В школьные годы многие ребята из нашего класса увлекались игрой на струнных народных инструментах, занимаясь в школьном оркестре. Я тоже играл в нём, одновременно иногда аккомпанируя на рояле домристам и скрипачам. Особенно запомнилось мне наше первое выступление с двумя домристами из нашего класса - моими друзьями, с полькой Дунаевского. Данное выступление произошло почти экспромтом, когда руководитель оркестра не решился выпустить нас на сцену в полном оркестровом составе. Основная сложность состояла в том, что в данный момент у меня не было с собой фортепианной партии, а без нот я мог играть эту вещь почему-то только в быстром темпе; при медленном же - часто сбивался. Риск, конечно же, был. Но, думаем, где наша не пропадала! И мы поехали.
Первые такты прошли довольно успешно и даже были похожи на задуманное автором произведение. Но вскоре что-то стало у нас разлаживаться. То ли от волнения, то ли от излишнего возбуждения, но пальцы мои вдруг стали заплетаться и попадать не туда, куда следовало. Пришлось срочно увеличить темп до того уровня, в каком я привык исполнять польку самостоятельно.
Некоторое время мои бедные домристы ещё выдерживали эту непривычную скоростную нагрузку, однако вскоре стали ощущаться сбои в отдельных фрагментах пьесы. Мальчишки мои, было, попытались издавать какое-то шипение в мой адрес в знак протеста, но мне уже было не до них, и я продолжал увеличивать скорость. В конце концов, наше трио не выдержало и развалилось окончательно. Вначале сдал большой Славка, безнадёжно отстав и полностью прекратив игру. Он только и смог выдавить из себя: «Эх, загнал!» и беспомощно опустил домру на колени.
Славка меньший ещё какое-то время держался, и наш разрозненный дуэт секунд двадцать издавал ещё что-то музыкально подобное. Но постепенно звук второй домры перешёл с мецце-форто на пиано, затем на пианиссимо и, наконец, замер на неслышимых флажелеттах. А оставалась не сыгранной ещё добрая четверть произведения, и мне было не ясно, как его завершить в одиночестве.
Тогда я ещё больше увеличил темп и сразу почувствовал облегчение, хотя полька стала походить скорее на бешеный галоп, чем на размеренный весёлый танец. При этом моя правая нога, стоявшая на педали, подпрыгивала в такт, каждый раз ударяясь о деревянную перекладину под клавиатурой, и, если бы не её солидная прочность, вряд ли клавиатура устояла бы от моего безудержного напора. Ко всему, тело моё непрерывно дёргалось на стуле в разные стороны, будто кукла на верёвочке, подчеркивая ритмическую новизну изображаемого мною танца. Но зато я быстро добрался до финала, чему был бесконечно рад. Оставалось совсем немного - выжать из инструмента несколько последних, заключительных аккордов. Но они-то как раз и таили в себе главное коварство.
Совершенно неожиданно, завершая пьесу, я вместо ре-мажорного аккорда попал на соль-мажор, прозвучавший удивительно фальшиво, даже на фоне моей и без того страшной мазни. «Боже! Что это я играю!» - подумал я, услышав этот невероятный диссонанс, и начал разрешать его совсем уже безумным соль-минорным пассажем, проходящим через всю клавиатуру.
Однако вернуться в основную тональность было уже выше моих скромных возможностей. Поэтому я не стал больше удивлять и окончательно запутывать слушателей, терпеливо ожидавших завершения моих фортепианных изысканий. Стукнул напоследок обеими руками по клавиатуре, изображая бравурный соль-мажорный финал, и поднялся со стула кланяться. При этом я почему-то громко захлопнул крышку рояля (будто сваливая на бедный инструмент всю вину за наше фиаско) и повернулся лицом не к зрителям, а к моим вконец обалдевшим домристам, преклоняя перед ними свою голову и как бы благодаря за доставленное мне удовольствие. Потом оторвал обоих от своих стульев и повернул лицом к залу, чтобы те тоже смогли получить причитающуюся им долю аплодисментов, и, показав на выход, сам поспешил удалиться с ярко освещённой сцены. К счастью, у ребят хватило сил преодолеть своё оцепенение и поскорее исчезнуть с глаз восторженной публики, провожавшей нас бурной овацией. Вероятно, слушатели приняли наш номер за новый вид юмористического представления в музыкальном жанре, и оно им пришлось по вкусу.
- Что ты играл сегодня?! - прошипел мне Славчик старший, когда мы оказались вне зала и немного отдышались.
- А что, я немного ускорил? - ответил я вопросом на вопрос с тайной надеждой на помилование.
- Так надо было хотя бы предупредить, что будешь танец с саблями изображать... мы бы барабан да бубен с собой прихватили... Ну, а своим финалом ты поразил не только знатоков, но и добрую половину зала. До сих пор гогочут и прийти в себя не могут. А у нашего шефа даже челюсть нижняя отвисла - смотрю, вот-вот отвалится!.. И мамзель-пианисточка не скрывала своей ехидненькой улыбки, пока ты надсажался в последнем исступленном пассаже.
- Неужели, всё так плохо?
- Ещё спрашиваешь!.. Тебе, по-видимому, доставляло огромное удовольствие видеть наши корчи, измываясь над нами. Загнал так, что пальцы судорогой свело. А что ты со Славкой сделал?! Посмотри - до сих пор бледный и слова вымолвить не может!.. И потом, зачем было у всех на виду хватать нас за шиворот и подымать со стульев, а затем что есть силы давить на наши загривки, преклоняя нас чуть ли не до земли?! Им достаточно было одних твоих кривляний да брыканий за инструментом. Как ещё доска выдержала от непрерывных пинков под клавиатуру! Ну, а хватать нас за ручки, как малолетних, и выволакивать за собой из зала, - это уж ни в какие ворота не лезет!..
Тут как раз выбежали восторженные оркестранты с поздравлениями:
- Ну, вы и выдали сегодня! В век не забудем! Руководитель до сих пор за голову держится - боится, что ему за рояль придётся расплачиваться. А пианистка, которой скоро выходить, всё твой стул щупает, гвозди ищет, на которых ты подпрыгивал... Но публика в восторге! Надо скорее готовить следующий номер...
Этим и завершилось наше первое выступление на школьной сцене. Хорошо ещё, что девчонки из нашего класса не слишком разбирались в музыке и поэтому не задавали нам в последующем нескромных вопросов. А мы, придя в себя, через неделю уже продолжали наши репетиции и готовили новые программы.
1996 год