Только они одни и двигались в этой застывшей пустыне. Только в них была жизнь, и они рыскали в поисках других живых существ, чтобы растерзать их – и жить, жить!
Джек Лондон
Сгусток рваной черноты излучал ненависть. Ненависть и презрение были основой и смыслом его бытия. Сейчас же его обволакивала вязкая темная радость – он был доволен. Красные угли, заменяющие ему глаза, сузились – он снова и снова погружал себя в восхитительный миг победы, пока не насладился им вдоволь и не пришло время получать свой более чем обильный выигрыш. Никто, кроме огромной молчаливой кляксы – бабочки не верил в то, что удастся с первого раза наставить на путь истинный этого святошу.
Поднявшись на мощные лапы, Рака-джа-варджа оттолкнулся и прыгнул сквозь пространство, в три рывка оказавшись на месте. Победители вкушали страдания проигравших с безопасного расстояния, стоя на пороге абсолютной тьмы, за который не проникал ни единый лучик ненавистного света. Бабочка уже был там, и его крылья-лезвия подрагивали от нетерпения. Прогадавших на тотализаторе в этот раз оказалось несколько десятков. Толпа была разношерстной. Больше всего, конечно, собралось гончих, - таких же как он простых солдат, но попадались и другие. Он разглядел несколько бесов рангом повыше - черные плащи не могли до конца спрятать отвратительную человеческую форму, тем более, что не все пытались её скрыть. Одна демоница, сама того не замечая, меняла облик за обликом. Должно быть от страха. Видеть это уже было удовольствием.
Заметив его, смотрящий мотнул головой, и бесы двинулись к наждачно-чёрному краю мира. Их мира. Конец света существовал во всех смыслах этого слова, и они обитали за ним, в чернильно-бархатной ночи. Как таковой границы между светом и тьмой не было, просто тьма начинала потихоньку светлеть. Но даже крохотные частички света резали глаза и жалили, проникая в самую суть. Время пребывания за гранью было одинаковым для всех, но расстояние было разным. Каждый уходил так далеко от манящей темноты, насколько большой была его ставка.
Рака-джа-варджа смотрел как другие, зависнув в застывшей сереющей пустоте, корчатся от боли и ужаса, и волны экстаза катились по его телу. Воспоминания того, сколько раз он сам был на их месте, клокотали где-то внутри, нарастая, пока не вырвались наружу каркающим смехом. Его пасть разевалась, обнажая непроницаемую угольную бездну, обрамленную смолью неровных клыков.
Степан Валентинович Земля, тридцати шести лет от роду, улыбался, идя домой. Он был счастлив: жена – умница и красавица, сыновья - погодки, один уже в физ-мат классе, второй готовится к переводу в следующем году, любимая работа, которая наконец, стала приносить доход, когда его пригласили преподавать в элитном лицее. Единственное, что омрачало его жизнь, это старшая сестра, Зоя. Нет, разумеется, не она сама, а её состояние. Зоя была больна, и в придачу ко всему несколько лет назад окончательно ослепла.
Чем именно болела сестра он и не знал толком, помнил лишь, что так было всегда. Не желая быть никому обузой, она не вышла замуж, хотя претенденты были, и жила самостоятельно, в однушке, куда её перевезли после размена большой родительской квартиры, доставшейся брату с сестрой в наследство. Тем не менее, Степану приходилось её навещать и, время от времени, сопровождать в больницу. Зоя никогда не жаловалась, любила его жену и детей и редко просила о помощи. Он регулярно звонил, чтобы убедиться в том, что у неё есть все необходимое и приходил: один – на неловких полчаса пару раз в месяц за чашкой дешёвого чая, и всей семьей – на несколько часов два-три раза в год, по праздникам. Мысли же о том, что будет, если сестре станет хуже, заставляли его хмуриться всё чаще.
Вот и сейчас он вспомнил о своем братском долге, поставил мысленную зарубку завтра непременно позвонить и, переключившись на более приятные мысли, ускорил шаг – жена обещала запечь курицу и приготовить шоколадный торт по случаю победы его учеников в городской математической олимпиаде.
Засыпая после обильного ужина, горы проверенных тетрадок и любимой телепередачи, учитель думал о том, что было бы неплохо сменить машину. Он не автолюбитель, но наступала весна, дачный период не за горами и можно было бы ездить за город в более комфортных условиях. Опять же сосед-зазнайка, недавно купил джип от Ниссан, рядом с которым его уже давно не новая Тойота совершенно поблекла.
Очнулся Степан непривычно, рывком, и заморгал: в клетчатых домашних штанах, пушистых тапочках и теплом зелёном халате на голое тело он сидел, раскинув ноги, в прихожей сестриной квартиры. Удивлённо вскинув левую бровь, мужчина встал, протер глаза руками, похлопал себя по щекам и даже ущипнул – все безрезультатно. Он по-прежнему был в тускло освещённом коридоре с выцветшими, местами облезшими, обоями в мелкий цветочек. Вот уже пару лет как он собирался их переклеить, да всё откладывал.
В кухне было темно, из-под закрытой двери, ведущей в комнату, мерцал тусклый свет – должно быть Зоя слушала сериал, хотя что за сериал могли показывать так поздно, Степан не мог себе представить.
Сделав пару шагов вперед, он открыл дверь. Комната дыхнула на него затхлым стариковским запахом с привкусом лекарств. Но не это заставило его отшатнуться, по-рыбьи хватая ртом воздух.
Зоя стояла посреди комнаты, похожая на ожившее изображение какого-то древнего ужаса. Её сдобное слабое тело было затянуто в корсет из змей от пола до самых плеч. Лоснящиеся щупальца разных цвета и толщины беспрестанно двигались, подчиняясь беззвучному ритму, будто бы перетекая друг в друга. Услышав, что кто-то вошел, Зоя сказала, глядя через плечо своими затуманенными слепотой глазами:
– Стёпа, это ты? Помоги мне, я не могу пошевелиться. Что происходит, Стёпа?
Скованный паникой и нелепой жутью происходящего, Степан молчал. Зоя прислушивалась, отчаянно пытаясь развернуться к двери и то просительно, то вопросительно повторяла его имя.
– Этого просто не может быть, – думал он, снова и снова щипая себя всё сильнее, пока на левой руке не появилось красное пятно.
– Очень даже может, – ответил вкрадчивый голос прямо ему в ухо.
– Не может, не может! – с детской обидой прошептал Степан, прежде чем осознал, что говорит уже не сам с собой. Он резко обернулся. Никого. Меж тем, голос продолжал.
– Скоро змеи поднимутся к её лицу, и она погибнет. Да-да, – подтвердил голос мягко, – погибнет. Если вы, уважаемый Степан Валентинович, её не спасете.
– Я? Спасу? Но как? – время тянулось медленно, мысли запаздывали, каждый удар сердца гулом отдавался у Степана в ушах. Чудовищное единение Зои и змей он видел размыто, словно сквозь белый янтарь. Полностью реальным в эти мгновения был только голос, толи звучавший изнутри, толи проникавший в каждую его клеточку.
– О, все очень-очень просто. Надо лишь занять её место. – голос улыбался.
– А что, меня змеи не тронут? – уже зная ответ, тупо спросил Степан. – Н-но у меня семья, дети, – он попытался не то оправдаться, не то договориться с невидимым палачом. – Я…я еще слишком молод, у меня столько всего впереди, я полезный член общества! – в скороговорке мужчины послышались колокольчики возмущения и праведного гнева.
Голос молчал.
– Я не хочу умирать, – еле слышно добавил Степан Валентинович, теребя махровый пояс.
И тут дымка, отделявшая от него комнату, исчезла, время потекло с обычной скоростью, змеи поползли вверх, закричала Зоя. И хором с ней зарычал голос:
– Ну, решай: ты или она? Она или ты? Твой выбор, человек! – слово «человек», к гордому звучанию которого все давно привыкли, в этом случае было плевком, насмешкой, оскорблением.
Степан сделал робкий шаг назад, затем ещё один, затем развернулся и побежал к двери. Тапочки мешали, пытаясь соскочить с ног на каждом шагу, пушистый халат развевался, в спину неслось сдавленное:
– Степа! Братик! Помоги…
Дотянувшись до ручки двери, он рванул её на себя что было сил, и проснулся в своей кровати.
Сердце колотилось, голова шла кругом, испарина покрывала лицо.
– Это был сон, сон, просто сон, - бормоча себе под нос, Степан пошел в ванную, чтобы умыться. Но даже ледяная вода не смогла сделать сон менее реальным. Когда же он увидел проступающий синяк на левой руке, его затошнило, ноги перестали держать, и он сполз на пол.
Степа Земля был послушным ребёнком. Он хорошо учился, не дергал девочек за косы и не дрался с мальчиками. Подрастая, в отличие от остальных сверстников, почти не ругался матом и только раз попробовал сигареты. Он переводил старушек через дорогу, ходил в магазин за продуктами, помогал родителям делать уборку, выбрал нужную профессию, женился, не изменял, родил двоих детей, регулярно подавал милостыню, по мере сил помогал сестре – он делал всё, что положено делать хорошему человеку, и он был хорошим!
Вот и сейчас он поступил правильно. Да, именно так, правильно и рационально! Он молод, он должен заботиться о семье, о детях! В конце концов, он талантливый педагог, его класс стал лучшим в городе, он повышает престиж школы, формирует умы молодежи, он столько еще может дать этому миру! А Зоя? Что может дать несчастный, больной человек? Да ничего! И семьи у неё нет, ну, он сам не в счет, это другое. Ячейку общества она не сформировала, детей не родила, её будущее – сплошные мучения ей самой и окружающим!
Что бы там ни говорили, люди не рождены равными и уж жизнь, тем более, разводит их в разные стороны еще больше. Одни люди более ценны, чем другие. Это же очевидно! И вообще, никто не вправе просить от него такой жертвы! Он муж, он отец! Почему она просила его помощи в такой ситуации? Она взрослый самостоятельный человек и должна решать свои проблемы сама! Он итак делал больше, чем большинство братьев могло и хотело! А что он получал в ответ? Что-что? Да ничегошеньки! Редкие слова благодарности? Чувство выполненного долга? И это за всё, что он сделал для нее?
Ещё долго Степан мерял ванную шагами, потом перебрался в кухню, где за чаем неоднократно перебрал каждое свое слово, мысль и аргумент. В результате чего, рассвет застал на кухне обновленного Степана Валентиновича: его узкие плечи были гордо расправлены, вздёрнутый подбородок никак не желал возвращаться на прежний уровень, глаза были подсвечены изнутри светом познанных за ночь истин, а в зеркале, вокруг растрёпанных каштановых волос, ему виделось сияние мученического нимба.