Нет, наша жизнь — не чёрточка меж дат,
А в наших предках у неё начало,
А может быть круговорот - педант
Лишает нас последнего причала...
(Я)
Кубань. Далёкий 19-ый век. Вторая половина. Отмена крепостного права. Но у работящих семей, ещё вчера крепостных, своей земли нет. А руки просят работы на себя. «Тут, мужики гутарят, что если долго идти на восход солнца, то попадёшь в места, где вся земля ничья. И земля отменная».
И вот несколько семей договорились: «Подкопим деньжат, купим что надо и пойдём туда». 19-ый век подходил к своему концу. «Заговорщики» снарядили подводы, взяли минимум провианта и одежды, семена и инструмент и двинулись ранним-ранним утром в ту сторону, где вскоре взойдет Солнце, их Солнце. Они уже знали, что по реке Яик (ныне Урал) дежурят заградительные кордоны, задача которых - не допускать миграцию трудовых ресурсов из европейской России по понятным причинам. Но кубанские казаки народ ушлый – они разведали места расположения кордонов, время и порядок патрулирования, удобное место для переправы. Накормили лошадей, смазали телеги, чтоб не скрипели, надели на морды лошадям мешки с сеном, чтоб не ржали. «Попросили помочь» им непогоду- дождь, ветер, грозу. И всё обошлось – кордоны позади! Ещё пара месяцев и они посреди бескрайней степи, где травы скрывают человека с головой, а в них огромные птицы – фазаны, реки полны рыбой. Ещё немного – нашли небольшую, но вполне пригодную для полива и рыбалки речушку. Здесь и остановились. Для зимовки вырыли землянки. Кое-как перезимовали. Поросль, произраставшая вдоль речушки и сено из гигантской травы – помогли пережить непривычную для кубанского казака холодную зиму. А по весне – работа: засеяны хлебные поля, возделаны огороды. Бери земли сколько хочешь, только подход к речке каждой семье поровну. А вдаль от речки хоть за горизонт, хоть за два… Урожаи – отменные. Желание трудиться и того больше. Верст за сто нашли большое село, куда и стали возить избытки, а оттуда скотину, лес, утварь – все, что нужно для нормальной жизни...
И вот в двенадцатом году в одной из таких казачьих семей и родилась моя мама, которая и рассказала мне всё это. А ей историю села Калмыцкие мысы (так они назвали своё поселение) и семьи рассказал её дед – глава большого семейства, инициатор переезда. Жизнь намечалась счастливая. Но, когда матери было два года, умерла её мать – моя бабушка. А тут ещё первая мировая – её отец (мой дед) ушёл воевать. Больше его никто не видел – сгинул в пучинах первой мировой войны, октябрьского переворота, гражданской войны. Только моя бесконечно любимая мной мама и увеличенная фотография молодого человека в военной форме в рамке за стеклом – всё, что досталось мне от дедушки и это бесконечно много - спасибо ему и мой поклон! Мама жила у родственников. Сиротство сглаживалось наличием многочисленной родни. Интересен был порядок в семье, где жила мать, да и во многих других семьях. В семье, где жила мать, организатором всего уклада был её мой прадед – тот самый. Кстати, он прожил 105 лет, а умер от того, что угорел в бане. Так вот. Весной в посевную, летом, в уборочную все трудоспособные члены семьи поднимались задолго до рассвета. Во дворе под навесом был накрыт стол для быстрого завтрака. Лошади были впряжены в телеги, в телегах аккуратно уложен инструмент, семена (если посевная), еда на обед. Всё это готовил прадед. Все умывались (умывальники были полны воды), плотно, но быстро завтракали, рассаживались по телегам и в поле на целый световой день. Все работали спокойно, но всё успевали сделать своевременно. По возвращении с полей, все умывались, переодевались, ужинали — большой общий стол был накрыт всем необходимым — всё готовил мой прадед! А потом – старики на завалинку, а молодежь на гулянку до «строго определённого часу». А прадед распрягал лошадей, осматривал телеги, инвентарь, чинил всё, если требовалось, готовил еду – делал всё необходимое, чтобы назавтра с утра всё повторилось. Споров и ослушки не было. Время, когда сеять, что сеять, когда убирать – весь агротехнологический процесс определял тоже прадед (и учил молодежь). Про пробабушку мама ничего не рассказывала – наверное её не было в живых.
Село разрослось, появилась церковь и при ней школа. Мать окончила два класса церковно-приходской школы. А больше в то время там никто и не учился. Читать, писать, складывать, умножать, делить научат и считалось достаточно.
Но вот что интересно. Все семьи переселились сюда добровольно, чтобы иметь землю и работать на ней. Никто сторонний больше в это село не приезжал. Свободной земли было сколько угодно. А к моменту коллективизации в селе были зажиточные, средние, бедные, «кулаки» и батраки. Иному батраку сельчане говорят: «Не надоело батрачить на дядю? Вон бери с краю села землю и работай на себя». А он: «Мне так лучше – голова не болит: когда, что сеять, когда убирать, куда девать урожай. Мне хозяин скажет что делать – я делаю как могу, а он меня за это кормит, даёт кров, денег на одежду и табачок – я доволен». И весь сказ. Тем не менее, когда началось «раскулачивание» эти батраки охотно «продавали» своих хозяев. Мать рассказывала (сама видела) как один из таких выдал продразвёрсточникам хозяина, сказав, что тот закопал в огороде два мешка зерна. «Кулаков» собрали и увели куда-то на север. Доходили слухи, что большинство погибли от голода и холода. Из замороженных трупов складывали себе «жилища», чтоб хоть как-то защититься от морозов и ветров.
Беды редко ходят в одиночку. После родов умирает старшая сестра матери. А муж её погиб в «другой» беде. Голод в плодороднейшем крае. Не стало кому возделывать землю. Моя будущая мать - семнадцатилетняя девчонка с племянницей (потом она её удочерит) с кем-то ещё из этого села перебираются обратно на Кубань – здесь хотя бы теплее.
А в это время пятнадцатилетний мальчонка, гонимый голодом из некогда зажиточного полтавского села, где он пас гусей, от шахты к шахте, с одной работы на другую - тоже оказывается на Кубани. И, где-то в году 1935…1936, они встретились: на двоих образования 6 классов… Потом отец с мамой переехали в Махачкалу. Отец окончил бухгалтерские курсы и, вроде бы, жизнь стала налаживаться. Бедность сменилась полубедностью. Уже можно было подумать и об общих детях. К удочерённой племяннице добавился мальчонка (он вскоре умер), а потом появился я.
Как рождён был я в годы тридцатые
В полубедной советской семье,
Где-то "там" людоеды усатые
Уж готовили ад на земле.
Папа был с четырьмя только классами,
Ну а мама – та вовсе - с двумя…
И нас звали «народными массами»:
Папу, маму, сестру и меня…
Ну, поскольку я уже дорос до того, что память моя стала в состоянии хранить, пусть не всё, но хотя бы яркие моменты моего сопливого детства, то в дальнейшем я буду писать в основном то, что помню сам.
А этот рассказ — это то, что я узнал от моей незабвенной мамочки — Марии Сергеевны в девичестве Руденко. Может быть кому-то из моих потомков это будет интересно.Сложилось так, что мне не довелось расспросить отца о его детстве, юности и его предках - всё откладывал, да и общения с ним в моём сознательном возрасте было не продолжительным. Всё откладывал, а потом... Запомнился только его рассказ о том, как менялась его фамилия. Изначально он был Пустовойтов. Когда он ушёл на заработки, то на каждой шахте ему укорачивали фамилию: Пустовойтов - Пустовойт - и наконец, Пустовой Яков Михайлович.
Мама и папа - я Вас люблю и помню.
Когда конец пути земного
Уж обозначен впереди,
Когда точнее стало слово,
Но что-то острое в груди -
Я поднимаю кверху руки,
Я обращаюсь к небесам:
Пусть мои правнуки, их внуки
Мои услышат словеса!
Они во свой черёд отпишут
Посланье к правнукам своим-
Ведь мы живём — пока нас слышат
И для того себя творим!