Откуда берутся наши страхи, от тех ли мыслей, что нам привносят или тех, что мы надумываем сами…
Про цыган ей еще с детства мама внушала, что лучше их избегать и не вступать ни в какие разговоры, по возможности. Усвоилось четко и едва завидя группу шумливых и приставучих цыганок, с цепляющимися за длинные яркие юбки, почти всегда полубосых цыганят, она спешила уйти с того места, скрыться, пока не заметили. Почему-то казалось, если не уйти, то обязательно привяжутся и обманут. Про цыган говорилось много нехороших вещей, что не просто обманывают и воруют, но и ворожат, глядя в глаза.
Позже многие опасения рассеялись. Уже будучи студенткой, узнала, что многие из уличных цыган обладают особым внушением – человек при этом всё воспринимает и понимает, даже то, что происходит нечто несуразное, то, что ему совершенно чуждо, но принимает эту фальшь нисколько не сопротивляясь. И оказывается, выйти из такого подчинения можно. Достаточно ответить что-нибудь невпопад, неожиданное или просто рассмеяться.
Так и случилось, когда однажды ей преградила путь не пойми откуда вынырнувшая немолодая цыганка. Вцепилась в руку и впиваясь пронзительно жгучими карими глазами, речитативом начала уговаривать:
- Красавица, позолоти ручку, погадаю-разгадаю, всю правду расскажу, ничего не утаю, судьбу, счастье приведу…
Говорила она ловко, завораживающе, не давая времени на раздумья. Но слушая, девушка всё же не отпускала внимания и в какой-то момент устало произнесла:
- Эх, ба! Кабы ты новенькое что рассказала…
Цыганка осеклась на полуслове, а девушка продолжила:
- Может денег дашь, ради разнообразия? Что, нет? Ну, вот что с тобой делать-то? Ну ладно, иди с богом...
Сказала и тут же развернувшись, ушла прочь. Цыганка так и не сказала ничего в ответ, не успела.
Если до сего момента и был какой-то страх перед этими назойливыми бродягами, то теперь испарился напрочь.
Первый случай стал забываться, когда пришлось близко столкнуться еще с одной. Пожилая цыганка, смуглая до черноты, всегда в темном повязанном на голове платке и такой же темной длинной юбке, приходила к ней на инъекции в больницу. Сухощавая, согбенная, она не пыталась поймать взгляд, ничего не говорила, только фамилию, когда входила.
- Богданова.
Странно было слышать столь жесткий, пугающе грубый голос. Казалось еще чуть и слово со скрежетом раскрошится, осыпаясь пол.
Уходила так же, - вежливое «до свидания» и ничего больше. Но однажды, она остановилась перед самой дверью и не оборачиваясь сказала:
- В добрый час сказать, а в недобрый промолчать - легкая у тебя рука, дочка.
Чуть смутившись девушка улыбнулась и сказала спасибо, от волнения слегка осипшим голосом. Цыганка ушла так и не взглянув.
История на этом со старой цыганкой не закончилась. Практика продолжалась в кабинете врача терапевта и вскоре та самая цыганка пришла на прием.
Вошла в кабинет, мельком взглянула на присутствующих, чуть задержавшись взглядом на девушке-практикантке, как обычно сухо представилась и пожаловалась, что болит сердце. Сказала и замолчала. Не отвечала на вопросы врача совсем. Медики в полном недоумении решали как быть. По субординации практикантка не торопилась расспрашивать пациентку прежде врача, но коллеге тихо заметила:
- Узнать бы, как давно боли начались и какого характера.
Цыганка, упорно молчавшая до этого, неожиданно стала отвечать! Не врачу.
Странный случай. Неужели и у цыган есть свои предубеждения?