Моя работа

               

             Глава 1. Томск-7


 Последнюю книгу, «Мои студенческие годы», я закончил словами: «Быстро промчались студенческие годы. Это было счастливое время, а дальше началась трудовая деятельность. Но это уже совсем другая жизнь». Вот об этой трудовой жизни я и хочу  рассказать читателям в  книге «Моя работа».
   Действительно, это совсем другая жизнь, нежели школьные или студенческие годы,
где  все мы, и школьники, и студенты, были еще очень молоды. К жизни относились легко, не чувствовали никакой ответственности, отдавали дань спорту,
отдыху, путешествиям, встречам с друзьями
и думали, что так будет вечно, мы всегда будем молодыми, здоровыми и будем жить вечно. Но, как выяснилось позднее, жизнь
и время вносят свои коррективы, и у каждого есть своя судьба. А от судьбы не уйдешь.
   Окончив медицинский институт, мы с
женой Тамарой Петровной, выбрали для начала  Томск-7  или, как его тогда называли, почтовый ящик № 5. Это закрытый город, расположенный в 12 км. от Томска с множеством секретных предприятий, о которых нам знать было не положено. Сейчас эта таинственность значительно снизилась и называется этот город Северск. Однако, туда и сейчас просто так не проникнешь, а мне лично было бы очень интересно вновь посетить этот город и побывать в тех местах, где приходилось жить и работать. Но . . . .
   1 августа 1959 года мы с Тамарой появились в этом городе, пройдя целый ряд
проверок. Местом работы стала войсковая часть 11012, расположенная в поселке  Иглаково.
    Полк располагался в 500 метрах от поселка, огорожен высоким деревянным забором, за которым виднелись низенькие строения барачного типа. В таких бараках располагались роты солдат и медпункт, в котором нам пришлось работать.
   На другой день нам была предоставлена квартира в поселке Иглаково  в доме барачного  типа на 8 квартир. Кухня с печкой и комната.  Рядом с домом располагался  деревянный гараж, где мы хранили дрова. Проблем с дровами не было, солдаты регулярно пополняли запас дров, только вовремя нужно было сообщить 
старшине, что заканчиваются дрова.
   Рядом с домом  магазин, где продавались продукты питания и автобусная остановка.
  Должен сказать, что нашим благоустройством занимался сам полковник
Сухоруких Алексей Алексеевич, начальник медицинской службы Томска-7, который приглашал нас на работу еще в наши студенческие годы. Он очень хорошо к нам относился и следил за нашими успехами,
бытом и отдыхом. Позднее, работая уже в Новосибирском мединституте, я слышал о том,  что Алексей Алексеевич проживает в академгородке, но встретиться с ним нам не удалось.
 Зарплата врача в то время составляла 72 рубля 50 копеек, но поскольку мы работали в закрытом городе, к зарплате полагалась добавка 40%, что в целом составляло 100 рублей. В то время это были приличные деньги, во всяком случае, нам хватало одной зарплаты, что бы прожить месяц
без проблем.
   Снабжение в Томсе-7 было прекрасным по сравнению с Томском. В магазинах дешевые продукты питания,  да такие, которых в Томске не увидишь.
И когда мы приезжали в Томск к моим родителям, то удивляли их привезенными подарками. Кстати, на первую зарплату мы подарили родителям электрический самовар. стоимостью 40 рублей. В то время для Томска это был замечательный подарок.
    Устроив свой быт, мы явились на работу.
  Старшим врачом полка был  майор медицинской службы Анатолий Васильевич Пыстин. С ним вскоре возникли почти приятельские отношения и продолжались до  его демобилизации. Позднее, работая в Новосибирске, мы встретились случайно на улице, встречались у нас дома и вспоминали  работу в полку Томска-7. А еще позднее до нас дошли слухи, что Анатолий Васильевич скончался. Я до сих пор вспоминаю, каким общительным и приятным был этот человек. Вероятно, эти качества привели к тому, что он навсегда остался в моей памяти. Но я отвлекся.
  Анатолий Васильевич   познакомил нас  с  начальником лазарета вольнонаемной
Сергеечевой Нелли Дмитриевной, старшим фельдшером, капитаном медицинской службы  Румянцевым  Сергеем Алексеевичем, капитаном медицинской службы  фельдшером Ивановой Зинаидой Николаевной,  вольнонаемными начальником аптеки Милей Платоновной, медсестрами  Тамарой Зотиковной ,Лидой и  зубным врачом, к сожалению не помню ее имя и фамилию. Мы с Тамарой тоже считались вольнонаемными. В штат медпункта входили еще два солдата. Это санитары. Они ходили на кухню за едой  для больных в лазарете, делали уборку помещений, сопровождали больных и выполняли мелкие поручения. Да, служба у этих санитаров не была в тягость.
  Медпункт  представлял собой длинный 
коридор, от которого по сторонам располагались комнаты врачей, кабинет старшего врача полка,  аптека, зубной кабинет,  комната дежурного фельдшера, а дальше за перегородкой с дверью – лазарет на 15 коек, перевязочная и кабинет  начальника лазарета.
   У меня, как и у Тамары, была комната врача, где на двери висела  табличка
«Врач». В этих кабинетах мы вели прием больных.
   Работа начиналась в 14.00 и  заканчива -лась в 20.00. Работа заключалась в приеме больных солдат. Военнослужащие выполняли роль строителей, т.е. это были не строевые войска, а инженерные, строительные. Все, что построено в этом городе, было построено солдатами. В закрытые, или секретные  объекты солдат пускали только для ремонтных и строительных работ.  Однако, такие мероприятия, как утренняя зарядка, строевая подготовка были неотъемлемой частью службы. На территории полка были и спортивные площадки, где солдаты играли в волейбол, бегали, прыгали через гимнастические снаряды, как «козел»,
делали упражнения на турнике и брусьях.
   День проходил так. Утром после утренней гимнастики и завтрака, солдаты шли на построение и уходили на работу. Возвращались в 18.00. Возвращение солдат с работы было особенным  и его следует описать.  На крыльце штаба , который располагался у ворот, у перил, стояли командир полка подполковник Ковалев, начальник штаба майор Рогулин, дежурный офицер. Впоследствии сюда стал приходить и я, и тоже стоял у перил, наблюдая происходящее. Чуть в стороне от ворот стоял оркестр и когда полки приближались, начинал играть марш. Все офицеры, стоявшие на крыльце, вставали по стойке «смирно», брали под козырек и таким образом встречали полки. Командиры рот
возвращавшихся с работы полков шли впереди и отдавали команду : « Равнение нале…во!». И все  поворачивали головы налево, в сторону, где находились комполка  с офицерами. Иногда командир полка  громко изрекал: «Портянов, ножку!»
Это означало, что его рота идет не в ногу и
командир роты  капитан Портянов поворачивал голову назад и громко кричал: «Ножку, мать вашу….!». Иногда происходили неожиданные и интересные случаи. Командир полка вдруг громко кричал: «Рядовой Зинченко, ко мне, марш!».
Рядовой Зинченко подбегал к крыльцу и начинал докладывать: «Товарищ подполковник, по Вашему..».  Но командир его прерывал и  говорил : «Отставить раппорт. Объявляю Вам
пять суток строгого ареста!». «За что, товарищ подполковник ?» - недоумевал Зинченко. «А не может того быть, чтобы ты ничего не натворил! Ступай!» - заканчивал командир полка. Я как то спросил Ковалева, за что неоднократно он наказывает Зинченко. Он ответил: «Разгильдяй, все про него знаю, и как увиливает от работы, как постоянно убегает в самоволку, даже знаю куда, и как под  утро возвращается в полк, не посещает утреннюю зарядку, увиливает от 
строевой подготовки. Все знаю, вот и наказываю».
   Но я отвлекся. После прихода полков
старшины рот записывали больных солдат в специальный журнал и приводили их в медпункт. Всего в полку было 10 рот по сто человек. Мне приходилось принимать больных первых пяти, а другие пять направлялись к Тамаре. И вот в медпункте
около наших кабинетов  скапливались больные. Руководил всем старшина роты.
Он выкликал по фамилии солдата и тот входил в кабинет врача. Старшина присутствовал при осмотре больного и все
рекомендации я излагал не больному, а старшине, записывая это все в журнал.
Больных было немного, человека 2-4 от роты, но, поскольку, я еще не имел
врачебного опыта, мне было нелегко разобраться, кто действительно больной, а кто пытается отвильнуть от работы, строевой и т.д. Просто было решать вопросы, когда я видел, например, потертости на стопах, гнойники, травмы
с видимыми изменениями (гематома, отек, боль при пальпации и др.). Таких больных я освобождал от строевой подготовки, а некоторых даже от работы на несколько дней.
   Были больные с жалобами на изжогу, отрыжку, боли в животе, но я помнил клинику гастрита и  язвенной болезни желудка и двенадцатиперстной кишки . Это голодные боли, ночные боли, ранние и поздние боли в эпигастрии, и когда я начинал выяснять это у больных солдат, то они начинали путаться в своих ответах на вопросы. Таким больным я не ставил диагноз, например «гастрит» и не назначал диэтпитание. Однако, были больные, у которых я заподозрил язвенную болезнь. Таких я направлял на обследование в госпиталь, где подтверждали или отвергали диагноз.
   В те далекие времена не было таких исследований, как гастрофиброскопия,
УЗИ, компьютерное исследование, поэтому и в госпитале ставили диагноз по клинике,
на что уходило некоторое время для наблюдения за больным.
   Шел сентябрь 1959 года. Стояла хорошая, теплая погода. Я находился в своем врачебном кабинете и в видел в
окно, как солдаты, свободные от работы, играют в волейбол. И вдруг открывается дверь кабинета и входит один из игроков.
- Можно обратиться? – спрашивает он.
- Конечно – отвечаю я, - что-то случилось?
- Да у меня высокая температура и что-то болит в груди.
- Ну, раздевайся – ответил я и протянул
ему термометр.
   Солдат сидел  на стуле у стены, и я слышал, как периодически раздавались какие-то щелчки. Это он поправлял тапочки на ноге, а руки он скрестил на груди так, что одна рука как бы удерживала термометр в подмышечной области. Прошло десять минут, и я взял у него термометр. Температура была выше 38 градусов. Я смотрел на него и думал, как же он только что играл в волейбол, если у него такая температура, а раз у него высокая температура, то должен участиться пульс, и в данном случае он должен быть чаще 100 ударов в минуту, да еще должны быть сухие губы и сухость во рту.
  Я спросил его:
- А во рту не сушит?
- Да не особенно – ответил он.
Я осмотрел его губы, полость рта и не нашел  никакой патологии. Затем я просчитал пульс за минуту, и насчитал . .74
удара. После чего я провел перкуссию и аускультацию легких, и не  обнаружил каких  бы то ни было отклонений от нормы.
  Хотя я и был новичок в медицине, но учеба в институте не прошла даром. Я понял, что этот пациент хочет меня провести и отлынить от работы, строевой подготовки и т.д. И я тихим голосом проговорил:
- Давай так. Ты у меня на приеме не был. Я тебя не видел и никакого скандала поднимать не буду. Иди и продолжай играть в волейбол.
   У солдата округлились глаза, он молча поднялся и вылетел из кабинета пулей.
Через пять минут он уже стоял на волейбольной площадке и что-то рассказывал другому солдату, и они оба смеялись. Вероятно,  он посчитал меня
полным профаном в медицине, но ошибся,
и его проделки не удались. Позднее я понял, что те щелчки, которые исходили от солдата, это было постукивание по термометру  пальцем для поднятия температуры. Об этом мне рассказали наши санитары, и я принял это к сведению.
   Незаметно пролетели четыре месяца
нашего пребывания в полку. Майор Пыстин
Анатолий Васильевич демобилизовался и уехал в Новосибирск.
     На место Пыстина прибыл майор Ангалышев Фатых Абдурахманович, на должность старшего врача полка.
   Мы с Тамарой люди контактные и поэтому у нас сложились почти дружеские отношения с Нелли Дмитриевной. Да и с остальными сотрудниками у нас были прекрасные отношения. Такие же отношения сложились и с Ангалышевым.
  Новый начальник – новые порядки. Так было и остается по настоящее время.
  Майор Ангалышев, сделав обход, решил кое-что реконструировать. Сменил  свой
кабинет, обставил его другой мебелью,
поменял наши кабинеты , обставив их по новому, кое какие изменения внес в стационар и другие помещения. Некоторые помещения подлежали  солидному ремонту с покраской полов и побелкой стен. Вот в этот момент я и предложил майору следующее:
- Фатых Абдурахманович, а давайте вот из этой комнатки сделаем операционную. Ведь
я собираюсь быть хирургом и в этой операционной мы моли бы зашивать мелкие раны при травмах, что бы не направлять их в госпиталь, удалять мелкие подкожные опухоли. Да мало ли чего  . . 
  И майор согласился. Комнату покрасили  полностью, т.е., пол, стены, потолок, на потолок я повесил большую лампу, под лампу установил операционный стол, рядом маленький столик хирурга и поставил стеклянный шкаф для инструментов. В общем, все по настоящему.
  Во время беседы я заметил интерес у Ангалышева к хирургии, хотя он по профессии был терапевт. Позднее он всегда ассистировал мне на операциях.
   Разыскивать пациентов на операцию
большого труда не представляло, поскольку раз в два месяца  приходилось проводить медосмотры в каждой роте. Это
делалось для выявления больных. Во время таких осмотров и находились  пациенты с небольшими подкожными опухолями, как липомы, гигромы, фибромы и др., которые требовалось удалить. Я записывал  фамилии и вызывал их по мере  возможности на операцию.
  И вот  мы начали оперировать в  нашей новой операционной. Операционной сестрой чаще была медсестра Лида. Ей поручалось прокипятить инструменты, получить в аптеке  раствор новокаина для обезболивания и помогать хирургам во время операции. Руки  мыли в растворе нашатыря, протирали стерильной салфеткой и обрабатывали спиртом.
   Больного укладывали на операционный стол, направляли лампу для лучшего освещения, и приступали к операции.
  После обработки операционного поля раствором йода я проводил местную инфильтрационную анестезию. Затем скальпелем делал разрез и выделял опухоль. Майор Ангалышев держал крючки, разводил рану и внимательно наблюдал за ходом операции. Похоже, что ему очень
нравилось участие в операции. Удалив опухоль, рану зашивали и накладывали асептическую повязку. Поскольку таких пациентов я госпитализировал в лазарет,
то они всегда находились под моим наблюдением. После снятия швов они выписывались.
  Должен сказать, что таких больных было немало, но уже к новому 1960 году  мелкие опухоли были удалены у всех.
   Однажды ко мне подошла наша начальник аптеки  Миля Платоновна и
изложила свою просьбу:
- Юрий Олегович, вы уже много оперировали  солдат и все удачно. А не могли бы Вы удалить мне бородавку на руке ?
   При этом она продемонстрировала бородавку на левой кисти в месте, которое называется «анатомическая табакерка». Это пространство между большим и указательным пальцем, куда любители
нюхать посыпали табак и подносили к носу.
Но в этом месте проходит довольно крупная ветвь  лучевой артерии, а  бородавка уходит глубоко  в ткани и хорошо питается
кровью. Я тогда еще в этом мало разбирался, но дал согласие на операции.
   И вот Миля Платоновна на операционном столе, майор Ангалышев в роли ассистента, Лида – операционная сестра. Я сделал местную анестезию, двумя окаймляющими разрезами рассек кожу вокруг бородавки
и начал ее выделять. Когда вся бородавка
была у меня на зажиме, я отсек ее «хвост» в глубине  раны, как вдруг ударила мощная струя крови, чуть не достигнув потолка операционной. Но я спокойно прижал рану салфеткой и прошил кровоточащее место кетгутом. Кровотечение остановилось и я
зашил рану.
   После операции майор Ангалышев и Лида мне сообщили, что они оба пережили ужас, когда брызнула кровь, но видя, что я спокоен, успокоились и сами. Вскоре рана зажила, и мы забыли про этот случай. Однако, оперировать бородавки я больше не рисковал, так как произошел случай, который мне запомнился на всю жизнь и
описан он в книге «Записки врача хирурга»,  рассказ «Бородавка».  Дело в том, что бородавка склонна к перерождению в рак и так легко и просто ее удалять не следует. Здесь нужен специалист дерматолог.
   Поскольку я хотел стать хирургом, то обратился к Ангалышеву с вопросом, где можно повысить свою квалификацию. Он
ответил:
- Так у нас же госпиталь есть, там хирургическое отделение, начальник
подполковник Никотин  Александр Семенович. Поезжайте и поговорите с ним.
   И я однажды утром отправился в госпиталь. Александр Семенович встретил меня без особого энтузиазма и посоветовал приходить по четвергам, поскольку четверг  у них операционный день, и «лишние руки не помешают». С разрешения майора Ангалышева я стал по четвергам посещать госпиталь и участвовать в операциях.
В отделении работали  Алла Григорьевна Прищепа, старший ординатор, и Петр Григорьевич Байдала. Алла Григорьевна
была по возрасту  старше, окончила ординатуру в Киеве и была направлена в Томск. Петр Григорьевич  Байдала,  мне
ровесник, окончил Ленинградский мединститут и был направлен в Томск.
   Уже во время второго посещения Александр Семенович попросил меня
помыться на операцию и помочь ему
при грыжесечении и аппендэктомии.
   Помогая и наблюдая за ходом операции, я учился технике и повторял анатомию.
После операции Никотин похвалил меня:
- А ты неплохо ассистировал, Юрий, наверное, уже где то участвовал в операциях?
- Да на практике  аппендицит удалил, и на
шестом курсе грыжесечение сделал. Ну, и в полку все «шишки» повырезал.
- Молодец. В  следующий четверг приходи.
   В следующий приход оперировала Алла Григорьевна, мы с ней удалили аппендикс по поводу хронического аппендицита, и
сделали грыжесечение.
  Уже на выходе из госпиталя Никотин
мне сказал:
- Юрий, а не мог бы ты завтра прийти к 14.00 и прооперировать нескольких амбулаторных. Там небольшие подкожные  опухоли, да еще какой то гнойник. Сам посмотришь и прооперируешь.
   Конечно, я согласился. Отпросившись у Ангалышева, я прибыл в поликлинику
госпиталя, где меня уже ждали четверо пациентов. Медсестра была  в курсе,  и мы приступили к операциям. Первые три опухоли  удалились легко. Это липома спины, атерома шеи и фиброма предплечья. А вот следующий пациент был сложнее. У него на шее образовался гнойник, но я был неуверен, что там гной. Был инфильтрат, гиперемия кожи, пальпировалось плотное образование, но
не было флюктуации. И я решил идти послойно. Осторожно рассекая и раздвигая ткани, я увидел оболочку атеромы и пришел к выводу, что это нагноившаяся атерома. Так и оказалось. Я вскрыл  капсулу, выпустил гной, а капсулу полностью удалил. Рану не зашивал и  направил больного в хирургическое отделение,  куда он был принят. Появившись в следующий четверг в отделении, я услышал:
- Молодец, Юрий, все правильно сделал,
выздоравливает  твой пациент. Ну что, готов к самостоятельной работе? – спросил Никотин, - нам сегодня некогда, а надо оперировать острый аппендицит, так  ты
и прооперируешь.
   И вот мы с операционной сестрой вдвоем
у операционного стола. Я сделал местную анестезию, разрез кожи, вскрыл апоневроз наружной косой мышцы живота, развел мышцы, вскрыл брюшину. В рану вылез большой сальник,  и я никак не мог его затолкать обратно. И тут выручила опытная операционная сестра:
- А Вы края брюшины захватите зажимами, и тогда будет понятно.
   Когда я захватил края брюшины зажимами, то сальник легко удалось втолкнуть в брюшную полость, вывести слепую кишку, а вот и червеобразный отросток. Я держу кишку с отростком в руке,  и в этот момент в операционную входит Александр Семенович.
- Вот это да! – воскликнул он, - гангренозный аппендицит. Молодец, Юрий! – и вышел из операционной.
   Отросток я удалил, рану ушил наглухо,
назначил больному антибиотики, а в следующий четверг узнал, что мой пациент
готовится к выписке по выздоровлению.
   После рабочего дня я ждал автобус,
который останавливался у госпиталя. Подходили офицеры, закончившие работу.
Подошел Никотин с начальником глазного отделения, подполковником. Никотин, увидев меня, сказал  своему спутнику:
-Вот, познакомься, Юрий Абрамов, из 11012, ходит к нам оперировать. Уже сам сделал аппендэктомию. Гангренозный удалил! Молодец!
  Я чувствовал себя скованно, мне было неудобно  от похвалы, но подполковник-окулист пожал мне руку  и проговорил:
- Ну что же, поздравляю Вас с началом хирургической деятельности. В добрый путь!
   Приято, конечно, и я был почти счастлив.
   В один из очередных четвергов я вошел  в ординаторскую хирургического отделения и застал, там кроме знакомых мне  хирургов, женщину. Оказалось, что это главный хирург медсанчасти № 81,
т.е. гражданской больницы Томска-7, Евгения Ивановна  Архангельская.  Ее пригласили прооперировать больного с
остеомиелитом большеберцовой кости.
Ассистировать будет Петр Байдала, а мне предстояло давать наркоз на новом наркозном аппарате «Красногвардеец».
С аппаратом я был немного знаком, мне помогала медсестра, которая, как мне показалось, лучше меня знала аппарат, так как заливала эфир, готовила смесь с кислородом в нужной пропорции, и показывал мне,  как нужно следить за наркозом. Мы ввели больного в наркоз, Евгения Ивановна приступила к операции.
Операция трудная, нужно удалить гной, выскоблить дочиста полость в кости, заложить туда мышцу и туго придавить ее швами. Но во время операции Евгений Ивановна сильно нервничала, швыряла зажимы на пол, обзывала операционную сестру «чертовой куклой», Петру, как ассистенту, тоже доставалось  . .  ..
  Наконец, операция была закончена и
Евгения Ивановна уже совсем другим, мягким голосом,  приносила свои извинения за  поведение во время операции.
   Я шел рядом и, рискуя получить взбучку, спросил:
- Евгения Ивановна, а почему Вы так . . ..
на операции . . . .
Но она, нисколько смутившись, ответила:
- Понимаешь, кровоточит сосуд, мне дают зажим, а он не зажимает. Я бросаю его на пол, беру другой – то же самое. А кровь то бежит. Ну как тут удержишься. Но я же извинилась, правда ? А ты наркоз хорошо давал. Наверное,  уже приходилось, да?
- Да нет, так, в клинике стоял около наркозного аппарата, видел, вот и пригодилось, - ответил я скромно.
   А в следующий операционный день
я впервые самостоятельно оперировал больного по поводу паховой грыжи. Ассистировал мне Петр Байдала. Оперировал удачно, больной выздоровел.
Во время этой операции Алла Григорьевна сделала фотоснимок. Эта фотография хранится у меня до настоящего времени.
   А вот еще одна «крупная» операция в
госпитале, которую я провел самостоятельно.
   Дело в том, что многие ребята служить в армии не желали, и пытались всячески
избавиться от службы. Одни  симулировали гипертоническую болезнь, другие энурез,
третьи патологию легких и т.д. Один из
таких служащих проглотил иголку, ту иголку. которой  шьют одежду и др. Он
представил дело так, что она случайно попала в желудок, когда он подшивал воротничок. Его доставили в госпиталь,
сделали рентген, где было видно, что игла находится в желудке и дальше не проходит. Вот мне то и пришлось в очередной операционный день его оперировать. Я хорошо помню, как  под
наркозом я вскрыл брюшную полость, начал осматривать желудок и на малой кривизне желудка увидел  торчавшее ушко иглы. Захватив его зажимом, я вынул иглу, наложил зетобразный шов на  место, где торчала игла, и зашил брюшную полость наглухо. Больной выздоровел, а по  выздоровлению его  направили служить в штрафную роту.
   Симулянты, которых было не очень много в полку, отличались изобретательностью.
Так, для того, что бы поднять артериальное давление, они употребляли чифир. Была такая установка: если у солдата  повысилось артериальное давление, он должен в течение 10 дней измерять его у своего врача, и если давление превышало норму, его направляли в госпиталь для дальнейшего исследования. Позднее я узнал, что почти все, которые ходили на измерение артериального давления, перед
измерением  выпивали чашку чифира и давление поднималось. Несколько человек таким образом комиссовались и были  освобождены от службы.
  Среди солдат ходило мнение, что если смазать   кожу на груди  10% раствором йода, то на рентгене врачи увидят патологию, потому что йод рентгеноконтрастное вещество. Многие пытались таким образом избежать службы в армии, но никому не удалось  доказать болезнь легких, и некоторым пришлось дослуживать  в штрафной роте.
   Ночной энурез симулировался просто: под утро симулянт выливал в постель бутылку воды и медсестры констатировали
Это и докладывали врачам. Однажды на обходе подполковник Никотин задумался у постели такого «больного», и сказал:
- А ну  ка, Юрий, засучай рукова и выжмем
простынь в тазик.
   Мы отжали простынь почти до суха и отдали на анализ в лабораторию. Позднее пришел результат анализа – оказалась вода. Никотин добился, что бы этот солдат был отправлен в штрафроту.
  А вот что нам рассказал  капитан Румянцев Сергей Алексеевич. Он дежурил по полку. В одной из рот служил солдат, который не мог распрямиться, поскольку у него была патология позвоночника. Он постоянно ходил в согнутом положении и даже был освобожден от строевой подготовки. Он так преподнес свое заболевание, что все в полку знали, что он инвалид и скоро будет комиссован.
  Капитан Румянцев во время дежурства делал  обход рот и вдруг увидел этого солдата, бегущего в туалет ночью, совершенно прямым. Солдат не видел капитана и когда вышел из туалета, то увидел капитана Румянцева с пистолетом в руке.
- А ну-ка выпрямляйся, а то сейчас застрелю за симуляцию, - произнес капитан.
  Деваться было не куда, он полностью выпрямился и стал уговаривать Румянцева
никому не говорить, и что он дальше будет служить честно. Так излечился один из симулянтов полка.
   Однажды ко мне в кабинет привели солдата, армянина по национальности, который изображал истерику и  на передней грудной стенке были видны
несколько поверхностных кожных разрезов. Сопровождающие сообщили, что он сам себе изрезал грудь,  и требовал, что бы его немедленно отправили на комиссию.
Я успокоил его, как мог, и, обрабатывая раны,  шепотом, на ухо говорил:
- Ты что? Дурак что ли, не понимаешь, что будешь продолжать службу не здесь, а в штрафроте. И дай бог не попасть еще под суд . . . . . за симуляцию.
  Он смотрел на меня округленными глазами и , похоже, понял, что я прав.
   Да, кое - чему мы с Тамарой научились, работая в полку, насмотрелись, наслушались. На работу мы приходили с удовольствием, потому что коллектив был
прекрасный, все люди контактные, и время на работе проходило незаметно.
  Являлись на работу мы с Тамарой в 14.00.
Майор Ангалышев говрил:
- Юрый Олэгович, сходите на куну и снимите пробу. Да посуду не забудьте посмотреть на жирность. Еслы жирная, заставьти перемить.
  Он говорил с акцентом, так как по национальности таджик. И я отправлялся на кухню, где на ощупь просматривал посуду, усаживался за стол  в маленькой комнатке, где обычно обедали офицеры,
и мне приносили борщ, второе и третье блюда. Иногда спрашивали:
-  Товарищ военврач! А диэтпитание будете пробовать?
Я говорил, что я не военврач, а просто врач, но иногда пробовал и диэтические блюда, которым питались солдаты с патологией желудка, чаще всего гастритом.
   Затем я возвращался в медпункт и делал обход в лазарете. Нелли Дмитриевна
редко захаживала в лазарет, хотя и была начальником лазарета. Больше занимался я, и мне это нравилось. На 15 койках лежало не более пяти – шести человек
с потертостями стоп, инфицированными ранами, повышенной температурой неясной этиологии (ангина?), ушибами грудной клетки, мелкими травмами рук и ног, полученные во время работы, и др.
   Сделав обход, перевязки и, записав все в истории болезней, я был какое-то время свободен. Время до возвращения полка с работы проводили в разговорах с Нелли Дмитриевной, Милей Платоновной, Тамарой Зотиковной, Фатыхом Абдурахмановичем.
  Иногда Тамара Петровна с Нелли Дмитриевной  заходили в кабинет  Ангалышева и говорили:
- Фатых Абдурахманович, мы решили сделать перестановку мебели в кабинете Нелли Дмитриевны.
- Нет, - серьезно отвечал майор, - я не разрешаю. Без моего разрешения ничего не переставлять.
При этом он начинал переставлять с места на место чернильницу, стоящую на столе, пресс- папье, нервничал, возбуждался.
Тогда Нелли Дмитриевна с Тамарой Петровной переводили разговор на другую тему:
- Вы бы рассказали, как Вы воевали, где?
И майор менялся на глазах. Становился мягким, контактным и рассказывал, что «война-это интереснейший явлений, день стреляем друг в друга, а вечером собираемся на флангах и меняемся вещами,
разговариваем, а днем снова стрелять. . . »
  Помню, однажды я присутствовал при разговоре и он рассказал, что очень любил мотоциклы, и когда удавалось захватить
мотоцикл, он пытался на нем ездить, но ездил плохо, неуверенно, и когда полк продолжал движение, мотоцикл приходилось бросать. А однажды он уехал на мотоцикле в лес, а полк в это время ушел, и ему пришлось на мотоцикле догонять полк. Кое-как догнал, потому что ездил плохо, и опять пришлось бросить мотоцикл. Так и не привез трофей    домой.
  После такого разговора Тамара Петровна и Нелли Дмитриевна признавались:
- Да ничего мы не хотели переставлять в кабинете, просто мы пришли поговорить с Вами.
  И все оставались довольны своими шутками.
  На втором году работы мы купили в рассрочку мотороллер «Тула-200». Как
ни крути, а собственный транспорт, и ехать мы могли куда захотим, и когда пожелаем.
Захотели – съездили в Томск, к родителям,
другой раз по магазинам прошвырнемся, а
иногда и просто так покатаемся. Однажды мы ехали по центральной улице, и нас остановил работник ГАИ. Он увидел, что Тамара сидит боком на заднем сидении и
посчитал, что это опасно, можно упасть навзничь и получить травму. Мы решили, что он прав и Тамара пересела верхом на заднее сидение.
  В том же, 1961 году, уже после рождения дочери Ирины, мы купили мотоцикл  ИЖ-56К, а через два месяца, продав мотоцикл, приобрели автомобиль МЗМА-400. Какое это было счастье ! В автомобиле мы разъезжали  постоянно – и на работу, и в магазин, и отвозили Ирину в ясли, и, конечно, в Томск, к родителям. А в Томске
я ездил за отцом и привозил его с работы,
чем он был очень доволен и говорил:
- Молодец, Юрашка!
  А маму я возил на рынок и в магазины за продуктами. Иногда мы всей семьей выезжали за город на отдых. Это были счастливое время.
  Рождение Ирины изменило ритм нашей жизни. Тамара,  какое то время не работала, мы чаще стали выезжать в Томск с Ириной, а когда она подросла, оставляли ее у родителей и они были очень довольны, что внучка хоть какое- то время  находится у них. А наличие собственного транспорта не доставляло нам трудностей по доставке Ирины в Томск и обратно.
  Да и жили мы уже в другой квартире. Эта
квартира досталась нам в наследство от
С.А.Румянцева, который демобилизовался,
а перед демобилизацией он рекомендовал нам с Тамарой написать заявление, что бы его квартиру дали нам. Так мы получили полногабаритную однокомнатную квартиру
в двухэтажном доме по адресу Транспорт –
ная 88. Квартира со всеми удобствами, большой кухней, громадной ванной, в которой я  иногда вытягивался в полный рост и отмывался в горячей воде.

  Но я немного отвлекся , так как основной целью моего повествования является моя работа.
  Мы с Тамарой продолжали работать в полку, уже кое- что начали понимать в медицине, в частности, научились проводить обследование больных, правильно проводить осмотр, перкуссию, аускультацию, пальпацию. У нас появились первые признаки клинического мышления, что позволяло правильно ставить диагноз,
И когда в госпитале наш диагноз подтверждался, то мы считали себя уже врачами.
  Посещения госпиталя способствовали
росту  моих познаний в хирургии и технике операций. Я уже самостоятельно выполнял операции по удалению червеобразного отростка, грыжесечению, ушиванию перфоративной язвы и др. Иногда я оставался дежурить в госпитале с Петром
Байдалой. Однажды на дежурстве привезли солдата с вывихом бедра. На рентгенограмме вывих было хорошо видно и нам предстояло вывих вправить.  Посовещавшись, решили, что наркоз будет давать Петр, а я, как более сильный физически, буду вправлять вывих. И вот Петр смочил салфетку хлолроформом, поднес ее к  носу пострадавшего, он сделал несколько глубоких вдохов и довольно быстро уснул. В этот момент я взял в свои руки его ногу и сильно потянул е на себя.
Неожиданно раздался щелчок и вывих вправился. Пострадавший еще не успел выйти из наркоза, как уже лежал на койке в палате.
  В одно из дежурств в приемное отделение госпиталя доставили больного солдата с болями в животе. Мы с Петром  еще не приступили к осмотру, как вошла начальник инфекционного отделения,
подполковник медицинской службы,
которая прошла всю войну и имела колоссальный клинический опыт в медицине. К сожалению не помню ее имени и фамилии, но отлично помню, как она вошла в приемное отделение, что бы повесить в шкаф ключ от своего кабинета, бросила взгляд на доставленного больного, который был укрыт шинелью и было открыто только лицо, и произнесла:
- А вот Вам и перфоративную язвочку привезли.
  Мы с недоумением посмотрели на нее и спросили:
- А как это Вы узнали ?
- Да Вы на лицо то посмотрите, ведь там все написано, - ответила она. и продолжала, -ну, счастливо оперировать !
  Мы  с Петром стали тут же обследовать больного и поставили диагноз : перфоративная язва желудка. Операция прошла успешно, больной выздоровел, а мы долго ходили и недоумевали, как это можно только по лицу поставить правильный диагноз. Позднее мы встретили
эту женщину – врача и стали допытываться, по каким признакам она поставила диагноз.
- Ну что Вы хотите, если я всю войну простояла на сортировочной площадке медсанбата. Там  нужно было быстро решать вопросы диагностики и тактики.
Вот, кое- что осталось с тех пор. Да и Вы со временем научитесь правильно диагностировать , ибо опыт приходит со временем и желанием работать и учиться, а я смотрю, что желание  у Вас есть.
  С тех пор прошло много времени  и я, уже проработав несколько лет в хирургии, научился находить на лице больного признаки тяжелой патологии. Да. Опыт приходи не сразу, а с годами непрерывной работы.
  На третьем году работы Тамара выбрала специальность ЛОР врача и вскоре прошла первичную специализацию в госпитале, и до настоящего времени  работает по этой специальности. Конечно, за все эти годы у нее накопился огромный клинический опыт, и сейчас она считается крупным специалистом в Новосибирске по ЛОР патологии, которой отдала более полувека.
 

      Глава 2. Медсанчасть № 81.

  В 1963 году закончился срок обязательной работы в полку. Тамара продолжала работать в другой части, а я уволился и поступил в медсанчасть № 81 города Томска-7. Это уже гражданское медицинское учреждение. Меня приняли
на должность ординатора хирургического отделения, где я вел палату больных, дежурил по неотложной хирургии и еще работал в поликлинике, проводив прием хирургических больных.
  Главным хирургом медсанчасти была Евгения Ивановна Архангельская, которая меня немного знала и способствовала
моему беспрепятственному  поступлению в
медсанчасть.
   Оперировать приходилось чаще, чем ранее, я уже спокойно, без волнений выполнял аппендэктомию, грыжесечение
как у плановых, так и при ущемленных грыжах, ушивание перфоративной язвы, ассистировал хирургам при резекции желудка, холецистэктомиях, удалении зоба
и других сложных операциях.
  В отделении работали такие опытные хирурги, как Василий Васильевич Соснин, зав. отделением, Петр Ребров, Юрий Волобуев, Юрий Сенков и др. Все они были старше меня, проработали в хирургии уже
более десятка лет и имели достаточный клинический опыт. Т.е, поучиться было у кого.
  В то время  хирургия представляла собой нечто целое, нераздельное, не было травматологических, нейрохирургических, торакальных  и других отделений. Вся патология вместе с травмой черепа, позвоночника, костей, грудной клетки,
живота относились к хирургии. Поэтому наше поколение врачей являются хирургами широкого профиля. Нам приходилось оперировать на черепе, грудной клетке, при переломах костей и, конечно, на животе. Только в 1964 году
появились травматологические отделения,
а нейротравма выделилась  еще позднее.
  По дежурству приходилось принимать самых разнообразных больных и пострадавших. Так, однажды  во время очередного дежурства меня пригласили
в приемное отделение к пострадавшему
с черепно-мозговой травмой. Он был в военной форме, в чине капитана. Он ехал на мотоцикле в нетрезвом состоянии, съехал с дороги в кювет,  мотоцикл перевернулся, он упал и сильно ударился головой. В бессознательном состоянии был доставлен  в медсанчасть. Я осмотрел его.
При осмотре ощутил сильный запах алкоголя, зрачки узкие, равномерные, рефлексы сохранены. В общем, картина ушиба головного мозга и решил принять его в стационар. Когда я заполнял историю болезни, в приемном отделении появилась
Нина Филипповна, врач-хирург. Она уходила домой через приемное отделение.
Увидев меня, спросила:
- Что, тяжелая травма?
- Да, - ответил я, - похоже на ушиб мозга.
- А ты сделай-ка ему рентген черепа на всякий случай.
  Я согласился и попросил сделать снимок.
Когда рентгенологи пригласили меня, что бы показать снимок, я не поверил своим глазам. Вся черепная коробка была разбита на множество отдельных фрагментов. А когда я повторно стал его осматривать, то почувствовал, как под моими пальцами
движутся осколки черепа. Мне даже стало не по себе. Такой травмы черепа я не видел и в дальнейшей своей работе.
   Пострадавший скончался в тот же день в отделении. Меня смутило и то обстоятельство, что зрачки были сужены, одинаковые, очень слабо намечались рефлексы с рук и ног. Но мне объяснили, что это дало алкогольное опьянение пострадавшего и он
находился под алкогольным  наркозом, поэтому нервная система не реагировала.
  Время и тогда бежало быстро. Уволилась с работы главный хирург Е.И.Архангельская
и с мужем уехала в Узбекистан, где много лет спустя я встретил ее в городе Навои и
мы долго вспоминали минувшие дни.
  Юра Сенков переквалифицировался в анестезиологи , а анестезиология только – только начала делать первые шаги и наркоз уже давали специалисты, а не санитарки операционного блока, и хирурги
не отвлекались на состояние больного во время операции. Этот вопрос освещен подробнее в книге «Записки врача хирурга» в рассказах  «Наркоз» и «Показательный наркоз».
  На должность главного хирурга был принят кандидат медицинских наук
Бердников, который больше уделял времени организационным вопросам, но иногда оперировал. Я вспоминаю его обходы в отделении и мне казалось, что он
был грамотным, знающим хирургом,  и правильно решал тактические вопросы.
Я однажды ассистировал ему на операции
интрамедуллярного металлоостеосинтеза бедра.  Вот тогда я увидел впервые, как
в бедренную кость вколачивается толстый
металлический гвоздь Дуброва, а много лет спустя сам делал такие операции.
   На какое то время меня перевели на работу в поликлинику, которая располагалась в том же здании, что и хирургическое отделение. Когда  больных было мало, я уходил в отделение и там
занимался стационарными больными. Мне
было приятно утром отвезти Ирину в ясли, Тамару в полк на работу, и самому подъехать к хирургическому корпусу,  и
заниматься приемом больных в поликлинике. Из окна хирургического кабинета была видна автомашина, с которой я глаз не спускал. А по окончании работы  я садился в автомобиль, ехал за Тамарой в полк, а затем за Ириной в ясли.
   Так проходила наша жизнь. Все было в порядке, все здоровы, родители в Томске,
мы работали и получали повышенную зарплату, Ирина устроена в яслях, у нас квартира со всеми удобствами, в магазинах есть все необходимое, и мы были довольны жизнью. Но, как говориться, ничто не вечно.
  Я закончил ночное дежурство,  закончилась утренняя «пятиминутка» и я хотел идти в поликлинику, как вдруг меня пригласили к телефону. Я точно знал, что звонить мне было некому, взял трубку телефона и услышал женский голос:
- Вы Абрамов?
- Да, - ответил я.
- Это звонят Вам с почты. Из Томска пришла срочная телеграмма, и Вы должны ее  срочно получить. Я кинулся на почту и
прочитал:   «С отцом очень плохо, срочно приезжай. Мама».
    Меня охватил ужас. Дело в том, что отец год назад перенес инфаркт миокарда  и последнее время чувствовал себя неважно.
  Мне вспомнился один эпизод, когда мы с отцом шли по улице Красноармейской и он периодически останавливался, что бы отдышаться, и говорил:
- Ох, Юрашка, воздуха не хватает, да и душа мерзнет. Что-то я постоянно мерзну.
   Я спросил:
- Как это, душа мерзнет?
- Да вот, ощущение такое, мерзну и все тут,- закончил он.
Прочитав  текст телеграммы, я тут же отправился к заведующему отделением Василию Васильевичу Соснину и обо всем ему доложил. Он понял все и сказал:
- Поезжай срочно и, если надо, выйдешь на работу, как освободишься. Сколько времени понадобится, столько и будь там.
   Я плохо помню, почему я в этот день был без машины, успел только позвонить Тамаре, и на  рейсовом автобусе  прибыл в Томск. Когда я вошел в подъезд, мне стало ясно все. На перилах в подъезде висели
отцовские простыни, одеяло , еще какая-то одежда, на лестничной площадке толпился народ. Мама бросилась ко мне, мы обнялись и не могли
сдержать слез. В комнате на столе лежал
мой отец. Я склонился над телом и  обливался слезами. Рядом стояла мама
и тоже не могла сдержать слез.
  Отец для меня был маяком. Это был сильный телом и духом человек. Он прожил годы революции, НЭПА, Великой Отечественной войны, тяжкое время сталинских репрессий, послевоенные годы, и всегда оставался  Человеком с большой буквы. Он был добрым, отзывчивым, честным и мудрым человеком, понимал юмор, любил посмеяться, но в  нужный момент становился серьезным, а если требовалось, то даже жестким. Отмеренный путь он прошел  с достоинством, с высоко поднятой головой, никого не предал и всегда с готовностью протягивал руку помощи тем, кто в этом нуждался. Меня отец воспитывал личным примером и благодаря его психологическим подходам к воспитанию, я стал тем, кто я есть сегодня.
Для меня это была невосполнимая потеря
и я помню об этом всегда.
   После похорон, которые состоялись 13
января 1963 года, и немного успокоившись, на семейном совете решили, что мы с Тамарой  увольняемся из Томска-7,  возвращаемся и решаем  судьбу нашего дальнейшего жизненного пути.
   Уволились мы  без проблем. Правда, главный хирург Бердников попытался меня удержать, но я настоял на своем.
- Да с моим уходом Вы ничего не теряете. Ведь я еще зеленый и как хирург никакой,-
говорил я.
  Но Бердников ответил:
- Да, пока зеленый, но из зеленых  со временем вырастают прекрасный плоды.
Очень жаль отпускать Вас, но . . .
   И вот мы дома, в Томске. Сначала попытались  «завербовать» Маму, Алевтину Васильевну, поехать жить в Томск-7, но она
категорически отказалась ехать «за Вашу решетку». Это она о Томске-7.
  Я мог бы устроиться на работу в Томске
Даже в клинику профессора Б.А.Альбицкого, но Томск в то время был на грани разрушения. Дорог не было, дома почернели от времени, некоторые даже удерживались от  падения  бревенчатыми подставками, да и мама моя думала только о Новосибирске и говорила:
- Если Вы не поедете, то я уеду одна.
Хорошо все продумав  и обсудив на семейном совете, мы единогласно решили переехать в Новосибирск.

        Глава 3. Новосибирск.

   Решили, что в Новосибирск я поеду пока один, найду работу, квартиру и тогда. . . .
   И вот я в Новосибирске. Остановился у
Савичей. Артем Савич, мой двоюродный брат, его жена Елена , дочь Вера, и сестра моей мамы, мать Артема, Нина Васильевна.
В то время они проживали в доме, на  Красном проспекте при пересечении с улицей Фрунзе в двухкомнатной квартире.
Но жилплощадь позволяла приютить меня на время.
  Повидавшись со школьными друзьями, я приступил к поиску работы, но работы с квартирой. Я обошел несколько больниц, везде меня  бы приняли на работу, но когда я заводил разговор о квартире, то мне говорили, что с квартирами напряженное
положение и в лучшем случае можно будет получить квартиру года через два. Меня это не устраивало и я продолжал поиски.
Я, с несвойственной мне решительностью,
Решил навестить городской отдел здравоохранения. Заведующего горздравотделом звали Николай Иванович
(фамилии, к сожалению, не помню), и я
вошел в его кабинет. К моему удивлению, он встретил меня радушно, внимательно выслушал мой рассказ и сказал:
- Вот что я Вам посоветую. Побывайте в больнице  № 2, как ее называют, Чкаловской, там главный врач Яков Вениаминович Калико. И если Вы ему покажетесь (то есть, понравитесь), то он может Вам предоставить квартиру буквально через несколько месяцев. Он внештатный заместитель председателя Дзержинского райисполкома и такой вопрос может решить.
  И вот я стою перед главным врачом, он что –то читает и пишет, сидя за своим рабочим столом, а меня как будто в кабинете нет. Но я терпеливо стою. Наконец он отрывается от своих бумаг, поднимает очки на лоб, смотрит на меня и спрашивает:
- Тебе чего ?
- Да . . я . . на работу хотел устроиться, - робко отвечаю я.
Он снова углубляется в свои бумаги, но вскоре  опять поднимает очки на лоб и спрашивает:
- А кто ты такой ?
- Я хирург . . . .  –тихо отвечаю я.
И вновь он начинает копаться в своих бумагах и , наконец, откладывает их в сторону , смотрит на меня и произносит:
- Мудак ты, а не хирург . . . .
Но я усматриваю юмор в его глазах и уже
смелее отвечаю, что бы подыграть ему:
- Да в общем- то действительно, мудак . . .
Он, вдруг, громко хохочет и сквозь хохот говорит:
- Ну, садись, мудак, поговорим.
Я рассказал ему почти все о своей жизни,
он ни разу меня не перебил, внимательно и серьезно выслушал до конца, после чего нажал кнопку телефона у себя на столе и
сказал:
- Мария Степановна, зайдите ко мне.
  Через минуту в кабинет вошла женщина, лет пятидесяти, и Яков Вениаминович, указывая на меня, произнес:
- Вот, на работу хочет устроиться, хирург.
Поговорите с ним.
   Вопросов было много. Кто такой, откуда, почему сюда, какая семья,  какие операции приходилось делать и т.д.
  По-видимому, мои ответы удовлетворили
ее и она, повернувшись к Якову Вениаминовичу, кивнула головой, попрощалась и ушла. Вот этот кивок головой и решил мою дальнейшую судьбу.
- Ну, мудак, пиши заявление и за работу.
- Яков Вениаминович, а как же с квартирой? – спросил я.
- А ты ее сперва заработай, мудак, - и
лучезарно заулыбался.
  И я понял, что должен «показаться» главному врачу в работе. 10 апреля 1963 года я приступил к работе в хирургическом отделении городской больницы №2.
  Заведовала отделением Мария Степановна
Святова, человек очень добрый, внимательный, но в то же время очень строгий на работе. В отделении всегда было чисто, уютно, и если сестры чего-то
не успевали или опаздывали на работу, уж тут, как говориться, «туши свет». Многие сестры выходили из ее кабинета в слезах.
А как профессионал, она была хирургом, как говорят, «от бога».
   Цезарь Михайлович Геллер, 55 лет, но  биологический возраст позволял дать ему все 60. Он плохо видел, носил толстые очки,  семейные финансовые недостатки приходилось компенсировать путем ночных дежурств по неотложной хирургии. На дежурствах он старался не подходить к операционному столу и отдать операцию кому ни будь другому. Мне, например, это было на руку, поскольку я хватался за
операции любой сложности.
  Работала еще одна женщина, но, к сожалению, я не помню ни ее имени, ни фамилии. Она больше работала в поликлинике, которая располагалась на территории завода им.Чкалова, реже в отделении, и не дежурила по неотложной помощи. Поэтому, общаться с ней приходилось очень редко, что и привело к тому, что я ее плохо запомнил. Буквально три недели проработал в этом отделении мой согруппник по Новосибирскому институту Абрам Шпиц, но Мария Степановна не увидела в нем хирурга
и предложила уволиться по собственному желанию. Действительно, он делал много
грубых ошибок  и руки у него росли из другого анатомического места. Все мы поняли, что ему работать хирургом нельзя,
потому как на счету стоит жизнь человека,
и он, уходя, понял это сам.
  Позднее в отделении появилась Нина Григорьевна Задорина, а еще позднее Юрий Николаевич Шахтарин. Это были молодые начинающие хирурги и мы вместе
набирались хирургического опыта и быстро росли как профессионалы.
  В то время хирургия была еще не разделена на травматологию, нейрохирургию, торакальную и абдоминальную хирургию, сосудистую и др. Все эти болезни и повреждения относились к хирургии и нам, нашему поколению хирургов, приходилось заниматься всем этим. Мы делали трепанации черепа, торакотомии, лапаротомии, операции при переломах костей , операции на прямой кишке, операции на щитовидной железе,
на позвоночнике и т.д. Конечно, на дежурствах по неотложной хирургии больше приходилось оперировать на животе, как, например, по поводу острого аппендицита, кишечной непроходимости,
острого холецистита, панкреатита, ранений живота (повреждение печени, кишечника, желудка, забрюшинного пространства)  и др. Реже ранения груди с повреждением легкого,сердца,диафрагмы,(торакоабдоминальные ранения) и др.
Вот на этих операциях мы и набирались хирургического опыта и росли как профессионалы.
  Спустя три месяца ответственным хирургом  на дежурстве назначили Нину Григорьевну. Помню, поступил больной с перфоративной язвой желудка и она назначила меня ассистентом на эту операцию, а оперировала сама. Но когда поступал пострадавший с переломом бедра или голени, то она просила меняя заняться этими  больными. Я с удовольствием занимался  репозицией, наложением скелетного вытяжения, наложением гипсовой повязки или зашивал рану при открытом переломе. Травматология мне нравилась, и у меня все получалось неплохо.
  Но уже через месяц вдруг меня назначили ответственным хирургом на дежурстве и
команды отдавал уже я. Как то поступил больной с перфоративной язвой желудка.
Я выяснил, что он болеет 20 лет, ежегодно лежит в терапевтических отделениях, объездил  все желудочные курорты страны,
постоянно принимает какие-то снадобья,
а перфорация произошла всего четыре часа назад. И я решил сделать ему резекцию желудка. На такой операции я неоднократно ассистировал Марии Степановне, ассистенту Георгию Дмитриевичу Мышу, и на этот раз решил сделать сам. Ассистировали мне Нина Григорьевна и Цезарь Михайлович, который постоянно ворчал:
- Ну, Юра, зачем ты это делаешь, зашей дыру и все тут. А то вон сколько возиться ..
Операция прошла нормально, больной выздоровел и после этого меня стали ставить на плановые резекции желудка.
А это уже большая хирургия.
   Должен сказать, что в этой же больнице работал сотрудник мединститута Георгий Дмитриевич Мыш. Это внук известного в Новосибирске академика Владимира Михайловича Мыша. Сын академика, Дмитрий Владимирович, был доцентом
кафедры хирургии мединститута, а его жена, Надежда Павловна Мыш, была двоюродной сестрой моей мамы, Абрамовой Алевтины Васильевны. Многие старые жители Новосибирска должны помнить, как  по утрам по радио приглашали на утреннюю зарядку, а « аккомпонирует Надежа Мыш».
Моя мама всегда говорила:
- Вон, Надежда-то стала известной пианисткой, по радио выступает.
  Так Георгий – это сын Надежды Павловны и Дмитрия Владимировича. Дмитрий Владимирович неожиданно скоропостижно скончался в возрасте 56 лет, а с Надеждой Павловной и Георгием мы вскоре стали общаться.  А еще раньше, Надежда Павловна привозила к нам в Томск Иру Мыш, сестру Георгия, которая училась заочно в Томском библиотечном техникуме.
Она жила у нас неделю, сдавала экзамены.
Когда мы переехали в Новосибирск, Надежда Павловна  иногда навещала нас
и мы беседовали за чашкой чая.
  Гера Мыш в то время только что защитил кандидатскую диссертацию и работал ассистентом на кафедре госпитальной хирургии на базе второй городской больнице, где уже работал и я. Вот там
и произошла первая наша встреча.
В одно из дежурств Гера дежурил ответственным хирургом, а я вторым.
Он сидел в ординаторской и постоянно что-то писал, что-то читал, выписывал, а я в это время постоянно бегал в приемный покой, в палаты, на перевязки, в гипсовую и т.д. Только что прооперировав больного по поводу острого флегмонозного аппендицита, я вошел в ординаторскую, что бы записать все в истории  болезней, в операционный журнал и т.д.
- Ну, где ты там бегаешь, Юра, - спросил Георгий.
- Да вот, оперировал больного, накладывал гипс, наложил скелетное вытяжение на перелом бедра, а теперь надо все записать….
- Ты бы лучше наукой занялся. Тебе сейчас надо делать кандидатскую диссертацию.
Будет степень кандидата, тогда у тебя все будут спрашивать совета. И пусть ты скажешь неправильно, но это сказал ТЫ.
Нужно создавать имя, а потом имя будет работать на тебя.
   Я, продолжая  делать записи в истории болезней и журнал, ответил:
- Гера, ну как же  я могу сказать неправильно, будучи кандидатом наук?
А что бы быть кандидатом, надо, наверное, сначала постичь  хирургию, научиться диагностике, операциям, а потом уже подключаться к науке.
   Но Гера был со мною не согласен и настаивал на своем. Вероятно, в чем- то он был прав. На консультацию приглашают обычно остепененных врачей, считая их более знающими, мудрыми, однако, как показали мои дальнейшие жизненные  наблюдения, что и кандидат, и доктор наук, это всего лишь этикетка, и далеко не каждые кандидаты или доктора наук опытнее и мудрее некоторых практических врачей, которые не одну собаку съели  в
своей профессии. Конечно, степень кандидата или доктора наук сулит повышение по службе и получение званий, как доцент, профессор, академик. Но знать врачебное дело дано не каждому, особенно хирургию.
  Но я опять отвлекся. Продолжаю. Я работаю ординатором хирургического отделения, веду палату больных, дежурю по неотложной хирургии, делаю уже сложные операции, как резекция желудка, резекция кишки, удаляю аппендиксы,
грыжи, трепанирую черепа по показаниям,
ушил одно ранение легкого, хорошо усвоил технику наложения скелетного вытяжения при переломах костей, наложение гипсовой повязки, освоил пункции плевральной полости, коленного сустава,  научился делать все новокаиновые блокады и т.д.
В общем, я  стремительно рос как хирург,
набирался опыта, овладевал техникой оперативных вмешательств, много дежурил по неотложной хирургии. Кстати сказать, дежурил я не ради денег, а ради повышения своей квалификации. О деньгах я как-то не думал, потому что жил у Савичей, иногда покупал продукты, а оставшиеся деньги посылал в Томск.
Конечно, в конце каждого месяца я заходил к главному врачу, Якову Вениаминовичу, и напоминал:
- Яков Вениаминович, насчет квартиры
чего ни будь слышно?
И всегда слышал одно:
- Еще не заработал, иди работай, работай …
И я уходил и продолжал работать.
   Где-то ближе к осени на работу  в отделение поступила Татьяна Ивановна Генералова. Как мы узнали позднее, ее девичья фамилия была Майорова, а после замужества Генералова. Вот ведь как растут люди. Но это была врач средней руки. Она достигла немногого и на этом ее рост остановился. Делала только аппендэктомии и грыжесечения. Правда, любила накладывать гипсовые повязки
и заниматься переломами костей. По неотложке она не дежурила. Позднее она стала заведующей травматологическим отделением.
   Несколько позднее в отделении появились Исаак Григорьевич  Криштул, Евгений Навалихин, Лидия Дмитриева, но и из них больших хирургов не получилось, да
и работали они в отделении недолго. Какое-то время работал Ф.Ц.Белоцерковский, который прошел специализацию по урологии , но позднее перешел на работу в МСЧ № 25.
   Незаметно пролетело почти полгода, настал сентябрь 1963 года. В начале сентября я вновь появился в кабинете главного врача и задал традиционный вопрос о квартире, но услышал тот же ответ:
- Работай, работай, еще не заработал.
Тогда я ответил:
- Яков Вениаминович, тогда мне придется уволиться, так как надо запастись дровами,
в Томске, найти работу . . . . . .
Но  Яков Вениаминович вдруг  произнес:
- Я тебе уволюсь! Ишь ты, чего захотел,
уволиться. Да для тебя уже дом достроили, через неделю сдадут, твоя квартира  № 4
по Гоголя 225. Иди, посмотри, скоро ордер получишь. Уволиться. Я тебе уволюсь!
   Я просто опешил. После работы я отправился по указанному адресу, нашел дом и выяснил, что действительно его
сдадут в эксплуатацию через две-три недели.
  Я по-прежнему продолжал часто дежурить и в одно из дежурств утром поступил
пожилой больной с распадающимся раком желудка, с обильным кровотечением. Он
был бледный, частая рвота с кровью, худой. кожа с желтушным оттенком. Я поместил его в перевязочную и начал переливание крови. В обе локтевые  вены были установлены капельницы, глотать давали лед и гемостатические препараты, а в вену на ноге я сам вливал кровь шприцем.  Вдруг появилась Мария Степановна, забрала у меня шприц и сказала:
- Юра, переодевайся и иди  в райисполком, получай ордер на квартиру.
- А как же больные . . . . – начал я.
- Да все уже знаю, мы тут сами, а ты иди, не каждый день выдают ордера на квартиры. Поздравляю!
   В Дзержинском райисполкоме я встретился с майором милиции и мы вместе
Нашли кабинет, где выдают ордера, и вместе вошли туда. Василий Аркадьевич Червяков (так звали майора) был в форме
и это давало ему преимущество. Он официальным голосом спросил:
- Мы за  ордерами. Гоголя 225, у меня квартира 5, а вот у товарища,- указывая на меня,- 4.
  Нам без всяких задержек и затруднений выдали ордера, мы познакомились и отправились к своему дому. Двухкомнатные хрущевки блестели новизной и запахом свежей краски. Мы осмотрели обе квартиры и остались довольны. Получив ключи от квартир, мы расстались, но в дальнейшем долгое время дружили семьями.
  Я был просто счастлив. Зашел к Надежде Павловне Мыш, сообщил ей новость, получил на время раскладушку, забрал кое-какие вещи от Савичей, и появился в своей собственной квартире.  Впервые я ночевал в новой собственной квартире.
Лежа на раскладушке, я вспоминал пройденный путь от появления в Новосибирске и до получения квартиры, и не мог без обиды вспомнить высказывание Артема Савича, моего двоюродного брата,
который в период поиска мной  работы говорил:
-  Да тебе бы устроиться в какую ни будь поликлинику в Пашино, например, и сидел бы ты там года два до получения квартиры.
Хирург –то ты никакой, кто же тебе в Новосибирске даст квартиру ?!
  То есть, он не верил в мой рост как хирурга, не верил, что мне дадут квартиру,
потому что получить квартиру в Новосибирске за полгода было невероятно.
   Получив квартиру, я отпросился у главного врача и прибыл в Томск. Загрузив свои вещи в контейнер, я отправился в Новосибирск и стал ждать приезда  Тамары с Иришей , и мамы. И вот я встречаю поезд из Томска. Вагон остановился прямо напротив меня, открылась дверь, и моя доченька Ириша охватила мою шею своими ручонками. Вскоре мы всей семьей вошли в квартиру и все остались очень довольны.
Еще бы! Квартира в новом доме, да со всеми удобствами, да за такой короткий срок - это казалось невероятным. Но факт есть факт. Мы в своей квартире в Новосибирске.
  Тамара вскоре устроилась на работу в поликлинику № 12 ЛОР врачом, мама постоянно находилась дома и присматривала за Иришей, а Ириша училась в школе, которая располагалась рядом с нашим домом. В общем, быт наш был налажен, мы работали и росли как профессионалы.
  Шел 1965 год. Закончилось строительство нового корпуса больницы № 2. Новый корпус был пристроен вплотную к старому,
отделение хирургии перевели в новый корпус, куда перешла и терапия, а в старый – неврология , гинекология. В общем, все обустраивались на новом месте.
  Вот именно в это время началась некоторая перестройка и в медицине. От хирургии отделили травматологию. В одном крыле располагалась хирургия на 60 коек, а в другом травматология на 59 коек. Но
нейрохирургия еще входила в состав травматологического отделения. Обустраивали палаты для больных, расставляли койки. Многие рассчитывали, что палаты будут на 4 человека, но оказалось, что  количество коек будет
не хватать и нужно вместить 6 коек в палату.
   Как-то, я находился в кабинете главного врача, в кабинет заглянул  заместитель по хозяйственной части и говорит:
- Яков Вениаминович, койки не входят на 15 сантиметров в палату. Что делать?
  Немного подумав, Яков Вениаминович произнес:
- А хрен с ними, режь !
- Понял! – воскликнул заместитель по хозяйственной части и исчез за дверью.
Я понял, что по 6 коек в палату не входят, и приходится койки обрезать на 15 см.   
   Позднее, когда уже в палатах лежали больные, я видел, как один пациент высокого роста лежал на укороченной койке и ноги его выступали за край кровати, касаясь головы больного, лежащего на соседней койке.
   Заведующим отделением хирургии была Мария Степановна Святова, а отделением травматологии – Татьяна Ивановна Генералова. Я же, какое то время,  работал в хирургическом отделении, но позднее мне предложили перейти в  отделение травматологии. Я согласился, но по-прежнему участвовал в плановых операциях хирургических больных, дежурил ответственным хирургом и оперировал и хирургических, и нейрохирургических, и травматологических больных.
  Я уже ранее писал о том, что наркозы давали санитарки операционного блока.
Они обрабатывали лицо больного вазелином, наливали в маску Эсмарха эфир, накладывали ее на лицо оперируемого,  плотно закрывали все это полотенцем, и все присутствующие в операционной наваливались на больного, когда наступала фаза возбуждения.
   Оперировать под таким наркозом было не легко, потому что мышцы напряжены, доступ к органу затруднен, ревизию полости живота полностью сделать не всегда удавалось, да и хирург постоянно отвлекался на состояние больного, поскольку он был в ответе за все происходящее в операционной.
  И вот, в начале 60-х начали появляться анестезиологи и стала зарождаться анестезиологическая служба.  Первым прошел специализацию по анестезиологии Юрий Николаевич Шахтарин. Он проучился в институте кардиологии (Мешалкина) и начал давать интубационные наркозы. А
поскольку  и мне приходилось давать наркозы, то прошел первичную специализацию и я. Бывало так, что
на дежурстве я вводил больного в наркоз,
интубировал, оставлял медсестру, а затем оперировал. Но как было хорошо дежурить, когда Юрий Николаевич давал наркоз, а я оперировал, нисколько не отвлекаясь от операции.
   Вскоре организовалось отделение анестезиологии, где заведующим стал Анатолий Иванович Иванов. Ему отвели помещение для ординаторской, придали медсестру, а позднее появился еще один врач. Они обеспечивали и плановые, и экстренные  операции, и на дежурствах уже присутствовали всегда. Оперировать стало легче – мышцы расслаблены, доступ к любому органу обеспечен, от операции хирург уже не отвлекался, а за наркоз отвечал анестезиолог.
   Анатолий Иванович неоднократно  повышал свою квалификацию и был прекрасным анестезиологом. И  вот однажды Толя решил дать наркоз хлороформом для вправления перелома лодыжки у пострадавшего. Я в это время в ординаторской записывал истории болезней своих больных, как  услышал взволнованный голос медсестры:
- Юрий Олегович, остановка сердца в гипсовой . . .  .
Я бросился в гипсовую, и увидел, как Толя проводит искусственное дыхание  пострадавшему рот в рот и  пытается запустить сердце закрытым массажем.
- Юра, нужен открытый массаж . . .
В считанные секунды я обработал руки спиртом, взял скальпель с подноса, который уже принесла сестра Нина, и разрезом в пятом межреберье, вошел в грудную полость. Не вскрывая перикард, я охватил сердце пальцами  и начал массаж.
Сестра Нина протянула мне шприц с иглой:
- Это адреналин . . .
Я ввел адреналин в полость сердца, сделал несколько массажных движений  и почувствовал, как сердце начало работать. Понаблюдав какое-то время и дождавшись полноценных сокращений, я зашил рану груди наглухо.
   Должен сказать, что открытый массаж сердца в то время был панацеей. Такие мероприятия проводились прямо на месте происшествия, в нестерильных условиях и
не всегда были успешными. В одной из газет того времени сообщалось, как оказавшийся на месте происшествия хирург, проводил открытый массаж, вскрыв грудную полость перочинным ножом, и делал это, не снимая обручального  кольца с пальца. Позднее от такого метода отказались и  пришли к выводу, что закрытый массаж, правильно проведенный, гораздо эффективнее открытого.
   Почему остановилось сердце у нашего пострадавшего?  Дело в том, что у хлороформа очень небольшой диапазон
дозы, и произошла передозировка хлороформа, что и привело к остановке сердца.
   А вот еще случай, связанный с наркозом.
Анатолий Иванович решил дать наркоз циклопропаном при аппендэктомии у ребенка 14 лет. Циклопропан это газ в баллоне. Балон подключается к наркозному аппарату и смешивается с кислородом, который подается из другого баллона.
  Я спокойно оперировал мальчика, уже удалил червеобразный отросток,               как вдруг . . . .  . . полная тишина, я ничего не слышу, но вижу, что все очень взволнованы и шевелят губами. Сестра Нина лежит у наркозного аппарата, аппарат горит, изо рта мальчика вытекает струйка крови. Толя волоком вытаскивает Нину из операционной, санитарка полотенцем тушит огонь на аппарате,  ко мне постепенно возвращается слух,  и я слышу, что в операционной шум и паника.
- Тихо ! Всем замолчать ! – крикнул я и стало тихо, -  продолжаем операцию.
  Я зашил рану на животе ребенка и стал осматривать его. Меня напугала струйка крови изо рта, и я спросил Анатолия Ивановича:
- Толя, а маска была фиксирована к голове или нет?
- Нет, маску Нина держала рукой, - ответил он.
- А где маска ? – спросил я.
Маску нашли в дальнем углу операционной,
ее отбросило взрывом.
   Уже в палате я занялся мальчиком. Прослушал дыхание, провел перкуссию грудной клетки, заглянул в рот, но ничего
патологического не обнаружил, хотя думал о разрыве легкого. За больным установили пристальное наблюдение.
   Все закончилось благополучно, больной выздоровел и был выписан, но началось расследование. Почему произошел взрыв ?
После длительных дискуссий на конференции, пришли к выводу, что смесь циклопропана с кислородом при резком движении по трубке наркозного аппарата взрывается. И возможно, что медсестра
резко надавила на дыхательный мешок, и произошел взрыв. Так или нет, но наркозы хлороформом и циклопропаном давать во всех больницах города прекратили. На этом закончились  эксперименты с различными наркозными препаратами.

            Глава 4. Реорганизация.

   Шел 1965 год. Закончилось строительство нового корпуса больницы, перебазировались отделения, появились кафедры медицинского института, и больница приняла статус «клинической».
Реорганизация заключалась в том, что появилось отделение анестезиологии, от
хирургии отделилось отделение травматологии, куда еще входила черепно-мозговая травма, на базу больницы прибыли представители  Новосибирского медицинского института, что в корне меняло лицо больницы. Так, на базе неврологического отделения расположилась кафедра нервных болезней
и ведущим специалистом стала ассистент кафедры Екатерина Николаевна Пономарева. Кафедру акушерства и гинекологии представляли В.А. Алексеев, В.В.Бурмакин и Н.А.Логинова, кафедру терапии  В.Ромашов, В.Демин, Л.Дзюбина и др.
  Хирургия и травматология перебазировались на второй этаж
и все это стало базой госпитальной хирургии лечебного факультета.
Заведующим травматологическим отделением стал ассистент кафедры Ю.М.Прохоров, а Мария Степановна Святова оставалась еще долгое время заведующей отделением хирургии. Кроме того, кафедру хирургии представляли такие видные в то время хирурги, как Л.И.Шильников, А.Т.Асташевский, Б.К.Лавренов, П.А.Иванов, Г.Д.Мыш,
Б.В.Алексеев и др. Раз в неделю на обход приезжал сам профессор Борис Александрович Вицын, заведующий кафедрой хирургии. Появились учебные комнаты, студенты пятого курса под руководством своих педагогов окружали тесным кольцом больных в палатах, в
операционной, перевязочной, да и нам, врачам, приходилось объяснять студентам ход операции, демонстрировать перевязки,
объяснять методы лечения переломов
костей курируемых ими больных и пострадавших.
  Приход такой кафедры в корне менял
лицо отделения, да и нам, врачам отделения, приходилось подтягиваться
в плане квалификации как теоретически, так и в практическом плане.
   Помню, как однажды я ассистировал
А.Т.Асташевскому на пластике пищевода.
Это тяжелейшая технически операция.
Выделяется тонкая кишка, проводится через грудную клетку и подшивается к пищеводу в верхней трети его, затем накладываются анастомозы . . . . Но на
следующий день больной скончался, как говорили, от недостаточного анестезиологического и реанимационного
обеспечения, хотя тогда еще не было реанимационного отделения и реаниматологов.
  Другой раз ассистировал Г.Д.Мышу на операции гастрэктомии по поводу рака желудка. Тоже сложнейшая и трудная  технически операция. В послеоперационном периоде возникла несостоятельность анастомоза и больной скончался.
  Прекрасно оперировал Петр Александрович Иванов на желчных путях.
Анатомично, красиво, бескровно и почти всегда удачно. Впоследствии он защитил докторскую диссертацию по патологии желчевыводящих путей и стал профессором, а еще позднее заведующим кафедрой хирургии педиатрического факультета. К большому сожалению, он скончался в возрасте 42 лет в расцвете своей хирургической и научной карьеры.
У меня с ним были почти приятельские отношения. а сближало нас наличие одинаковых автомобилей МЗМА-400, которые мы вместе чинили то в его, то в моем гараже. Это он помог мне мудрым советом скорее закончить работу над моей диссертацией, за что я ему очень благодарен по настоящее время.
  В то время все перечисленные представители  кафедры были ассистентами, а у некоторых даже не было степени кандидата наук. Так, например, А.Т. Асташевскому помог сделать диссертацию П.А.Иванов, отдав ему одну из глав своей  докторской диссертации.
Б.К. Лавренов так и не защитил кандидатскую диссертацию, хотя все говорили, что она у него готова. Больших операций он не делал, предпочитал грыжесечение и не более. Скончался он скоропостижно от инфаркта миокарда
в возрасте 56 лет.
  Неоднократно приходилось дежурить по неотложной хирургии с Л.И.Шильниковым.
Помню, как вовремя дежурства поздним вечером я в операционной провожу трепанацию черепа по поводу субдуральной гематомы. Вдруг на каталке ввозят пострадавшего с ранением шеи, следом входит Леонид Иванович и начинает оперировать. Я только что закончил трепанацию, и он просит помочь ему. Я перехожу к нему и вижу, что ранена щитовидная железа, кровь бьет  струей,
кровопотеря значительная. Вижу, как он спокойно отыскивает кровоточащий сосуд,
перевязывает его, кровотечение останавливается,  на рану накладывается
внутренний косметический шов. С тех пор я при операциях на щитовидной железе всегда накладывал только косметический шов, который увидел тогда и еще раньше в клинике профессора Б.А.Альбицкого.
  Другой раз я ассистировал Леониду Ивановичу при проникающем  ранении грудной клетки с повреждением легкого.
  В общем, все мы учились у этих замечательных хирургов, благодаря чему и росли профессионально.
   Иногда, когда кто-то из ассистентов отсутствовал, меня просили занять студентов и преподать им, то острый аппендицит, то желчнокаменную болезнь, холецистит, то панкреатит и др. А ведь это было не просто и приходилось готовиться к занятиям, читать учебники, монографии, статьи в специальных журналах. И это
повышало мою квалификацию. И почему-то именно  меня просили занять студентов, а
других врачей не привлекали к этому делу.
Почему ? Я до сих пор не могу дать ответ на этот вопрос. Возможно потому, что уже в 1966 году я продемонстрировал на хирургическом обществе  свои «Простейшие приспособления при лечении переломов костей нижних конечностей», что позднее было опубликовано в сборнике статей. Возможно потому, что как раз в это время я начал разработку своей угловой балки для оперативного лечения переломов костей голени, а в 1967 году, когда кафедральные работники ушли в отпуск, я остался выполнять обязанности заведующего травматологическим отделением, и применил свою балку у двух пострадавших с переломами костей голени.
А когда кафедральные работники вернулись к работе в сентябре, то, принимавший утреннюю пятиминутку уже доцент кафедры Г.Д.Мыш, просмотрев рентгенограммы, попросил меня зайти к нему  с рентгенограммами. Войдя, я услышал:
- Юра, а ты понимаешь, что это диссертационная работа? Балка твоя новая,
методика новая, так что набирай больных и пиши диссертацию. Сначала опиши кратко историю лечения переломов, затем опиши свою методику, показания к этой операции,
заведи себе картотеку, сохраняй все рентгенограммы, читай все о переломах, записывай прочитанное в карточку картотеки и, как говорится, вперед . . .
  К этому времени  по моим чертежам сделали аппарат для репозиции костей при переломе предплечья и им пользовались все травматологи на дежурствах, и вскоре я опубликовал это в статье.
  Однажды принес на работу чертежи фиксирующего аппарата, где с помощью проведенных через кость спиц, зажатых болтами в металлических окнах, можно было репонировать и фиксировать переломы. Но заведующий отделением травматологии Ю.М.Прохоров, посмотрев чертежи, сказал:
- Юрий Олегович, а Вы бы литературу по этому вопросу посмотрели и не стали бы изобретать велосипед.
   Я просмотрел литературу и нашел, что уже имеются  подобные аппараты Гудушаури и Илизарова и не стал заниматься этим вопросом. А зря. Ведь мой аппарат несколько отличался . Я даже обиделся на Юрия Михайловича  за то,  что он, вместо того, что бы бить по рукам, предложил бы продолжить работу над аппаратом, и был бы еще аппарат Абрамова. Но . . . .
Вот  так началась моя научная деятельность, хотя к этому времени у меня уже было около десятка публикаций в сборниках и несколько выступлений на хирургических обществах. И в это же время я стал иногда писать в газеты статейки на медицинские темы. Кстати, получал гонорар 30-40 рублей за статью. Но писал я не ради денег, а потому, что каждая работа над статьей повышала мой профессиональный уровень.
  Я по-прежнему продолжал дежурить по неотложной хирургии. Дежурили вдвоем.
Я был назначен ответственным хирургом.
На дежурствах  мы принимали всех, кого доставляла скорая помощь, независимо от
патологии, будь то острый аппендицит, перфоративная язва,  острый панкреатит, кишечная непроходимость, переломы костей, ранения груди, живота, черепно-мозговая травма. Соответственно и оперировали  все, что доставлялось.
Наше поколение хирургов – это хирурги широкого профиля. В то время еще не было узких специалистов, хотя уже выделялись
урология, проктология, сосудистая патология. Да и диагностика хирургических заболеваний строилась на знании клиники заболеваний, умении выявлять специальные симптомы, а они были специфическими для каждого заболевания. Из технических средств диагностики был только рентген, правда,
немного помогала лаборатория, и мы должны были уметь интерпретировать данные  соответственно патологии. То есть, мы были клиницистами. Как правило, диагнозы ставили правильно, ошибались очень и очень редко. Даже в тот момент, когда заводили больного в приемное отделение, диагноз предварительно уже был поставлен. Современному врачу работать в плане диагностики намного легче, так как он оснащен медицинской диагностической аппаратурой, как УЗИ,
эндоскопия (эзофагогастродуоденоскопия, бронхоскопия, колоноскопия и др.), компьютерная томография и т.д. В наше время этого не было, и рассчитывать приходилось только на свои знания и  опыт.
  Именно в этот период  на очередном дежурстве сохранил ногу молодому парню,
которому трамвай переехал по голени.
Этот случай описан в моей книге «Записки врача хирурга», поэтому подробности опускаю. До сих пор не могу понять, каким образом после переезда трамвайного колеса по голени остались неповрежденными кровеносные сосуды ?
Все мягкие ткани размяты в «лепешку», кости раздроблены на мелкие осколочки, а
пульс на тыле стопы четко определялся.
Я соединил центральный и периферический
отломки большеберцовой кости  гвоздем
Богданова, привязал кетгутом к нему мелкие осколки кости, поставил множество резиновых дренажей, фиксировал это все гипсовой повязкой, и через полтора месяца выписал  пострадавшего с различными рекомендациями. Примерно через год он приехал ко мне в больницу и продемонст-
рировал свою ногу. Он ходил на ней, как на здоровой и никаких неприятных ощущений не испытывал. На рентгенограмме четко были видны отломки костей, гвоздь, и сросшиеся мелкие отломки кости. К сожалению, он отказался от демонстрации на хирургическом обществе, а было бы интересно послушать отзывы корифеев.
  На другом дежурстве удалось сохранить руку пострадавшему, по плечу которого опять же проехал трамвай. И в этом случае
пульс на радиальной артерии четко определялся, хотя все мягкие ткани были в «лепешку», плечевая кость в мелкие осколки, и руку удалось сохранить, хотя и оставалось  ограничение движений в локтевом суставе, но, как говорил сам пострадавший, «рюмку до рта донесу…».
Его тоже хотелось продемонстрировать на хирургическом обществе, но он исчез из поля нашего зрения.
   И в этот же период я оперировал пострадавшего с «переломом ныряльщика».
Он прыгнул в воду, где было мелко, и получил перелом  дужек 5 и 6 шейных позвонков с повреждением спинного мозга.
Во время операции спинной мозг вытек наружу в виде жидкого детрита, а при такой патологии ничего сделать уже невозможно. Но он прожил около года
и скончался от осложнений Этот случай тоже описан в «Записках врача хирурга»
в рассказе «Не зная брода . . .».
   Много различных случаев было в этот период моей работы и описаны они в «Записках врача хирурга», вышедших в
2007 году и переизданных в 2008 и 2012 годах.
  Работая в этой больнице, мне казалось, что  профессия хирурга одна из самых нужных, важных и благородных профессий.
И вот однажды, во время моего суточного дежурства, меня пригласили в приемный покой, где меня ожидал мой соклассник. Я
уже собирался мыться на операцию по поводу кишечной непроходимости, но бегом спустился в приемное отделение, где увидел Освальда Кранка, моего школьного товарища и соседа по месту жительства.
Мы не виделись  более десяти лет, я стал хирургом, он инженером в городе Чебоксары. Он приехал в Новосибирск повидаться с братьями и решил навестить меня, но Тамара рассказала, что я на дежурстве и как можно меня найти. Мы
обнялись, но поговорить времени не было, так как меня ждал больной на операционном столе. И я решил, что поговорим в операционной, во время операции. Освальда одели во врачебное белье, маску, бахилы и ввели в операционную. Он стоял у изголовья больного, а я начал операцию разрезом живота. В то же время я непрерывно говорил о всех наших соклассниках, с кем видимся, кто где работает и т.д. Однако, вид раздутых кишок больного  ввел   Освальда в «шок» и ему стало плохо. Его отвели в ординаторскую и уложили на диван. Когда я вышел из операционной, он еще нюхал нашатырь, был бледный и еле ворочал языком.
- Ну и работа у тебя, Юрка! – проговорил он, - лучше уж лес на Колыме валить, чем такая работа. Это же ужас какой-то. . . . .
  Вот Вам и нужная, важная и благородная профессия врача – хирурга. Но это мнение
не всех, только некоторых.
         

               Глава 5. Ординатура



  В 1968 году нам с Тамарой Петровной предложили обучение в двухгодичной  спецординатуре , с изучением английского языка,  для работы за рубежом после окончания ординатуры. Мы, конечно, согласились и обучались  на соответствующих кафедрах  Новосибирского мединститута. Я – на кафедре хирургии, руководимой  уже профессором Г.Д.Мышом,  а Тамара Петровна – на кафедре ЛОР болезней, которой руководил в то время  С.А.Проскуряков.
   Кафедрой, на которой я проходил обучение, руководил профессор Г.Д.Мыш.
   Дело в том, что в 1967 году, будучи доцентом кафедры госпитальной хирургии,
Георгий защищал докторскую диссертацию
на тему «Создание асептического экзоперикардита как метода профилактики и лечения инфаркта миокарда». Защищался он в Воронеже, но ученый совет  Воронежского медицинского института проголосовал против присуждения ему докторской степени, и на следующий год,
в 1968 году,  ему пришлось защищаться повторно в Москве. После этого Георгий Мыш стал доктором медицинских наук,
а вскоре профессором. В Новосибирском медицинском институте была создана кафедра четвертой хирургии, где обучались бывшие фельдшера, которые решили стать врачами, и поступили в мединститут. В то время на кафедре работали  доцент Ю.М.Прохоров, Б.В.Алексеев,, Б.К.Лавренов.  Базой кафедры было сосудистое отделение в  Областной клинической больнице, которым заведовал Виктор Ефимович Кузнецов.
  И опять же в те времена было принято, что главными врачами больниц должны быть сотрудники мединститута, а именно профессора. Так Георгий Мыш был назначен главным врачом Областной клинической больницы. Вот в такой среде мне и пришлось проходить обучение в ординатуре, хотя я был уже вполне зрелым хирургом, занимался сбором материала для кандидатской диссертации, дежурил по неотложной хирургии в Областной и второй клинических больницах.
  Однажды Георгий Мыш предложил мне поработать в районной больнице в  Усть-Тарке. Я согласился и проработал там месяц, пока местный хирург находился в отпуске. Работая в Усть-Тарской больнице я сделал несколько операций, как аппендэктомия при аппендикулярном инфильтрате,  тупая травма живота с разрывом  сосудов брыжейки тонкой кишки, грыжесечение по поводу большой паховой грыжи, плодоразрушающую операцию у роженицы 20 лет с узким тазом, применил свою балку при переломе большеберцовой кости и др. Все сотрудники больницы были очень довольны моей работой и провожали меня всем селом.  Это описано в моей книге «Записки врача хирурга» в рассказе «Сельская хирургия».
   На втором году обучения в ординатуре
Георгий Мыш привлекал меня к преподавательской работе, когда кто-то из сотрудников не являлся на работу по полезни или другой причине. А однажды мне пришлось провести весь цикл в группе
студентов- фельдшеров, а в этой группе учились такие  позднее видные преподаватели, как Горлов , который стал заведующим военной кафедры, полковник медицинской службы, Александр Иванович
Пальцев, ныне член-корреспондент АМН, профессор, и др.
   Два года учебы пронеслись незаметно
и очень быстро. Тамара Петровна осталась работать в том же коллективе, в котором училась в ординатуре, т.е. в клинике ЛОР болезней  городской клинической больницы № 1, где и работает по настоящее время.
Меня же после окончания ординатуры отдали в распоряжение  Облздравотдела.
   И вот, я стою в кабинете заведующего Облздравотделом  К.И.Поназдырь, начальник отдела кадров читает мои данные, и Кирилл  Иванович говорит:
-  Ну что ж, поздравляю Вас с окончанием
клинической ординатуры, и направляем Вас в один из районов Новосибирской области…
  Но он не успел закончить, как зазвонил телефон. Звонил профессор Г.Д.Мыш. Из
Разговора я понял, что речь идет обо мне,
Потому что Кирилл Иванович говорил:
- Да, да, вот он, у меня, решаем вопрос о трудоустройстве . . . .
   А дальше он стал слушать, что говорил ему профессор Г.Д.Мыш.
  И, наконец, я услышал:
- Ну что же, это в корне меняет дело, - и положив трубку, долго смотрел на меня, но уже менее официальным взглядом.
- Так Вы, оказывается, зрелый и опытный хирург, у Вас имеется задел в науке, у Вас и квартира в Новосибирске, и жена врач,
поэтому я Вам предлагаю работу в Областной больнице в качестве ординатора
травматологического отделения, а когда
будет закончено строительство новой Областной больницы, заведующим отделением травматологии. Согласны ?
Это Георгий Дмитриевич Вас рекомендовал.
   Я, конечно, согласился и уже через день вышел на работу в травматологическое отделение Областной больницы. Зав. Отделением была Нина Федоровна Корнилова, кандидат медицинских наук,
ассистент кафедры госпитальной хирургии,
а заведующим этой кафедрой был Борис Александрович Вицын, с сыном которого мы учились в одной школе , а в настоящее время внук Бориса Александровича  Александр Евгеньевич Вицын заведует отделением торакальной хирургии !-й городской клинической больницы.
  Нина Федоровна очень заинтересовалась
моей балкой для фиксации переломов голени, и  поставляла мне пострадавших для операции. Побывав на моей операции, Нина Федоровна предложила:
- А ты, Юрий, почему не берешь на операцию ложные суставы? Их довольно много поступает из районов области, да вот и сейчас есть такой больной. Пойдем, посмотрим.
   Вскоре я уже оперировал больных с ложными суставами голеней и довольно удачно. Однажды Нина Федоровна завела в ординаторскую больного, который опирался на костыль и не наступал на правую ногу, и сказала:
- Вот он может Вам помочь, - при этом указала на меня.
   Это был больной Подружин, который при штурме Рейхстага во время ВОВ наступил на мину, полгода пролежал в госпиталях, одна нога срослась, а вторая. . . . .
На рентгенограммах было видно, что
уже омозолелые концы отломков большеберцовой и малоберцовой костей
не срослись,  нижний, периферический  отломок всего четыре сантиметра длиной и болтается под разными углами относительно центрального.
  Нина Федоровна, указывая на рентгенограммы, сказала:
-  Он обращался в институт травматологии,
в различные травматологические  отделения больниц города, ездил в Новокузнецк, и везде ему отказывали в операции, так как периферический отломок всего четыре сантиметра. Сюда не применить интрамедуллярный остеосинтез,
не удается по расчетам применить аппарат Илизарова, а вот твоей балкой можно зацепиться за периферический отломок и фиксировать вместе с центральным.
   Я принес рентгенограммы домой, пристально просматривал их, примерял свою балку. И, наконец, решил рискнуть.
   На операции присутствовали все сотрудники отделения, Нина Федоровна подсказывала мне, как и что делать. Я
сбил костные наросты,  просверлил  плотные участки и попал в костномозговой канал, опилил  омозолелые концы отломков, и сопоставил их. Пропилил щель в обоих концах отломков и вставил балку.
Балка легла плотно и я привинтил ее двумя шурупами. По совету Нины Федоровны, я взял кусочек кости с крыла подвздошной кости и кетгутом фиксировал его к месту перелома.  Ногу поместили в гипсовую повязку. Послеоперационный период прошел без осложнений. Выписали больного через две недели в циркулярной
гипсовой повязке.  Через три месяца Подружин явился ко мне для осмотра, и я с ужасом увидел, что  гипса на ноге нет.
Тут же  загипсовал ногу и сказал, что гипс носить еще полтора месяца.  Все закончилось благополучно, и через пять с половиной месяцев больной приступил к работе.   Он был просто счастлив, так как 25 лет проходил на ложном суставе, фиксируя его тутором, и часто мне звонил по телефону и приходил для беседы. Позднее я продемонстрировал его на хирургическом обществе, о чем имеется сообщение в журнале «Ортопедия, травматология и протезирование»  №6
1971 г. На стр. 90, где сказано, что «Ю.О.Абрамов (областная больница) демонстрировал больного, успешно оперированного по поводу ложного сустава правой голени с применением угловой балки конструкции автора в сочетании с пристеночным  аутотрансплантатом  из
крыла подвздошной кости».
  Позднее, когда докладывали больных на операцию, приходилось слышать, что «подготовлен больной такой-то с переломом костей голени, предполагается остеосинтез по Абрамову». Я смущался, но было приятно такое слышать.
  В то время  мне частенько приходилось выступать на хирургических обществах, конференциях, печатать статьи в журналы и т.д. Конечно, была и критика. Так, например, Р.П.Кернерман, сотрудник института  НИИТО, пытался критиковать мои операции на ложных суставах и при открытых переломах, мотивируя тем, что кто-то, когда-то запретил при ложных суставах применять металлические конструкции и производить металлоостеосинтез при открытых переломах. А я ослушался этих запретов. Но на одной из конференций Я.Л.Цивьян, известный в Новосибирске  и за его пределами врач травматолог, профессор, заведующий кафедрой травматологии и ортопедии , будучи председателем одной из конференций на выступление критиков сказал:
-  Юрий Олегович в своем докладе показал прекрасные результаты  оперативного лечения  открытых  переломов голени и ложных суставов. Кое- кто здесь выступал с критикой этой методики.    А у Вас,  Рем Петрович и Федор Николаевич, имеются подобные результаты? Вы можете в противовес показать свои достижения ?
   В зале нависла тишина.
- Нет, не можете. Поэтому я думаю, что автора доклада можно поздравить с такими результатами и пожелать дальнейших успехов в его работе.
 


      Глава 6. Санитарная авиация.


 Итак,   мы с Тамарой Петровной успешно закончили обучение в ординатуре , а поскольку нас готовили для работы за рубежом, то вскоре предложили работу в Африке, но мы отказались, мотивируя это тем, что моя мама  больна, оставить ее с Ириной  мы не могли, да и работа над  кандидатской диссертацией близилась к концу, а это мне казалось делом более важным, чем работа в Африке.
  За диссертацию я садился редко, летом вообще не работал, только зимой. И вот тут мне помог профессор  Петр Александрович Иванов .
- Юра, как у тебя движется диссертация, - как-то спросил он.
-  Да как-то медленно, редко сажусь за машинку.
- А ты заведи себе за правило, садиться за машинку каждый день и пиши хотя бы по одной странице. И дело пойдет.
  И я  принял это к сведению. Ежедневно вечером усаживался за машинку и печатал от двух  до пяти страниц . Я и не заметил, как быстро начала расти моя диссертация.
   Шел декабрь 1969 года. Я стал главным врачом санитарной авиации. А
получилось так. Я иду однажды по коридору областной больницы, а на встречу идет Г.Д.Мыш.
- Юра, зайди ко мне, сейчас.
Я вошел в кабинет главного врача, Георгий решал по телефону какие-то вопросы, положил трубку и воззрился на меня.
- В общем так. Иди, принимай санитарную авиацию. Работа сложная, но это по тебе.
Главное сократи время от момента вызова из района до вылета самолета. Это твоя первостепенная задача, - услышал я.
- А что это такое, санитарная авиация ? – спросил я.
- Будешь оказывать помощь в районах области. В твоем распоряжении будут два самолета, вертолет и девять врачей различных специальностей. А с врачами реши вопрос- будут они работать на полставки  или  получать оплату за вылет.
Это уже реши сам с врачами, - сказал мне Георгий и я направился в офис санитарной авиации, совершенно не представляя, чем мне предстоит заниматься в будущем.
 До  этого главным врачом санавиации был Вадим Курлов, о котором говорили, что он не силен в хирургии, развалил санитарную авиацию и ездил больше на поезде в Каргат, где у него (по слухам всезнающих  «очевидцев») проживала какая – то симпатия. Поэтому он редко появлялся на рабочем месте, а на вопрос «Где он?» отвечали, что  «он в Каргате». И его решили заменить.
   Когда я вошел в офис, Вадим сидел за столом , не ответил на приветствие, протянул мне какие – то журналы и произнес:
- Ну вот теперь ты будешь  этой «шарашкой», а я ушел . . . . .
При этом он встал и вышел, даже не попрощавшись. Я то считал, что он передаст  мне дела, расскажет о работе санавиации, представит сотрудников  . . . .
Но . . . .
    Меня тут же успокоила фельдшер-диспетчер, сказав:
- Не волнуйтесь, Юрий Олегович, я Вам все расскажу и покажу.
И действительно, она рассказала мне о работе санитарной авиации подробно, что
было почти все понятно, но понадобилось некоторое время, что бы освоиться на новой работе. И я начал осваиваться.
  Офис представлял собой комнату около 25 кв. метров, Стояли два стола. За одним из столов сидела дежурная фельдшер-диспетчер, пожилая женщина ( к сожалению, не помню их имен и фамилий, а их было трое), которая знала все про работу санавиации, знала всех, кто работает бортврачами, знала пилотов,
которые летали по заданию санавиации.
На столе диспетчера были два телефона
и один из них директорский на 6 номеров, а другой с второй правительственной  связью. Т.е., если  я снял трубку и попросил соединить меня с каким-либо районом области, меня тут же соединяли.
Позднее я уже узнавал по голосу телефонисток и иногда заказывал междугородние переговоры. Срывов и задержек никогда не было.
  Второй стол для меня, начальника. Здесь стоял один телефон, чернильный прибор,
журналы, бумага, список работающих
бортврачей, их профессии, телефоны аэропорта, гаража и др.
   Изучив документы, я обошел всех бортврачей и решил, что лучше для них работать на полставки, а не получать зарплату за вылет. И мне это было удобнее, так как никто не имел права отказаться от вылета.
   Познакомился с шофером, приписанным к санитарной авиации, Тимофеем, и договорился с ним, что он ежедневно будет заезжать за мной утром и отвозить меня на работу. Бывало, что Тимофея отправляли, без моего ведома, в какую ни будь поездку, о чем я ругался с диспетчером, мотивируя
свои требования тем, что если поступит вызов из района, то врачу не на чем будет уехать  в аэропорт. Позднее главный врач Г.Д.Мыш помог мне в этом деле и Тимофей навсегда был при санитарной авиации, а точнее при мне лично и без моего разрешения никуда не имел права уехать.
 Затем  я съездил в городской аэропорт
и представился начальству. Командир эскадрильи Дмитрий Иванович Сахаров представил меня летчикам, которые летали по санзаданию, мы познакомились и в дальнейшей работе никогда не было проблем. Это Борис Горшков, Виктор Сердюков, Юрий Сошкин, Георгий Новожилов, Сергей Акулевич. Чаще всего мне приходилось летать с Виктором Сердюковым, реже с Борисом  Горшковым.
Виктор Сердюков летал на маленьком самолете ЯК-12. Это четырехместный  моноплан, на котором, вероятно, проводилось обучение летчиков, так как там было второе управление, т.е. спарка. Борис Горшков летал на АН-2, который известен многим, особенно тем, кто летал в пределах Новосибирской области. Юрий Сошкин и Гера Новожилов летали на вертолетах МИ-1. Акулевич летал на АН- 2, но сним мне приходилось летать очень редко. Я потому останавливаюсь на этом более подробно, так –как  уже в третий полет я сам управлял самолетом. Но об этом позднее.
   Установив контакты с летчиками и врачами, узнав цены на каждый вылет, мне
удалось сократить время от получения вызова до вылета самолета до 30 минут.
  Первый вылет был в Здвинск. По какому поводу меня вызвали, я уже не помню, но хорошо помню. как я на автомобиле  приехал в аэропорт, машину пропустили на летное поле и мы подъехали прямо к самолету  ЯК-12. Виктор уже прогревал двигатель, я пересел в самолет и через несколько минут мы взлетели. Я посмотрел на часы и отметил, что еще не прошло и
получаса от момента вызова, а мы уже в воздухе. Будет о чем доложить  Г.Д.Мышу.
  Раньше мне на таких самолетах летать не приходилось, и было  все интересно.  Разбежавшись по летному полю, самолет оторвался от земли и стал набирать высоту.
Затем Виктор доложил  в диспетчерскую и повернул самолет  в сторону Колывани. Это наш коридор, так его называли пилоты. А уже потом повернули в сторону Здвинска.
Скорость 170 км/час., высота 150 метров,
внизу промелькнула Обь, видны бесконечные поля и перелески, мелкие речки, деревни, ленточки дорог, пасущиеся стада коров  . . . . Затем я стал наблюдать, как Виктор управляет самолетом. Казалось,
что он вообще им не управляет, так как самолет летит ровно, ревет мотор, а мы переговариваемся по внутренней радиосвязи. Пролетели над летным полем Здвинска. На посадочной полосе паслись коровы. Виктор по радио связался с диспетчером, отругал его, и мы увидели, как двое мужчин побежали на летное поле и прогнали коров. Вот теперь можно садиться. Посадка дело сложное, нежели взлет. И вот мы выходим из самолета.
Нас на автомобиле ГАЗ-69 встречает главный хирург района Валерий  Шевелев. Мы знакомимся, он излагает суть дела и,
подъехав к хирургическому корпусу, отправляемся в палату осматривать больного.  Валерий был грамотным хирургом, я только скоррегировал лечение, операция больному не требовалась, сделал запись в истории болезни и мы отправились в аэропорт, Тут я заметил, что Виктор заталкивает в карман своей куртки бутылочку с прозрачной жидкостью, а изо рта вырывается запах алкоголя.
- Витька, ты что, с ума сошел, - возмутился я, - ведь нам лететь , а ты . . . . .
- Да ладно, не первый, и дай бог, не последний раз летаем. Все будет нормально.
  В полете мы разговаривали по внутренней связи, а я наблюдал за действиями Виктора. Но все обошлось благополучно.
Позднее, когда мы куда либо прилетали, я тут же давал указание врачу не выдавать спиртное  Виктору, но не всегда удавалось предотвратить глоток спирта перед полетом. Да, большой любитель был Виктор
Сердюков спиртного, даже в рабочее время.
  Третий полет был с  Борисом Горшковым
На АН-2. Самолет большой, рассчитан на 10 пассажиров, но нас было трое. Рядом с Борей сидел второй пилот. Я стоял в проеме дверей , а они сидели в креслах
в кабине. Мы разговаривали, и вдруг Боря говорит:
- Олегыч, хочешь порулить ?
- Конечно – ответил я.
 Он встал  и я уселся в кресло  командира.  Боря объяснил, как пользоваться педалями и штурвалом. Я понял и приступил к управлению. Прибор показывал высоту 250 метров, я перевел взгляд на компас и увидел, что самолет чуть отвернул с курса, и начал его выправлять. Выправив курс, я вдруг заметил, что потерял высоту и начал ее выправлять, но опять сбился с курса.
Пилоты, наблюдая за моей работой, хохотали, и ,наконец, решили мне преподать  методику пилотирования самолета. И дело пошло . . . .
  На самолете ЯК-12, спарке, вместо рулей для управления были ручки, как у истребителей. И вот мы с Виктором летим в район, и я ему говорю:
- Вить, а давай поиграем в истребителя!
- Как это ? – переспросил Виктор.
- Ну,  вверх, вниз, резко, вправо, влево, ну как истребитель.
- Ну давай, - только произнес он, и, набрав высоту 1000 метров, самолет резко повернул вправо, поднял нос вверх, затем резко вниз, и тут я ощутил невесомость, даже ударился головой об потолок, да еще увидел, как подпрыгнули
и провисели несколько секунд авторучка, тетрадь и сумочка Виктора. Выровняв самолет, Виктор спросил:
- Ну, как впечатление ?
- Здорово ! –с восторгом проговорил я.
- А вот тебя бы посадить в настоящий истребитель с большой скоростью, вот тогда бы тебе было не до восторга.
  Не прошло и месяца работы в санавиации, как я уже сам взлетал, ложился на курс,
но посадить самолет мне Виктор разрешил только через два года полетов.
   Я больше всех из бортврачей летал
на вызовы, квалификация моя как хирурга
позволяла решать тактические вопросы и
выполнять самые разнообразные операции.
  Я уже облетал почти все районы области,
выполнял на местах трепанации черепа, удаление селезенки, перитониты, резекции желудка , холецистэктомии, непроходимость кишечника, ущемленные грыжи и т.д.
   Так, в Здвинске оперировал ущемленную грыжу недельной давности, в Северном – трепанацию черепа, в Ордынске – удаление селезенки  у ребенка после травмы живота, в Тогучине применил балку собственной конструкции при переломе голени, в Ташаре произвел ушивание перфоративной язвы и т.д.  Некоторые случаи описаны в моих книгах «Я родом из Сибири» и «Записки врача хирурга».
  Нередко, в офис заходили корреспонденты различных газет и напрашивались на полет. А после полета в одной из газет появлялась статья о работе санитарной авиации  и его начальнике.
  Неоднократно со мной летал фотокорреспондент ТАСС Анатолий Поляков и его снимки с моей физиономией  то и дело появлялись в различных газетах.
Часто в газетах появлялись снимки Виталия Скока, но летать с ним не приходилось.Мое имя появлялось в газетах «Вечерний Новосибирск», «Молодость Сибири», «Советская Сиибирь», «За медицинские кадры», и даже «Правда».
  Все эти газеты писали о работе санитарной авиации, о бортврачах, и, конечно, обо мне, как руководителе и квалифицированном хирурге, который чаще других вылетает по первому вызову в любой район Новосибирской области.
  Корреспонденты представляли нас, бортврачей, какими-то героями, которые прямо из самолета идут к операционному столу , делают операцию, затем снова в самолет . . . . 
- Ну как Вы можете так работать ? Вот я с Вами пролетел и уже чувствую усталость, тошноту, да и мысли путаются . . .А Вы
занимаетесь больными, оперируете и снова на самолет . . . Это же очень тяжело, - говорил Анатолий Поляков. Но я отвечал, что это обычная  наша работа.
  Я был на виду. Меня знали все, обо мне говорили, мне звонили, со мной советовались. Однажды я вошел в кабинет главного врача  профессора Г.Д.Мыша и поздоровался:
- Привет Гера! Чего это ты там читаешь?
= Да вот, Юра,  газета, а о тебе ничего не пишут. Ну, прямо читать нечего, - ответил он, и мы громко расхохотались.
  Диссертация моя медленно, но продвигалась вперед и в декабре 1972 года была закончена. Помню, как я приехал утром на работу и иду по коридору областной больницы. Навстречу идет профессор Г.Д.Мыш. Мы поздоровались и
Гера вдруг спросил:
- Юра, ну когда я увижу у себя на столе твою диссертации?
- Да завтра же и принесу, - ответил я.
- Да я уж без всяких шуток говорю, уже пора бы закончить, да к защите . . . .
  На следующий день утром я вошел в кабинет главного врача и выложил на стол
черновой вариант диссертации. Георгий взял ее в руки, полистал и сказал:
- Завтра зайдешь . . . ..
Назавтра я вновь вошел в кабинет, Гера,
увидев меня, протянул мне диссертацию и сказал:
- Там несколько фраз надо изменить, я подчеркнул, делай пять экземпляров,
переплетай и мне на стол.
   Сестра моей мамы, Нина Васильевна Савич, машинистка по профессии, быстро начисто напечатала пять экземпляров, я их отдал в переплет, и я принес их в свой офис. Должен сказать, что известный в то время хирург, профессор Борис Александрович Вицын, верхнюю одежду оставлял на вешалке в нашем офисе. И вот он вошел, поздоровался, разделся и увидел на подоконнике стопку, и спросил:
- Юра, а что это у тебя на подоконнике ?
- А это моя диссертация, – ответил я.
- А можно, я возьму один экземпляр, посмотрю и верну?
- Ну конечно можно, Борис Александрович,- с волнением ответил я.
Я боялся, что он, прочитав диссертацию, раскритикует ее и мне придется что-то переписывать, переделывать . . . .
Но волновался зря. Через пару часов Борис Александрович  вошел в офис, протянул мне диссертацию и произнес:
- А ты знаешь, Юра, она мне понравилась.
Написана понятным языком, читается легко, много фотографий, и я думаю, что она не вызовет раздражения у оппонентов.
Удачи тебе.  Да, я уже говорил, что если я, не  дай бог, сломаю ногу, то приду только к тебе на лечение.
   Мне было приятно это слышать, так как Борис Александрович в то время был самым крупным хирургом в Новосибирске. Фельдшер – диспетчер, услышав такой разговор, сказала:
- Вот это да! Вот как относится к Вам и вашей диссертации сам Борис Александрович ! Значит, Ваша работа
очень нужная в хирургии, Юрий Олегович, я Вас заранее поздравляю с защитой.
    Перед защитой диссертации пришлось немало побегать, что бы написать авторефераты, разослать из по различным медицинским институтом, получить отзывы на авторефераты, внешний отзыв . . . .
   Георгий спросил меня:
- А куда будем посылать работу на внешний отзыв?
- В Томск, - быстро ответил я.
- А там тебе кто ни будь поможет? – спросил он.
- Да есть к кому обратиться. Заведует кафедрой травматологии мой преподаватель профессор М.Ю.Клыков,
а проректор по учебной работе  Михаил Андреевич Медведев. Они помогут.
  И вот я снова в Томске.  Пришел к своему дому, немного постоял, утер слезу и отправился в горбольницу, которая располагалась рядом с нашим домом.
Найдя профессора Михаила Юрьевича Клыкова, я передал ему диссертацию, он пообещал быстро  написать отзыв, договорились, что я завтра забегу, и отправился к своим родственникам.
  На следующий день я решил зайти к Михаилу Медведеву. Он в то время был уже профессором, проректором по учебной работе. Встретил он меня радушно, даже обрадовался, что я приехал за внешним отзывом и тут же позвонил М.Ю.Клыкову.
Оказалось, что отзыв он еще не написал, но работу прочитал, и она ему очень понравилась.
- Значит так, Михаил Юрьевич, - говорил в телефонную трубку Михаил, - мы приедем в 14.00, а Вы уж постарайтесь, что бы отзыв был написан.
  Побродив по Томску, я около 14.00 подошел к корпусу института, вышел Михаил, мы сели в его «Москвич» и поехали в горбольницу, забрали готовый отзыв, приехали в институт и Михаил поставил все необходимые подписи и печати. Так я получил внешний отзыв на свою диссертацию.
  Случайно около института я встретил
Викентия Пекарского. Он был уже профессором, заведовал кафедрой  общей
хирургии. Мы обнялись, поговорили, он рекомендовал мне сразу приступить к работе над докторской диссертацией и мы расстались. Вечером я навестил своего согруппника Володю Михайлова. Он был доцентом кафедры акушерства и  гинекологии, его жена Татьяна приготовила нам стол, мы просидели за столом до темна, а утром я покинул их гостеприимный дом и уехал в Новосибирск. К сожалению уже покинули этот свет Викентий Пекарский,
Татьяна Михайлова и Володя Михайлов.
Как быстро бежит время!
 Защита состоялась 13 марта 1973 года.
Текст я выучил  «на зубок», в конспект не заглядывал, продемонстрировал фильм на три минуты и уложился в 18 минут при  положенных 20. Оппонентами на защите были  профессор Я.Л.Цивьян и доцент  Н.Ф.Корнилова. Они дали только положительные отзывы. Из 30 членов ученого совета «ЗА» проголосовало 29.
Меня поздравляли, пожимали руки, обнимали, преподнесли букет цветов, а
я , в свою очередь, приглашал всех на
банкет, которые были запрещены в то время. Но банкет состоялся у меня дома.
Была вся кафедра во главе с Георгием Мышом, мои друзья. Не смог прийти только Я.Л.Цивьян из-за болезни дочери.
   На следующий день в газете «Вечерний Новосибирск»  от 14 марта 1973 года.  опубликовали короткое сообщение о моей защите.
   Вечером следующего дня мне домой позвонил Георгий Мыш и сказал:
- Юра, давай увольняйся  и неси документы в мединститут. У меня появилось вакантное место ассистента кафедры. Тебя уже ждут в отделе кадров.
  К тому времени Георгий Мыш уже ушел из областной больницы и  работал заведующим кафедрой факультетской хирургии лечебного факультета  Новосибирского медицинского института
на базе первой городской клинической больницы, а именно во втором корпусе горбольницы. Это была клиника имени академика В.М.Мыша, деда Георгия.
  В тот период главным врачом вместо Г.Д.Мыша был назначен Анатолий Дмитриевич Цуриков. Он ранее был главным врачом какой-то районной больницы. Я написал заявление на увольнение по собственному желанию и положил на стол Анатолия Дмитриевича.
Он прочитал заявление и сказал:
- А почему Вы ко мне с таким заявлением ?
Вам следует обратиться к Кириллу Ивановичу.
- Но санитарная авиация – это одно из отделений областной больницы и главный врач Вы, Анатолий Дмитриевич, - высказал я свои доводы.
- Нет, Юрий Олегович, санитарная авиация самостоятельная организация и подвластна облздравотделу, и решить Ваш вопрос может только Кирилл Иванович. Я не имею права решать такие вопросы.
  И я отправился в облздравотдел. Влйдя в кабинет  Кирилла Ивановича Поназдыря,
я изложил суть своего посещения, на что
он отреагировал очень странно:
- Вот он вред науки для практического здравоохранения!
- Кирилл Иванович, побойтесь бога, что Вы такое говорите . . . . – начал я, но он перебил меня.
- Вот ты защитил диссертацию и уходишь
на преподавательскую работу. Я понимаю, что надо передавать свой опыт молодым, ну а я - то с кем буду работать?  Пока  ты работаешь, я спокоен за санитарную авиацию, а уйдешь . . . .  В общем так,
пока не будет полноценной замены, я тебя не отпущу, - закончил наш диспут Кирилл Иванович.
  И я начал искать замену. Предлагал Юрия Шахтарина, Леонида Будникова, Павла Коломейцева и др., но Кирилл Иванович был не согласен. Только вмешательство Георгия Мыша разрешило эту проблему.
Меня уволили, и я тут же отнес документы в отдел кадров мединститута. Но предстоял еще конкурс на замещение вакантной должности ассистента кафедры факультетской хирургии. Было дано объявление в газету о конкурсе, а позднее на ученом совете я был избран по конкурсу на эту должность. В сентябре 1973 года я приступил к работе на кафедре.


    Глава 8. Медицинский институт.

  В те времена работать в медицинском институте было престижно. И не только,
так как преподаватели клинических кафедр получали педагогическую и лечебную ставку, зарплата была двойная. Многие думают, что если ты преподаешь в мединституте. то не занимаешься больными, не оперируешь. Однако, мы, ассистенты, не были оторваны от лечебной работы. Я, например, вел палату больных,
дежурил по неотложной хирургии и дважды в неделю оперировал плановых больных.
Но главным в работе на кафедре была педагогическая деятельность и научная работа. Мне преподавательская работа была немного знакома, так как я, работая еще во второй больнице, готовил санитарную дружину завода им. Чкалова.
Читал лекции и проводил практические занятия, и эта дружина на соревнованиях между предприятиями города неоднократно занимала первое место, а меня награждали грамотами. Позднее, во время обучения в ординатуре, как я уже отмечал выше, мне
приходилось  проводить занятия со студентами. Однако, когда  меня приняли в мединститут, пришлось готовиться более тщательно. Хотя у меня и был довольно богатый хирургический опыт, излагать патологию студентам четвертого курса
было не так- то просто, потому как практика – это одно, а педагогика – совсем другое. Нужно знать этиологию, анатомию, патогенез заболевания, клинику, хирургическую тактику, технику операций.
Если практические врачи знакомы с клиникой и техникой операций, то уж
в этиологии,  патогенезе, анатомии они обычно значительно слабее преподавателей. Преподавателю приходится читать постоянно периодическую специальную литературу,
монографии, перелопачивать  литературу для научных статей, постоянно быть в курсе последних достижений медицины
и уметь преподнести свои знания   студентам. Поэтому сотрудники кафедр гораздо грамотнее практических врачей. Да и в оперативной технике они должны быть выше. Все это мне предстояло осваивать
для новой работы.
  В сентябре  1973 года я робко вошел
в клинику и, хотя я уже был знаком со многими сотрудниками кафедры и отделения, мне все казалось новым.
   С Георгием Дмитриевичем Мышом я был уже хорошо знаком, он был заведующим кафедрой, доктором медицинских наук, профессором, а о моих родственных связях с ним пока еще никто не знал.
  Юрий Михайлович Прохоров, уже доцент,
заведующий учебной частью кафедры. Я помню, как его избирали в доценты еще на кафедре четвертой хирургии, ему не хватало научных статей,  и он то и дело ссылался на совместные статьи со мной:
- А вот еще статья, совместно с Юрием Олеговичем, да еще две статьи еще  не опубликованы . . . . .
   Еще во времена работы на санитарной авиации, мне позвонил Георгий Мыш и попросил приехать и посмотреть неправильно сросшийся перелом голени у соседки по даче. Я прибыл на кафедру, посмотрел снимки, больную и назначил день операции. В день операции я, уже переодетый в операционное белье, шел в операционную по коридору , где меня встретил Юрий Михайлович:
- Юрий Олегович, зачем Вы это делаете,
откажитесь от операции, ведь это знакомая Георгия Дмитриевича, и если что не так, то
Вы потом не отмоетесь . . . .
- Поздно, Юрий Михайлович, «карта сдана», больная уже на операционном столе под наркозом, - ответил я и пошел в операционную.
   Операция прошла успешно, больная выздоровела и позднее через Георгия передала мне  . . .гуся, в знак благодарности. Да, Юрий Михайлович был очень осторожен во всех делах, как выяснилось позднее.
  Владимир Ильич Ладыгин встретил меня как родного. Мы учились в одной школе и не виделись много лет. Когда я увидел его,
то вспомнил, что он тоже занимался гимнастикой и выступал на соревнованиях, где я был главным судьей. Мы долго с ним разговаривали, вспоминая школьные дни,
и мне было приятно, что работать придется
с хорошим школьным товарищем.
   Несколько позднее на кафедре появился Константин Викторович Вардосанидзе, с
которым у нас завязались дружественные отношения и продолжались до его безвременной кончины. Но знакомы  мы
еще со времен  моей работы на санитарной авиации, и нам вместе неоднократно приходилось летать и на самолете, и на вертолете. Он был грамотным хирургом,
хорошо разбирался в патологии легких, и
начал делать диссертацию по пересадке бронхов в эксперименте. Но, как оказалось,
такую работу уже закончили в Москве и представили к защите, и ему пришлось бросить эту работу. Позднее Костя защитил диссертацию без всякой помощи со стороны Г.Д.Мыша. Смерть застала его на посту главного хирурга города и главного хирурга первой городской клинической больницы.
  Фещенко Александр Михайлович ранее работал на кафедре топографической анатомии и оперативной хирургии. Это грамотный хирург, прекрасный преподаватель, чуткий и отзывчивый человек. В настоящее время работает главным хирургом  больницы № 25. Мы
до сих пор общаемся с ним и вспоминаем годы работы на кафедре факультетской хирургии.
  Виктор Ефимович Кузнецов появился на кафедре неожиданно. Я знаком с ним еще со времен обучения в ординатуре, когда он
заведовал отделением сосудистой хирургии в областной больнице. Костя говорил о нем:
- Я не понимаю Георгия Дмитриевича, ведь
от Виктора во всех больницах избавлялись любым способом, а он его на кафедру принял ?!?                Виктор Ефимович  хирург средней руки, как и педагог, но он часто находился вблизи Георгия Дмитриевича
и даже  пытался копировать его, когда говорил, и когда стоял. Как-то Витя попал в вытрезвитель. Для кого - либо другого это стало причиной немедленного увольнения, но  Г.Д.Мыш замял это дело и не допустил до ректората. Чем его обаял Витя, так и осталось тайной, так как он скончался одним из первых на кафедре.
  Всего один год проработал на кафедре Олег Борисович Мирошник. Его пригласили
из  дорожной клинической больницы на кафедру, но вскоре он понял, что педагогика не для него и, уволившись, стал заведующим отделением хирургии , на базе которого и работала наша кафедра. Как хирург, Олег котировался очень высоко.
Оперировал он прекрасно и, не смотря на свой жесткий характер и своеобразное отношение к администрации больницы, проработал долгое время заведующим отделением неотложной хирургии  . Сейчас он на пенсии, мы с ним встречаемся, вспоминаем дни работы на кафедре.
  Некоторое время на кафедре работал Владимир Борисович Попов, но ничто не вечно……
  Еще с четвертой кафедры хирургии с
Г.Д.Мышом работала старшим лаборантом Лидия Молчанова. Она же была старшим лаборантом и  на кафедре факультетской хирургии, и оставалась даже после перестройки. Скончалась она лет пять
назад о рака толстой кишки.
   Прекрасно работали и больничные хирурги. Заведовала отделением долгое время Александра Изосимовна Констанчук,
пока ее не сменил Олег Мирошник. Анна Ивановна Ефремова, Любовь Дмитриевна Ивчик, Людмила Ивановна Дубровская –
хирурги отделения. На нашей кафедре было незаметно разделение на больничных и кафедральных работников, все работали вместе, дружно, все друг другу помогали, взаимоотношения были прекрасными, но больничные сотрудники никогда не допускались до преподавательской работы.
И все таки кафедральные работники заметно отличались  от больничных  в плане клинического мышления,
методики обследования больных, постановке диагноза, в технике оперативных вмешательств. Это относилось не только к нашей кафедре, так было на всех кафедрах и базах их размещения.
Больные иногда с восторгом говорили, что их оперировали в клинике  профессора Б.А.Вицына,  профессора Г.Д.Мыша или
профессора Г.О.Веронского, хотя заведующими отделениями были больничные работники и оперировали многие не хуже кафедральных.
   Надо сказать, что хирургическое общество посещали, как правило, работники института и в меньшей степени сотрудники больниц города, да и  выступали на обществе преимущественно сотрудники института. Одно это говорит о том, что институтские работники более грамотные, чем больничные.
  Вот в такой среде я начал работу на новом месте.  Если к лечебной  работе мне все было знакомо, то к педагогической пришлось заново приспосабливаться.
Много места занимала подготовка к занятиям со студентами. Первое время я боялся, что какой ни будь студент задаст вопрос, а я не смогу на него ответить, и у
студентов может сложиться впечатление, что преподаватель-то ничего не знает. Стыдно. Поэтому приходилось просматривать периодическую специальную литературу,
монографии, учебники, вспоминать случаи из  собственной практики. Педагогический процесс слагался из двух мероприятий – лекции и практические занятия. Лекции читал сам профессор Г.Д.Мыш. На лекции ходили все преподаватели и старший лаборант Лидия Николаевна  Молчанова,
которая развешивала принесенные в зал плакаты, устанавливала прекционную  ап-
паратуру, следила за наличием мела у доски и подавала указку лектору. А преподаватели слушали лекцию, что бы
не было разногласия между лекцией и проведением практического занятия, все, как говорится, в унисон.
  Работа начиналась в 9.00, но мы приходили немного раньше. Переодевшись,
Я ,например, заходил в свою палату и выяснял, как прошла ночь, не было ли каких – то эксцессов, неприятностей и т.д.
Затем все в ординаторской  усаживались за свои столы, входил профессор Г.Д.Мыш и начиналась утренняя конференция или попросту пятиминутка. Отчитывался дежурный врач.
  Наше отделение дважды в неделю дежурило по неотложной помощи и тогда доклады дежурного врача были более  подробные. Так, например, я докладывал,
что  «за время дежурства в приемное отделение обратилось 28 человек, 8 из них
госпитализированы . . .  . . . .» . А дальше
рассказывал о каждом поступившем больном, когда он заболел, что почувствовал, когда вызвал «скорую помощь», что рассказал при поступлении, что обнаружено при осмотре, какие симптомы, какой поставлен диагноз, как прошла операция, операционные находки,
и представлял на лоточке удаленный орган,
его осматривали интересующиеся, … и так о каждом больном. Затем коротко  сообщал о тех больных, которые обращались, но не были госпитализированы и почему.
  Я это рассказываю потому, что в настоящее время дежурные хирурги отчитываются гораздо проще.  «Поступили следующие больные: больная Иванова – острый аппендицит, оперирована; больной Петров- острый панкреатит, консервативная терапия; больная Сидорова – обострение хронического холецистита – консервативное лечение», и т.д. То есть, уже не требуется подробной информации
о том, как заболел  больной, на основании чего поставлен такой диагноз, а не другой,
что найдено при оперативном вмешательстве, не демонстрируется удаленный орган, который должен подтвердить правильность диагноза и т.д.
  Конечно, в наше время все врачи слушали и тем самым повышали свою квалификацию, это был подробный доклад,
он показывал знания дежурного врача, умение диагностировать, клинически мыслить, это была хирургическая школа.
Теперь ее нет. Современные короткие доклады ничему не учат врачей, да и современные профессора, заведующие кафедрами, не требуют подробного отчета,
потому что сами с такой системой не знакомы.
  В конце доклада дежурному врачу задавались вопросы, по ответам  можно было судить о квалификации врача. Так,
например, в клинике профессора Г.Д.Мыша долгое время работал доцент Юлий Яковлевич Кулик, соратник еще академика В.М.Мыша, так он постоянно задавал вопрос:
- Скажите, коллега, а ректально больные осмотрены ?
То есть, осматривались ли больные через прямую кишку, что нужно делать
при острой  патологии брюшной полости.
И если дежурный врач отвечал  «нет», то Юлий Яковлевич  с раздражением обращался к председательствующему профессору Г.Д.Мышу:
- Георгий Дмитриевич, Георгий Дмитриевич! Это что же происходит, куда я попал, это хирургическая клиника, или что-то другое. Здесь больные с острой патологией живота не осматриваются ректально! Да где это видано . . . Да это же
черт знает что такое …..» .
  И тогда Георгий Дмитриевич, сделав грозное лицо, требовал:
- Сколько раз можно говорить об одном и том же?! До каких пор это будет продолжаться ?! Мне что, начать увольнять
нерадивых сотрудников? Итак, последний раз довожу до сведения  дежурных врачей – всех больных с острой патологией живота осматривать ректально. Иначе буду наказывать. Все.  Готовьтесь к обходу, покажите мне непонятных и тяжелых больных.
  На этом планерка заканчивалась, все поднимались из-за своих столов, а заведующий учебной частью кафедры, Юрий Михайлович Прохоров , всем ассистентам указывал на часы, что означало – пора приступить к занятиям со студентами, и преподаватели расходились по учебным комнатам, где их ждали студенты.
  Однако, вопрос о ректальном исследовании больных с острой патологией живота поднимался неоднократно. Не хотелось хирургам пальцем исследовать прямую кишку больного, что бы подтвердить и так ясный диагноз. Но классика этого требовала и Ю.Я.Кулик
напоминал об этом.
  С каждым днем я увереннее и увереннее входил в класс,  к студентам и уже через месяц понял, что даже, если бы я без подготовки проводил занятия, то никто из студентов этого бы не заметил. Но я приходил подготовленным и не боялся никаких вопросов, да и задавать то их никто не решался, так как заданный вопрос говорил о том, что этот студент не готовился к занятиям  и не знает таких анатомических образований, как, например, «уровни стояния слепой кишки» или «что такое Tenia libera» при изучении темы «острый аппендицит». Поэтому вопросов почти не задавали.
  Я, например, в начале занятия всегда спрашивал студентов, задавал вопросы об анатомии, нормальной физиологии органа,
о причинах заболевания,  клинике заболевания, о хирургической тактике,
и т. д. Из опроса становилось понятно, что студенты немного прочитали то, о чем пишут в учебнике и не более того.
Во второй половине занятия я обычно рассказывал  обо всем сам и видел, как многие записывали то, что я говорю.
Я не был строгим преподавателем и считаю, что такая методика правильная, так как студент должен уходить с занятия, имея представление о той теме, которой мы занимались, что бы тема осталась в голове студента, и втолкнуть ее туда должен именно я, преподаватель. В этом то и заключается, по моему мнению, работа преподавателя.
  Однажды я проводил занятия по теме «Острый аппендицит». Мы со студентами разобрали вопросы анатомии, этиологии, клиники, хирургической тактики, как в класс заглянула медсестра и сказала:
- Юрий Олегович, в приемный покой привезли больного с острым аппендицитом,
А Вы сегодня дежурите.
- Спасибо, - ответил я, и мы всей группой отправились в приемное отделение. Я сначала сам осмотрел больного, демонстрируя все симптомы острого аппендицита, затем предложил некоторым студентам осмотреть больного и самим сделать заключение. Затем все отправились в класс и начали обсуждать увиденное.
Все согласились, что у больного острый аппендицит и его нужно оперировать.
В этот момент заглянула операционная санитарка и сказала:
- Юрий Олегович, больной на столе, можно мыться . . . .
И мы все отправились в операционную.
Одного из студентов я назначил ассистентом,  и мы приступили к операции.
Вся группа внимательно наблюдала за моими  манипуляциями, как вдруг в операционную вошел Юрий Михайлович, заведующий учебной частью. Он посмотрел
на меня и группу студентов, пожал плечами  и вышел, не сказав ни слова.
   Закончив занятие, я услышал, что меня вызывает профессор Г.Д.Мыш . Войдя в кабинет, я увидел там Юрия Михайловича.
- Ну, расскажи, как это ты умудрился попасть в операционную, вместо того, что бы заниматься со студентами в классе ? У тебя что, сегодня операционный день ? – грозно спросил Гера.
   Я понял, что это проделки Юрия Михайловича, который не выпускал студентов из своего класса и требовал того же от нас, преподавателей. Но я был абсолютно уверен в своей правоте и сказал:
- А что тут удивительного ? Тема занятий – острый аппендицит. Мы разобрали  в классе  анатомию, этиологию, патогенез, клинику, хирургическую тактику и мне доложили, что поступил больной с острым аппендицитом. Как не использовать такое
для преподавания? Со всей группой мы осмотрели больного, выявили все симптомы, установили диагноз и пошли в операционную, где я и преподал технику оперативного вмешательства при остром аппендиците. Я считаю, что такое проведение занятия является классическим
и никакого криминала не вижу.
   Георгий слушал меня внимательно, Юрий Михайлович нервно ходил по кабинету, и, наконец, Георгий сказал, немного подумав:
- Юрий Михайлович, а ведь Юра прав. Это
действительно классический пример проведенного занятия. А то мы сидим в классе, мало показываем больных, да и операционные дни редко бывают. А так он разобрал все теоретические вопросы, показал больного, показал операцию. . . .
Нет, он все правильно сделал, вот так и надо проводить занятия. Жаль только, что не по каждой теме  у нас больные имеются, но вот ему повезло, у него появился больной и он это использовал. Так что, Юрий Михайлович,  вот Вы и поработайте в плане подготовки больных по темам занятий. Будет чем занять студентов в палатах и операционной, а не только в классе.
   Вышел из кабинета Юрий Михайлович недовольный, но, впоследствии стал иногда спрашивать:
-  У Вас какая тема, Юрий Олегович ?
- Сегодня «Острый панкреатит», - отвечал я.
-  В шестой палате есть панкреатит, можете там поработать.
   Юрий Михайлович  был строг и педантичен. Я как – то побывал на его занятиях. Он задавал вопрос студенту и если тот в течение минуты не смог на него ответить, то ставил двойку. Следующий студент – двойка. Третий что-то начал
говорить и как будто верно, но Юрий Михайлович, глядя в окно, задавал ему каверзный вопрос, тот замолкал, и тогда Юрий Михайлович говорил:
- И чем Вы дома занимаетесь ? Не учите ничего, все вытягивать из Вас приходится. Тройка с минусом.
Если он с группой подходил к больному в палате, то сам Юрий Михайлович к больному не прикасался, а предлагал
студентам проверить такой-то или такой –то симптом, а он только контролировал и
говорил:  -  Ну, кто же так симптомы проверяет, неправильно…..
 А как правильно – не показывал, считал, что студент должен сам знать, как это делать. А я, присутствовавший на его занятии, думал, ну откуда же студенту знать, как выявлять тот или иной симптом,
ведь  ему же надо показать, тогда он и будет знать. Поэтому я демонстрировал студентам технику проведения симптомов, а затем просил их сделать то же самое.
Иначе кто же, как не преподаватель, научит студентов диагностике хирургических заболеваний.
   Во время прохождения цикла практических занятий, каждый студент должен был написать историю болезни.
Им раздавались больные, соответственно тематики занятий, раздавались образцы и
в  конце цикла преподаватель проверял написанные истории болезни. Так, у меня в группе учился сын Г.Д.Мыша  Владимир Мыш. Он получил сложнейшего больного с
циррозом печени и написал историю болезни на 50 страницах. Когда я проверял историю болезни, то понял, что Вовка владеет вопросом отлично. Он описал нормальную анатомию кровообращения печени и портальной системы, затем патологическую анатомию, патологическую физиологию, подробно описал клинику заболевания, описал методики оперативного лечения, обосновал портальные анастомозы, и т.д. Конечно, за такую историю болезни я поставил Владимиру Мышу пятерку, да еще продемонстрировал ее группе студентов.
   Как – то я сижу в кабинете  профессора
Г.Д.Мыша, мы что – то обсуждаем, как вдруг входит Юрий Михайлович и протягивает мне, держа за уголок, какую- то историю болезни, и спрашивает:
- Юрий Олегович, что это такое ?
Я взял то, что он протянул, посмотрел и тут же ответил:
- Да ведь это история болезни, написанная студентом Владимиром Мышом!
Гера Мыш сразу сосредоточился, а Юрий Михайлович продолжал:
- Ну, как Вы могли поставить пятерку, если в истории болезни не соблюдены обязательные пункты. Вот, посмотрите, Георгий Дмитриевич, таких пунктов должно быть четырнадцать, а их тут только тринадцать, - и протянул историю болезни Георгию.
Пока Георгий изучал историю болезни своего сына, я попытался оправдать Вовку:
- А какую оценку я должен поставить студенту, если он  прекрасно описал и нормальную, и патологическую анатомию печени, кровообращение, портальную систему, патологию преподнес , как на тарелочке, описал подробно операции, обосновал портальные анастомозы. Да все тут правильно и прекрасно написано.
  И тут вмешался Георгий Дмитриевич:
- Все верно, история болезни написана отлично, все правильно, и оценка выставлена правильно. Ведь таких историй болезни студенты обычно не пишут, а так, несколько страниц. А тут все обосновано,
все показательно, значит, студент знает тему. А что же ему поставить кроме пятерки?
- Но, Георгий Дмитриевич, он же в лицевом листе не указал , то что под номером 14 . . .
Но Гера Мыш уже не мог сдержаться:
- Ну, Юрий Михайлович, ведь этот пропущенный пункт не является показателем знания студента, ведь сама история болезни написана на пятерку.
Это главное, а не какие –то там пункты
где родился, когда родился, когда женился ….. Не надо формализма, Юрий Михайлович!
  И вновь Юрий Михайлович вышел из кабинета с недовольным видом.
  Когда Юрий Михайлович вышел, Гера мне сказал:
- А ты, Юра, следи за этим формализмом по внимательней, чтобы не было придирок.
  Вот так, и мне досталось. Но все правильно.
  Позднее, когда я стал заведующим учебной частью, приходилось делать замечания, но в другой, мягкой форме, и
безобидно. Со мной соглашались даже такие матерые преподаватели, как В.И.Ладыгин и К.В.Вардосанидзе.
  Студенты проходили за учебный год два цикла. В осеннем семестре 12 – 14 дней, в весеннем – 9 дней. В первом случае было два операционных дня, во втором –один.
Операционные дни заранее планировались, но каких больных представят на операция – никто не знал. Например, тема занятий в группе «Острый панкреатит», а оперировать приходится  больную по поводу зоба. А подготовить больных по темам никак не удавалось, о чем говорил Георгий Мыш. На операции приходилось демонстрировать студентам резекцию щитовидной железы, резекцию желудка,
грыжесечение, холецистэктомию, удаление геморроидальных узлов, флебэктомию и т.д. Этого вполне достаточно, так как все эти темы позднее проходили и вспоминали операцию.
  Некоторые студенты, желающие стать хирургами, приходили на ночные дежурства, и даже был график дежурств
Групп. Однажды на дежурство явилась группа студентов, где учился сын известного в Новосибирске уролога, ныне профессора, В.И. Исаенко. Я  постоянно бегал в приемное отделение, в перевязочную, в рентгенкабинет,  и т.д., а студенты  пришли и обосновались в учебном классе. Перед вечерним обходом я заглянул в класс, собираясь взять всех на
обход, и увидел, что вся  группа весело проводит время, распивая шампанское, а Игорь Исаенко на столе отплясывает какой – то танец. Когда я вошел, стало тихо, все замерли.
- Если через пять минут я застану кого – либо здесь, то будет большой скандал в деканате, - грозным голосом произнес я.
Через минуту в классе не было никого. Но я
об этом случае никому не рассказал. Это Вам, читатель, по секрету.
  Но те, кто хотел стать хирургом, оставались на всю ночь, ходили за мной в приемное отделение, смотрели больных, работали в операционной в качестве ассистентов, в перевязочной под моим руководством делали новокаиновые блокады, в рентгеновском кабинете изучали  рентгенограммы, ходили со мной в другие отделения на консультации,  и т.д. Т.е., учились. Я считаю, что такая учеба уместна и многие из таких студентов в настоящее время работают хирургами и заведующими отделениями хирургии в городских больницах,  и в районах области.
  Оперировать приходилось довольно много, и плановых больных, и на дежурствах по неотложной хирургии.
Нередко меня приглашали на консультацию в терапевтическое отделение, где решались диагностические и тактические вопросы. Однажды в терапевтическом отделении
мне пришлось в присутствии студентов накладывать трахеостому задыхающейся больной, другой раз делали прокол брюшной стенки для эвакуации жидкости (асцит) из брюшной полости, а как – то терапевты в своем приемном покое доставленному больному по скорой помощи поставили диагноз: «Острый аппендицит», и пригласили меня на консультацию, и я с группой студентов , осмотрев больного, отверг  этот диагноз, поставил диагноз «правосторонняя крупозная пневмония» и оказался прав, когда он подтвердился рентгенологически. Позднее я объяснял студентам, что правосторонняя пневмония может провоцировать острый аппендицит, но  знание клиники того и другого заболевания помогает разобраться правильно.
  Вот так я и работал в клинике имени В.М.Мыша. Вел палату больных, занимался со студентами, был заведующим учебной частью, дежурил по неотложной хирургии, оперировал плановых больных, писал статьи в газеты («Вечерний Новосибирск», «Молодость Сибири», «Машиностроитель»,
«Голос», и др)., писал научные статьи, которых к концу моей трудовой деятельности насчитывалось более 90, имел более двух десятков рацпредложений, пытался сделать докторскую диссертацию, но . . . .
  А вот это интересно. Георгий Мыш считал, что на кафедре должен быть один профессор, он же заведующий кафедрой.
Могут быть и доценты, но в меру. Он постоянно требовал от нас, что бы мы систематически занимались наукой и ставил в пример Виктора Ефимовича Кузнецова, о котором я уже упоминал ранее.
- Он взял тему и будет над ней работать многие годы. Вот так нужно всем и работать, - говорил Гера на кафедральных совещаниях.
   Дело в том, что В.И.Ладыгину в эксперименте на собаках удалось  создать
портальную гипертензию, а Виктор решил попробовать консервативные  способы лечения ее. Но дело это бесперспективное,
результатов не было, и можно было годами заниматься этой проблемой.
  Я же неоднократно приходил к  Георгию
за разрешением заняться докторской диссертацией.  Но он, как правило,
выслушав, говорил, что «нет, на диссертацию это не потянет, можно только статью написать». И я писал статью.
  Мне нравилось изобретать различные
металлические конструкции  для скрепления переломов костей голени при их переломах, и я выдумывал и подавал
рацпредложения. Их у меня несколько и опробовал я их в травматологическом отделении , где заведующим был в то время Борис Васильевич Кузнецов. Ему нужно было внедрять новое, а я это новое ему давал. Он находил подходящего больного, звонил мне, и мы оперировали
таких больных с прекрасными результатами. Однажды я пришел к Георгию с рентгенограммами оперированных больных, он посмотрел
рентгенограммы, подержал в руках конструкции, сказал, что «конструкции прекрасно держат переломы», отложил все в сторону и спросил:
- Ну, и чего ты хочешь?
- Я бы набрал больных, получилось бы четыре главы, и была бы докторская диссертация, - ответил я.
- Юра, ты в какой клинике работаешь? –
спросил он и сам же ответил, - в клинике факультетской ХИРУРГИИ. А заниматься травматологией я запрещаю в своей клинике.
 Я вышел с опущенной головой и вскоре бросил это занятие.
  Приблизительно в 1986 или 1987 году
(точно не помню) меня осенила одна мысль. Ведь при язвенной болезни желудка и двенадцатиперстной кишки мы делаем резекцию желудка по Бильрот 1 и Бильрот 2, когда желудок пересекается,  и накладываются различные анастомозы.
При этом удаляются отделы желудка, которые вырабатывают агрессивные факторы, как соляная кислота и пепсин.
Эти факторы в основном сосредоточены в
теле желудка на большой его кривизне. И я нарисовал схему отсечения большой кривизны желудка по всей его длине.
После зашивания получится трубочка вместо желудка, которая впоследствии и будет играть роль желудка, постепенно растягиваясь, но уже без  агрессивных факторов, и это будет способствовать заживлению язвы.
  С этим вопросом я и заявился к Георгию
в кабинет. Он сосредоточенно что-то изучал, затем воззрился на меня, и я выложил на стол свой чертеж и начал объяснять суть дела. Выслушав мои объяснения, он, постучав пальцами по столу, произнес:
- Юра, вот вы все у меня такие умные,
что не знаешь, куда от вас деваться. Иди-ка и займись, каким ни будь, делом.
   Я в полном смущении вышел из кабинета
О посещении никому не рассказал, так как подумал, что сморозил какую-то чушь, и вскоре забыл об этом. А спустя несколько лет, работая на кафедре хирургии факультета усовершенствования врачей,
я готовился к лекции по язвенной болезни
желудка и двенадцатиперстной кишки. Перелистывая журнал «ХИРУРГИЯ», я вдруг увидел свой чертеж в статье «Турбулянтная резекция желудка при язвенной болезни желудка и  двенадцатиперстной кишки».
Далее в статье автор дает объяснения, которые я в свое время давал Георгию Дмитриевичу Мышу. Я не думаю, что это плагиат, вероятно, сам автор додумался до всего этого, как и я несколько лет назад.
Я уж не говорю, как мне было обидно. Я до сих пор не понял, как Георгий не вник в мои объяснения или специально не дал возможности заняться этим вопросом. А ведь была бы докторская диссертация и способ резекции желудка по Абрамову.
  Были еще попытки, но Георгий всегда говорил:
- Нет, это потянет только на статью.
И у меня пропал интерес к докторской.
Но не только мне, но и своему лучшему другу В.И.Ладыгину Гера не  дал возможности сделать диссертацию, а ведь они дружили семьями, встречали вместе новый год, отмечали дни рождений, да и возможность, и необходимый материал  у Владимира был, но  . . . .  По этой же причине не стал доктором наук Константин Вардосанидзе, прекрасный хирург, замечательный человек, «ходячая энциклопедия», как мы его называли.
Г.Д.Мыш даже не вникал, когда Костя делал кандидатскую диссертацию, он всего достигал сам.
   В 1982 году ректорат института решил сделать две выпускающие кафедры, и наша кафедра стала равной кафедре госпитальной хирургии, которой заведовал профессор Б.А.Вицын. На кафедральном совещании Г.Д.Мыш довел до нашего сведения, что кафедре добавляют ставки,
часы, предметы и еще одну базу. Тогда же Гера сказал:
- Я думаю, что курс «Военно-полевой хирургии» возьмет на себя Абрамов, так как он знаком с травматологией   и   нейрохирургией. Значит так, Юра, - обратился он ко мне, - если сделаешь хорошую материальную базу, то быть тебе доцентом, а поскольку будут приходить две группы, то в помощь придается  Фещенко.
Вот вместе и работайте.
  Хотя до начала учебного года оставалось времени больше полугода, я приступил к делу. Во первых, начал готовить лекции по
«Военно-полевой хирургии»,  начал оборудовать учебные классы наглядными пособиями, Вместе с Александром Михайловичем Фещенко съездили на
Военный факультет Томского мединститута,
побывали на лекциях и практических занятиях, а вернувшись, начали оборудовать учебные классы. В этом деле нам помог мой друг Иван Дмитриевич Агеев, художник, который сделал прекрасные стенды. Вскоре все было готово к принятию студентов и началу учебного процесса. Георгию Мышу предоставлялось прочитать одну  вводную
лекцию, а остальные  ложились на мои плечи. «Огнестрельная рана», «Травматический шок» , «Кровотечения», «Ранения черепа», «Ранения и повреждения груди», «Ранения и повреждения живота, таза и тазовых органов», «Термические поражения» и т.д. Всего девять лекций.  Все было готово к началу учебного года. И вот кафедральное совещание в конце августа 1982 года.
В кабинете профессора собрались все.
Георгий поздравил всех с началом нового учебного года на новой кафедре. Далее пошли вопросы готовности кафедры и в первую очередь спросил:
- Абрамов, у тебя все готово к началу учебного года?
- Все готово, Георгий Дмитриевич, - отвечал я, - учебные классы подготовлены,
наглядные пособия  на стенах классов и в коридоре, расписание лекций и практических занятий составлено (при этом я передал ему расписание), тематика проработана, Александр Михайлович
активно участвовал в подготовке, за что ему большое спасибо.  Вводную лекцию читаете Вы, остальные я.
- Ну что же, молодец Абрамов, быть тебе доцентом.
  А дальше кафедральное совещание пошло совсем другим курсом. Г.Д.Мыш продолжал:
- Ну, хорошо,  этот вопрос решили. Теперь следующий вопрос. Нам для работы с шестым курсом предоставлена еще одна база, это больница № 34. Для руководства хирургической базой у нас подготовлены два человека. Это Абрамов и Кузнецов.
Абрамов, ты идешь в 34 больницу?
  Я такого не ожидал. Это предложение застало меня врасплох. И подумать – то некогда. Надо отвечать. И я ответил:
- Георгий Дмитриевич, я только что доложил о готовности  курса «Военно-полевой хирургии», подготовлены учебные классы, подготовлены лекции, наглядные пособия, и все это на нашей базе, мне нет смысла уходить после того, что сделано, на другую базу.
   Стало тихо. Далее Г.Д.Мыш продолжает:
- А ты, Кузнецов, пойдешь на базу 34 больницы?
- Ну, раз Абрамов отказывается, то я, конечно, пойду.
   А дальше произошло то, чего я никак не ожидал:
- Вот кто пойдет в 34 больницу, тот и будет доцентом, - закончил Георгий
Дмитриевич.
   На этом кафедральное совещание закончилось, все стали расходиться, я вышел в коридор и чувствовал себя психологически  скверно. Отойдя от двери кабинета, я остановился, подошел Костя
Вардосанидзе и тихо спросил:
- Ну, Юра, как тебе такой спектакль?
- А что, разве была репетиция ? – спросил я.
- Была, и не одна. Это обсуждалось еще
перед отпуском в присутствии Ладыгина, Кузнецова и Прохорова. В общем, Юра, твой братишка к тебе что-то неровно дышит, как и ко мне. Ведь это тебе еще одна пощечина от него. Не бывать тебе доцентом. Только вот нам с тобой деваться некуда.
  И действительно, куда денешься, пришлось работать дальше, и я работал.
  По-прежнему вел палату больных, дежурил по неотложной хирургии, читал лекции по военно-полевой хирургии, вел практические занятия, участвовал в плановых операциях и т.д. Но отношение к моему троюродному брату Георгию Мышу
стало другим. Если раньше я мог свободно войти к нему в кабинет, выкинуть какую –ни будь шутку, походя решить какой-ни будь вопрос, то теперь  уже лишний раз войти к нему мне не хотелось. Я то до этого момента считал его другом, ведь мы вместе ездили на автомобилях на Иссык-Куль,
как то общались, то теперь . . . .
  Как –то Георгий вызвал меня в кабинет
И сказал:
- Юра, тебе будет нетрудно прочитать лекцию шестикурсникам на тему «Ошибки в лечении переломов костей». Виктор в травматологии не силен, а тебе это все знакомо?
- Конечно, -ответил я, - только недельку на подготовку . . .
- Да это еще через две недели. Готовься.
  Я забрался в архив рентгеновского кабинета, отыскал рентгенограммы  различных видов переломов и их конечные результаты лечения. Выбрал неправильно сросшиеся переломы,  переломы, зажившие по вторичному типу, где отчетливо были видны большие костные мозоли, которые оказывали давление на мягкие ткани конечностей,  кровеносные сосуды, нервные стволы, что давало нарушение кровотока, боли, отеки и т.д. Затем отобрал
рентгенограммы переломов, оперированных различными металлическими конструкциями, где подметил неправильное применение конструкций, вторичные смещения после операций, некрозы кости,
послеоперационные остеомиелиты, и т.д.
Набралось более двух десятков таки рентгенограмм, а к ним приложил  рентгенограммы оперированных мною
переломов, фиксированных собственной конструкцией, что бы в конце лекции показать, как правильно нужно лечить
переломы. Затем уселся за машинку и начал писать текст. Лекция получилась на полтора-два часа. Эту лекцию я читал два раза в год студентам шестого курса. Но я потому остановился на этом подробнее, потому что,  позднее,  работая на кафедре хирургии ФУВ, приходилось часто выезжать в другие  города, где читал эту лекцию, и травматологи очень внимательно слушали меня, а после лекции окружали и просили еще раз посмотреть эти рентгенограммы.
  Однажды Георгий Дмитриевич отправлялся в командировку и попросил меня прочитать лекцию «Острый панкреатит» в его отсутствие. Я уже был хорошо знаком с этой патологией, поэтому  не пользовался  конспектом. К.В.Вардосанидзе тоже прочитал лекцию «Острый аппендицит» в отсутствие Г.Д.Мыша, а так как мы присутствовали  друг у друга на лекциях, то позднее доложили профессору, что лекции прочитаны на очень высоком профессиональном уровне, но восторга на лице Георгия Дмитриевича мы не увидели.
  Однажды в клинике появился записывающий аппарат громадных размеров. Он должен был записывать моторику желчевыводящих путей и Георгий
Решил проверить действие различных препаратов на моторику холедоха, общего желчного протока. Оперировал он сам, а я должен был закатить аппарат в  операционную, ближе к операционному столу, приготовить его к работе, протянуть
тонкую резиновую трубочку  Георгию, он соединял ее с другой, которая была в животе, в холедохе, а затем мне вменялось включить аппарат и записывать работу холедоха. Но аппарат постоянно ломался, не желал записывать,  на бумаге появлялись какие-то волны, зигзаги, разобрать что либо было невозможно.
Я постоянно пытался чинить этот прибор, он не поддавался ремонту, вызывались инженеры, но и у них ничего не получалось. Но когда я толкал этот прибор в операционную, Костя Вардосанидзе
Сквозь смех говорил:
- Да, Юра, стоило защищать диссертацию, что бы таскать Мышу эту чертовщину.
  И я наотрез отказался от такого занятия наукой. На кафедральных совещаниях Георгий Мыш то и дело шпинял нас, что никто не занимается наукой по серьезному,
что предстоит конференция, а мы не можем представить ни доклада, ни статьи . . .
  Зная это, я заранее держал наготове или статью, или доклад, и в такой момент, выкладывал на стол Георгия какую ни будь статью, а то и две.
- Ну что это за наука!? – ворчал Георгий, -
ты бы взял какую ни будь глобальную проблему и занимался бы ей долгие годы.
А что эти статейки . . .  .
  Но в то время мы уже понимали политику Г.Д.Мыша, понимали, что докторских нам не видать, потому и отделывались статейками.
  Надо сказать, что каких либо обид, переживаний, нервных стрессов  не было.
Мы просто работали – оперировали, учили студентов, писали статьи и т.д. Я, например, считаю, что Георгий Мыш
сделал в моей судьбе довольно много хорошего. Он  помог мне в защите диссертации, он взял меня в институт , на кафедру, он дал мне хирургическую школу,
за что я ему благодарен. А в том, что не написал докторскую диссертацию, виноват сам. Нужно было, несмотря ни на что, делать диссертацию, даже тайно от Мыша,
как делали это В.В.Атаманов и Е.М.Благитко на кафедре профессора Б.А.Вицына, который тоже сдерживал своих сотрудников, рвущихся в науку, а когда Б.А.Вицына не стало, защитили уже готовые диссертации и сейчас  являются ведущими профессорами и заведующими кафедрами хирургии. Видимо у каждого своя судьба, а от судьбы не уйдешь …..
  Работая на кафедре, я четыре раза бывал  на повышении  квалификации преподавателей, один раз в Москве, остальные в Ленинграде (ныне Санкт-Петербург). Всего за 16 лет работы я четыре раза повышал свою квалификацию
на кафедрах хирургии, которыми руководили самые крупные ученые нашей страны, как М.И.Кузин, главный хирург Советского Союза, академик, П.Н.Напалков, Б.В.Петровский,  П.Н.Мазаев, А.И.Горбашко, Г.К.Сиваш и др.
 Много чего было хорошего и не очень хорошего в то время, всего не упомнишь, но кое- что осталось в памяти. Вот я  выполняю тяжелейшую операцию по поводу рака щитовидной железы; вот с трудом закрываю культю двенадцатиперстной кишки при резекции желудка; вот делаю папиллосфинкеротомию больной с раком фатерова соска; вот меня приглашают в
операционную, где даже сама Александра Изосимовна не может удалить червеобразный отросток, и я с большим трудом его удаляю; вот меня срочно требуют в операционную, где хирург  случайно пересекла правый мочеточник
и я его зашиваю; вот поступает пострадавший с ранением груди,  я делаю торакотомию и ушиваю поврежденное легкое; вот я делаю операцию создания асептического перикардита больному с приступами стенокардии;  вот оперирую больную с ножевым ранением живота недельной давности, перитонитом; вот делаю резекцию тонкой кишки при непроходимости кишечника; а вот я
читаю лекцию студентам; вот провожу практические занятия в классе, у постели больного, в операционной и т.д.
Да таких «вот» тысячи, все не перечислить, да и не упомнить. И все это моя работа. 
   В то время меня знали врачи других медицинских учреждений и иногда приглашали на консультацию. Так, например, я неоднократно выезжал
в роддом и участвовал в операциях, в психиатрическую больницу, инфекционную больницу для решения диагностических и тактических задач. А однажды меня пригласили в институт травматологии  и ортопедии помочь разобраться с диагнозом у травмированной пострадавшей. Я, осмотрев ее, установил разрыв диафрагмы и предложил оперировать. Когда хирурги вскрыли грудную полость, то действительно обнаружили разрыв диафрагмы в двух местах. Когда же меня провожал до двери
Анатолий Хорьков, работник  института, то я спросил его:
- Толя, а почему Вы меня –то позвали , ведь  есть более достойные , одних профессоров сколько  . . ..
 Но он ответил:
- Да просто мы Вас хорошо знаем как врача, как человека, как преподавателя и
единогласно решили позвонить Вам. А что касается других сотрудников института, даже профессоров, то  кто – то вряд ли
приехал бы, да и результат диагностики  и
тактики был бы таким. Вы ведь все правильно решили, и диагноз, и тактику.
С Вами просто и приятно общаться. Спасибо Вам, Юрий Олегович!.
 Откровенно говоря, я не ожидал такого признания от сотрудников такого престижного института, как институт травматологии и ортопедии (НИИТО).
   На кафедре факультетской хирургии лечебного факультета я проработал  с
августа 1973 по сентябрь 1989 г. А дальше…


     Глава 9. Кафедра  хирургии  ФУВ.

   Заканчивался июнь 1989 года. Все сотрудники собирались в отпуск. Георгий Мыш с женой Ронеттой Осиповной уехали по путевке по Волге на теплоходе. Ю.М.Прохоров уже был на даче, В.И.Ладыгин  тоже уехал на дачу, К.В.Вардосанидзе в этот период работал на базе онкохирургического отделения и появлялся в нашем отделении очень редко.
В общем, от кафедры были я и лаборантки
во главе с Лидией Николаевной. Я находился в палате, когда меня пригласили к телефону. В трубке я услышал знакомый голос  Валерия Дорофеевича Новикова, проректора ФУВ.
- Юрий Олегович, здравствуйте! -  и я решил, что дальше будут вопросы с ремонтом автомобиля, так как обычно он обращался ко мне, когда ломался его автомобиль, но я ошибся.
- Вы не могли бы в три часа быть у ректора
в кабинете, мы Вас будем ждать с Игорем
Григорьевичем, - продолжил он.
Я насторожился и спросил:
- Мне подмыться или . . . .
- Нет, нет, разговор будет приятный для Вас. В общем, мы Вас ждем, ровно в три! – и  в трубке раздались гудки.
-  Вот те раз, - подумал я, - ведь никаких неприятностей  я не делал и не ожидал, за что же к ректору? Ну, да ладно, там видно будет, - решил я и начал собираться.
   Ровно в 15.00 я приоткрыл дверь кабинета В.Д.Новикова, он, увидев меня, вскочил и мы прошли в кабинет ректора.
  Игорь Григорьевич Урсов,  Членкорреспондент  АМН, профессор, ректор Новосибирского института, встал из-за стола и приветливо протянул мне руку;
- Присаживайтесь, Юрий Олегович, - начал он, -Вам известно, что у нас в институте имеется факультет усовершенствования врачей?
- Да, известно, - робко ответил я и продолжал – знаю, что есть кафедра фтизиатрии, педиатрии, анестезиологии и реаниматологии . . . .
- Вот, вот, именно на кафедре анестезиологии и реаниматологии мы хотим организовать  сначала курс, а затем кафедру хирургии. Заведующим кафедрой будет Анатолий Иванович Мосунов, он недавно защитил докторскую диссертацию, а заведующим учебной частью этой кафедрой мы хотели бы видеть Вас, Юрий Олегович. Как Вам такое предложение ?
  Признаюсь, я был смущен и в то же время недоумевал, почему именно я . . . .И я спросил:
- Игорь Григорьевич, а почему жребий пал именно на меня, ведь в институте множество  достойных и докторов наук, и кандидатов, доцентов . . . .
Но он не дал мне продолжить:
- Кандидатур рассматривалось много, но Анатолий Иванович и вот, Валерий Дорофеевич, единогласно выбрали Вас, и я
к ним присоединяюсь. Вы очень грамотный хирург, прекрасный преподаватель, о Вас замечательные отзывы от студентов, сотрудников, да и мы хорошо знаем Вас как человека. Так что мы Вас выбрали из многих претендентов на эту
должность. Думаю, что Вам следует согласиться, Юрий Олегович, - закончил ректор.
- Конечно, от такого отказываться . . .  ..,но
ведь Георгий Дмитриевич возмутится, что без его . . . .
- Этот вопрос я беру на себя, - твердо ответил  Игорь Григорьевич.
- Тогда я согласен, - ответил я.
   Валерий Дорофеевич протянул мне лист бумаги и продиктовал заявление, в котором я просил ректорат перевести меня с кафедры факультетской хирургии на  курс хирургии при  кафедре анестезиологии и реаниматологии факультета усовершенствования врачей  на вакантную должность доцента кафедры. И я поставил свою подпись.
  До отпуска оставалось три – четыре дня, когда лаборантка Надя Белова, шла по коридору,  держа в руке клочок бумаги,
и с волнением в голосе громко объявляла:
- Юрий Олегович уходит, Юрий Олегович уходит . . .
  Поскольку я своих коллег не поставил в известность о случившемся, то никто об этом и не знал, а теперь, прочитав выписку из приказа, начались обсуждения.
- Не надо было соглашаться, пока Георгий Дмитриевич не приехал, - говорили одни.
- Да правильно сделал, что согласился, а тут ему доцентурой – то и не пахнет, - высказывались другие.
- Ну и правильно, что согласился,  ведь это же кафедра ФУВ, да еще доцентом, - утверждали третьи.
  Во всяком случае, я заметил, что равнодушных не было, все активно обсуждали мое, если можно так выразиться, повышение по службе и, наконец, на завтра  решили устроить мои проводы.
  Вечером того же дня дома раздался телефонный звонок и я взял трубку:
- Ну – ка, расскажи, как было дело, - узнал я голос Георгия.
- Да просто, - отвечал я, - пригласили к ректору, предложили перевод. Я сказал, что надо бы дождаться тебя, но ректор сказал, что сам с тобой поговорит. А я согласился, ведь доцентуры –то мне не видать.
- А зачем тебе доцентура, ведь ты же в зарплате целый год потеряешь, - ответил Георгий.
- А зачем доцентура Прохорову, Ладыгину, Кузнецову ?! Мне тоже охота расти. Вот я и согласился,- отвечал я.
- Ну ладно, завтра поговорим, - и Гера повесил трубку.
   На следующий день, утром, Георгий, едва появившись в кабинете, потребовал меня.
Я вошел в кабинет и сел за стол. Гера, пристально глядя мне в глаза, спросил:
- Ну так как они тебя завербовали ?
- Герр, да никто меня не вербовал, меня вызвал ректор, рассказал про ФУВ, сказал, что  организуется новая кафедра хирургии на ФУВе, зав. кафедрой Мосунов, а я зав. учебной частью. Я сказал, что надо поговорить с тобой, но ректор ответил, что он сам поговорит с тобой. Я написал заявление и с сентября выхожу в дорожную больницу, там база будущей кафедры. Вот и все.
  Георгий долго молчал, стучал пальцами по столу и , наконец, произнес:
- Да. Вот так вот. Растишь, растишь кадры, а у тебя их уводят, как корову из стойла.
Но учти. Назад я тебя уже не возьму, - закончил Георгий.
- А чего это я тебе такого плохого сделал,
что ты меня не возьмешь ? –спросил я.
- А вот так я решил, - на этом аудиенция была закончена.
  Я вошел в ординаторскую, где уже был накрыт стол, стояли бутылки с шампанским, закуски, и какая – то коробка.
  Выступали все и все говорили обо мне только хорошее, что я прекрасный человек, замечательный хирург, преподаватель, что
со мной очень легко и приятно работать, что всем нравится, как я провожу утренние
планерки, когда нет Мыша, что по статусу я уже давно профессор, а не только доцент .
Наконец, Александра Изосимовна сказала:
- А что бы Вы нас  и проработавшие с нами годы не забывали, мы дарим Вам, Юрий Олегович, вот эти бокалы, - и протянула мне коробку, которая стояла на столе.
  Я прослезился. Стало жаль расставаться с этими прекрасными людьми, моими замечательными коллегами, с которыми я проработал шестнадцать лет. Да и с Георгием Дмитриевичем мы проработали с 1963 года, т.е. 26 лет. И вот такое расставание. Позднее Костя Вардосанидзе пояснил мне, что:
- Как ты не поймешь, Юра? Ведь Гера потерял такую рабочую лошадь, которая везла огромный воз. В командировку – ты, в операционную – ты,  заведовать учебной частью – ты, курировать гнойную хирургию, куда никто не хотел идти, – ты.
Он даже в Чечню хотел тебя отправить, да сорвалось, а то и в Чечне бы ты оказался.
А вот доцентуру, так это Витьке, а тебе шиш. Так что правильно ты сделал, что
согласился на перевод. Там ты  почувствуешь  себя человеком.   
   И я отправился в отпуск. 
  Первого сентября 1989 года я приехал в дорожную клиническую больницу и поднимался по лестнице на второй этаж, где располагалась резиденция Анатолия Ивановича Мосунова, а он в это же время спускался по этой лестнице, и мы встретились. Пожав друг другу руки, мы направились в его кабинет.
- А я уж боялся, что кого ни будь,  другого пришлют, - признался Анатолий Иванович, - ведь у нас всякое бывает.  Я очень рад, что будем работать вместе. Значит так, Юрий Олегович, - продолжал Анатолий Иванович, - всю  педагогическую работу по организации и ведению в дальнейшем я бы
хотел отдать в Ваши руки, если Вы не возражаете.
- Так мне сразу сказали, что я буду завучем. Так что не возражаю, - ответил я.
- Тогда Вы составляете программу, расписание лекций, практических занятий, проведение внутрикафедральных конференций со слушателями, проведение экзаменов  в конце цикла, отчетную документацию и т.д.
Мне бы хотелось, что бы Вы взяли на себя
большую часть лекций. С этой работой Вы знакомы, у Вас за плечами большая хирургическая школа и, думаю, что нового для Вас здесь ничего нет. Ну, а распределение  отделений для курации
обсудим позднее, но сразу скажу, что чистое хирургическое отделение буду курировать я.
-  Анатолий Иванович, а я другого себе и не представлял, а что касается курации, то можно и сейчас обсудить. Что Вы можете мне предложить? – спросил я.
-  Гнойно – септическое отделение, травматологическое, урологическое и реанимация, любое на выбор, - ответил Анатолий Иванович.
- Гнойное я уже курировал у Мыша, с патологией знаком, готов курировать.
Но, Анатолий Иванович, остальные отделения тоже нельзя бросить на произвол судьбы и  я готов делать там  хотя бы иногда обходы. Вы ведь знаете, что диссертация моя по травматологии, и думаю, что здесь тоже можно кое - что внедрить в практику. Могу и в урологическом обход иногда сделать, а вот сосудистое Вы уж возьмите на себя, я тут не силен. Что касается реанимации, то там нужно бывать ежедневно, там должны бывать и Вы, но курацией это не назовешь.
- Договорились, а теперь идем в Ваш кабинет. Правда, там, как и во всех помещениях, нужен ремонт, и мы его сделаем, со временем. С главным врачом я уже договорился, оплата будет, так что скоро начнут ремонт всех помещений кафедры.
  Мой кабинет находился рядом и, действительно, требовал ремонта. Но пока можно обойтись и этим. Стол есть, раздевалка есть, диван старый есть, стулья в количестве шести штук есть. Так что все есть для работы.
  Дальше Анатолий Иванович повел меня показывать другие помещения кафедры. Вот учебный класс ассистента Майер Е.О,, вот  учебный класс Ганичева А.Ф.., вот лекционный зал, а вот лаборатория. Но лаборатория – это только название. Здесь в последствии мы пили чай всем составом кафедры.
  Вскоре появились сотрудники кафедры. Это  Екатерина Олеговна Майер, еще не защитившая кандидатскую диссертацию, но уже работала по теме «Пункция желчевыводящих путей под контролем УЗИ». Александр Федорович Ганичев, заведующий сосудистым отделением
Дорожной клинической больницы, тоже начал работать над кандидатской диссертацией на тему «Тунелирование миокарда при ишемической болезни сердца». Лаборантом кафедры была Елена
Алексеевна Шмакова. Вот состав курса хирургии при кафедре анестезиологии и реаниматологии ФУВ. Припоминаю, что
всего однажды мы всем составом сходили
в  «легочной центр», где базировалась кафедра анестезиологии и реаниматологии,
а потом уже работали самостоятельно.
   Вскоре меня на ученом совете избрали по конкурсу на вакантную должность доцента курса хирургии, а несколько позднее в  ВАКе (Высшая аттестационная комиссия)  г.Москвы выдали  мне  сертификат, в котором указано, что мне присваивается ученое звание ДОЦЕНТ.
 Но это все позднее, а пока мы принимали слушателей – хирургов, которые из разных уголков страны приехали для повышения своей квалификации на факультет усовершенствования врачей. Это был первый заезд, но программа, лекции, все предусмотренные занятия были подготовлены. Перед первой лекцией я сильно волновался, так как считал, что передо мной врачи – хирурги с солидным стажем работы,  и они знают все, о чем я буду говорить в лекции. Однако, я ошибался.  Вначале лекции они слушали меня с небрежным видом, переговаривались друг с другом, но вскоре перестали разговаривать и стали слушать. Затем начали доставать свои тетради и записывать то, о чем я говорил в лекции, и
даже кто-то сказал «А можно помедленнее?». К концу лекции наступила полная тишина, а после лекции появились вопросы, на которые я давал исчерпывающие ответы. Одним словом, я понял, что практические хирурги, занятые постоянной рутинной работой, не читают
хирургическую литературу, монографии,
сборники трудов, не участвуют в конференциях, не посещают хирургические общества, поэтому многие годы работают с тем, что получили в институте, от более опытных хирургов, с которыми пришлось работать, и собственным нажитым опытом.
  Однажды меня пригласил к себе в кабинет Анатолий Иванович и сказал:
- Юрий Олегович, Вы помните  Валеру Хрячкова ?
- А как же! Конечно, помню, я даже знаю всю его историю. Он теперь в Челябинске
заведует кафедрой хирургии ФУВ.
- Так вот, говорят у него очень опытный заведующий учебной частью, у которого все документы в полном порядке и ни одна комиссия не сделала ему ни одного замечания. И я подумал, не съездить ли Вам к нему, в Челябинск?
- А почему бы не съездить? Я с удовольствием  побываю в Челябинске, повидаюсь с Валерием и посмотрю документы  кафедры, - ответил я.
   Дело в том, что Валерий Яковлевич
Хрячков работал на кафедре общей хирургии, защитил кандидатскую диссертацию и спустя два года докторскую.
Но его не провели даже в доценты, он оставался ассистентом кафедры  долгое время. Когда в газете появилось объявление о вакантной должности заведующего кафедрой хирургии ФУВ в
Челябинском  медицинском институте, он подал документы  и прошел по конкурсу, получил звание профессора  и   со всей семьей переехал в Челябинск.
  В октябре 1989 года я прибыл в Челябинск и оказался в кабинете Валерия
Хрячкова. Мы обнялись, приветствуя друг друга, поговорили о жизни, а потом  он лично отвез меня в общежитие, устроил на жительство, а утром  следующего дня мы уже с заведующим учебной частью изучали документы. Оказывается, главным документом была программа кафедры. Это
документ на 150 страниц, где указаны штаты, сотрудники поименно, почасовая нагрузка на каждого преподавателя, краткое содержание лекций , методика проведения практических занятий и т.д.
Кроме этого имелись 16 папок  с различными документами  (полностью лекции, вопросы по проведению практических занятий, планы  проведения
кафедральных совещаний, отчеты по экзаменам, отчеты  проведенных кафедральных совещаний и т.д.).
Все это я изучил, кое – что записал и, вернувшись, сделал все эти документы,
в том числе программу кафедры, в работе над которой принимали участие все сотрудники. Все семнадцать папок стояли у меня на полке в кабинете, как на выставке, и когда однажды нашу кафедру проверяла комиссия, то  члены комиссии удивлялись,
что программа имеет двести страниц машинописи и переплетена  как настоящая книга. Но комиссию интересовало только наличие всех документов, а в содержание они не углублялись.
  Когда Анатолий Иванович не мог проводить утреннюю конференцию, то это делать приходилось мне. Как – то он позвонил утром по телефону, сказал, что не сможет утром быть на кафедре и попросил провести утреннюю конференцию. На утреннюю конференцию собирались врачи всех специальностей – хирурги, травматологи, анестезиологи, реаниматологи, неврологи, терапевты – пульмонологи, терапевты – гастроэнтерологи, кардиологи,  гинекологи, представители администрации. Зал был полон. И вот я, чуть задержавшись, вхожу в зал, как все сотрудники встали со своих мест, приветствуя меня. Я был удивлен и смущен, поднялся на сцену , поблагодарил всех и начал конференцию. После конференции я спросил одного из хирургов:
- Слушай, Алексей, а почему меня так встретили, стоя? Меня ведь тут еще никто не знает . . . .
- Ну да, не знают Вас, - ответил Алексей Караблин, - Вы думаете, что Алешкин Вас не знает, или Шахтарин, или Валерка, или Паркин? Да Вас все знают и очень уважают, даже главный врач знает Вас, он ведь тоже в Томске учился.
  Мне было приятно это слышать и в то же время,  я был смущен, считая, что не достоин такого внимания к своей персоне.
  А когда мне нужно было посмотреть какого ни  будь больного, я заходил в ординаторскую,  врачи сразу вставали со своих мест и спрашивали, кого я желаю посмотреть. Мало того, меня провожали к этому больному, докладывали все о нем, а
я, осмотрев, давал рекомендации, которые тут же записывали в историю болезни.
  Методика проведения общих обходов была  стандартной, т.е.,  на обход ходили все врачи отделения во главе с заведующим. Мне докладывали о больном, я его осматривал, давал рекомендации. А после обхода в ординаторской собирались все, в том числе и медсестры, я  излагал свои замечания сестрам и они уходили, а с врачами обсуждали тактику сложных или непонятных больных. Обход заканчивался, и все врачи приступали к работе. Вот во время обхода я имел право выбрать себе  больного для операции, и чаще всего для показательных операций или тематических.
  Быстро летели годы. В 1994 году отметили мое шестидесятилетие. На юбилее было человек 60. Тамара Петровна поручила вести мероприятие Анатолию Ивановичу Мосунову и тут же сказала прекрасный тост, который все дружно поддержали.
Почему я на этом останавливаюсь? Да потому, что 60 лет возраст пенсионный,
и могло случиться так, что меня могли попросить уйти на пенсию, но, слава богу, этого не случилось,  и я продолжал работать.
По – прежнему  читал лекции, делал общие обходы в отделениях вместе с курсантами
ФУВ, оперировал, курировал гнойно-септическое , травматологическое отделения, иногда делал обходы в урологическом отделении, которым заведовал Геннадий Федорович Нотов
( а теперь им заведует Константин Геннадьевич Нотов, мой бывший студент, прекрасный специалист и замечательный человек),  сосудистом отделении, которым заведовал Александр Федорович  Ганичев, наш ассистент. В этом отделении лежали больные с инфарктом миокарда, аритмиями, и я прооперировал около двух десятков больных, сделав им операцию «создание асептического экзоперикардита», предложенную Г.Д.Мышом в 1967 году, как профилактическую операцию при инфаркте миокарда и прединфарктном состоянии.
  В рабочем плане все шло прекрасно и благополучно. Коллектив прекрасный,
преподаватели -  замечательные хирурги,
в отделениях отличные специалисты, взаимоотношения  со всеми прекрасные, даже главный врач А.А.Толстокоров  часто заходил ко мне в кабинет и мы вспоминали
Томских преподавателей и знакомых бывших студентов, ныне профессоров.
   Кроме того, я был избран членом ученого совета факультета. На заседаниях ученого совета Игорь Григорьевич Урсов, ректор института, профессор, прекрасный человек и специалист по туберкулезу (он заведовал кафедрой туберкулеза на ФУВе) часто
говорил:
- Вероятно не все присутствующие понимают, что здесь, на этом ученом совете собрана вся элита нашего института. Каждый член совета прекрасный преподаватель, замечательный специалист,
профессионал своего дела. Надо иметь это ввиду!
  И я был в такой компании  девять лет.
   Работая на факультете  усовершенствования врачей, мне неоднократно приходилось выезжать на выездные циклы для чтения лекций врачам, фельдшерам и медицинским сестрам. Чаще всего мы ездили на такие циклы с профессором В.А.Фомичевым.
Мы побывали в Абакане, Горноалтайске, Тюмени и других городах. А однажды мне пришлось вылететь одному в город Ленск.
Это было в марте 1996 года. Встретили меня радушно, поселили в местном санатории, предоставив в мое распоряжение двухместную палату, приглашали на завтрак, обед и ужин, и даже присылали автомобиль. Всем известно, что в этом городе было ужасное по своим масштабам наводнение, и однажды шофер повез меня на окраину города и показал мне места затопления:
- Вон, видите,  на верхушке сосны висит до сих пор деревянный туалет. Так этот туалет приплыл с чьей-то дачи, зацепился за верхушку сосны, а когда вода ушла, он остался там висеть и теперь мы его всем показываем. А сосна-то высокая, не менее 15 метров будет. Вот до такого уровня  поднималась вода в нашем городе. Да, много пережили жители этого города, но все пришло в норму.
  Лекции  я читал в городской больнице,
в актовом зале. До обеда  врачам, после обеда фельдшерам, да еще два раза в неделю сестрам. Весь день был заполнен.
Заканчивал в 18.00 и меня отвозили на машине в санаторий, где кормили ужином.
По вечерам я прогуливался по городу, по магазинам, однажды сходил в кино. Март в этих местах очень холодный, с холодными ветрами, а вид на  реку Лену прекрасный.
 Пробыл я в этой командировке две недели. Администрация больницы устроила мне проводы в ресторане, было приятно слушать хорошие отзывы о себе, о лекциях,
о моем профессионализме . . . .
  И вот, наконец я дома. Декан ФУВа профессор Ю.О.Ким говорит мне:
- Олегович, ты иди получи деньги за командировку.
- Да там поди тысячи три, не более?, - спросил я.
  Юрий Олегович Ким сделал таинственное лицо, взял бумагу, ручку и, что-то написав, протянул бумагу мне.  Я, увидев цифру,
не поверил своим глазам. Пятьдесят шесть тысяч рублей. Да, за эту поездку я получил пятьдесят шесть тысяч рублей, тогда как за остальные поездки нам начисляли не более двух-трех тысяч.
  Но  . . . . Дело в том, что количество приезжающих на факультет усовершенствования  врачей  катастрофически уменьшалось. Если в первые годы к нам на кафедру приезжали
15 – 20 человек, то с годами их количество
уменьшилось до двух – трех, тогда как сама кафедра разрослась за счет  курса онкологии (Зав. К.В.Вардосанидзе), детской хирургии (Зав. П.И.Коломейцев),
медицины катастроф (Зав. А.Ивочкин), и все обучали этих двух – трех врачей.
Почему  врачи перестали ездить на ФУВ? Потому, что, по словам главных врачей больниц, денег не стало хватать на повышение квалификации.
  Вскоре на должность ректора института был избран Анатолий Васильевич  Ефремов. Если до этого институт пришел в упадок, то с момента появления нового ректора  институтские дела начали улучшаться.  Появилось электричество и тепло в главном корпусе, были сданы помещения в аренду и за счет этого был произведен ремонт помещений, стали выдавать зарплату  как в прошлые времена. Началась перестройка на кафедрах, были уволены многие заслуженные  преподаватели, невзирая на степени и звания. Вот в это время ректор обратил внимание на нашу кафедру и реши ее полностью  реорганизовать. Вероятно он был прав, так как десяток преподавателей на двух учащихся ……. На кафедре остались только А.И.Мосунов, Е.О.Майер и  лаборантка Е.А.Шмакова. Я решил, что меня отправят на пенсию, как самого старого. Но . . . . На этом решающем ректорате был профессор В.А.Фомичев, с которым у меня были приятельские отношения. Вот он то и позвонил мне домой вечером того дня.
- Юрий Олегович, быть пенсионером Вам пока не грозит. На ректорате встал вопрос о создании новой кафедры , «кафедры травматологии, ортопедии и экстремальной медицины». Заведовать кафедрой будет старый друг ректора Н.Г.Колосов. И встал вопрос о  заведовании учебной частью, что бы помочь ему в постановке педагогического процесса, в котором он не силен. И я, с Вашего разрешения, предложил Вашу кандидатуру. Ректор меня поддержал и теперь Вы зав.учебной частью новой кафедры. Поздравляю!».
  Конечно, я был очень благодарен  Владимиру Аркадьевичу. Так я стал
заведующим учебной частью кафедры травматологии, ортопедии и экстремальной медицины.  Это был 1997 год.
  Девять лет работы на кафедре хирургии факультета усовершенствования врачей пролетели быстро, и теперь я вспоминаю о них, как о самых приятных, престижных
годах моей работы. На этой работе я был полностью самостоятельным , никто на меня не оказывал ни физического, ни психологического давления, меня все врачи
приветствовали стоя, обо мне отзывались, как о специалисте высокого класса,  многие
находили во мне педагогический талант, у меня были большие связи в городе  со многими  руководителями предприятий города, у меня был прекрасный, уютный кабинет, со мной считались, у меня спрашивали совета и т.д. Это были прекрасные годы.
  И вот я на новой кафедре.

    Глава  10.   На кафедре травматологии,         ортопедии и экстремальной медицины.

   Поскольку Николай Георгиевич Колосов отставной полковник медицинской службы
и последние годы работал в госпитале № 333, он решил сделать основной базой кафедры этот госпиталь. В начале сентября 1997 года  все сотрудники новой кафедры собрались в госпитале. Это Николай Георгиевич Колосов,  тогда еще кандидат мед. наук, доцент, зав.кафедрой;  Иван Емельянович Хроменков, кандидат мед. наук, доцент; Иван Юрьевич Юдаев, кандидат мед. наук, ассистент кафедры;
Геннадий Михайлович  Коржавин, кандидат мед. наук, доцент; Галина Павловна Карауловская, кандидат  мед. наук, доцент; позднее на кафедре появились профессор Самуил Семенович Рабинович, специалист по травмам черепа , головного мозга и  позвоночника,Геннадий Александрович
Усенко, доктор мед. наук, тогда еще ассистент, и Анатолий Михайлович Ивочкин, кандидат мед. наук, доцент. На первом кафедральном  совещании распределили обязанности так: Н.Г.Колосов – общее руководство. Ю.О Абрамов – зав. учебной частью, он же преподаватель военно-полевой хирургии вместе с И.Е Хроменковым и И. Юдаевым. И.Е.Хроменков в то время  был руководителем базы 2-ой клинической больницы. Г.Коржавин и Г.Карауловская – преподаватели травматологии на базе областной клинической больницы. Профессор С.С.
Рабинович – преподаватель повреждений черепа, головного мозга и позвоночника.
Г.А.Усенко – преподаватель военно  - полевой терапии. А.Ивочкин – преподаватель медицины катастроф.
  Такой расклад всех устраивал, но  было
непонятно, где, на каких базах вести занятия.  Н.Г.Колосов рассчитывал, что основная база будет в госпитале №333.
На этой базе какое- то время мы преподавали военно-полевую хирургию, но вскоре  руководство госпиталя отказалось принимать у себя кафедру, мотивируя отказ отсутствием помещений для занятий со студентами. На следующем кафедральном совещании Н.Г.Колосов предложил самим преподавателям искать базу для занятий.
Мне показалось странным такое предложение. Так как я привык, что все подобные  организационные вопросы должен решать заведующий кафедрой,
но Н.Г.Колосов снял с себя  этот вопрос,  и всем преподавателям пришлось самим решать вопрос о  месте своей работы.  Г.М.Коржавин и Г.П.Карауловская остались на базе Областной клинической больницы, где и работали раньше. И.Ю.Юдаев вернулся в Областную клиническую больницу и стал курировать ожоговое отделение, А.М.Ивочкин пререшел на свою базу,  т.е. в помещение, где располагался офис медицины катастроф. Поскольку И.Е.Хроменков оставался на базе 2 клинической больницы, где долгое время был руководителем базы кафедры хирургии педиатрического факультета, туда же отправился и я на поиски места для занятий со студентами. И.Е.Хроменков очень обрадовался моему приходу, и мы вместе отправились в кабинет главного врача больницы  Алевтины  Ивановны
Бельцовой. Когда войдя в кабинет, мы бросились в объятия с Алевтиной Ивановной, Иван Емельянович просто остолбенел и долго не мог сказать ни слова. А дело было в том, что мы с Алевтиной Ивановной  учились вместе на первом курсе Новосибирского медицинского института и знали друг друга давно. Кстати, ее внук и моя внучка учились в одном классе. Да еще мне пришлось оперировать внука  Алевтины Ивановны по поводу острого аппендицита. При такой ситуации было нетрудно отыскать помещение для проведения занятий со студентами. Уже на следующий день я вошел в «свой» учебный класс и провел занятие по ВПХ.
   Пока Иван Емельянович был руководителем базы, то я не вмешивался в
лечебные вопросы, а на утренних планерках слушал доклады  дежурных врачей и наблюдал, как проводит планерку Иван Емельянович. Имея за спиной хирургическую школу, мне многое не нравилось и иногда приходилось выступать в защиту дежурного врача или спорить с Иваном Емельяновичем после планерки.
  Вот пример: Надежда Ивановна Бузова, опытный хирург,  с многолетним стажем работы, по дежурству выполнила резекцию тонкой кишки и наложила   илеотрансверзоанастомоз, т.е.,  вшила тонкую кишку в поперечно-ободочную, поскольку подвздошной (тонкой) кишки оставалось  после резекции  менее пяти сантиметров. Сделала она правильно, это
соответствовало современным требованиям хирургии, этот вопрос неоднократно освещался в специальной литературе, где приводились осложнения в виде несостоятельности анастомоза с небольшим отрезком подвздошной кишки,
гистологи приводили данные о том, что кровоснабжение  остаточного отрезка (культи) тонкой кишки  резко снижается после  ее пересечения, поэтому и возникает несостоятельность такого анастомоза, и от таких анастомозов отказались. Но Иван Емельянович стоял на своем:
- Там же было пять сантиметров кишки, вот за нее можно было бы и зацепиться, - строго отчитывал он Надежду Ивановну, - а Вы оставили весь восходящий отдел  толстой кишки  неработающим . . .
  Тут я и попросил слова и выступил в защиту хирурга. Все молча наблюдали за моим выступлением, но я понял, что Иван Емельянович не следит за периодической специальной литературой, на следит за дискуссиями по некоторым вопросам хирургии, не посещает хирургическое общество,  не знаком с последними наработками в хирургии. После планерку дискуссия продолжилась,  и Иван Емельянович в заключение сказал:
- Да что их слушать, что они там понапишут
в своих статейках. Я тридцать лет работаю и всегда так делал, а мало ли чего они там
навыдумывали . . . .
  В ординаторской плакала Надежда Ивановна,  и я подошел к ней.
- Ну чего ты ревешь –то?! Ведь все сделала правильно, так умей защитить свою правоту.
- Ну, Юрий Олегович, я же читала, что надо делать так, а Иван Емельянович вон как меня  . . .  .
- Да успокойся, сделано все правильно и
в следующий раз делай так же.  Об этом пишут  во всех журналах. Так что успокойся.
  В то время я уже знал, как нужно делать, как не нужно, как правильно и что не правильно, поэтому и выступал в защиту врачей, которые шли в ногу с современной хирургией. Это тоже была моя работа.
  Постепенно я полностью втянулся в работу в этой больнице, в которую пришел еще в 1963 году и проработал в ней до 1969 года. Я тогда рассуждал так, что я пришел в нее  в те годы и теперь дорабатываю последние дни в этой же больнице.
  Оборудовав учебную комнату наглядными
пособиями,  я развесил случайно обнаруженные портреты известных  хирургов прошлого (Буяльский, Амбруаз Парэ, Н.Н.Бурденко,  С.С.Юдин,  В.А.Опель, Е.Н.Мешалкин и др.), и когда на занятия приходила группа студентов, начинал занятия с рассказа о каждом хирурге       прошлого, считая, что историю хирургии забывать нельзя , а затем переходил к теме. Со студентами осматривали больных, со студентами делали перевязки,  со студентами проводили консультации, со студентами оперировали. В операционную я ходил уже редко, но студентов всегда брал с собой. Это моя преподавательская работа.
   Оперировал  в то время я редко, только по просьбам врачей или в экстремальных случаях. Помню, оперировал больного по поводу желудочного кровотечения. Сделал быстро, профессионально, анатомично и сам удивился, что навыки , вероятно, у хирургов остаются на всю жизнь, а ведь на желудке я уже не оперировал года три.
  А другой раз меня срочно попросили зайти в операционную. Хирурги во время аппендэктомии случайно пересекли мочеточник. Они стояли с испуганными лицами и с надеждой смотрели на меня.
- Да ничего страшного, - успокоил я хирургов, - Вы , наверное, еще не забыли шов по Карелю, за который он получил государственную премию в 1901 году?
   Врачи смотрели на меня широко открытыми глазами, но не произнесли ни слова.
  Я быстро помылся на операцию,  зашил мочеточник, а затем проверил проходимость  с помощью контрастной
рентгенографии. Все было в порядке.
   По просьбе Ивана Емельяновича  проводил обходы больных то в травматологическом, то в хирургическом отделениях,  и опять же со студентами.
  В общем, я пришелся к месту в этой больнице. У меня спрашивали совета, меня приглашали в операционную для решения технических задач, меня приглашали к больному с неясным диагнозом и я помогал врачам решать тактические задачи, консультировал больных в других отделениях. Через некоторое время я заметил, что Ивана Емельяновича, руководителя базы, почти не приглашают на консультации, не обращаются за советом, а больше ко мне. И однажды я спросил об этом одного из травматологов:
- А почему Вы не приглашаете Ивана Емельяновича?
И вот что он ответил:
- Ага, пригласишь,  и сам рад не будешь, получишь взбучку и вся консультация,
а вопрос останется открытым. Вот Вы, Юрий Олегович, выслушаете, пойдете, посмотрите больного, выскажете свое мнение, скажете, что делать и как делать .. А Иван Емельянович только накричит, что
«такие вопросы пора решать самим, не маленькие уже!», и на этом консультация закончена. Да и на обходах то же самое.
  Действительно, Иван Емельянович
Хроменков, как хирург, в городе не котировался. О нем не говорили, к нему не обращались по вопросам диагностики, хирургической тактики, он хирургом работал не долго, хотя и занимал должности заведующего кафедрой хирургии педиатрического факультета, доцента кафедры хирургии, но он долгое время работал проректором по учебной работе в медицинском институте, вот тогда к нему в кабинет очередями ходили  многие
заведующие различных кафедр для решения разнообразных организационных вопросов. Вероятно, это было его место и его работа, но ничто не вечно . . . . .
  Однажды Иван Емельянович предложил мне:
- Юрий Олегович, а давай завтра проведем совместное занятие с двумя группами, твоей и моей, по военно-полевой хирургии
на тему «Огнестрельная рана»? Я проведу, а ты послушаешь, после обсудим. Как?
  Я согласился. И вот в одном классе собрались две группы студентов и Иван
Емельянович начал занятие. Я внимательно слушал и про себя делал заключение, что занятие он проводит, с моей точки зрения, немного не так. Он ничего не рассказывал студентами , а только спрашивал их и ставил оценки. Почти все занятие он демонстрировал рентгенограммы  с огнестрельными ранениями нижних конечностей, показывая огнестрельные переломы костей, но не делая ударения на вторичных снарядах, ранениях сосудов,
нервов, не акцентуируя внимание студентов на  наличие и  особенности раневого канала,  первичного некроза, наличие зоны молекулярного сотрясения и т.д. Ведь студнеты всего этого не знали, а если и кое что знали, то не понимали происхождение этих особенностей огнестрельной раны.. И когда закончилось занятие, то я , с разрешения Ивана Емельяновича, спросил некоторых студентов:
- Ну, а теперь скажите, у Вас осталось представление об  огнестрельной ране, ее особенностях, отличие огнестрельной раны от неогнестрельной, о ее элементах, их происхождении?
  Студенты молчали. Но один их них произнес:
- А что? Рана , как рана,….,
   Мне стало ясно, что студенту уходят с занятия не имея правильного предстваления об огнестрельной ране.
Когда же студенты ушли, я высказал свое мнение Ивану Емельяновичу:
- Иван Емельянович, вот видите, они ушли не имея представления о структуре огнестрельной раны. А ведь мы должны довести до их  их созгнания . . .  .
 Но Иван Емельянович прервал меня:
- Нет! Они должны приходить подготовленными на занятия и должны знать структуру огнестрельной раны.
Читать надо учебники, готовиться к занятиям. . . .  .
- Согласен, - ответил я, - но ведь в учебнике всего не написано и тонкости должны преподнести им мы, преподаватели. Мы для этого и существуем. Потому мы и преподаватели, что должны учить студентов, а спросить и поставить двойку или тройку – это дело не хитрое. А вот научить, что бы поняли…. Вы слушали, что у них после занятия не осталось представления об огнестрельной ране? А
они должны уйти с этими знаниями, да еще и запомнить такой урок.
  Долго мы дискутировали на тему преподавания, но каждый остался  при своем мнении. Кто из нас прав?
   Спустя несколько лет. Находясь на заслуженном отдыхе, я иногда заезжаю в больницу «2, захожу в свой бывший учебный класс, студенты вскакивают со
своих мест, приветствуя меня, и  я спрашиваю:
- А где же Ваш преподаватель ?
И слышу ответ:
- А он задал нам прочитать в учебнике
вот эти три страницы, придет и будет спрашивать.
- Хм,-  неопределенно хмыкнул я,- а учить он Вас не собирается?
  В классе стояла тишина. Я попрощался и вышел, думая о том, что педагогика
теперь уже совсем другая. Преподаватели не учат студентов.
  Однажды, после занятий, мы сидели в кабинете  И.Е.Хроменкова и беседовали на разные темы.
- А почему это Вы, Иван Емельянович, будучи проректором,  меня не пустили в турпоездку в Индию?, - спросил я.
-  А потому, что в разгар учебного года
заведующий учебной частью крупной хирургической кафедры  не должен бросать
педпроцесс на произвол судьбы. Да и делать тебе там нечего.  Вот не съездил и ничего не потерял. Да и вообще нечего нашим людям делать за границей, - ответил он.
- Но ведь многие из института ездили, набирались впечатлений, знакомились с разными странами, рассказывали интересное о странах . . . .
- Ну, кое- кто ездил, но я бы и их не пустил, если бы была моя воля. Я хоть и был проректором, но  мог далеко не все.
  И тут он разоткровенничался.
- Ты знаешь, у меня еще с тех пор ведется журнал, где я собирал сведения о каждом сотруднике института, начиная с ректора.
- Это что же, журнал компроматов ? – спросил я с улыбкой.
- А как хочешь, так и понимай, - ответил он, доставая из стола толстый журнал. Он открывал страницу за страницей и читал мне фамилию, должность сотрудника, сведения о жене,  с кем встречается, кто у него друзья, а у некоторых даже кто любовница и т.д.
Он прочитал мне сведения о нескольких сотрудниках, хорошо мне знакомых, и я спросил:
- А про Георгия Мыша есть?
- Да вот он, твой Мыш, - и прочитал сведения о нем, закончив тем, что у него любовница Лидия Николаевна Молчанова, его старшая лаборантка.
- А про меня что ни будь есть? - спросил я.
- А вот, смотри, твоя страница пустая. Значит, ты честный человек, твое имя не запачкано ничем, поэтому и сведений о тебе минимум. Да и угрозы ты никакой не представляешь.
  Далее я спросил:
- Иван Емельянович, а зачем Вам это все понадобилось?
- А как же? Я ведь был проректором, мне нужно было делать перестановку кадров, кого – то повышать по службе, кого-то наказывать, кого-то поощрять, и я все должен был знать о каждом. А сведения мне поставляли другие люди.
  Дальше я не стал приставать с вопросами,
но понял, что Иван Емельянович человек непростой и от него можно было ожидать чего угодно. Но его время ушло, и теперь он ни для кого не представлял угрозы, и он это понимал, раскрывая карты мне в этом интимном разговоре.
   Но время быстро бежало вперед. Вскоре начались  изменения, которые коснулись и нас с Иваном Емельяновичем. Как то на кафедральном совещании Н.Г.Колосов сообщил, что И.Е.Хроменков и Ю.О.Абрамов переводятся на полставки, в связи с  сокращением штатов. Сокращение штатов
охватило многие кафедры, были уволены, точнее, отправлены на пенсию, многие видные деятели института, профессора и доценты, не говоря уже о ассистентах в возрасте  свыше 60 лет. Это сокращение докатилось и до нашей кафедры. Иван
Емельянович отреагировал бурно:
- Что? На полставки? Значит, я уже не полноценный работник? Нет! На полставки я работать не буду. Я ухожу на пенсию.
  Через неделю администрация больницы
организовала проводы И.Е.Хроменкова, но никто из работников института не явился на проводы. А ведь он долгие годы был проректором института, а руководство , по-видимому, забыло об этом, и никто не
посчитал нужным явиться на проводы.
А ведь когда-то многие профессора сидели и ожидали своей очереди перед кабинетом проректора по учебной работе. Вот тут уже не скажешь, что никто не забыт, ничто не забыто.
  Что касается меня, то я сказал Н.Г.Колосову следующее:
- Ну что ж!, На полставки, так на полставки. Но, Николай Георгиевич, тогда я кроме учебной работы не буду вмешиваться в лечебные вопросы. Отзанимаюсь со студентами и . . . домой. Если Вас это устраивает, то я готов.
- Но Николай Георгиевич чего-то заволновался:
- Как это не будете лечебной работой заниматься? А кто же будет проводить планерки по утрам? Кто будет делать обходы в травматологическом и хирургическом отделениях? Кто будет консультировать больных в других отделениях? Нет, подождите, я поговорю с ректором . . . .
  Дело в том, что с уходом И.Е.Хроменкова, я становился  руководителем базы, а дело это не простое. Проводить утренние планерки, делать обходы в реанимационном отделении, травматологическом, хирургическом отделениях, консультировать другие отделения, и т.д. И уже на следующий день
профессор Н.Г.Колосов сообщил на утренней планерке, что Ю.О.Абрамов остается на полную ставку и теперь является руководителем базы кафедры.
   Я до сих пор не могу понять, почему профессор Н.Г.Колосов сам не проводил утренние планерки, а поручил это мне.
Как обычно, я сидел в президиуме и до начала планерки приглашал Николая Георгиевича в президиум. Но он категорически отказывался.  Он обычно сидел в заднем ряду и слушал, как проводится планерка. Я вскоре понял, что он,  будучи не очень большим хирургом,
боялся попасть впросак , не ответив на какой ни будь каверзный вопрос. То есть, он учился у меня, как надо проводить планерку. И только спустя полгода он стал садиться в президиум, задавать кое какие вопросы дежурным хирургам, отвечать на вопросы врачей, и начал ходить на обходы, причем сначала сзади, постепенно  внедряясь в суть обхода. То есть, он учился, как нужно делать обход.
   Вскоре Николай Георгиевич взял бразды правления в свои руки. Я уже сидел в первом ряду зала, он в президиуме один проводил утренние планерки, а когда решался вопрос о обходе то говорил мне:
- Юрий Олегович, Вы сегодня в травме, а я в хирургии.
  Обход тоже дело тонкое. Нужно разобраться с каждым больным, выделить тяжелых и неясных больных, дать рекомендации врачам, а после обхода в ординаторской обсудить всем коллективом
тяжелых и непонятных больных, решить тактические вопросы, кого оперировать, как оперировать, когда и т.д.
  Однажды я сделал обход в хирургическом отделении, а Н.Г.Колосов закончил обход в травматологическом отделении. Я вошел в ординаторскую травматологии и спросил заведующего отделением:
- Ну, как прошел обход профессора ?
- Обход прошел, Юрий Олегович, много замечаний  мы получили за  то, что на спинках кроватей висит одежда больного, на тумбочке посуда стоит, на полу бумага не убрана . . . .
- Да нет, - переспросил  я – а по больным что было сказано ?
- А по больным абсолютно ничего не было сказано. У каждого больного профессор стоял и слушал молча. А после обхода он даже не зашел в ординаторскую, что бы обсудить больных. Это мы уже сами сделали.
    Лекции по военно-полевой хирургии читал сам профессор Колосов. Я однажды побывал на его лекции и в сравнении с лекциями профессора Г.Д.Мыша, которые 
я слушал более 18 лет, она показалась мне не на должном уровне. Данные не более, чем из учебника, читал он, не отрываясь от конспекта, его не слушали, он читал свое, а студенты в зале занимались своими делами.
  Несколько раз и мне было поручено прочитать  лекции  на тему «Огнестрельная рана» и «Шок», но я не мог читать лекцию, когда меня не слушали. Поэтому, на моих лекциях всегда была тишина.
 Однако, должен сказать, что  «Термические поражения» Н.Г.Колосов читал прекрасно. Ведь он был начальником ожогового центра госпиталя, и ожоги знал очень хорошо.
 Все это я описываю не для того, что бы показать себя этаким белым лебедем на фоне Хроменкова и Колосова, а потому, что это было так на самом деле.
  Как быстро летит время! Я пришел на эту кафедру в сентябре 1997 года, а уже наступил 2005 год. И вот, 31 августа 2005 года  перед учебным годом кафедральное совещание. Все сотрудники собрались в большой учебной комнате, в той комнате, в которой я работал все это время, и профессор Н.Г.Колосов начал совещание:
- Вопрос первый. Кадровый вопрос. С нашей кафедры сняли две ставки, а это значит, что нужно кому – то уходить.
  Наступила тишина. Я сообразил, что предпосылки меня проводить на пенсию были уже давно. Я, например, по требованию Н.Г.Колосова постепенно передавал  дела по заведованию учебной частью  Г.А.Усенко, Н.Г.Колосов постепенно
сам стал проводить утренние конференции, сам стал делать обходы в хирургическом и травматологическом отделениях, редко, но все таки вставал к операционному столу, и т.д.  И я решил, что свою задачу по организации педагогического процесса на кафедре выполнил и стал не нужным.
  Поднявшись, я произнес:
- По видимому, настало время нам попрощаться. Я здесь самый старый, свои полномочия я уже давно передал Геннадию Александровичу, чем мог, помог в становлении кафедры, да и возраст у меня давно уже пенсионный. Поэтому я на этом закончу свою трудовую деятельность.
  Сказал и сел на место. Следом  поднялась со своего места Галина Павловна  Карауловская и сказала, примерно,  то же самое:
- А меня уже насколько раз пытались проводить на пенсию, поэтому я тоже ухожу.
   Не дожидаясь окончания кафедрального совещания, мы с Галиной Павловной вышли из класса и молча направились к трамвайной остановке. Галина Павловна села в трамвай и , когда трамвай тронулся, помахала мне рукой. Я же отправился домой пешком, обдумывая свое положение.   Было обидно, что никто не проронил ни слова, провожая нас, никто не сказал хотя бы краткое «спасибо за многолетний труд»,
никто не предложил собрать прощальный
обед, никто не сообщил администрации больницы, что уходят на пенсию в связи с
сокращением штатов. . . .
  В советское то время на пенсию провожали торжественно, накрывали стол, говорили всякие хорошие слова, дарили подарки. . . . . , а теперь  . .вот так . .  провожают,….
 Когда, придя домой, я позвонил Тамаре, то у меня наворачивались слезы на глаза, но Тамара успокоила меня:
- Ну а что тут необычного? Все когда-то уходят, и тебе пора пришла. Ты не забывай, что тебе идет уже семьдесят третий год. Хватит, поработал, пора и отдохнуть.
   Позади длинный трудовой путь, тысячи оперированных больных и пострадавших, множество учеников, которые теперь выросли в настоящих профессионалов, стали профессорами, (А.Б.Киселев, З.Г.Бондарева, С.Д.Никонов и др.),заведующими отделениями (С.Д.Новиков, В.Э.Ловцов, К.Г.Нотов, Д.А.Шушуноов, И.Ю.Чудновец, А.В.Гатилов и др.), и т.д. Однажды, когда я уже находился на пенсии, меня посетил бывший мой ученик Владимир Эдуардович Ловцов.
Мы сидели с ним на кухне, Тамара Петровна  устроила нам прекрасный ужин с
графинчиком водки, вспоминали минувшие дни . . .  И вдруг Володя заговорил о . . пенсии. Я изумился:
- Это о какой такой пенсии ты говоришь ? –
спросил я.
- О моей близкой пенсии, - ответил Володя.- Не забывайте, Юрий Олегович, что мне уже пятьдесят три года  . . .  . .
- Да как же так ! Ведь совсем недавно ты работал в приемном покое, еще не будучи студентом, тебе тогда было не более девятнадцати,  а уже . . .  .Как быстро летит время, - с грустью закончил я.
  Да, время летит неумолимо быстро  и пока память сохранила прошлое,я занялся писательской деятельностью. Ведь еще не вечер!


         Глава 11. Моя жена Тамара.

  В жизни мне невероятно повезло, потому
что моей женой стала Абрамова (урожденная Егорова) Тамара Петровна.
   О нашей первой встрече уже описано в других книгах, поэтому нет необходимости подробно останавливаться на этом. В 2008 году мы отпраздновали свою «Золотую свадьбу». Полвека совместной жизни.
Мы всегда и всюду вместе. Нас редко
можно встретить поодиночке. Все тяжести жизни,  несчастья,  радости – все это пережито вместе.  Вместе переживали смерть своих родителей, вместе пережили смерть единственной нашей дочери Ирины, вместе  как могли, воспитывали нашу внучку Ксюшу, дали ей возможность  окончить школу, институт, поступить на работу. Она единственный человек, ради которого мы  живем и трудимся, и пока, слава богу, все идет нормально. Конечно, все мы никогда не забываем свою родную доченьку Ирину. Я даже посвятил ей несколько стихов. Вот одно из них.



Я березку обнял, что растет у окошка
И к ее белизне прислонился щекой,
Защемило под сердцем, взгрустнулось
                немножко
И щека оросилась горючей слезой.

Так я долго стоял, свою жизнь вспоминая,
Уж темнеет, на землю спускается ночь,
Я грущу, и березоньку ту обнимая,
Вспоминаю навеки ушедшую дочь.

Как березка была, молода и красива,
Жить да жить, но болезнь поразила ее,
А теперь лишь с портрета глядит      
                молчаливо,
А я молча и грустно смотрю на нее.






Много лет пронеслось, этот камень    
                навечно,
До конца моих дней ее образ носить,
Все мы знаем давно -жизнь людская
                не вечна,
Но судьбу никому не дано изменить.


  Немало стихотворений я посвятил Тамаре Петровне, Ксюше и, конечно, Ирине.  Их можно прочитать в  моих сборниках стихов  «И вот еще стихи от самоучки», «Еще не вечер», «Живем в Сибири», «Рассказы и стихи». Но в этой книге я хотел бы рассказать коротко  о жизни и  работе Тамары  Петровны, моей спутницы.
   Тамара Петровна родилась 27 февраля 1935 года в казахской деревне.  Еще в довоенное время их семью из Воронежской области привезли вместе с другими людьми в пустующие степи Казахстана и бросили там на произвол судьбы. Жили в землянках, затем начали строить дома, организовывать колхозы.  Жизнь семьи Егоровых была не из легких. Началась вторая мировая война. Отца, Петра Андреевича, забрали на фронт.
Вернулся он после ранения и работал бухгалтером. Мать, Екатерина Степановна,
трудилась по дому, изобретая способы накормить свою многочисленную семью.
  В семье восемь детей. Тамара, Нина, Лида, Галина, Виктор, Александр, Владимир и Петр. Уже давно на кладбище
города Темир-Тау карагандинского лежат Петр Андреевич, Екатерина Степановна, Петя, Галина и Виктор. А остальным удалось дожить до бабушек и дедушек.
    С малых лет Тамаре, как самой старшей,
доставалась самая трудная работа по дому, да еще следить за младшими братьями и сестрами.  Очень редко удавалось поиграть со сверстниками,  и тогда над колосьями белой ковыли была видна беловолосая головка бегущей Тамары.
   Шли годы. Тамара окончила школу с очень неплохими оценками и решила поступить в Томский медицинский институт.
  Не знаю, как ее отпустили в такую даль родители, но Тамара оказалась в Томске, сдала вступительные экзамены и была принята в медицинский институт. Но и
здесь судьба не жаловала Тамару Егорову.
Жить пришлось только на стипендию,
помощи от семьи ждать не приходилось,
но она стойко переносила все невзгоды судьбы.  Комната в общежитии на пять человек. В одиночку на стипендию жить трудно, решили скидываться  деньгами кто сколько может и, таким образом, создали «коммуну».  По очереди варили суп, картошку, овощи. «Коммуной», хотя и трудно, но можно было как-то прожить. И они жили, учились, и учились на «хорошо» и «отлично», иначе стипендии не получить, а жить то надо. Да еще Тамара занималась велоспортом и лыжами, входила в сборную института.
  Как я уже писал в своих мемуарах, наша семья появилась в Томске летом 1954 года. Я перевелся на второй курс Томского медицинского института, где нас и свела судьба с Тамарой Егоровой.
  Получалось как то само собой, без всяких объяснений, разговоров, судьба как будто подталкивала нас друг к другу, и ни я, ни Тамара не сопротивлялись этому сближению. Она очень приглянулась моим родителям,  и когда я приходил домой, то отец спрашивал:
- А где Томочка ?
- В общежитии, - отвечал я.
- Ну что же ты ее оставил одну?! Не хорошо это, - недовольно отвечал отец.
   Постепенно дружба переросла в нечто более солидное, и мы уже не могли быть друг без друга.  Учение в институте подходило к концу и 28 декабря 1858 года мы стали мужем и женой. Так Тамара стала Абрамовой Тамарой Петровной.
   Когда Тамара после свадьбы перешла жить к нам, то отец произнес фразу, которую мне Тамара припоминает до сих пор:
- Ну вот, мы передали Юрашку Томочке с рук на руки . . . . . .
  А мне и ответить нечего, оставалось только счастливо улыбаться.  Должен сказать, что с тех пор я живу как «у христа за пазухой». Обед всегда приготовлен, белье выстирано и поглажено, дома уют и чистота. Чего еще надо ?!. А в 1961
году родилась наша доченька Ирина.
Чтобы не терзать сердце читателям и себе, сразу скажу, что она поле школы поступила в  Новосибирский медицинский институт, стала прекрасным врачом стоматологом, вышла замуж, родила нам внучку Ксюшу, но после продолжительной и страшной болезни скончалась в возрасте сорока лет в один год со своим мужем Георгием Александровичем Колегиным.
   Но я отвлекся. О работе, так о работе. Работа Тамары складывалась так же, как и у меня. В полку г.Томска- 7 мы работали вместе вольнонаемными врачами. Если я
собирался стать хирургом, то Тамара еще не выбрала для себя профессию. Были разговоры о профессиях гинеколога, терапевта, окулиста и др. Но когда стал вопрос о первичной специализации в госпитале, то Тамара выбрала профессию ЛОР - специалиста. И не ошиблась. Она, еще работая в полку,  начала осваивать
эту профессию.
   В 1963 году скончался мой отец, Абрамов Олег Николаевич. После похорон отца на семейном совете было решено переехать на жительство в Новосибирск, где мы и проживаем по настоящее время.
  Тамара довольно долго работала в поликлинике № 12 ЛОР врачом, но в
1970 году после окончания клинической ординатуры Тамара осталась работать в клинике ЛОР болезней, что расположена
на базе  1- ой городской клинической больницы.
  Работа в клинике дала ей очень много.
В то время  заведующим кафедрой ЛОР болезней был профессор С.А. Проскуряков,
там же работали известные в то время ЛОР специалисты как доцент В.П. Пантюхин, доцент И.И.Калеев, доцент  В.Г.Табакова,        в последствии зав. кафедрой ЛОР болезней, заведующий отделением Д.Б.Минкин, профессор М.А.Рымша, профессор А.Б.Киселев  и др. Работа рядом с такими выдающимися специалистами не проходит даром   и Тамара Петровна вскоре получает высшую квалификационную категорию,  и до настоящего времени квалифицируется как ЛОР специалист высочайшего уровня. Это она впервые в      городской клинической больнице №1 начала применять аппарат «ТОНЗИЛЛОР»,
о чем свидетельствует  газета
«Вечерний Новосибирск» № 137 от 17 июня 1991 года. Как сказала в свое время заместитель главного врача Н.С.Васильева
«У нас что ни  специалист – то имя, это врач, имеющий серьезную подготовку».
Абрамова Тамара Петровна и является таким специалистом до настоящего времени.
  Я уже семь лет  «заслуженно отдыхаю»,
а Тамара Петровна по – прежнему работает
в 1-ой городской клинической больнице,
передает свой богатейший клинический опыт молодым врачам и к ней идет непрерывный поток больных с ЛОР патологией.
   А мы всегда вместе. Наша внучка Ксюша окончила институт, поступила на работу.
Ей 23 года, она чертовски красива и мы с
нетерпением ждем, когда же появится  на
горизонте корабль с алыми парусами и
прекрасный молодой человек  попросит ее руки  и отдаст ей свое сердце.
  В настоящее время наша семья имеет все необходимое для нормальной жизни. Жильем обеспечены еще со времен советской власти, Ксюше досталась квартира от родителей, автомобиль у нас с Тамарой был с незапамятных времен, а
теперь автомобиль имеется еще  и у Ксюши. В районе деревни Бибиха, на берегу Оби в живописном месте имеем дачу, где выращиваем  урожай овощей ,
ягод, где произрастает множество цветов,
и все это создано трудом и руками Тамары Петровны. Она увлечена работой по профессии, увлечена работой на даче,
Ксюша помогает нам в силу своих возможностей, а я нет – нет, да напишу
какую ни будь книжонку или несколько стишков, и все мы смотрим вперед, ведь еще не вечер. Но иногда оглядываемся назад, в прошлое, которое всегда с нами и куда так хочется вернуться.




Верните мне мои года,
Хочу я снова быть мальчишкой,
Года ушли не навсегда,
В мозгу засели, даже слишком.

Хочу я бегать по двору,
Играть в футбол, в реке купаться,
Я помню детство, детвору,
С которой мне пришлось общаться.

Хочу я снова быть гимнастом,
Призы по спорту получать,
На лыжах топать в день ненастный
И мышцы гирями качать.

Верните мне мои года,
Хочу я снова быть студентом,
На лекции ходить всегда,
Быть в спорте первым претендентом.

Хочу я снова быть врачом,
Работать в операционной,
Тяжелый труд был нипочем,
Хотя и ночь была бессонной.

Верните мне мои года,
Когда я был уже доцентом,
Я делал все, что мог, всегда,
Все для здоровья пациентам.
Верните мне назад тот миг,
Когда с женой я повстречался,
Пройденный с нею путь велик,
А я б с ней снова обвенчался.

Хочу, что б дочь была жива,
Что б внучка век была счастливой,
Хочу . . . ,но это все слова,
Бывает жизнь несправедливой.

Нам вечно жить на этом свете
Самой природой не дано,
За поколенье мы в ответе
И было нам не все равно.

Прожив положенные годы
И мы уходим на  навсегда,
Вновь пережил бы все невзгоды.
Верните ТЕ мои года !

Оглядываясь назад, думаю, что я не зря прожил свою жизнь, прожил ее хорошо,
плодотворно, неся людям только добро, занимался спортом, что-то изобретал, и хочу закончить вот таким стихотворением:






Опять не сплю, не клеятся стихи,
День приближается, светает на востоке,
Спать не дают не прошлые грехи –
Жизнь, пролетевшая в стремительном
                потоке.

Я прожил жизнь, она идет к концу,
Когда конец – я этого не знаю,
Я смерти не боюсь, мне не к лицу,
Однако же дела тихонько завершаю.

Я делом занят был, создал семью,
Работал много, людям жизнь спасая,
Я до сих пор родных своих люблю,
Но думаю, жизнь штука не простая.

За что же бог меня сурово наказал
Забравши доченьку к себе мою родную?
А мне, больному, в смерти отказал
И старость я тяну совсем другую.

Но я еще живу, еще творю,
Жене и внучке в жизни помогаю,
А друг придет, я душу отворю,
Я дружбу никогда не отвергаю.


Я доброту посеял на земле,
Забыть, иль помнить обо мне – судите сами,
Останутся мои портреты на стене,
Альбомы школьные, где сняты мы с
                друзьями.

С рождения до самой седины
Я с честного пути свернуть не смею,
Не чувствую я за собой вины
И с гордостью скажу всем «ЧЕСТЬ ИМЕЮ»!