Фантомная иллюзия Глава 6

Эшли Браун
                ГЛАВА 6               

 Тишина.

 Настолько пугающая и завораживающая, что время отодвигается на второй план. Оно крошиться и песком устилает нашу дорогу.
 Мы два параноика, которые со скоростью света проскользнут по улицам, но все равно останутся незамеченными.
 Саймона мечет по дороге уже как несколько кварталов, а я цепляясь за его мокрую скользкую руку описываю очередной бумеранг на узкой улице. Я не сопротивляюсь, не пытаюсь вырваться или даже возразить. Просто бегу сквозь временные барьеры, пока тонкий писк в ушах безмятежно убаюкивает меня, пока капли дождя ручейком стекают по лбу, а солнце спокойно согревает мокрую от пота и дождя одежду. Но в местах, где кожа еще недостаточно хорошо затянула временные раны, начинается самый настоящий пожар. Поэтому я отлипляю насквозь мокрую рубашку от тела, позволяя ярко багровой полосе немного охладиться. Делаю несколько шагов, и жар успокаивается. Боль отступает, но до безумия уставшее тело еле волочится по асфальту.
 Саймон оборачивается, и увидев меня в полусидячем положении на земле, решается сделать передышку. Облокотившись коленом на землю, он легко трясет меня за плечо, тихо приговаривая:
 — Стоп.... стоп... А Элисон?
 — Она живуча, — как можно мягче выплевываю я, освободившись от этого липкого кома в горле.
 — Я знаю, но... — его голос дрожит, а я никак не могу понять почему. — Ладно, Элисон девушка сильная, выберется.
 Я с трудом соглашаюсь. Какой бы стервой Элисон ни была, нельзя убивать в себе останки доброты и сочувствия. Нельзя позволить им уничтожить все, что у меня осталось.

 Саймон уже выкурил две сигареты и терпеливо ожидает, пока я поднимусь с колен. Преодолевая себя, я поднимаюсь на ноги и беспокойно озираюсь вдаль. Туман. Или дым. Вдалеке не разглядишь особых отличий, но я вижу двух темных людей в мешковатых одеждах с огромными ремнями на поясе. Они стремительно переходят дорогу совсем недалеко от нас.
 В мгновенье образ охранника, преследовавшего меня весь путь, всплывает передо мной. Его черный железный глаз и улыбка. Он говорит мне:
 — Улыбнись, милая, сейчас вылетит птичка.
 И он не врет. Прежде чем горсть земли будет брошена на деревянный гроб, я на одно мгновение увижу птицу. Настоящую. Она своим железным клювом вдребезги разнесет мой череп. Когда-нибудь, но не сейчас.

 Мужчина исчезает, но шаги приближаются. В одно мгновенье я хватаю Саймона за рукав и резким движением заношу нас за выступ очередного дома, от которого остались одни-то развалины. Парень оглядывается, слегка высунув голову из-за рухнувшей кирпичной стены, но я тяну его обратно назад, предварительно зажав себе рот свободной рукой.
 Охранники пробегают мимо, их голос озарят отдельные участки кварталов и исчезает вдалеке.

 Хуже не придумаешь. Настал день, когда я определённо точно могу заявить :«Худший день в моей жизни». И никто не станет возражать.
 Соленый привкус крови на губах, охранники, пробегающие мимо, и Саймон сильно прижимающий меня к стене. Вот как он мне запомнится.
 День, когда парень мучившийся от бессонницы заснул, девушка, которую я считала сильной, чуть не утопилась в ванной. В день, когда мы стоим на грани уже во второй раз, и все снова обходится, Саймон садиться на пол и еле слышно шепчет:
 — Давай посидим тут. Мне страшно.
 И я сажусь рядом с ним, утыкаясь подбородком в колени.
 — Я думала , что тебе не бывает страшно, — промямлила я, закрывая глаза.

 Нет. Не бывает.
 Просто потому, что сейчас нам некого бояться, кроме самих себя.

***

 Они снятся мне каждую ночь. Люди с обгоревшей одеждой и черными лицами. Все они разбросаны по земле, каждый прикрывает голову окровавленными руками.
 Толчок.
 Вдалеке загорается маленькая яркая искорка.
 Протяжный визг и множество воспоминаний теряются во мне.

 — Только сон, только сон... — шепчу я, срываясь на крик. Плотно прижимаю колени к груди. Стертые о траву руки ужасно саднят, покрываясь коркой; разодранные о камни колени до сих пор кровоточат. И я не знаю какая боль сильнее. Внутри меня разгорается самый настоящий пожар. Легкие, сердце, бешеный ритм, сбившееся дыхание, но какая к черту разница. Я не собираюсь оценивать свои увечья по десятибалльной шкале.

 Десять баллов.
 Железная игла протыкает кожу.
 Глаза закатываются, и ты погружаешься в темноту.
 Прыжок в воду. И ты желаешь больше никогда не выныривать.

 Мои посиневшие от холода губы дрожат. Я провожу рукой по земле, и приподняв голову, стараюсь осмотреться. Зрение подводит, выводя нечеткие контуры многочисленных деревьев.
 Лес вновь окутан темной пеленой.
 Я почти не помню того, как мы добрались сюда, но разбитые коленки и стертые руки, шрамами теперь будут всегда напоминать мне о вчерашней ночи. Вечер, проведенный в поисках укрытия. Сумерки, выкачивающие оставшиеся силы.

 — Я больше не могу, — промямлила я в сторону Саймона, и падая на землю, слабо ухватилась за край его штанов, — не могу, — тянула я, пока опухшие глаза не сомкнулись, а тело, превратившись в легкую пушинку, воспарило над землей.
 Ощущение легкости и бесконечности, я витала в воздухе, пока мои прямые волосы, превращаясь в самые настоящие волны, покоряли океан пепла из человеческих костей и сгоревших вещей. Частички каждого умершего въедались в мою кожу, покрывая лицо серыми точками.
 Крик. Волна. Пробой. И я тонула.
 Еще волна и возраст покатился по наклонной.

 Разбросанные баночки.
 Яркими красками я рисовала свою жизнь. Яркое солнце в углу листа, яркое светло-голубое небо. Изумрудная трава и две пары коротких ног. Еще одна бездарная попытка нарисовать себя взрослую. Девушку с ярко-голубыми глазами, белой кожей и тёмно-русыми волосами. Высокий, стройный идеальный рисунок, который мне хочется раскромсать ножницами и бросить куда-подальше. Сжечь вместе со всем, что я потеряла.
 Еще одна волна. Еще. Еще. И я увидела то, что не должна. Отрывки чужих жизней и не сложившихся судеб.
 Улыбающаяся мама Саймона, теребящая исхудавшей рукой его волосы. Его Отец. Эмма. На минуту они ожили, но даже краски со временем выцветают. Я видела голубое озеро и руку, мелено поглаживающую гладь воды. Пара пузырьков поднялись на поверхность. Затем холодное тело женщины всплыло на водную гладь.
 Я видела его отца. Жутко исхудавшего мужчину с желтой кожей. Он запирался в комнате, и смахнув пыль с подоконника, выкуривал одну пачку сигарет за другой.
 Апотом на могильном камне вычертили их имена. Женщина, чья улыбка способна разгонять самые темные тучи, веселый мужчина с красной заплаткой на пиджаке и девочка с зелеными глазам в развевающимся на ветру желтым платьем. Я почти не помню их, но я скучаю, потому что именно о них скорбит Саймон.

 Взмах головой и недовольное бурчание.

 Солнце. Яркий огненный шар, лучи которого давно охладели. Темно-синяя завеса небес и старые посеревшие облака. Мое побелевшее лицо среди всего этого хаоса, которое идет навстречу рассвету.
 Небо, пропуская темные лучи, окрашивает далекий горизонт в алые краски. Свет кровью падает на мои исцарапанные руки, очерчивая на них угольные тени деревьев.  Он стекает по кистям, по тропинке и пропадет. Мы остаемся одни в этом мире. Только темные тучи и я. 
 Саймона нет. Наверное, он просто бросил меня здесь, а сам ушел, вновь теряясь в раздумиях и неразгаданных планах. Такие, как он, запросто могут разорвать все нити и просто раствориться. 
 Но все же страх сильнее любой гордости и убеждений. Он ведь мой друг, единственный друг. Близкий друг. Просто друг. Какой бы ни была разница, я не выдержу еще одной потери. Я не могу ощутить все это снова, ведь когда теряешь человека, в первые минуты осознание невозможности затмевают все. Это ложь, розыгрыш, но жизнь не игра. Люди приходят и уходят. Это нужно принять и смириться. Смириться с тем, что однажды твои родители исчезнут, за ними твои друзья, а потом и ты сам. Все знания, все то, что ты хранил в себе на протяжении всей жизни так и не вырвется из заточения. Вроде-бы больше нет смысла. Выхода тоже. Все дороги в миг стали закрытыми. Люди уже успели насладиться правом выбора своего личного пути в этой жизни, прежде чем его внезапно отняло землетрясение. Поставило перед ними приграду, перекрыло магистраль жизни.
 Я никогда не стояла на этой развилке, ведь моим выбором всегда была надежда. Во мне жила вера в лучшее, и пусть иногда она тлела, как уголки, но никогда не превращалась в сплошной пепел. И пусть я по-прежнему не верю в Бога, я верю в Саймона. В человека, который всегда говорил вместо него: "Все будет хорошо" и вериал в это. Он, по крайней мере, всегда находится рядом.

 И я верю и ищу его в лесу.
 Ступаю по засохшим следам грязи на траве, а каждый шаг отдается жуткой болью в ребрах, которые начали сильно выпирать из-под кожи. До катастрофы я не была такой исхудавшей и ослабевшей. Никогда не стремилась к идеальному весу или модельной фигуре. Да и нет больше смысла сидеть в кожаных креслах в салонах, где к вашим ногам присоединят прозрачные трубки и выкачают через них литр темно-желтого подкожного жира, потому что окажись вы на нашем месте, вам было бы плевать на это. Но это также маловероятно, как и возможность того, что вы не умерли в первую секунду после землетрясения.

 Мне же не перед кем красоваться или выставлять себя напоказ. Как-то не доходят руки до красоты, здоровой кожи или ушибов. А может быть мне просто все равно. Это теряет всякий смысл, все потихоньку теряет смысл. Интересно, а он вообще когда-нибудь был? Мы жили ради того, чтобы красиво умереть, с золотыми кольцами на пальцах и с гладко расчесанными волосами. Что за тупость. Я хочу вернуться в прошлое и донести до людей, до себя, что жизнь — это непросто череда случайных встреч и обстоятельств, которые мы пытаемся сложить наилучшим образом. Жизнь - это нечто большее, чем просто обычная рутина и ненавистные понедельники. Раньше я этого не понимала.

 Пока в лесу тихо и спокойно мои веки слипаются под натиском собственных мыслей. Голова качается в разные стороны, вытряхивая от-туда бессмысленные наборы мыслей, совсем не разложенных по полочкам.

 Секунды.
 Минуты.
 Выстрел.
 Лес вздрагивает, птицы взымаются вверх, и галдя, поднимаются над лесом. От этого страшного звука я мгновенно взбадриваюсь, ощущая новый прилив сил и беспокойства. Руки сами хватаются за кору дерева, и я прижимаюсь к ней спиной. Стараюсь тихо дышать, прикусив губу. Эхо шума, вылетевшего из пистолета путешествует берет путевку в мою голову. Пуф-пуф, и тебя больше нет. Выстрел, и ты кусок костей, соединенный мышцами, валяющийся на обочине.
 За моей спиной кто-то шагает, но мне некуда прятаться. Я впиваюсь в ствол дерева ногтями, прошу его скрыть меня от всего, но зажмурив глава высовываю голову на предмет шума и жмурюсь. Обычный выстрел занимает доли секунды, за которые человек еще не успевает осознать ничего. Но кто знает сколько длятся для него эти несчастные секунды. Как движется его расплывчатый мир в бесконечном обороте вокруг своей оси, как он пропадает.
 Слышно, как человек перезаряжает пистолет, звучит странный скрежет, и что-то тяжелое ударяется о землю.


***

 «Почему же он медлит?»

Мои колени уже начинают подкашиваться, а руки трястись. Я собираюсь с силами, и распахнув глаза, потираю мокрые щеки.
 На сухой подмерзшей траве лежит рюкзак, испачканный многочисленными красными пятнышками.
— Боже... — голос дрожит, а руки скрещиваются на груди; Саймон снимает пустую обойму и кладет ее в задний карман своих штанов. Из его другого же кармана теперь торчит пистолет, а тяжелый рюкзак валяется в стеблях растений с растянутыми лямками. — Я просто испугалась,— объясняюсь я.    — Испугалась. — Парень покачивается с ноги на ногу и кивает, даже наверное и не понимая в чем собственно дело.
 Немая пауза и он старается замять ситуацию.
— Да не переживай я же тут, — он открывает раздутый рюкзак и достает оттуда тушку довольно крупной птицы, завернутой в белое полотенце, найденное мною в шкафчике бункера. — Я долго ее высматривал, изворотливая тварь.
 Саймон разглядывает ее оперение, торчащее сквозь прожженные дырки в полотен, и откинув белый хлопковый край, берет птицу в руки. Она сжата в его руках, ее шея неестественно повернута в сторону, а оперение окрашено в бордовый цвет. Парень достает нож из заднего кармана штанов, принимается выковыривать из ее грудки пулю. А когда достает, долго вертит ее в руках, рассматривая при слабом свете солнца.
 Такая же пуля могла бы на части разорвать наши головы, если бы только охранник нажал на курок, наши тела бы лежали на полу, украсив белую стену ярко-красными разводами. И умирать невероятно больно, ведь только умирая, мы можем почувствовать себя живыми. Когда кровь стекает по ковру, а ты лежишь с пробитой головой и смотришь в пустоту, твои глаза запомнят твой последний миг на этой земле. Потом, когда-нибудь, в другом веке кто-то прокрутит твои воспоминания на компьютере, уложив всю твою жизнь в семичасовой фильм. От момента рождения, до смерти. Он увидит жизнь твоими глазами, но ничего не поймет. Нельзя понять того, кто сам потерян.
 Я потеряна. И пока я занимаюсь поисками, случайно нахожу оставшуюся пару спичек, и крепко сжав их в ладонях, принимаюсь складывать из засохшей травы маленький костер. Мох, ветки, все сгорает в ярко-оранжевом пламени. Мне приходится поддерживать костер, а Саймон как-то скрепляет толстые прочные прутья и закапывает один их конец в землю. Еще одна нитка завязана в прочный узел, и птичка крепко привязана к последней деревянной перекладине. Птичка, чьи перья давно летают по всему лесу.
 Именно она становится нашим обедом.
— Вкуснятина получится, — уверяет меня Саймон, хорошо прожаривая на костре все, что осталось от нее.
— Надеюсь, — смутно отвечаю я.
— Да это как шашлык, только может немного непривычный, — он протягивает мне в руки кусок мяса, который я почти не раздумывая, подношу ко рту.
 В первую секунду мне кажется, что меня вырвет, потому что желудок, сжавшийся до размера горошины, сразу же отвергает съеденную пишу, но вскоре это чувство, смешанное с кошмарным голодом уходит.
— И что дальше? — Говорю я парню, сокращая расстояние между нами. — Сколько мы будем еще сидеть тут и жарить птиц на костре?
— Я не знаю, — он вертит палочку в руках и кидает ее в огонь. — Но мы что нибудь придумаем. Например, посмотрим как там с другими странами обстоят дела.
 Странно думать о других местах, где еще может кипеть жизнь, когда ты сидишь в кругу деревьев без всего, а недалеко от тебя, в бункере под землей, одни люди готовы разорвать других из-за неподчинения правилам. Мне уже кажется, что нельзя верить в завтра, нельзя верить в хорошее, потому что на следующий день жизнь выкинет тебе очередной сюрприз. Задание, с которым нам будет не под силу справиться. Мы недостаточно сильные, уязвимые. Таким, как мы просто нужно во что-то верить. На войне маленьким детям пели песенки, что солнышко взойдет над горизонтом, трава позеленеет, и по небу будут плыть голубые облака, но посреди ночи, огненная комета разнесла их дом в щепки. И я ничем не отличаюсь от них. Мне дают ложную надежду и умирают все мои друзья. Говорят: «Всё будет хорошо», и все летит к чертям.
И я тяжело вздыхаю, случайно задевая плечом Саймона. Мы сидим напротив друг друга, позади погасшего огонька надежды. Наши спины сломлены, а голоса охрипли.
— Давай остановимся... — парень поворачивает голову, замирает, — я устала убегать от призраков прошлого.
— Сейчас такое положение. — Отвечает он, сжав ладони в кулак. — Всем не легко пришлось. Элисон, Арчер, а кроме них в бункере осталось много людей, которым я уверен, приходится намного хуже, чем нам.
— Но может быть ошибку совершили мы, когда сбежали, а не они, если остались. — Я немного всхлипываю, медленно поворачивая голову к нему. — Надо перевести тему, поговорить о чем-нибудь другом, да...
Парень качает головой, смахивая с волос белый пепел. То место, где мы жили, что носили, кого встречали на улице, сейчас покрывают наши головы. Понимание того, что ты носишь на себе частички сгоревших людей, омерзительно. И я тоже стряхиваю с себя  эти белые хлопья.
— Ладно. Какой твой любимый цвет? — Спрашивает он у меня, слегка улыбнувшись.
— Жёлтый или голубой, — даже не раздумывая отвечаю я, пусть даже эти цвета для меня ничего не значат. Желтый обозначает только желтый, голубой только голубой. Нет никаких скрытых смыслов и замысловатых доводов.
— А твой?
— Бирюзовый, он мне всегда напоминал о ней... — Он вглядывается в полосу деревьев, заполняющую все пространство вокруг нас. — Понимаешь, я очень рано потерял родителей. Но у меня осталась Эмма. Это моя сестра. Она была очень похожа на Элисон, только Эмма всегда носила бирюзовые бантики. Мы с ней также часто купались в бирюзовом море... Ей было десять, когда она погибла из-за кого-то ублюдка. Его так и не нашли и не посадили. Надеюсь, что он умер при землетрясении.
— Мне жаль, не стоило мне давить на тебя. — Я опускаю голову вниз, рассматривая серые травинки, пока Саймон смотрит куда-то вдаль. Смотрит, но видит только пустоту. Я тоже ее вижу. Когда долго вглядываешься в то, чего давно не стало, тебе кажется, что этого никогда и не было. Если это принять, жизнь станет легче. Забыть и никогда не вспоминать. Стать эгоистом, чтобы научиться выживать.
— Да ладно, — шепчет он, — просто теперь я ещё не хочу потерять и Элисон. Она мне напоминает её. Те рыжие волосы, такие же ясные глаза... Но я боюсь потерять и тебя тоже. В этой поездке отношение к тебе вновь как-то изменилось, понимаешь? У меня такое было с Поло, когда мы вновь начали общаться, и вот теперь с тобой.
Он смотрит на меня, но я молчу, отвернувшись в сторону. Мне стыдно, и я снова замыкаюсь в себе. Мое сознание опущено ниже плинтуса, и я все так же продолжаю падать вниз.
— Можешь пояснить: что именно изменилось, — говорю я настолько тихо, что не слышу собственного голоса.
— Я не знаю. Раньше я не знал ради чего жил. Казалось просто для прикола. А теперь появился хоть маленький, но смысл.
— И что это за смысл?
— Спасти тебя.



***

 Замолчи, хочу сказать я, просто хватит, меня не нужно никому спасать. Но я скажу это и совру, потому что мне нужна помощь. Я позволяю ему помогать мне, быть моим лучшим другом. Позволяю ему быть тем парнем, который сможет обнять меня так, что девушка, которая никогда не обнимет в ответ, сдастся.

 Сейчас он близок ко мне, как никогда раньше. Лицо, которого касались мертвые люди. Губы, не успевшие сказать последних слов. Руки, обхватывающие мое лицо, и пальцы проделывающие путь от скулы до нижней губы.
 Вкус ментола на моих губах и соленый привкус слез. Он целует меня, пока в нас обоих что-то перегорает.

 Ничего.

 Есть только спокойствие. Любовь. И пустота.