- Привет.
- Меня зовут Кшиштоф Штрейкбрехер.
- Будь здоров.
- У меня есть и отчество.
- Мне кажется, ты важничаешь.
- А вот и нет.
- Твоё мнение для меня многое значит.
- В таком случае послушай: я считаю, что "брют" говорить неправильно. Верно - "брю". Таков французский язык, здесь ничего нельзя изменить.
- C'est vrai, malheureusement ou heureusement. Это как с кофе Жардан, который все произносят, как "Жардин".
- Всё верно, ты меня понял. До свидания.
Григорий посмотрел на него умудрённо и ушёл, не попрощавшись. Как бы по-английски что ли.
Кшиштоф отправился ближе к Неве, потому что там свежо и панорама интересная открывается. Один вопрос не давал ему покоя. Известно, что космонавт на орбите испытывает постоянное ощущение падения. Разумеется, это связано с тем, что он постоянно падает с некоторым ускорением g, но имея необходимую скорость, касательную к орбите, остаётся на ней. Также известно, что существует пять L-точек либерации (т.н. точек Лагранжа), например, для системы Земля-Солнце. В этих точках гравитационные силы Земли уравновешивают гравитационные силы Солнца. Иными словами, суммарный вектор силы тяжести тела, помещённого в одну из таких точек, будет равен нулю. Выходит, что космонавт, попавший туда, будет просто зависать на одном месте (хотя и неустойчиво).
Кшиштоф ел яблоко и размышлял: "Что на орбите, что в L-точке космонавт будет пребывать в невесомости. Однако в первом случае тот испытывает силу тяжести, а во втором - нет. Есть ли для него физиологическая разница в ощущениях? При старте ракеты и до выхода на орбиту космонавт испытывает перегрузку, связанную с увеличением его веса. Силы инерции приумножают его давление на кресло. Космонавту тяжело, он натренирован, но ему душно, виски давит. А на орбите он в невесомости и ему совсем не так. Даже проще, чем на Земле, пожалуй. Комфортно читать книги, скажем, ничего не затекает, а вот зубы чистить - неудобно, пасту съедать надо, куда ж её выплюнешь при таких-то условиях. Чувствует ли он то ускорение, с которым он падает за горизонт? Если нет, то почувствует ли он хотя бы его отсутствие, когда окажется в L-точке?"
Кшиштоф посмотрел на звёзды, но не увидел их, потому что дело было днём. Это отвлекло его от мыслей о невесомости, и тогда он подумал вот о чём:
"Столько много книг написано, интересно, а каковы из себя авторы? Я же ни с кем не знаком лично. Они, наверное, все тонкие психологи. В тех вымышленных мирах, которые писатели создают в своих произведениях, они, по сути, Боги. Не потому что решают судьбы, а хотя бы потому, что приписывают своим героям различные характеры: этот вспыльчив, а тот - стеснителен, эта хороша собой, но дурна в быту, те такие-то, а другие, нет, они ещё какие-то. И вот кто-то с кем-то встречается, и в неких обстоятельствах они образуют сюжет. А автор комментирует, почему, что и как. Да ведь если все эти писаки так хорошо разбираются в людях, то в жизни они должны не иметь никаких недостатков! Но я о таких писателях никогда не слышал. То дурка, то алкоголизм, а то и вообще со всех сторон неприятная личность. Значит, либо эти писатели двуличны, либо их литература грубо несовершенна".
Без особого намерения, Кшиштоф оказался на Витебском вокзале. "Поеду-ка я в Павловск", - решил ни с того ни с сего Кшиштоф. Взял билет и проследовал к поезду.
Электричка была переполнена галдящим простонародьем. Дойдя до третьего вагона Кшиштоф сел на одно из двух последних свободных мест. Дальше идти поленился, наверное.
Напротив него сидела мерзкая личность и ела морского ежа. Кшиштофу стало грустно. "Интересно получается. Типичная разница между рекурсией и циклом: мой рассказ цикличен, а жизнь рекурсивна", - думал Кшиштоф, то и дело посмеиваясь, про себя. И про рассказ. Поезд тронулся, а к скамейке, на которой Кшиштоф сидел, кто-то подошёл.
- Вы читаете?, - спросил невнятно разодетый во что попало старик.
Кшиштоф Штрейкбрехер, 2015 год.