Сдавали вступительные экзамены в университет.
Я поступал на отделение журналистики, ещё не подозревая, что это липовый номер:
не пройдёт и полугода, как отделение с треском закроют, а всех студентов присоединят к обычной филологии.
Помню этот тягостный момент – сколько было разбитых надежд и порушенных идеалов!
Мои сокурсники, в большом количестве, участники войны, фронтовые поэты, израненные, контуженные,
восприняли закрытие отделения журналистики, как жестокую трагедию – многие забирали документы и уходили в неизвестность.
Я остался. Мне было шестнадцать лет.
Едва шагнув со школьной семьи во взрослую жизнь, я переживал все перипетии легко:
филология так филология, лишь бы учиться.
Мне достался уклон в славянские языки.
Утро начиналось с чтения газет – польских, болгарских, украинских.
Сравнивали лексику, грамматический строй, искали общие корни.
Приходил профессор Коляда, высокий сухой старик.
Носились слухи, что он в прошлом какой-то важный церковный чин.
Коляда раскидывал повсюду древние рукописи и требовал внимания и понимания.
Он был заумен, придирчив на зачётах, опасен, и мы его справедливо держали на расстоянии.
Зато любили Софочку, миловидную преподавательницу латыни, которая безуспешно пыталась привить нам
основы поэтики Цезаря, Цицерона и Горация.
Предмет был сложным, но Софочка добра, у всех в зачётках красовались пятёрки по латыни
Прошли первые месяцы занятий. Я огляделся.
Учебный ритм вошёл в мой быт легко, впечатление простоты и доступности
вскружило голову.
Набрав в лёгкие больше воздуха, я стал оглядываться по сторонам.
И заметил Башорат.
В любой национальной республике было известно слово – спецнабор.
Например, девочки-таджички шли вне конкурса в центральные вузы страны –
московские, ленинградские, киевские.
Башорат приехала из горного кишлака, затерянного в труднодоступном ущелье юга республики.
Ей, как и мне, было шестнадцать лет.
Это была миловидная таджичка, круглолицая, румяная, с целым набором мелко заплётённых тугих косичек,
едва умещающихся под тюбетейкой.
Она сдавала экзамены в какой-то московский технический вуз, нисколько этим не заботилась,
знала, что всё равно поступит.
Имея общительный характер и немалую долю любознательности, она таскалась по всем кружкам и студиям,
садилась в первый ряд и не мигая смотрела на выступавших.
Её пёстрое национальное платье мелькало повсеместно среди европейских костюмов.
Девочек по спецнабору привезли в Сталинабад довольно поздно, занятия шли вовсю.
Это был какой-то дополнительный, запоздалый набор.
Башорат оказалась в этой группе заметной фигурой.
Однажды я читал стихи в литстудии.
После того, как выступление окончилось, и я пробирался на своё место, меня потянули за рукав.
Я обернулся. Широко улыбаясь, девочка-таджичка сказала:
- Не сможете ли вы, уважаемый, уделить мне несколько минут?
Мы вышли вместе.
Беспечно болтая, Башорат – это была она, – рассказывала о кишлачной жизни.
Потом сказала:
- Будем знакомиться!
И протянула руку, назвав своё имя.
- Меня зовут Рафаил, – откликнулся я в свою очередь.
- Знаю, слышала, – весело откликнулась она, – можно, буду называть вас Рафиком?
- Можно.
Она улыбнулась и сказала:
- Почитайте стихи.
Мы бродили по тенистым сталинабадским улицам, резко контрастируя одеждой и внешностью – европейски одетый юноша
и девушка в пёстром национальном платье. На нас оглядывались – кто удивлённо, кто осуждающе.
Нам было весело – очень быстро перешли на «ты» и забавлялись под колючими взглядами прохожих.
Эти прогулки продолжались недели две.
Мы исходили весь Сталинабад, подолгу сидели в уютных зелёных беседках.
О чём говорили? Трудно сказать. Хохотали, переполненные молодостью и избытком жизни.
Однажды Башорат строго посмотрела на меня и сказала:
- Завтра я уезжаю. Не провожай меня, хорошо? Так надо.
И добавила:
- Может быть, встретимся, Рафик. Всё бывает. Вспоминай.
И она уехала. А я целиком переключился на болгарские газеты.
Пролетели годы.
Не успел оглянуться – десять лет как корова языком слизнула.
Судьба-индейка носила меня по городам и весям, словно траву янтак.
Очнулся уже к тридцати годам литсотрудником маленькой городской газетёнки.
В первый же месяц трудовой деятельности я "отличился" – напечатал неблагонадёжные стихи.
На совместном собрании коллективов всех городских редакций меня крепко бил важный дядя из Москвы.
Нависла угроза увольнения.
Редактор Яхъяходжаев с тревогой говорил:
- Как это тебя угораздило, Рафик? Жаль, если придётся расстаться.
Потекли дни неизвестности и тревоги.
Вскоре пригласили в обком партии, на беседу с новым секретарём по идеологии.
Пришёл, ясно осознавая, что это конец моей журналистской карьере и впереди – новые скитания.
В приёмной секретаря безнадёжно присел на стул.
Рядом со мной кряхтел и томился очень толстый мужчина в полувоенной форме,
такую носили деятели районного масштаба. Посмотрев на меня, он спросил:
- Сгорел?
Я кивнул утвердительно.
Он придвинул ко мне стул и наклонился к самому уху:
- Главное, не упорствуй. С порога кайся, жалобно-жалобно.
Хотя говорят, она кремень. Ничем не возьмёшь. Пропали наши головы.
- Кто она? – спросил я без интереса.
- Новый секретарь Мирсалимова.
Мне фамилия ничего не сказала.
Толстяк снова зашептал, оглядываясь по сторонам:
- Страшная баба. Её даже родной муж боится, по одной половице ходит.
Тут меня пригласили.
Я вошёл. За столом сидела Башорат.
Наши взгляды встретились. Мне показалась, что она невольно проглотила улыбку.
Или это только показалось?
- Ну здравствуй, Рафик! – сказала она.
Я молчал. Годы скитаний приучили к сдержанности.
- Садись, – пригласила она.
Никак не отреагировав, я продолжал стоять столбом.
Она нахмурилась.
Мне показалось, что даже подавила в себе что-то, какое-то неоправданное движение.
Опустила глаза.
Прошло несколько мгновений.
Когда она снова взглянула на меня, это было уже другой человек, совершенно незнакомый.
- Я просмотрела ваше дело, – холодно проговорила она. – Надеюсь, вы сделали для себя правильные выводы?
- Да, – ответил я.
- Меня зовут Башорат Мирсалимовна.
- Запомню, – откликнулся я.
- Хорошо. Идите и работайте.
- Вы меня оставляете? – глупо улыбаясь, спросил я.
- Оставляю??? – в её голосе прозвучала ирония. – Как вы… как ты мог!
И устало добавила:
- Иди, иди работай, Рафик. Будь осторожнее.
Я посмотрел ей в лицо.
Оно было бледно, в глазах таилась тревога.
С тяжёлым сердцем я вышел из кабинета.
Вскоре Башорат перевели в другой город. Больше наши пути не пересекались.
Р.Маргулис
8 января 2015г.