Письма доктору Хаусу

      

                стилизация сериала



               

                1
Я не буду писать подзаголовки и называть то, что у меня получается: «Письмо первое», «Письмо второе». Просто буду ставить цифры.
Доктор Хаус, вас нет, вы – выдумка группы американских сценаристов, но для меня вы реальнее всех, кого я когда-либо видел. Я не думал, что можно хотя бы выдумать человека, который полностью может понять меня. Поставить точный диагноз.  И уже не верил в то, что это вообще возможно.
Мне не нужны комплименты и нежности, мне нужна самая неприглядная правда обо мне самом. Но не приблизительная. Каждое слово такого вот человеческого диагноста должно быть выверенным с точностью до миллиметра.
Вам самому понимание в обычном смысле совсем не нужно, но я без него – как слепой котенок. Вы мало чего боитесь, я весь состою из страхов. Люди, которые боятся собственной тени, по определению не могут любить то, что другие называют «нормальной жизнью». Для них жизнь – не подарок, а наказание.
Среди ваших пациентов таких было немало, вы понимали их с полуслова и даже не думали осуждать. Принимали как данность. Есть и такие природные экземпляры. Как разновидность зверьков. Может, вы об этом не думали, но они невольно учились у вас понимать себя.
Я совсем не ищу доброго доктора Айболита, который будет смотреть на меня участливым взглядом. Только такой, как вы, мне поможет.
Смерти такие, как я, не боятся. Смерть – это конец всех страхов. Освобождение от них раз и навсегда. Только так можно поставить точку и прекратить эту вечную тряску.
Есть люди, которым хотелось бы верить, что есть кто-то вроде Господа Бога, загробную жизнь, новое воплощение на земле. Но только не мне. Я хочу, чтобы все закончилось здесь, и я исчез целиком и полностью.
Вы – наркоман, который не хочет лечиться. Я – тоже. Ваша история – это случайность, моя – закономерность. Есть люди, которые убегают в болезнь. От жизни. У меня такой на тот момент не было. И я себе ее создал.
Теперь у меня есть оправдание. Я не учусь, не работаю, не встречаюсь ни с кем. Не строю никаких планов. Я наркоман – разве я могу это делать? Как ни странно, наркотики меня ничуть не пугали, возможные ломки – тоже, денег на то, чтобы делать себе уколы до конца жизни, у меня хватит. Мне даже кажется, я не особо страдаю физически, хотя выгляжу как привидение. Но меня это только смешит. Мне двадцать семь, и я не знаю, как долго еще протяну. От меня все отвернулись. И меня это устраивает.
Казалось бы, если я сам поставил на себе крест, зачем мне такой, как вы? Объясню.  Люди настолько банальны и предсказуемы, так любят набор красивых фраз на все случаи жизни типа: «Любите друг друга! Будьте счастливы!» И т.д. и т.п.
А вы не такой. Вы меня буквально взорвали изнутри. Это была психологическая встряска мощнее иного землетрясения.
Оказалось, что жизнь не так уж скучна.

                2

Вы любили ставить на себе эксперименты.  Воспринимали все, что с вами происходит как некий научный эксперимент. Принимали лекарства, чтобы увидеть эффект, вступали в отношения с женщиной и наблюдали за самим собой как бы со стороны.
Возможно, во мне тоже умер прирожденный исследователь. Экспериментатор. Медицинский я бросил на втором курсе. Испугался ответственности.
Сейчас я решил испытать на себе, правда ли, что сильная боль убивает все страхи? Укол я себе сегодня не сделаю. Меня ждет сильная ломка. А я попробую ее перетерпеть, посмотреть, надолго ли меня хватит. Сколько я продержусь без укола?
Не только физическая, психологическая боль тоже может помочь такому, как я. Ведь все ваши безжалостные жесткие высказывания подействовали на меня так, что стало не хуже, а лучше. Это что – новый вид терапии? Психологическая атака, шок.
Может, здоровый нормальный человек бы обиделся, я стал тянуться к вам как к магниту. Мое равнодушие к жизни, к самому себе, апатия, казавшаяся мне неизлечимой, сменились живым интересом. Любопытством. Даже каким-то азартом. Я стал жить вашей жизнью, изучать ваши слабости. И чувствовать себя куда менее уязвимым, чем раньше.
С такими, как я, чересчур церемониться вовсе не надо. Но «бить» так, как вы, нанося психологические удары в точное место, попадая в яблочко, могут единицы. Это – искусство. А отнюдь не банальные базарные разборки, как может показаться людям поверхностным, которые не почувствуют разницу. Ведь вы первый, кто умудрился своим грубоватым юмором, вовсе не ранить, а взбодрить меня как никто.
Люди не понимают, как скучен мир, состоящий из типовых ситуаций, одних и тех же выражений. Вы не хотите жить в таком мире, вам хочется его встряхнуть хорошенько. Заставить людей хоть немного думать самостоятельно, а не произносить по любому поводу штамп за штампом. Рядом с ними вы умираете от тоски. Они для вас – будто вырезанные из бумаги фигурки, про которых заранее все понятно.
Достоевского нет в живых, а то он увидел бы во мне Человека из Подполья, и, может быть, был бы прав. Но что-то внутри меня отвергает ангельское сусальное великодушие его некоторых персонажей, желающих обратить меня в свою веру.
Мне не нужна вера. Мне нужен интеллектуальный взрыв. Я ведь совсем не желаю исцелиться душой и телом, мечтаю о том, чтобы скорее все кончилось. Так почему же беседую с вами? Чего я от вас-то хочу? Чтобы это общение скрасило мой конец?
Что ж, может быть. Или это – научный опыт. Считайте, что я – ваша свинка. На мне можно проверять физические и психические реакции. Себя в этом смысле вы не щадили. И меня тоже не надо.
Мне все равно. Я готов.

               

                3
Вы – то, чем мы все не осмеливаемся быть. В телевизионном шоу сценаристы создали иллюзию, что жить так, как вы, - это возможно.
На самом-то деле, конечно, нет. Такой врач в Америке и дня на работе бы не продержался, каким бы он ни был гением диагностики. Его засудили бы. За оскорбление личности пациентов, учеников…  Ведь только и слышишь: «Ты – идиот». Или: «Ты – лицемер». И это еще – самые невинные ваши высказывания в адрес всех, с кем вы общаетесь. А уж за нарушение всех мыслимых бюрократических правил вообще бы лишили лицензии.
Не закономерно ли, что именно Америка, помешанная на толерантности и терпимости, взорвалась таким вот всех посылающим и на всех плюющим доктором? И именно он, а не типичный прилизанный «хороший американский парень» стал самым любимым героем. Может быть, части общества надоело во что-то играть, притворяться? Или Хаус – выражение тайных мыслей и чувств цивилизованной до приторности американской аудитории? Коллективное бессознательное.
Это, конечно, отчасти дань «черному» комедийному жанру, ситкому. Очень редко в ком сочетаются интеллектуальность и комедийность, Хью Лори повторил успех Вуди Аллена. Но мне и в голову никогда не пришло бы искать актера, брать у него автограф… я этого не понимаю! Хью Лори прекрасно сыграл, но он – это не Грегори Хаус. Мне нужен именно персонаж. Всегда отделял одно от другого.
Какая разновидность придури у меня, мне и без Хауса ясно, меня уже просветили наши врачи: я сенситивный. Человек, жизнь которого проходит в постоянной напряженной и мучительной борьбе с реальными и воображаемыми страхами. И эта борьба истощает, лишает сил, убивает мечты и желания. С возрастом это может усугубиться и стать причиной серьезного психического расстройства. Это, как я понял, мне грозит лет через семь, если бы я не кололся. Наркотики неизвестно, к чему приведут. Семь лет я проживу вряд ли.
Ну, хорошо, допустим… ради некого эксперимента, что я попытался бы бросить колоться. Имеет ли смысл? Через несколько лет – уже точно вряд ли… внутренние органы будут работать так, что я превращусь в живой труп. Это жизнь, которая хуже смерти.
Так пробовать ли сейчас? Вот я сижу без укола уже несколько часов, меня знобит, лихорадит, но я держусь. В любой момент могу прекратить свои мучения, но не хочу этого делать. Интересно, сколько я протяну – вот так.
Ваши таблеточки викодина, доктор Хаус, - это все-таки не героин. Вам и не снились мои мучения.
В Америке, если бы я героически преодолел свою зависимость, мог бы потом писать книги, рассказывать, какой я молодец, участвовать в ток-шоу и изображать из себя пример, достойный подражания. Там любят такие истории:  «Как я все бросил и снова стал хорошим парнем».
А у нас… люди не признаются в том, что у них болезнь. В них будут видеть отнюдь не героев, а тех, кого следует избегать. С кем не стоит иметь дело. Их вычеркивают из жизни.
Да, это цинично, но по большому счету… людей ведь можно понять. Именно так мог бы выразиться сам доктор Хаус.
Другое дело – преступность. Америка своими публичными «опытами преодоления» различных недугов и зависимостей помогает удерживать потенциально опасных или отчаявшихся граждан в определенных рамках. А мы почему-то об этом не думаем.
Впрочем, превращение в человека, который убьет за дозу, мне не грозит. Деньги есть. Повезло хоть в этом.

                4
Назвать тип личности у нас могут, а как жить такому? Все его мысли, ощущения сводятся к одному: боюсь, боюсь, боюсь… Я знаю, есть люди, которым хуже, чем мне. До агарофобов, десятилетиями не покидающих свои квартиры и боящихся нос высунуть наружу, я еще не докатился. Хотя приступы паники возникают. Но я пока с ними справляюсь.
В романах прошлого века таких людей описывали в романтическом ореоле. Выдумывали им страдальческое прошлое, разбитые сердца. Доктор Хаус, вы хотели бы деромантизировать человеческие эмоции, снять флер красивости и поэтичности с того, что мы испытываем. Мне именно это и нужно.
Мне никто ничего не разбил. Меня просто не понимали – и только. Может, мне было бы легче, если бы, как выражаются нелюбимые Хаусом романтики и идеалисты, кто-нибудь растоптал мою душу. Но этого не было. Получается, что мне не на что жаловаться. И не на кого. Обо мне не придумаешь душещипательный сериал.
Но среди пациентов Хауса были такие, как я, несчастливые и не способные любить жизнь безо всяких логичных или романтичных причин. Это меня и подбодрило – я увидел не одного, не двух, а массу себе подобных…  И  понял, что могу хотя бы попробовать высказаться, пусть и напоследок. Может, хотя бы медиков или ученых все это заинтересует. Остальные только покрутят пальцем у виска. Но мне на это уже наплевать.
Когда я начал колоться, то знал, что это – самоубийство, только растянутое во времени. И после первого укола не сразу последовал второй, я делал паузы, наблюдал за своим состоянием. Вот и сейчас – я пытаюсь взять себя в руки, сделать вид, что могу прожить без очередного укола, сижу за компьютером и строчу, строчу и строчу.
Если бы я перечислил все свои страхи, не знаю, сколько места они могли бы занять. Ну, вот, возьмем школу:
1). Страх проспать утром.
2). Ужас, что меня вызовут к доске. А публичные выступления для меня – каторга.
3). Страх неправильно записать домашнее задание.
4). Страх получить плохую оценку.
5). Страх неправильно выполнить домашнее задание.
6). Страх, что мои одноклассники не так на меня посмотрят и что-то не то скажут.
7). Страх, что я не так на них посмотрю и что-то не то скажу.
8). Если предстоит ответ у доски, и я знаю об этом, то не смогу уснуть всю ночь, вот так меня будет трясти.
Смех, да и только! Получается, смерть пугает меня куда меньше, чем все перечисленное. Каждый пункт раздувается до гигантских размеров и поглощает меня.
А институт?
1). Страх не поступить
2). Страх поступить.
3). Страх не сдать сессию.
4). Страх получить плохую оценку.
5). Страх услышать уничижительное замечание от педагогов.
6). Страх самому ляпнуть что-то не то.
7). Страх, что мои страхи кто-то заметит.
А девушки? Ужас, который я испытывал перед ними, не поддается описанию.
1). Страх влюбиться.
2). Страх показаться полным идиотом (которым я всегда и являлся).
3). Страх впасть в психологическую зависимость.
4). Страх, что они заметят отсутствие опыта у меня и высмеют.
Я понимаю, почему Хаус пользовался услугами проституток. За деньги эти девушки устроят такой спектакль, что любой болван будет чувствовать себя королем. Хотя мне не помогли даже их актерские способности и желание дать мне хотя бы подобие веры в себя.
Хаус самоувереннее меня в тысячу раз, а и у него эмоциональные отношения с не проститутками не получались. Один из его пациентов приобрел куклу в секс-шопе, жил с ней, разговаривал как с живым человеком. И я его понимаю.
Мои страхи не уменьшались с возрастом, они прогрессировали, и на втором курсе я просто забрал документы. И перестал с кем-либо общаться.
Я обнаружил, что эти уколы притупляют ощущение страха. Я даже стал ощущать в себе некое подобие крутизны – вроде как наркоман это прожженный тип, все равно, что преступник. И я обрел ложное ощущение внутренней свободы – вроде как «да гори все синим пламенем».
В моих глазах появился намек на наглость и развязность, я стал даже замечать заинтересованные женские взгляды. Я уже не казался им простофилей, их воображение рисовало меня в порочных, так льстящих моему глупому самолюбию, красках. Может, одна из них могла даже решить, что я – роковой мужчина?               
Теперь я перечислю свои страхи, касающиеся обычного проживания жизни.
1). Страх пойти туда, где я никогда не был.
2). Страх разговора с незнакомым человеком.
3). Страх любого вида транспорта, кроме метро.
4). Страх позвонить. Меня трясет при виде телефона.
5). Страх ответственности за человеческую жизнь (я же собирался стать врачом).
Как такой, как я, даже если бы и доучился в своем институте, сумел бы не то, что карьеру сделать, а хотя бы просто нормально работать изо дня в день, ходить в магазины и пр.?
Я не в состоянии перечислить все, чего боюсь. Но этого больше, чем в силах вынести один человек. Тот, кто создал меня, явно переборщил. У меня есть руки и ноги и голова на плечах. Но я не в состоянии жить.

                5
Болел я всегда с удовольствием. Плохое самочувствие убивало все страхи. Доктор Хаус, у вас побывали пациенты, которым хочется лежать в больничной палате и чувствовать себя больными, для них это – бегство от ненавистной «нормальной жизни».
Или она для них невыносима скучна. Или она их пугает. А, может, и то, и другое одновременно. И вы это понимали, потому что отчасти испытывали то же самое, только экспериментомания могла рассеять вашу тоску и скуку.
У меня еще до того, как я начал колоться, сформировался стереотип, что наркоман – это крутой парень. Такая роль нравилась мне больше, чем предыдущая – зачумленный, вечно трясущийся от страха «ботаник». Таким я себя ненавидел.
Те, кто раньше утверждали, что мне недостает «здорового пофигизма» и я слишком серьезно ко всему отношусь, переживая любое рядовое событие как трагедию, теперь диву даются. Я продемонстрировал чудеса пофигизма – наплевательство на свое здоровье и жизнь в таких масштабах, что мои знакомые ахнули. При этом какой-то, наиболее идиотической и мальчишеской части моего «я», казалось, что это – смелый поступок. Впервые в жизни я на что-то решился. На всех наплевал. Мысленно я себе аплодировал.
Мне недостает смеха доктора Хауса. Только он мог бы высмеять меня так, что я содрогнулся бы. И это заставило бы меня опомниться. Да, боюсь, теперь уже поздно.
Если бы я тогда увидел вас на экране… а не пять лет спустя, когда можно, конечно, попробовать завязать, но…
Всем известна статистика излечения от наркомании. Один из десяти тысяч.
На бумаге я – как рыба в воде. И ничего не боюсь. Подумать только, есть люди, которые патологически боятся писать!
Может, отправиться в наркологическую клинику? Это будет эксперимент в духе Хауса. Я там никогда не был. А вдруг это что-то мне даст?
Я слышал, аутисты очень подвержены страхам. Поставили бы мне диагноз «аутизм», жить стало бы легче. В чем-то они мне близки – не любят перемены, не выносят переезды с места на место, привержены распорядку дня, любое изменение в котором выводит их из равновесия. Сейчас это называют «особенностями развития». Но все-таки классической картины аутизма, наверное, нет. Я при всех своих страхах нормально общаюсь, если сделаю над собой усилие.
Как я раньше справлялся со страхами? Делал себе порезы ножом и смотрел, как стекает кровь. Меня это успокаивало. И сейчас, когда я сознательно довожу себя до ломки, делаю в определенных местах порезы, и это меня отвлекает. У меня странное болезненное любопытство – хочу узнать, что такое самая страшная ломка. Пусть на несколько минут, но я испытаю это. Хаус, вы бы, наверное, поняли.
Жуть, конечно. Но оказалось, я в состоянии какое-то время это терпеть. А что, если мне сейчас собрать вещи, забрать ноутбук и пойти в клинику? Там есть платное отделение, мне дадут отдельную палату. Никто не помешает мне писать своему экранному доктору, воссоздавая в памяти его образ.
Я помню, как он попытался задушить пациента, провоцируя его на сопротивление, и заявил: «Человек должен держаться за жизнь!»
Сейчас у меня такое чувство, будто он держит меня за грудки и не дает опустить руки.
Ну, поставят меня на учет в Наркодиспансере… Теперь мне не дадут водительские права и право пользоваться оружием. А мне это надо? Да я бы до смерти испугался ответственности, которую берет на себя потенциальный водитель, или тот, кто стреляет, – пусть даже в воздух.

                6

Странно, услышал польстивший мне разговор врача с медсестрой. Она ему говорит: «Всякие тут побывали. Один – карлик, другой – горбун, третий – хромой, четвертый – косой, пятый – толстяк… А этот – ведь все при нем, и внешность… и Ай Кью вроде бы… Что он с собой делает?»
Почему люди так уверены, что комплексы могут быть порождены только внешними изъянами? Если бы кто-нибудь исследовал природу неуверенности…
 Я здесь уже три недели, и только сегодня мне разрешили достать ноутбук. «Ломать» меня перестало, но чувствую себя отвратительно. Тем лучше – мне не до страхов.
Ночью мне показалось, я слышу властный ехидный голос… ваш, доктор Хаус. На такого рохлю, как я, вы не могли не подействовать гипнотически.
- Вспомни свой первый укол. Расскажи мне, как это было.
- Мы были в гостях у девушки. Я и еще несколько человек.
- Тебе эта девушка нравилась?
- Ну… немного.
- Захотелось порисоваться перед ней?
- Не то, что бы… одним словом, мой приятель предложил уколоться – на спор. Кто не испугается.
- И ты решил доказать всем, что ты не трус. И укололся.
- Все так и было.
- То есть, ты идиот.
- Да, я идиот.
- А теперь скажи, что тебе дают наркотики? Ощущение, что море по колено, что ты ничего не боишься и можешь все абсолютно?
- Да. У меня такое бывает.
- Когда ты произносишь «я наркоман», это звучит хвастливо.
- А так и есть. Я хвастаюсь.
- Тебе кажется, это круто.
- Именно так мне и кажется.
- Идиотизмом почему-то никто не хвастается.  Ну, хоть один бы сказал: я идиот, и это круто.
Уколов я никогда не боялся. Имею в виду не наркотики, а самые обыкновенные медицинские шприцы с лекарствами. Я очень этим гордился – надо же такому, как я, хоть чем-то гордиться?
Но в глубине души я и тогда уже понимал, что хочу как-нибудь сократить свою жизнь, найти способ уйти поскорее, но я не знал, как. Тот укол был первым шагом.
- Круто – вылечиться, а не заболеть. Подумай об этом, - кто это говорит: я сам себе или материализовавшийся Хаус?

                7
Если бы я здесь сказал кому-нибудь, что лечусь у экранного доктора Хауса, меня отвезли бы в психушку.
Хаус, у вас не такие уж сильные боли в ноге, чтобы надо было объедаться викодином, глотать его горстями. Вы любите, когда вам возражают и с вами спорят, вот я и пытаюсь делать это. Если нет предмета для спора, вам скучно. Мы в этом похожи.
Человек сильный, какими бы ни были его внутренние или внешние недостатки, черпает уверенность в том ощущении силы, которое от него исходит. И тогда его принимают целиком и полностью. Он подчиняет себе окружающих.
А что делать слабаку? Я – бледное подобие Хауса. Мне тоже когда-то сказали, что из меня мог бы получиться не самый плохой диагност. Другой бы обрадовался, а я испугался…
Если представить гипотетическую ситуацию – я, к примеру, восстановился в своем институте спустя столько лет… какую специализацию я бы выбрал? Кого бы хотел лечить?
Наркология. Мне теперь это ясно. Поскольку они так редко вылечиваются, можно не психовать по поводу каждого пациента. А просто искать противоядие. Вдруг я буду одним из тех, кто что-то найдет?..
Я теперь о наркомании знаю столько…
Нет, я не согласен, Хаус, что интересен только процесс диагностики, а лечение – скучно. Я наблюдаю за собой в процессе лечения и узнаю себя так, как не знал раньше. Мы – сами для себя закрытые книги.
Ваши возбуждение и веселость неестественны, Хаус, вы под кайфом. Когда вас заставят бросить наркотики, вы потускнеете, станете скучным, вялым, угрюмым. Как все. Возможно, отчасти именно этого вы и боитесь.
Или боятся создатели сериала. Которым иначе придется менять характер героя, и сериал утратит яркие краски.
Месяц без наркотиков. Не верю, что я продержался так долго. Но я, хоть и бывший, но медик, и понимаю, как это на самом-то деле ничтожно. Впереди, скорее всего, новый срыв.
Мне здесь нравится. Спокойно. Уютно.
Остался бы навсегда.
Физически я – развалина, но желание добивать себя новыми порциями героина испарилось… 
Куда оно делось?
               
                8

Что, жизнь мне теперь кажется привлекательной, интересной? Она заиграла новыми красками? Да ничего подобного! Хаус, вы пробудили во мне интерес к медицине – ее-то я никогда не переставал любить.
В чем-то мне повезло больше, чем вам – мы, люди хилые, не способны на такие страсти. Я не увлекся бы женщиной так, как вы, до самоистязания… у меня ни духа, ни сил, ни желания не было бы ее так преследовать. Скорее я меланхолически погрустил бы, но в глубине души почувствовал облегчение: ведь отношения – это труд, а раз их нет, можно расслабиться, отдохнуть, сбросить вечное напряжение…
Вы, зная себя, боитесь реального чувства, оно вас буквально сводит с ума, превращает в форменного психопата, а то и преступника.  И цепляетесь за проституток. Хотя не факт, что влюбиться в одну из них невозможно, их ремесло – не гарантия…
Что ж, не каждая нервная система выносит сильные чувства. И не для всех это – благо. Только в сказках любовь – это счастье. А в жизни чаще – трагедия, драма. Причина болезни.
Я рад, что не испытал ее в полной мере. Да и не хочу. Уж если вы всего этого не выносите, я со своим природным запасом сил вообще рухну как карточный домик. Сериалы, коммерческие романы оптимистичны. Классика по большей части пессимистична, трезва.
Я, как и вы, люблю смотреть всякие глупости – туповатые диалоги, плохую игру актеров, это меня развлекает. Родители меня не понимали, им почему-то кажется, что человек каждую секунду должен желать быть умным. Почему так трудно уяснить для себя, что людям и глупое нужно? Для них это – отдых.
Тем более тем, кто не умеет расслабляться, сбрасывать напряжение, накапливает внутри себя гигантское количество нужной и ненужной информации, а их сознание просто захлебывается, будучи не в состоянии все это переварить.
Вы не особо жаловали психиатров, психологов, называя «настоящими врачами» тех, кто лечит соматику. Но разбирались в людях вы лучше всей этой сентиментальной участливой публики. Сами того не замечая, вы вглядывались в пациентов глубже, чем это могли они. Причем не применяя для этого специальных методик. Есть у вас некий «внутренний глаз», освещающий наше нутро как фонарик. Без романтизации и ненужной идеализации.
Весь мир кажется вам фальшивым, сладким до пошлости, тошнотворным. Люди, подпадающие под ваше влияние, меняются необратимо. И я – из их числа. Только я понимаю, что никогда бы не стал объявлять войну громким словам, трескучим фразам, всем возможным красивостям. И религии. Я слишком слаб. И совсем без этого мне не прожить.
Вы относитесь к единицам, абсолютному меньшинству, не нуждающемуся ни в сказках, ни в сладких грезах. Напротив, вы находите особое удовольствие в том, чтобы срывать покровы, обнажать тайные язвы, докапываться до горьких истин и предъявлять их миру.
Если и есть в этом мире что-то, достойное восхищения, вам не хотелось бы в это верить. И это – главная ваша слабость. Вы не хотите верить в хорошее, вам хочется разоблачать всех и всюду.
При этом вы не щадите себя.
Следствие несчастливого детства – фальшивой картины семейного счастья родителей, в которое верили все, кроме вас, знавшего правду о них обоих? Да, конечно, отчасти…
То, что весь мир потом представляется лживым такому ребенку – не удивительно. Я это понимаю.
               
                9

Я должен взять от религии то, без чего мне не справиться в одиночку. Ведь я понимаю, что все мои беды – от зацикленности на самом себе, бесконечных и бесплодных размышлений о том, как воспринимают меня и ко мне относятся. Как будто весь мир и вправду мной озабочен. И людям не наплевать на меня.
Умом-то я это понимаю, но ничего не могу поделать с эмоциями.
Я представляю себя невидимкой. Вот меня нет. Может ли это хотя бы уменьшить мои страхи? И для того, чтобы почувствовать себя спокойнее и увереннее, мне не обязательно вспоминать о том, что можно сделать себе укол.
Шесть недель без наркотиков. Сегодня мать меня навестила.
- Поверить не могу, что ты сам пришел сюда, слушаешься врачей… Ты что здесь делаешь целыми днями, когда нет никаких процедур?
- Пишу.
Она уговорила меня показать ей текст и все прочитала. Как-то странно взглянула на меня – будто видит впервые, и мы вообще не знакомы.
- От твоих слов исходит ощущение силы. Я думала, в тебе этого нет совсем…
- Ты была права. Если она и есть, то лишь на бумаге.
- Я думала, ты безвольный.
- Такой я и есть.
- Да нет… не совсем такой. Просто у меня такое чувство, будто впервые в жизни тебе чего-то действительно захотелось… но пока я не могу понять, чего именно.
- Я тоже… пока понять не могу.
- Этот Хаус что-то в тебе пробудил.
- Волю к жизни, борьбе, интерес… мне захотелось сразиться с болезнью. Попробовать – кто кого, хотя я понимаю, что силы совсем не равны. Я, скорее всего, сорвусь, он, кстати, тоже срывался.

                10

Я в чем-то взрослее. Мне бы и в голову не пришло, что после сеансов психоанализа человек станет счастливее. Хаус же, обнаружив, что прошел год, а счастья он не испытывает, возмутился, назвал врача шарлатаном для легковерных и хлопнул дверью. Это как-то совсем уж по-детски.
Слово «счастье» я даже мысленно не произношу, для меня это – из области или далекого детства или какой-то сказки. Может быть, дело в эндорфинах, этих пресловутых «гормонах радости»? Такой уж у меня «заниженный» эмоциональный фон – для меня меланхолия это норма. Мне даже в голову не пришло назвать это некой «проблемой» и попытаться ее решить. Я себя другим и не помню.
Я понимаю, насколько испортил свое здоровье за эти пять лет, и даже если сумею завязать полностью, то, возможно, скоро умру. Но это время будет осмысленным. Я уже думал о волонтерстве. Может быть, помощь другим отвлечет меня от самого себя, пойдет мне на пользу?
Я вовсе не превратился в ангела, который хочет жить для других, то, что я собираюсь делать – проявление исключительно эгоизма. И Хаус бы это понял.
Для меня это – терапия. Эксперимент. Опыт. Попытка избавиться от навязчивых страхов путем переключения внимания на другого человека, нуждающегося в помощи. Так что я нуждаюсь в этих людях куда больше, чем они во мне. Но они не узнают об этом. Им и не надо.

                11

Полгода без героина. Я боялся покидать клинику – как все наркоманы, для которых открывается мир соблазнов. Две недели просидел у родителей, зная, что к ним никто не придет и не предложит мне героин. Потом вернулся в свою квартиру, вздрагивая, боясь звонка в дверь или стука, любого шороха. Родители не хотели меня отпускать, но я решился. Прошло шесть недель, я держусь. Поверить не могу, что у меня получилось…
Я по-прежнему не радуюсь жизни, не строю радужных планов и не мечтаю о том, каким буду счастливым. В пессимизме я переплюнул даже Хауса. Мне разрешили приходить в больницу и бесплатно помогать персоналу. Пока это все.
Придется налечь на учебники, чтобы меня восстановили студентом второго курса. Но это – то, что всегда доставляло мне удовольствие. Несмотря на гигантских размеров гору придуманных страхов, учиться-то я любил.
Джеймс Уилсон, лучший друг Хауса, рохля вроде меня, был помешан на здоровом образе жизни и никогда не имел вредных привычек. И у него – онкология? Тогда как Хаус, чья печень давно должна бы разрушиться от викодина и прочей дряни, которую он глотал, носится как угорелый, и хоть бы что.
Самое страшное для врача – это отсутствие логики, причинно-следственных связей. Коллеги Уилсона испугались даже не потому, что они его любят. Их страшит беспричинность. То, что такие вещи происходят ни с того, ни с сего. И с кем угодно. Как кирпич на голову. Уилсону и самому было бы легче, если бы он нашел объяснение.
Меня «вытащил» Хаус, другим это было бы не по силам. Но, когда заболевал кто-то из его коллег, я сочувствовал им куда больше, чем ему самому. Хаус вообще не вызывает жалости. Может быть, потому что кажется существом фантастическим. Сверхчеловеком.
А кому-то вообще – персонажем мультфильма.
Подумать только, какие ассоциации вызывает воинствующий атеист и антиклерикал…

                12

Больные до такой степени погружены в себя, что едва замечают медицинский персонал. За несколько месяцев работы я привык к тому, что шаркаю по коридору, палатам как тень. В таком заведении, где у каждого своя боль, мне – самое место.
Я наблюдаю за ними, фиксирую на бумаге все нюансы состояния наиболее сложных из пациентов. Когда они вдруг начинают обращать на меня внимание, это – несомненный признак улучшения. Ведь со мной было в точности так же. Отвлечение от себя.
Что это за парадокс – если я вижу разбушевавшегося пациента, то мигом успокаиваюсь, и все мои страхи как рукой снимает? Я становлюсь само хладнокровие и присутствие духа. Может, в такие минуты мы видим себя со стороны и понимаем, насколько все относительно? Но со мной так было всегда. Рядом с уравновешенными людьми я нервничал, видя тревожных, успокаивался.
Доктор Хаус, вы меня отнюдь не нервировали, чем больше вы разорялись криком, тем лучше я себя чувствовал. Есть у меня такая особенность – и объяснения ей я пока не нашел.
Нашел я одно – некий Образ Врача. Того, который мне нужен. Мне самому никогда им не стать. Другое все – темперамент, энергия… Мне ближе Уилсон и Чейз. Но они не распрямили бы мое искривленное от болезненных страхов нутро, не заставили бы вернуться к жизни как будто неким приказом свыше.
Представляю, как развеселился бы Хаус, если бы это прочел.