Тому назад одно мгновенье. гл. 7

Людмила Волкова
                7

                Наконец-то запоздалая зима вспомнила о своем предназначенье –  пошла играть мускулами, то есть морозами, под аккомпанемент снежной метели, разгоняя редких прохожих под крыши домов. А в квартире Александры Адамовны было уютно и тепло. Чужие запахи испарились,  и если бы не стопка  общих тетрадок на столике возле кресла, она бы чувствовала себя полной хозяйкой. Однако образ Маши все время  был рядом с нею, старухой, словно жили они в разные эпохи,  но ее ровесница чудом осталась девочкой восемнадцати лет…
                После завтрака  Александра Адамовна устроилась в полюбившемся кресле – читать дневник, да только телефонные звонки не давали сосредоточиться. Аська с мужем, внучка Варя со своим Сережей, все  хотели знать, хорошо ли спала она, что ела на завтрак, не забыла ли выпить таблетки, и вообще – как себя чувствует сейчас.
                – Вот лицемеры, – ехидно усмехнулась  Александра Адамовна, – просто хотите убедиться, что старуха еще жива, при трезвом уме и не забыла написать  завещание. А дудки вам!  Не будет его. Как помру – делите мое добро и квартиру как положено!
                Сказала – и в который раз запретила себе  думать вслух:
                –Что это со мной?!
                Одна Любаша не стала кривить душой и с первой секунды включила  репортаж о своих хворях и неприятностях.
                – Держись! – посоветовала ей Александра Адамовна, слушая сей доклад с телефонной трубкой  на приличном расстоянии от своего уха. Она в это время искала место в дневнике, на котором остановилась.– Я сейчас  прилягу отдыхать, Любаша, так что не звони часика… три.
                И выдернула шнур из розетки, открыла дневник,..
                «12 декабря.
                Событий много, всего не опишешь. А еще больше недодуманных мыслей. Иногда мне кажется, что я слышу их шевеление в мозгах. Им тесно! Ведь нет рядом человека, которому можно отдать половину, как это было с Илюшей! Не просто освободиться от лишнего, а обсудить, привести в порядок, что-то отбросить, а что-то – чужое, на грани с гениальным, – «присвоить», отбросив кавычки»!
                Александра Адамовна даже бросила дневник на колени – была потрясена. Да, потрясена, хотя не было в ее жизни  никого, кто бы мог вызвать подобное состояние!  Ее не задевали мудрые мысли даже тех, кого человечество зачислило в гении! На то они и гении, чтобы  быть умнее всех остальных!
                Она признавала талант за некоторыми преподавателями филфака, считала неглупыми и приближенных к ней однокурсниц, но никто из них не мог бы произнести вслух такой пассаж о присвоении «раскавыченных» мыслей!
                – Умная ты, зараза, – восхитилась Александра Адамовна, наверное – впервые в жизни. – И как излагаешь! Точно у кого-то содрала! Но нет… ее стиль, ее!
                «В колхозе я раздружилась с Любочкой. Скучная она особа. Я вообще-то по натуре человек верный, так просто не бросаю людей, даже когда хочется. Мне все время кажется, что это подло –  отвернуться от человека, который к тебе привязался.  А Любочка, похоже,  выбрала меня своим поводырем. Я не люблю руководить и давать советы, и когда мною командуют, тоже не люблю. И советы навязанные плохо воспринимаю. Не потому, что считаю себя всех умнее, а потому, что нельзя повторить чужой опыт».
                Александра Адамовна снова задумалась, отложив дневник: «И я такая. Но я в ее возрасте этим эпатировала, да! И гордилась. А эта Маша вела себя как партизанка, которой нужно было оставаться незаметной».
                Она пожала плечами и открыла дневник.
                «Ладно, теперь о конкретном. Тетя Лида  просит меня вернуться домой, словно забыла, как легко отпустила!
                –  Иметь свой дом и спать  в казарме! Что скажут мои, с кафедры, когда узнают? Что захотела стать самостоятельной и свободной от моего опекунства?
                Здесь нужно бы пояснить будущим детям или тем, кто сунет нос в мои откровения,  почему я действительно ушла из тетиного дома в общагу.
                Дом считаю нашим, общим, здесь даже мама до сих пор прописана, чтобы было куда возвращаться после демобилизации  ее мужа.
                Но тетя Лида уверена, что им дадут квартиру получше,  как семье  офицера. Я  тоже когда-нибудь выйду замуж, а она останется.
                – Я хочу умереть в родных стенах, но в компании с мужем, – сказала однажды, когда я училась в третьем классе.
                За эти годы, что я росла  рядышком с тетей, ставшей мамой номер два, мне стало ясно: замуж – это не тетина мечта, а ее твердая цель. И тетя не мечтатель, а целеустремленный советский человек женского полу, который настроен  на победу. И тетечка всех подруг и знакомых  нацелила на поиски подходящего супруга. Правда, задача осложнилась высокими требованиями к будущему кандидату в мужья:
                – Мне не нужны штаны. Мне нужен умный, самостоятельный, рукастый, с чувством юмора, то есть веселый, и обязательно симпатичный. Не скупердяй какой-нибудь или нахлебник, а щедрый, и чтобы мною командовал. Надоело быть мужиком в юбке.
                Она не хотела замечать, что все мужчины, даже с дефектами, уже давно пристроены, потому что нарасхват. В том числе инвалиды ВОВ.
                Какое же безграничное обаяние у моей тетушки, если  все ее подруги тоже одиноки, но почему-то кинулись на поиски жениха для нее!
                А тетя ведет свою охоту в одиночку. Под девизом наперевес: «Кто ищет, тот найдет». У нее на все случаи жизни  припасены народные афоризмы.
                Ищет тетя в культурных центрах, пояснив мне:
                – Чтобы не попасть на какого-то кугута.
                Она ходит в филармонию, на концерты столичных гастролеров – пианистов и скрипачей, во Дворец студентов на студенческие вечера, хотя там сплошь молодежь, и ловить некого. О чем я и сказала.
                – А преподаватели наших вузов, Марусечка? Они что – не ходят туда? Старичье не ходит, знаю, но мои ровесники… – отвергла она мои сомнения.
                Она  посещает даже театр русской драмы имени Горького, где прямо страдает, так ей не нравится актерская игра.
                – Как они завывают, Машка, это ужас! Они же не играют, а декламируют!
                – А ты не ходи.
                Мне было тринадцать лет, когда я услышала от нее признание:
                – Понимаешь, Машенция, я хочу не просто  замуж, а по любви. В юности прозевала из-за войны, а сейчас …Любви хочу! Мне ведь только сорок лет!
                А я, дурочка, изумилась:
 «Ей «только» или «аж» сорок лет»? Она считает себя молодой? Вот это да-а-а»!
                Я-то думала, что она старушка, хоть и симпатичная. Чем-то похожа на артистку кино – Валентину Серову: вся такая беленькая, в светлых кудряшках,  только губы подкачали, не бантиком, а слишком полные, как у нас с мамой. Зато когда смеется – ямочки прыгают на щеках. О таких ямочках и я мечтала, как все девочки в нашем классе. Но ведь ямочки не нарисуешь, как брови, например!
                Жаль, что голос у  тети Лиды подкачал. Такой громкий, звучный, в оперном театре таким петь! Меццо-сопрано. Вернее – сплошное меццо без сопрано. Говорит в кухне, а во дворе слышно. Я всегда, когда гуляла там, знала, в комнате тетя или  на кухне – обед готовит.
                И темперамент у нее «громкий». Она вроде бы – не одна женщина, а сразу много, и все разные. Ей  как раз и нужно бы  в театре работать, а не на тихой кафедре.  Не потому, что она все время врет или лицемерит, а потому, что годится исполнять все роли одновременно»…
                Александра Адамовна опять  тетрадь прикрыла,  так ее поразила запись. «Да эта Машка…психолог! Взрослый не додумается до таких характеристик!» – подумала с улыбкой.
                «В общем, после многолетних поисков девиз «Кто ищет…» сработал. После трех неудачных попыток  тетя Лида нашла почти похожего  на свой идеал. До него в нашей квартире побывали в гостях приведенные подругами «жертвы неудачного предыдущего брака». Все они были с крупными изъянами, и я слышала, как потом тетя Лида выговаривала подругам, отведя их на кухонный балкон:
                – И ты этого урода считаешь симпатичным, Олька? Как ты могла?
                Или:
                – Зоя, я тебя не узнаю! Ты такая у нас нравственная, а привела откровенного бабника, брехуна и даже идиота! Он же не знает, кто такой Бертольд Брехт!
                – И я не знаю, – отбивалась смущенная своим невежеством  подружка Зоя.
                – Это немецкий драматург-антифашист, известный всему миру!
                – Но мой сосед, а   твой будущий жених всего лишь слесарь! Откуда ему знать этого Брехта?!
                – А зачем мне слесарь? Что я буду с ним делать?
                – Зато у тебя будет полный порядок в доме с водопроводом и канализацией, Лида! А пьесы  своего Бертольда Брехта ты ему сама почитаешь!
                Теперь-то я знаю, откуда у моей тетушки сведения о Бертольде Брехте! Она же работает на кафедре зарубежной литературы лаборантом и все время печатает  чьи-то диссертации на машинке. Хитрая она все-таки! Вернее, изворотливая!
                Нового ухажера нашла тетя Лида сама – на концерте приезжего пианиста, в филармонии. Она не стесняется ходить туда в одиночку. Дядечка сидел рядом и пропах одеколоном «Шипр», который тетя Лида не переносит. Она терпела, терпела, а потом соседу шепнула:
                – На концерты так не душатся.
                И стала протискиваться, чтобы уйти на галерку.
                А в антракте он подошел к ней и стал извиняться.
                – Я чуть со стыда не сгорела, Марусечка! – призналась мне тетя вечером. – А он сказал и отошел. И я, как дура, после концерта стала его искать, чтобы…извиниться! А он говорит: «Ничего, вы имеете право». И тут я вижу, что он – ведь тоже один! И не старый! И приятный такой, даже симпатичный! Маруся, он меня позвал в цирк, представляешь? И пообещал не душиться «Шипром»! Понимаешь, он   не мелочный, не злой, он простой! То есть, простой – не жлоб какой-то необразованный, а…
                Общий телефон, который недавно поставили в коридоре, «пробила» тетушка. Днем к телефону почти никто не подходит, потому что некому звонить. То есть, телефоны пока – роскошь, а живут у нас люди совсем не роскошные. Они просто ходят в гости к своим родным и знакомым.  Тете Лиде кажется, что днем ее подслушивают, а ночью все спят. И потому она разговаривает только ночью, забывая о своем оперном голосе.  И вся квартира ее слышит. И я просыпаюсь, если уже легла спать. У всех, конечно,  ушки на макушке, потому что тетя Лида переполнена чужими секретами, а секреты любят все.
                И вот я слышу ночью, это было через три дня после ее второго свидания, как она говорит по телефону обо мне:
                – Да, поступила. Как это – пусть мать заберет за границу? И кому там нужна взрослая девочка? С нею же столько забот, что никакая мать не потянет. Это только мне под силу. Ее и так судьба обидела!
                «Я мешаю ей жить», – подумала я и заплакала. – Я мешаю всем. Я не хочу никому мешать».
                А утром заявила, что хочу пожить в общаге. Хочу  быть самостоятельной! И пусть она мне поможет.
                И вот теперь бедная моя тетя Лида просит меня вернуться. Значит, очередная попытка выйти замуж «потерпела  кряк», как говорит иногда тетушка…
                Не могу сказать, что так уж страдаю в общаге. В комнате нашей шесть человек, и все из  разных  групп и курсов. И у каждого  – своя компания. Другие комнаты живут дружно, одним целым, а у нас так случилось, что каждый сам по себе. Но не ссоримся. Труднее всего ночью, когда кто-нибудь  включает ночную лампу над своим изголовьем и читает. Я не могу спать при свете, но и замечание делать не хочется. Терплю. Хотя считаю это эгоизмом. Я ведь ухожу читать в коридор, если не спится. В торце его, под окном, стоит стул…
                По субботам ночую дома. Тетя Лида  готовится к моему приходу, как к празднику. Наедаюсь от пуза. Потому что бегаю обычно по столовкам или  перебиваюсь чаем с бутербродами. В кухне общаги всегда народ толчется. Нужно очередь занимать за свободной конфоркой.
                Я, конечно, буду рада вернуться домой, но  радость – за счет чужой драмы… Нет, это не для меня.
                И все чаще вспоминаю то время, когда наша коммуналка была в полном составе. И не молчала дверь под номером 2. Не  увозили   в Россию моего Илюшу, не умирала его мама…
                Я помню, как в детстве вставала утром раньше всех и закрывалась в ванной комнате. Включала воду, мылась и пела – во все горло, так меня переполняло блаженство! Я – маленькая, мне только  восемь лет!  Впереди вся жизнь! Нам с Илюшей  еще долго ходить в школу! В одну и ту же! Пусть и в разные классы, он на год меня старше. А летом – пионерский лагерь, в который мама Лида всегда достает две путевки. И мы с Илюшей всем врем, будто мы брат и сестра, а дети такие глупые, что верят. Мы же разные. Он – с черными вьющимися волосами,  у меня каштановые и прямые. У него глаза  карие, большие, у меня поменьше и голубые, У него нос с горбинкой, у меня прямой. Правда, мы оба одинаково худющие.
                – Прямо два прыгучих кузнечика, –  говорила Илюшина мама с такой нежностью, точно и я была ее дочкой.
                Во дворе нас дразнили: «жених и невеста, замесили тесто!».
                У Илюши папа погиб на фронте, как мой. Я в этой квартире родилась, а он с мамой поселился, когда ему было восемь лет. И я почему-то запомнила, как мама сказала тете Лиде:
                – Ты видела новых соседей? Какая-то евреечка с сыном. Не то немая, не то забитая. Опять не повезло с жильцами. Нам бы сюда мужика, чтобы не звать сантехника из жилуправления.
                Мама у меня была деловой и о людях, как я понимаю сейчас, судила по той пользе, которую они могут приносить. Тетя Лида тоже деловая, но она бывает и совсем другой – нерасчетливой до глупости, доверчивой. А людей так любит, что в городе скоро не останется не знакомых ей.
                Еще я помню нашу первую встречу с Илюхой. Он сидел на табуреточке в кухне и наблюдал, как тетя Лида консультирует его «забитую» маму, как пользоваться газовой плитой. Тетя Фира кивала головой, но молчала. Илюша вдруг сполз с табуретки и отвел мамину руку, сказал:
                – Я сам. Иди в комнату, мамочка.
                Меня это «мамочка» сразило! Мальчик, а сюсюкает! «Мамочка!»
                – Детям – нельзя, – строго сказала тетя Лида.
                – Это маме нельзя. Она больна, – по-взрослому серьезно объяснил ребенок  тети Фиры.
                – А-а, – ответила тетя Лида. – Тогда смотри!
                – Я уже все понял. Духовку не трогать. Иди, мама, ложись.
                А через два дня я слышала, как рыдает тетя Лида, рассказывая маме жуткую историю этой семьи. Плакала она на балконе в кухне, и думаю, что слышали все кому не лень.
                Об этом напишу завтра. Сегодня как-то не хочется душу себе травить. Скажу только, что закрытая дверь в комнату Илюши меня убивает. Я скучаю по нему! Я так скучаю по нему. Одно утешает: тетя Лида убеждена, что он приедет. Опекун устроил его в Суворовское училище. Не представляю себе  Илюшу в военной форме".
                Александра Адамовна даже расстроилась. Она поймала себя на мысли, что все время ждет появления в этом дневнике имени Артема. Илюша ее не интересовал. При чем тут Илюша? И вообще, не многовато ли пишет эта Маша о своей тетке? Пусть это даже интересно?

Продолжение http://www.proza.ru/2015/01/10/1516