Друзья тепло попрощались, однако ни телефонами, ни адресами обмениваться не стали. Зачем? Такая встреча тем и хороша, что не имеет продолжения. Борис о своей жизни в Америке другу рассказывал уклончиво. Дает уроки рисования, заказы бывают, на жизнь хватает. Все правда, ни слова не соврал, но и правды не сказал. Зачем дразнить гусей, они с Петькой теперь живут в разных мирах.
Назвав шоферу такси адрес, художник откинул голову на подголовник сиденья и прикрыл глаза. Он знал, где могла жить мачеха. Когда отец ушел от матери, ему удалось выбить себе, как прорабу, маленькую, однокомнатную квартиру, в нее он и привел новую жену. Но Петька сказал, что, после смерти отца, мачеха уехала, а вернулась уже в родительский особняк. Отцовскую квартиру продала, наверно. Хоть адрес был Борису известен, у мачехиной родни Борис никогда не бывал. Однако, сразу понял: красивый двухэтажный дом, перед которым остановилось такси, построен лет десять назад и никак не мог принадлежать семье простого советского инженера. И на деньги от проданной квартиры мачеха определенно такие хоромы возвести не могла. Значит, участок продала, а сама переехала.
Дом был не просто красив, это был ЕГО дом. Сколько раз в юности он рисовал его, продумывая каждую деталь: форму крыши, расположение балконов, цвет наличников, узор перил на открытой веранде. Мечтал, как будет рисовать в просторной студии под крышей, играть с детьми во дворе, окруженном фруктовым садом, принимать друзей на веранде с коваными перилами. И вот, перед художником стояла его мечта, воплощенная в камне, стекле и металле. Просто невероятно!
Что делать дальше, Борис не знал. Решил, позвоню, поинтересуюсь, вдруг владельцы этого дома ( чего в жизни не бывает) про бывшую хозяйку что-то скажут. Прозвучали первые такты его любимого полонеза Огинского и дверь открыла.... мачеха. Сомнений просто не могло быть, это именно она стояла перед изумленным Борисом в дверном проеме. Время, такое беспощадное к красавицам, частенько очень милостиво к дурнушкам, оно сохранило почти без изменений далеко не идеальную фигуру женщины, практически не добавило морщин некрасивому лицу. А обильная седина, соль с перцем, на коротких и по-прежнему густых волосах, как ни странно, делала мачеху моложе своих лет.
- Боренька-а-а-а! - мачеха прислонилась к дверному косяку, не в силах двинуться с места, - Боренька, мальчик мой, живой...
Борис шагнул ей на встречу и, как маленький, уткнулся носом в плечо женщины.
- Теть Наташ, прости засранца, что не писал столько лет! - сказал он чуть не плача. Сам не ожидал, что так растрогается, ведь все эти годы и не вспоминал о ней.
- Боренька, Боренька, - как заведенная, все повторяла и повторяла Наталья, не отпуская пасынка . Потом, как бы опомнившись, потащила его внутрь дома, забыв закрыть входную дверь. Привела в просторную гостиную, усадила на диван, сама села рядом, все гладила и гладила ему руки, нежно глядя в лицо,и все повторяла : "Боренька, Боренька..." И Борис от этого чувствовал себя последней сволочью.
Чтоб хоть как-то выйти из этого состояния, украдкой осмотрелся по сторонам. Да уж, в этом доме живут не бедные люди. Мебель из настоящего дерева, ковер ручной работы на полу, кованая люстра и бра в одном с ней стиле, выглядели именно так, как он любит. На стене несколько картин в дорогих, элегантных рамах, похоже, не на дешевом вернисаже куплены. "Оу, шиит, так это же мои работы, еще те, юношеские! Надо же, хранила все эти годы, как же я мог о ней забыть!" Угрызения совести стали вовсе невыносимыми. Надо было как-то разрядить ситуацию.
- Теть Наташ, а чей это дом? Я помню, ты говорила, у родителей домишко маленький был. Ты, случаем, замуж не вышла, за олигарха?
- Ой, ну ты скажешь, замуж! - счастливо засмущалась мачеха. - Дом этот мы со свояченицей выстроили, с женой моего брата.
Лицо Натальи вдруг стало очень значительным.Она произнесла торжественно:
- И четверть этого дома принадлежит... - она сделала паузу, - ТЕБЕ! А после моей смерти еще четверть прибавиться, - добавила она тише.
Произнесла, и в ожидании уставилась на лицо пасынка, как ему такой сюрприз. А Борис оторопело смотрел на нее. Четверть дома его? А будет половина? С чего бы это?! Тоже мне миллионерша, такие подарки делать! Может, отец чего оставил, а она эти копейки в дом вложила? Поэтому вслух произнес:
- Да брось ты, теть Наташ, все, что от отца досталось - твое, ты ему жена была, заботилась о нем, все ему прощала. Я же помню, как он тебя обижал, и нас с мамой тоже, мне от него ничего не надо.
- Нет, Боренька, все не так. Я на отца твоего не в обиде, хоть и по-всякому мы с ним жили, а я при нем счастливая была. Я ведь и не надеялась замуж выйти, готовилась бобылкой помереть, всю жизнь страшненькая была. Да ладно, не спорь, сама знаю, только теперь это не имеет никакого значения. Никто на меня тогда не смотрел, танцевать не приглашал, а ОН взял меня в дом, хозяйкой сделал, женой. Только ничего после себя не оставил, ни мне, ни тебе. - она тяжело вздохнула. - Легко жил, легко ушел, инсульт его разбил, даже до больницы не довезли. Никаких денег у нас не было, квартиру, и ту отобрали, дом был ведомственный, только для сотрудников, а я у родителей прописана. Но четверть ЭТОГО дома - твоя по праву,- мачеха сделала особое ударение на слове "этого", - можно считать, ты его построил, по своему вкусу, на свои деньги.
Так, решил Борис, хорошо выглядеть - это еще не значит иметь светлую голову. Как там у них, стариков, возрастная придурь называется, маразм, Альтцгеймер? Значит и Наталью эта беда не обошла, вон чего морозит. У него в Союзе копейки за душой не было, они с матерью на билет еле-еле наскребли, все с книжки поснимали. А этот дом больших тысяч стоит, и не рублей, долларов.
Видно, все эти мысли у мужчины на лице пропечатались, мачеха их прочла и расхохоталась.
- Ой, да не чокнутая я, не в маразме, - несмотря на плотную фигуру, она легко поднялась с дивана, - ты погоди, вот сейчас я на стол соберу, мы по рюмочке за твой приезд выпьем, я тебе все и расскажу. Ты какое вино будешь? У нас всякое есть, хорошее, Павлик из Москвы привозит. Павлик - это сын свояченицы, он в Москве в аспирантуре учится, сейчас на каникулы приехал.
- Теть Наташ, а водки нет?
- Водки?! Пьешь, что ли? Вообще, вид у тебя неважный, но я думала, может болеешь. Если пьешь, я ничего не налью, у тебя - наследственность.
- Да не пью я, не пью, - Борису стало смешно, тетя Наташа ничуть не изменилась, - я и правда болел, с желудком что-то, теперь только водки и могу выпить, и то из наперстка.
- Ну, тогда есть, Любаня, свояченица, для гостей держит. А кушать чего дать, может картошечки пожарить, оладушков? С яблоками?
- А борща нет? И булки, городской?
- Борщ есть, Павлик тоже всегда его просит, а вот булок городских уже лет двадцать как не пекут. Ну, да без хлеба не останешься. Иди, мой руки, там прямо по коридору вторая дверь. Может душ с дороги примешь, жара сегодня. Нет? Ну, как знаешь. Полотенце в ванной, в шкафчике возьми.
В ванной, облицованной, как любил Борис, плиткой мятного цвета, и оборудованной по последнему слову техники, Борис долго мыл руки, внимательно рассматривая себя в большом зеркале. Странно, что все его узнают, потому, что выглядит он сейчас не моложе своей мачехи, а то и старше. Неужели, таким его сделала жизнь? Может все-таки болезнь? В памяти опять всплыла фраза "Построить дом, посадить дерево, родить сына." Если верить Наталье, если предположить, что она не бредит, дом он, все-таки, построил, причем, именно такой, как хотел. Может и дерево уцелело, из того, школьного сада? А сына еще можно успеть родить, и даже вырастить, он только на вид стар. Далии, его любимой на..., нет, без "на", просто любимой женщине, еще и сорока нет.
Повеселев от такой мысли, Борис вернулся к мачехе. Та вовсю хлопотала возле стола, вынимая из холодильника все, что он когда-то любил: соленые огурчики, маринованную фасоль "туршу", баклажаны с чесноком, перчик цицак.
- Такое ощущение, что ты меня ждала, все мое любимое приготовила! - пошутил пасынок.
- Ну, не то, чтоб ждала, скорее, надеялась, что приедешь. А это все к приезду Павлика наготовила, на прошлой неделе. Он сейчас у матери на работе, вместе часам к шести вернуться. Свояченица - она вдова моего двоюродного брата из Москвы, Павлик ее сын. Когда муж умер, брат меня к себе позвал, пожить. Но я то понимала, помощница по хозяйству им нужна была. Любаша, страшно сказать, на тридцать пять лет моложе брата, ей учиться надо было, а тут ребенок маленький, муж нездоровый, квартира огромная, где ей все успеть. А мне в радость, очень одиночества боюсь. Мне теперь Павлик - как внук родной, тем более, он, до удивления, на тебя похож. И на лицо, и в еде, и рисует прекрасно! Вон, на стене его картины.
- Его? - Борис не донес ложку с борщом до рта, медленно положил ее назад, в тарелку.- Его? - переспросил еще раз - А я был уверен, мои, ранние.
- Ну да, твои, только копии. Оригиналы у меня в комнате, на втором этаже, висят, а это Павлик копировал. Он говорит, твои картины чем-то на работы какого-то американского художника похожи, мы еще смеялись, может этот американец - мой Боренька и есть. Шутили так, ты не обижайся. Я много своим про тебя рассказывала, Люба не очень слушать любит, а Павлику все интересно. Это он настоял, чтоб мы по твоим рисункам дом построили, узнал?
- Узнал, конечно, удивился. Странно, мальчики, обычно, отцам подражать стараются, а не чужому дяде.
- Отцу в первую очередь. Брат сына очень любил, баловал, любой каприз исполнял. Даже странно, генерал, военная косточка, подчиненных гонял так, что чертям жарко становилось, а при сыне становился просто Сахар Медович. Бывало, везде его, маленького, за собой таскал, на ученья брал, и стрелять учил, и препятствия брать, кашу из солдатского котла и себе и ему на обед. Жаль, недолго все это длилось, брат умер, когда Павлику и четырнадцати не было,но характер парню основательно заложил, тот всерьез хотел стать военным. Слава Богу, по здоровью не прошел, зрение слабое оказалось. Ну, ничего, экономистом будет, как мать, тоже неплохо. А рисунки - это так, для души.
Художник подошел к картинам, стал внимательно их рассматривать. Теперь он ясно видел, не его рука, не его мазок, но чувство цвета у парня потрясающее, не хуже чем у самого Бориса. Опять вспомнилась фраза про дом, про сына...
- Теть Наташ, а эта Люба - москвичка?
- Нет, наша, она в Москву поступать приехала, у брата домработницей подрабатывала, пока в институт поступала. Странно, конечно, ей - восемнадцать, хорошенькая, как картинка, а он, хоть и вдовый да бездетный, но в годах ведь, за пятьдесят. Многие языками чесали, польстилась, мол, бедная провинциалка на хоромы в Москве, продалась за генеральскую зарплату. Со временем, однако,попримолкли. А что скажешь, молодуха ребеночка родила, без мужа никуда не ходит, ни в чем "таком" замечена не была. Не то, что при нем, после смерти мужа так никого в дом и не привела. Зауважали! Мы с ней - душа в душу столько лет. Сюда перебраться, это ее решение было, так и не смогла Москву полюбить, говорит, большая уж больно, неуютная.Но квартиру продавать не решилась, в аренду сдавала. Муж, говорит, ее Павлику оставил, ему и решать, что с ней делать. Свою, родительскую, продала, на приличный особнячок нам вполне хватало. А тут - от тебя подарок.
"Господи, опять заговариваться начала. Я уж думал, попустило, видать, нет."
- Как-то пришел к нам в дом Любашин коллега, из музея. Глянул на твои картины, и прилип как банный лист:"продай" да "продай". И, главное, деньги хорошие предлагает! Соблазн, конечно, но я - кремень. Говорю, память мне это, от сыночка. Я о тебе всегда, как о сыне думаю, ничего?
- Ничего, тетя Наташа, ты правда, и мне, как мама всегда была. Тем более, что другой у меня давно нет.
- Знаю, говорили, такая молодая, ой, как жаль!
- Так что там с картинами, ты же их так и не продала?
- Эти не продала, другие. У меня целая папка твоих рисунков хранилась, помнишь, я их за тобой вечно подбирала, ничего не выкидывала. Вот из этой папки много чего продала, и на дом хватило, и на сад, и на учебу Павлику. Ничего?
- Ничего, даже хорошо, все правильно ты сделала. - сказал Борис. Теперь ему стало понятно, откуда несколько лет назад на аукционы попали его карандашные наброски. Тогда он все голову ломал, где, кому, он их подарил, ничего припомнить не мог. Ну и слава Богу, что не пропали, принесли пользу. Только, наверняка мачеху обманули, и половины цены за них она не получила.
- Так вот, когда дом построили, я часть на тебя и записала, и сразу завещание составила, что моя часть после смерти тоже тебе отойдет. А там уж как хотите, хотите - живите вместе, хотите - продайте, а деньги поделите. Дом с тех пор ой, как в цене вырос.
Значит, не бредит, и правда, его дом, пусть и не весь. Все происходящее сильно напоминало ему старинный роман. Поэтому он рискнул задать мачехе еще один вопрос.
- Тетя, а ты можешь показать мне фотографии своих родных?