А дети росли совсем разными. Глядя на них, я всегда вспоминала анекдот, который очень давно прочла в книге одной русской писательницы, - фамилии ее уже не помню, хотя книга и анекдот мне очень понравились: у мамаши два маленьких мальчика. Они близнецы, но очень разные: один пессимист, а другой – оптимист. Как-то в их день рождения, пока дети еще спали, им принесли подарки: у кроватки пессимиста поставили красивую деревянную лошадку, а возле кроватки оптимиста положили несколько лошадиных «яблок». Первым проснулся пессимист, увидел лошадку и расплакался:
- Разве это лошадка? Она и не бегает, и хвостиком не машет, и не ржет!…
Вторым проснулся оптимист, увидел лошадиные «яблоки» и обрадовался:
- Ура! Мне подарили живую лошадку! Только она на минутку ушла!…
Так и мои. Сергей каждый день шел в детский сад с ревом. Воспитательница с силой отдирала его от меня, слезы текли ручьями из его глаз, и в них были такая тоска и «безнадега», что я сама со спазмом в горле потом бежала на работу. И вставал он утром с таким трудом!
Андрея же достаточно было чуть тронуть за ручку или за плечико, как он тут же подхватывался: что? Уже пора? И на заспанном личике уже улыбка. И в садик шел спокойно, казалось, с охотой. Как выяснилось много позже, ребенок просто терпел, хотя тоже ненавидел детский сад…
Вспоминается наша дачная эпопея.
Весной 67-го года на заводе стали предлагать землю -(шесть соток) под садовые участки. Тогда не говорили – дачные, а садовые, так как дом на этом клочке земли (в том понимании, как мы хотя бы примерно представляем его) строить не разрешалось, можно было поставить только небольшую будку для инвентаря и уборную. Участок не являлся личной собственностью, как и квартира в поселке, это была собственность государственная. Предлагали и мне (Виктор тогда еще на заводе не работал), но я отказалась: не хватало еще ковыряться в земле! Хватит, накопались-напололись в детстве и юности по самое «некуда»! Мы теперь настоящие горожане, вот деревенские пусть и ковыряются, если им нравится! И с усмешкой наблюдали, как наши соседи тащили на себе, а в лучшем случае на велосипеде или в детской коляске, лопаты, грабли, саженцы, рассаду, доски и многое другое, так необходимое для работы на земле. А когда увидели их с тачками, полными навоза, и с тележками, гружеными канистрами с водой (водопровод в садоводство подвели только следующей весной), категорически решили: нет, это не для нас, никогда и ни за что!
Но ведь верно сказано: никогда не говори – никогда!
Прошло время. Как–то Соня Петушкова, моя хорошая подруга, хотя нет, по отношению к Соне лучше сказать- друг: мы с ней не виделись часто, не сплетничали, даже просто не болтали (слово «болтать» совершенно не вяжется с Соней!), но когда встречались, я могла рассказать ей самое сокровенное и была уверена: все останется между нами. Соня внимательно слушала, не перебивая, и только в конце говорила слова, которые успокаивали меня и расставляли все по своим местам, (во многом наши с ней судьбы схожи), так вот, Соня пригласила нас к себе в сад.
И когда я увидела, как прямо с куста мои дети жадно запихивают в рот ягоды малины и смородины, я поняла, какими же дураками мы были, когда я отказалась от участка! Ягоды, которые мы по стаканчику, в малюсенький кулечек из старой газеты, за немыслимую цену покупали детям у базарных торговок, ягоды, свежий вкус которых мы с Виктором уже почти забыли, - гроздьями висели на кустах в Сонином саду.
А пышные грядки с нашим любимым зеленым луком и сочным щавелем сразили меня наповал! В итоге, следующей весной мы перекупили землю у одного из работников завода, правда, уже за более солидную сумму, и были счастливы, так как по заявлению нам участок уже не дали: все стали умными, всем понадобилась земля, - и сразу образовалась солидная очередь, и мы в самом хвосте ее.
Новое садоводство было гораздо дальше от поселка, нежели первое. Приходилось идти пешком чуть более трех километров.
...Последние дни апреля. Снег уже сошел. Мы всем семейством идем в «сад», так теперь называем голый клочок земли, пока еще покрытый серо – желтым пожухлым бурьяном и полусгнившей картофельной ботвой. Еще довольно прохладно и одеты мы соответственно: теплые куртки и брюки, свитера, вязаные шапки и резиновые сапоги. Виктор несет две лопаты и грабли, придерживая их на плече рукой, в другой руке у него сумка с водой, картофелем и походной посудой. У меня в руках тоже сумка с едой и всем прочим.
Мальчики вприпрыжку бегут впереди налегке. Засекаем время: дорога занимает сорок - сорок пять минут, - спокойным шагом, не спеша ( позже я долетала до сада за двадцать пять минут!).
Первое, - и самое главное для Виктора и детей,- разжечь костер! У Сережи горят глаза: он костровой! Собирают с Андрюшей картофельную ботву, бурьян, в азарте тащат из лесополосы сухие сучья, сломанные ветки. Пекут картошку, поджаривают на шампурах колбасу. Пока я с граблями и лопатой толкусь по участку - обед уже готов.
Какое удовольствие видеть эти перепачканные сажей счастливые рожицы, с таким наслаждением уплетающие печеную картошку, колбасу, хлеб, и все это вприкуску с сочным репчатым луком! Дома бы так ели! В конце - чай из термоса. Он настоялся, аромат и вкус – необыкновенные!
Разбиваем первые грядки. А планов - «громадье»! Вот тут будет дом, там цветы, здесь малина и смородина, а это будет дорожка и по правую сторону от нее - яблони, груши, сливы...
Так потом оно и было. Были и малина, и смородина, и клубника, и яблони, и груши, и сливы, и даже вишни. И были хорошими урожаи. Мы много готовили на зиму солений и всякого варенья. Виктор даже делал очень вкусное вино из черной смородины...
А в тот, первый наш «дачный» день, возвращались домой усталые не столько от работы, сколько от долгого пребывания на воздухе, пьянящем запахами весны. Дети уже не бежали впереди, а шли рядом, на разговоры уже сил не было. И пятилетний Андрюша произнес обнадеживающую фразу:
- Халхозники тоже сперва уставали, а потом привыкли!
Так что у нас была надежда: как и колхозники - мы привыкнем!
Руки у Виктора были золотые. Он мог все: строить, шить, готовить вкусную еду, ухаживать за детьми... Из обломков старого велосипеда, найденного на свалке, он сделал вполне приличный велосипед, и теперь у нас было свое транспортное средство, на котором можно было не только ехать самому, но и везти в сад все необходимое и даже пассажира, Андрея или Сережу.
Это была весна 1972-го года... А еще раньше...
В конце 69-го Виктор ушел из института и поступил к нам на завод инженером вентиляционных установок. Ему пришлось это сделать из-за квартиры. Дело в том, что мы все еще жили в однокомнатной квартире, трое взрослых (мама приехала помочь с маленьким Андрюшей) и двое детей.
Мой непосредственный начальник, (в КБ), Исаев Леонид Филиппович,- о нем мне хочется рассказать отдельно, но это попозже, - переезжал из поселка в город и его двухкомнатная квартира освобождалась. Он буквально толкал меня в спину:
- Иди к главному! Проси эту квартиру!
В итоге главный энергетик пообещал мне эту квартиру, но при условии, что Виктор придет работать к нам в отдел. И уже в октябре 68-го года мы переехали в двухкомнатную квартиру.
Зима в том году была очень холодной, морозы более сорока градусов держались с октября почти до апреля. Центральное отопление было слабым, заводская котельная не справлялась с такой нагрузкой и мы по вечерам топили железную печь на кухне, собирая дрова по всему поселку.
Обустраивались на новой квартире. Исаев оставил нам старую мебель: круглый стол, книжный шкаф и шифоньер для одежды. Летом приступили к ремонту. Зима показала, где и в какие дыры проникает холод и теперь нужно было все привести в порядок. С энтузиазмом начали ремонт вдвоем, - заканчивала я одна. Виктор утеплил окна, покрасил их, заделал щели в полу и... пыл у него пропал. Так потом было всегда, он с охотой брался за новое дело, умело начинал, все у него получалось, но вскоре интерес пропадал, появлялось что-то новое, а старое зачастую приходилось заканчивать мне, конечно, если это было мне под силу...
Я все прощала, все оправдывала. Любила, наверное... Мне хотелось все время быть рядом с ним, и когда он пришел работать к нам в отдел я была счастлива. Теперь мы вместе шли на работу и возвращались тоже вместе. В те дни самыми дорогими для меня были минуты, когда мы после работы шли вдвоем по пешеходной дорожке, по лесу, домой. Сколько было переговорено за эти коротких полчаса! Мне не нужны были подруги,- лучшей подружкой для меня был тогда Виктор. Я могла говорить с ним обо всем, и он понимал меня. Я так привыкла доверяться ему, открываться полностью, ища защиту даже от себя самой, что не заметила, как в дальнейшем все это обернулось против меня. А тогда... Тогда все было «вокруг голубым и зеленым»...
…Февраль 70-го, двадцать третье, почти праздник – День Советской Армии. После работы мы с Виктором зашли в магазин. Очереди неимоверные, во все отделы. Пришлось разделиться, - я осталась выстаивать в очередях, Виктор отправился за ребятами в детские сады. Дома они постараются к моему приходу приготовить что-нибудь на ужин.
Самая длинная очередь в мясной отдел. Мясо на прилавках уже редкость. Придется стоять. Уставшая, злая продавщица тяжело бросает забуревшие, уже завалянные куски мяса на грязные весы, туда же следом укладываются голые мослы и кости.
- А что мне прикажете с ними делать? Куда я их дену? - кричит она в ответ на возмущение в очереди.
Получив свой кусок мяса и порцию костей, я, наконец, иду домой. Уже давно стемнело. Девятый час. Заждались меня, наверное, дома. Тяжелые сумки оттягивают руки. Скользко. Днем снег чуть подтаял и сейчас окрепший к вечеру мороз сковал его на тротуаре в сплошной каток. Осторожно ступаю по обочине, по рыхлому снегу. Дом свой вижу издалека. В нашей квартире во всех окнах свет, полная иллюминация. С трудом тащу сумки на четвертый этаж. Да что же это такое? Неужели непонятно, что мне тяжело? Обычно Виктор, увидев меня издалека в окно, встречает уже внизу и сам несет все наверх. Где же он сейчас?
За дверью непривычно тихо. Открывает Вовчик Бандурин, сын наших бывших соседей по старому дому, ему шестнадцать лет, рядом с ним Сережа.
- А где папа? - едва сдерживая раздражение, спрашиваю я.
Сережа испуганно смотрит на меня. Отвечает Вовчик.
- Д-дядя Витя повез Андрея в больницу, на с-скорой, - слегка заикаясь, произносит он.
- Какая скорая? Что случилось? - уже почти кричу я.
- Андрюшка сломал ногу. Дядя Витя наложил ему шину из доски и повез на скорой в больницу.
- Как сломал? Когда? – ответа я уже не слышу, сумки вываливаются из рук, ноги вдруг становятся ватными и я по стенке, спиной, сползаю на пол, в ушах звон, в глазах темно.
Тут же прихожу в себя. Только без паники!
- В какую больницу повезли, не сказали?
- Нет, они говорили, что по пути узнают, куда везти.
Так, прежде всего надо узнать, в какой они больнице. Дозваниваюсь до «скорой». После долгих выяснений узнаю: в больницу Стройгаза.
Пока собираю все необходимое, Вовчик рассказывает, как все произошло.
Он встретил Виктора, когда тот с Сережей шел за Андреем, и затем уже все вместе отправились к нам домой. Естественно, что дети по пути не пропускали ледяные «катушки» и на одной из них трехлетний Андрюша неловко подвернул ножку в жестком валеночке...
Уже одиннадцатый час ночи. Бегу к автобусной остановке. Надо ловить
такси или частника, все равно автобус ждать нет сил, да и не знаю я, где находится эта больница. Останавливаю первую же машину, в ней один водитель.
- Больница Стройгаза? Знаю.-(Слава тебе, Господи!) – Только это, девонька, далеко! И уже поздно!
- Я заплачу, пожалуйста, у меня туда сына маленького увезли, ножку сломал. У меня есть деньги, - умоляю я.
Едем долго, сначала по скользкому шоссе до города, затем кружим улочками Потока. Наконец останавливаемся.
- Приехали, - произносит водитель, уже немолодой мужчина, - давай, беги к ребенку.
Я вижу его усталое лицо в свете уличного фонаря. Протягиваю деньги:
- Вот, возьмите.
- Да ладно, чего уж там, беги, мать, что мы, не люди? – и протянув руку, открывает дверь с моей стороны.
В приемном покое пусто, только в углу, за стеклянной перегородкой, дремлет дежурная в белом халате и съехавшей набок накрахмаленной белой шапочке. На длинной скамье у стены вижу Виктора. Он сидит сгорбившись, прижимая к себе свернутое ватное одеяльце в белом пододеяльнике, лицо измученное, осунувшееся.
- Нашла нас?
- Нашла… Что говорят врачи?
- Сейчас придет врач, я жду, уже давно.
Неслышно ступая мягкими тапочками по кафельному полу, к нам подошла женщина, врач:
- Вы родители Андрюши? У мальчика перелом бедра, со смещением. Ему наложили гипс и сейчас он уже лежит на вытяжке.
Я не понимаю: что за вытяжка, где он?
- Можно мне к нему? Ну, хоть посмотреть, как он? Можно побыть с ним? Я все равно не уйду отсюда, пока его не увижу, - слезы заливают мое лицо, я не могу остановить их и все прошу: -можно? Можно?
- Так, мамочка, успокойтесь. Я провожу вас к нему, только прекратите плакать. Таня, - обращается к дежурной, - переоденьте! А вы езжайте домой, - к Виктору, - мама до утра останется здесь.
Мы идем по длинному коридору, едва освещенному тусклыми лампочками. Большие, стоптанные тапки сваливаются с моих босых ног, куцый, узкий халат едва сходится на груди, из–под него торчит длинная, застиранная больничная рубаха с огромной черной печатью: «Больница Стройгаз. Хирургическое отделение.» Но я не замечаю ничего этого. В тишине коридора я слышу голосок Андрюши, он что-то просит, плачет. Я не могу удержаться, снова плачу.
- Немедленно прекратите, или я отправлю вас домой! - громким шепотом приказывает идущая впереди врач. - Вы должны улыбаться ему, вы же - мама!
В палате вижу на большой кровати Андрюшу в короткой цветной рубашечке, в гипсе от груди и до пят. Ножка в гипсе привязана бинтами, пропущенными через спинку кровати, к большой гире, висящей за спинкой. Рядом хлопочет медсестра. Увидев меня, малыш вскидывается, тянет ко мне ручки. Лицо у него опухшее от слез. Только не разрыдаться! Улыбаться!
Та ночь была сплошным кошмаром. Сначала у ребенка поднялась температура, затем стала опухать ножка в гипсе. На посту только медсестра, врачей - никого. Я кожей чувствовала, как страдает мой мальчик, и на свой страх и риск стала ногтями и зубами разрывать гипс, размачивая его водой.
Прибежала медсестра и, дав ребенку что-то обезболивающее, стала помогать мне маленькими, своими маникюрными, ножничками! Ничего лучшего на посту не нашлось! Вдвоем мы кое-как ослабили тиски гипса и к утру ребенок уснул. Я положила голову к нему на подушку рядом с его заплаканным лицом и, сидя на полу, на старом голом матрасе, тоже уснула, словно провалилась в забытье.
Очнулась от громкого голоса:
- Эт-то что такое?
Надо мной стояла крупная женщина с мужским лицом в белом халате и шапочке, засунув руки в карманы халата.
- Почему мамаша здесь? Кто разрешил?
Сестра и вчерашняя врач торопливо стали ей что-то обьяснять, но я уже не слышала их: проснулся и заплакал Андрей.
В итоге, - надо мной смилостивились, (помог звонок главного детского хирурга города, знакомого моего шефа), мне разрешили остаться в больнице, - поставили в палате еще одну кровать, для меня, и нам с Андреем назначили усиленное питание, с фруктами и витаминами! А в конце марта, когда его выписывали, мне даже выдали больничный лист за все время пребывания в больнице. Правда, этим главврач, хирург, та самая женщина с мужским лицом, как-бы замаливала свой грех: по недосмотру ножка у Андрюши срослась неправильно и она сама снова ломала! и складывала ее, в результате - ножка после того, как гипс сняли, оказалась на два сантиметра короче…
С возрастом эта разница исчезла,- сделали свое дело легкая атлетика и волейбол. Когда Андрея призывали в армию, медикам никому даже в голову не пришло, что у него был когда-то такой сложный перелом.
И еще весь апрель и до середины мая Андрюша был в гипсе почти до подмышек, и гулять с ним на улицу я ходила, завернув его (в шубе и меховой шапке) в теплое одеяло, и держала его на руках торчком, как большую вазу с цветком.
Гипс сняли в мае. Ножка под ним оказалась тоненькой, лилово-красного цвета, встать на нее малыш не мог. Снова приехала мама: помочь. Я по пути с работы собирала в лесу свежие сосновые почки и дома в их настое делала ему ванночки, и растирала, и разминала ножку, по примеру бабы Лены, вспомнив ее рассказы, как она лечила маленького Виктора.
Вскоре Андрей во всю раскатывал на трехколесном велосипеде, который Виктор подобрал где-то, отмыл и починил. Мальчик начал ходить, правда, долго еще прихрамывал, пока ножки не сравнялись.
А в июле мы взяли отпуск и впервые после семи лет, прожитых на Алтае, поехали на родину, в Златополь.
Украина встретила жарой, пылью и голыми, словно обглоданными саранчой, садами. За пару дней до нашего приезда здесь прошли сильные грозовые дожди с градом. Град был таким крупным, что не только сбил всю листву с деревьев, но и пробил крыши из шифера и даже, говорили, убил наповал в поле корову.
После семилетней разлуки все казалось иным, чем виделось в воспоминаниях на расстоянии: Златополь стал маленьким, захолустным, заброшенной окраиной растущего шахтерского города - Новомиргорода... Исчезли тротуары, пыльные улочки поросли бурьяном, не было цветущих палисадников. И людей почти не было. Молодежь селилась в Новомиргороде, там была работа, строилось жилье, магазины, а здесь оставались старожилы с немногочисленными семьями и бабушки-дедушки, принимающие на летние хлеба своих киевских, московских и прочих ...ских детей и внуков.
Поселились у бабы Лены. Она теперь жила в доме, который все вместе когда-то построили для Толика. Толик уже занимал высокий пост председателя городского совета и жил со своим семейством в большом доме в два этажа, искусстно выложенном из красного кирпича, где были восемь жилых комнат (неслыханная роскошь по тем временам!), огромная кухня, ванная комната, два туалета и небольшая котельная в подвальном помещении. Все это он сделал сам, своими руками.
Наш дом, где жила мама, снова был перестроен. На маминой половине были кухня и две небольшие комнаты, на соседской, Аниной,- большая веранда, кухня и спальня. Мама жила теперь с семьей Левика, состоявшей из четырех человек: он сам, жена Галина и дочери, Таня и Оксана, ровесницы нашим мальчикам. Теснота была неимоверная.
Запомнились обильные застолья, поездки в Малую Помошную к дяде Жоржу и в Одессу, из которой мы поспешно уехали: в городе вспыхнула холера.
...Это был уже третий день пребывания в городе нашей студенческой юности. С раннего утра мы наслаждались морем, солнцем, шелковым песком на пляже Ланжерон, катались на катере. И вот, когда катер уже шел к причалу, все c удивлением увидели в разных местах пляжа несколько машин скорой помощи. Никто ничего не мог обьяснить на берегу. И только вернувшись домой, - а мы остановились у Толика Лукьянова, - узнали от него самого, теперь уже секретаря райкома партии, что в городе холера.
Он сообщил нам это по большому секрету и велел немедленно уехать, так как Одессу закрывают на карантин. Поезд, которым мы уехали из Одессы тем же вечером, был последним, в полночь все пути из города и въезд в него были закрыты.
А через две недели холера докатилась до Златополя (Новомиргорода) в виде пассажирского поезда, в котором из Одессы вывезли часть гостей и, оцепив охраной из вооруженных автоматами солдат, оставили на станции Новомиргород на две недели на карантине. Городские власти вынуждены были обеспечивать пассажиров всем необходимым. И тут уже родной брат Виктора, тоже Толик, и тоже городская власть, велел нам поскорее убираться восвояси, пока еще выпускают поезда из Новомиргорода. И был прав. Только мы уехали, - станцию Новомиргород закрыли. Так что права пословица: в гостях хорошо, а дома лучше!