Я не хочу рассказывать об этом. Даже теперь, набирая этот текст, то и дело допускаю опечатки, пропускаю буквы или вставляю не те, какие надо. То, о чем я должна рассказать, относится к неприятным воспоминаниям. Об этом тяжело рассказывать. Но раз уж решила, вперед! На самом деле в этой истории есть некая загадка, это странная, очень странная история. Случай в первом классе – так ее можно назвать. Прошло совсем немного времени с первого сентября. Мы еще толком не знали друг друга в классе. Обыкновенные мальчики и девочки – первоклашки. Учительница нам досталась немолодая, она немного косила. Глубоко посаженные в глазных гнездах два недобрых уголька, глядящих в разные стороны. Когда мы с родителями пришли на общее собрание, перед всеми нами, на сцене сидели три учительницы начальных классов. Я рассматривала их. Одна была высокая, молодая, очень красивая с бабеттой (1965 год), в короткой юбке, похожая на актрису. Раньше молодые люди были высокие с крупной костью, но стройные, это так, правда. Другая была полная, очень полная, немолодая, невысокого роста, широкая учительница. По-моему она тяжело дышала, тоже с высокой прической. Третья была средняя во всем – и ростом и комплекцией и возрастом (ближе к пожилому), косая, широколицая. Только бы не к этой попасть, думала я, и лучше не к толстой, хотя она подобрее, наверное. Вот бы к красивой! Но уже тогда, своим семилетним разумом, я знала, что мне суждены трудности в жизни, а стало быть, мучиться мне с этой косой учительницей. Учительница первая моя, полагается априорно любить ея всем сердцем всю жизнь. Ольга Дмитриевна запомнилась тем, что постоянно читала и рассказывала нам про Ленина. Правда мне нравились эти рассказы про его детские шалости – разбитую вазу и нежелание признаваться в этом, про любовь Ильича к детям, про подарки на Новый год сиротам, как он с Надеждой Константиновной ехал в метель и пургу в детский дом, заблудились, по-моему, потом доехали, вот было радости детям! Ильич никогда не обманывает – раз обещал, то приедет! Второе место занимали рассказы Ольги Дмитриевны про ее дочь (дочери было в ту пору 25 лет, как сейчас помню), как они дружат, как дочь относится к своей маме и т.д. Мы любили эти рассказы еще и потому, что урок как таковой, останавливался, заканчивался, будь то математика, русский язык, чтение – не важно. Наступала умиротворенная, полусонная тишина в классе, мы отдыхали по полной. Обожали эти минуты все, даже самые отъявленные мальчишки. Один из них – самый хулиганистый, Сашка, был моим соседом по дому. Он то и стал косвенной причиной моего несчастья. Я любила наряжаться в «длинные платья». Мама, можно я наряжусь в королеву (так это называлось)!? Можно. И начиналось. Я наряжалась перед зеркалом в мамино платье, долго и с упоением. В ход шла какая-нибудь тюль, чаще накидка с бабушкиных подушек. Да, это было похоже на навязчивое состояние, как сказали бы психиатры. Этих моих наряжаний немного боялись все в доме. Я сама вспоминаю с некоторым неприятным чувством эту мою забаву. Наступал момент, и мне просто необходимо было начать наряжаться. Все бы ничего, но об этом знала одна-две подружки, и стало известно во дворе. Я могла отнекиваться, будто это враки. Но однажды вздумалось мне выйти во двор к ребятам наряженной. Был повод – высокий красивый мальчик Вова. Он кстати оценил, ему понравилось. Остальные прыснули. Ну и ладно, зато Вове понравилось. Зашел как-то в классе разговор о чем-то связанным с увлечениями ребят. Кто чем увлекается. Как сейчас помню, Сашка выкрикнул: «Новикова любит наряжаться в королеву!». И тут я слышу, как идущая по проходу с тетрадями Ольга Дмитриевна произносит очень зло: «Королева – собачья морда». Меня как кипятком обдало, я была в шоке. За что?! Как может учительница так сказать про маленькую девочку с беленькими кудряшками и косичками?! Дома я рассказала маме, как назвала меня учительница. Мама пришла в школу к директору. Директор вызвал учительницу. После директора учительница с моей мамой вошли в класс. «Света! Встань. Скажи перед всем классом, зачем ты врешь? Как я могла сказать такое? Ребята, кто слышал, что я так сказала? Никто!», дети дружно сказали: «Нет, не говорила!». « Скажи при всех, при всем классе, что ты наврала маме. Как тебе не стыдно?!». Мама ушла. Когда закончился урок, на перемене я оказалась в углу рекреации. Визжащая и улюлюкающая толпа одноклассников (еще мало знакомых мне, но впереди всех задира-Сашка) окружили меня, загнав в темный угол, тявкали и визжали: «Королева – Собачья Морда! Королева Собачья Морда!» Долго, наверное, весь первый класс меня так и звали одноклассники, и ненавидели, пока вдруг в один прекрасный миг не прекратили. Повзрослели, отметила я про себя. Я до сей поры не знаю, что это было. Однажды, вспоминая эту историю, я вдруг подумала, а может быть я ПРОЧИТАЛА МЫСЛИ учительницы. Потаенные, глубоко спрятанные на время урока мысли настоящей тетки Ольги, жившей в коммуналке и возможно, ведущей не шуточные словесные бои с соседкой. Энергия запертой на время за плотной дверью мысли рванула и проникла в мое сознание. Я услышала, а дети, конечно, нет. Знала об этом только Ольга Дмитриевна и понимала всю меру своей ответственности, ответственности учителя и вместе с тем не очень, видимо хорошего человека, точимого условиями своего быта. Бог всем судья.
Почему я вспомнила об этом? Вот почему. Очередной книгой, прочитанной мною, стала книга нобелевского лауреата Габриэля Гарсиа Маркеса «О любви и прочих бесах». Грозное предупреждение издателей о том, что любое использование материала данной книги, полностью или частично запрещается, ввели меня в некоторый стопор. Можно ли вообще заикаться о том, что ты читал этот роман, а тем более хотя бы два слова сказать о том, о чем он? Однако мне необходимо поделиться на этих страницах своими выводами, дабы предъявить отчет о продвижении начатого мною исследования. В романе речь идет о двенадцатилетней девочке, которую средневековая инквизиция заподозрила в одержимости дьяволом. Так вот, ничего схожего с моей биографией я тут не нашла, только вспомнила вышеизложенную историю из своей детской жизни на первых ступенях лестницы высотного здания социума. Только один странный момент. В романе встречаются только три даты. С первой 29 октября 1949 года начинается роман, с нее началось конкретное действие. Вторая дата 15 сентября. По мнению лекаря, после 15 сентября умрет маркиза (мать девочки). Упомянутая единожды и не подтвержденная развитием событий в романе, дата оставила вопрос. О том, как и когда окончила жизнь маркиза, мы не узнаём. На рассвете 27 апреля Марию Анхелу (девочку) стали готовить к ритуалу экзорцизма. Двадцать девятого мая девочка умерла. Что касается последней даты – то тут вы и сами видите, это дата моего рождения. Я не увлекаюсь нумерологией, просто историческое образование заставляет меня обращать внимание на даты. Возможно, читателю покажется искусственной привязка данных моей биографии к фактам из этой книги. Но упомянутые даты, кроме первой никакой роли в тексте не играют вообще. Они указаны вне всякой видимой задачи, системы, цели. Последняя же дата, написанная прописью, в отличие от двух предыдущих, обозначенных цифрами, и приведенная неожиданно в последнем абзаце романа, дала мне повод положить добытое в копилку моих сокровищ.
На Танином диване, будучи у неё в гостях, я увидала книгу Казимира Малевича «Черный квадрат». На красном переплете в белой раме черный квадрат. Рядом с книгой на пледе лежал мобильник, тоже черный квадрат в обрамлении белого корпуса. Телевизор. Монитор компьютера. Черные квадраты, вобравшие в себя всю философию искусства Казимира Малевича. Футуризм, кубизм, супрематизм в особенности сегодня воспринимаются как предтеча компьютерной графики. И всему этому ровнехонько сто лет. Но я не полезу в искусствоведческие дебри, а буду листать книгу под углом зрения нашей теории. Ну все-то все здесь льет воду на нашу мельницу! Отодвигая футуризм, как пройденный этап, Малевич дает оценку проделанной футуристами работе, определяет его роль. «Если мы возьмем в картине футуристов любую точку, то найдем в ней уходящую или приходящую вещь или заключенное пространство». «Футуристы выдвигают как главное динамику живописной пластики. Но, не уничтожив предметность, достигают только динамики вещей». Малевич главным в футуризме считал скорость, динамику.
Чтобы пройти очередной экран времени, необходимо достичь большой скорости. Эту работу проделывали новаторы искусства и литературы. Простая изобразительность отодвигалась в сторону, как задача она становилась на данном этапе не актуальной, и действовали новые виды искусства, творчество ставило задачу максимального ускорения. Происходил прорыв в новый коридор времени, жизнь проецировалась на новый экран. Малевич и другие, все авангардисты в искусстве и литературе делали эту работу. Здесь искусство смыкалось с прогрессом во всех областях жизни. Оно творило новую жизнь. Потом содеянное запечатлевало уже иное - изображающее искусство.
Говоря об утонченной интеллигенции, Малевич пишет: «Им было жутко и страшно видеть стопу «ХАМА», идущего и ломающего сладко-пряные завитушки Людовиков, разных румяных помпадуров и блудливых Венер с бесчисленными амурчиками.
Так было и до сих пор, еще с экрана современности нельзя очистить весь похотливо-развратный хлам». */Казимир Малевич. Черный квадрат. СПб, 2014, стр. 45/
Экран современности – это то, что мне нужно. Я попросила Татьяну дать мне книгу на недельку.
Почему-то опять пришлось идти и играть эту осточертевшую роль. Сценарий один и тот же: Зал. В зале несколько человек (варианты: несколько молодых нарядных хорошего воспитания приятных женщин и девушек или несколько, не обязательно молодых, отнюдь не брутальных мужчин в рубашках, иные в полосатых футболках «поло»). Появляется новый персонаж (моя роль): немолодая, но привлекательная женщина, в коротком платье, обтягивающем или слегка облегающем хорошую фигуру (но без излишней сексуальности, грудь небольшая, привлекают внимание бедра, не столько объемом, сколько формой, «женственные» бедра). Быстро, на глазах у новой героини (я), образуются пары. Моя героиня присаживается на один из стульев, стоящих в ряд, или на диван, заинтересованно, с некоторым предвкушением смотрит на образовавшиеся и, как по команде, начавшие танцевать пары. Смотрит мельком на право, налево («нет ли поблизости мужчины, желающего потанцевать»), нет, не обнаруживает. Тем временем прибывают и прибывают новые и новые лица, девушки, женщины, молодые люди, мужчины, они соединяются в пары, танцуют. Заканчиваются положенные четыре мелодии, пары обмениваются партнерами. Женщина (моя героиня) сидит. Всё озирается. На неё не смотрит никто. Её как будто здесь нет. Уже полный зал народу. Много пар на танцполе, много сидящих по всем стульям, диванам, в буфетах и барах. То и дело, прямо из середины сидящих или стоящих, прямо из толпы, тот или иной кавалер вызывает на танец ту или иную женщину или девушку. Наша героиня сидит или стоит и только крутит головой. Ужасно неприятная роль. Слава богу, на эту пытку отводится часа два, и я могу уходить. Мне не нравится эта треклятая роль. Недавно кто-то из помощников режиссера или второй сценарист, не знаю, кто, разбавил мой сюжет тем, что в самом начале, когда зал еще почти пуст, меня (то есть эту мою дамочку) приглашает (или она умудряется взглядом привлечь и вынудить себя пригласить) кавалер. Причем сначала поставили неприглядного мелковатого немолодого и неудобного в танце (да просто не очень хорошо танцующего) партнера. То низенького дали, то высоченного. Потом решили ввести хорошего, умелого, настоящего танцора. Одну танду (четыре танца, или три) он танцует со мной. Потом почему-то придумали, что еще раз с ней танцует кто-то, но только один танец из четырех. В общем, чушь какая то. Опять два часа (иногда сбегаю через полтора). И нет конца этим съемкам. Вот еще что: я живу себе, поживаю, вдруг – бац! На съемку! Ничего в этот день не делаю, даже не гуляю, готовлюсь к своей роли. Вечером опять эта нуднятина. Причем, я должна заплатить сама за участие в этой массовке. Хотя может быть у меня главная роль? Это держится в секрете. Плачу от 200 до 500 рублей за два часа съемок, видимо в зависимости от сложности постановочной части, от дороговизны декораций, или нанятого на этот день съемок столичного режиссера. Костюм я сама подбираю из своего гардероба, иногда приходится кое-что прикупать, также туфли, что весьма недешево. Грим, так же за свой счет. Ещё я беру дорогие уроки танца и сценической пластики. ЗАЧЕМ?! Секрет видимо в востребованности моей фактуры и в необходимости такого персонажа . Приглашают часто. Испытывая крайнюю степень недовольства ролью, я все же позволила себе усомниться в необходимости моего участия. Ведь по сценарию меня как бы и нет вовсе, меня просто не замечают категорически! Я устроила себе отпуск, специально не приходила на съемки долго, месяца два-три, а то и больше. И что бы вы думали, когда я осторожно все же появилась, мне радостно кивали то один (одна), то другой (другая) и почти все спрашивали, куда я пропала? Почему меня давно не видно!? Теперь рядом со мной появлялась какая-либо молоденькая хорошенькая особа. Она, такое ангельское личико, садилась и скромно заговаривала со мной, доверительно сообщала, что она пришла сюда в первый раз и очень волнуется. Я (моя героиня) утешает и подбадривает ее. Ту постепенно начинают приглашать. Я подмигиваю девушке, киваю, мол, молодец, прекрасно держишься, все отлично. Робкое создание меж тем входит во вкус (и кавалеры входят во вкус), и благодарно взглядывая в мою сторону, прелестница танцует без отдыху. Я сижу. Потом теряю ее из виду. Приветливая улыбка тает на моем лице, превращаясь в кислую лужицу. Я хорошая актриса, меня снимают в кинофильме. Что еще надо? Главное ВОСТРЕБОВАННОСТЬ. А уж роль – не важно какая, милочка.
НА САМОМ ДЕЛЕ, ЧТО С ЭТИМ ДЕЛАТЬ Я НЕ ЗНАЮ. ЭТА РОЛЬ БОЛЬНО БЪЕТ ПО МОЕМУ ЖЕНСКОМУ САМОЛЮБИЮ И ЛИШАЕТ МЕНЯ ЕСТЕСТВЕННОГО ОБАЯНИЯ.
Переживая, пережевывая последствия своей роли, дома, я взяла в руки книгу, ту, что принесла от Тани. Статья К. Малевича «Супрематизм» в полной мере удовлетворяла моим потребностям обоснования теории экранов во времени. «Супрематизм – определенная система, по которой происходило движение цвета через долгий путь своей культуры… Конструируется система во времени и пространстве, не завися ни от каких эстетических красот, переживаний, настроений, скорее является философской цветовой системой реализации новых достижений моих представлений как познание.
В данный момент путь человека лежит через пространство; супрематизм, семафор цвета – в его бесконечной бездне». Превосходно, заключила я и продолжила чтение.
Я всегда утверждала, что небо синее – это его, как говорится, натуральный цвет. Черное ли ночью, серое днем, оно синее, вернее голубое в своей данности. Но Казимир Малевич утверждает, что «Синий цвет неба побежден супрематической системой, прорван и вошел в белое как истинное реальное представление бесконечности и потому свободен от цветового фона неба. Система твердая, холодная, без улыбки приводится в движение философской мыслью, или в системе движется уже ее реальная сила». Помнится, я выше писала о жидкокристаллическом составе времени и о том, как через этот состав проходит свет и фокусируется и проецирует изображение на следующий экран. Так-так, по- моему, мы об одном и том же с Малевичем думаем (он думал ровно сто лет назад). Только он более твердой представлял субстанцию времени. Черный квадрат – это и есть тот самый экран. Однако, ратуя за удаление целостности вещи из сознания, отказ от изобразительности живописи, Малевич мог нанести удар по моей идеи поиска себя в прошлом, а стало быть, доказательства основного положения моей теории о постоянном воспроизведении прошлого в настоящем. Но, слава Богу, после счастливого стремительного, ускоренного, динамичного, экспрессивного прохождения через тоннель и экран с помощью футуристов и закрепления сублиматической сути вещей на экране с помощью супрематизма, изобразительное искусство вернулась к своей утилитарной задаче – изображать. Однако, основная моя идея о том, что все сущее – есть плод изображения, как такового, в моем понимании «фильм», так как движется, подтверждается утверждением Малевича, что: « Все, что мы видим, возникло из цветовой массы, превращенной в плоскость и объем, и всякая машина, дом, человек, стол – все живописные объемные системы, предназначенные для определенных целей». Все мы – изображения в 3D, короче говоря, как принято называть это сегодня. «Я победил подкладку цветного неба, сорвал и в образовавшийся мешок вложил цвета и завязал узлом. Плывите! Белая свободная бездна, бесконечность перед вами». Вот и спасибо, Казимир Северинович, мне это очень даже пригодилось. В аккурат впакал, как говорила моя бабушка Нина Степановна.
Белый квадрат – это киноэкран времени. «Разбирая холст, мы прежде всего видим в нем окно, через которое обнаруживаем жизнь. Супрематический холст изображает белое пространство, но не синее. Причина ясна – синее не дает реального представления бесконечного». Под «разбирая» имеется в виду «исследуя». Ну и так далее. Я бы воспроизвела здесь все страницы книги с теорией супрематизма Малевича. Но остановлюсь, пожалуй. Одно только добавлю: под углом зрения моей теории понимать сложные построения философии Малевича одно удовольствие. Каждое слово раскрывает механизм воспроизведения вещей во времени. Именно этого мне не хватало, чтобы окончательно утвердиться в своей догадке.
Теперь остается найти ту книгу, где в более полной мере описана моя жизнь в прошлом.
Меня засасывают квадраты Малевича. Я проваливаюсь в бездну черного квадрата, пролетаю сквозь красный с бешеной скоростью и, освобожденная, невесомая врываюсь в белую бесконечность белого квадрата. Мне просторно, в супрематическом пространстве я абсолютно свободна, расслаблена, я здесь дома. Мне не надо напрягаясь искать истину, ставить какие-либо цели, решать задачи, изыскивать резервы и прочее, мне все здесь понятно, просто, естественно…, это – моя среда обитания. «Странная вещь – три квадрата указывают путь, а белый несет белый мир (миростроение), утверждая знак чистоты человеческой творческой жизни» (К. Малевич. «Супрематизм. 34 рисунка»).
И вот еще одна странная идейка: если все мы были, то, все, кто был, есть и сейчас. Следовательно, надо искать и Маяковского и, возможно, Шекспира, и Набокова (здесь у меня уже есть кое-что), и Малевича, и Пушкина. Возникает, таким образом, параллельная задача – среди реально живущих сегодня искать реально живших в прошлом. Ничего – ничего, справимся. Главное, не принять за искомых (нужных нам) псевдо-Маяковских. Подделки нам не нужны! В данном деле нужен тонкий нюх! За дело, как говорил помянутый выше Остап Бендер!
Впрочем, легко отклониться от первоначальной идеи. А, тем не менее, именно выбранный путь, возможно, откроет нам еще кое-что неизвестное, малопонятное, но очевидное. Вот я в Доме книги. Помня о неудачной попытке Татьяны купить книгу в первые январские праздничные дни, я сама направилась туда, только уже в конце января. Я стою у тех же стеллажей, вернее около крутящейся стойки с книгами. По-прежнему много Фицджеральда, даже, кажется еще больше, чем в прошлый раз, когда здесь побывала Татьяна, вот Оскар Уальд (надо почитать потом, думаю я). А где же та дама из конца восемнадцатого века? С…? Ни одной мадам с такой первой буквой в фамилии…, куда подевалась? Раскупили? Изъяли???!! И что прикажете мне делать? Послепраздничный нюх мне отказывает. Уальд, конечно симпатичный, но как-то побаиваюсь я погрязнуть в бальзаковско-мопассановских страстях…, подожду покамест с классикой….. Вот на обложке симпатичный мужчина – стоит в полуоборота, оглядывается из-за плеча. На дальнем плане аэроплан. Майкл Ондатже «Английский пациент». Книга выпрыгивает у меня из рук на пол. Что за знак? Не хочет ко мне? Не читать? Поставила на полку. Повертела вертушку еще и еще. Вот книга о женщине аристократке, которая любила по ночам работать в борделе. Ну не читать же мне про нее! Так что придется взять Майкла Ондатже. Не устоять мне перед красавцем с обложки (Рэйф Файнс в фильме «Английский пациент», 1996). С первых же строк (а я, почему то изменила своей привычке выхватить кусочек из текста, выбирая книгу в магазине), с первых же строк я очень засомневалась в том, что хоть что-то здесь будет напоминать мне о себе самой. Но надо читать и искать ключ. Во всяком случае, вскоре мне становится ясным, что у всех книг, которые ведут меня к цели, есть общая ось – они так или иначе связаны через современность с средневековьем. Это раз. Напряжение начало нарастать на подступах к 84 странице, когда запульсировал вопрос: встречу ли я хотя бы дату своего рождения в каком либо контексте? Я отгоняю этот навязчивый вопрос (что это в конце концов тебе даст?), я просто читаю историю, никаким образом не похожую на мою (и дай бог!). Переворачиваю лист и бац! «Это было в Габичче 29 мая 1944 года. В день морского праздника Девы Марии». Описание процессии, моряки вынесли из лодки статую Девы Марии и потом несли ее по берегу вдоль моря. А за ними в прицел наблюдал сапер-сикх. Италия еще не вся была очищена от немецких войск.«Он перевел прицел на ее лицо и снова стал его рассматривать. В тусклом утреннем свете оно выглядело по-другому. Кого-то напоминало. Сестру. Дочь, которая у него родится. Если бы он участвовал в процессии, то оставил бы что-нибудь в дар. Впрочем, у него своя вера».* (М. Ондатже. Английский пациент. Азбука.С-Петербург., стр. 85). Я уверена, что в каждой книге содержится тайна и ответ, зашифрованы новые и новые данные, новые и новые аспекты мироздания в контексте теории проецирования, назовем ее по - новому. Каждый герой вносит малую лепту в наше общее дело. «Караваджо заходит в библиотеку. Он проводит здесь почти все дни. Книги всегда представлялись ему чем-то таинственным»** (Там же, стр. 86). Центральная фигура романа английский пациент, до второй мировой войны ученый, исследователь пустыни. Повествуя о периоде, когда он путешествовал по пескам Египта, он говорит о том, что люди с возрастом беспокоятся о том, что они будут значить для будущего. «Нам было интересно другое: может ли наша жизнь значить что-нибудь для прошлого? Мы плыли в прошлое»*** (Там же, стр. 149-150,). Согласитесь, господа, что понимать героя легко, имея в арсенале нашу теорию. Важно то, что нас с героями данной книги объединяет общий интерес – мы в прошлом. Появилась подсказка, намек на место, где происходит сам процесс передачи, или, скажем, печати копий, ксерокопирование материала, говоря проще. Это происходит в песках Египта, или близлежащих пустынях. Пустыня, песок – гигантский ксерокс времени. Портал, если хотите. Туда проваливались целые племена. На следующей странице (151) исследователь-географ, повествует: «Некоторые из нас уже написали книги об образовании барханов, исчезновении и появлении оазисов, об утраченной культуре пустынь… Мы спорили о географической широте или событии, происшедшем семьсот лет назад. Нас занимали теоремы исследования. К примеру, то, что Абд эль-Мелик Ибрагим эль-Звайя, живший в оазисе Зук и разводивший верблюдов, первый из своих соплеменников понял, что такое фотография». Ну вот, все сходится. Фотосъемка, химическая лаборатория воспроизведения, печати, множительная «аппаратура» находятся в пустынях.
Была бы моя воля, допускалось бы это правилами или традицией, было бы это нормой, я бы оставила здесь несколько пустых страниц. Некую пустыню. Это пауза.
Пока длилась пауза, я осмысливала кое-что и теперь испытываю неловкость за свою дерзость и глупость. Читать хорошую литературу с той только целью, чтобы откопать следы своего существования в прошлом! Теперь передо мной книга о человеке, о людях, чьей профессией является подвиг. О сапере сикхе, о его таланте разминировать самые разные бомбы и мины в Италии во время второй мировой войны. И это было его повседневным подвигом-работой. О подвиге Ханы, ухаживающей за обгоревшим англичанином. Это то, о чем надо писать и о чем надо читать. Мне неловко, правда.
Неловкость заставляет меня быть серьезнее, отказаться от игривого стиля изложения и такого же стиля жизни. Да и к своему исследованию отнестись серьезнее. По мере продвижения по страницам романа Майкла Ондатже напряжение то спадает, то вдруг опять начинает нарастать. Я предчувствую новую порцию подсказок, совпадений, доказательств моей аксиомы. И получаю их. Сначала появляются предвестники новых данных в пользу моей гипотезы. Значение слова в миропостроении. Английский пациент говорит, что для него слова всегда много значили, в пустыне «тот или иной оттенок слова оборачивался сотней миль пути».*(М. Ондатже. Английский пациент. С-Петербург, 2013, стр. 241). Слово образует мир, создает реальность. Я так понимаю - английский пациент среди огромной пустыни ощущал, видел в чистом виде, как это происходит на самом деле. Как слово не просто влияет, а формирует мироздание. Это происходит всегда и повсюду в нашей жизни, но тонет, вязнет в повседневной суете, маскируется обыденностью, заглушается любым технически возможным способом, тем самым закрывая от нас истинную работу слова, как творца всего сущего. Англичанин рассказывает о своей любви, о том, как все началось. Его будущая возлюбленная читает Геродота. Читает о царе Кандавле и его прекрасной супруге. О том, как влюбленный в свою царицу правитель решил показать её красоту своему телохранителю, дабы тот поверил своему царю. Он подстроил так, чтобы Гигес увидел её обнаженной. Тот в результате стал ее любовником, а затем мужем. Англичанин продолжает свой рассказ: «Здесь многое можно сказать. Зная, что в конце концов я стану ее любовником, как Гигес стал любовником царицы и убийцей Кандавла. Я часто открывал Геродота, чтобы найти ключ к какой-нибудь географической загадке. Но Кэтрин с его помощью открыла окно в свою жизнь. Когда она читала, ее голос был настороженным. Глаза не отрывались от страницы, словно ее затягивало в зыбучие пески» (стр. 243). Да, ее влюбленный муж, не переставая, восхищался своей женой. Они были молодоженами и проводили медовый месяц в Каире, помогая исследователям пустыни. «Это рассказ о том, как я влюбился в женщину, которая прочла мне необычную историю из Геродота. Я слышал слова, которые она произносила по ту сторону костра, не поднимая глаз даже тогда, когда подшучивала над мужем. Возможно, она читала только для него. Возможно, в ее выборе не было никаких скрытых мотивов. Просто эта история поразила ее сходством с собственной ситуацией. Но это умозрительное сходство вдруг стало реальным». (стр. 243). Я не знаю, что будет на следующей странице, я не знаю, чем закончится роман. Но меня лично поразило то, что я читаю эту книгу и получаю абсолютно точное, прямое подтверждение моей теории. Прошу учесть это и приобщить новое доказательство к делу, господа! О, еще! «Она дочитала до конца и подняла глаза. Выбралась из зыбучих песков. Она менялась. Власть перешла в другие руки. А я, услышав эту историю, влюбился.
Такова сила слов, Караваджо». (стр. 245). Сила слов равная силе песков, добавлю я.