То, что музыка положительно действует на человека, отрицать никто не будет. Иначе её просто не было бы в нашей жизни. Музыка действует не только на нас, но и на иные высокоразвитые живые существа. В этом тоже сомнений нет. И в этом лично я неоднократно убеждался. Так, была неравнодушна к музыке моя овчарка Джильда. Она частенько сидела рядом со мной, когда я играл на пианино, и внимательно слушала, поворачивая голову и уши в направлении особенно приятных для неё звуков. А через какое-то время сама стала включаться в наш домашний концерт, исполняя протяжные собачьи арии под мой аккомпанемент. И призывала меня делать то же самое, устремляя морду в небо, будто ища там чего-то, как это делают волки морозными, лунными зимними ночами. Петь меня она так и не научила, но сохранила эту привычку в течение всех лет моей жизни в Шуе.
Некоторые проблески музыкальности имел и наш кот Васька, живший у нас ещё до появления Джильды. Он даже мог издавать звуки, наподобие кошачьего вальса, носясь по клавиатуре в ту и другую сторону. Однако мне казалось, что его больше привлекали не сами клавиши и звуки, а сделанная из бумаги игрушечная мышка, которую я возил перед его носом по клавишам.
Однажды, когда я стал постарше, у меня появился «музыкальный» комар, который в течение доброй недели прилетал откуда-то во время моей игры и усаживался либо на ноты, либо на пианино, либо на мои голые ноги, не причиняя мне однако никакого беспокойства.
Сначала я хотел его прибить, чтобы он не мешал мне готовить уроки. Но вскоре понял, что на сей раз этот комар не жаждал моей крови, а прилетал именно тогда, когда начинала раздаваться музыка. И я настолько привык к нему, что даже сожалел, когда нечаянно захлопнул его в нотах, перелистывая страницы. К моей радости, после освобождения из плена он быстро пришёл в себя, покрутившись какое-то время на одном месте, а потом улетел и в тот день у инструмента больше не появлялся, – очевидно залечивая полученные повреждения. На следующий день вновь прилетел, но уселся уже не на ноты, а на крышку пианино, и поначалу каждый раз взлетал, когда я переворачивал очередную страницу. Умный оказался комарик! С его помощью и работа моя пошла быстрее, и в воскресенье я получил особое одобрение моего учителя Евгения Сергеевича Болдина. Хотя похвалу в данном случае заслужил не я один – но об этом я решил промолчать.
Комарик прилетал ко мне ещё несколько раз, а потом внезапно исчез. Возможно, его привлекли комариные свадьбы, как раз разыгрывавшиеся тёплыми летними вечерами у нас в саду. И на этот раз я уже не старался разогнать комаров метлой или фуражкой, надеясь, что в округе выведется новое, «Музыкальное» комариное потомство. Но, увы! – этого не произошло. И все последующие поколения наших садовых комаров были такими же кусачими и безразличными к музыке, как и прежде. Видимо, это был единственный в своём роле «музыкально одарённый комар», что порой случается и в нашем, человеческом роде-племени. И я был этому единственным свидетелем.
А не так давно я познакомился с «музыкальным» мышонком. Это произошло в клубе завода «Автокранов», куда я иногда захаживал, чтобы поиграть в своё удовольствие в одном из дальних кабинетов, расположенных за сценой. Играл я чаще всего днём, когда зал и комнаты были свободны.
В какой-то день обратил внимание на бегающего по комнате маленького серенького мышонка. Тут ему неплохо живётся, думаю. И тепло, и закоулков много, куда при случае можно спрятаться, и корма достаточно – порой пирушки певцы устраивают. Но сейчас-то чего он выскочил. Обычно эти создания по ночам путешествуют. Знакомиться, что ли со мной собрался? А тот на самом деле ко мне движется. Подбежал к пианино и уселся рядом с ним, к стене поближе. Понятно! На случай опасности сразу в щель нырнуть планирует.
Я не стал мешать малышу и продолжил занятия. Правда, иногда с интересом поглядывал в его сторону. А он сидит и сидит. То неподвижно, то вдруг туалет наводить начинает, то усиками из стороны в сторону поводит. И, вроде как, даже слушает, что я играю. Минут пятнадцать сидел. Я и вальс Шопена успел сыграть, и скерцо его, и даже начало Первого концерта вспомнил. Потом что-то лёгкое стал играть, и мышонок тут же исчез, и больше в тот день не появлялся.
Через три дня я снова занимался в той же комнате, и снова появился тот же мышонок. На этот раз он не бегал из угла в угол, а сразу устроился недалеко от пианино, рядом со шкафом. И вновь просидел минут двадцать, сверкая чёрными бусинками-глазёнками, шевеля миниатюрными усиками и занимаясь своим туалетом. Когда я переставал играть и смотрел на него, он прекращал всякие движения и тоже устремлял в мою сторону свой взор, как бы призывая продолжать музицирование.
В последующие дни он ещё несколько раз приходил слушать меня. Всегда сидел на том же месте, в той же позе, ведя себя как вполне «культурный» слушатель. Потом он куда-то пропал, а через неделю вдруг появился ещё с одним мышонком, но размером побольше и не таким усидчивым. Эта мышка вела себя как-то взволновано, пряталась под шкаф, опять появлялась, подбегала к маленькому мышонку, дотрагивалась до него усиками, снова пряталась. И вскоре оба слушателя исчезли.
Я думал, что мой юный почитатель музыки больше не придёт и будет заниматься более важными мышинами проблемами. Но он всё-таки появился. Но всего два раза. Полностью выполнил свой ритуал прослушивания, а в последний раз после прекращения игры несколько раз подбегал к инструменту и моему стулу, будто прощаясь и благодаря нас обоих (вместе с пианино) за доставленное удовольствие, и больше его после этого я не видел… Что испытывал он во время «музыкальной паузы», что хотел мне сказать в день прощания? Благодарил ли меня, или, наоборот, желал моего скорейшего ухода из кабинета? Может, я просто мешал его сородичам, оборудовавшим себе жилище где-то по соседству, под полом? Но мне хочется думать, что всё же ему нравилась моя музыка – ведь я играл ему «высокую классику» и старался показать всю её красоту…
2013 г.