Лос-Анджелес, 2023 г.
Часть 1. Пустышка.
1
Что-то плакало.
Я невольно поморщился. Хотелось спать, но это хныканье было невыносимо.
Попытавшись закрыться подушкой, я понял, что это бесполезно, но всё же понадеялся снова уснуть. Мало того, что раскалывалась голова, так ещё и эта…
Стоп.
Эта восседала в моей же постели, и вовсе не рыдала, а своеобразно ухахатывалась – наверно, так выглядят конвульсии свиньи от аллергии. (Если, конечно, у свиней бывает аллергия, чего я не знаю, я же по части искусства, а не зоологии…). Так вот, особу, не весть как оказавшуюся здесь, развеселило что-то в её мобильном – явно не видео и не музыка, так как, во-первых, наушники отсутствовали, а во-вторых, всё, что раздавалось тогда, это её «АХАХАХАХАХ!!!». Ну надо же, вот что значит по-настоящему ржать.
- Вы здесь откуда?! – ошеломлённо произнёс я.
Меньше всего я тогда ожидал того, что случилось. А случился её пронзительный визг, звучавший так, как если бы оперную певицу сопрано резали на части, или же просто как если бы маленькой девочке подарили живого ручного единорога. Жуткое сочетание, особенно когда у тебя раскалывается голова и если тебе это орёт в ухо непонятно откуда взявшаяся… ну, фанатка, наверно, исходя из визгов.
- Вау-вау-вау, у меня слов нет, уиииии, с добрым утром, наконец-то ты проснулся, а то… - выпаливала девица на одном дыхание, точно одно слово.
Не выдержав, я прикрыл ей рот, что привело к двум вещам. Во-первых, я убедился, что это не упоротый сон, а упоротая реальность. Во-вторых, это я осознал по причине её вдруг ни с того ни с сего раскрывшихся губ и даже (я должен был это предвидеть! Теперь придётся мыться!) языка.
Я отдёрнул руку, не дожидаясь засоса, или чего ей там ещё могло взбрендить, и девица звонко рассмеявшись, плюхнулась рядом со мной. (Я решил, что падение её было наигранным, так как произошло ни с того ни с сего).
Она странно посмотрела на меня – то ли с удивлением, то ли с нежностью, так как к тому же улыбнулась со взглядом обитательницы психбольницы, и не успел я опомниться, как создание одной ногой водрузилось на меня меня, откинув одеяло и прижавшись бёдрами к моим бёдрам, и к тому же обняв, отвратительно тыкаясь своим плоскогрудием и проявляя попытки поцеловать меня если не в губы, то хоть куда-то. Её пальцы касались почти неощутимо, словно ножки сотни пауков. Очевидно, что весь такой оборот дела мне совсем не нравился, поэтому и отцепить девицу не составило труда, что ещё раз подтвердило мнение, что все излишне худые – слабые.
Я сел на кровати. Девица валялась рядом, созерцая то потолок, то меня.
- Вот не надо только вести себя, как шлюха! И я вообще-то спросил, вы здесь откуда?!
- Оттуда, - особа вдруг невозмутимо и лениво махнула рукой в сторону окна. Её голос был как будто бы нарочно повышенным, расслабленным, ленивым и тягучем. И как у очень уставшей шлюхи. Хотя, наверно, она сама считала это томным, потому что говорила неестественно.
- Да нет же, как вы сюда попали? – я понял, что имею дело с тупицей.
- Через дверь, - столь же невозмутимо, но теперь и насмешливо ответила она, словно я в данной ситуации был с приветом, а не она. Это меня несколько задело и смутило. Сразу стало понятно, что тупицей она лишь пытается казаться, дабы завести меня в тупик. Хоть бы блондинкой что ли заделалась для полноты картины. Кстати говоря, жидкие волосы сего создания были выкрашены в тёмно-зелёный, пострижены и в тот момент взлохмачены. Она долгое время пялилась на меня своими зелёными глазами сквозь очки в чёрной оправе, положив ногу на ногу и покачивая ей. В остальном же её вид можно охарактеризовать так: губы со смазанной ярко-алой помадой и пирсингом, немного курносый широкий нос, румянец, на левой руке подобие тонкого-тонкого браслета, бусы с плоскими бусинами и нарисованными на них тёмными розами – не украшение, а просто бижутерия, очень худое телосложение. Самое подозрительное, что из одежды на дамочке было лишь нижнее бельё – сборище чёрного кружева.
- Я серьёзно, - терпеливо произнёс я. – Какого чёрта вы строите из себя дурочку, ошиваетесь у меня дома в не очень одетом виде и хохочете на миллиарды децибелов?
- Я… - (Надо же! Она умеет смущаться и краснеть!) – Я могу одеться.
- Да правда?! – я снова плюхнулся на кровать, уставясь в потолок и начиная понимать шутки про женскую логику.
Она медленно встала и оказалась, кстати говоря, высокой. Затем кинула свой телефон в кресло. Затем зашла за кресло, подняла с пола не весть откуда вообще появившееся в моём доме платье, принадлежавшее ей, и одела.
- И что же я вообще могу сделать, чтобы вы без этой комедии сказали, откуда вы вообще появились?
- Из вагины моей матери, - ответила она тоном хиппи под кайфом, пытаясь пятернёй причесать волосы. У неё был странный дебильный резкий акцент, особенно на буквах «л» и «р», и некоторые слова она произносила с неправильным ударением.
- Я не видел девицы шизоидней, - проговорил я, думая, что это её заденет.
- Сочту за комплимент, - рассмеялась эта особа. – Кстати, При, после того, что между нами вчера было, давай-ка называть друг друга на «ты».
Пока я во все мои удивленные глаза пялился на неё, она начала нарезать круги по комнате, что-то пытаясь найти.
- Душенька, ты не видел мои чулки? – вопросила она.
Не придав внимания её вопросу (меня интересовало больше совершенно другое), я просто обязан был спросить:
- А что, собственно, между нами вчера было?!
Она оторвала глаза от пола и вперила их в меня, награждая таким взглядом, будто я спросил, какой формы Земля. Однако вместо того, чтобы удовлетворить моё любопытство, сия нахалка окончательно добила мою логику.
- Ой, вчера-то ничего не было, сегодня ночью было.
И снова принялась изучать мой пол.
Как она попала в мой дом? Учитывая то, что я совершенно не помню её?
- Мы трахались? – вопрос, который я задал, был очевиден. Потому что «вчера между нами было» не может подразумевать ничего другого, кроме секса. В мыслях я радостно торжествовал, так как на этот раз она не смогла бы ответить ничего, кроме «да» или «нет» (а вот в таком случае наступил бы тупик). И если это игра, то счёт изменился на 1:1.
- Не-ет, - с ноющей интонацией произнесла незнакомка, явно желая обратного.
Потрясающе. Вот и наступил тупик. Дерьмо было в том, что я совершенно не помнил, что было вчера вечером и ночью, что было редкостью – я имею в виду то, что ничего, ничегошеньки, ни одной детали, даже смутной и приблизительной. Однако голова всё ещё раскалывалась, что могло свидетельствовать либо о выпивке, либо об ударе обо что-то (или кого-то). А то и о выпивке и о ударе сразу. Всякое бывает. В любом случае, творилось что-то странное, так как хоть что-то я должен был запомнить. Всё казалось обычным – и спал я не голым, как могло бы случиться после продолжительной бурной ночи, однако из общей обстановки резко выделялась эта девка со своей одеждой и сумкой.
- Что вчера было? – спросил я, чувствуя себя глупо.
- Ты не помнишь? Это так мило…
Хихикнув, она присела на кровать и похотливо уставясь на меня, придвинулась ближе.
- Да нет здесь ничего милого, - буркнул я. – Просто расскажи, что вчера было. Это что, так сложно, или ты издеваешься?
Она демонстративно хохотнула, и приобняла меня.
- Ну как что… - под этот кокетливый тон её рука, словно капля дождя, скользящая по стеклу, принялась опускаться.
Устав от всех этих загадок и откровенных намёков, я резко встал и возмутился:
- Ну-ка, дорогуша, напряги свои куриные мозги и уж постарайся объяснить мне, какого хрена ты делаешь в моём доме и ведёшь себя невозмутимо, как шлюха?! Что, мать твою, тебе вообще надо?! Да-да-да, я уж не помню что же вчера творилось, да-да, ощути своё превосходство! Я что, что-то тебе должен?! Давай уже, прекрати говорить гексаграммами, что тебе надо или проваливай! Точнее, в любом случае бери свою ****скую одежду и… ах да, ты же не найдёшь выход, ты же такая глупышка! Ты знаешь, позволь я провожу тебя! Но сначала не вспомнишь ли ты адрес психбольницы, в которой живёшь?!
2:1 в мою пользу.
- Ты не в духе? – робко (она-то! робко!) поинтересовалась девица, встав с кровати.
- О, нет, всё чудесно, обожаю, когда в мой дом словно с неба сваливаются тупые и придурковатые бабы и болит голова, - съязвил я, отправляясь на кухню, так как захотелось позавтракать.
Разумеется, это исчадие попёрлось за мной.
- Тогда давай я найду таблетку, хочешь?
Спектр эмоций этой шлюшки пополнился «заботливостью».
- Я знаю, где у тебя аптечка, - с гордостью в голосе сообщила она.
Я резко обернулся и удивлённо выпалил:
- Откуда?!
- Пока ты спал, я весь дом обследовала. – с той же неизменной гордостью сообщила девица. – Каждый уголок…
Я опасался, не спёрла ли она себе чего на память.
Выудив из шкафа Нутеллу, я сел за стол и принялся намазывать её на булку, сооружая бутерброды. В голове всплыл вердикт этому созданию – фанатка. Вот она, одновременно хорошая и, если у тебя есть девушка или жена, плохая сторона жизни рок-звезды. Я даже подумал, что было бы, будь Одри моей женой, а не невестой. А был бы скандал, разумеется. Но сложилось так, что жить вместе мы будем после того, как станем мужем и женой – то есть через полгода.
Девица села чуть ли не вплотную, и, на моё успевшее закалиться удивление, словно собака стала принюхиваться к банке Нутеллы.
- Ты мешаешь, уберись, - пробубнил я, многозначительно намекая на «катись отсюда совсем». Конечно, это было бесполезно. Я отодвинулся, так как она льнула как ко мне, так и к бутербродам. Неожиданно меня осенило:
- Что ж, если ты такая упёртая, предлагаю сделку, - (Почему-то тянуло говорить с ней, как с маленькой. Хотя этой особе на вид было лет двадцать с куском. То есть между нами было лет тридцать-тридцать пять, как мне тогда казалось). – Ты получаешь бутерброды, и, если захочешь, что-нибудь ещё из холодильника, при этом я помогаю тебе найти чулки, и ты уже наконец рассказываешь, что было вчера ночью, понятно?
Она невинно улыбнулась. Прямо монашка.
- Так что же ты сразу не сказал… - протянула она, а я готов был сделать с ней даже не знаю что, но опредёленно ничего хорошего.
- Ну? – поторопил я её, борясь с желанием просто вытряхнуть сиё создание из моего дома. Просто вынести за дверь и оставить (это, кстати, не составило бы труда, так как она казалось неестественно лёгкой при такой худобе).
- Вчера мы были на одной вечеринке…
- На какой? – тут же прервал я её, желая знать все детали и кусая бутерброд.
- Песах* отмечали, - ответила она, всё ещё выражая взором похоть и чревоугодие. – Ну, у твоего приятеля Яная Хоша.
- Допустим, - кивнул я. – И по какой причине там была ты?
- Потому что я знакомая сестры Яная, а он приглашал всех, кого ни попадя, лишь бы было побольше народу.
Это было похоже на этого еврейского тусовщика, и я допустил такой оборот дела. Однако не лишним было бы при случае удостовериться, найдя доказательства.
- Это была сильно приватная вечеринка, или всё-таки в СМИ могут появиться фотки? – спросил я девицу.
- Не думаю, - ответила она. – Если только Янай или кто-то из гостей не выложит их в Инстаграм. Но я немного пофоткала, показать?
- Да, - я был заинтригован.
Она удалилась туда в спальню, и вскоре пришла, тыкая кнопки своего телефона и сосредоточенно вглядываясь в экран. Затем снова плюхнулась на табуретку, отвратительно близко и протянула мне телефон смущённо и загадочно улыбаясь.
Несчастный чёрно-розовый самсунг, обляпанный финтифлюшками. Хотя, конечно, не это первое бросилось мне в глаза.
А в глаза мне бросился я, сосредоточенно льющий на стол что-то (кажется, текилу). Мой взгляд был явно направлен не в сторону объектива. На следующей фотографии мы с Ялаем и ещё каким-то анонимом радовались жизни в окружении выпивки и легко доступных на вид девиц, среди которых была и эта полоумная. Следующее фото повергло меня в окончательный ступор. В том, что я вдыхал кокаиновую дорожку, не было ничего, поражавшего Вселенную. Но то, что вдыхал я её с обнажённой левой сиськи той самой особы, повергло меня в шок. Судя по её физиономии, в тот момент она либо ржала, либо визжала, но в любом случае, была в угаре.
- Это не я фоткала, - пояснила она, догадавшись по моему выражению лица, какую фотку в этот момент я разглядываю.
- Да уж понятно, - фыркнул я, пытаясь подавить удивление и выглядеть непринуждённо.
Теперь не оставалось сомнений в том, что была тусовка, и в том, что вчерашний день был в моей жизни был наполнен алкоголем и наркотиками больше всех, ведь я до пор ничего не помню.
Обретая постепенно здравый смысл, я вспомнил наконец-таки всю суть того, чего требовало моё любопытство:
- Так как ты оказалась у меня дома?
- Ты сам меня позвал, - она пожала плечами. – Сказал, что хочешь меня. Я и согласилась. За определённую плату, конечно.
Будь я хоть чуть-чуть эмоциональней, упал бы в обморок, это я вам точно говорю. Обращаться к услугам шлюхи, состоя в отношениях с самой чудесной девушкой на свете? Нет-нет-нет, что-то здесь не то, потому как я бы не стал изменять Одри. Хорошо, допустим, я забыл о существовании Одри. То есть, допустим, что я был под кислотой, ибо в таком случае есть вероятность, но неимоверно маленькая. Скорее, вчера я должен сойти с ума, чтобы переспать не с Одри, а с очень отталкивающей и полоумной проституткой с фигурой мальчика Центральной Африки, которая в придачу моя фанатка. Ай да я. Впрочем, может быть это был какой-то дебильный спор? Игра в бутылочку? Но… стоп. В тот момент я вспомнил, что мы, по её словам, не совокуплялись.
- Но ты же сказала, что мы не спали! – заметил я.
3:1, и я обыгрываю эту врушку.
- Да, мы не спали, - её голос звучал уверенно. – Мы просто завалились к тебе домой, когда вечеринка закончилась. Вначале ты собирался меня трахнуть, даже раздел, но затем промямлил что-то про ролики и мультики, и добавил: «Раздень меня, детка». Я, конечно, начала тебя раздевать, но поняла, что это бесполезно, потому что к тому времени ты уже уснул. Так как ты лежал где и полагается спящему – на кровати, то я тупо укрыла тебя…
- И осталась в доме? – перебил я её.
- Ну да.
- Ты не помнишь, вчера вечером я делал что-то такое, что подвигло бы меня заказать тебя? То есть, скажем, были ли это кислота, или какая-нибудь глупая игра, спор… Ты случайно не в курсе? – мне было важно знать это, и я цеплялся за единственную пока предоставленную надежду, теребившую в тот момент мою руку.
- В курсе, конечно, я же от тебя почти не отходила, - невозмутимо ответила предоставленная надежда так, словно это было в порядке вещей. Я хотел было спросить: «Почему?», но, во-первых, у фанатичной проститутки спрашивать такое не имеет смысла, а, во-вторых, она тут же заговорила: - Да, да, кислота была.
- Но как же ты, в отличии от меня помнишь всё? – изумился я.
- Вообще-то не всё, - призналась она. – Но мне почти не перепало наркоты, так уж вышло. Пила я только красное вино, коего там было немного.
- То есть ты проторчала всю ночь только для того, чтобы, скажем так, поработать? – поинтересовался я.
- Но я…
- …А где же сутенёр? Надо бы мне объяснить, что я не буду…
- Приам, я не проститутка! – неожиданно воскликнула девица.
Я почувствовал себя невероятно глупо. История начинала приобретать всё более запутанные обороты.
- Но ты же сказала, что когда я заявил о сексе, ты согласилась за деньги! – мне уже становилось тупо интересно, что она скажет дальше.
- За оплату, а не за деньги. Мы сошлись на том, что поженимся.
Я просто опешил от такого бреда.
- Да даже под таблеткой, размером с Вселенную, я бы на такое не согласился! – воскликнул я. – Вот только не надо врать!
- Ладно, милый, я не буду врать, - (подумать только! «милый»!) - Ты принял меня за шлюху, потому что был упорот невероятно, и я подумала, что это отличный шанс... Ну, одним словом, я пересплю с тобой да ещё и получу за это деньги.
- И зачем же тебе нужно было торчать у меня дома всю ночь? – я всё ещё сердился. – Если ты не шлюха, оказывается. Не сочти за грубость, хотя и создаёшь впечатление.
- Я хочу тебя, - с театральным вожделением проговорила она.
О, ну конечно, что же ещё. К этому всё и катилось.
Я встал, прибрал стол, сунув ей несколько бутербродов (разумеется, проигнорировав её слова). Дама не соизволила подняться, продолжая своим плоским задом мозолить табуретку, а взглядом мозолить меня.
- Ну, - поторопил я её.
Поторопил статую.
- Давай же, пошли искать твои чулки!
И что вы думаете? Она и глазом не моргнула. Во мне проснулся оптимизм и появилась догадка.
- Судя по твоему акценту, ты приезжая, так, может, не понимаешь?
- Понимаю, - упрямо отозвалась она.
Почему не дают медали за невыносимость?
- В таком случае, надеюсь, ты поймёшь, что сейчас ты вместе со своими манатками у-хо-дишь! Топаешь! Удаляешься! Смываешься! Сматываешься отсюда!
- Но…
- Никаких «но»! У меня есть девушка, и, разумеется, очень трогательно, что ты прождала всю ночь, но, ты знаешь, стрёмно и бессмысленно, потому никакого секса не будет, это понятно?
Она промямлила что-то непонятное и, взяв бутерброды, поплелась из кухни. Потоптавшись на месте, я решил последовать за ней. Что-то белело за диваном. Выудив на свет, как оказалось, нелепые кружевные чулки, я окликнул девицу, спешащую в спальню (наверно, за сумкой):
- Эй… Как тебя?..
- Ана, – Она обернулась, продемонстрировав капризно надутую мордашку.
- Вот они. – Я протянул ей чулки и не удержался от колкости: - Сокращённо от «анорексия»?
- Сокращённо от «Альбина»! - возмущённо воскликнула Ана. – И такими вещами не шутят.
Положив на тумбочку бутерброды, которые она почему-то даже не куснула, Ана принялась одеваться при мне. Хотя, кратко узнав её, в этом не было ничего поразительного, особенно после её долгого пребывания в одном нижнем белье.
Машинально глядя на неё, пусть даже и на обнажающиеся части ног и грудь, буквально вываливающуюся из выреза платья, я, однако, думал о том, к какой вообще нации принадлежит моя новая знакомая. Даже мне, мало что смыслящему в географии человеку, ясно было, что она определённо приезжая, а не американка. Также с уверенностью можно было сказать, что Ана не британка, не канадка и не из восточного народца (вырез глаз совершенно не их). Короче, что-то из Европы.
- Спасибо, - со скоростью света – я даже не успел опомниться – она чмокнула меня, Странное сочетание – пылающие тёплые губы и ледяное колечко. И, словно разойдясь, её губы приблизились к моим, но были оттолкнуты.
С раздражением она отвернулась.
Я взял её за руку – невероятно горячую. Наверно, чёрт знает что себе вообразила тогда – и тупо потащил по направлению прихожей. Она послушно, но медленно плелась.
- Только не говори, что у тебя нет дома, и что ты вынуждена жить со мной! – бубнил я по пути.
- Нет, у меня есть дом.
- Чудесно, вот и топай туда!
- Но позволь только… Ну, я имею в виду, я же всю ночь ждала…
- Да-да, я уже упоминал, как это трогательно! Ты напоминаешь мне одну особу, которая как-то ждала меня у отеля половину суток. И ради чего? Ради автографа и того, чтобы сфоткаться вместе. Ты знаешь, сама делай вывод, насколько она адекватней тебя.
Кажется, Ана обиделась.
- Но пожалуйста! – возразила она, хотев ещё что-то добавить.
- Ты мне надоела так, как никто ещё не надоедал.
- Мне жаль…
- Да неужели?! Тогда почему ты всё ещё битый час не прекращаешь ныть о том, чтобы я с тобой переспал?!
- Потому что хочу ныть, потому что хочу тебя, и я так люблю тебя…
Я понял, что эту экзальтированную особу нельзя выгнать, а можно только выкинуть. Что я намеривался сделать, не заморачиваясь закинув её на плечо и планируя выставить подальше как модно скорее, и даже очень порядочно запустить следом обе её туфли… если, конечно, найду их.
Оказавшись в оторванном от пола положении, Ана, разумеется, запротестовала с преобладанием «Нет!».
Уже собираясь открыть дверь и оставить за ней Ану, я услышал шорох вставляемого ключа, и понял пока неизвестную, но явно грозившую безысходность ситуации.
2
У меня в голове, словно молния, мелькнула самая быстрая, наверно, мысль в моей жизни, а именно: догадка о том, что, скорее всего, это была Одри.
Так оно и было. Новым действующим лицом в этом беспределе оказалась моя любимая, в тот момент удивлённо уставившаяся на меня и Ану взглядом своих чудных карих глаз, приоткрыв алые пухлые губки и исступленно переминаясь с одной ноги на другую. Почему-то в тот момент мне захотелось сделать что-то отчаянное, потому как происходящее казалось сном.
Но, прошу заметить, не кошмарным сном. С поразительной скоростью я успел выпустить Ану из рук, чему был довольно-таки рад, поэтому, как дурак, стоял и улыбался.
Одри показалась в проёме двери, но именно: показалась. Что-то мешало ей открыть дверь окончательно. С комичным ужасом и смущением я обнаружил, что это что-то было неловко упавшей на пол Аной, упирающейся ногами в дверь и не желающей вставать. Или не имеющей возможности? Но в тот момент я переключил своё волнение с этой недотёпы на то, что было ещё «потрясающей» - возможный след помады на моей щеке!
- Милый, что-то дверь не открывается, - пожаловалась Одри.
«Конечно, не открывается, когда её придавила полоумная и фанатеющая от меня приезжая недотёпа».
- Встань, сейчас же встань! – прошептал я Ане. Как ни странно, она мгновенно отдёрнулась от двери, как ошпаренная и, пошатываясь, вскочила. И осталась стоять на месте, как вкопанная, во все глаза пялясь на Одри.
- Ох уж эти пробки, - пожаловалась Одри, закрыв за собой дверь. – Они сведут меня с ума. Часа два никакого движения на Сансет – стрит! Ещё и это грёбаное солнце! Одним словом, я как из духовки!
- Прекрасно выглядишь, - немного не в тему сказал я.
Одри и правда прекрасно выглядела. Её чёрные волосы были распущёны и констатировали с белоснежной узорной рубашкой.
Но меня неимоверно волновало то, что она не отрываясь смотрела на Ану, словно изучая её взглядом, но совершенно ничего не сказав по поводу неё! Ана же с явной неприязнью исподлобья также прожигала взглядом Одри.
- Спасибо, - нейтрально отозвалась Одри, всё ещё предпочитая глядеть на Ану, нежели на меня. Но всё-таки она удостоила меня взглядом, и тут же поинтересовалась:
- Что с твоей щекой?
- Ты о чём? – не понял я.
- Ну, ты за неё держишься, - в её голосе звучало беспокойство.
- Да я просто ударился, - убедительно соврал я.
- Бедненький, обо что?
- Об стол, - выпалил я, только после этого осознав, как же глупо и нелепо. Можно подумать, это совершенно нормальное явление – стукаться башкой об стол. Я понимаю, при особых условиях. Например, во время драчки (что мне однажды пришлось испытать). Но не дома же.
Однако Одри поверила или, по крайней мере, сделала вид, будто поверила.
- Покажи, - она потянулась к моей руке с намерением отдёрнуть её.
Я ни в коем случае не мог допустить скандала и разборок, поэтому упорно не желал ей поддаваться и продолжал неистово тереть щеку в надежде стереть помаду.
- Да ладно, что тут показывать, - выкрутился я. – Я ванную, посмотрю, всё ли окей с челюстью.
И пошёл, оставив Одри в тревоге, ведь насколько же нужно было сильно врезаться в стол, чтобы выбить зубы… А, может, она и не беспокоилась – что если она не поверила? Такое вполне вероятно. Во-первых, Одри далеко не дура, и могла понять по моей слишком наигранно-беззаботной интонации, что я вру. Тут уж моя вина. А во-вторых, ещё и Ана. Так что всё это могло привести к логическому объяснению: «Любовница. Щека. Поцелуй. Приам мне изменяет».
Зайдя в ванную, я взглянул в зеркало. Я как я – карие глаза, чёрные волосы, упорото застёгнутая рубашка – местами и на ряд пуговиц ниже полагающегося. И сплошь покрытая помадой левая щека, прямо как будто вымазана. Явно с трением я перестарался.
Я включил тёплую воду и нашёл на полке средство для снятия макияжа – простое мыло здесь, на мой взгляд, бессильно. Из нутра дома донеслись громкие реплики, однако слов я не разобрал. Наверно, неосмотрительно было с моей стороны оставлять Одри и Ану одних. То напускное нежелание Одри требовать объяснений с моей стороны по поводу присутствия Аны означало… даже предположить не могу, что. Но точно знаю – ничего хорошего. Наверняка она приняла Ану за мою любовницу, если Ана, конечно, сама ей не наговорила этого, что вполне вероятно. Так что обе, обуреваемые ревностью, наверняка вцепились друг другу в волосы, вот и вопят на весь дом, дерутся. За меня. Сегодня калекой останется либо моя девушка, либо моя фанатка. Я в полной беспросветной заднице, потрясающе.
Благополучно смыв выплеснутые женские гормоны, я поспешил в гостиную – видимо, Одри и Ана были именно там, судя по голосам. Или же не стоит спешить туда, где находиться свежий труп? Как бы то ни было, я надеялся успеть их разнять, почтительно послать Ану и правдиво всё объяснить Одри, ну, или почти правдиво. Я уже даже придумал, что скажу.
- Ну перестаньте, давайте мирно всё обсудим, - тоном дипломата, возможно, самоуверенного, начал я, но всё же заткнулся.
Одри и Ана совершенно дружелюбно и мирно устроились у столика в креслах и пили кофе, которое Одри заедала конфетами. Ни драки, ни визгов, ни ревности или ненависти, ни ругательств, ни проклятий – они казались закадычными подружками.
- Мы и так уже всё мирно обсудили, - спокойно сказала Одри. – С завтрашнего дня Ана приступит к работе. Классно, да?
Я не знал, что и ответить такого нейтрального, чтобы не выдать своё замешательство и то, что я понятия не имею, о чём вообще речь. С явным намёком на отчаяние я бросил взгляд на Ану, надеясь, что она хоть как-нибудь введёт меня в курс дела. Мимика сработала, несмотря на Альбинину тупость.
- Я, конечно, ещё ни разу не работала горничной, так что прошу не судить меня строго, если что-то не получиться, хорошо?
- О, не беспокойся, мы всё понимаем, - исполненным умиления тоном заверила её Одри. – Да, При?
- Да-да, - машинально ответил я.
Так вот значит что. Пока я мылся, эта прирождённая шлюшка успела сделаться горничной, чёрт знает что наговорив моей любимой. По правде говоря, у нас с Одри были кое-какие планы обзавестись горничной, мы могли себе это позволить. Но ведь это были кое-какие планы, не больше! Итак, Ана как клещ атакует мой дом, да и мою жизнь. Я был уверен в том, что у неё и в мыслях не было становиться горничной, и это была лишь ложь во спасение. Для меня это было выгодно, так как это закрашивало все основания того, что Ана находилась у меня дома по причине секса, и вырисовывало основания того, что мы просто обсуждали её новую работу. Но, в то же время, меня уже тошнило от этой девицы, от её дерьмового вида, дерьмовой тупости, дерьмовых домогательств, дерьмового акцента и так далее, и так далее. Это просто доконает меня, хотя я никогда и ни за что не пересплю с ней. Всё-таки как хорошо, что я мужчина, а она женщина, а не наоборот, иначе по-любому свершилось бы изнасилование.
Придвинув табурет, я сел с ними, ближе, конечно же, к Одри, и взял несколько конфет.
- Вы уже обсуждали зарплату? – с энтузиазмом спросила Одри, посмотрев сначала на меня, затем на Ану.
- Да, - быстро выпалила та. – 4000.
Для сравнения: 2500 – 3000 долларов зарабатывают горничные в гостиницах в особо удачное время, а уж горничная в доме… Нахалка. Однако, что ж делать, если мы уже всё обсудили? Всё до мелочей, с самого утра, в которое Ана не липла ко мне и я её не выпроваживал. Что вы, что вы!
- Вот и славно, - видимо, Одри ничего не смыслила в зарплатах горничных, настолько оптимистично это прозвучало. – Ну, я так понимаю, вы всё обсудили, верно?
- Да, - заверила её Ана.
Меня терзали сотни вопросов, жалящих, словно рой пчёл. Например, будет ли Ана приходит к нам домой или, чего ещё не хватало, поселиться здесь? Будет ли работать по выходным? Как долго вообще проработает? И что входит в её обязанности? По её мнению, липнуть ко мне – это я уже и так предвидел. Это и многое другое я жаждал узнать, но эта падла уже успела обрести работу в нашем с Одри доме, уже, видите ли, мы всё обсудили! И вот, мы сидели и угощались.
- Ана, расскажите о себе, - попросила Одри.
- Эм, ну, я… - Мне было понятно её смущение – дурацкий вопрос. – Что именно рассказать?
- Да не смущайтесь вы так, - улыбнулась Одри. («Смущайтесь»? Знала бы она, кому это говорит!) – Ну, например, откуда вы родом? Я заметила, у вас такой… необычный акцент.
Да кто угодно может заметить, когда человек говорит так, словно только что проколол язык и напихал в рот горячий воск.
- Я из России, - и тут обнаружилась редкостная вещь, какой стеснялась Ана – её дом родной. – Из Пскова.
Русская речь обычно казалась мне красиво звучащей. Ну и сложной, но это уже по умолчанию. Что касалось Аны, она была неприятным исключением.
Что ещё я мог сказать о России? Талантливые художники-авангардисты, архитекторы. Прекрасная погода. Может быть, россиян и задрала она окончательно, но я вот был бы не прочь зимы со снегом в Калифорнии. А однажды, когда мы с ребятами выступали в Москве (это, как мне помнится, столица), толпа продемонстрировала самодельные плакатищи с символами всех наших альбомных эр. И это далеко не единственный флешмоб этих непредсказуемых русских. Случались, конечно, и далеко не приятные вещи. Как, например, дичайший протест московских православных активистов, из-за которого концерт на Park Live не состоялся – причём, протест далеко не адекватный. Ну, вы понимаете, тухлые яйца, брызжущие яростью бессмысленные заявления их организатора Ундео, или попросту Григория. Был даже звонок о заложенной бомбе, оказавшийся потом (угадайте?) ложным. Из этого выходило, что мы с ребятами приехали ради Дома-перёвёртыша и гигантского скандала. Странно, хотя дело и было давно, всё же в 2014-ом, а не в Средневековье.
А Псков – подозреваю, какая-то деревенька.
- Первый раз слышу, - выпалил я, за что был награждён взглядом Одри, говорившем: «Не видишь, бедняжка и так смущается?! Я сама не знаю, что это за посёленье и впервые слышу, но проявим вежливость!». Окей, вежливость так вежливость. Я еле заметно кивнул.
- И как давно вы переехали… перелетели в Лос-Анджелес? – Одри продолжала свой допрос. Возможно, ей действительно было интересно. Мне – нисколько.
- Очень недавно, - уклончиво ответила Ана.
- Почему же вы не едите конфеты? – поинтересовался я, пытаясь воплотить своим тоном само гостеприимство. – Попробуйте, они очень вкусные.
- Нет, спасибо, - ответила Ана, нервно отодвигая придвинутую мной коробку.
- Ну что вы, не стесняйтесь! – видя её нежелание перекусить, мне захотелось настаивать, дабы хоть как-то досадить. – А то ведь мы с Одри все их съедим, и вы не попробуете, насколько вкусны вафельные шарики вперемешку с кремом-брюле и…
- Хватит! – резко вскрикнула Ана, повергнув нас с Одри в ступор. Её глаза лихорадочно блестели, она вся раскраснелась, тяжело дышала и кусала губу.
- Ну что вы, При хотел как лучше, вас никто не обязывает, не волнуйтесь… - смущённо залепетала Одри.
- Да, я знаю, извините, - Ана потупила взгляд и допила свой кофе – очень медленно, стараясь, наверно, спрятаться за кружкой. Я вспомнил, что она в моём присутствии и не притронулась к бутербродам, а сейчас они покоились в её сумке. Наверно, это что-то вроде страха есть не наедине. Ещё одно доказательство Альбининой уехавшей безвозвратно крыши.
- Я, наверно, пойду, - она поставила кружку на стол и встала, перебрасывая сумку через плечо. – Спасибо за работу, спасибо за вкусный кофе… - её взгляд, упирающийся в меня, явно добавлял: «Спасибо за то, что позволил чмокнуть тебя». Хотя ничего я не позволял. Так говорил её полный обожания взгляд, вот и всё.
- Да что вы, Ана, вам спасибо за то, что согласились у нас работать, - Одри сияла, словно рекламный щит. Если бы я только разделял её радость! – Было очень приятно с вами познакомиться!
- И мне тоже, - улыбнулась Ана. – Невероятно приятно. – Следующими словами, источавшими вожделение, она уже явно вызывающе обращалась ко мне: - Я рада, что скоро мы познакомимся гораздо ближе.
Я закатил глаза, давая растаять её воздушным замкам.
Одри явно ничего не замечала.
- Мы, наверно, вас задержали, - спохватилась она. – Вы куда-то спешите?
- Да, эм, ну, типа того, - сбивчиво ответила Ана, обуваясь.
- До завтра, - попрощалась она через некоторое время.
- До завтра, - попрощались с новоиспечённой горничной мы с Одри.
Дверь за Аной закрылась. Так просто она удалилась из нашего дома – без ругани, полёта на крыльцо и следом летящих туфель.
- Забавная девица, - Одри закрыла дверь за Аной. – И где ты её только выкопал?
Я подумал, что, Ана, к сожалению, не труп, чтобы её выкопать.
- Да так, вчера Янай Песах справлял, там и… выкопалась.
По крайне мере, честно и правдиво.
Итак, новоиспечённая горничная удалилась без проблем сегодня, чтобы вернуться завтра…
3
- Ты останешься? – спросил я у Одри, каждой клеточкой тела и души надеясь, что она останется.
- Ну, если мне захочется… - кокетливым тоном протянула Одри. Она открыла шкаф и выбрала два бокала. Намечался ужин.
- Поверь, я сделаю всё, чтобы захотелось, - я подошёл к Одри и приобнял за талию так, что она инстинктивно приблизилась тоже. Её рот был полуоткрыт, и волна желания поцеловать её – нежно и при этом крепко и долго – накрыла меня с головой.
- О, При… - прошептала она так, что «О, При…» раздавалось эхом в моей голове ещё несколько минут. Но тут же выскользнула из моих объятий и, хихикая, поставила бокалы с торжественными словами:
- Ты не сможешь всё-таки кое-что сделать…
- Ты меня недооцениваешь, - в той же шутливой манере, наигранно обидевшись, возразил я.
- …то есть лизнуть свой локоть, - завершила Одри.
- М-да, вот незадача, - и просто готов был аплодировать её чувству юмора. – Может, сгодиться твой?
Тут уже мы оба с Одри покатывались со смеху, ибо я лизнул её локоть, и настолько это было бессмысленно и нелепо, что мы, согнувшись пополам от смеха, плюхнулись на диван.
- Тупость какая-то, - я наконец-то обрёл способность прекратить ржать и говорить связно. – Ты знаешь, предпочитаю лизать другие места…
- Кому, как не мне не знать, - кокетливо расплылась в улыбке Одри. И она была права. – Но ты торопишь события, мне всегда казалось, что секс следует после ужина, а не перед.
- Обычно, ты говоришь что-то дельное, - я пожал плечами.
- Прямо польщена. Что ж, пойду, достану курицу из духовки, а ты, будь добр, поищи пирожные.
- Окей, - лаконично ответил я.
Мы с Одри в духовном плане могли считаться мужем и женой уже довольно-таки долгое время – около десяти лет. И на данном этапе наши отношения сводили к тому, что мы проводили огромную кучу времени вместе, торча то у меня, то – но нечасто - у неё, и ночуя друг у друга пять-шесть дней в неделю, а то и семь. Но вообще, конечно, по мере возможностей.
Я никогда не любил никого столь же сильно, как Одри, так как не представлял себе человека более понимающего, заботливого, интересного, искреннего и преданного. У нас было много общего (и прошу не особо связывать это с предыдущем предложением) – интересы, взгляды на жизнь, любимые фильмы, музыка, книги и прочие порождения индустрии развлечений, да в конце концов, режим дня – мы были кем-то наподобие «сов». (Кажется, это называется никтофилия. Забавно, что похоже на «некрофилия»).
Одри во всём понимала и всегда поддерживала меня, я же старался отвечать ей тем же. Помимо всего прочего, она вдохновляла меня как никто и ни что другое, так как являлась для меня своего рода эпицентром Вселенной, сосредоточением всего самого прекрасного, родного, святого – не воспринимайте религиозно, а скорее эмоционально, основой всех моих мыслей, и ничего не могло быть лучше, чем осознавать, что такая чудесная женщина, в существование которой можно верить с трудом, как в существования запредельного чуда, моя Одри, моя любимая, моя жизнь, моё счастье и моя радость чувствует по отношению ко мне то же самое, что испытываю к ней я – следовательно, самый счастливый человек во Вселенной. Иногда даже казалось, что всё это сон, лихорадка или галлюцинации.
Я мог бы смотреть на неё часами, настолько она овладела моей душой. У неё были очень нежные и чувственные черты лица – карие глаза, изящные скулы, пухлые мягкие губы, от которых при улыбке я чувствовал эйфорию и то, чего не доводилось испытывать в отношениях с другими женщинами. Оглядываясь назад, я задаюсь вопросом: «Любил ли я их по-настоящему?». Судя по нынешнему упоению, вряд ли.
Одри никогда (как бы банально это не звучало) не разбивала мне сердце, хотя я и отдался ей всецело, ведь она была главной зависимостью моей жизни. Она по идее могла позволить себе что угодно, требовать чего угодно, но моё счастье и комфорт ей также были превыше всего. Взаимность – это прекрасно.
Часы демонстрировали 23:42, мгла за окном это подтверждала, поэтому мы с Одри ужинали при свечах. Блики пламени играли в волосах, на коже и в светящихся нежностью глазах Одри, и это было… скажем так, занимательно. Из колонок доносился «Strange Days» легендарных The Doors, и голос Джима Моррисона заполнял наш разговор.
- Как ты провёл вчерашний день? – спросила Одри, так как вчера мы не виделись.
- Неплохо, - покончив с пирожным, я добавил в свою очередь: - А ты?
- Тоже. – Одри расправлялась с курицей. – Правда, полдня проторчала у тёти, и так по тебе скучала…
- Милая, я тоже, ты не представляешь, как…
- Поверь, представляю. И жалко, что мне так и не удалось смотаться с тобой к Янаю…
Вот блять, опять упоминания этой злосчастной тусовки, обрёкшей меня на омерзительные прилипания.
- Да, жалко, - возможно, будь я в компании Одри, воздержался бы от сотворённых вещей, хотя бы частично.
- Тебя что-то угнетает? – Одри проявила необычайную проницательность. И как она это делает?
- С чего ты взяла?
- Приам, я же вижу!
- Да брось!
- О чём ты думаешь?
Вот дерьмо. Срочно перевёл мысли с: «Ну как Ана могла приклеиться вчера?!» на что-либо другое.
- О твоих губах.
- То есть? – хихикнула Одри.
Вместо ответа я встал и подошёл к Одри. Она инстинктивно запрокинула голову и я приобнял её. Мы были так близки, что ощущал частое биение её сердца, когда наши губы встретились. Я чувствовал руки Одри, обнимающие меня за шею так, словно удерживая, что было лишним, и пряный из-за специй вкус её губ, раскрывшихся навстречу моему языку (столкнувшимся с её – о, это было обжигающе, словно я чувствовал жар от пламени, а не от страсти). Я чувствовал, что хочу всё большего, и моя руки в каком-то исступлении гладили плечи любимой, с раздражением и нетерпением ощущая препятствие – ткань её рубашки. И вот уже я осязаемо чувствовал её сердцебиение.
Одри неожиданно прервала поцелуй. Моё ощущение было сродно тому, когда засыпая, вдруг просыпаешься от того, что показалось, будто плюхнулся с высоты на кровать.
Справляясь со своим дыханием (я и не думал, что оно так участилось), я не мог произнести хоть слова. Одри, пристально глядя мне в глаза, тихо предложила:
- Потанцуем?
Тем временем колонки издавали «People Are Strange», и, помпезно поклонившись, я подал руку Одри.
Мы кружились, и это отдалённо напоминало вальс, но лишь отдалённо, так как. Во-первых, вальс мы танцевать не умели, а во-вторых, под психоделик не танцуют вальс. В одной моей руке находилась рука Одри, другая же покоилась на её талии. Мы смотрели друг другу в глаза и вот уже перешли к объятиям, продолжая по инерции топтаться на месте. Одри, обуреваемая сладким томлением, склонила голову на моё плечо.
Я приподнял её, взял на руки и понёс в постель, аккуратно уложив мою спящую красавицу, то есть, засыпающую. Она с наслаждением улыбалась.
- Ты хочешь спать? – поинтересовался я, как оказалось позже, наивно.
- Хотеть в постель не значит хотеть спать. – шаловливо заявила Одри.
- Ну, разумеется, - улыбнулся я.
Я прилёг рядом и повернулся к Одри, начав расстёгивать пуговицы её рубашки.
- Я так хочу тебя… - прошептал я.
- Да, да… - бормотала Одри, ворочаясь. Её руки быстро поглаживали мои плечи, и в итоге стянули с меня футболку. С моих трусах стало тесно и жарко, и доказательство моего возбуждения Одри ощутила бедром, издав полное желания: «Ох». Немыслимо быстро я расстегнул бюстгальтер Одри и почувствовал, как затвердели и напряглись её соски под моим языком, очерчивающим круги на них – вначале на левом, затем на правом.
- При… О… Я сейчас кончу… - слова Одри донеслись до моего сознания словно через какую-то пелену, как галлюцинация.
Я был польщён, но всё же хотелось придержать её оргазм.
Пройдя дорожку поцелуев до её джинсов, что сопровождалось стонами Одри и нетерпеливыми движениями навстречу моим губам, я устроился удобнее и расстегнул ширинку.
- Давай же… - прошептала Одри, и глаза были полузакрыты.
- Терпение, - я знал, что кончу точно не вот-вот, и высвободился из брюк, а затем и из трусов. На этот раз, не сводя с меня очарованного взгляда, Одри последовала моему примеру. Как же она была прекрасна!..
Что ж, я испытал сегодня вкус её губ, настала очередь половых губ. Быстро я облизнул промежность Одри, как бы совершая предисловие к тому, что мы творили. Это лёгкое касание моего языка разошлось по её прекрасному телу волнами наслаждения и дрожи.
- Детка, да ты уже влажная, - не преминул заметить я, чувствуя солоноватость и липкую влагу.
Одри что-то пробормотала – я не стал переспрашивать, ибо моему рту нашлось гораздо лучшее применение, а именно ощущение клитора моей любимой, тепла и затем медленно проникновения в её вагину. Словом, мой язык был гонцом, возвещавшим о скорейшем появлении нового объекта в этом потрясающем местечке.
Всё так и произошло. Я медленно вошёл в Одри.
- А-ах… - она закрыла от наслаждения глаза. – Да… да…
Некоторое время не двигаясь, я, опираясь на руки, начал фрикции. Ноги Одри были запрокинуты мне на плечи, и время от времени я бессознательно покрывал их поцелуями, её лицо было покрыто чарующим слоем возбуждения и нежности – рот приоткрыт, глаза – наоборот, полузакрыты, она дышала часто-часто, и я ощущал то вздымающуюся, то опускающуюся грудь моей любимой, одной рукой по возможности лаская её соски. Как можно глубже мой член входил в её вагину, и, в конце концов, это трение о её границы стало настолько неземным наслаждением, что я обильно кончил. (О презервативе мы не заботились, так как ребёнок – так ребёнок). Я почувствовал, что вместе с семяизвержением моё дыхание и молниеносное сердцебиение начали сбавлять свой ритм, и на месте страстного исступления и упоения от восторга появилась расслабленная эйфория. Кажется, Одри тоже кончила, так как постепенно перестала дёргать свои бёдра навстречу моему члену. Я чувствовал сладостную утомлённость, и, дабы не плюхаться прямо на Одри, плюхнулся рядом, любуясь её очаровательным и также утомлённым личиком и гладя по шёлку волос.
- Это было чудесно, - её голос сквозил нежностью.
- Я так люблю тебя, Одри, - я обнял её, и моё счастье уютно устроилось у меня на груди в объятиях. Я поцеловал её в макушку, и Одри обняла меня тоже.
- Я тоже люблю тебя, При, - счастливо отозвалась она.
Через несколько часов мы уснули.
Утром, касаясь губами её ключицы, отдающей духами на основе цветов и самым лучшим, что вообще можно вдыхать (не думайте, не кокаином, Одри, разумеется), я ощутил всё желание, исходившее от моей любимой. Одри слегка выгнулась, приглушённым голосом спросив:
- Хочешь повторения ночи?
- А ты?
- Ммм… - протянула она. – Может, не полностью повторения?
- Например?
Её глаза лучились озорством, и Одри нырнула под одеяло. Я, мягко говоря, был «за» такой поворот дела.
Одеяло было сброшено на пол, и под воздействием её быстро действующей руки, я начал получать настоящий экстаз и молоть какую-то ахинею. С неожиданностью я почувствовал её премиленький влажный язык и горячее дыхание. Губы Одри раскрылись навстречу моему члену, и она медленно вобрала его, крепко и страстно, словно Бермудский треугольник, овладевший очередным кораблём. У меня вырвалось несколько стонов наслаждения, Одри приопустилась, вплотную утыкаясь грудью в мои ноги, и коснулась моей руки. Наши пальцы переплелись, Одри на несколько секунд оторвалась, взглянув на меня. Её глаза светились одновременно озорством и нежностью, покрыты пеленой страсти; моя любимая тяжело и быстро дышала посредством полураскрытых блестящих губ, и её волосы сильно растрепались и намагничено раскинулись на её обнажённых (как и всё тело) плечах, словно у персонажа мультика, пронизанного электричеством, но всё же в Одри было столько демонической притягательности и искушённости, и это было, мягка говоря, очень эротично, маняще и опьяняюще.
Одри скользяще опустила глаза, и снова принялась за минет, на этот раз сдавшись своему дыханию и гораздо ближе, чем это происходило, я слышал то, что было как десерт моего слуха, а именно: «Ммм… м…». Прошло ещё немного времени, и я почувствовал приближение оргазма – в тот момент до меня дошло, что я дёргаюсь, но спустя мгновение всё моё внимания, все органы чувств, эмоции словно сфокусировались в одной земной точке – той, что занимала моя любимая.
- Одри… О… - все слова перемешались в моей голове, словно пережёванный и выплюнутый словарь, надо было бы сказать, что я вот-вот кончу, но уже через несколько секунд сперма окропила рот Одри, губки (вот чёрт!) малюсенькие участки простыни.
- Вау, - прокомментировала моя милая с грудным протяжным сочным «а» и не торопясь смыкать губы – потрясающая деталь.
Она устроилась рядом, заложив руки за голову, но сразу же встрепенулась, сосредоточенно прислушиваясь.
- Кажется, звонят, - сделала вывод Одри.
- И кому мы сейчас сдались? – проворчал я, вскакивая и неистово впихиваясь в одежду. Одри последовала моему примеру, но, за неимением надобности и имением меня, не торопилась.
- Судя по времени, Ане, - несколько снисходительно ответила она.
Надо же, я и забыл.
Снова назойливые звонки.
- А, ну, да – промямлил я, направляясь открывать.
И как-то забавно было то, что она даже звонила бесящее, не то, что вела себя…
Я открыл дверь и понял, что лучше бы этого не делал.
4
Это олицетворение ****еца, едва я нарисовался перед её взором, ринулась меня обнимать меня так, словно задалась целью вынуть на свет мои органы, или будто я был её мягкой игрушкой, висла, и чуть было не повалила. Я был настолько возмущён, что несколько секунд бесцельно пытался найти слова к выражению своих мыслей. Но, конечно же, Ана тут же затараторила:
- Привет-привет! Я просто считала мгновения, когда мы снова увидимся – о боже! О боже! – мне даже не уснуть было, а хотя как я так могу, что я всё о себе да о себе?! Как дела? Как спалось? Какие планы?
Кое-как мне удалось высвободиться из её объятий. При этом моему взору открылось то, что наверняка заставило бы щёки многих людей стать пунцовыми, за исключением японцев и связанных с проституцией – и там, и там это считалось бы в порядке вещей.
- Это что? – выражая омерзение, поинтересовался я, указывая на малюсенькой длины платьице с огромным откровенным вырезом, иначе не скажешь, «горничной», кружевной фартучек, кружевные чулки и туфли на шпильках и кружевной обруч для волос (где она вообще его откопала?).
- Это я, - потупившись, ответила Ана.
Снова строит из себя тупицу.
- К сожалению, да. И я говорю о том, какого хрена ты припираешься, прикрывшись маскарадным костюмчиков а-ля «ретро-порно»?! Прыгаешь на меня, как псина на хозяина…
- …хозяина… - повторила она, хихикнув.
- …тебе не пришло в твою пустую и больную башку, что Одри может заподозрить кое-что неладное, увидев тебя в этом?!
- Что? – «невинно» спросила она.
- Уж додумайся, учитывая то, что я – мужчина, ты – женщина, при том едва одетая…
- О, ты так смущаешься! – её тон походил на тот, с каким говорят о детёнышах животных и сквозил умилением. – Это так мило! Но могу заверить тебя – я согласна, всегда, в любое удобное время…
- Заткнись! – прервал я её. Нет, понять что-то без своей навязчивой идее секса со мной Ана была не в состоянии. – Я не о том!
- То есть как? – опешила она.
- Ты невыносима!
- А ты чудесный…
Послышались шаги Одри, и я приложил палец к губам, давая понять этой маньячке, чтобы помалкивала. Мы тупо стояли друг напротив друга и молчали, встретившись взглядами – моим, полным возмущения, и её, полным, конечно же, обожания – просто глаза-сердечки.
- Привет! - Одри была уже абсолютно причёсана, аккуратно одета, и как всегда прекрасна, являясь в тот момент антиподом Одри «вчерашней порочной и роковой», как числилось в моём сознании.
- Здравствуйте, - буркнула Ана, явно демонстрируя враждебность от ревности.
Одри не обратила внимания на её раздражённый тон, а в восторженной манере заметила:
- Милый костюмчик! Где купила?
Я ушам своим не верил. Почему у Одри не возникло претензий и подозрений при виде этого нечта?!
- Спасибо, я купила его на рынке… - нейтрально ответила Ана. Я бы, кстати, не удивился, если вчера, только по причине своей новой работы.
Прямо задушевные подружки.
- Буду знать, - улыбнулась Одри, видимо, вдруг очень заинтересовавшись ролевыми играми.
- Специально для работы купила, - лучезарная улыбка теперь сияла и на Альбининой физиономии. Как я и думал!
Одри, конечно же, не усмотрев в этом ничего неладного, гостеприимно предложила:
- Не хочешь ли сперва перекусить?
- Нет-нет, спасибо, я сыта, - Ана снова насторожилась.
Зазвонил телефон, и со словами: «Я возьму», Одри поспешила взять трубку, удалившись в другую комнату.
- Что ж, тогда постирай простынь кровати, которая в спальне, и постели новую, - распорядился поскорее я. – Её сможешь найти в шкафу на верхней левой полке.
- Есть! – Ана с шутливым энтузиазмом отдала по-военному честь и кинулась в спальню.
Однако через несколько шагов она растерянно оглянулась и поинтересовалась:
- А где шкаф?
Как бы то ни было, мой дом хоть и большой, но не настолько, чтобы даже такая тупица, как Ана, не нашла бы шкаф. Однако, запасаясь терпением, я произнёс:
- Пошли, покажу.
Это было так же очевидно и просто, как семь дней в неделе. Но это-то, похоже, и не устраивало Ану, искавшую любой предлог побыть со мной наедине. Это было ужасно глупо и неосновательно, так как, во-первых, когда-нибудь Одри могла что-то заподозрить, а, во-вторых, ей и не в чем было подозревать меня, так как я лучше бы сунул член в муравейник, чем в эту девицу.
- Вот, - я снисходительно продемонстрировал шкаф, который она и сама прекрасно бы нашла, потрудись только держать глаза открытыми, находясь в той же самой спальне.
- Вау, - я не понятия не имел, от чего у неё перехватило дух, но это было так. – Спасибо большое.
- Не за что, - я пожал плечами. Хорошо, что пока всё идёт пристойно. – Не забудь постирать, - я качнул головой в сторону простыни. – Стиральная машина, как несложно бы догадаться, в ванной. И даже не проси меня научить тебя ею пользоваться.
- Но как… ты читаешь мысли? – она смотрела на меня доверчиво, словно ребёнок на фокусника.
- Не назвал бы в твоём случае это мыслями, - съязвил я. – Но о твоих планах стать фактически моим сиамским близнецом, или моей прилипшей опухолью несложно догадаться.
И тут я впервые углядел в ней то, чего раньше не замечал, а именно – угрызения совести и чувство вины.
- Извини, - вздохнула она, сверля пол взглядом. – Прошу, прости меня. У меня просто… прямо кровь бурлит только от того, что ты рядом.
- Что ж, тогда отойди.
Она явно не ожидала этого, судя по её распахнувшимся глазам, страдальчески поднятым бровям и чуть приоткрывшемся рте.
- Как скажешь, - и это тоже было сказано с несвойственной ей доселе покорностью.
Альбинин взгляд остановился на одной точке. Перехватив его, я понял, что она пялиться на частицы моего семяизвержения, устилающие постель.
- Вау… - проговорила она, и, словно бабочка, ринувшаяся на пламя, подошла и скользяще нежно и с благоговением провела по простыне рукой. В то же мгновение, видимо, её мысли приняли иной оборот, так как на её лице отразилось что-то вроде отчаяния и напряжения; Альбинины глаза заблестели, и она прикусила губу, что выглядело на удивление отвратительно. Прямо словно актриса драмы, но что за роль она сыграет на этот раз?
- Одри повезло, - задумчиво и бесцветно проговорила она, уставясь на простыню. – Ведь она самая счастливая женщина во Вселенной. Ах, как жаль, что она, а не я.
- Послушай, - сказал я. – Не начинай. Оставлю-ка я тебя наедине со своим нытьём и работой, возникнут вопросы – я на кухне.
Я развернулся, собираясь выходить, но она быстро схватила меня за локоть.
- Что тебе?! – это вывело меня из себя.
- Позволь мне почувствовать хоть часть того, что чувствует она! – моё сердце, можно сказать, сжалось, до того её тон был умоляющим, трогательным и полным отчаяния и безнадёжности.
Я не успел сообразить, как она обвила мои плечи руками и присосалась, словно незваная пиявка к моим губам. На несколько секунд я даже отдался поцелую, расслабленно размякнув, мои руки, что было немного нелепо, оставались «по швам», так как совершенно никакого возбуждения и удовольствия я не испытывал, всего лишь обмен слюнями, в то время как её охваченные желанием пальцы ерошили мои волосы, и это было всё, что они успели. Она как будто высасывала моё дыхание, накрыв своими пылающими губами и её язык неопределённо дёргался, оставляя за собой влажные следы, словно слизь, оставляемая улиткой. От неё приятно пахло апельсиновой карамелью, но это были явно не духи, а рот на вкус был пересохший и кисло-сладкий. Её чёлка неприятно щекотала, мешались эти грёбаные очки. Она что есть силы притягивая мою голову, словно бутыль с водой, стоя при том на носочках. Мне не составило труда отпихнуть её, да так, что Ана приземлилась на кровать.
- Твоя работа горничной, а не шлюхи! – воскликнул я.
- Даже за одну и ту же зарплату? – она хитро сощурилась.
Не желая продолжения этого бессмысленного диалога гнева и похоти, я тупо вышел, хлопнув дверью. Надеюсь, Ана в тот момент уже стояла рядом и как следует получила по физиономии.
- Милый! – словно из ниоткуда появилась Одри, отодвинувшая телефонную трубку от уха. И появилась она именно в тот момент, когда я бабахнул дверью. Запнувшись, Одри сменила выражение лица на подозрительно-тревожное и быстро проговорила: - Что случилось?
- Нет-нет, ничего, - сказал я как модно буднишнее.
От дальнейших расспросов, что это я вздумал оставить дом без двери и оградить горничную, Одри удерживала телефонная трубка.
- К нам собираются прийти Сэнди с Оби и Тад - сообщила она.
Дабы читателю стало понятно, следует сделать отступление и сообщить о неизвестных доселе персонажей. В нашей с ребятами группе Сэнди является гитаристом (в прошлом – басистом), в моей жизни Сэнди является другом, он мне прямо как брат, прямо как родной младший брат. Он весёлый тип – в требующий того случаях, так как если далеко не до веселья, я просто знаю, что на Сэнди можно положиться. Мы знаем друг друга ещё с времён колледжа, с той поры, когда оба подрабатывали в «Broward Mall»*. Я более занят написанием текстов, Сэнди – музыкальной составляющей, и, как бы помпезно и самоуверенно это не звучало, по сути вся группа держится на нас. И это как какая-то вечная, незыблемая и очевидная вещь, если не учитывать тот период, когда мы на несколько лет поссорились из-за сущего пустяка. Причём совпало так, чт это было одно из самых дерьмовых времён моей жизни.
Но речь не об этом. В отличии от меня, Сэнди женат. Женат впервые, женат, насколько знаю, удачно. И счастьем его является Оби – миловидная брюнетка. Оби визажист и фотомодель. Она забавная, так как её крыша съехала в сторону фильмов ужасов и кукол. Добрая и смешная брюнетка а-ля «эмогёрл». Больше сказанного мне нечего добавить.
Но что меня совсем поразило, так это Тад. Точнее то, что он зайдёт. Вообще-то самому Таду, как таковому, было нечего удивляться. И в самом деле – что удивительного может быть в кузене? Мы провели часть нашего детство так, словно были родные братья («Все люди братья»…). Не только из-за того, что Тад невероятно часто у мен гостил, но и из-за того, что мы часто зависали вместе, играя в детективов, шарясь по дому, мастеря что-то гротесковое и нелепое, приударивая за соседскими девчонками (ну, или пытаясь). Так получилось, что последний раз мы виделись лет тридцать тому назад – а именно, на свадьбе Тада. Я не думал, что Тад переезжает сюда. Не думал и всё тут. Однако что-то же вынудило его покинуть Кантон, где, кстати, мы и выросли.
- Тад?! – я воскликнул. Это правда было чем-то из ряда вон выходящим.
Одри приложила трубку к уху.
- Да, - громко ответила она. – Ага, - на этот раз последовал смешок. – Конечно, устроит. Будем ждать, да, При?
- Да, - отозвался я.
И со словами: «до встречи» Одри нажала «отбой».
- Ой, а у нас есть, что выпить? - суетливо и как бы невзначай спохватилась она; в этом было что-то наигранное. – В конце концов, я никогда не видела Тада.
- Не многое потеряла, - меня почему-то подмывало съязвить. – И выпить ничего нет.
- Я могу сходить и купить, - с готовностью предложила Одри. – Ну, вот что Тад любит?
Мне показалось странным, что Тад, судя по словам, возведён у Одри как минимум в ранг президента, эдакой вип-персоны. Подумаешь, наконец-то оторвал свою задницу от семейного гнёздышка. Хотя всё же я был рад, чего тут лицемерить.
- По последним данным – «7up», - невозмутимо проговорил я.
- Данные устарели, - усмехнулась Одри, спеша по направлению к прихожей. Я по инерции поплёлся её провожать.
Облокотившись одной рукой на стену, другой она застёгивала ремешок туфли, так изящно обхватывающей её милую ножку. Раннее солнце играло в её опустившихся на лицо волосах и на светлых обоях. Что ж, такую картину я наблюдал некоторое время.
Одри, поглядевшись в зеркало, удалилась.
Развернувшись и спокойно направившись с целью перекусить, я вдруг вспомнил о существовании в доме ещё одного существа. Это поразило меня так, словно кто-то застал меня за чем-либо секретным, непредназначенным для множества ушей и взглядов, и несколько поубавилось ощущения собственного комфорта, ощущения собственности – дома. Я пытался убедить себя, что всё это чушь, и что присутствие горничной ровно ничего не меняет.… Нет, я не относился к Ане как к мебели. Скорее, не то чтобы как к мебели. Однако мебель обычно не раздражает меня.
Она была легка на помине, возникнув неожиданно, а именно мгновенно вылетев из дверей ванны, словно там было какое-то чудовище. От неожиданности я вздрогнул. Её порно-прикид был покрыт пятнами белого порошка… то есть, стирального, конечно. Они мешались с мокрыми пятнами. Из ванны доносился звук стиральной машины, что, в отличии от её неряшливости, несколько утешило меня, если можно так сказать. По крайней мере, пользоваться стиральной машиной эта тупица в состоянии.
Переведя взгляд на Альбинино лицо, я заметил что на нём сияли как синяк, так и удовлетворение. Похоже, я всё же прибил её дверью.
- А я стираю, - с гордостью сказала она, как будто открыла смысл жизни. – И бельё перестелила.
- Молодец, - я не мог ничего другого пробормотать. Меня несколько удивляла её радость, вызванная неизвестно чем.
Она смущённо и торжествующе хихикнула, отведя взгляд.
- Послушай, - начал я. – Приготовь что-нибудь быстренькое и… ну, знаешь, как праздничное. Не, там, к примеру, яичницу, понимаешь?
На мгновение по её лицу пробежала тень, и Ана, судя по полуоткрытым губам собиралась что-то сказать. Однако, шумно втянув воздух, с покорностью отозвалась:
- Хорошо.
- И накрой на стол.
- Ага.
- И приберись в большой комнате немного, - заодно добавил я.
- Конечно, - она тут же поспешила на своих копытцах-каблуках, но, сделав несколько шажков, обернулась ко мне. Взгляд её больших глаз был полон то ли недоумения, то ли печали, то ли возмущения. Странно, что в тот момент я не смог понять, чего именно, так как её всегда было словно раскрытой книгой эмоций. Ну да, странно говорит так о человеке, кого знаешь чуть больше суток, но это ещё больше подтверждает откровенность её подвижной физиономии.
- Одри ушла? – вкрадчиво спросила она.
- Да, - сухо ответил я, понимая её домогающиеся намерения.
- Нам надо поговорить о нас… - её тон был исполнен благоговения и проникновенно-наивен. Создавалось ощущение, словно она взяла для себя эту фразу из трогательных мелодрам, словно клише. Мечтательная и мнящая себя развратницей девчонка.
- «О нас!» - передразнил я её. – Даже если бы мы просто переспали, говорить это с твоей стороны было бы бредом! Но нет! О каких «нас» может быть речь, когда между не было даже механического секса?!
- О, это можно исправить, - её губы изогнулись в отвратительной змеиной ухмылке.
- Перестань! – вспылил я. – Мы никто друг другу, понимаешь, никто! И это славно! Я, додумайся-ка, люблю Одри! Так что если ты считаешь, что я уже не представляю свою жизнь без особы, практически вломившейся в мой дом и настроенной как надоедающая и озабоченная безмозглая полоумная, то моё презрение к тебе только увеличится!
- Но… почему? – она искренне удивилась, словно ребёнок, у которого отняли конфетку. В её глазах показались слёзы.
- Иди на кухню, если не хочешь получить ещё один синяк, - уклончиво ответил я.
- Хорошо-хорошо, - тихо и быстро пролепетала Ана.
Она вдруг приподнялась на носочках, и пошатнувшись, чмокнула меня.
- Ана!.. – возмущённо воскликнул я от такой очередной неожиданности.
- Я… я люблю тебя, - её голос был пропитан нежностью, торжественностью и смущением. Вроде бы, всхлипнув, она убежала на кухню, оставив меня в раздражении и испарившемся желании перекусить.
Как будто я и без неё этого не знал.
5
Я чувствовал Армагеддон.
А у вас бывает ли когда-нибудь смесь досады, беспомощности, злости и ненависти? Именно это я испытал, войдя на кухню.
Все продукты были в каком-то упорядоченном порядке выставлены на столе и разбросаны, разлиты и рассыпаны. Поверхность стола пестрила разноцветными пятнами пищевой промышленности, что создавало ассоциацию со свалкой. Здесь были рассыпаны и специи, такие как корица, перец, ванилин, кориандр, лавровый лист, и раскрошена булка, разлиты яйца, выплывающие из своих скорлупок, множество грязной посуды, почищенные мандарины, что-то белое и кремообразное, испачканный кочан капусты, разлитый чай, вода, подтаявшее мороженое (моё любимое!), странно порезанная шоколадка, горы мёда, в липкой хватке которого затерялось всякое дерьмо, сильно переплавленный сыр, по консистенции напоминавший соплю, ломоть хлеба, внутри которого варварки была запихана увитая льдом сосиска, сырое мясо, щедро защищённое со всех сторон луком и жестоко уделанными в маргарине, сыре-сопле и шоколаде невинными вкусненькими мармеладками… Одним словом, как будто это был не стол, а вывернутый желудок после роскошной пирушки. Это нагромождали инструменты этого варварства – ложки, вилки, кружки, тарелки, ножи, тарелки, венчик. В микроволновке что-то грелось.
Будь моё сердце более больным, я бы, наверно, получил приступ. Однако синдром Вольфа-Паркинсона Уайта* такого не предусмотрел, и я ограничился лаконичным возгласом:
- ЧТО ЭТО?!
Виновница этого торжества хаоса и наглости (как вы уже догадались, это была Ана) сидела, словно чистая душой несчастная сиротка, в углу на табуретке. Она была ненамного чище стола – с ног до головы её покрывало содержимое холодильника. Она закрывала руками лицо и вздрагивала, но, услышав моё посещение этого новоиспечённого свинарника, подняла покрасневшие, опухшие и сузившиеся мокрые глаза. Рот на её маске мученицы открылся и виновато прошептал:
- Я старалась…
- Что ты здесь устроила?! – бессильно разозлился я.
- Я… - она сморщила свою морду, ставшую похожую на сушеную клюквину, зажмурила глаза и ноющей интонацией всхлипнула, заливаясь слезами. – Я пыталась готовить!
- Что это?! – я гневно махнул рукой на стол. – Скажи-ка на милость, в чём состоит смысл вываливать всю еду, что есть в холодильнике на стол?! Портить всё?! Что это?! – я снова ткнул на стол. – И это?! – не сдержавшись, что повалил со стола мясо, обложенное вышеупомянутой несъедобной смесью. Ана вздрогнула, перестала реветь и пристыжено уставилась на меня. – Объясни-ка, дорогуша, что это ещё за ***та?! – мерзко смятый хлебный мякиш, пронзённый ледяной сосиской, угодил ей приблизительно в физиономию.
- При, душенька… - словно в лихорадке шептала она. – Милый… мне так жаль…. Можно что-то исправить… Прошу, извини, умоляю, не сердись на меня… Я всё исправлю, я всё сделаю хорошо… Я случайно, я не хотела, я сделаю для тебя всё, что захочешь, я постараюсь…
- Ты хоть понимаешь… - я не успел договорить, обескураженный её внезапным буханьем на колени.
Надеясь, что это не уловка, чтобы стащить с меня брюки и не желая выглядеть обмочившимся от её фонтанов слёз, я проговорил:
- Перестань, перестань, вставай…
Она не шелохнулась, продолжая биться в истерике покаяния и напускной уступчивости.
Из прихожей послышались звуки открываемой ключом двери.
- Сейчас же, давай, вставай же, ну! – поторопил я её, прицепившуюся к моим ногам, ка пиявка. Затем потеребил и даже как бы погладил по голове.
Собрав остатки самообладания, если таковые имелись, эта истеричка поднялась, вытерла слёзы – я узрел её лицо панды (из-за потёкшей туши). Затем, походкой пингвина, она угрожающе направилась к следам своей кулинарии. Забавно, ибо из всех животных несимпатичны меня лишь пингвины и панды.
Не желая больше мозолить глаза о Ану, я, что было логично, поспешил в прихожую встречать Одри.
Было несколько удивительно увидеть вместо Одри, Одри в компании Сэнди, Оби и Тада. Все четверо имели на своих лицах схожие улыбки – улыбки спокойной доброжелательной радости.
- Привет, - поздоровались почти одновременно Сэнди, Оби и Тад.
- Привет, - я автоматически отступил и сделал приглашающий жест рукой, приглашая войти.
- Приам, ну и давно же я тебя не видел! – воскликнул Тад, неловко стаскивая свои ботинки и стремясь найти для них подходящее место.
- Ну да, - мы обнялись, похлопав друг друга по плечам.
- А вообще-то ты изменился… - начал Тад.
- Да и ты не юнец, - прервал я кузена.
Не сговариваясь, наша пятёрка направилась в гостиную.
Оби что-то спросила у Одри – я точно не расслышал, Я же поделился с Сэнди новостью, что скоро закончу текст, совместив который с музыкой можно бы получить неплохую вещицу с названиям наподобие «Исступление». На что он отреагировал довольно-таки лаконично – «Вау».
Это было не совсем уж тупое застолье. Погрузившись в атмосферу «Мальчишника в Вегасе», мы перебрасывались частями беседы. Несмотря на то, что мы с Тадом не виделись вечность, его жизнь не представляла для меня особого интереса, как, скорее всего, и моя для него. Тад – он и есть Тад, характеризующийся словами: «размеренность», «семья» и «дети».
Может показаться, что я категорически против этого, но это не так. Отчасти не так. Смотря что подразумевается под этим всепоглощающим словом «семья». Ребёнок смутно представлялся мне как что-то новое, интересное, неотъемлемая частица родителей, может быть, как и жизненный план, хотя кто знает… Что касается размеренности, тут это мне представлялось какой-т совершенно пустой белой выкрашенной в белый комнатой, с которой, однако, можно при участии красок так позабавиться, чтобы эта самая размеренность перестала ею быть; искривить эту ровнейшую жизненную прямую… И всё в таком духе.
Будь поблизости звонок, это показалось как-то а-ля 50-ые, поэтому я немного смущённо позвал Ану, прикидывая следует ли называть её полным именем, и отказавшись почему-то от этой идеи.
Уменьшенная копия недоумения прополз в нашем кругу, исключая меня и Одри, словно мы были погасшие в цепи лампочки.
Эта недотёпа вышла. В испачканном продуктами наряде участницы ролевых игрищ. Нелепо одетая, нелепо испачканная, нелепо прокрасившаяся, нелепо худая, нелепо прожигающая нелепым взглядом нашу компанию. Её взгляд не соответствовал скромному положению сомкнутых внизу рук – таким образом, точно она переняла это положение у Гитлера, у которого, в отличие от неё, была подсознательная и деликатная причина словно защищать обитель, скажем так, нецелых гениталий.
Тад что-то промычал. Сэнди фыркнул. Оби расширила и без того немаленькие глаза.
Я прекрасно понимал всю безнадёжность «приготовленного» Аной несъедобного бедствия. Понимал я также и то, насколько несуразно она выглядит. Однако возможность выставить всё это напоказ, просто ради развлечения, приносила мне какое-то странное удовлетворение. Как я позже объяснял это себе, такой замысел был чем-то вроде мести за её назойливость.
- Будь добра, принеси… Ну, одним словом, приготовленное.
Она на несколько секунд создала впечатление робкой школьницы, которая не выучила урок. Но, разумеется, робость и Ана – понятия несовместимые, так что остаётся объяснять это игрой света, мысли, воображения. Ресницы полускрыли её опущенные глаза, руки снова сымитировали руки Гитлера, губы сделали еле заметную щёлочку разочарования и щёки (хм, тут уже сплошные скулы) залил румянец похлеще, чем у их русских кукол (тех, что полагается пихать друг в друга – маленькую в побольше, её – в ещё одну большего размера, и так далее).
- А… - судя по её красноречивому растерянному взгляду, брошенному на меня, она намеревалась возразить, что было бы логично, однако Ана коротко проговорила: - Хорошо, мистер Элмер.
Всё как надо полагается по законам социального положения и вовсе не полагается по законам чувства собственного достоинства.
- О! – она вытаращила глазища, - О! Вау! Вау! Сэнди, я просто в восторге и рада вас видеть! Нет, мистер Нат, то есть…
Фанатка. Что и требовалось доказать. Дальнейшие события меня заинтриговали.
Сэнди улыбнулся кончиками губ – одновременно снисходительно и смущённо и шутливо-пафосно прервал её, чувствуя необходимость что-то вставить:
- Очень приятно, мисс…
- Ой, да какая, к чёртовой матери, мисс! – Ана светилась чем-то вроде искажённого гостеприимства и тем, что я понял несколько позднее – назовём это безрассудная «русскость». – Ана, просто Ана, я же просто горничная…
Она фальшиво и натянуто улыбнулась и махнула рукой.
- Это-то ясно, - тихо усмехнулась Оби.
- Оби! – эта дурочка переместила свою концентрацию восторга на Оби. – Какие у вас чудесные бусы! Это аметист, да?
- Это кварц, - фыркнула Оби.
- Ана, будьте добры… - нетерпеливо начал я.
- Ой, извините, да-да, конечно-конечно! – это стихийное бедствие испарилось на кухню.
- Неожиданно, - прокомментировал Сэнди. И я был с ним согласен.
- Ну ты прямо как какой-нибудь аристократ 30-ых годов, - усмехнулся Тад.
Я пожал плечами.
- Ты имеешь что-то против?
Вместо того, чтобы ответить, Тад повернулся к Одри и вкрадчиво спросил у нас обоих:
- Не моё дело, но между вами что?
- Между ними пятно от скатерти, - заметил Сэнди. Ну да. Кажется, это был след какого-то соуса. Надо бы отдать Ане постирать и скатерть.
- Между нами любовь, - многозначительно и искренне ответила Одри, и из её уст это звучало по-святому.
- Тад, ты вообще о чём? – я не врубался в концепцию его быстрой перемены разговора.
В это время вошла Ана. Мы инстинктивно замолчали, словно любое наше слово могло сбить эту хрупкую и опасно шатающуюся конструкцию, состоящую из Аны и двух нагруженных до предела подноса. Я не без забавы провёл параллель с Эйфелевой башней – высокой, металлической, словно каркас, состоящей из резких сгибов тоненьких «косточек». И тоже с едой – я имею в виду ресторан наверху. Но только тамошнюю кухню можно и вполне приятно есть, а то, что ждало нас… Хм, ну, может, в России так и едят. В таком случае, бедняжки.
Под гнетущее молчание Ана взвали свою поклажу на стол. Да, именно взвалила. К пятну от соуса присоединился целый выводок пятен, только в отличии от него, свежих. Яйца, мёд, специи, жестоко раздавленные ягоды, кетчуп…
- Ана, осторожнее, - мягко сказала Одри.
- О, мистер Элмер, прошу меня простить, - пафосно произнесла Ана, выпрямившись и вдруг склонившись на уровне моего лица. Дело известное: под таким углом её грудь по идее выпадает из своей кружевной обители. Банальнейший сюжет. (Да-да, виноградинки слабенько мелькнули, и, да-да, я закатил глаза, презирая эту комедию и ломая её похотливые планы, что после этого должно что-то следовать).
Она вдруг провела по моей щеке так, как делают в сентиментальных фильмах со слезами.
- Крем, - тихо проговорила Ана, почти прошептала она, безнадёжно продолжая строить роковую обольстительницу, Её глаза моргнув, словно она очень устала или это была замедленная съёмка, уставились на меня пронизывающим и откровенным выражением; губы сомкнулись также медленно. Стремительно выпрямившись, она облизнула палец, то есть, конечно, крем (угадайте, какого цвета? Да-да, белого…), с такой самодовольной харей искусительницы (закрытые от напускного блаженства глаза, розовый язык, увлажняющий растянутые в улыбке губы, томный и хитрый взгляд из-под полуопущенных ресниц), что я заржал. За мной последовали Одри, Сэнди, Тад и Оби.
- Ана просто не имела опыта работы, - пояснила Одри. С некоторым беспокойством я отметил её полный ненависти взгляд, прожигающий нисколько не смутившуюся Ану. Это было явно не к добру, щёки моей любимой приобретали пунцовый оттенок и она нахмурилась. – Совсем уже не имела.
И я всё прекрасно понимал по её тону, понимал, что стояло за этими словами, но не, конечно же, то, что случилось несколькими месяцами позже, я, к сожалению, предвидеть не мог.
- Не такое уж и дерьмо, - к моему удивлению, Тад уже уплетал за обе щёки что-то с хлебом и сосиской.
Он оказался единственным из нас, кто не рисковал своим пищеварением. Оби предложила заказать пиццу – что мы и сделали.
- Ана, спасибо, я позову, если что-то потребуется, - совершенно завуалировано послал я её.
- Ну что вы, это лишнее! – вульгарно воскликнула она, издав сдавленный смешок подбитой чайки.
И быстро плюхнулась прямо в пространство между мной и Одри, положив ногу на ногу.
- Тад, - Одри наигранно-невозмутимо и громко, словно с наушниками, спросила: - что вы там говорили о наших с Приамом отношениях?
- Я… - обычно самоуверенный мой брательник замялся. – Вы живёте вместе?
- Нет пока, - ответил я. – К чему ты клонишь?
Что-то холодное ткнулось в мою руку. С неприязнью я отметил, что Альбинины пальцы настойчиво стремятся переплестись с моим. Её рука дрожала, костяшки пальцев напоминали камешки. Я попросту отдёрнул руку.
- К тому, что брак становится хрупкой штуковиной, если с вами живёт третий человек, - вкрадчиво проговорил Тад.
6
Как я тогда предполагал, это был всего-навсего эпичный бред. Я не предавал этому значения, не предавал значения неумело завуалированной Альбининой настойчивости, словно она была мухой, а я – (не столь самокритично!) – вареньем. В тот вечер она извечно как бы невзначай поворачивалась в мою сторону. Пронзая пристальным взглядом, говорила много, неправильно и часто не по делу, отчаянно хватаясь за бразды моего внимания, то есть старалась изо всех сил и строила чёрт знает кого, дабы занять как можно больше моего слуха, зрения и к тому же осязания, с едва заметной паникой жестикулировала, словно мельница, озаряла физиономию неестественными деформированными выражениями, изгибала свою и без того странную и фальшивую интонацию, заправляя всё это немного непристойными междометиями, вздохами, восклицаниями, староватым жаргоном, едкими фразочками и попытками вдохнуть душу и идеологию в этот каламбур. Меня откровенно забавляли эти моменты, и, возможно, из-за того, что в ней проявилось что-то ребяческое, настроение моё не понизилось, и озабоченность её казалась сглаженной. И только не подумайте, что я находил в Ане что-либо трогательное. И в особенности после одного момента.
- Ана, завари чай, пожалуйста, - холодным тоном распорядилась Одри, явно заметившая волнение и интерес ко мне горничной. Мне доставляла её ревность, или что-то похожее на ревность, так как сам я прекрасно понимал, что происходящее означает как для Аны – фейверк её фанатских гормонов, так и для меня – штуковина, забавляющая поднимающая настроение (прошу заметить, только настроение).
Красноречиво склонённая на моё плечо зеленовласая голова неохотно дёрнулась.
- Но вот-вот будет ржачный момент, - капризно возразила Ана (мы всё ещё смотрели «Мальчишник»).
- Хватит спойлерить, - возмутилась Оби.
Очередная волна раздражения к Ане накрыла меня с головой, и всё же спокойно заявил:
- Это вроде как твоя работа.
- Да, конечно, извините, - промямлила Ана, потупив глаза. Она поспешно вскочила, принялась поправлять своё платье, точнее, платьишко, при чём вплотную утыкаясь в мои ноги, как я подозреваю, нарочно, и наивно полагая, что от этих ерзающих кружев, шёлка и её, скажем так, не координатной плоскости, в моих трусах станет тесно и жарко. Мне не оставалось ничего другого, чем издать нетерпеливое и разряжающее обстановку: «Гм-гм!».
- И она всегда так себя ведёт? – выдавил со смешком Сэнди, когда Ана удалилась издеваться над чайником.
- Вроде как да, - ответил я.
Минут через пять в комнату продефилировала Ана с сиянием на лице. Видимо. чай она сделать в состоянии, и не всё очень плохо.
Дальнейшие события были бы критическим моментом, будь это фильм. Эта шлюшка наклоняется, старательно привлекая к себе чашку, полагающуюся Одри. И свежезаваренное пойло откровенным и безудержным ливнем проливается на ноги Одри, в тот момент издавшей: «Аа!» - моё сердце переворачивается – Одри вскакивает. Как же это должно быть невероятно больно, судя по воплю моей любимой, по её читавшемуся ужасу на лице!..
Я прекрасно осознал, какая инстинктивная вражда соединяла двух женщин, каждая из которой пропитала свою душу мною по-своему, и от этого становилось не по себе. Какой бы неуклюжей растяпой не была Ана, чувство боли Одри приносило ей мстительное удовлетворение, что и читалось в её демонической улыбке и нахально сияющих глазах. Ощутил такую ненависть к этой сучке, какую не приходилось испытывать до этого, и мне хотелось попросту выдрать, как сорняк, её сияющий местью взгляд с корнем, бесила её ухмылка без малейшего намёка на совесть или человечность, но всё же в первую очередь моё внимание занимала Одри.
- Ты в порядке? – я по наитию приблизился к её варварски Аной облитых коленкам.
- Да, просто горячо, - поморщилась Одри.
Сомнений не оставалось. Она попросту, словно как цветок, наклонила чайник, вылив всё, что можно, на Одри.
- Ой, извините, простите меня, я такая глупая, - жеманно залепетала Ана, демонстрируя неплохую актёрскую игру. Жалко, что мы были не наедине – не было бы лишним, к примеру, расшибить ей губу, по-заячьи глупо и наигранно дрожащую.
- Ничего страшного, - пробормотала Одри. По её интонации было слышно, что всю вину случившегося Одри причисляет Альбининой так называемой неловкости, и даже старается утешить это отродье. Мне бы такое неведение и наивное всепрощение!
- С каждым случается, - сдержанно подхватил я.
- Мне правда очень неловко, - вкрадчиво проговорила Ана.
- Пойду, намочу полотенце, - Одри, не отрывая растерянного взгляда от пятна чая, от этой жидкой лавы ненависти, поспешила в ванную.
Ана разлила остатки чая – как ни в чём не бывало. Каждая частица её тела источала удовлетворённую месть её катастрофически и нездорово увлечённой мною женщины, и я с удивлением обнаружил, что моё отвращение и презрение к ней, как к глупого, бессмысленному, несуразному и ненужному существу сменилось холодным гневом и ненавистью; я ненавидел её, сочтя равной, ненавидел, как ненавидят соперника в шахматах, понимал, что, скорее всего, этим она не никак не ограничится и е отступит так просто от своей цели, коей был я. Разумеется, Ана не любит меня. Разумеется, это всё можно назвать чем угодно – фанатизмом, помешательством, безумием, желанием обладать мною, как собственностью. То, что я не чувствовал её чувств по отношению ко мне, не имел понятия о них, о том, что вообще может быть на уме у женщины такого типа, какими способами она будет дальше удовлетворять потребность подпитывать свой костёр поклонения, свой болезненный алтарь не понятной мне души, и на какие жертвы способна… Это всё усложняло ситуацию, тревожило меня и демонстрировало будущее за занавесом, но, что скрывалось за ним, по-любому было трагедией.
Она изогнулась, словно сиамская кошка, наливая чай и, тряхнув головой, выпрямилась. На её щеках сверкал румянец, как во время жара. Я взглянул в её глаза – они насмешливо прищуренные и в точности цвета марихуаны, Ухмылка нахально растянулась на её физиономии, но я удержался от плевка. Самодовольно покачивая задом и размахивая чайником, Ана удалилась на кухню, как я понимаю, выполнив свою миссию.
Этот случай так и остался для Сэнди, Оби, Тада и Одри случайностью, то есть, конечно же, не обсуждался. Мы ещё некоторое время позависали вместе, Ана же вообще не покинула кухню, и в тот день мы с Одри увидели её только убиравшей и удалившейся домой. Я не мог не радоваться этому. Это была ненависть с первого взгляда, с последнего взгляда, с извечного взгляда*.
7
Никогда не понимал тупости людей, занимающихся тем, что им не по душе. Говоря между делом, речь идёт не о школьниках: мы все волей-неволей перенесли эту не самую приятную часть жизни. Может, кому-то и повезло, мои же школьные годы запечатлены в моей памяти как тягомотина, прерываемая такими занятиями, как подобие мелкой торговли пирожными, пластинками, самодельным журнальчиком и всякой прочей юморной деятельностью, нами с Тадом совершаемой и девчонками. Последнее было настолько поверхностно, что я могу заявить о собственной репутации необщительного лузера, но, прошу заметить, лучше уж выразиться «полулузера», потому что в отличии от некоторых, дружба и ситуации для получения засосов и удовлетворения инстинктов у меня присутствовали, да и я не был стереотипным стопроцентным типом, головы которых существуют для того, чтобы их совали в унитазы. Довершая всё это, могу сказать, что моя внешность составлялась из высокого роста, длинных светло-каштановых волос, не знавших понятия «хвост», прыщами, обыкновенно какой-нибудь футболкой (с преобладанием любимых групп – Black Sabbath, The Doors, ещё пораньше KISS и тому подобное), джинсами или брюками, армейскими ботинками – правда, длилось это лишь после того, как я перевёлся из Школы Христианского Наследия, где речь шла только о строжайшей форме и строжайше подстриженных волосах и том, что называется «мозгопромывалка».
- Ты ходила в школу? – неожиданно для себя спросил я у Аны.
Было утро вторника. Солнце уже завладело моим домом, и теперь беспрепятственно пробивалось в окно. Стояла жаркая погода, так как единственная ликвидация жары – ветер с океана – на этот раз вообще не тревожил атмосферу. Казалось, что он застыл, казалось, что застыло всё, жизнь остановилась, и даже шума с улицы не доносилось. Лос-Анджелес в коме.
Я же суетливо обшаривал ящик своего комода в надежде отыскать носки, которые явно не желали быть найденными мною. Попадалось что угодно, даже когда-то забытое бельё Одри – очаровательный оранжевый комплект, даже немного детский, всё ещё хранивший аромат её чудесных духов – а я и знать не знал до этой минуты, какое сокровище находилось в моём комоде!
Ана, заметив это, состроила недовольную мину. Оно и понятно: наверняка её снедала в тот момент идиотская собственническая ревность. Капризно попилив меня взглядом, она опять вперила его в свои ногти, которые она красила в тот момент чёрным лаком, упорно откладывая приготовление завтрака и прочие дела. Меня это не особенно бесило, то ли от того, что я и проголодаться-то не успел, то ли от того, что за прелесть я нашёл, то ли от того, какой сегодня была Ана – притихшей, не вымогающей моего внимания и моего пениса, молчаливой, сдержанной и – самое главное – не во вчерашнем дурацком облачении. Вместо тех откровенных тесёмок на её палочных конечностях болтался чёрный свитер, предназначенный для человека, гораздо толще, её же нижние недостатки (я не могу сказать «прелести») обтекались чёрными джинсами с небольшой цепочкой, и гораздо логичнее были хлопковые белые либо носки, либо гольфы, либо колготки, а то и вообще чулки (ну, всякое бывает), вместо её вчерашних чулок и туфлях на гигантских шпильках. Её волосы были менее взлохмачены, на пальцах красовалось два кольца – неизменное с зеленоватым псевдокамушкем и острое металлическое а-ля «куча когтей», на губах алела алая помада. Её можно было даже назвать немного красивой какой-то нимфеточной красотой, если переодеть в подходящий по жаре и размеру прикид (это же надо – замерзать настолько!), прибавить женских достоинств фигуре и стереть с её лица выражение беспомощности, траура, затравленности и то ли слёз, то ли простуды. Она явно была не в духе.
- Конечно, - произнесла она, фыркнув.
- Расскажи что-нибудь, - попросил я, действительно испытывая интерес (из нас двоих в духе был я).
- Что именно? – тихо уточнила Ана недовольным тоном.
- Какой ты была?
Она помолчала секунду, словно переносясь в школьные годы и желая разразиться потоком слов. Это было видно по её лицу, впрочем, как почти всё Альбинины эмоции.
- Жирной, - с остервенением и нечеловеческим раздражением буркнула она так, словно выругалась.
- Я не совсем о внешности, - я невольно поразился её поверхностным восприятием. Вот, наверно, в чём и состоит грань между женщиной и бабой.
- Ясно, - безразлично и с ноткой нахальства протянула моя собеседница, явно не желающая поговорить. Это меня удивляло и немного задевало моё самолюбие. Но, конечно же, больше удивляло, я практически не узнавал обыкновенную «липучку», коей была Ана на протяжении не много, не мало - двух дней… И, чёрт возьми, того вечера.
- Ты не в духе? – напрямую спросил я.
Ана шмыгнула носом и. к моему облегчению но и раздражению, кокетливо заявила:
- Смотря для чего…
- Не для секса, - оповестил я её.
- Не в духе, - как ожидалось, заявила Ана.
- Почему? – продолжал допытываться я.
Её лицо на несколько мгновений посетила блуждающая и мечтающая улыбка. Видимо, сия наивная девица вообразила, что таким образом я проявляю заботу о ней, а не удовлетворяю своё любопытство (как было на самом деле).
- Да так, - уклончиво ответила она, пытаясь сохранять траур вдовы, но её лицо невольно светилось счастьем из-за моего вопроса.
- Мне интересно, - настаивал я.
- Всё в порядке, - она вымученно улыбнулась, явно польщённая моим интересом, но всё же желая, чтобы я забил на это.
Я так и сделал. Мало ли что, может, у неё месячные, к примеру.
- Когда ты стирала, в стирке не было носков? – спросил я у Аны.
- Нет, - ответила она. – Точно нет.
- Странно. Придётся просто очень обуться и так идти.
- Идти куда? – полюбопытствовала она, проявив наконец-таки признаки оживлённости.
- На «As It Lays»* - произнёс я таким тоном, словно «Пойти прогуляться».
Её рот в точности повторил логотип браузера «Opera».
- Ух ты! – восхищённо воскликнула, если не взвизгнула она. – Вау! О боже мой, боже мой, я помню, я… Ну, когда ты первый раз на «As It Lays»… И выпуск был прямо на следующий день после моей днюхи – вот забавно, хи-хи! – она нервно захихикала, точно сбрендившая. – Ой, да что ж за бред я несу!..
- Согласен, бред, - снисходительно прервал я её, избавив от фанатских извержений. – Ну, что ж, теперь представляю, что твой день рождения в марте.
Сказать, что её реакция была смешной – не сказать ничего. Очевидно было, что она уже успела навоображать, будто бы я собираюсь подарить ей горы подарков – разве что-то ещё мог выражать её мечтательный взгляд (представьте себе рыбу, которая упоролась на суше), приторная растекающаяся улыбка, и наклон головы, словно мотания, вжимающиеся в плечи? Вот и я о том же.
- И сколько же тебе стукнет? – поинтересовался я, припоминая всякие шаблонные шутки про женщин и то, что у них не полагается спрашивать возраст. Интересно, почему только у женщин?..
- Мне… эм… гм… - её «гм» прозвучало прямо как «гууууум», однако я не придал этому значения. Ана который раз глупо улыбнулась. – Тридцать пять.
Я немного удивился. При особом освещении и ракурсе Ану можно было принять вообще за высокую девочку-подростка, но, видимо, такое мнение сложилось лишь из-за её груди, кажущейся недоразвитой из-за худобы. Что касается лица… двадцать с чем-то. Или тридцать (когда оно выражало безысходность).
- А выглядишь младше, - оповестил я Ану.
- Младше?! – это самое «младше» вырвалось из её рта словно ругательство. Так же, как и «жирной». – Нет, нет, тридцать пять.
Она снова была польщена, но больше чем-то встревожена, так как её взгляд бешено бегал по полу, руки дёргались и щёки застилал прямо багровый румянец. Я чувствовал некоторое удовлетворения от, как оказывается, власти над её эмоциями и поведением, и не только в карьерном смысле. Странно, ведь по идее мне не должно быть до этого дела.
- И… - я чуть было не добавил «все эти годы», но удержался. – Ты кем-нибудь до этого работала?
- Нет, - ответила Ана.
Я сделал выводы, что а) девица только что сошла со скамьи обучения (что и объясняло некоторую, скажем так, тупость) б) девица только сошла с ложа какого-то своего содержателя в) девица только сошла с родительского дома.
- Ой, точно, извини, прости, пожалуйста! – Ана резко вскочила, продолжая держать пальца веером по причине невысохшего лака. Она протопала из комнаты и вернусь, принеся с собой запах свежевыстиранных вещей и сами вещи – наволочку, несколько полотенец, две футболки, забытую рубашку Одри, джинсы, скатерть и, как говориться, всякие трусы-носки, догадавшись всё это развесить сушиться на балконе. Было, мягко говоря, забавно смотреть на её неуклюжие движения, попытку объять всю эту кучу руками, запутывания в одеяле и то, как она пошатнулась, чуть не навернувшись (тут уж я громковато фыркнул), на попытки всё закрепить, закрепившись при этом на своих двоих. Она раздражённо щурилась, скорее от солнца, нежели от близорукости, демонстрируя верх сосредоточенности, нахмурив тёмно-зелёные брови, будто задумывалась, как минимум над смыслом жизни, пошатываясь и отставив при этом правую ногу… Из-за лучей солнца Ана будто бы светилась. В её движениях было что-то от старушки, какая-то неустойчивость, покачивания, будто бы она выпила, или вообще ей сложно было стоять и при этом что-то от ребёнка – прямо только высунутого языка не хватало.… А потом, как ни странно, стало хватать.
Я молча наблюдал эту комичную сцену. Ана, видимо, как-то почувствовав мой взгляд, просверливающий её выпирающие лопатки, резко обернулась.
- Что? – с её губ сорвалось почти возмущение.
- За тобой смешно наблюдать, - сказал я, предвкушая её смущение, либо возмущение.
- Я рада, - и она действительно блаженно улыбнулась, - что есть хоть одна причина, по которой ты обратишь на меня внимание.
- Да их полно, - ляпнул я, даже не подумав.
- О… - (ну с чего же ещё начинаются её восторги, кроме как с этого всегда неуместного вздоха похоти?) – Я и не думала… Я так счастлива… - (И это причина давиться словами?) – Даже понятия не имею, с чего бы всё так чудесно, почему именно я заслужила твоё внимания – о боже! И…
- Да я о внешности, - с возражением вставил я.
- Это так мило! – взвизгнула она. Ещё чуть-чуть – и полезет целоваться. – Так приятно, подумать только, никогда не думала, что ты сочтёшь меня красивой…
Мисс Самоуверенность 23.
Не дав ей договорить (а точнее, довопить), я расставил все точки над «i»:
- Нет, я не говорю, что ты красивая, я вообще-то о том, что не очень много народу красится в тёмно-зелёный, да сейчас как-то… не полно анорексичек.
За несколько секунд с Аной произошла разительная перемена, так как её мечтательный «рыбный» взгляд сменился выражением гнева, и гнева какого-то холодного, в свою очередь, губы из умилённой улыбки приобрели искажённую форму надутого бутона розы (гнилой розы, надо сказать).
- Я не анорексичка! – вскричала она, видимо, на этот раз удерживая не порывы поцелуев, а порывы… ну, не знаю, пощёчин, царапин – она же ещё ни разу не злилась настолько. – Не анорексичка! Так что если ты ещё раз назовёшь меня так, я… Я просто не стану за себя отвечать! Мать твою, я не а-но-рек-сич-ка, потрудись это понять! И хоть раз потрудись сделать что-то для меня! Нет-нет-нет, и я не больна, и всё отлично, чудесно, замечательно, прекрасно! Я по-твоему, что, еду что ли жру, а?! Ты не имеешь никакого права и никакого основания меня так называть, так что, может, ну чисто так, случайно, может, я лучше знаю. больна я или нет, мистер Я-Самый-Умный-А-Другие-Дерьмо, не правда ли?!
- Да что ты истеришь?! – с раздражением и недоумением прервал я её. – Я всего лишь сказал то, как это… - я сделал многозначительное движение в сторону её тела. – видится. Откуда мне, мать твою, знать, анорексичка ты или такая херня от природы?! И ты уж точно больна, причём больна психически, если такую реакцию у тебя вызывает всего лишь слово. Скажи на милость, какого хрена ты так взъелась?
- Всё отлично, - Ана посмотрела на меня исподлобья всё ещё испепеляющим взглядом. – Правда.
- Да неужели? – отпарировал я.
- Ну да-да, - в её тоне проскользнула наигранная радость. – Просто… проехали.
- Ну окей, - согласился я, опять испытывая желание пришибить её дверью. – Кстати, пошли, позавтракаем, а то уже много времени.
8
- А я умею готовить тосты, - произнесла Ана таким тоном, как кто-нибудь гениальный произнёс бы: «А вот и моя Нобелевская премия». Затем быстро налила и осушила в считанные секунды два стакана воды.
- Рад за тебя. Позволь угадать, это единственное, что ты готовишь?
Ана, пихавшая тем временем хлеб в тостер, резко повернулась и наградила меня взглядом, полным торжества и гордости, уверенно и громко заявив:
- Нет. Гоголь-моголь. Сваренное в микроволновке яйцо. Бутерброды. Растворимые каши. Вот так-то.
- Серьёзно? – усмехнулся я.
- Ну да. Просто не пользуюсь спичками.
- Принципиально? – я уже ржал; выражение Альбининой физиономии было непроницаемым и удивлённым.
- Ну… - по инерции она улыбнулась, покосившись на свои скрещённые на коленках запястья. – Можно и так сказать.
- А, ну то есть, если ты попадёшь под завал снежной лавины, то будешь искать кремень и палку, чтобы развести костёр? Или ты и так с собой их всегда носишь?
- Ха-ха-ха, нет! – она совсем рассмеялась, раскачиваясь на табуретке. – Нет!
- Значит, придётся искать, - подытожил я.
- Не придётся, потому что я никогда не попаду под обвал, - уверенно заявила Ана.
- С чего бы это ты так уверена?
- А что я забыла в горах?
- Да. Пожалуй.
Тостер издал «дзинь», тосты выпрыгнула, и Ана подпрыгнула с ними одновременно, испугавшись от неожиданности и чуть не навернувшись с табуретки, хотя я прекрасно видел, что она время от времени косилась на тостер.
Однако, конечно же, она по большей части пялилась на меня, окидывая непостоянным беглым взглядом, но выражающим какое-то плотоядное ехидство.
Включив для фона телик, мы завтракали. Точнее, поначалу завтракал я, так как Ана кучу минут дула на уже холодный тост. Затем медленно подошла к окну и уставилась, хрустя этим уже чуть ли не заледенелым несчастным тостом, так и не сбагрив его ничем.
- Знаешь, мне так всё нравится, - неожиданно произнесла Ана.
- Нравится что? – уточнил я, грызя тост с Нутеллой.
- Всё. – Она сделала странный жест, окинув рукой пространство всей кухни, словно отмахиваясь от мухи в замедленной съёмке и как если бы была сломанной заводной куклой-балериной. – Вот так просто сидеть… и стоять… с тобой, общаться, завтракать и представлять, что мы женаты.
Она опять…
- Ты опять, - с упрёком произнёс я.
- Да, опять, - казалось, её голос нервно звенел. – Просто в твоём присутствии я просто места себе не нахожу, меня словно клинит, и я сама не своя…
- Я знаю.
-…это сложно выразить словами, но… Но я так рада твоему ко мне отношению, именно сегодня! Мне казалось, что после всего того, что я сделала, да и делаю, у тебя есть все причины ненавидеть меня, но ты так чудесно ко мне относишься!
Её глаза блестели от избытка чувств, пустые и глупые, словно леденцы.
Я вдруг подумал, что за последние несколько минут состояние с апатии изменилось на ярость, с ярости – на веселье, а с веселья на мечтательность.
- Одри, можно сказать, не обожглась, - сказал я. – Это просто было неприятно.
- Да я не об Одри! – раздражённо воскликнула Ана, махнув рукой. Это красноречиво говорило об её ненависти к Одри.
- А о чём же?
- Я же вижу, что я тебя бешу.
Она сказала это извиняющимся тоном, так, словно ничего не могла с этим поделать, и не контролировала себя, тем самым оправдываясь.
- Не настолько, как вчера, - признался я.
- О, я так…
- Ты специально облила Одри? – напрямую спросил я, хотя прекрасно знал правду. Всего лишь хотел испытать Альбинину честность.
- Да, - немного поколебавшись, тихо ответила она. – Не нравится она мне.
- Потрясающе, - упадническим тоном проконстатировал я. – И не хочу представлять, что будет, когда Одри будет жить со мной.
- Не представляй, - сухо ответила Ана. Неожиданно её тон стал резким и визгливым, словно кто-то резал стекло: - Как же я её ненавижу!
- Можно подумать, у тебя есть повод! – воскликнул я, прекрасно осознавая, что я сам этот повод.
- Какая разница! Почему Одри?!.. Почему именно эта… - она обернулась от надоевшего окна и захлебнулась словом. - Почему-почему, если она не любит тебя так, как я, никто не любит тебя так, как я…
- Меня задрало выслушивать твой собственнический бред, - оборвал я Ану.
Как раз вовремя доев четвёртый тост, я направился прочь.
- Я не хотела, - вяло и бессмысленно произнесла эта сучка.
Я услышал еле слышный топот её ног.
- Приам! Ну, прости, пожалуйста, извини! Правда, я не хотела, я понимаю, что я дура. – она взяла меня за руку, рассчитывая придать раскаянию трогательность. – Да, дура, но я могу чем угодно поклясться, что навеки заткнусь насчёт Одри… Прости, прошу, прости, я ни в коем случае не хотела тебя бесить…
- Похоже на обратное, - заметил я.
Я видел, что Ана плакала. Её всегда кажущиеся большими глаза казались меньше, окружённые пухлой лоснящейся краснотой, какой был окружён её слегка вздёрнутый нос, и набухшие от слёз, застилавших всё лицо и шею, дрожащие губы. Она казалась вся красно-чёрно-бело-розоватой из-за чёрных спешащих вниз дорожек подводки, туши и пудры, словно тающая восковая фигура.
- Да нет же!.. – только и воскликнула она.
Она заставила замысловато дёрнуться мои руки от отвращения и удивления, потому как припала ко мне, неистово и скорбно обняв. От её волос пахло чем-то химическим, и довольно-таки противным, от неё же самой несло каким сладким, приторным ароматом не то шоколада, не то ещё чего-то сладкого. Да-да, она была настолько близко, что это явно ощущалось.
Всхлипнув, как чёрт знает кто, она уткнулась мне в грудь. Я явственно ощутил тепло и влагу её слёз, и почему-то сразу возникла ассоциация с фермой. В то время, как я попросту не знал, куда деть свои руки, я ощущал быстрые и судорожные передвижения её тонких пальцем и запястий на волосах, шее и спине – будто бы она также не знала, куда деть собственные руки. Я стоял, словно парализованный.
- Извини, извини… - всхлипывала она, и ещё слова и дыхание отвратительно щекотали.
- Перестань, хватит плакать, - проговорил я, слыша будто бы чужой голос. – Вот ещё чего не хватало, успокойся…
- Я не могу, - еле выдохнула она. Её руки властно остановились на моих лопатках. – Я больше не вынесу Одри, я ненавижу её, почему, При, я люблю тебя. Люблю-люблю-люблю…
- Ты перестанешь или нет?..
- Если бы я могла…
- Перестанешь реветь? – Чувствуя себя глупо, я неуверенно погладил её по волосам, поборов желание пойти тут же и вымыть руки, потому как это был просто какой-то химический жёсткий мох.
- Нет-нет… Лучше бы мне умереть… Я так люблю тебя. И не могу доставить ничего, кроме неприятностей…
Она подняла на меня взгляд, полный безрассудного обожания и отчаяние. Закрыв глаза, всхлипнула, словно захлебнувшись воздухом, будто бы ей было сложно дышать, откинув голову назад и приоткрыв рот. Обезоруживающе.
Да её слёз хватило бы на дождь.
- Ты простишь меня? – трогательно спросила Ана, переходя на шёпот, уже далеко не напоминающий резаное стекло, а скорее россыпь страз или блёсток – красивых и ярких, но дешёвых и легкодоступных. – Это очень важно для меня. Давай же…
Её изящный мизинец очертил мои губы – снова и снова, настойчивее и настойчивее, будто маленькой помадой.
Я расслабил руки, тут же опустившиеся на её острые лопатки, пытаясь сохранять рассудок. Просто обыкновенная фанатка. Обыкновенная шлюшка. Обыкновенная собственница и эгоистка.
Альбинина рука опустилась на моё плечо, и опьяняюще, словно капля дождя, потекла до запястья. Возьмись мы лишь за руки, всё могло бы измениться. Наверно. Я ощущал дрожь её волнующейся руки у себя на бедре, при чём всё ближе и ближе к паху, и несмотря на одежду, её прикосновения невольно заставили меня трепетать, по неизвестным причинам будоража миллиарды мурашек, как бывает от холода. Я машинально опустил руку на её руку, краем рассудка понимая, что ничего не должно произойти. Она поймала обе мои руки, вцепившись в мои запястья, словно её пальцы были наручниками.
- Ну же, я сожалею, - её шёпот звучал приглушённо, словно через перегородку. – Я хочу заслужить твоё прощение… При… заслужить здесь…
Меня раздражало её бессвязное бормотанье, я не понимал смысла этого набора слов. Сожалеет? О чём? Где? Почему я должен её прощать?...
Она обладала моими руками, возведя их к желаемому, без усилий, слово я был лишь марионеткой в её уверенных властных руках.
Холод. Мурашки. Сухость её кожи, и гладкость, прерываемая двумя судорожно вздымающимися небольшими выпуклостями. Маленькие, напрягшиеся под моим прикосновениями «изюминки». Словно у маленькой девочки. Декаданс бледности её фарфоровой кожи, со струящимися жилками вен – всё совершенно безбрежно, как море.
Именно её груди были тем, что оказалось в моих руках, пока Ана, запрокинув голову, боролась с дыханием, точнее, с удушьем от, как мне показалось, оргазма. Казалось, я потерял настигшую меня бестелесность, и ощущение её пальцев, борющихся с моей ширинкой, было тому доказательством.
Ана была отпихнута на большее расстояние, чем я рассчитывал.
- Так, нет, стоп… - я почувствовал себя неловко.
- В чём дело? – разочарованно протянула эта сучка, склонив голову.
- Тебе лучше одеться.
Избегая взгляда на её неженственную и – самое точное слово – иссушенную наготу, я смотрел ей в лицо, выражающее недоумение, разочарование, обиду, замешательство и смущение, и всё нелепо преувеличенно, наиграно, как у шлюхи, или как у ребёнка. Или как у ребёнка шлюхи.
- Но мне казалось… - Ана повышала голос.
-…тебе казалось, - уверенно отрезал я.
-… что ты тоже хочешь меня и… - упорно заныла она.
-…это было машинально, - уверял я.
- О, да брось! – Ана мотнула головой, не желая мне верить.
- Это случайность, - настаивал я.
- Да нет же!..
- Ты оденешься или нет?!
Она фыркнула, словно неукротимая кобыла, и нарочито медленно принялась поднимать сначала лифчик, затем свитер, и нехотя одеваться.
- Ага, - неестественно проговорила Ана. – Да. Разумеется. Пустяк. С кем не бывает.
- Именно, - мрачно добавил я.
Конечно, пустяк. Я объяснял эту минутную слабость лишь тем, что впервые воспринял Ану как женщину.
Не зная, как изложить просьбу, я её предъявил.
- Ни в коем разе не говори Одри. Не скажешь?
- Не скажу, обещаю, - она открыто и честно посмотрела мне в глаза. Если бы это было враньё, я наверняка бы догадался ни ехидной улыбки, ни отведённых, опушенных, бегающих и моргающих глаз, ни подозрительной интонации.
- Вот и правильно, - я с облегчением вздохнул.
9
Пара на первый взгляд скользких мягких кресел, пафосно поблёскивающих, словно мокрая кожа тюленя, в мягком свете, камеры, и так далее, как обычно. Наверно, иронично такое говорить. Ну да ладно. Как многие люди не считают неудивительным то, что их жизнь остаётся занавешенной для масс завесой, так для меня полагалась неудивительным в некоторой степени распространяться о своей жизни. Довольно-таки хорошее положение.
Я только выходил из более-менее новоиспечённого домины, обители ««As It Lays», когда мой телефон зазвонил.
Под «Солнышко», как нетрудно догадаться, числилась Одри. Одри, расцветавшая своей милой, потрясающей и заразительной улыбкой и демонстрирующая пальцами сердечко на фотоопределителе, который, кстати говоря стоял только на неё.
Стоял только на неё…
- Ало, привет, - я снял трубку.
- Привет, милый, - её голос лился нежностью, словно тающий воск. – Помнишь о кино?
Разумеется, я помнил. Я не мог не помнить о наших с Одри планах, особенно, если учесть то, что в моей памяти складывались, словно в копилку, точнее. В сокровищницу, миллиарды моментов жизни, связанных с Одри, мельчайшие подробности, будь то хоть запах её духов в наше первое свидание, наклон головы в определённый момент, какие-либо фразы, любимые суши – да что угодно! – для того, чтобы время от времени мысленно прокручивать эти кусочки наслаждения, словно киноплёнку.
- Конечно, - заверил я любимую.
- Мы не решили, на что идём, - напомнила Одри.
- Без понятия, что там идёт, - признался я.
- К сожалению, фуфло всякое, - похоже, Одри была осведомлена. – Из нормального только «Помешанные».
- Ничего не имею против «Помешанных», – тут же вставил я.
- Вот и чудненько, я тоже, - в голосе Одри просквозило удовольствие.
- Могу позвонить, узнать, когда там у них сеансы, - предложил я.
- Да, отлично, и перезвони потом мне, ладно?
- Конечно, милая.
- Ну всё тогда, целую.
- Целую.
На этом разговор был окончен.
Снова кресла, на этот раз огромное множество, словно неживая молчаливая армия, вечно смотрящая вперёд, на громадное полотнище, видевшее сотни и сотни сюжетов кинематографии. Мягкий, словно мертвенный осторожный матовый восковой свет, будто подёрнутый туманом, лампочки, ковёр, вздымающийся в гору, эдакая красная ковровая дорожка, ведущая в могилу, потому что могила – единственное, с чем можно было бы сравнить в тот момент начинающий угасать и нисколько не наполненный зал. Лишь я, Одри, да семь-десять человек, что было довольно-таки удивительным.
Пальцы моей правой и её левой руки были переплетены, ибо освободились от необходимости заниматься попкорном и обрели возможность заниматься касаниями. Мы не пожалели, что наш выбор пал на один из последних рядов. Во-первых, звуки фильма, оказавшегося редкостным дерьмом, доносились хоть чуть-чуть, но всё же тише, чем до передних рядов, а, во-вторых, ну, кто знает, может некая сидевшая далеко впереди преклонных лет мадам могла бы закатить истерику при виде наших сцепленных рук, объятий, и, время от времени, поцелуев, прикосновений откровенного плана (ножка Одри, освободившаяся от туфли, у меня на коленях; неловкость моего тянувшегося за единственной колой запястья практически в сторону груди Одри, и так далее, и тому подобное…).
Абсолютнейшее обделённое и бездарное дерьмо мелькало на экране. И если вы спросите, за каким мы с Одри всё ещё мозолили кресла, то ответ я и сам точно не знал. А показывалось что-то, отдалённо напоминающее смесь комедии и арт-хауса, хотя это слишком громко сказано. Какие-то три ковбоя, один из которых являлся гибридом Леонардо Ди Каприо с Джаредом Лето, если такое вообще можно вообразить, его бородатый дружок, некий субъект еврейских корней и, разумеется, ходячая говорящая грудь, а-ля Ники Минаж (только поменьше зажаренная в солярии), пытались сдвинуть гору. Зачем, ни я, ни Одри, ни ещё, наверно, кто-то ещё не мог догнать. Ибо, повторяю, такого бреда мир ещё не видел.
Многие спокойно болтали в голос, и мы с Одри были в их числе.
- Мне такой дурацкий сон снился, - она предприняла попытку посмотреть на экран. Плохую попытку. Затем усмехнулся и отправила в рот несколько попкорнин.
- Расскажи, - попросил я.
- Итак, - начала Одри. – Сначала там был сад, и всё было гнилое.
- Ох, - я наигранно-драматично нахмурился, и Одри усмехнулась.
- Потом там появился ты. На четырёхколёсном велике.
- И как же я выглядел?
- Эм, - Одри улыбнулась, отвернулась и снова повернулась. – Скажем так, в костюме Адама. С листиком.
Я прыснул, едва не захлебнувшись колой.
- Прямо библейский сны, - саркастично произнёс я. – Библейский и распутный.
- Ну кто же виноват, что я такая грешница, - Одри шутливо и кокетливо наклонила голову.
Каким-то образом до меня словно сквозняком нахлынул запах её духов и её кожи, и это было настолько опьяняюще, что я прижался губами к её шее, чувствуя как течёт её кровь по сосудам, как течёт эта главная в моей жизни жидкость, тепло, мурашки, какое-то покалывание и то, что Одри закрыла глаза от экстаза. Последнего я, конечно, не видел, однако почувствовал интуитивно в виду нашей многолетней близости.
- Я, не так ли? – я оторвался, с затуманенным сознанием взирая на улыбку любимой, и обнимая её.
- Только ты, - Одри положила голову на моё плечо, и я почувствовал, что могу просидеть так всю жизнь, до самой смерти; просидеть столько, сколько смог бы, всего лишь ради того, чтобы голова моей родной покоилась рядом. – Не сомневайся, При, только ты.
Я трепетно и благоговейно поцеловал её в волосы, благоухающие, словно цветы.
- Расскажи дальше, - попросил я
- А потом ты сказал: «Бабочка не ты», показал фак, и уехал.
- Прямо так и сказал?
- Ну да, бред, да?
- Абсолютно. Это вам не кислота.
- Потом пошёл дождь, и он был красно-розово-бежевый.
- Как ты так точно запомнила?
- По лужам. А потом ты опять приехал, на багажнике сидела Ана, она была синяя, подошла ко мне, присосалась к спине…
- И ты не возражала, - усмехнулся я.
- Во сне-то, - фыркнула Одри. – А потом она улетела. И я проснулась.
- Что ты такого делаешь перед сном? – шутливо поинтересовался я. – А то Дали нервно курит в сторонке.
- То же что ты, обычно, - в глазах Одри пробежал озорной огонёк.
Я улыбнулся. Наши руки перекрестились, ибо наши порции попкорна были разными, так как сладкий соответствовал моим вкусам, солёный – Одри. На её время от времени пристрастие к солёному, кстати говоря, я реагировал наивно и немного странно, так как во мне разгоралась ни с того ни с сего надежда, основанная на том, что обычно беременные женщины желают чего-либо солёного. Такое же отношение у меня было и к другим внезапным пристрастиям Одри в еде, и к тем случаем, когда её рвало, а случалось это крайне редко, так как рвало её при мне, к счастью, только один раз (а была это стрёмная и подозрительная ветчина). Тогда это произвело на меня тягостное и омерзительное впечатление, уж не знаю, почему.
Но вернёмся, однако, к вопросу беременности. Я вовсе не бредил и не жил мыслью о детях, не лелеял в себе это, словно манию. Просто что-то в этом было. Конечно, все мои домыслы, связанные с Одри и солёной пищей были полнейшей чушью, потому что будь Одри беременна, я был бы первым, кто узнал бы об этом. Не решив окончательно вопрос о наличии детей или о их отсутствии, Одри пила противозачаточные. Это было вполне логичным. Согласитесь, совершенно свинским было бы как либо избавиться от ребёнка, произвести его на свет, так и не решив вопрос, хотим ли мы этого. И гораздо лучше было не заморачиваться, и продолжить род, создав на свет какого-нибудь там кареглазого мальчугана или пышногубую девчушку, только тогда, когда почувствуем, что момент настал, и что мы готовы стать родителями. Наверно, это не будет слишком поздно, чтобы заводить детей. По крайней мере, я на это надеюсь. Даже когда я был женат, о ребёнке и речи не было.
Её звали Гэйнор, и это была единственная женщина, на которой я был женат. В ней было своя, особенная роскошь, как в «королевском», отчуждённом, но не холодном поведении, так и во внешности – она всегда была «на высоте», одевалась так, как, впрочем, и подобало танцовщице бурлеска – эксцентрично, ярко но и не вульгарно, выглядела, можно сказать, «антидешёвкой»: голубые глаза, ретро-уложенные чёрные волосы, бывшие когда-то русыми, пышная грудь, бывшая когда-то имлантантами, безупречный всегда макияж, родинка возле виска, по правде своей являющаяся татуажем… В то время она, со своими выступлениями, всей этой роскошью, окончательно ударила мне в душу, напрочно забронировав там главное место, так что я был покорён Гэйнор прежде всего просто как фанат танцовщицы. Единственная причина, по которой я отчасти понимаю Ану.
Нет, серьёзно, Гэйнор нельзя было назвать дешёвкой. В том, что мы поженились в день рождения Гэйнор, была какая-то ироническая неизбежность, а именно развод – угадайте, в чей день рождения? – мой. Несмотря на то, что наш брак был ошибкой, полной бесконечных ссор, препираний, сцен и ревности, несмотря на то, что частенько мы не разговаривали друг с другом по несколько недель, спали раздельно (Гэйнор на кровати в спальне, я – на диване в гостиной), мы сумели уладить все дела развода, разделить имущество, и, что было важнее, наших питомцев (так что со мной оставалась милейшая кошечка Виви, с Гэйнор, что было не очень-то справедливо, кот и две таксы), сумели сохранить приятельские отношения. По нелестному мнению Гэйнор, заведи мы тогда ребёнка, ей одной пришлось бы его воспитывать и за ним отвечать. Может, она и права, так в то идиотское время моей жизни лечиться от алкогольной зависимости и возиться с беременностью Гэйнор,
Ещё одной возможности завести ребёнка я избежал ещё несколькими годами раньше. С Джесси мы были не менее близки, хотя дело и не дошло до брака. Но если бы не её болезнь во время беременности, если бы не вынужденный аборт, мы бы, скорее всего, были бы сейчас женаты и растили бы какого-нибудь мальчишку или девчонку.
Моя рука тем временем устроилась на коленке у Одри, непроизвольно её поглаживая.
Некоторое время мы молчали. Затем Одри решила поинтересоваться:
- Как на «As It Lays»?
- Странно, - ответил я.
- Что же?
- Вопросы были странные.
- Да брось, что же особенно странного может быть в уточнении семейного положения, свежих записей и дат турне.
Очевидным было то, что да, Одри оказалась права. Речь шла об выяснении семейного положения. Отчасти. В смысле, я вскользь упомянул в какой-то момент «моя девушка». О свежих записях речь также велась, но в данный момент было всё же рано толковать именно о новом альбоме, что уж тут до турне. Кстати, для меня вообще было странным приглашение на «As It Lays» именно сейчас.
Что же касалось странных вопросов, то тут я имел в виду проявившейся интерес к тому, в каком же магазине я чаще всего бываю (чую, что пора менять место покупок), что считаю наибольшей несправедливостью (на что я, конечно же, иронично брякнул о том, что слово «она», длиннее слова «он», и после ещё втянул в это политику) и также о том, кто был последним, с кем я познакомился. Так как это была Ана, то я лаконично ответил: «Моя горничная». Дебильно улыбнувшись, Алекс счёл нужным уточнить:
- Горничная? Поподробнее-ка.
- Ну, ты знаешь, я имею в виду горничную в том смысле, как и полагается. Содержащая дом. – Я подозрительно расценил тон ведущего, поэтому почти чувствовал потребность оправдаться. – Именно дом, и ничего другого.
- Ха, - Алекс усмехнуся. – Так, ладно, я не об этом.
- Довольно удобно, несмотря на то, что она не слишком-то многое умеет, так как это первое её место работы.
Чёрт подери, и это тоже звучало двусмысленно. О да, Ана-то умеет. Прекрасно умеет вместо того, чтобы готовить, убирать, гладить, стирать, пылесосить, вытирать пыль и всё подобное обливать мою любимую горячим чаем и опускать мои руки на свои бисеринки. Если, конечно, это не была моя инициатива. Я имел слишком смутные воспоминания, чтобы отчётливо знать.
Хотя нет, в этом сомнений быть не должно быть. Без её участия я по-любому ни за что не был бы возбуждён ею ни в каких условиях.
На этом слова, касающиеся Аны, были окончены.
10
Я начинал дремать, и мне казалось, что я проваливаюсь в космическую бездну. Одри трогательно посапывала рядом со мной, положив голову на моё плечо, и обвив руками. Её рот был приоткрыт, а лицо по-детски безмятежно.
Не желая тревожить сон моей любимой, я приглушил желание покинуть кино из-за показываемого бреда. Он бездействия я никак не мог прекратить зевать, и зевать, и зевать.
Вскоре, однако, выпитая кола вкупе с довольно интересным движением Одриной ножки дали о себе знать, и, кое-как осторожно и трепетно уложив голову Одри со своего плеча на кресло, я зашагал к туалету.
Это место – небольшое с помешенными туда, в свою очередь помещениями с дверцами, на поверхности которых изображались одинаковые человечки (только один в платье, другой – нет), было будто сгустком света. Я невольно сощурил глаза, отвыкшие от яркого света.
Какая-то дамочка прошмыгнула мимо, быстро, словно тень. Отправившись в мужской туалет, отлив и помыв руки, я вышел в это «предисловие» к уборным, и снова застал её там. Оказалось, это была Ана.
Она стояла, отперевшись одной ногой о стену, и неотрывно пялилась на меня.
- Привет, - я не нашёл ничего другого сказать.
- Привет, - проговорила она тихо и с хрипотцой. – Хочешь?
Я сначала было подумал, что она, как обычно, предлагает своё тело, и чуть было не разразился гневной тирадой по поводу её очередных домогательств, но это оказалась всего лишь долька шоколада в её руке.
- Спасибо, - поблагодарил я, взял дольку, и съел. Кофейный шоколад, или что-то подобное, с кусочками печенья.
Она, тяжело дыша, плотоядно и пристально смотрела мне в рот, что немало меня смутило.
Её лицо было невероятно грязным и заплаканным, по лицу была размазана косметика, словно это была морда панды, глаза, нос и губы набухли и покраснели. Очевидно, что она только что плакала.
- Чего ты ждёшь и почему снова ревёшь? – без предисловий начал я.
- Жду тебя, - тихо ответила она, – чтобы вместе пойти в зал. Я опоздала к сеансу.
- Кино скоро закончится.
- Жалко, - казалось, ей сложно говорить.
- У тебя болит горло? – решил уточнить я.
- Да, с чего бы это, да? – она неестественно усмехнулась, причём так, что вот-вот заплачет.
Я решил не затрагивать эту тему.
Закусив губу и опустив взгляд, Ана вцепилась в гладкую плиточную стенку. Не желая видеть продолжения этой неизвестного происхождения драматической сцены, я направился в зал.
Неожиданно её цепкие пальцы вцепились в мои. Её руки была горячей, противно-тёплой и мокрой, так что я вырвал свою руку, еле заметно поморщившись.
- Прошу, не уходи.
- О, конечно, всегда мечтал зависать с асексуальной депрессивной фанаткой в сортире, - съязвил я.
- Нет, всё не так, - неопределённо проговорила Ана. Её глаза были широко распахнуты. Я решил, что вероятно, она под кайфом. Наверно, это было немного кетамина, судя по тому, как она шаталась и грозила рухнуть. – При, умоляю… Мне страшно, побудь со мной чуть-чуть…
Она повисла на моей руке, словно пиявка.
- Меня ждёт Одри, - было нетрудно высвободиться из её слабого захвата. - Ты бы, что ли, привела бы себя в порядок.
- Я в порядке! – раздражённо воскликнула она. – В полном порядке, я хорошо себя чувствую, ничего страшного не происходит!
- Да нет же, посмотри в зеркало, это действительно страшно, твоё лицо, как палитра, - настаивал я.
- Ах да, - спохватилась она уже более спокойным тоном. – Сейчас всё поправлю.
Она последовала в дамскую комнату, я последовал в зал.
Голова Одри аккуратно водрузилась на свою прежнюю позицию, на моё плечо. Я было расслабился, когда в темноте образовался неловко движущийся силуэт. Шизанутый фонтан слёз по имени Ана медленно шёл наверх, видимо, всматриваясь в темноту в поисках меня. На середине ковра она остановилась, недолго постояла, и пошла дальше.
Одри пошевелилась, видимо, осознавая спросонья, что и как.
- Приам, может, пойдём отсюда? – предложила Одри. – Я уснула уже от этого дерьмища.
- Я только за, просто не хотел тебя будить, - сообщил я любимой. – Ты так сладко спала.
Одри не менее сладко и счастливо засмеялась.
- Какой же ты милый, - проворковала она.
- Рад стараться, - весело проговорил я, и тут же ощутил быстрое, целомудренное и восхитительное горячее касание губ любимой на щеке. И готов был хихикать, прямо как какой-то малолетний влюблённый мальчишка.
- Я тоже тогда с вами домой, - неожиданно раздался трескучий, словно расколотый лёд, шёпот стоящей рядом Аны. Одри вздрогнула от неожиданности.
- Ана! – воскликнула Одри, приятно удивлённая встречей. – Давно здесь?
- Здравствуйте. Не очень, - выдержав паузу, ответила Ана.
Тем временем мы с Одри спешно шелестели, собирая в кучу свои вещи, стаканчики от попкорна и пустую бутылку колы. Затем поднялись со своих мест и уже втроём поспешили на выход, словно мотыльки, летящие на свет.
- Уф, - заразительно улыбаясь, выдохнула Одри. Её карие глаза щурились от света, отвыкнув от него. – И знать не хочу, чем эта муть кончается.
Я шёл между Одри, возможно, что-то начавшей подозревать, судя по пролитому чаю и Аной, стабильно сохраняющей выражение плаксивости. Между Сциллой и Харибдой.
- Это не муть! – запальчиво воскликнула Ана, поморщившись от недовольства и боли – видимо, горло.
- Муть, - возразил я. – ***ня редкостная. И хоть бы что-то поражающее, так нет, я вообще спал.
- С другой стороны, - вставила Ана. – Никакого сюжета. Какие-то бездарности это снимали, Натянуто, глупо, бессмысленно, пусто.
- Ты же пришла только к концу, - заметила Одри.
- Я читала в Википедии содержание, - пробубнила Ана.
Вот это поворот. Обесценивание кинематографа. Я не удержался и закатил глаза.
- У тебя странные вкусы, - заметил я. – Зависящие от моих.
- Потому что ваши вкусы идеальны, - просто ответила Ана.
- Ана, тебе какие фильмы нравятся? – поинтересовалась Одри.
- Многие, - ответила Ана. – Нравится сюрреализм, но если исключить, конечно, «Помешанных». – Она усмехнулась. – Нравятся мелодрамы, потому что так мило воображать себя на месте героинь. – Она подняла голову, устремив взгляд куда-то вперёд. – Нравится мечтать об отношениях с человеком, которого люблю.
О нет, её понесло.
- Так ты влюблена? – любопытство Одри доброжелательно оживилось.
Что может быть лучше, чем беседовать о любви в компании любимой женщины и безответно влюбленного глупого создания?
- Да, - Ана впервые за несколько минут улыбнулась, опустив взгляд и, чего и следовало ожидать, переместив его на меня, прожигая пронзительными зелёными глазами.
- В кого же, если не секрет? – улыбаясь, не унималась Одри.
Не надо, Одри. Ты совершаешь ошибку. Нет. Нет! Сейчас эта сучка может ответить, каким-либо образом разбив наше счастье. Нет, нет, я чувствовал, что вспотели мои ладони…
- О, в самого лучшего мужчину на свете, - улыбнулась ещё шире Ана, уже прокалывая меня взглядом. Сейчас скажет.
- Хм, но самый лучший мужчина свете – это мой При, - шутливо заметила моя любимая, повернувшись и посмотрев мне в глаза.
- Вы его не знаете, - быстро проговорила Ана, что могло бы вызвать подозрения и навести на мысль, что как раз-таки меня Одри каким-то образом не знает, меня, а не таинственного мистера X.
К моему счастью, Одри осталась удовлетворена таким ответом, связывая это всё с обыкновенным смущением влюблённой девушки.
- Ну, расскажи тогда про него, - и снова она не унималась. Сплетницы.
- Я без ума от него, - восхищённо затараторила Ана. – Без ума! Я люблю его давно-давно, ещё с тех пор, как мне было тринадцать…
- Ого! – Одри удивлённо подняла брови.
Возраст как возраст, чтобы начать фанатеть от какой-либо рок-группы, фапая на её фронтмена. Ничего особенно удивительного, и не до неимоверия поражающие долготой фанатские чувства.
- Да. – улыбнувшись. Ана опустила глаза, и тут же вся как-то даже осунулась, помрачнела: - Только он меня не любит.
- Ты уверена? – не сдавалась Одри.
- Уверена. – тихо проныла Ана. – Это ужасно, но уж за тринадцать лет как-никак привыкнешь. – Явно, что она строила из себя жертву, заметил я. Удерживаясь от чего-нибудь язвительного. – Он любит другую.
- Это ужасно, – сочувственно произнесла Одри, и не подозревая что от её смерти Ане было бы больше радости, чем от сочувствия. – Но не расстраивайся, всё ещё может измениться. И я очень надеюсь, что вы с твоим любимым станете парой.
На этом месте я всё же фыркнул, что привело к подозрительному, косому и непонимающему беглому взгляду Одри. А также к её вопросу:
- Приам, тебя что смешит?
- Ничего, я пыль вдохнул, - ляпнул я.
Ну правда для этого я должен был дождаться гигантского ветра, а то и урагана, будучи желательно на пляже, лёжа на песке, ну или уменьшившись до размеров кота, но не суть.
- О, я тоже очень на это надеюсь, - несколько ядовито улыбнулась Ана. Я начал осознавать, что эта хитрая сучка что-то задумала.
- Мужчин иногда сложно понять, - философски-доверительно нала Одри. Правильно-правильно, мне будет очень интересно и полезно послушать об их «женских штучках», да-да.
– Может быть, тот, о ком ты говоришь, встречается с другой женщиной не на основе любви.
- В смысле? – фальшивая невинность пропитывает вытаращенные глаза упоротой рыбы.
- На основе, например, секса. – А теперь, по законам разговоров дочерей и матерей.… Но мои предсказания всё же не сбылись. – Есть вариант, что он может просто не решаться сказать тебе о своих чувствах.
(Есть вариант, что он не желает тебя увольнять).
- Будучи с другой? – недоверчиво произнесла Ана, покосившись на меня с надеждой.
- С другой в качестве выхода, побега от проблем, понимаешь?
Ана кивнула, и я подумал, судя по её гордой и довольной физиономии, она вот-вот покажет Одри сотню зыков или факов, да ещё и заладит, скача вокруг, как обезьяна или шаман: «Ты выход, ты побег от проблем! При любит меня, а не тебя! Так что сочувствуй, сколько влезет – теперь мне всё ясно!». И всё в таком духе.
- Понимаю, - кивнула Ана с видом полнейшего озарения.
- Застенчивых мужчин гораздо больше, чем кажется, - назидательно продолжала Одри со знанием дела.
Со знанием дела? Хм-хм, откуда бы?..
- Как считаешь? Может, стоит только его подтолкнуть? – предложила она Ане.
- Как бы хуже не стало, – многозначительно пробормотал я.
- Да ну, о чём ты! – отмахнулась Одри. – Попробуй сама проявлять инициативу.
- Но я проявляю, - возразила Ана.
То, что она проявляет, уж явно что-то большее, чем инициатива.
- Тогда решись на что-нибудь… эдакое, - с блеском в глазах продолжала лекцию «Как отбить у меня мужчину» Одри. – Удиви его. – (Я снова фыркнул). – Какой-нибудь сюрприз, подарок, странный, неожиданный поступок.… Ну, я не знаю. При, что бы тебя удивило?
Я судорожно пытался сообразить, каковы рамки допустимого поведения Аны, дабы они не затронули наши с Одри отношения. И ничего не шло в голову.
- Не знаю, - неохотно отозвался я. – То, на что человек не способен, но всё же сделал.
- Важную роль также играет атмосфера, - заявила Одри. – Большая вероятность, что наедине, в каком-нибудь романтичном месте, там, при свечах, в темноте, на крыше или где-то ещё, твой любимый, скажем так, раскроется.
- Буду знать, - искренне улыбнулась Ана.
- И если потребуется помощь или совет, всегда обращайся, - Одри тоже лучезарно улыбнулась.
Было немного странно слышать весь этот разговор, и знать, что он обо мне.
- Скорее тебе нужна помощь, а не мне, - несколько язвительно и едко завила Ана.
- О чём ты? – удивилась Одри.
Я тоже искренне недоумевал. Ведь у нас с Одри совершенно идеальные отношения, практически без ссор, недомолвок, ревности, обмана и измен.
Однако дальнейшее подвергло меня одновременно в ступор, смущение и гнев.
- Мне жаль тебя, - проговорила Ана. По моей спине пробежал холодок, и я уже заранее ненавидел эту наглую, коварно ухмыляющуюся стерву. – Больно, наверно, когда твой любимый домогается собственную горничную.
11
Если бы я каким-то образом узнал бы, что Одри изменяет мне, то я простил бы её. После некоторых мыслей, но всё же простил бы. И мысли эти состояли бы в том, что с некоторыми оговорками измену можно не считать изменой. Разве могло бы быть что-то общее между холодным, механическим сексом с кем бы то ни было и тем, как мы с Одри взаимно окунаем наши воспламенённые тела, сливаясь помимо всего прочего и ощущениями, мыслями, если хотите?.. Именно потому то, что между нами происходит, полностью заслуживает гордо называться «близость». Измена же могла совершиться из-за желания перемен, разнообразия, потребности ощутить разницу, в состоянии аффекта, да мало ли что?
Однако факт состоял в том, что Одри-то и не изменяла. И я, вопреки некоторым могущим возникнуть консервативным мнениям, тоже не изменял, так как главной причины конфликта – полового акта между мной и Аной – не случилось.
Но, конечно же, слово «домогается» обычно понимают как можно глубже и пессимистичнее.
- Что ты несёшь?! – воскликнул я.
Ана, ещё недавно победоносно и мстительно ухмылявшаяся, вся как-то сжалась, побледнела, и её губы задрожали.
- Давай, отрицай теперь! – истерично взвизгнула она.
Затем развернулась и убежала, громко цокая шпильками и хлюпая носом.
Меньше всего мне хотелось бросаться, догонять её, объяснять всё… Ведь может так статься, что с ней приключиться что-нибудь неприятное, так зачем же этому мешать?
Всю дорогу до дома мы с Одри не обмолвились ни словом. Правда, не совсем так; я пытался завязать разговор, выудить из неё хоть слово.
- Милая, я понятия не имею о чём эта полоумная!
На что мне ответом послужили плотно сжатые губы, нахмуренные брови и гнетущее, напряжённое молчание.
- И вовсе я её не домогался.
Что ж, Одри было свойственно молчать, когда она обижена, нежели скандалить или что-то в этом духе.
- И вообще, меня удивляет, что ты веришь этой дряни больше, чем мне!
Одри и на это ничего не ответила. Я решил, что в данном случае следует просто переждать.
Мы с Одри ввалились ко мне домой. Это было довольно-таки странно, ведь, несмотря на случившееся, планы на вечер были в силе. Это немало радовало меня, так как создавалось впечатление, что Одри лишь сохраняет видимость обиженной, в глубине души не придавая этому значения и простив меня (было бы за что!), ожидая при этом от меня чего-то особенного или же извинений.
- Позволь мне всё объяснить, - начал я, включая свет. Одри тем временем устало и томно стаскивала в прихожей туфли.
- Ну, попробуй, - Одри прошла в гостиную и приземлилась на тумбочку, предварительно, видимо назло мне, смахнув всё, что там находилось, и положив ногу на ногу.
Я законопослушно приземлился на диван. Видимо, предстоит долгое объяснение.
Как бы то ни было, некоторое время я молча подбирал слова, так что единственным, что нарушало тишину, был дождь, молотивший по подоконнику.
- Между мной и Аной ничего не было, и быть не может, - уверенно заявил я, не зная, что ещё к этому можно прибавить.
- Но Ана утверждала обратное, - возразила Одри.
- И что?
- Не без оснований же… - по лицу Одри легла тень, и создалось впечатление, что она сама себя убеждает в моей измене.
- Как раз таки без оснований, - возразил я. – Неужели не очевидно, что тупо соврала, чтобы нас рассорить?!
- Но зачем ей это надо?! – недоверчиво воскликнула моя наивная любимая. – По-моему, она очень приятный и милый человек, понимающий и…
- Да брось! – я подавил нервный смешок. – Эта лицемерка намного хуже, чем может казаться, так что всё это одно притворство…
- Откуда у тебя о ней такие широкие познания?! – тут уже я почувствовал нотки ревности в голосе Одри.
- Откуда же и у тебя, - невозмутимо произнёс я. – Мы и недели с ней незнакомы, но эта девица уже завладела твоим расположением. Вы уже лучшие подруги, не так ли?
- Наверно, но не в этом дело, - отмахнулась Одри. – Такое ощущение, что ты поливаешь её грязью, будто она тебе что-то сделала. Даже обращаешься с Аной как-то… свысока, вот!
- Нет, я бы сказал, уважительно! Когда, по-твоему, я обращался с ней свысока?!
- Ну, это просто улавливается…
- Примеры? – меня начинали бесить эти разборки моего к Ане отношения. Вот что, называется, опровергнул домогательства.
- Ну… - Одри замялась, и я даже ощутил торжество.
В глубине души я понимал, что хоть один-то пример она может привести – то, что я не помешал Ане выставить себя посмешищем перед Сэнди, Оби и Тадом. Но, видимо, на это у Одри особые, снисходительно-дружеские взгляды.
- Видишь, значит, уважительно отношусь к Ане, - заключил я. – И, между прочим, напрасно, так как эта стерва того не заслуживает.
- Приам, да что ты на неё взъелся?! Что она тебе сделала?! – вспылила Одри.
- Она делает всё, для того, чтобы мы расстались!
- Что же например? И для чего ей это?
- Хотя бы то, что Ана пролила на тебя чай… Правда, он уже остыл, но это лишь стечение обстоятельств…
- У тебя паранойя, - саркастично усмехнулась Одри. – Это простая случайность, просто Ана неловко повернулась, чай и разлился.
- Тебя послушать, так она святая. Что касается сегодняшнего, то зачем, по-твоему, Ана утверждала, что я её домогался? – я наконец перевёл разговор в нужное русло, которое и предполагалось изначально.
- Просто чтобы я знала, - спокойно заявила Одри.
- Да нет же! – я бесконечно удивлялся наивности Одри. – Опять же, чтобы мы поругались! Между мной и Аной ничего не возможно…
- Это ещё почему? – вопрос Одри был как снег на голову.
- Потому что она – не ты, - лаконично ответил я, надеясь, что на этом будет покончено.
- Вот только не надо врать, - горько усмехнулась Одри. – Можно подумать, у всех есть инстинкты, а у тебя нет.
- О чём ты? – я притворился, что не понимаю.
- Не притворяйся, что не понимаешь, - Одри читала меня, как раскрытую книгу. – Гормоны и всё такое.
- Но Ана же… эм… - я замялся, замысловатыми движениями обозначая её сходство со спичкой.
- Что ж, ясно, - усмехнулась Одри. – И что нам теперь делать?
- Мне казалось это очевидным, - я подошёл к Одри, приобнимая её за талию и надеясь завладеть её полуоткрытыми в тот момент губами.
- Я о Ане, но твой вариант мне нравится больше, - прошептала моя любимая, широко раскрытыми глазами пронзая всё моё существо.
Взяв на руки Одри, я посчитал нужным отнести её в постель. Руки моей любимой тут же обвили мою шеи и Одри хихикнула:
- Гормоны?
- Любовь.
- Это чудесно, - очутившись на кровати, Одри поспешила расстёгивать пуговицы моей рубашки, и, устроившись рядом, я заметил, что её руки трогательно дрожат.
- Чудесно, чудесно… - в каком-то исступлении повторял я.
- Не болтай, - произнесла Одри, и её губы очутились совсем близко.
Некоторое время секунды словно замедлились и текли как мёд или словно песок через сжатые пальцы. Казалось, что единственное, что я ощущал – это кожа Одри, её аромат, её гладкая нежность аккурат возле моего лица и щекотное тепло её частого дыхания. Эта сладкая пытка взорвалась фейверком эмоций, когда, приоткрывшись, наши губы отдались и завладели друг другом. Эта была попытка пресытится близостью друг друга; попытка опьяняющая, глубокая, сладостная, но и недостаточная. Поцелуй становился всё требовательней и неистовее как с моей стороны, так и со стороны Одри, ведь разве могли языки быть ещё пламеннее и ближе, разве могли наши губы соприкасаться теснее и давать ещё менее возможности дышать ровно?
Да и зачем вообще дышать ровно?..
Не в силах оторваться друг от друга, мы спешили сбросить с себя одежду, которая вдруг стала нестерпимо удушающей, жаркой, мешающей и ненужной. Одри возилась с моей ширинкой, в то время как я вынужден был прервать поцелуй только лишь для того, чтобы сказать:
- Твоя очередь.
Одри, чей разум был затуманен любовью, словно экстази, не сразу поняла. Затем всё же она повернулась, позволив мне расстегнуть молнию на её платье.
Вдохнув волнующий волшебных запах её волос и тем самым вызвав очаровательную улыбку, я взял молнию, отметив про себя, что и мои руки трясутся, и потянул вниз.
О, как же безумно я любил шёлковую гладкость её кожи, отдающей чем-то цветочным! Чего бы я только не отдал, чтобы в любое время припадать губами к ней, плечам, лопаткам, к любой частицы моего святого помешательства!..
Перед моим взором показался бюстгальтер, посредством моих рук снятый с пылающей груди моей любимой и отброшенный. Её соски моментально напряглись под моими руками: Одри, счастливо похихикивая, опрокинулась на спину, извиваясь и выгибаясь от возбуждения, и снов прильнул к её губам, словно путник в пустыне к источнику воды. К источнику моей жизни.
Одри притянула меня, обвив руками, желая продолжения, точнее, бесконечности. Её частое дыхание было щекотно и соблазнительно, и я подумал, что задохнусь либо от восторга, либо от изнеможения.
Наконец мы избавились от одежды.
Чего бы стоили эти «на все века» хвастливые о том, как хорошо свернуться под одеялом, либо пледом (каждому своё) с книжечкой, бутылочкой, питомцем, вязаной махрушкой (и снова нужное подчеркнуть), ну, знаете, «а за окном дождь», если бы сравнить их с близостью с Одри? И «с Одри», и «к Одри», если вы, конечно, понимаете, о чём я.
Я нескончаемо осыпал поцелуями мою любимую, куда ни попадя – она же отвечала, с откидываемой мне сполна страстью.
- О... Детка… Как ты это делаешь?.. – провзхдыхал, иначе не скажешь, я, в то время, как Одри неожиданно принялась посасывать мою мочку уха.
- Делаю что? – прошелестело горячее вибрирующее дыхании моей милой. – Что?...
Понимала ли она, как в ту минуту приближала меня к помешательству?..
Я склонился над Одри, закинувшей словно бы с вызовом свою очаровательную головку; её смоляные волосы распустились по подушке, карие глаза озорно блестели, пусть и были подёрнуты желанием, она кусала губу – нет, не по глупой не привычке многих шлюх и подобных им, делающих это дабы привлечь ряды пенисов в свою сторону, и не потому, чтобы казаться очаровательной, нет, она делала это так естественно, не задумываясь, просто потому, что будь в ней хоть одна обманчивая, фальшивая черта, это была бы не Одри - она была бы не идеальна.
Она нежно и сладко застонала, чувствуя мои поцелуи, рассыпавшиеся по её руке. Её ножки, кажется, согнулись в коленях; одной рукой Одри приблизила меня настойчиво и властно, но и с какой-то застенчивой нежностью. Её веки были прикрыты, щёки искрились румянцем. Нас связывало всё – эта кровать, на которой мир не раз менялся до неузнаваемости и дрожи, на которой наши отношения достигал апогея близости – однако близости физической, наши переплетённые пальцы (как же я любил, когда мы держались за руки так крепко, как же я любил изящные пальчики моей родной!..), ножки Одри, скрещённые за мной в позе расхлябанного напряжения, и поцелуй, вспыхивающий между нами, словно вспышка, взрыв, молния, бомба или фейверк. Мы словно боролись с чем-то, норовящем проскользнуть между нами, словно захватывали с жадностью губы друга друга, хотя и прекрасно знали, что нуждаемся друг в друге, как в чём-то насущном, как в воздухе. Миллиарды будоражащих покалываний пробежали по моему тело, оккупируя и рассудок, когда любимая, подавшись вперёд, прижалась ко мне бёдрами – я практически находился над ней.
Оторвавшись от Одри, я застонал, чувствуя, что могу кончить вот-вот, хотите верьте, хотите нет. Моя детка, мо милая, милая Одри сделала движение – одно из таких, что врезаются в память, словно шрам – как-то нежно, даже, что ли, по-матерински провела по моим губам, кажется, борясь с желанием что-то сказать.
Я держал её плечи, испытывая чувство, сродни благоговению, лакал, чувствуя отзывчивость и экстаз, в котором мы с упоением купались, словно дети в одной ванночке. Я обожал тот момент, я обожал Одри, я обожал её ножки, закинутые и призывно-дразняще расходящиеся коленки.
И вот я уже вошел в неё, такую податливо-пленящую и очаровательно втянувшую воздух, запрокинув голову. Её пальцы неуловимо выскользнули из моих, потерявших пристанище, и в следующую секунду моя любимая потихоньку впивалась мне в спину, вычерчивая полоски своей эйфории. Отчасти увлекаемый ею, я подался вперёд, и снова, и снова… Всё образовывало тесный, приятный своей близостью круг – наши расходящиеся и стремящиеся навстречу бёдра, эротичное неистовство её ноготков, нарастающие стоны, словно раскаты приближающегося грома, срывающиеся с наших губ. Только Одри могла пахнуть тепло, только Одри стонать обжигающе, и только Одри с такой застенчивостью, что ли, царапаться.
- Да, о да… как… Как же хорошо!.. – мне казалось, что слова, выпархивающие с её приоткрытых губ, словно стая птиц, мои собственные – кажется, я вторил. – Милый, о… Да, ещё… Ещё…
- Ещё?.. Моя девочка хочет ещё?.. – Одри была, видимо, близка к оргазму.
- Да… Твоя девочка… О… При! Да, да!.. – Я нежно гладил её бёдра слегка, слегка при этом сводя её ножки, и изрядно прибавляя в темпе фрикций. Одри жадно хватала воздух, я тоже, и все мои чувства, всё осязание с его нервными окончаниями будто бы распределились между спиной и между ног. Я был своим же осязанием.
- Ах! – Одри полувздохнула-полувскрикнула.
- Одри… Детка, ты прекрасна… - туманно бормотал я. – Одри… Одри, милая…
Я готов был продлевать этот сладкий плен, равно как и сладкое высвобождение. С обессиленным наслаждением руки моей любимой опустились. Её головка теперь металась по кровати, губы теперь шептали:
- Да… При… Как хорошо, да…
Да что же?.. Что же может быть хорошо?.. Ничего не может быть хорошо, как могла быть прекрасна Одри, моя милая, моя родная, любимая, моя святая!.. Всё же другой – не реальность, бессмыслица, если она была моим единственным миром, входить в который было так опьяняюще и сладостно!..
Я готов был кончить, чувствуя что-то вроде головокружения – действительно, опьяняюще.
Звонок вспорол обстановку.
12
Мы одновременно выругались.
- Подождут, - решил я.
Звонок переливчато повторился.
- Вдруг срочно, - ответила Одри.
Я кончил.
Исступлённо и будто в замедленной съёмке вышёл из Одри, начиная приходить в себя и чувствуя, как эйфория сменяется нарастающим раздражением. Ну, кто так поздно?!
На негнущихся ватных ногах я поплёлся открывать, захватив с собой также ключ и полотенце, которое в скором времени обернул вокруг достоинства.
Через глазок не было видно ничего, то есть, разумеется, никого, однако звонок нарастал, и моё грёбаное любопытство – тоже.
Открыв, я увидел Ану, старательно избегающую быть увиденной в глазок, и от этого карикатурно походившую на такую детскую лазилку, знаете, как закрученная спираль вокруг недвусмысленного шеста.
- Ты бы не открыл, если б видел меня, - тут же выпалила она, словно отрепетировав этот раскаивающийся тон, с интересом и нарастающим восторгом буравя меня глазищами, обнаружив отсутствие как таковой одежды.
Я попытался захлопнуть дверь, но она, вопреки своей обычной заторможенности, просунула туда ногу. Как ни дави – бесполезные усилия, ибо ботинок есть далеко не балеток (и как она ходит в них с такими ногами?..).
- Сделай одолжение, проваливай, - попросил я.
Она молчала, и только глупо улыбалась, улыбкой, нахально и похотливо говорящей: «М-м-м, как вовремя я зашла!..»
- Чёрт, как же я тебя хочу… - покачиваясь и часто дыша промычала она. Так и знал, что без этого не обойдётся.
Она медленно, как завороженная протянула руку, кажется, к полотенцу.
Оставив её в глупом положении непонятой девушки, то есть задумчиво отступив на пару шагов, и с нескрываемым удовольствием наблюдая её удивление, я поинтересовался:
- И зачем ты?
- О… Милый, я сейчас забуду, зачем я… - нараспев пролепетала она. Готов поклясться, она готова была приписать мою начинавшую гаснуть эрекцию на счёт своих заслуг. А потом втюривать, как прекрасно обоюдное желание, что она и поверить не могла (хотя и рассчитывала), что я, якобы, захочу её, и бла-бла-бла. Ограниченное создание.
- Ну, соберись, - почему-то усмехнулся я. – Дыши нормально. И осознай, что глаза у меня всё-таки на лице.
Её лицо, как и, бьюсь об заклад, промежность в тот момент, было влажным, только, конечно же, от слёз. Я подозревал, что это одна из её «уловок», то есть наигранная беззащитность, направленная на меня.
- Да, конечно, - вяло промямлила она, вялая как тесто (хотя к её худобе это сравнение не особо подходит). – Разумеется.
- Так что же тебе всё-таки надо?
Она наконец отдышалась, как будто бы после долгой пробежки. Можно подумать!
- Деньги, - в меня упёрся взгляд её зелёных глаз - покрасневших, опухших, но всё же казавшихся огромными. Что-то было не так, но я не мог толком понять, что. – Я, конечно, понимаю, что не вовремя, что отвлекла тебя от душа или ванной…
- От Одри, - не удержавшись, вставил я.
Это обстоятельство её ни сколько не покоробило, не смутило, а даже несколько обрадовало, если можно так выразиться, так как её вид говорил: «Всё хуже некуда».
- Ну да, разумеется, - прошелестела Ана скорее себе под нос, чем мне под уши – этакая мисс Расстроенная-Одиночка-Жертва-Ревности. – Я-то думала, что ты мылся, хотя всегда так вкусно пахнешь… - Ну и подлиза во всех смыслах этого слова! - Ещё раз неимоверно извиняюсь… - (остатки искренности испарились вовсе), - но дело действительно срочное и важное.
- Нельзя ли побыстрее? – нетерпеливо поторопил я её. – Что за дело?
- Мне очень нужна 1400, - выпалила она, приукрашивая тревожность во взгляде мольбой.
Я снова подумал, что что-то здесь не так. Одно уже то обстоятельство, что деньги ей припёрли срочно и посередине ночи… А впрочем, мало ли что. Но в самом Альбинином поведении было что-то неестественное, будто бы она просила в долг не по своей воле – знаю, бред ещё тот, но выглядело это действительно так, например, по тому, с каким нежеланием она хотя бы говорила, и какой взволнованной казалась.
- Для чего? – совершенно очевидный вопрос.
- Неважно, правда, неважно, - она прикусила губу, с отчаяньем уставившись в – не поверите! – в пол.
- Нет, в долг-то я могу тебе дать, - видимо, по инстинкту самодостоинства добавил я. – Не космическая сумма, но всё же и не символическая.
- Я верну… - вяло вставила она.
- Это-то так, но для чего тебе эти деньги?
Она, в своём обыкновении, могла обернуть этот вопрос, заданный из любопытства, в проявление заботы. И совершенно свойственно ей было причислить мне мысли: «А не собирается Ана сделать глупость?», «А не требуют ли у неё, бедняжки, эти деньги вымогатели?» и всё такое. Как бы то ни было, я понял по её неизменившемуся состоянию, что ничего такого она придумывала и не воображала, а беспокоилась под гнётом лишь одного, неведомого мне вопроса.
- О, это неинтересно, совершенно неважно, - Ана нетерпелив и взволнованно махнула рукой.
- Мне просто интересно, - заверил я её. – Для чего так срочно могут потребоваться 1400 баксов? Срочная мебель, или, может, какая вип-тусовка? Или… там… не знаю… Распродажа дорогущих вещей? Аукцион?
Она упрямо молчала и плакала – то ли искренне, то ли нет.
- Если это афёра, то я не сдам, - добавил я. – Очень нужно! Ну же, просто скажи, потому что это всё подозрительно…
- Пожалуйста! – воскликнула вдруг она истерически. – Прошу тебя! – Ана перешла на шёпот, будто бы ей было сложно говорить. – Умоляю! При, пожалуйста, пожалуйста, мне очень нужны эти деньги! Не важно для чего! Они мне нужны не срочно, но… - она запнулась, как бы обдумывая. – Нужны! Очень! Я, конечно, понимаю, что поступила как абсолютная мразь, когда ещё ляпнула, не подумав… Но пойми, я не хотела, для меня твоё счастье с кем бы то ни было, с Одри, к примеру, гораздо важнее собственного… Так что прости меня, мне очень жаль. Прости, пожалуйста, если можешь! Я ужасно страдаю из-за сказанного, меня невероятно мучает совесть, так что если скажешь, что не сердишься, то я, наверно, стану самой счастливой на свете… Я вовсе не хотела бы, чтобы вы с Одри поссорились, ведь это твой выбор, чего бы я не чувствовала, - (это, очевидно, было враньё).
- Это уже не важно, мы с Одри уже помирились.
- Ах да, - фальшиво произнесла она. – Конечно же. Я рада за вас, правда рада!
- Неужели? – её рёв говорил обратное.
- Просто я не могу радоваться по-настоящему. Ну, ведь у всех бывают сложные периоды в жизни, это естественно…
Да что она темнит?!
- Я прошу так срочно, - продолжала Ана с нарастающей решимостью, - потому, что на следующий же день смогу передумать. Или даже сегодня. Но сейчас я нахожу это решение разумным, я так и думала раньше, сделать это, если… - Она совсем запуталась в своих туманных обозначениях тайн. – Сейчас я здраво соображаю, и не вижу другого выхода… - Её глаза лихорадочно блестели, на губах играла странная улыбка, и вообще она походила на спятившую. – Я просто не хочу, чтобы всё кончилось плохо, вот и могу вовремя остановиться… А так выйдет, что деньги уже у меня, и передумать я не имею права, не имею права усугубить всё…
- То есть? – раздражённо перебил я её. Видимо, она добивалась интереса с моей стороны. Что ж, добивалась, и получила.
- Неважно, неважно!.. Главное то, что я поступлю благоразумно… Мне необходимо… Жизненно необходимо!..
- Да я понял-понял.
Не желая больше ломать эту комедию, до комичности походившую, впрочем, а трагедию, я выудил из кармана куртки кошелёк, протянул ей 400 долларов, добавив к этому 1000 с тумбочки.
- О… - поступила новая партия рыданий и задыханий. – При… Любимый… так благодарна! Благодарна за деньги, за прощение – за всё! Это просто словами не выразить! – Поведения сумасшедшей сменилось поведением ширнутой. – Душенька, - (ох уж эти её словечки!..) – как же я рада!.. Ты, практически, спас мне жизнь…
Кажется, зря.
- Ладно, ладно… - было немного неловко.
- Спасибо, спасибо, спасибо! – она обняла меня, и мне даже не пришлось её отстранять, так как воспоминание о Одри само отстранило её. – Я отдам как можно скорее!
Она задыхалась, будто захлёбываясь в восторге.
И тут внезапно по какой-то причине мне стало её жаль. Я не мог объяснить этот внезапны порыв ни её взбудораженным состоянием, ни слезами, ни счастьем, которое произвели на неё деньги. Но всё, что я чувствовал в тот момент – это необъяснимая, горькая и жгучая жалость к этой почти незнакомой мне девушке и с её расплывчатой проблемой.
Движение позади. Это была одевшаяся Одри, интересующаяся, кому это припёр визит.
- Ана! – воскликнула Одри. – Какой сюрприз!
- Здравствуйте, - нейтрально поздоровалась Ана.
- Всё в порядке? – спросила Одри с какой-то тревогой.
- В смысле? – не понял я. Вероятно, любимая услышала интонации этой ****утой.
- Ты как-то неважно выглядишь, - она, оказывается, обращалась к Ане.
Посмотрев на Ану повнимательней, я убедился в правоте Одри – та часто-часто дышала, пошатывалась и отливала бледностью, даже сквозь пудру. Разумеется, неважно, к тому же неважно маскируя возбуждение. Учитывая то, что на мне одно полотенце.
- Всё прекрасно, - натянуто улыбнулась Ана.
- Точно? – допытывалась Одри. – Ты выглядишь так, будто в обморок хлопнешься.
Я никак не ожидал того, что сделала Ана – запрокинув голову, она рассмеялась, причём так, как это делают счастливые семьи в рекламе зубной пасты. Отличие было лишь в визгливо-плаксивом оттенке, будто у припадочной.
- Нет, не надо обморок, - коряво сказала она, криво ухмыльнувшись. – Это пройдёт. Можно только посидеть?
- Да-да, конечно, - пробормотала Одри, пододвигая табурет.
- Спасибо, - Ана, пошатываясь, опустилась.
- Может, воды? – предложила Одри.
- Да, спасибо. Только обычной воды.
- Я принесу, - сказал я, отправляясь на кухню, попутно при этом нормально одевшись в спальне, и думая, как же это вода может быть необычной.
- Спасибо, - поблагодарила Ана, беря стакан и разбрызгивая большую часть, выругавшись одними губами.
Она торопливо рванула молнию сумки, порылась там, выудила на свет кончающийся блок таблеток с длинным названием, которое я, по причине её дрожащей стремительности, не успел прочитать, выдавила две бело-жёлтые капсулы, при участии воды проглотила их – по-моему, как-то с трудом и медленно, как вовремя тошноты, или чего-то подобного, затем выдавила третью таблетку, поколебалась, но всё-таки сунула её обратно в углубление, прикрывала ошмётком фольги и запихнула таблетки в сумку (забыв её закрыть). Затем встала с участием шкафа и произнесла:
- Я, пожалуй, пойду домой.
- Тогда до завтра, - отозвался я, отмечая это с радостью, ведь перспектива близости с Одри – ощущение прекрасно-волнующее.
- Уверена? Может, всё же тебе прилечь?
Но… Как же… Мы ведь только начали!.. На Одри, оказывается, можно сердится, как я и обнаружил в тот момент.
- Ну, я не знаю… - поломалась для вида эта живая проблема. Но в тот момент всё же не совсем живая. Похоже, она и вправду себя дерьмово чувствовала.
- Да давай!
Гостеприимство Одри зашкаливало, особенно если учесть, что дело-то было у меня дома. Неужели она не понимала, сколько у нас всего впереди?! Неужели она не понимала, что останься Ана у нас, она бы не только помешала бы, но ещё и влезла бы в наши отношения, таща за собой свою тупую собственническую ревность, влезла бы, как муха в мёд?! А уж если и породниться с нудистами и далёкими, обитавшими в скалах предками, то бишь забыть о стеснении и о существовании Аны, сравнив эту ошибку природы с предметом мебели или чем-то подобным (самое подходящее – со спичкой), то тогда… И что будет тогда?! Её попытка завязать групповуху?! Нет уж, увольте.
- Можешь, всё же выйдешь, подышишь свежим воздухом, развеешься, прогуляешься? – удачно предложил я.
Одри метнула в мою сторону взгляд, как бы говорящий: «Заткнись, я хочу потусоваться со своей подругой, тем более ей нехорошо, так что не лезь, подонок ты бессердечный». То есть, конечно, думала она более в мягкой форме, но смысл, как ни крути, тот же.
К её взгляду прибавился ещё один - распухший, мокрый, противный и умоляющий, то есть, конечно, Альбинин, который, в свою очередь, говорил: «Ну, душенька, ну дай мне побыть с тобой, пусть хотя бы и с твоей мерзкой подстилкой, да мне-то без разницы, мне лишь бы побыть с тобой и построить из себя бедную-несчастную миленькую жертвочку, ах да, и голова чуток побаливает, попью-ка я ещё для вида витаминки и разревусь ещё больше».
Бьюсь об заклад, из Аны бы вышла бы неплохая актриса. Причём в какой-нибудь дешёвенькой драме. В эпизодической роли какой-нибудь конченой страдалицы. Ну, при условии что страдалица должна была бы страдать от пищевого расстройства, а то в качестве страдающей по другим причинам она будет не в тему, не к месту и автоматически надругиваясь над сюжетом – сразу пришлось бы придумывать, с чего бы это сирота, вдова, безысходно ревнующая, изгой или какая-то ещё героиня (нужное подчеркнуть) такая вот доска.
Ну, да неважно.
В тот момент творилась женская атака какая-то.
- Свежий воздух, это, конечно, заманчиво… - Ох уж эти Альбинины словечки! – Но голова-то у меня не кружится! Нисколько! Это просто лёгкое недомогания, ничего больше, это ничего не значит… - Она говорила со странной, стремительной, нервной, даже истерической интонацией, будто собиралась рассмеяться. – Бывает. У всех бывает.
- Конечно, бывает, - не унимался я. – Так что тебе лучше пойти к себе, прилечь, отдохнуть, поспать, утром почувствуешь себя лучше…
- Я из Санта-Моники, мне переть и переть! – возразила Ана.
- До этого тебя это не беспокоило, - заметил я.
- Отсюда будет ближе до… того места, куда должна идти!
- А что за место? – полюбопытствовала Одри.
Создалось ощущение, что весь сгусток ярости Аны, которому причиной был я, она без разбора обрушила на голову Одри, задев меня машинально.
- Какая разница?! Кому вообще какая разница?! Всем всегда и на всё было посрать, не так ли?! Да, конечно, будет нехорошо, если вы лишитесь горничной, но это же я, бестолковая тупица, так что уж переживёте!
- Ты вообще о чём?! – перебил я эту истеричку.
- Да о том, мистер Ебля-Куда-Важнее-Людей, что неужели мне просто нельзя переночевать у вас?! В соседней комнате, о, да хоть в сортире! Можно подумать, я буду стоять между вами! Да пожалуйста, трахайтесь вволю, представьте, что я неживой объект, ха, - она прямо так и отчеканила: «ха», - да это и недалеко от правды. И вообще, если что и случится, никто на вас не подумает, да-да, голубки, всё улажено!
Закончив эту странную и пафосную тираду, она шмыгнула носом, порылась в сумке, выудила те же таблетки и запила две остатками воды.
- И вообще, я отрублюсь скоро, - как бы нехотя сообщила Ана.
- Поспи, пожалуйста, на диване в гостиной, - быстро проговорила Одри.
- Угу, - уже сонно кивнула Ана и, пошатываясь, направилась в гостиную, где и плюхнулась, не раздеваясь, на диван, так и не соизволив закрыть дверь.
- Странное что-то с ней творится, - проговорила Одри.
- Наверно, - кивнул я. – Может, продолжим с места разъединения?
Я коснулся губами шеи Одри, но помедлив, она отстранилась.
- Я что-то не в духе, пошли спать.
Грёбаная Ана.
13
Меня пронзил невероятный грохот, вырвав из сна, словно поток ледяной воды. Я вздрогнул. Была ещё ночь.
- Что за? – послышался шёпот Одри, заворочавшейся у меня в объятиях.
- Видимо, Ана что-то уронила, - высказал я единственный адекватный вариант.
Решив выяснить, что это создание опять там натворило, и заодно отлить, я сполз с кровати и поплёлся на шум, накинув халат, дабы Ана не устроила чёрти чего из-за буйства гормонов.
Как оказалось, эта дурында не слишком для «словца» и упомянула: «о, да хоть в сортире!», так как, судя по закрытой двери, свету и сдавленному мату вперемешку с какой-то ахинеей (видимо, родной её русский мат), там она и находилась.
Я постучал.
- Что ты там крушишь?
- Ничего, - упорото ответила Ана.
- Да, разумеется. Это ты чихаешь так. Ты же особенная у нас, - это, конечно же, был сарказм. – Ты скоро?
- Секундочку! – Последовал мощный рвотный звук и спуск воды. – Всё-всё.
Она вышла, как-то болезненно посвежев, если так можно выразиться, улыбаясь, как улыбаются полуголые ангелочки с фресок, пошатываясь. К тому же Ана была невообразимо мокрая (в приличном смысле этого слова).
- Я там банку разбила и разлила воду, так что лучше обуй что-нибудь, а то осколки, - невозмутимо пояснила она и поспешила к себе на диван, прежде чем я успел что-то вообще сказать.
А сказать было что. К примеру, не нашлось ли у неё получше занятия, кроме как разбивать гигантскую банку, или же пачкать какими-то тёмными брызгами светлый коврик.
На кухне горел свет. Ана. Уместившись на подоконнике, как я понимаю, изображала скульптуру скорбящей страдалицы-мученицы-получночницы.
Я даже не сразу понял, что именно было на кухне. Это… всё. Буквально половина содержимого холодильника была варварски обесчестена и раскидана по всему периметру стола, пола, полок… Кучи вскрытых консервов, открытые банки, разлитое содержимое бутылок, крошки, куски, кучки соусов, миллиарды масляных пятен, раскинутые столовые приборы, салат, служивший вместо ковра…
- Блять… - произнёс я немеющими губами. – Это вообще… как?...
- Бывает, - она пожала плечами, отводя взгляд в сторону окна и, наверно, улыбаясь. Женщин не бьют, женщины бьют посуду.
- Что «бывает»? Ты, бывает, когда гостишь, рушишь чужие кухни, так, что ли?!
- Мне было не уснуть! – возмущённо протянула эта сучка с таким видом, будто это я во всём был виноват.
- Здоровые люди обычно таблицу умножения вспоминают, или успокоительные пьют, чтобы уснуть!
Физиономия её искривилась ещё страдательнее.
- Здоровые?! Что ты хочешь этим сказать?! – несмотря на сильную охриплость, завопила Ана, готовая выцарапать мне глаза или ещё что похуже.
- Не ори, Одри спит! Здоровые, а не больные на голову, как ты!
- Ах, конечно! Как я могла забыть, что лишний часок сопения твоего чудесненького половичка волнует мир в первую очередь!
- Заткнись! – я машинально попытался зажать этой сигнализации рот, однако большим томатом это было сделать лучше. Мало ли что, может, её ещё рвёт.
Резко наклонившись, Ана выплюнула, точнее выдохнула этот несчастный томат.
- Да что ты вообще творишь?! – снова завопила она, правда, потише. – Если ты ещё раз, хотя бы ещё один раз, попытаешься запихнуть мне в рот хоть что-то, то я… - Она осеклась и фальшиво-похотливо улыбнулась, изображая пронизывающий, по её завышенному мнению, взгляд (она вечно так пялилась, а-ля: «Трахни свою малышку», но на самом-то деле а-ля «Удивлённая умственно отсталая»). – Но если не еда, то я не против.
Только не подмигивание, только не подмигивание… Иначе следующим блюющим окажусь я…
Подмигивание.
- Ты больная, что ли? – уточнил я.
- Я? – она ещё усмехнулась, как будто чихнувший поросёнок. – Больная? Нет, это я так… Ну, просто время от времени… Хочется же…
- Больная на голову, - заключил я.
Ана замолчала, как-то сразу нахмурилась и уставилась в пол.
- Я просто есть хотела, - ответила она через несколько секунд напряжённого обиженного молчания, будто бы я выудил у неё признание вины за преступление.
- Это, конечно, неплохо, так как твои кости это совершенный ****ец, но…
- Что?! – она непонимающее на меня уставилась. Слова такого, что ли, не знает?
- Кошмар, - пояснял я. – Некрасиво, не эстетично, смотреть противно…
- Заткнись! – прошипела Ана. Я не успел опомниться, как мимо моего уха пролетела большая, близко стоящая к ней тарелка и со звоном разлетелась, ударившись об стену.
- Или ты перестаёшь шуметь и крушить всё, или я…
- И что же ты? – нахально усмехнулась она.
- Но ты же не хочешь оказаться вышвырнутой отсюда?
- Я могу убраться прямо сейчас, - проговорила она с такой гордостью, как если бы я покончил с собой из-за её ухода. – Меня здесь ничего не держит. Особенно, когда здесь ещё и эта… Одри. Тем более, что я передумала… - она проглотила слова, которые хотела сказать. – Передумала идти туда, куда хотела. Ведь всё чудесно!
Чёрт подери! Эта сучка разбила на этот раз чашку!
- Я кому сказал, перестань всё уже бить! - схватил её за руки.
Некоторое время Ана молча вырывалась, обмякнув в итоге, так как, пожалуй, мотыльки куда сильнее её.
- Я легко могу сейчас завопить, - всё ещё кипя, прошептала она. – И ты знаешь, милый. Завопить то, что направит твою любименькую подстилочку на то, что её любименький леденчик решил порезвиться с другой…
Я дал ей пощёчину.
То ли это, то ли ещё что; мутно-насмешливо уставившись на меня, Ана буквально упала, натолкнулась, ткнулась полураскрытыми губами в мои губы.
Внезапно я почти отпустил её запястья, метнувшиеся тут же на мои плечи.
Она часто-часто дышала. Вкус её губ до отвращения тухлым, прокисшим, что ли, как, впрочем, и дыхание… А, да, рвота, конечно. Её омерзительно скользкий язык сделал несколько скачущих нервных рывков по моей челюсти. Я попросту не знал, куда даже руки деть, не желая прикасаться ни к чему, что было бы мокрым, грязным, угловатым или костлявым (ну, последнее-то неизбежно). И так как это не было брезгливостью, то происходящее и не было поцелуем. В меня упёрлись её изюмины.
Я отстранил её мягче, чем хотелось бы.
- После рвоты самое оно целоваться, - заметил я.
- Привыкай, - серьёзно заявила Ана. Бред какой-то.
- То есть?
- Гм… Есть то. – Убогое остроумие. – Я сейчас, будь здесь.
Ана выскользнула из кухни. В принципе, всё не так плохо. Особенно если учесть, что мебель не тронута, а пострадали только продукты и ковёр.
Ана впихнулась в кухню, закрывая дверь и открывая сумку.
Затем, опираясь зачем-то о стену, порылась в кошельке, выудила оттуда деньги и протянула мне.
- Вот. Те же 1400. Спасибо, но я передумала их тратить, потому что решила, что меня всё устраивает. – Ну нельзя же так «делать тайну», специально выходя за рамки скрытого и жалкими способами пытаясь разжечь интерес! – Зато теперь я знаю, откуда можно взять деньги, - она нахально улыбнулась.
- Очень рад, что тебе мерещатся мешки с деньгами вместо людей, - пробубнил я.
- Ну что ты… - нехотя возразила Ана.
Она яростно принялась рыться в кошельке, будто там была бомба.
- Да тут как бы все 1400, - напомнил я этой недотёпе.
- Знаю, - кивнула она, не отрываясь от кошелька. – Я... Ищу… Да где они?! Таблетки…
- Какие именно?
- Да чтобы поспать уже, ничего наркотического, ничего интересного… - пробубнила она.
Что-то звонко зашуршало. Ана, выудив на свет плитку пустых таблеточных гробиков, выругалась и бросила в кучу еды на пол.
- Да попробуй считать, или валерьянки попить, - предложил я, задравшись стоять и усаживаясь на самое чистое место.
Ана то ли горько, то ли высокомерно усмехнулась, усаживаясь опять почему-то на подоконник. Её юбка задралась. Или она её задрала.
- Не хочу считать. Ненавижу цифры. А валерианка слишком слабая по сравнению с флу.
- Флу? – переспросил я.
- Флуоксетин, - произнесла она таким тоном, как и молящиеся произносят «Аллилуйя». Или таким же, каким она говорила со мной о своих чувствах.
- Это ты его недавно три таблетки навернула?
- Ага.
- Значит, не такой уж и действенный этот флу.
- Нет, просто я слишком привыкла.
- Ну так сделай перерыв. Это же очевидно.
- Если сделаю перерыв, то будет плохо.
- Как именно?
- Будет всегда грустно, стыдно и страшно. Появиться вечный голод.
- Немного стыда тебе не помешало бы. С грустью и страхом борешься не ты одна. А голод… У тебя что, денег не хватает на еду? Так давай я сейчас выдам уже тебе зарплату, или часть…
- Нет, у меня хватает денег на еду. Пожалуйста, не будем об этом. Забудь. Всё отлично. Хочешь бутер?
- С пола – нет.
- Не с пола, - Ана рассмеялась. – С чем?
- С Нутеллой.
Она нашла относительно чистый нож и принялась сооружать из белого хлеба и Нутеллы что-то адекватное. Я вперил взгляд в её движения – сильно дрожащие пальцы, выражение восторга на лице, аккуратная попытка отрезать идеально ровный кусочек хлеба, осмотр его близко к свету, выражение лица сменяется на отображение безумного экстаза, вздёрнутый бледный нос, так и льнущий к Нутелле и вдыхающий её глубоко и с наслаждением, словно кокаин, очередная улыбка, полностью ровное и аккуратное покрытие Нутеллой поверхности хлеба и созерцание этого бутерброда с любовью и восторгом, так, словно это был её только что рождённый желанный ребёнок.
- У тебя странное что-то с едой, - выпалил я, глядя на этот чуть ли не фетишизм.
- Я же сказала, не будем об этом, - рассердилась Ана.
- Но это так, - не унимался я.
- Нет, - холодно ответила Ана. – Я ем? Ем. Вот и всё.
Я не мог не согласиться. На деле всё как-то проще.
- Хочешь…. Тоже, - немного нелепо предложил я, решив, что она по каким-то причинам без разрешения не ест в гостях. Это Ана-то! Хотя всякое бывает.
- Я недавно поела, - она качнула головой.
- Да я вижу, - фыркнул я, имея в виду, обстановку на кухне и принимаясь за бутерброд. Она, тем временем, сооружала второй. – Почему чтобы поесть, нужно обязательно рушить всю кухню?
- Не суть, - мрачно отозвалась Ана, не спуская с меня глаз и глядя исподлобья.
- Ещё как суть. Если так будет каждый раз, когда ты проголодаешься, то мне придётся тебе уволить.
Она будто бы вздрогнула. Как, например, от неожиданно ледяной воды. Или пощёчины. Как недавно.
- Это больше не повторится, - глухо и отчего-то виновато произнесла она. – Я обещала себе. Только через год.
- То есть ты заранее знаешь, что очень проголодаешься через год? Или, нет, точнее, слетишь с катушек?
Ана рассмеялась. Она ржала невероятно долго, закидывая голову, покачиваясь, хватаясь за живот, за горло, а то и за живот, и за горло, повизгивая, раскачиваясь и дрожа. Зато тихо. Видимо, из-за охриплости.
- С катушек! Скажешь тоже! Ха-ха! – Внезапно она прекратила ржать и стала опять серьёзной. – Давай не будем это разбирать. Просто как бы тебе не понять.
- В умственном смысле? – это звучало немного по-гопски, ну да ладно.
- В том смысле, что это долго объяснять. В эмоциональном смысле. У всех разные взгляды на разные вещи, ну и всё в таком духе.
- И у всех могут быть разные взгляды на разбитые банки и разлитые тонны воды в туалете?
- Конечно. И сколько можно об этом говорить?!
- Ты знаешь, долго. Да я просто не понимаю…
- Заткнись, - она поморщилась. – Заткнись, заткнись, заткнись… - повторяла Ана, будто мантру.
Она снова прильнула к моим губам, и мой язык уже каким-то образом чувствовал настойчивые движения языка. Честно говоря, мне было почти всё равно. Впрочем, это не совсем так. Я не хотел, конечно, чтобы Одри знала об этом, но поцелуй, что же с того? Что-то же могло быть, что заставляет черпать в отвращении удовольствии. Её губы были словно неживые, язык же – наоборот. Это как-то неправильно.
Ана наклонила голову, тем самым уменьшив между нами расстояние. Расстояние – в данном случае звучит смешно, так между нами ничего. Кроме одежды.
Я плотнее прижался к её застывшим отчего-то губам, вбирая каждый её вдох. Одри спит, Одри спит, спит, как сурок… Я точно не усну…
Руки Аны снова на моих печах – Ана такая Ана. Я ощущал её движения, нервный перебор по моей спине, но отдалённо, будто через что-то, или будто был частично парализован, так как в данный момент моё ощущение сгрудилось у её губ, моё действие сгустилось вокруг её майки – надо было как-то её снять, правда, похерив поцелуй, а желание сосредоточилось между ног.
Ещё секундочку… Ещё секундочку… Но нет, дело оказалось проще с юбкой, через некоторое время упавшей к её ногам.
Ана медленно прервала поцелуй, ошеломлённо смотря на меня.
- Вау, - произнесла она, счастливо улыбаясь. – Давно пора.
Хоть сейчас-то она искренняя. И это шло ей невероятно.
- Прямо здесь, - сказал я.
- Да, - прошептала Ана.
- Это не вопрос.
- Тем лучше.
Стащив с меня халат и отправив его туда же, куда и юбку, а именно: в кучу еды, объедков и грязи, Ана сняла майку и занялась чулками, присев на табуретку.
Оказалось, её бюстгальтер с поролонками. Оказалось, сверху её ключицы ещё резче выступают. Или что у неё красивое нижнее бельё. Впрочем, единственное красивое, так я не мог сказать, что могло вообще меня возбудить в Ане, так как наиболее точное определение её внешности: «никакая». Или же ей могло подойти «угловатая» - как в поведении, так и в отсутствии изгибов – женских изгибов, скажем (изгибаться, фактически, было нечего, потому как ни о груди, ни о бёдрах, ни о попе речи не было, один желудок, кажется, изгибался внутрь). Её ляжки могли бы сойти за запястья. ****ец, да она худее, чем я предполагал.
Я снял трусы. Ана всё ещё возилась с чулками, не сняв ни одного. Такая забавная, когда сосредоточенная!
Она сдалась и посмотрела на меня. Точнее сначала на пол, потом на мой практически вставший и набухший член, затем мне в глаза, и затем снова на член, выдохнув при это что-то вроде:
- О, вау… О…
Бьюсь об заклад, она потекла. Впрочем, кто знает. Из-за чёрного белья этого было не видно.
- Давай помогу, - я попробовал отстегнуть её чулок, но Ана тут же как-то странно дёрнулась и, встав, отскочила:
- Не снимай!
- Почему?
- Я не хочу! – она была в таком страхе, будто я чуть её не убил. – Не снимай!
Она поспешно сняла нижнее бельё. Точнее, трусики-то она приспустила, чтобы остаться по каким-то странным причинам в чулках.
Она была определённо хороша, но чем именно, я всё ещё не понимал. Будто бы вместе с одеждой она освободилась от всей дури, от всей пыли, которую пускала в глаза. То есть, к примеру, я откуда-то понимал, что Ана пялится в пол не от того, чтобы изображать робкую и неопытную, а потому, что действительно испытывает смущение. Другой вопрос был таков, что смущение-то ей как раз и несвойственно…
На её лицо отчётливо читалась тревога. Руки омертвело лежали по швам, ноги скрещены, не как у ждущей шлюхи, скорее, как у выступающей на сцене школьницы.
Мы неловко тонули в этом молчании, как насекомые в янтаре.
- Будем здесь? – с большей хрипотцой произнесла Ана.
- Почему бы и нет? Давай, иди сюда, только не шуми, - я притянул её к себе.
С Аной что-то творилось. Она была холодной во все смыслах этого слова. Я кое-как отстранил её отчего-то скрещённые руки. Скрещенные руки? Волнение? Маленький опыт? Смущение, всегда прикрываемое наигранной пошлостью? Желание возбудить с помощью неприступности или робости? Я совершенно этого не понимал. Не понимал её странного протеста, возникшего после все этих откровенных намёков и попыток переспать со мной. Что ж, это происходит, но что вообще с ней твориться? Это же просто глупо!
- Нет… Нет… - Могло ли мне послышаться это?
И почему она казалась (была?) настолько притягательной, что мне снова захотелось её поцеловать? Снова ощутить эту вязкость её мало шевелящихся губ. Целовать, целовать, целовать, чувствовать её быстрый язычок, затем чувствовать трепет её вагины (такой же узкой как и всё её тело?), гладить её задранные ножки…
Мы целовались. Ана давала своим рукам как бы струиться, как каплям дождя по стеклу, несколькими неуверенными движениями усиливая мою эрекцию. Мне захотелось ласкать её грудь, и в тот момент обнаружилось нечто странное.
Я слегка зажал указательными и средними пальцами её соски, погладив затем её груди ладонями. Снова зажал соски сильнее и сильнее, обвив один из них кончиком большого пальца, прямо там, где были мурашки.
Ничего. Я повторял эти манипуляции снова и снова, но её соски не напрягались совершенно, оставаясь такими, словно Ана смотрела бы передачу про домино (разумеется, не мастурбирую при этом. Хотя кто же мастурбирует на передачу про домино?..). Они нисколько не возбуждалась. Только чего-то боялась. Её руки безвольно повили вдоль тела. Вдоль её тела, Ана была словно скульптура.
Словно её волнение, я попытался наклонить её голову, чтобы полностью чувствовать вкус её губ. Её волосы были жёсткими на ощупь. В каком-то исступлении я принялся гладить Ану по волосам, как если бы хвалил ребёнка. На несколько секунд она совершенно застыла, даже не дышала. Я снова и снова запускал руки в её волосы, её голова практически приняли горизонтальное положение, губы раскрылись больше…
На землю меня вернула как ни странно, Ана. Это можно было бы сравнить с моментом, когда резко просыпаешься ото сна с ощущением, что не иначе как упал на кровать. Такое вроде бы обычно от перегрузки мозга, или как-то так… Да не суть.
- Перестань! – взвизгнула Ана, к моему удивлению,, оттолкнув меня довольно нехило для своего телосложения.
Всё ещё недоумевая, я обнаружил, что в моих руках находится нереально огромное число Альбининых волос. Ощущение было странное, такое, словно она осыпалась, как пыльца с бабочки.
- Нет-нет-нет, только не это! – она будто бы отгонялась от мух, вжав голову в плечи. – Я что, кошка, что ли, чтобы меня гладить!
- Нет, но как это понять? – я всё ещё пялился на эти зелёные клубки. – И что, всегда так?
- Что значит «всегда»? – раздражённо переспросила Ана. – Можно подумать, я только и делаю, что трусь рядом с мужчинами.
- Судя по всему, да.
- Нет! Нет, нет и нет! И вообще, я пойду!
Ана принялась с бешеным ритмом одеваться. Стряхнув с себя её волосню, некоторое время не знал, что и делать, зная, что хотел бы Ану.
- Нет, подожди, - я попытался хотя бы прервать её от натягивания юбки, взяв её руки в свои.
- Пусти! – возмутилась Ана.
- Ну уж извини, я же не знал, до чего ты довела свои волосы! Разве это повод психовать и так всё бросать!
- Ах, извини, что вынуждена всё же бросить твоё хозяйство по причине отсутствия желания!
- Так вот в чём дело! Ну да, я и начинал подозревать, что ты фригидна.
- И ты туда же! – Ана поспешила на выход.
- Куда же, интересно?!
- Неважно. В любом случае, жаль, что ты самостоятельно испортил свой перепихон.
- М-да, думаю, что упустил чудесный шанс порезвиться с фригидным суповым набором, обсыпающимся на глазах…
Ана, метавшаяся в поисках ключа, резко обернулась и дала мне пощёчину.
- Я, кажется, сказала, что хочу уйти, а не метаться в поисках ключа и выслушивать твои дебильные оскорбления!
- Пожалуйста, пожалуйста! – практически из-под её носа я выудил ключ и открыл.
- Спасибо, спасибо! – язвительно ответила она. Затем развернулась на пороге, добавив: - И всё-таки жди завтра. Спи спокойно, и всё такое…
Судя по её топтанию, уходить Ане не хотелось.
- Да-да, пока. Не попадай на ветер! – шутливо добавил я.
Рассмеявшись, Ана начала скрываться из виду.
Некоторое время я смотрел ей вслед, отмечая её походку – нелепое покачивание… нет, скорее подёргивание бёдрами, размахивание руками, от чего её лопатки словно танцевали, неловкая перестановка окаблученных ножек. Забавно.
Хорошо, что она придёт завтра.
Конец 1 части
Часть 2. Глупышка.
1
Довольно-таки странный момент. Что вообще могло побуждать Ану к этим всем намёкам, вызывающему поведению, если концовка была такая? А впрочем, что же можно ожидать после того, что она устроила на кухне. После её извечных заскоков с участием нытья. Да и сам факт её появления (нет, не в мире, а в моей жизни) может что угодно ставить под сомнение.
А каково же было её лицо тогда! Особенно во время этого «Нет-нет-нет»!.. Очередная часть доказательств, что вести себя не вызывающе она не способна. Впрочем, я всё же мог тогда переспать с Аной, пусть бы и приходилось добиваться этого, что было невероятно неожиданно после попыток только с её стороны.
Даже если она фригидна. Плевать, если она фригидна. Так будет даже интересней, если представить, как потом она будет просить взять её снова и снова, войти глубже, двигаться быстрее, целовать там, там и там, удивляясь при этом своим желаниям.
Я так и не уснул. Нет, вовсе не от случившегося.
- С добрым утром, - Одри с сонной улыбкой потянулась. – Как спал?
- Прекрасно, а ты?
В наших отношениях всегда чего-то не доставало. Разнообразия, наверно. То есть я знал, что спрашивает Одри, когда просыпается, знал, как следует отвечать – это можно было сравнить с общением школьника и матери – если учесть, конечно, то отношения между ними не очень тёплые. И если когда-то мне всегда нравилась такая постоянность и в Одри и в прежних отношениях, то теперь же это казалось глупым, и единственное, что бы меня устроило, была постоянность непостоянности.
- Тоже.
Она перекатилась на живот, с улыбкой остановив взгляд на мне. Я почему-то почувствовал себя глупо. Можно подумать, раньше такого не случалось.
- Пойдём завтракать, - произнесла Одри.
- Только не пугайся тому, что увидишь, - предупредил я.
- А что же я увижу? – мгновенно встревожилась Одри.
- Плоды буйства Аны.
- В смысле?
- Её как-то переклинило, очень есть захотелось, что ли. В итоге вся кухня в объедках и мусоре, но сегодня она займётся уборкой.
- Подожди, что значит «переклинило»? – насторожилась Одри. – То есть она просто крушила кухню, чтобы поесть? Или… Как вообще всё было?
Ничего толком и не было…
- Тот шум вчера ночью оказался банкой, которую она разбила в туалете. Огромной банкой с водой и, судя по тёмному пятну на ковре, грязной водой. И ещё её рвало.
- Её не рвало, - Одри нахмурилась а-ля «мне это не нравится». – Вероятно, Ана вызывала рвоту.
Увидев моё недопонимающее выражение лица, Одри пояснила:
- Знаешь, объелась да и запила всё это марганцовкой с водой.
- И ради этого крушила кухню?
- Да что ты пристал к этой кухни! – почти с раздражением воскликнула Одри. – Может, торопилась. Или… да вообще мы не можем ничего обсуждать, не зная её состояния.
- Я-то думал, она ела.
- Вполне возможно, что это её единственная еда, если учесть, что при таком телосложении она ещё и боится потолстеть, раз вызывает рвоту. Ну да ладно, пора и нам поесть.
- Не думаю, что сейчас там можно без проблем присутствовать, - заметил я.
- Да, пожалуй, - неизвестно почему усмехнулась Одри. Я, наоборот ничего не видел смешного происходящего. И зачем ей только эти фальшивые ухмылки и ужимки? Я не понимал. – В любом случае, скоро мне пора будет идти. Представляешь, эти «Dazed Digital» считают мои снимки настолько… - Одри внезапно осеклась, и её карьерный запал сдулся, как проколотый воздушный шарик. – Да что не так, в конце концов?!
Её лицо приобрело выражение, какое было бы у мамаши, узнавшей, что её сыночек как минимум некрофил*, гей и наркоша в одном лице, убивший пол Штатов.
- Детка, да о чём ты?
- Такое ощущение, что тебя не то что не интересует происходящее в моей жизни, но и не интересую я!
А вот это уже неожиданно. Одри такая ни разу не Одри.
- Ну что ты такое говоришь… - Звучало вяло и неубедительно, но от того, удаться ли мне убедить Одри в обратном или нет, зависело… Да что такого могло от этого зависеть?.. – Как ты могла даже подумать такое!
- Хм, да как-то вот посмела вызвать у тебя ощущение, что что-то тут не так. Ну да ладно. – Знаете таких людей, которые во время истеричного высказывания того, что, как говориться, накипело, стараются ещё и добавлять всякие никому нахер не нужные реплики типа «ну да ладно» или «да я в порядке», тем самым как бы подогревая интерес или сочувствие (то есть в их планы входит подогревать, на самом-то деле это всегда только бесит)? Таких, которые хотят показать себя очень хорошими, всепрощающими хиппи, не принимающими всё близко к сердцу (но при этом ноющими и разводящими скандалы почему-то)? Для которых нет ничего приятнее, чем ваше: «Нет, да это серьёзно, эй, да я же правда обидел тебя, извини! А ты-то всё прощаешь, ути-пути!»? Ну так вот, тот случай. – Знаешь, что мы делали последнее время? Знаешь?
- И что же?
Одри вообще не Одри.
- Что я вижу! – театрально воскликнула Одри. Как же палевно, что я поморщился. Это вышло случайно. – Какое искренне непонимание! К твоему сведению, последнее время мы трахались.
Сынок оказывается зоофилом…
Однако я действительно не понимал, что в этом плохого, хоть убейте. Платонический характер отношений просто не уместен, да и сложен для исполнения. В конце концов, мы здоровые взрослые люди – до чего же очевидно! И кроме того, на моей памяти и совести нет ни одного случая, когда желание не было обоюдным. То есть если Одри была не в настроении, или ей нездоровилось, разумеется, секс ждал лучших времён. Или всё-таки так было не всегда? Или, по её лишённым всякой логике и запутанным домыслам, я должен сам был догадаться иди заметить, когда с Одри что-то не так? Но почему просто нельзя было сказать: «Нет».
Совершенно противоположна ситуация с Аной, в таком случае.
- Но что в этом плохого?!
- И ты ещё спрашиваешь! – Глаза Одри обрисовали манерный круг, остановившись на мне. – Секс – это основное наше времяпровождение. Между нами не было ничего, кроме, разве что, тел. А на этом, знаешь ли, отношения не построишь. А если и построишь – неполноценные.
- Так дело в этом… - я не мог не почувствовать некого облегчения.
- И если тебе этого достаточно, то мне…
- Да что на тебя нашло?
- На меня ничего не нашло. Просто я устала от этого.
Эта полная пафоса и отсутствия смысла фраза больше подошла бы матери-одиночке. Забавно, и вот снова сравнение Одри с матерью. Как бы оно так не оказалось. Хотя, с другой стороны, возможно ребёнок и послужил бы клеем в наших рискующих порваться отношениях.
Ребёнок? Клеем?!.. Похоже, я действительно не выспался.
Одри резко встала с кровати.
- Приму у тебя душ, ладно?
Ну надо же. Судя по её прошлым словам, она больше вообще не хотела иметь со мной дела.
- Да, конечно.
Телефон отсигналил новое сообщение. «Ано» значилось там. И даже не спрашивайте, почему именно «Ано».
Открыв, я прочитал: «Я всё ещё должна прийти? ;C»
До чего же в тему был этот ревущий смайл.
«Если не хочешь создать впечатление сволочи, да. А что не так?», - не раздумывая, ответил я.
«Ок-ок», - сегодня просто День Упрашиваний Женщин какой-то! Должен был быть. Конечно, сообщения не изобретены для того, чтобы расписывать свои причины страдать и причины своего странного (а то и фригидного) поведения. Или чтобы расспрашивать обо всём этом.
Я вздрогнул всего лишь оттого, как Одри закрыла дверь ванной.
Нет, сынок стал тератофилом* и дакрайфилом* в одном лице…
2
- Приве-ет, - именно это исторгла из себя истошно зевающая Ана.
- Привет.
Она прошла, и следом я закрыл дверь.
Забавно. То, как одевалась Ана можно было назвать в одни дни «очень закрыто», а в другие – «очень открыто», как если бы она каждый день совершала путешествия из Африки на Северный полюс и обратно.
На этот раз её ножки в чёрных чулках (в следующее мгновение я мог с уверенностью сказать, что это не колготки) обхватывала якобы кожаная мини-юбка, в свою очередь, что—то вроде майки заставляло поверить в миф, что её грудь больше ключиц (но мне-то тема сисек была раскрыта).
- Что с Одри?
- А что с Одри? – в свою очередь спросил я.
- Да мы только что столкнулись. Она какая-то рассерженная. – Внезапно Альбинино лицо приняло такое выражение, будто она – причина повинностей того воображаемого сынка, и сейчас об этом узнала мамаша. – Уж не узнала ли она… О нет… - Ана побледнела, словно собиралась грохнуться в обморок. – Но мы же даже не переспали, так из-за чего же…
Конечно, было некое удовольствие видеть её настолько забавной и перепуганной, однако я всё же прояснил ситуацию:
- Её просто достали наши отношения, построенные, по её мнению, только на сексе.
Откровенный ход с моей стороны, если учесть, что из себя представляет Ана.
Уж и не знаю, странно ли то, что Ана совершенно ничего на этот счёт не сказала и никак не отреагировала, или нет.
Протопав на кухню в моём сопровождении и несколько поозиравшись в поисках губки, Ана занялась пятнами. Надо сказать, представляла она собой неплохое зрелище, сосредоточившись на полу и, как бы это сказать, вытирая «всем телом». Качающиеся бёдра. Сосредоточенная мордашка. Монотонные движения рукой. В конце концов, её грудь, норовящая кое-как попрыгать. В этом было что-то от эротизма.
- Тебе помочь? – предложил я.
- Если только посидеть рядом
Я не отказался, начав уплетать печенье из банки.
- Ну я вчера, конечно, и подурила… - непонятно к чему протянула Ана, бросая взгляды в сторону то ли меня, то ли печенья.
- Да уж. И зачем? Что на тебя нашло? – Самое время цитировать себя же.
- Я просто хотела есть, давай оставим это.
- Точнее, хотела вызывать рвоту.
Ана оторвалась от пола, наградив меня взглядом, как бы говорящим: «Не твоё дело». И молчанием.
- Боишься потолстеть?
- Не потолстеть.
- А чего тогда?
- С чего ты вообще решил, что я чего-то боюсь?
- Потому что это легко понять по тебе, по тому, как себя ведёшь, говоришь… Даже дышишь и смотришь.
- О нет…
- А теперь ты боишься того, как старательно я к тебе присматриваюсь, хотя это не так, просто ты из тех, с кем всё сразу ясно. И боишься потолстеть, раз вызывала рвоту.
- Боюсь не похудеть, - возразила Ана.
ЧТО, ПРОСТИТЕ?!
- Что, простите?! Ну же, скажи, что это такой странный русский юмор!
Ана усмехнулась.
- Нет, почему же юмор? – спокойно заявила мне эта ****утая. – Никакого юмора! Мне следует похудеть. Всё же я ещё немного толстовата.
- Толстовата?! – это даже не было смешно, скорее нелепо, жутко, но никак не смешно. – Да ты себя вообще в зеркало видела?!
- Каждый день, а что?
- Так не странно ли то, что ты считаешь себя толстой, будучи раза в два худее людей обычного телосложения?! Знаешь, как если бы скелет обтянули…
- Ха-ха.
Да что я мелю?!
- Проехали, - мрачно отозвалась Ана, отправляясь за пылесосом.
- То есть не в обиду тебе сказано…
- Да-да-да, ясно.
- Но если ты и вправду так считаешь, так это сумасшествие какое-то… Я имею в виду, что ты сейчас вообще отъедаться должна.
- Никому я ничего не должна! - в полной мере перекрыв шум пылесоса, Ана закатила глаза. – Моё тело, что хочу, то и делаю, не правда ли?
Я не мог не признать, что какой-то жалкий смысл в её словах был.
Надувшись обидой, как грелка кипятком, эта дурочка всю себя, точнее, всё своё внимание переключила на ковёр.
- У тебя было когда-нибудь было так, что что-то нужно сделать себе на пользу, но это угнетает, и в итоге отказываешься от этой затеи? – неожиданно выпалила она.
Это ещё что за шутки? Очередной ребус, дабы возбудить во мне интерес и заставить уточнить, что же она имела в виду этим «глубокомысленным» высказывание (не помещающимся у неё в голове, и поэтому не несущим никакого смысла)?
- К твоему сведению, такое было у каждого человека старше трёх лет, - обломал я сей эпический момент.
- Ну, смотря что, - «оправдалась» Ана.
- Да уж конечно. Твоё зашифрованное невероятное приключение, которым ты пытаешься заинтересовать, случается только с избранными. Например, скажем, только с такими, как ты. И не обольщайся, я не хотел сказать ничего хорошего.
- Будто бы я настолько тупая, что не различу сарказм…
- Тебе лучше знать какая ты тупая.
- Тоже мне, тонкий юмор.
- Что ж, зато не тощий.
- Ха-ха, - она закатила глаза.
- Хочешь? – я протянул ей банку с печеньем. – Они вкусные и не заляпанные твоим схождением с катушек.
- Сам ешь, - Ана отпихнула банку. – И не говори, что мне придётся накупить то бывшее содержимое холодильника. О не-ет, не говори, это же полдня пройдёт. Тем более, что кое-что ещё осталось. Печенье, йогурт и приправы… Мне же не придётся всё закупать заново, нет? – с надеждой, пришедшей на место раздражения вопросила Ана.
- Это как бы не вне твоей работы, - заметил я.
- Эй, - с видом оскорблённой невинности проныла она.
- В конце концов, ты сама это только что предложила, не правда ли? – Медаль мне, как «лучшему побудителю чувства отстойности у недалёких девиц». – Деньги возьмёшь с тумбочки, что останется – вернёшь, то есть положишь на прежнее место, а не потратишь на что-то другое, понятно?
- Да-да-да, - заворчала Ана, умывая руки после уборки и вытирая их о себя же, игнорируя предназначенное для этого полотенце. – Список мне самой, что ли, писать?
- Было бы неплохо.
Готов поспорить, она который раз возвела глаза к потолку, сморщившись и передразнив меня. По крайней мере, из покачнувшегося вида её головы сзади следовал этот вариант.
- Я не помню, что валялось в твоём грёбаном холодильнике, понятно? – она резко обернулась, сощурившись с видом уязвлённой феминистки. – Как будто бы я записывала каждую дрянь, которой давилась. Меня прямо вот только и тревожило, что есть, да чёрт возьми, хоть что-то, небольшая-то разница, когда потом всё это выблёвываешь, и вообще…
- Ладно-ладно, - её поток слов сдержать было не так-то просто. – Я понял, можешь прекращать строить из себя истеричную жертву. Просто. Купи. Хоть что-то. Просто много. Пожалуйста. Это ты сделать адекватным образом в состоянии?
- Ну а за кого ты меня принимаешь? Разумеется, - даже как-то смешно было от неё такое слышать. Да ещё так уверенно.
После ухода Аны даже будто бы что-то изменилось. Как если бы кто-то убрал пронизывающие лучи радиации, или какой-нибудь удушающий запах, или рой насекомых, терзающий кожу, улетел бы. Глупо звучит, но то, что стало легче, не будет не неправдой.
В то же время чувствуя расслабление, я почувствовал, что что-то изъято, и от этого наполненность времени, занятость, куда-то исчезли, будто я был школьником-изгоем, у которого наступили каникулы.
Я снова принялся за печенье, и оно вскоре заявило о своей сухости, и я попытался найти хоть что-то, что уцелело после Аны. К более-менее сожалению, это оказались пакетики чая времён, наверно, моего дедушки. А судя по их не вызывающему доверия состоянию, ни ещё ему и принадлежали (хотя такое невозможно). Как бы то ни было, я рискнул заварить это нечто.
И зачем только, как снег на голову, объявилась эта девица? И забавно, что в неё столько влезло. Включая и жидкости. В этом что-то есть. Я имею в виду её питьё при том, что выглядит она наподобие сушёной. Бред.
Высушена… Иссушена… Ис-су-ше-на, вот же!..
Повторяя про себя только что придуманное, я оторвал кусок от чайной коробки (иссушена - обездушена…) и, найдя ручку (иссушена – обездушена – уязвимость неуязвимого, следовательно, это может быть что-то вроде излечения…) набросал:
Ты настолько иссушена,
Что могла быть гербарием,
Обесчестена, обездушена,
Как лекарства давно простужены,
Так и мы…
На этом всё. Я был уверен, что ещё чуть-чуть, и должно получится что-то стоящее. Что-то такое, что вполне могло бы послужить текстом одной из песен грядущего альбома, если не текстом сингла. Но, конечно, пока я и предположить не мог, к примеру, номер трека, смысла этой вещи, будет ли здесь концепция или же всё должно решить звучание. Итак, дальше будет…
Резкий, надрывный, вопящий звонок, а затем стук в дверь. Будто дерево навернулось.
Впрочем, деревом (а иронично говоря, доской) оказалась Ана. Вид у неё был неважный, будто она только что вернулась с поля боя какой-нибудь войны, успев при этом свихнуться, узнать о гибели всех родственников, заболеть раком и упарываться не лучшим метом дней так двадцать.
- В чём дело? – задал я вполне логичный вопрос.
Она сделала круг взглядом, уставившись в конце концов на меня и улыбнувшись, как гибрид маленькой Доминик Суэйн и Чеширского Кота.
- Да ни в чём, - ещё и глазами похлопала. – Я сейчас.
- Что сейчас? – хрень какая-то.
- Что угодно, - Ана протиснулась в прихожую, взмахнув неизвестным мне пустым мятым пакетом и прошуршав им, замерла, мило улыбнулась и упала.
3
Почему-то первое, что я испытал, была странная смесь паники и раздражения. Что она себе возомнила? Зачем это делает? Что будет дальше? Что я должен делать?..
- Хватит дурить, - я слышал свой голос так, будто это говорил не я, а кто-то другой, причём находившийся через слой стены.
- Встань сейчас же, - снова повторил «кто-то». – Не валяйся.
Ещё более странные ощущения. Почему-то захотелось пнуть Ану, но при этом куда-то оттащить. Это же не на улице.… Так какой смысл куда-то её тащить?.. Я совершенно не соображал.
Пока наконец не понял. Конечно, как я мог так обложаться! Разумеется, Аной двигало желание утонуть в моём внимании, вызвать у меня беспокойство, сымитировав обморок. И действительно, что может быть лучше, чем неожиданно расхохотаться, или попробовать столкнуться со мной губами, или ещё что-то, в то время как я, словно совершенный дебил, буду носиться вокруг её персоны с нашатырем и причитаниями?!
Невероятная сучка.
- Ана, вставай уже! – снова позвал я, теряя ощущения, что голос мне е принадлежит. – Хоть бы пропылесосила здесь, прежде чем валяться…
Она даже не шелохнулась. И, должен признать, очень не заметно дышала, будто бы и не дышала вовсе. Очень полезное умение, если когда-то придётся притвориться мёртвой.
Она добилась своего. Я чувствовал себя глупо.
- Я же знаю, что ты притворяешься. И не надейся, я не буду беспокоиться. Знаешь ли, это глупо, так добиваться внимания с моей стороны, будучи при этом против секса.
Надо же, насколько она умеет задерживать дыхание!
- Давай, вставай же! Ну же, раз, два, три!
Она не шелохнулась.
- Хорошо-хорошо, - я наконец-то понял, чего именно нужно этой идиотке. – Если тебе это так нужно, я отнесу тебя на диван. Да-да-да, на руках, так что давай, воображай там, что у нас свадьба, или что там ещё в состоянии соорудить твой ****утый мозг…
Сказать, что я удивился, насколько Ана лёгкая, значит, не сказать ничего. Да сколько она вообще весит?! Точно не больше двадцати с небольшим фунтов*… Впрочем, несмотря на это, держать её на руках – никакое не удовольствие, так как всем, чем только можно, Ана упиралась, если не утыкалась в меня, и несмотря на отсутствие симпатии к ней, как-то жутко было держать такой вот организм, боясь при этом что-то сместить, так что я скорее сплавил её дивану, испытывая что-то вроде отвращения.
- Ну всё, довольна?
Странно, но и на этот раз Ана не шелохнулась. Что-то здесь не так.
- Эй! - я пощёлкал перед её мордашкой.
Никакой реакции.
- Из тебя всё равно не получится спящая красавица. Например, потому что ты ни разу не красавица.
Хотя, впрочем, это было не окончательной правдой. В ней были какие-то остатки, но ни в коем случае не зачатки красоты. И я говорю «остатки» не только потому, что ей было уже тридцать пять, но и потому, что… Я и сам толком не мог объяснить. Было ясно, что всё, что творится с внешностью Аны, можно назвать увяданием, даже бросив на неё один-единственный взгляд. Таким образом, всё, что осталось представляло собой то, что невольно приковывало взгляд. То есть, к примеру, её редкие волосы блестели, болезненного вида кожа была ухоженной и, как я успел убедиться, притягивала к себе касания: её черты лица были невыразительны, но всё же нежны какой-то трогательной простотой.
- Ты так и будешь валяться, даже если я буду копаться в твоей сумки? – осенило меня.
Ана снова не шелохнулась.
Её сумка валялась в нескольких шагах. Стараясь оставаться в поле зрения еле-еле сощуренных глаз Аны (даже не было видно щелей!), я открыл молнию её сумки. Содержимое её было разномастным, и первое, что мне попалось на глаза, а следовательно, то, что лежало сверху, была пачка таблеток с минималистической коробкой и надписью «Флуоксетин». Тот самый флу. Тот самый антидепрессант. Я вытащил блок, содержащий в себе только две капсулы.
- И ты даже не будешь протестовать, если твой наилюбимейший флу окажется смытым в унитазе? – для усиления эффекта я помахал блоком перед её умело прикрытыми глазами. – Наверно, очень дорогая штука, раз ты говорила, что сильно действует. А ведь если ты не очнёшься, я так и сделаю!
Никакой реакции. Меня это уже порядком бесило.
- Что ж, зная тебя и то, чего тебе, оказывается, не хочется, мне не остаётся другого выбора.
Я задрал её юбку. Всё же это были чулки. Всё же «стратегия» переменилась, трусики подождут… Расстёгивая её лифчик, я очередной раз поразился её неподвижности. Когда же я ласкал её соски – левый, правый, оба, еле уловимые щекотливые касания и лёгкое пощипывание… – они оставались невозмутимо мягкими и расслабленными, как если бы Ана действительно была в обмороке.
Так. Стоп.
Нет, я тут же отогнал внезапную идею. Да этого просто не может быть! Не может быть, чтобы вот так просто, ни с того ни с сего, Ана просто взяла и лишилась чувств! Для этого всегда должен быть какой-то повод!
Но её пульс противоречил моим доводам разума. Я снова и снова хватался за её запястья, словно тонущий за протянутую руку, чтобы уловить его. Его почти не было. Лишь изредка-изредка её организм делал рывок, агоническое содрогание, но и то еле-еле уловимое, будто слабеющее с каждым ударом её сердца. Она почти не дышала, и внезапно я начал понимать, что это самый настоящий обморок.
Почему же я сразу не мог этого заметить?!
Чёрт, чёрт, чёрт, сразу все мысли вылетели из головы. Что нужно было делать в таких случаях? Не паниковать. Никогда нельзя паниковать. Даже если рядом вот-вот может умереть человек. Всегда нужно сохранять спокойствие, но что же значит «сохранять спокойствие», когда это единственное, что ты можешь сделать!
Срочно требовался врач, это единственное, до чего я мог только додуматься. Но что если будет уже поздно? Что если Ана умрёт? Что если я последний, кто её видел? Последний, с кем она общалась? Но почему с ней случился обморок?..
Как же хорошо, что она дышит. Я попытался вспомнить всё, чему учили в школе касательно действий при обмороке находящегося рядом человека. Тщетно. Во-первых, все мои мысли из порядка пришли в случайный порядок, а во-вторых, не так-то недавно я закончил учиться. Однако одно я помнил отчётливо – то, что человек в обмороке должен как-то по-особенному лежать.
Вариант «вниз головой» отпадал – по идее, это могло бы затруднить дыхание, которое и без того было у Аны очень слабым. Наконец я всё же вспомнил, что требовалось предпринять, и повернул Ану набок.
Передо мной возникла новая задача. Вызывать сейчас «скорую» или использовать нашатырь? С одной стороны я не был уверен, что у меня вообще найдётся нашатырь, с другой – это могла бы быть бесполезная трата времени и оттягивание «скорой», и, наконец, вызов «скорой» до использования нашатыря мог бы быть уже не нужным… Как же всё сложно.
Я почему-то не хотел упускать Ану из виду, но всё отвлёкся на нашатырь. Впрочем, то ли он выветрился, то ли не был нашатырём вовсе – как бы то ни было, Ана никак на него не отреагировала.
К счастью, мне удалось вспомнить номер «скорой», объяснить про «женщину в обмороке», адрес, и в итоге «скорая» уже была в пути.
Завершив эту миссию, я сел рядом с Аной, положив её ноги на свои. Неожиданно моё внимание привлекла моя же оплошность – как я мог не заметить! Юбка Аны была откровенно и призывающее спущена, как, впрочем, и майка, демонстрирующая грудь, частично освобождённую от оков бюстгальтера. Я поспешно прикрыл эту обнажёнку.
Я не мог сказать, скоро или нескоро прибыла «скорая», так как время не тянулось, ни бегало, как загнанный зверёк – его попросту не было.
Сирена. Машина «скорой». Выходящие из неё медсестра и медбрат (или же врач?). Нашатырь (на этот раз е вызывающий подозрений) не возымел никакого эффекта. Я чувствовал, что просто мешаюсь под ногами, словно последний дебил, так как эти люди хорошо знали своё дело, что от них требуется, будто у них было по инструкции. Безуспешные, одни им понятные попытки вернуть Ану в сознание. Улыбка одного из врачей – долговязого и прыщавого очкарика – и слова о том, что один из сыновей мой большой фанат – так что от этого меняется?.. В то время, как они измеряли давление Аны, я чувствовал себя уже окончательно лишним, и мне хотелось исчезнуть на некоторое время.
- О нет, - пробормотала медсестра. – Чейз, это кардиогенный коллапс?
- Что? – вклинился я. О чём это они?
- Да, - кивнул её напарник. – Придётся госпитализировать.
И опять я не находил себе места, да и время тоже, пока Ану, укутанную по одним им известным причинам, с ногами на возвышении, несли на носилках в машину «скорой» - бледную, одеревенелую, словно покойницу в гробу.
- Я могу поехать с ней? – спросил я, и это прозвучало по-чёрному комично. Хорошо бы ещё «с ней», а не с «её трупом»…
- Да, - кивнул Чейз.
Водитель, возившейся в то время с нежелающей почему-то закрываться дверью поинтересовался:
- Это ваша девушка? – он тут же смутился, из чего сразу было видно, что он до жути стеснительный парень. – То есть, конечно, это не моё дело…
- Да, это моя девушка, - ответил я, не зная, как окрестить треснутые отношения с Одри и время от времени возникающее желание к Ане.
4
В машине «скорой» я начал ловить себя на мысли, что монотонно повторяю про себя какую-то ахинею: «Свой след означили на мёртвенном челе*… Коллапс… Когда она очнётся..», Это не имело совершенно никакого смысла, особенно если учитывать этот самый «то»
- Что такое коллапс?
- Только лекции по медицине тут не хватало, - проворчал Чейз.
Его напарница оказалась гораздо более словоохотливее и дружелюбнее:
- Понижение давление при обмороке.
- И от чего такое бывает? – продолжал я, непроизвольно беря Ану за руку – холодную и бледную.
- Причин много, - объясняла дама. – Сильные отравления, инфекционные болезни, большие кровопотери, передозировки, голодный обморок, побочные действия… У вас есть предположения?
Предположения у меня были. Скорее всего, это был передоз этого самого грёбаного флу, либо побочный эффект. Голодный обморок тоже был более-менее вероятен.
- Либо голодный обморок, либо Флуоксетин, - сообщил я.
На лице Чейза мгновенно изобразилось какое-то злобное удовлетворение, как если бы он весь день охотился за мухой, и вот наконец-то её прибил газетой.
Сигнал на моём мобильном оповестил о сообщении. Самое время, лучше не придумаешь! Некоторое время мы ехали молча, затем пришло ещё одно сообщение, и, непроизвольно выругавшись, я отключил мобильный.
Лёгкий ветерок и искрящейся солнце никак не вязались с происходящим. Наша невесёлая процессия очутилась под сводом больницы. Я сел на обитую подобием кожи скамейку в коридоре, так как мне сказали: «Подождите в коридоре» и буравил взглядом дверь одного из кабинетов, так как именно в нём была Ана; именно в нём ей предстояло либо открыть глаза и продолжить жить, либо скончаться.
Мне захотелось пройтись по коридору, но из опасения так называемый «ватных ног», я этого не сделал. Кроме меня в коридоре также находился сгорбленный седовласый мужчина лет семидесяти, поглощённый газетой.
- Что случилось, приятель?
Я вздрогнул, хотя его голос был дружелюбным.
- А что случилось? – не понял я.
- Только не говори, что сидишь здесь только потому, что шёл мимо и решил зайти, - усмехнулся мой собеседник. Видимо, ему просто приспичило поболтать.
- Нет, - фыркнул я. – Вы же видели девушку в обмороке, которую только что привезли… Так вот, это моя девушка…
Вот оно. Уже второй раз за день я называл Ану не иначе как «своей девушкой».
- А, так это девушка… - с намёком на юмор протянул этот «шутник». – А я-то думал…
Ох уж эти субъекты, считающие девушками только длинноволосых и пышногрудых созданий с естественным цветом волос и здоровым видом…
- А у меня вот жена беременна, - сообщил этот тип с надеждой на расспросы с моей стороны.
- Ого, от вас? Бывают же чудеса! – отыгрался я, заодно избавившись от собеседника.
Время, когда наконец-то открылась дверь кабинета, показалось мне стремительным, хотя, возможно, прошло много минут.
Ко мне подошёл доктор азиатской наружности, чем-то похожий на Чейза.
Я готов был практически прыгать от радости, когда первое, что он сказал (да восславится этот врач!..) было:
- Она жива.
Ну в конце концов, я не мог сказать, какова была вероятность смерти. Если вообще была. Дыхание и сердцебиение о многом, по идее, должны говорить… Знающим в медицине, конечно.
- Но из-за чего произошёл коллапс? – я тут же блеснул своими новыми жалкими знаниями, как подросток, прочитавший одно произведение великого философа и понявший процентов пять.
- Сразу два фактора, - объявил азиат. – Во-первых, в крови было обнаружено изрядное содержание антидепрессанта, блокирующего голод. Скорее всего, это передозировка Флуоксетина, причём многократный.
«Ощущение холода внутри» звучит пафосно и ванильно, но это было именно то, что я испытывал.
- А вторая причина, - продолжал азиат. – Продолжительный голодный обморок. Конечно, обычно он не превышает нескольких минут, но в этом случае давление сильно понизилось, и от этого обморок затянулся.
На меня, словно град, обрушилась моя вина. «Я же знаю, что ты притворяешься. И не надейся, я не буду беспокоиться. И ты даже не будешь протестовать, если твой наилюбимейший флу окажется смытым в унитазе? Что ж, зная тебя и то, чего тебе, оказывается, не хочется, мне не остаётся другого выбора.»
А ведь это всё длилось множество минут… А ведь я чуть не трахнул её, лишённую сознания…
- Мисс…
Только через несколько секунд я осознал, что от меня требуется.
- …Альбина. Просто Альбина. – Это было комично, будто бы я и есть «просто Альбина». При этом я понял, что даже не знаю её фамилии. Впрочем, это было не слишком важно, особенно если учесть, что в её сумочке, оставленной у меня дома, может находится паспорт.
- Альбина, - и её экзотичное для азиата, впрочем, как и для меня, в его исполнении прозвучало странно, словно кличка животного, - не принимала пищу в течении огромного времени, - продолжал азиат. – Поэтому-то и неудивительны дистрофия и изменения органов…
Я во что бы то ни стало должен был его прервать, так как было жутко это слышать.
- То есть её органы просто берут и изменяются?
- Нет, - невозмутимо ответил врач. – Скорее всего, нервная анорексия.
5
«Нервная анорексия». Упрямые, не желающие есть и зацикленные на похудении трупики, бывшие когда-то девушками, а теперь сгнивающие на глазах и разваливающиеся на частицы – на ногти, зубы, волосы и кусочки кожи… Иссушенные слипшееся органы, притеснённые друг другом в надежде получить хоть немного пищи из трубочки, которую так ненавидит их нерадивая и безумная хозяйка… Этот кошмар, наперебой обсуждаемый в телешоу и порождавший множество споров, никак не ассоциировался у меня с реальной жизнью.
Нет, только не с Аной, нет… Одно дело знать, что ей не нравится её худоба, и то хотя бы иногда ей хочется набрать хоть немного фунтов, а другое – знать, что она и вправду считает себя толстой, что её восприятие собственного тела изувечено психической болезнью…
Но тут до меня также достучались и другие слова азиата, а именно: «скорее всего». Это могла быть ошибка. Врачи могли ошибиться. Это только предположение. Маловероятно, но я надеялся.
- Это точно? – выдавил я.
- Вероятность велика, но будем надеяться на лучшее, - уклончиво ответил азиат. – А теперь, извините, но мне пора.
- К ней можно? – успел спросить я вопрос, терзавший меня с самого его появления.
- Ненадолго, - ответил доктор. – Катрин всё объяснит.
«Катрин всё объяснит»? Разве было ещё что-то, что я должен воспринять?
Глупо, может, но прямо перед дверью кабинета меня окатила волна тревоги, будто я был малышом, боящимся приёма зубного. Ха-ха, если бы. Всё было гораздо хуже. Прямо за этой дверью находилась… я не знал, кем именно для меня является Ана. Короче говоря, мне предстояло с ней увидеться, вот, по сути, и всё.
Я постучал (на удивление, хило).
- Войдите, - отозвался через сколько-то секунд густой женский голос.
Я, по неволе медля, вошёл, точнее даже, просочился в палату. Две из четырёх коек пустовали, сияя своей аккуратной белизной. На двух остальных, соседних, покоились две женщины, одна из которых – я узнаю её цвет волос где угодно, ну, или почти где угодно… - была Ана. Кажется, спящая. О бодрствовании либо сне другой женщины, либо девушки, вывод было сложно сделать, так как её темноволосая голова была повёрнута в противоположную мне сторону. Обе были укрыты. На стуле относительно рядом покоилась очень толстая (по жестокой иронии судьбы) докторша с кудрявыми светлыми волосами и голубыми глазами (эдакий гротескный херувим), прожигающими уже почти дырищу в какой-то бумажке, исписанной языком всех врачей. У них свой шифр, это точно. На столике, приютившимся тут же, стояла ваза с букетом хризантем. И всё было бы ничего, и везде была бы милая идиллия, если не штуки, штуки, штуки, бесконечные приборы, возвышающиеся, словно краны, над двумя пациентками. Но это, конечно, ничего собой особенного не представляло. То, от чего я на некоторое время потерял дар речи, то, что порождало что-то холодное и ослепляющее своей реальностью, было… О чёрт, их было две…
Две трубки, наполненные позитивненько-рыжеватой пищей, поступающей не иначе как в Ану и её соседку по палате, и заканчивающиеся, видимо, где-то в их пищеводе.
- Вот-вот должна прийти в себя, судя по пульсу, - без предисловий начала дама. Её бейдж обозначал её не иначе как Катрин.
- Мне сказали, вы всё объясните, - да это звучало как претензия прямо. Ана сказала бы «хах».
Катрин, однако, нисколько не смутилась. Такая вот не эмоциональная скала Катринище.
- Рано делать выводы, анорексия это, или нет. Хотя кое-какие симптомы и можно увидеть, скажем, дистрофия, разрушение тканей, кровоподтёки… Этот поганый, пардон, Флуоксетин они все принимают… Да и, в конце концов, порезы в качеств самоповреждения и нитка.
- Нитка? – при чём здесь какая-то нитка?
Катрин попыталась не смотреть на меня, как на дауна. Уж извините, не всем дано лечить анорексичек.
- Это вроде маяка. В данном случае, нитка синего цвета, то есть мисс…
- Альбина, - да почему я не знаю её фамилии?!
-… Альбина считала себя больной булимией.
Булимией?! Это ещё что за новости?! Однако такое известие принять было гораздо легче, если учесть то, что я кое-что знал об её рвоте. А ведь, насколько я помню, она носила эту нитку ещё с того дня, как впервые объявилась в моём доме… Правда, тогда это больше походило на стрёмный браслет.
- Сегодняшняя потеря сознания, грубо говоря, голодный обморок, - сказала Катрин таким тоном, словно речь шла о ценах на колбасу. – То есть конкретно этот случай не представляет пока собой опасности, и всё, возможно, обойдётся, как только её организм получит достаточно питательных веществ. Но вы бы с ней поосторожнее, - неожиданно сказала Катрина.
Я даже не знал, как понимать сказанное.
Ана производила впечатление спящей мирным сном. На секунду мне даже показалось, что она улыбается, но это была лишь игра света и теней. Она даже как будто бы стала менее бледной. Её рука, покрытая сотнями мурашек, неожиданно свесилась с кровати – вот вам и пожалуйста, синяя нитка. Показатель пульса, или как там называется эта штука, участи свою демонстрацию.
Катрин, разумеется, отвлеклась от своих бумажек.
Ана потянулась так, будто спала, и настолько милым показалось мне это простое движение, что мне хотелось тут же обнять её, долго не отпуская, успокаивать её, чтобы получать успокоения взамен: «Нет, что ты, милый, я вовсе не худею…». Но как будто бы сейчас, в больничной палате, на глазах у Катрины, при участии трубки и, самое главное, при таком состоянии Аны (а мне почему-то теперь казалось, что от одного порыва воздуха она может повредиться), сделать это было неправильно.
Ана распахнула глаза, в которых прежде всего отразилась какая-то смесь вялости и апатии. Я хотел, чтобы она хоть как-то отреагировала. Хотел, чтобы она хоть что-то сказала, хотел слышать её голос. Хотел, чтобы её ощущения не стирались.
- Эй, - пробормотала она, поморщившись – мешала трубка во рту. – Что происходит? И зачем я в больнице?
- Из-за голода и флу ты упала в обморок, - пояснил я.
- Да этого быть не может! – запротестовала эта глупышка. – А трубка эта мне зачем?
- Чтобы получить необходимое количество калорий, - ответила Катрина, проверяющая что-то насчёт другой девушки.
- Но я же пото… Не-ет, - Ана странно улыбнулась. – Так нельзя…
Я подумал, что лучше сказать правду, чем умалчивать. Тем более никто не предупреждал не волновать её, так что я имел на это полное право.
- Есть версия, что у тебя нервная анорексия.
- У меня? – усмехнулась Ана. Катрина подошла и одним ловким, но осторожным движением отключила снабжение «пищей», подкрепив это уверенным: «Достаточно». Ана поморщилась. – С чего бы это?
- С истощения, вот с чего, - пробормотала Катрина, поворачиваясь к нам. – Вас оставить общаться, или как?
- Да, если можно, - кивнул я.
- Если что, я в 102-ой палате, - Катрина потянула свою тушу в сторону двери и вышла.
Ох уж это зловещее «если что»…
- Слушай, как это понимать? – первым делом возмутилась Ана. – Я имею в виду, за каким я всё ещё здесь торчу?
- Мне-то откуда знать, - я пожал плечами. – Может, из-за обследований каких-нибудь.
- Да это просто глупо! Я не собираюсь торчать в больнице просто без причин… Анорексия, хах, очень смешно, нечего сказать. Да как они могут что-то утверждать, толком не зная, что да как!
- О, разумеется, т знаешь гораздо больше врачей, - съязвил я.
- Я знаю то, - невозмутимо продолжила эта дурочка, - что ни разу я не анорексичка. Будто бы они худых не видели. А ещё врачи. Разве я похожа на неё?
Ана ткнула в сторону сопалатницы, которая, надо заметить, отличалась от неё максимум фунтом.
- Вообще-то похожа. Да всё же очевидно. Тебе кажется, что ты толстая, не так ли?
- Нет, конечно, что за бред! – фыркнула она. – Что ещё они наговорили?
- Сказали, а не наговорили. Как будто бы по твоему организму ничего не понятно. Да и то, что считаешь себя булимичкой…
- А вот тут поподробнее-ка.
- Куда уж поподробнее, - я поднёс руку Аны с ниткой к её лицу.
- В смысле? Это же просто цвет красивый,- она изобразила непонимание, очень, кстати, правдоподобное. – А вот меня интересует то, зачем надо было обязательно вызывать «скорую»? Подумаешь, обморок!
- Подумаешь обморок? Может, для тебя это и порядке вещей, может ты и падаешь в обмороки по сто раз на дню… Часто, кстати?
- Да нет, конечно, нечасто… То есть, в смысле, никогда. Совсем никогда.
- Так с чего это ты уверена, что в этот раз очнулась бы?
- «В этот раз»! – она довольно-таки мило поморщилась. – Скажешь тоже! Пф, да будто бы я только и валяюсь без чувств!
- Ну, судя по тому, как ты отрицаешь это, так и есть.
В палату вошла Катрина в компании чего-то растворённого.
- Когда я смогу выйти отсюда? – поинтересовалась у неё Ана, с опаской косясь на лекарство.
- Скоро, - неопределённо ответила Катрина, протягивая Ане стакан.
- И что это? – сморщившись, подозрительно спросила Ана.
- Левокарнитин, - многозначительно произнесла врачиха. – Ну, пейте уже.
Ана быстро и без удовольствия, конечно, осушила стакан.
Катрина обратилась ко мне:
- Вы бы не задерживались.
Долго упрашивать, конечно, не пришлось. Я встал и, не долго думая, коснувшись губами щеки Аны, направился было к выходу.
- При, секунду! – Ана попыталась схватить меня за руку, но хваткой это никак нельзя было назвать. Несмотря на бледность, её щёки застелил лёгкий румянец. – А… мои вещи?
- Привезу, не беспокойся, - заверил я её. – Не всё сразу.
- И спасибо, что ехал со мной, - она попыталась улыбнуться.
- Ерунда, - в том, что я сопровождал её, было и самоудовлетворение. – Выздоравливай давай, пока.
- Пока, - улыбаясь, Ана прикрыла глаза, видимо, чувствую усталость. И не удивительно
Кажется, Катрина тонула в своём умилении. Не такая уж она и не эмоциональная.
6
Конечно, ничего особенного, если человек врёт насчёт своего возраста. Особенно почему-то грешат этим женщины. По-моему, в это нет никакой логики. Гораздо выгоднее прибавить себе несколько лет, чтобы вызвать восхищение своим «сохранившимся» обликом, нежели убавить сколько-то, дав тем самым повод к подозрению или к бросившемуся в глаза раннему увяданию.
Но прибавить себе десять лет – согласитесь, не ерунда. Легко будет представить то, что испытал я, если представить, что вы только что узнали, что одному вашему близкому знакомому на самом деле на десять лет меньше, чем он говорил.
Именно это и следовало из паспортных данных Аны, хотя я сперва совсем не обратил внимания. «Март 12, 1998» - совершенно ничего из ряда вон выходящего. Двадцать пять. То есть практически со студенческой скамьи. Скорее всего. К тому же я узнал, как её зовут полностью – Павлова Альбина Станиславовна. Многобуквенно. Её фотография, вопреки пристрастию паспортных фотографий получаться уродливыми, была довольно-таки красивая. Надо заметить, что тут же я наткнулся и на свою фотографию шестнадцатилетней давности, скопированную как-то по-декораторски на обложку паспорта. Ну как же ещё.
Кроме этого, я почерпнул из содержимого её сумки ещё много разной информации. Прежде всего то, что порядок не вписывался в планы Аны. Но это-то и так было понятно. Всего же эта дрань содержала в себе: фантик от арбузной жвачки, фольгу от шоколада и его останки-крошки, восемнадцать чеков, две ручки, ножницы, универсальный клей, комок земли, коробочку презервативов (кто бы сомневался), влажные салфетки, расчёску в форме сердечка, листок с калорийностью продуктов, зеркальце с Hello Kitty (делаем скидку на возраст!), пустой драный чехол для очков, разрисованный внутри цветочками-узорчиками, кошелёк (разумеется, с моей фоткой в прозрачной выемке, малым количеством денег и каким-то русскоязычными картами скидок), помаду, пудру, ключи с деревянным брелком в виде кружки, подводку, тени, мобильный, таблетки, таблетки, таблетки – всего три вида, включая и флу, чтоб его; косметичку, раскрывшуюся и исторгающую из себя ватные диски и пузырёк марганцовки. Вот так вот всё просто – носить наряду с косметикой марганцовку, будто бы для Аны не имело смысла, сделать стёршуюся стрелку поярче, либо же поблевать. Кроме того, ещё и обнаружился фантик шоколадки. Может быть, и той, которой Ана, как я понял, блевала в кинотеатре. Надо же, сейчас это казалось очевидным, если учесть ещё и охриплость, а тогда я просто решил, что она поедает в сортире шоколадку, потому что мысль о том, что она вызывает рвоту, занимала меня тогда не больше, чем мысль о том, какой же марки последняя зубочистка, которой я пользовался.
Я постарался уложить всё так, как и было, даже не выбрасывая комок земли (может, он был ей нужен, кто же знает) и не закрывая косметичку. Ещё не хватало, чтобы Ана принялась ныть из-за того, что я рылся в её вещах.
Представьте себе реакцию Аны, когда я её навестил в тот же день. Представили? Так вот, так оно и было, только ещё радостнее.
- При! – взвизгнула она, порываясь вскочить навстречу.
- Лежи, лежи, - поспешил остановить я её, не желая каких-нибудь печальных последствий. Не знаю, каких.
- Так не перелом же, - присев на кровати и взбив подушку, Ана усмехнулась, и её отсутствие паники действовало успокаивающе и даже уютно.
- Вау, так вы и правда встречаетесь, – приглушённо произнесла девица на соседней койке. – Надо же. Я думала, Ана это врёт.
Сколько эмоций в еле шевелящемся создании. Вот это да. И как – уже, оказывается, встречаемся. Будто бы успели.
- При, Канди. Канди, При, - пробормотала Ана.
- Надеюсь, этого достаточно? – я продемонстрировал Ане содержимое небольшого пакета – зубная щётка, полотенце и прочее тому подобное, а также её сумку.
- Более чем, - она мило улыбнулась. Так бы и обнял. И всё же как-то это неправильно. – Спасибо огромное, милый.
- Не за что, - только поцелуй в щёку, только поцелуй… Да что это такое, не развалится же Ана, бред какой-то. Она, кажется, была приятно удивлена, приоткрыв рот и буравя меня взглядом широко раскрытых глаз с расширенными зрачками. – Я тут посижу, окей? – по большей части я обращался к Канди.
- Да без проблем, - похуистичным тоном произнесла она.
- Ну как ты? – спросил я у Аны, впрочем, было и так ясно, что не катастрофично.
- Ненавижу такие вопросы, сразу не знаю, про что и говорить… Одним словом, я понятия не имею, что здесь забыла! – Она опять за своё. – Меня как только не проверяли, и заявила, что, якобы, спорный вопрос про анорексию. Пф, да по-моему, всё и так предельно ясно! Короче говоря, торчать мне ещё здесь до следующего дня, чтобы дождаться очередных обследований, уколов и той невкусной дряни! Совершенная тупость. А я ещё думала, что в России поганая медицина.
- Перестань ныть. И вспомни, наконец, что могла совсем не очнуться. Тебя это не пугает, что ли?
- Пугает, конечно. Но при этом меня пугает то, что обнаружили болезнь, которой нет. То, что наплевали на моё право выбора. Но вообще-то… Это ерунда. – Какая радость, что она в состоянии рассуждать почти здраво.
- А чувствуешь себя как?
- Лучше-лучше. В глазах не темнеет, ну и всякое такое, - похоже, Ана совсем не желала это обсуждать.
- Ты ела?
- Ну, разумеется, ела, - она фыркнула, как если бы я спросил: «Земля круглая?». – Всю эту бурду, которую они приносили. И даже не вызывала рвоту, если хочешь знать. Да и мне бы не позволили, заподозрили, и провожали бы в сортир. Кретины. Да и бурда эта у меня переварилась, в отличии от Канди, - это с жуткой комичностью напоминало бы сравнение своих успехов в школе с меньшими успехами соседки по парте. Хотя всё было гораздо хуже.
Я взял её руку в свою, поглаживая её пальцы, вызывающие странные ассоциации с веточками.
- А что с Одри? – неожиданно спросила Ана.
- Хочешь верь, хочешь нет, но я не знаю, - вынужден был признать я. – Скорее всего, нашим отношениям мало что светит.
- Может, оно и к лучшему.
По идее, такая фраза должна была раздражать. Что могут изменить банальные слова вежливой сострадательности, когда разорванные отношения были для тебя всем? Но при этом получалось, что это было не так.
- У меня кое-что для тебя есть, - вспомнил я, принимаясь рыться в пакете.
- Что-то интересное? Красивое? – с энтузиазмом принялась гадать Ана. – Мягкое? Твёрдое?
Канди что-то хмыкнула. Наверно, это она так смеялась.
- Что-то вкусное, - я протянул ей шоколадку.
Канди ещё громче что-то запыхтела.
- Хах, глупыш, - чересчур надменно со стороны Аны, - всё равно я не буду её есть. Оставь себе. И не потому, что я якобы больна, а потому, что мне нужно питаться определённой едой и количеством продуктов, иначе желудок просто не переварит, и, короче говоря, сгниёт эта вкусняшка. И даже не спрашивай, почему. Это противные подробности. В любом случае, из-за тебя я теперь обязана жрать положенное число калорий, белков, жиров, углеводов, не больше, не меньше, определённые продукты и так далее. ****ец, конечно. С Канди, кстати, тот же случай.
Чёрт. Похоже, всё ещё серьёзней, чем я думал.
- Ну год-то она полежит, а за год ты поправишься, - я надеялся, это прозвучало уверенно. И сам верил в это.
Ана улыбнулась одной из тех улыбок, что называют «горькими» или попросту печальными. Это казалось странным и неуместным, как будто она знает что-то, чего не знаю я, и при этом ей это безразлично, как если бы оставался обратный отсчёт дней её жизни. Снисходительно, словно на её плечах был тяжёлый груз жизненного опыта, полученного с годами. А годов-то и было – двадцать пять.
- Хорошо бы. Вообще-то я здорова, - спохватилась Ана. – Но я о том, что хорошо бы набрать несколько фунтов.
- Рад, что ты это понимаешь, - я на несколько процентов успокоился.
- Конечно, понимаю, - проворковала Ана, ещё ярче улыбаясь. И зевнула.
- Спать хочешь?
- Да почти всё время.
- Может, я лучше пойду?
- Дурацко как-то получилось. Но наверно… - Она выглядела не на шутку уставшей. Бедняга. – Я тебе позвоню.
Если учитывать обыкновенные развития отношений, то это так по-мужски. Забавно.
- Да, конечно, - я постарался быть серьёзным, но этот её тон… Несите «Оскара»…
Снова поцелуй в щёчку. Какое прощание могло бы быть уместнее?
7
Стоило только выключить мобильный, как тут же градом обрушились сообщения, как душ на голову. Много, много, много – чуть ли не столько же, сколько поздравлений во время дней рождения. Хотя, конечно же, меньше.
14:07. Сэнди: «Пит про 9 спрашивал, задрался ждать, т к едет с Ви в путеш.». 14:20. Сэнди: «Эй!». 16:43. Сэнди: «Ты жив там, дурень?».
Сэнди такой Сэнди. Что касается Пита, клавишника в нашей группе, то, я и без того знал, что скоро ему предстоял медовый месяц в компании новоиспечённой жены Вайолет, или просто Ви, как все её называли. Странно, что Сэнди вообще про это писал. Бьюсь об заклад, вся Калифорния уже знала, что Пит и Ви отправятся во Францию. Точнее, наверно, весь мир это знал, так как Пит успел оповестить не только устами, но и Твиттером. По крайней мере, мне так кажется. Давно я никого не читал.
А что касается «9», если вы не абсолютные фанаты Тима Бёртона, то, возможно догадались, что речь о девятом треке. Конечно, Пита должен волновать девятый трек. Кто же знает насчёт роли клавишных в этой песне. Никто не знает. Эх, нихрена у нас ещё не было готово. Само собой, хотя бы часть текста облегчила работу с звучанием. Но на данный момент ничего осмысленного и стоящего внимания написать я не мог. Хотя и было готово относительно много, не хотелось бы изменять планам, а именно: турне через полгода, именно после издания альбома, и никак иначе, так как почти новейший сет-лист бы ну очень кстати.
Примерно то же время, а именно 14:10. И всем-то я нужен в два часа дня. «Привет» от Одри. Как говорится, «я аж прослезился». 14:14. «Любимая» (не совсем актуально). «Надо поговорить про нас. В 17:00 в …. Сможешь?». 14;30. «Любимая». «Ответь». 14;34. «Любимая». «Тебе что, плевать на меня? Так и скажи». 14;45. «Любимая». «Я ведь и обижаться умею. Ты знал это? И да. На тебя МОЖНО обижаться». 14:56. «Любимая». «Ах, точно… И кто она? Интересно же ;)». 17:14. «Любимый». «Ненавижу тебя. Не думай, я дома».
Как же безмерно меня это бесило.
14:16. «Тад». «Братище, гульнём по городу? Завтра».
Ого, неожиданно. (Я же говорю, я нужен всем в два часа).
16:19. «Папа». «Как твою рыжую одноклассницу звали?! Срочно. Я спорю».
Прямо родственный совет какой-то. Спорить насчёт всяких глупостей – это как раз в стиле моего папы. Как и говорить забавные глупости. Я так и представлял, как он сидит где-нибудь в баре (да, в баре, несмотря на свои семьдесят шесть), ну или где-то просто в гостях у приятелей и участвует в обсуждениях наподобие: «А вот ты её знал же, а?». Вообще-то мы похожи, и не только внешне. Например, чувством юмора. Да и синдром Вольфа-Паркинсона-Уайта у меня от отца. Или вот, не смейтесь и не фыркайте, особенное акцентирование внимания на сиськах. (Как-то не актуально на этот момент).
Я любил папу как просто так, так и за то, что он смог жить как прежде после смерти мамы. Возможно, кому-то такое покажется неэтичным и неправильным, но если серьёзно подумать, то в этом-то я есть его заслуга – не изменить себе, не прогнуться под горем. Это вовсе не означает никакую бессердечность, напротив, по той причине, насколько сильно мы с папой любили маму, пережив первое время после её смерти, мы всё же ввернули всё во своё русло. По-моему, в таком случае продолжить жить было приемлемее самоубийства и, конечно же, умнее. Я многое ей обещал. Как, наверно, и папа. Не могу сказать, что мама всегда была абсолютно права, например, касательно моего воспитания, граничащего с выращиванием избалованного ребёнка – то ли в силу её характера, то ли из-за того, что я был единственным ребёнком в семье, но всё же я благодарен маме за всё, в чём она только проявляла участие. Имей бы я возможность сказать это ещё раз, то есть основательно и целиком и полностью попрощаться с ней, было бы лучше, однако у деменции* были другие плана. В течении почти шести лет мама не узнавала никого, хотя мне пару раз по глупости казалось, что меня она как-то припоминала. Пафосно говоря, пелена надежды. Если бы меня спросили, о чём я больше всего сожалею, то, несомненно, это было бы то, что я не попрощался с мамой. (Не могу не вспомнить, что Ларри Кинг однажды меня об этом спрашивал. Тогда она ещё была жива…).
19:45. «Ано». «Привет) А я завтра выпишусь и зайду, ок?)»
Так скоро? Что ж, врачам лучше знать. Надеюсь, она будет выглядеть хоть сколько-то более здоровой, хоть чуть-чуть.
«Я жив, дурень. С 9 провально», - отправил я Сэнди.
«Вау. И чтоб не поев не приходила!)», - отправил я Ане.
«Вэнди вроде. На что?», - отправил я папе.
«Может, послезавтра?» - отправил я Таду.
Я долго думал, что написать Одри. А также о том, какое место она занимает в моей жизни. Вроде встречаемся, а вроде и нет. Может быть, вообще не отвечать? Вообще это был не вариант, глупость какая-то. Я не мог сказать, что не представляю жизнь без Одри. Ещё как представляю – случайные связи, либо же несерьёзные отношения с какой-нибудь ни к чему не обязывающей девицей – просто привязанность и секс. Как вариант, Ана. Но хотя она и была доступным и иногда приятным вариантом, всё же я не мог не учитывать её отвратительный характер, проблемы со здоровьем (просто я думаю, что они из нескончаемых, а не просто так) и эротичность плесневелой палочки. Если бы я любил её, конечно, было бы другое дело. Но единственное, что я чувствовал к Ане – временное желание. Наверно, желание разнообразия, а не её тела как такового. Одри – другое дело. Она идеальна. Идеальна настолько, что с ней сложно и иногда не по себе, если бы понимаете, о чём я.
Решив, что Одри для меня важна, как привычная и неотъемлемая часть моей жизни, я отправил:
«Извини. Потом всё объясню. Поговорим завтра. Где и когда ты сможешь?».
Я не мог её потерять. Это было бы как-то из ряда вон.
«Есть!) ;****», - написала Ана.
«Фак. Что молчал?», - написал Сэнди.
«На заказ», - написал папа. Я как знал, что он в баре.
«Мне пох. Я в отпуске», - написал Тад. Кто-то в отпуске, а кому-то тексты не идут в голову.
«Пусть у тебя. Я зайду. В 14:00».
И снова я всем нужен в два. Точнее, только Одри.
«С девицей проблемы», - написал я Сэнди.
«Позвоню», - написал я Таду.
«Ок», - написал я Одри. Обычно мы так сухо не общались. Но, впрочем, и не в стиле Аны. Судя по всему, иногда она пишет как малолетка, днями торчащая в соц-сетях. Но что-то в этом есть. Это ещё больше соответствовало ей помолодевшему в моих глазах на десять лет образу.
«С какой?» - спросил Сэнди.
«Потом», - я решил всё рассказать ему позже.
Теперь оставалось предотвратить встречу Аны и Одри. Конечно, ничего бы страшного из этого не вышло, но так было бы лучше. Мало ли что, на всякий случай.
8
- Привет!
- Привет!
Ана сияла не меньше, чем только что начищенная новая кастрюля. Точнее сказать, начищенный суповой набор.
Она, скажем так, налетела на меня. Мы обнялись. От неё сильно разило лекарствами и больницей в целом.
- Я сегодня работаю? – поинтересовалась она.
- Нет, конечно, - ещё не хватало, чтобы с ней опять что-то стряслось! – Просто как в гости.
- Но почему же? Я отлично себя чувствую. Лучше обычного.
- Это очевидно, что лучше обычного. – Ана и правда выглядела как-то… оживлённее, что ли. - Но всё-таки тебя лучше отдохнуть.
- Ну, не буду возражать, - она пожала плечами. – Что будем делать?
- Какие есть варианты?
- Ну вот опять. Опять я должна что-то решать, - я не очень понимал её разочарованный тон про это «опять», но она пояснила: - Ненавижу что-то решать. Особенно почему-то трудно, когда нам с подругами, ну ещё в России, было не решить, куда пойти. Мне всегда всё равно, потому что, по-моему, главное – не где, а с кем.
И осталась такая собой довольная, будто сумела аргументировано оспорить эссе Ницше, или что-то в этом духе. Просто умора с ней.
- Поэтому сейчас для меня главное, что я с тобой, - проворковала Ана.
Мы сидели на кухне.
- Налить тебе что-нибудь? – предложил я.
- Да ну, сама, а то неловко.
Вот смешная. То у неё ампутировано чувство собственного достоинства и совести, то вдруг неловко.
Ана поозиралась кругом в поисках чего-то.
- Может, выпьем? – осенило её. – Ну то есть в честь меня… Тьфу, да не в честь меня, я не то хотела сказать… - Видимо, сейчас у неё период «комплекса неполноценности» и «вызывания жалости». – Ну, я о том, что всё хорошо обошлось.
- Отлично, тебе что?
- Красное вино есть?
- Да было какое-то, 21-ого года, не очень.
- Ничего, всё равно я в алкоголе ни бум-бум!
Вот же чёрт. Вот же её акцент. Одно это «бум-бум», и я снова хотел её бум-бум. Впрочем, не особо. И какой дурак придумал поговорку: «Мужчины любят глазами, а женщины – ушами»? Во-первых, ушами и глазами, кажется, видят и слышат, а уж никак не любят. А во-вторых, в моём нынешнем положении «любить глазами» - как-то фантастично, согласитесь. Хотя мордашка у Аны сносная. Ах да, да и кто вообще говорил, что я её люблю? Бред какой-то.
Через некоторое время мы сидели на кухне, откупоривая бутылки с абсентом (я) и вином (Ана), окружённые едой и доносящимися из колонок Sick Puppies.
- За врачей, - выпалил я и мы чокнулись, отпивая с горла.
- Вкусное, - прокомментировала Ана. – А это с чем паштет?
Я посмотрел на откупоренную крышечку банки, на которую она указывала.
- С индейкой.
- О, отлично.
Ана намазюкала его на кусок хлеба, полив зачем-то соевым соусом и поперчив.
- Я бы на твоём месте так не рисковал. – Я скромно ограничился куском ягодного пудинга. - Уверена, что тебе можно эту бредятину?
- Конечно. Я лучше знаю, - Ана уверенно отправила в рот этот ночной кошмар кулинара, поморщилась, но, запив, всё же проглотила, видимо, из упрямства, или чтобы не терять достоинства. И после ни к чему не притронулась, а осталась неподвижно сидеть, глупо смотря на меня кукольным стеклянным взглядом.
- Что не так? – поинтересовался я. – И что мне ещё тебе предложить?
- Травки.
- Я, по-твоему, похож на наркодиллера?
- А они выглядят как-то особенно?
- Конечно. По-наркодиллерски.
- Ну, не хочешь, как хочешь.
Вообще-то я сам был не прочь раскурить косячок.
- Пожалуйста, только попробуй грохнись в обморок, - я сосредоточенно копался в целлофане, хранящемся на кухне, в поисках шмали.
- Ты меня теперь всю жизнь этим будешь доставать? – съехидничала Ана, что-то жуя.
- А ты собралась околачиваться всю жизнь рядом со мной?
- Хм, засчитано.
Я протянул ей пакетик с небольшим количеством травки (которая, подозреваю, была близка к гниению), выбрав себе менее подозрительную порцию.
- И беспалево вот так хранить шмаль? – несколько удивлённо спросила Ана.
- Да, по крайней мере, пока. Сама скрутишь или помочь?
- Сама-сама, - отрешённо пробормотала Ана, запихивая в себя какое-то пирожное и вытирая испачканные кремом руки о собственные чулки. Мисс Опрятность 2023 просто.
Как я заметил, представления о самокрутках у неё были, но скорее в голове, а не в руках. Это выдавала неловкость.
Затянувшись первый раз, Ана закашлялась, смущённо оправдавшись:
- Давно не курила.
Постепенно с ней становилось чересчур уютно. Мне захотелось сделать что-то новое, то, чего я до сих пор не делал. То есть, вообще-то, без долгих побуждений или экстрима, так, что-то незначительное, но новое.
- Мне хорошо с тобой, - Ана улыбалась улыбкой ангелов с картин эпохи Ренессанса. Вот это приход. Я же как-то оставался нейтрален к происходящему.
- Тоже, - мне вдруг сильно захотелось её трогать. Неважно, как и где.
- Ненавижу вишню, - зачем-то сказала Ана, чуть не заехав самокруткой мне в лицо и хапая при этом печенье.
- Она тебе ничего не сделала, - я опустил руку на её талию. – Пошли, посмотрим что-нибудь.
- Посмотрим друг другу в глаза, - она приблизила своё лицо ко мне. Вот это зрачки! И правда, её не на шутку накрыло. – Печеньки. Предлагаю тебе печеньки.
- Подождут, - я вообще-то был сыт.
Моя рука очутилась у Аны под юбкой.
Ана, запрокинув голову, расхохоталась.
- Да нет же, глупыш! Мы так в детстве секс называли…
Не желая вдаваться в подробности, кто же эти загадочные «мы», я отложил наш перепихон, оставаясь в здравом уме, чтобы после у Аны не было поводов сожалеть.
Затушив и выбросив наши самокрутки под её возмущённый возглас: «Э!», я перенёс её на диван в гостиную. Именно перенёс потому, что, во-первых, хотел, а во-вторых, сомневаюсь, что она вообще помнила, где находится, так что уж там до гостиной.
- Сиди здесь, - на всякий случай сказал я Ане, отправившись на кухню.
- Сидеть? А можно лечь? И… как бы это… раздеться…
«Как бы это раздеться». Вот умора!
Она и правда была без топика, когда я пришёл в компании выпивки и еды. И хорошо, так гораздо лучше.
- Зачем что-то смотреть? – капризным тоном гламурницы протянула Ана. – Можно самим снять фильм. Лучший фильм. На «Оскар». Порно.
Снова отпив с горла, я произнёс:
- Снимать-то зачем?
- Чтобы увековечить и доказать.
- Что доказать?
- Что чудеса случаются. «Газпром».
Какой нахрен «Газпром»? Но спрашивать было как-то не к месту.
Тем временем я щёлкал каналы и ел чипсы. Ана пристроилась у меня на коленках, с отчуждённым видом разглядывая свои ногти.
Какие-то смешные люди и воздушный змей… Какой-то милый деревенский пейзаж… Симпатичный детёныш жирафа… Симпатичная поющая подражательница проститутке… Какая-то очкастая, высокая, долговязая и худая девочка-мультяшка…
- О, Ана. Тебя показывают!
Ана, смотрящая тем временем в моё ухо, недовольно повернулась в сторону экрана с такой миной, будто я, по меньшей мере, отвлёк её от научного открытия, способного изменить всю дальнейшую жизнь всего человечества.
- Да, меня. То есть вообще-то я Джеки из этого мульта. Безответно влюблённая в Кика девочка. И его фанатка. А ты – Кик. Шикарный мульт. Шикарный сюжет. Шикарно всё.
Надо же, как её накрыло… Я непроизвольно всмотрелся в эту ахинею, но, похоже, меня также накрыло, так я толком ничего не разобрал. И правда, ***ня какая-то, особенно этот Кик, покрытый чуть ли не латексом. Хотя… В детском мультфильме? Ха-ха!
- Нет, я не такой мелкий. И зад не большой.
- Правда не большой? – серьёзно осведомилась Ана. Даже нахмурилась. – Давай, что ли, посмотрим.
Я, откровенно забавляющийся ситуаций, остался без брюк, стащенных Аной и встал.
- Да вот же, большой, - пробормотала она с вялой интонацией, будто хотела спать.
Я плюхнулся на диван, прикладываясь к бутылке.
- Ну-ну, - Ана захихикала. – Ты там не обижаешься? Нет? Потому что обижаться – плохо. Вообще-то, плохо всё, что не хорошо. Ха-ха, да я права! – Она мило улыбнулась и принялась за чипсы. – Вообще-то много чего плохо. Войны – это плохо. И… ну… не знаю… И жир… И комары… И жир… Будто жир… Как-то так, - важно закончила она.
Некоторое время мы всматривались в экран. Кажется, Ана тоже нихрена не понимала.
- Мы с тобой как Винни-Пух и Пятачок, - задумчиво и мудро проговорила она.
- Зато у тебя сиськи маленькие, - сказал я.
У меня всё ещё не выходил из головы «большой зад», но не как что-то обидное, а просто так, потому что в ту минуту, я, наверно, не стал беспокоиться, случись хоть что. Было так спокойно, и вместе с этим весело даже от того, что вот мы с Аной сидим, смотрим тупой мультик и едим.
- А что, коровье вымя красивее?!
Странно. Похоже, она обиделась. Хотя я даже ничего обидного не сказал. Они и правда очень маленькие.
Ана заворочалась, раскачиваясь.
- Не загораживай экран.
- Пошёл ты!
Она быстро стянула с себя лифчик, притянув мои руки к её груди.
- Давай, трогай, пока не убедишься, что они не маленькие!
Её возбуждение, казалось, передавалось по воздуху, словно зараза. Её соски мгновенно напряглись, отвердев, будто бусинки.
Я коснулся губами выемки у её шеи, ощутив, как Ана чуть откинула голову, тихо застонав, снедаемая желанием. Мои губы задержались на её кажущейся живой ключице, и вот уже я прокладывал дорожку поцелуев к её груди.
Я ласкал её грудь, пока, устроившись у меня на коленях так, что экран вообще не было видно (да и к чёрту его), Ана сладко постанывала, извиваясь, словно гусеница, в такт собственному дыханию.
Я выключил телик, нащупав свободной рукой пульт. Его место заняли звучащие из динамиков Killing Miranda со своей «I Know What You Want». До чего же в тему. Чёрт, как же я её хотел! Давно пора. Наконец-то!
И всё же хотелось продлить эту прелюдию, «помучив» Ану ещё хоть чуть-чуть. Поглаживая, а затем и потягивая правый сосок (чем и вынуждая Ану переходить с учащённого сдавленного дыхания на стоны), я целовал и покусывал второй. Ана беспокойно ёрзала, извиваясь от наслаждения и практически натыкаясь на мою назревшую эрекцию, красноречиво находящуюся между её расставленных ножек.
- О... При… - казалось, её слова отдавались в моём теле. – Да… Да, о, чёрт побери, трахни же меня!..
Что ж, в моей власти было продлить её истому. Но чёрт, как же она на меня действовала!
- Нет… - Ана пыталась отдышаться. Ну уж нет, отдышка могла бы и подождать. – Да я же… кончу…
- Неужели? – я хотел её подразнить, хотя сам и был близок к оргазму.
Я подул на её влажный сосок, покрывшийся мурашками. Казалось, что соски только и составляют её маленькую грудь.
- Прелестно.
- Издеваешься?.. – непослушными губами пролепетала Ана.
Её щёки покрывал прелестный румянец.
- Возможно.
Ана нахмурилась, снедаемая, судя по всему, прекращением моих прикосновений.
- В чём дело, детка? – я провёл пальцем по её нижней губе. Её рот приоткрылся, словно расцветающий цветок, глаза в невероятно расширенными зрачками (возбуждение? Шмаль?) распахнулись и заблестели. Ана выдохнула, издав еле уловимую смесь «Ах» и «Сс». А я-то всего лишь сказал «детка»…
- Дело в тебе, - она поймала мой палец губами, невинно бросив взгляд из-под полуопущенных ресниц. Затем она принялась его посасывать и покусывать, и это было потрясающе – я и том, насколько сексуальной она выглядела с затуманенным страстью взглядом, румянцем и непроизвольным «М-м» - по-детски сосредоточенным и полувизглявым. Да… Моя личная шлюшка…
Её рот был горячим, даже чересчур – пожалуй, единственное горячее место в ней. Не испытывающее холода, не покрытое мурашками. Живое. Да… Это было завораживающе, и вместе с тем неестественно, как если бы Ана не чувствовала собственных зубов (которые показались, как и их владельца, хрупкими и приклеенными) или окаменела.
Сделав паузу, Ана метнула на меня быстрый обжигающий взгляд и улыбнулась.
- Ничего так?
Что? Какое, нахрен, «ничего так»? Разве можно что-то говорить, когда основное желание – это желание скорее войти в неё?
- Но ведь продолжение следует, - заметил я, уже принимаясь за её юбку.
Ана практически вцепилась в мои руки. Нет! Мы же не просто так всё начали! Я чувствовал, что просто мог бы и не спрашивать её согласия, настолько сильная пульсация была сосредоточена у меня между ног.
- Только не чулки, - почти одними губами произнесла Ана, слегка побелев.
Но почему? Почему, чёрт возьми! Я нестерпимо хотел чувствовать её кожу, гладить, ощущать её тут же пробегающие мириады мурашек и целовать каждый дюйм… Впрочем, времени разобраться с этим феноменом скрывания ног не было… Ана сняла трусики.
- Встань, у меня в горле будто бы застрял ком. – Хочу смотреть на тебя.
В её зелёных широкозрачковых глазах отразилось непонимания.
Она робко (робко!) сложила свои руки на животе, видимо, прикрывая нижнюю часть ребёр, словно бабочка крылышки. Да, это как раз самое точное определение. Бабочка – такая же хрупкая, летящая на пламень... и тупая. Готов поклясться, её кожа отливала то ли голубоватым, то ли жёлтым. Её волосы были растрёпаны, она нервно покусывала губу (которую я бы не отказался также куснуть). Забавно – возле её гладко выбритого лобка виднелась родинка; родинка у половых губ, родинка у не половых губ – всё честно. Ана старательно избегала взглядом всё, кроме собственных пальцев на ногах. Казалось, она смущалась.
Заканчивая возню с майкой, то есть с единственным, что на мне осталось в тот момент, я попытался по мать её взгляд и попробовал отвлечь от этого состояния (ибо мне казалось, что она близка к потери возбуждения):
- Не смущайся.
Судя по мордашке, в её крошечном мозгу происходили какие-то сложные алгоритмы. Этого только не хватало! Почему она думает в такой момент? Как же я её хотел…
- Давай же, иди сюда.
Сделав несколько сомнамбулических шажков, Ана замерла, сделав ртом очаровательное беззвучное «Вау!». О, этот ротик…
По направлению её удивлённого и в тот момент несколько непорочного взгляда, я понял, что объектом её удивление было не что иное, как мой член. Из её игривой победоносной улыбки следовало Альбинино осознание собственной власти – того, что она являлась причиной моей эрекции.
- О, ну конечно, - я ещё здраво мыслил? – Вы, мисс, доводите до предела.
Она медленно опустилась на колени с видом шокированности, как если бы увидела инопланетянина.
- Такой большой, - Ана благоговейно вздохнула. Её реакция… Хм, как дитя совсем.
Затем здравый разум, вернее, подобие здравого разума снова к ней вернулась, и Ана попыталась изобразить искушённость:
- Вы, мистер, предлагаете что-то уже интимнее пальца.
Взявшись за основание моего пениса и обхватив его, Ана принялась водить. Закрыв глаза, я попытался отдаться этому сладкому ощущению, но всё мы и так зашли далеко… Всё не то, не то… Хотя и неописуемо приятно…
- Да, быстрее, детка…
Казалось, слова неслись с моего языка без моего согласия. Какое там «о да, детка»?.. Ана, её стоны, визг, возгласы и промежность – то, что мне хотелось тогда больше всего.
Вот чёрт, я понял, что если она не остановится, то я просто кончу ей на лицо…
В то время Ана лизнула головку моего члена, как если бы пробовала леденец. Ана с леденцом… Мысль привлекательная… Надо бы попробовать…
- Нравится? – прошептала Ана.
Внезапно мне показалось, что нужнее всего для неё в тот момент – одобрения. Будто бы она была неуверенна в себе. Это Ана-то!...
- Продолжай.
- Есть, командир! – шутливо проворковала она и отложила очки, чтобы не мешались.
Обхватив двумя пальчиками (какие манеры!..) правой (или левой?) руки член, Ана будто бы пробовала его и «входила во вкус», заглатывая всё глубже. Насколько же нескончаем её рот? И может ли он быть растянут из-за пальцев?..
Ана, разразившаяся восторженным похмыкиванием присоединила к этому ещё и свой оказавшийся проворным язычок – снизу, сверху, легко и отстраненно. Как крылья бабочки. В то время, как её губы настойчиво подавляли свою плотскую потребность, её язык казался невинным и неискушённым – опять же, словно она одновременно была опытной шлюхой и маленькой девочкой, пробующей впервые леденец, во вкусе которого она не была уверена. Потрясающее сочетание.
- Да, Ана, да, быстрее, детка… - вырывалось у меня нескончаемое число раз.
Как же это было приятно… Её рот, казалось, мог расплавить что угодно. Я непроизвольно положил одну ладонь на её макушку, ощутив жёсткость растрёпанных волос.
- Нет, - Ана на секунду оторвалась, посмотрев на меня. – Только не волосы.
Я поспешно опустил ладони на её угловатые, ходящие ходуном плечи, не желая прекращения этого удовольствия, а также продолжения этой соломы под пальцами. Ох уж эти печальные глаза в пол мордашки… Или псевдопечальные…
Совершив новую череду оборотов языком, словно пролог к произведению, она снова продолжила совершат один из лучших минетов в моей жизни.
Она издавала уже подобие визгов – так, как кричат люди, чей рот заткнут кляпом или заклеен скотчем (только пискливее), - когда я понял, что НЕТ, НЕ СЕЙЧАС ЖЕ!
- Ана, я не могу больше ждать…
Она снова оторвалась, опустив только что изящно и неистово действующую руку и перенеся вес на неё, склонив голову и сверкнув нахальным и смеющимся взглядом из-под чёлки;
- Как же я могла забыть! В твоём возрасте кончают так скоро…
- Да ты просто нахалка, - усмехнулся я.
Как же мне хотелось заткнуть этот дерзкий ротик губами…
Ана мгновенно опередила меня:
- Кончи мне в рот. Или на лицо.
Что я и близок был сделать несколько секунд назад…
Она вновь возобновила минет, высказывая тем самым полную отвлечённость от всего, кроме находящегося в её рту. Я машинально массировал её плечи, её язычок двигался, словно маленькая молния, или шпага, рассекающая воздух, прижимаясь вплотную ближе к моему пенису, время от времени обдаваемому её горячим прерывистым дыханием… До чего же знакомо – прохлада на месте увлажнённого места… Мои руки расслабленно переместились на её грудь, еле-еле ходящую ходуном. Ана, видимо, не ожидавшая такого, невольно взвизгнула. Какая же она забавная… Я почувствовал кончики её зубов. Её щеку. Мои руки в безвольной судороге опустились на её рёбра… Обратно на грудь… Готов поклясться, что Ана причмокивала… Ещё один быстрый «росчерк» кончика её языка по головке моего члена и я, словно нажатием флакона шампуня, кончаю на её лицо, растягивающееся в блаженной восхищённой улыбке.
- Приам!
Я готов был отдать… много чего, если бы это было выпаленное под приятным гнётом оргазма Аной… Однако это была далеко не Ана.
9
Чёрт возьми! Это была Одри.
- Я вот думаю, что есть такого в этой грёбаной шлюхе, чего нет у меня?
В тот момент я ненавидел «обмен ключами» - идею о том, что неплохо бы Одри иметь ключи и от моего дома, в то время как у меня имелся ключ от её. Но за неимением вполне устоявшихся отношений, мы просто по умолчанию уважали личное пространство друг друга.
Хотя нет, сказать, что я что-то ненавидел в тот момент, было бы ложью. Скорее, это была досада.
Одри пыталась произвести впечатление полного безразличия, имитирую имидж постороннего наблюдателе – из тех, кто ещё ест воображаемый попкорн и зевает. Вот уж нет, я отлично знал эту её тактику, выдаваемую истерическими нотками в голосе и раскрасневшимся лицом.
Должно быть, мы с Аной выглядели эффектно, а плохом смысле этого слова. Оба с помутнёнными алкоголем и возбуждением рассудками – но суть-то не в этом! Разумеется, раздетыми мы были не для секса, нет-нет-нет.
Мы словно окаменели. Я пытался подобрать хоть более-менее подходящие слова, чувствуя себя умственно отсталым и глядя прямо перед собой, как какой-нибудь медитирующий йог. Ана, тормозя не меньше моего, так и не опустила руку, продолжая глупо не в тему улыбаться, поблёскивая блеском в глазах и блеском моей спермы. Неожиданно она дёрнулась, отвернулась в сторону, опустилась на четвереньки и… практически затопила пол рвотой.
Хуже не придумаешь.
Я будто бы очнулся и принялся одеваться.
- Я всё-всё выслушаю, - с наигранной безмятежностью продолжала Одри, присаживаясь рядом со мной. – Всё-всё! – она язвительно улыбнулась. – Люблю бредовые истории. Что ж, будет что вспомнить одинокими вечерами. С пледом. И горячим шоколадом, ха-ха!
Ана, вытерев рот и нацепив очки, также принялась одеваться, держась подальше от собственной лужи.
- Только не говори как обычно: «Это не то, что ты подумала!», - продолжала Одри, постепенно переходя на крик. – А то это будет уж очень банально!
- Я не собирался, - выпалил я. – Это то, что ты видела… И мы… Мы даже не спали.
- О, ну это совсем другое дело! – театрально воскликнула Одри, закатив глаза. – Тогда на нет и суда нет! Тогда это всё меняет!
Казалось, её взгляд метал молнии.
- Я уберу, - пролепетала Ана, нервно улыбаясь, будто у неё был тик. – Я сейчас…
Она вышмыгнула из комнаты.
Мы с Одри тонули в мёртвой тишине, прерываемой через некоторое время очередной рвотой этой тупорылой булимички.
- Тебя устроит то, что мы оба были пьяны? – поинтересовался я.
Как ни странно, стыда или потребности оправдываться я не испытывал. Единственное, что владело мной тогда – тупое безразличие к тому, как воспринимает случившее Одри. Порвать наши с ней и без того рваные отношения было бы только её делом, которое, как я чувствовал, она вот-вот должна была сделать.
- Это понятно.
Сложно было сказать, сарказм был это или нет. Одри о чём-то размышляла.
- И под кайфом, - добавил зачем-то я.
- Я считаю, нам следует расстаться.
Ураган по имени Одри выплеснулся вот в это. Она продолжила:
- Наши отношения и так ни к чему бы не привели.
- Ты имеешь в виду брак?
- Почему именно брак? – её брови удивлённо взметнулись вверх, как будто я был недоумком. – Привязанность. Симпатия. Влечение. Любовь – в любом случае, ничего хорошего не было.
- Так уж и не было?
- Хорошо, не получилось бы.
- Я надеюсь, Ана не служит последней каплей нашего расставания.
- А что это меняет?
- Наши с ней дальнейшие отношения.
Ух! По правде-то я будущего с Аной тоже не могло быть. Я имею в виду, серьёзных намерений на её счёт у меня вовсе не было.
- Ваши отношения? То есть вы встречаетесь?
- И близко нет. И не встречаемся, и не спим.
- А планируете?
Я понятия не имел, почему Одри это интересует.
- Посмотрим. Ана-то точно не возражает.
- С чего ты взял? Помнишь, она же, кажется, говорила, что влюблена, так что серьёзные отношения между вами точно не могут быть.
- Она имела в виду меня. Она не раз об том говорила в помешательском стиле.
Одри хмыкнула.
- И давно?
- Ваши с Аной… подобия отношений.
- Но никаких подобий нет. Липучесть она проявляла ещё с первого дня нашего знакомства, но я же говорю, что между нами ничего не было, так что будь уверена, что я не изменял тебе.
- Что ж, будем считать, что расстаёмся мы по-честному.
- Ну да. И что дальше? Останемся друзьями?
- Друзьями? Уж явно не врагами, но посмотрим.
В комнату пошатывающейся походкой пингвина вошла Ана, утирая рот рукой.
- Я вам не помешала?
- Тот же вопрос, - усмехнулась Одри. Её возмущение совсем испарилось.
- Не очень, мы успели, но всё-таки это было неожиданно, - ответила Ана.
- Извини, что назвала тебя шлюхой, - смущённо пробормотала Одри.
Ана принялась сосредоточенно что-то оттирать с юбки.
- Ничего страшного. Я привыкла.
Я хотел спросить, из-за сношений с многими или из-за одежды, но неожиданный вопрос Одри перебил меня:
- При, если не секрет, чего ты вчера весь день не отвечал?
Пока я прикидывал в голове, не будет ли Ана психовать из-за, что я скажу правду, Ана поспешно ответила:
- Просто вчера мы ездили в больницу.
- В больницу? – глаза Одри округлились. – А что случилось?
- Да я упала в обморок, - почему-то казалось, что Ана этим гордиться, так как она вся прямо сияла и улыбалась.
- Ого! Надеюсь, ничего серьёзного?
- Вероятная анорексия, - ответил я.
- Эй! – возмутилась Ана.
Я бросил на неё невинный недоумённый взгляд, как бы говорящий: «Что? Раз уж ты не против разглашения этого…».
- Хорошо, что хотя бы вероятная, - Одри изобразила оптимиста.
- Да ну, совсем невероятная! – продолжала Ана свою возмущённую тираду. – Я ведь осознаю, то надо толстеть и всё такое…
Ага-ага, по ней видно.
Посидев ещё немного с нами, Одри ушла, оставив от себя только ключи, уже не нужные ей.
10
- Вы с Одри расстались? – поинтересовалась Ана, всё ещё соскрёбывая что-то с юбки.
- А ты разве не слышала?
- Вообще-то нет. Меня рвало. А ты разве не слышал? – язвительно спросила она.
- Ну, то, что я ехал с тобой в больницу, ещё не значит, что я собираюсь следить за каждым шагом…
-…очень нужно…
- И вообще, тебя рвало или ты рвала?
Я понимал, что говорю противоречивые вещи, высказывая интерес к её действиям и отрицая это.
- Разумеется, меня рвало, - возмущённо и уязвлено ответила Ана. – Думаю, ты в состоянии помнить, сколько мы выпили, а также то, что моё пузо менее здоровое, чем твоё. – В отношении Аны «пузо» звучало, мягко говоря, странно. - Так что не вызывала я рвоту, успокойся уже.
А то я, можно подумать, с ума схожу.
- И, как ты тоже, оказывается, не в состоянии помнить, я не совала себе в рот пальцы, и не пила воду, или марганцовку с водой…
- Мне-то откуда знать, может, ты проблевалась с помощью моего члена…
К моему удивлению, Ана расхохоталась. Мне эта идея не казалась таким бредом, чтобы смеяться.
- Что тут смешного?
- Ха-ха! – она запрокидывала голову и похрюкивала. Омерзительный смех. – Вызывать… Рвоту… Членом… Ха-ха, теперь я знаю как!..
- Нет, правда. Ты так глубоко его заглатывала.
- Хах, приятно слышать, - в её глазах играли задорные огоньки.
- Я не об этом.
- Да ладно? Кстати, тебе понравилось?
- Понравилось, но…
Ана резко приблизилась ко мне, приложив ладонь к моему рту в знаке замолчать. Она стояла практически на четвереньках, пронзительно смотря мне в глаза. Такой ей гораздо лучше. Не смеющейся, не встревоженной, не помешанной, не плачущей… Не, тем более, обморочной.
- Всё. Молчи. – она чувственно перешла на полушёпот. – Всегда хотела это услышать от тебя. И не только это.
- И что же ещё? – я примерно мог представить, но всё равно было интересно.
Она была так близко, словно мы собирались совокупиться или просто поцеловаться. Как ни странно, неподходящим к случаю мне это в тот момент не представлялось. Я дотронулся до её плеча, медленно приспуская с него лямку её майки и тем самым лаская её кожу. Ана инстинктивно закрыла глаза и наклонила голову, пытаясь поймать губами мою руку либо просто прижаться ко мне.
- Много чего.
Она опустила голову на моё плечо, давая тем самым понять, что для обсуждения чего-либо её состояние слишком в стиле медузы.
Я опустил руку на её колено, тут же судорожно дернувшееся. Ана резко втянула воздух.
- Например?
- Да много чего… - она сделала странноватый жест рукой, как если бы изображала в пантомиме вентилятор и при этом обводила всю комнату. – К примеру то, что мы могли бы, ну, скажем, встречаться.
Мисс непредсказуемость 2023!
Её рука опустилась на мою, сжав пальцы.
- Так мы и могли бы встречаться.
Ничего необычного я в этом не видел после расставания с Одри. Да, если учесть моё влечение к Ане, это было правильное решение, хотя бы и на время.
- Да нет, я серьёзно, - фыркнула Ана.
- Да и я не стендап-комик.
Но вот что немного странно – Ана смотрела на это совершенно с другой точки зрения, абсолютно.
- Нет, правда что ли?! – Ана аж подскочила, как если бы села на кнопку. – Ты предлагаешь мне встречаться?!
А по её виду было такое ощущение, что я ей делал предложение пожениться. Как-то смешно и глупо получилось.
- Ну да.
Да неужели ей нужно какое-нибудь письменное подтверждение?! М-да уж.
Наверно, холодная вода не так действенно протрезвляет некоторых, так как последующие Альбинины высказывания выглядели бы на письме как что-то из ряда вон выходящее (подобного она не издавала даже во время нашего не совсем состоящегося совокупления), вроде: «Уи, ура, неужели, ооооо, да я сплю, ущипни меня» и проч. Как бы то ни было, щипать я её не стал, так как не хотелось быть оглушённым, ибо, сами понимаете, вопила эта дурочка мне прямо в ухо, обвив руками. Занятно, теперь я являюсь её мишкой Тедди.
- Перестань вопить, - прервал я её. – Оживление без тормозящих препаратов, что ли?
Она, похоже, вообще ни капельки не понимала, продолжая скитаться в своём ликовании. Прямо хоть розовые сердечки-пузырьки на задний план добавляй.
- Так, всё, я спокойна. – Ну видно же, что она это говорила специально, будто по сценарию! – И когда же у нас первое свидание? И где же оно пройдёт? И чем же мы там займёмся? А когда ты представишь меня своему папе? Мы засветимся где-нибудь вместе?
Твою же мать, я не слишком связывал то, что мы будем встречаться и то, что она вот-вот будет ныть о кольце и о медовом месяце (чёрт знает где, вероятно)!
И так далее, и тому подобное. Из неё сыпались вопросы, как капли из тучи.
- Почему ты всё это воспринимаешь?
- Как? – надо же, похоже она и правда считала, что её реакция – это норма.
- Вот например. Когда, по-твоему, мы сможем пожениться?
Надеюсь, это не даст ей повод к следующему оглушительному восторгу, потому что… ну да, крайне провальный пример.
- ПО-ЖЕ-НИТЬ-СЯ?! – завопила Ана.
Ну вот. Я же даже постарался сказать это как бы между прочим! Сами понимаете, какая же здесь может быть женитьба.
- Просто ответь на вопрос. – Вот дурочка. – Когда?
- Оу, ну, когда сочтём нужным.
И вот надо же ей ещё манерно так опустить глаза, типа скромница.
- А когда мы сочтём нужным? – продолжал допытываться я.
- Я-то откуда знаю?
- А как считаешь?
- Ну, если всё будет хорошо, где-нибудь через месяц.
Через месяц! То есть, пообщавшись где-нибудь максимум дней двадцать с чем-то, а то и меньше, если она опять будет сходить с ума из-за своего питания (что было бы крайне нежелательно), люди могут запросто затем жить в браке лет так несколько?! Она точно было ещё не совсем трезвая. Вообще-то я тоже, но ни в какое сравнение с Аной.
- Ага, а зачать ребёнка – прямо сейчас.
Она удивлённо и ошарашено вскинула брови и, бьюсь об заклад, покраснела бы, не будь такой… э… не особо подвержённой стыду, скажем так.
- Не хочу ребёнка. – А, так вот в чём дело! – Не хочу париться с ним.
- Потому что надо есть за двоих?
- Ну не надо об этом… - надулась Ана, вновь, однако, принимая прежнее положение.
- Или потому что ты его не выносишь?
- Эй! – она дала мне шутливую пощёчину, больше напоминающую гонения насекомых. – Потому, короче. По кочану.
- Что за? – я недоумённо уставился на неё. – Русские выраженьица?
- Точно. Русские выраженьица.
Мы держались за руки, переплетя пальцы. Мне совершенно некстати взбрело сходство её кисти с лапкой курицы. Только курицы не носят кольца, ну да не суть.
- Итак, - Ана посмотрела на меня с несвойственной ей серьезностью. – На чём мы остановились?
Коснувшись её подбородка, я приподнял её мордашку из интереса к реакции. Приоткроет ли она рот? Прикроет глаза или покраснеет? Главное, чтобы без визгов.
- Да не суть, - пролепетала Ана, наклоняя голову и требовательно притягивая меня за плечи.
И припал к её губам, ощущая её частое, как у больного зверька, дыхание и вкус сладкого, вина и чего-то ещё мерзкого… Ах да. Надо же, какое попадание в точку этим Альбининым выражением, что я якобы обязан привыкать к её рвоте.
Надо сказать, приятного мало. Я будто бы уже наизусть знал её трепещущие движения языка, будто бы это был припадок эпилепсии или нервный тик. Наши губы раскрылись почти одновременно, и запоздало и с долей робости лизнула мою челюсть. Я подался вперёд, притягивая Ану и поддерживая её рукой где-то чуть выше шеи, забыв в тот момент, что она может устроить нытьё из-за касания её грёбаных волос, Ана поглаживала мои плечи, прижимаясь ладонями и ногтями, которые, надо заметить, были слишком коротки, чтобы оставить хоть что. Ана слегка отстранилась, не прерывая поцелуя и склоняя набок голову, и затем призывающее откинулась на спину. Одной рукой я дотянулся до её бедра, чуть задрав юбку и начав ласкать его, заглушив её восхищённый стон, другой опирался о спинку дивана. Приспустив Альбинины трусики и продолжая её ласкать, я обнаружил то, о чём и не преминул сообщить:
- Да ты уже давно готова…
Как и отчасти я. Неожиданно Ана дёрнулась влево и я даже не успел понять, что её угораздило плюхнуться на пол.
- Ай-ай! – проныла она. – Ну вот, я теперь вся распухну!
Хоть бы и распухла. Распухшей она могла бы казаться пухлее. Хотя это и из области фантастики.
- Да на тебе даже следа не будет, - фыркнул я. Зачем портить такой момент? – Давай же, иди ко мне.
Как ни странно, на это «иди ко мне» она не отреагировала.
- Нет, будет! – упрямо заверещала Ана. – Будет, будет, ещё как будет!
Я ненавидел такое её настроение.
- Ну хорошо, будет, - согласился я. – Всё-всё, не была бы тощей – не было бы.
- Вот только не надо называть меня тощей, а то ныть буду, - капризно пригрозила она.
- Но я в любой момент смогу заткнуть уши.
Ана плюхнулась на диван, совершенно не в настроении соития и проворковала слова, совершенно к её настроению не вязавшиеся:
- Тогда у тебя не хватить рук для меня.
Что касается второй половины этого дня, то её я провёл, вопреки предсказуемому развитию событий, в компании Тада, его жены Тиффани, нашего общего приятеля Андре и троих неизвестных мне до сей поры субъектов, одним из которых оказалась весьма прелестная кудрявая девица по имени Джейн, болтавшая без умолку с акцентом похлеще Альбининого и словечками типа «симпотно», «веселушка», «тюкнуть» и т.п. Уморительное создание. Как бы то ни было, соитие с Джейн возможным не представлялось, так как через невероятно короткое время эта бедняжка не помнила и своего имени, так как горланила что-то чуть ли не по-латыни, а потом тупо уснула, так что Стивен, пришедший как бы с ней, а как бы и не с ней, вынужден был везти её домой. Я, признаться, так и не понял, есть ли между ними что-то, либо же они брат и сестра, или ни то, ни то. Кажется, Тиффани не выносила Джейн, по крайней мере, исходя из её колкостей, да и два близнеца испанской внешности – Парис и Рональдо, также её не слишком жаловали. Не знаю, почему.
Хорошо ещё, что я не был настолько же пьян, как и Джейн. Мало ли что. Мало ли кто может оказаться утром дома, а затем и замутить с вами отношения. Две Аны – это уже слишком.
И так как Ана как раз и является основной темой (хотя может ли человек являться темой?..) этого повествования, то не могу не отметить её реакцию на предложение пойти со мной.
- Не хочешь ли пойти сегодня со мной на одну пирушку? – чуть было не спросил, отдавшись эпичности момента: «Свободна ли ты сегодня вечером?». Ну уж нет, слишком многообещающе!
- И кто там будет? – вот уж не думал, что это представляет для неё интерес. С этим-то впечатлением подстилающейся девицы.
- Тад с женой и ещё несколько ребят, точно не знаю.
Выскользнув из моих объятий, как кусок мыла, Ана направилась зачем-то к зеркалу и принялась, по её мнению, улучшать причёску. «Причёску».
- Не знаю, - холодно пролепетала она.
Неожиданно и вовсе не в стиле Аны, так как при обычных условиях она, по идее, разливалась бы восторгами, даже если хотя бы вспомнить её щебетания по поводу первого свидания.
- Вероятно, я обязан уговаривать тебя?
- Нет, - она обернулась, перестав окидывать отражение критическим взглядом. – Нет, точно не пойду.
Сославшись на дела, Ана ретировалась.
11
Даже на странице на Фейсбуке Ана увеличила свой возраст – 1990 год рождения; то есть по её мнению, наиболее подходящий возраст для неё – тридцать три. Врушка с тремя возрастами. Что ещё я мог сказать об её странице, так это, что имя владельцы было написано как «Ана Неозаглавленная» (глупость несусветная, по-моему). То ли она с очень оптимистичным для такой ситуации ожиданиям готовилась поменять фамилию на «Элмер», то ли что. Однако место рождение сходилось – Псков. Кроме того, оказалось, что по образованию она журналисткой, училась в Петербурге, а кроме школы окончила какой-то театральный класс, имела почти два десятка друзей (а по ней и не скажешь), позиционировала себя как натуралку, атеистику и либералку, знающую русский и английский (что было, конечно, предсказуемо) и находящуюся в отношениях. Вероятно, со мной. Ещё одно подтверждение, что Ана восприняла происходящее между нами прямо как прелюдию к свадьбе. Должен также упомянуть, что на одной из немногочисленных фотографий она получилась весьма милой – отрешённо-упоротой, с пустым кукольным выражением лица, смотрящей как бы с выражением упрекающей сиротки прямо на смотрящих, ярко-красной помадой, искрящейся на капризно сложенных губах, тщательно уложенными волосами, казавшимися светлее и пышнее из-за плохого качества, растопыренными мохнатыми ресницами, ярко выделенными на фоне пудры веснушками и родинкой, (хотя лет семьдесят назад это не смотрелось бы странновато). Всё это сборище объектов, привлекающий внимание кончалось настолько явными ключицами, что на них можно было что-то положить (Ана, однако воздержалась от этого идиотства, ну, или не додумалась) и лямками неизвестного происхождения.
«Привет ;)» - чирканула Ана мне. Вспомнишь солнце, вот и лучик.
«Привет, зачем врёшь про возраст?», - спросил я, пока не забыл.
Многосекундное молчание, а затем: «Просто».
Вот и разговаривай с ней таким образом.
«Чтобы как бы не очень младше тебя быть»
«Зачем?». Я бился об заклад, она ответит: «затем».
«Да затем»
И через несколько секунд: «ты что, обиделся?»
О, ну конечно. Два возраста я будто бы стерплю, а на третий стану рассерженным мусульманином.
«Немного»
«Оооооо, ну простииииии, я больше не буду врать, прааавда!!!!!!»
Что может быть не правдивее слова «правда» и расплодившихся гласных.
«Посмотрим. Ты ела?»
«Что ты как подруги >:С Конечно»
«Подруги? И что?»
«Тоже: «ты ела?» ещё когда мне лет 15-16 было. Что «и что?»?»
«Ты и тогда была с придурью? Что ела?»
«ЭТО. НЕ. ПРИДУРЬ!!!!!!!! МЯСО!!!!!!!!! И ПИРОЖООК!!!!!!!!!» Уж не знаю, опечатка ли это «ПИРОЖООК», или нет, однако я никак не мог перестать ржать.
«Как грозно»
«Так потому что это моё дело, что есть, а что нет, и есть ли вообще!»
Я решил действовать соответственно с её глюками о нас.
«Моё. Ты же моя девушка»
«Даааа) <3 Прямо не верится!) *v*»
И тут же: «А так и не скажешь >:/»
Я просто обязан был заскринить это раздвоение личности!
«Почему это?»
«Сложно объяснить. Как дела?»
«Нормально, как обычно. Ты как?»
«Смешанно»
«То есть?»
«И хорошо, и плохо»
«И? Что хорошо, что плохо?»
«Потолстела Т_Т»
Она неисправима.
«И молодец»
«Нет :C»
«Дурочка»
«^^»
В мире без смайликов Ана не подключала бы Интернет.
«Больная дурочка»
«Хах)»
«Тебе нравится, когда тебя обзывают?»
«Это сложно объяснить»
«Попробуй»
«Я не психолог»
«Ну и тупица»
«Ахахах, теперь будешь обзываться? :D»
«Возможно. Как тебе нравится? Тупица? ****утая? Дурында? Суповой набор? Как?»
«Предпочтительнее всё-таки «детка». Например.»
«Но это не обзывание)»
«Зато заводит ;*»
И даже не спрашивайте, почему мне вспомнилась азартная игра под названием «горячие кости».
«Детка. Детка, детка, детка, детка…»
«Ууух. Ты сейчас в чём?»
Видимо, Ана намеревалась перейти на вирт.
«Майка, трусы», - а также брюки, но давайте-ка устроим потоп в Альбининой квартирке из её слюней и далеко не слюней.
«Ммммм», - как предсказуемо.
«А ты?»
«Пока ни в чём ;)»
«Любишь ходить без одежды?)»
«Взвешиваюсь без одежды. Но в твоём присутствии походила бы)»
И через некоторое время: «Хотя нет. Психологи доказали, что лучше супругам не ходить голыми друг при друге. И не спать, и не ходить в туалет друг при друге, а то влечение ослабнет».
И снова подобное воображение одолевает эту зеленовласую башку.
«А если супруги копрофилы?»
«Значит, наверно, им тоже нельзя часто срать друг на друга, хорошего понемножку :D»
«Хах (с)»
«З или Ч?»
«Ч. И что я решил?»
«Что буду читать Буковски»
«Не стеснительный в вареженьицах чел. Тебе самое оно»
«Почему?»
«Просто (с)»
«Хватит меня цитировать»
«Тебя? Одну тебя? Вот это самооценка!»
«Ээээээй(«
«Что «ээээээй»?»
«Просто (с) (с)»
«А всё-таки???» (с) (с)»
«Твой юмор положительно уморителен, папаша (с) ;)»
«Конечно, голубка моя»
«Оооооох… *Q*»
«А также свет моей жизни…»
Ана опередила: «Предлагаю похерить игру в поцелуи»
«И пойти жрать. ЖРАТЬ, Ана. Даже в книгах намёк»*
«Такое в «Молокососах» было. Там Кейси мерещилось, что Сид писал ей: «ешь»»
«Сериал, что ли?». По-любому, упомянутые Сид и Кейси были парочкой.
«Ага. Ты завтра свободен?)»
«Смотря для чего»
«Для меня ^^»
«Допустим»
«Хочу, чтобы завтра мы провели вместе. У меня», - как-то коряво она изъяснялась.
«И где же ты живёшь?»
«Бульвар Санта-Моники, 15А»
«Далековато»
«Для меня – не очень :Р»
«И во сколько к тебе заявиться?»
«Вечером, неважно)»
«Ок, жди, детка)»
«Ага ^^»
«И купи побольше еды»
«Что? О_О»
«Ничего-ничего, собираюсь пихать в тебя»
«Дурак >:С»
«Пока», - от Аны через некоторое время.
«Пока».
12
Скромненькой десятиэтажке на вид можно было дать лет так семьдесят, хотя я в этом и не смыслю, но судя по обшарпанности и граффити, выделявших эту домину на фоне своих соседей, древним это здание точно было. Кроме древнего, дом можно было также назвать широким, приметным и неопределённого цвета. То есть если бы он был волосами, то по-любому русыми.
Я был даже скорее заинтригован самой квартирой, а не её хозяйкой.
Несмотря на стоявшую в тот момент жару и нахождение в окружении собственных четырёх стен, Ана осталась верна своим извечным чулкам, одев, кроме того, юбку и топик ещё более зачаточного рода, чем обычно. Было непривычно видеть её без красной помады, но глаза всё же были накрашены как обычно.
Увидев меня, по её лицу пробежала тень. Кажется, тень недовольства по поводу отсутствия букета или ещё какого-то прибамбаса. Либо же она переусердствовала, подавляя восторг. Или решила, что хмурость ей к лицу больше, чем упоротый вариант радости. Да чёрт её знает.
- Привет, - поздоровался я.
Она снизошла до улыбки и совершенно неестественно, словно проститутка, облокотилась на косяк двери. Уверен, будь у неё длинные локоны и отсутствие помешанности на волосах, она бы накручивала прядь на палец.
- Привет, - Ана удосужилась дать мне пройти (да, её проём двери была настолько узкой).
Пока она возилась с дверью, мне невольно бросился в глаза её выбор юбочки, (бывший бы уместным при нескольких фунтах назад) и чересчур старательный наклон вперёд для возни с дверью (при таком роте это не было необходимостью).
- Ты когда-нибудь работала шлюхой? – спросил я.
Видимо, она не знала, как на это реагировать – с одной стороны и комплимент, а с другой недвусмысленный намёк. Её раздражительность и сучьи замашки взяли верх:
- Почему сразу шлюхой?! Я что, по-твоему, похожа на шлюху?!
- Не очень. Шлюхи не совсем плоские. В основном.
- Да к твоему сведенью, - она топнула невесомой ножкой, - Я работала официанткой! И вообще, могла бы стать журналисткой!..
- Но шлюха из тебя вышла бы лучше, - вставил я.
- Но, - она бросила откровенный взгляд исподлобья, – ты же даже ещё не проверил это.
В тот момент я был далёк от желания переспать с Аной.
Дабы разбавить эту прохладную (не в смысле погоды) обстановку, дам разъяснения всё-таки о жилище Аны. Основная часть её квартиры, состоявшей была наполнена мусором. По крайней мере, на мой взгляд это был мусор. Ане, возможно, и были жизненно необходимы пустые упаковки от еды, лекарств, косметики, объедки, чеки, пакеты и прочая мерзость. Её прихожая не совсем имела право называться прихожей из-за своих малюсеньких габаритов, и содержала в себе кожаную куртку, несколько жакетов и несколько пар обуви. И мусор, конечно. Лампы или другого источника света не было, шкафа тоже. Основная комната была завалена настолько, что было страшно ступить, чтобы не раздавить ничего. Здесь находились такие вещи, как: большой зеркало во весь рост, большая старая тумбочка, вывернутая наизнанку аптечка, пластиковая посуда, разбросанные по голому полу бумаги, старые диван с опасно торчащими пружинами и непонятного происхождения пятнами, ноутбук, два кактуса, искусственные цветы, журнальный столик, больше похожий на журнальную табуретку, моя фотка в рамке, тумбочка с книгами, большинство из которых были русские, две мусорки, из которых одна была в форме человечка, сваленная в кучу одежда и украшения, гитара, сломанный пюпитр, игрушки (то есть, детские игрушки – куклы, пони, мягкие Китти, щенок, лошадь и так далее; вероятно, Ана ждала ребёнка). Если в прихожей обои были откровенно драные и доисторические, то тут их было не видно из-за обилия плакатов – в первую очередь, плакатов со мной и моей группой, кроме того, было ещё несколько групп, между собой вообще мало схожих – Yeah Yeah Yeahs, Placebo, Lebanon Hanover, Deathstars, SOAD, Crystal Castles, Coal Chamber, какие-то русские, фильмов, сериалов упоротого вида мультов – пони, Китти, «Южный Парк», «Вини-Пух» и всякое такое, как если бы она совместила свою комнату с комнатой ожидающего рождения, природы (некоторые из которых, как ни странно, были сделаны и Одри), писателей и поэтов (и чуть-чуть отмёл идею о том, что Ана – пустышка) аппетитной еды и вообще всякой всячины. Люстры, как я заметил позже, здесь тоже почему-то не было. Как и кровати.
- Почему у тебя нет люстр?
- Мне хватает настольной лампы и люстры на кухне.
Её кухня была также небольшого размера и казалась продолжением гостиной – те же опрашпарнно-плакатовое-картинные стены и беспорядок. То, что это была кухня, выдавали микроволновка, холодильник с кучей магнитов, уйма из которых содержала что-то по-русски и была из одной серии – судя по изображением, что-то про радость, а остальные были либо с городами, либо с мультяшками, и это полчище магнитов удерживало фотку анорексоподобной брюнетки.
- Какая-то модель?
- Да, Фелис Фоун.
Присмотревшись к Ане, непонимающе вылупившейся на меня, я заключил:
- Тебе до неё осталось не так и много набрать.
Её брови удивлённо прыгнули, будто я только что уверял, что Земля плоская.
- Тебе кажется, - упрямо заявила эта глупышка.
Кроме холодильника и микроволновки здесь была раковина и колонка. И всё. Даже мебели не было. Возле раковины ютились специи, растворимый кофе и пластиковая посуда, видимо, составлявшая всю часть посуды в доме.
- Ты ешь, сидя на полу? – поинтересовался, заинтересовавшись отсутствием мебели.
- Нет, стоя.
- И зачем?
- Чтобы меньше калорий усвоилось.
Да уж, видимо, это понятный только анорексичкам принцип.
- Можем что-нибудь выпить, - предложила Ана. – Правда, у меня только вино есть. И вот ещё.
Она распахнула холодильник, и я удивился.
Всё содержимое её холодильника состояло из одного яблока, начатой пачки сухариков, котлеты и кучи бутылок обыкновенной воды. И всё.
- И это всё, что ты ешь? – выпалил я.
- Ну да, - невозмутимо ответила Ана. – Я на диете. «Минус два». Потрясная штука. А всё потому, что в таком рационе есть и белки, и углеводы, не слишком преобладающие над ними, и моно-диетой это не назовёшь, так как…
- Так, стоп, - перебил её. – То есть ты считаешь, что есть в день котлету, яблоко и пачку сухариков нормально?
- Конечно, ненормально! Я что, дура, что ли! – согласилась Ана. Но не тут-то было: - Вот и ем четверть котлеты, один сухарь и кубик яблока!
- Ты ненормальная.
- Нет, - Ана хихикнула, будто я сделал ей комплимент и будто она стыдливая девица. Похоже, её это забавляло. Полоумная. – У меня и другая еда в доме есть. Пойдём.
Она крепко схватила меня за руку, будто бы я не мог последовать за ней без помощи, и потащила в гостиную. Затем, перегнувшись через спинку дивана и тем самым давая созерцать её плоский окружевленный задок, принялась рыться за спинкой дивана, шурша то ли пакетами, то ли фольгой, и затем выудила на свет (здесь должно быть ангельской пение и райское освещение) гору сладостей.
Причём, «гору» - это ещё мягко сказано. Её ручонки умудрились удержать около десяти молочных шоколадок как с добавками – изюмом, печеньем, орехами, апельсином, клубникой, ягодами, так и без, кучу конфет, вафель, печенья, киндеров, батончиков «Кит Кат», «Твикс» и «Пикник», две банки Нутеллы, марципана, зефира, желе, сухарей, гофр, пирожков, пирожных, чипсов, шоколадных фигурок, шоколадных медалек, шоколадного шоколада…
- Ну что, не стесняйся, попробуй, всё вкусно, - видя моё недоумение, Ана забавлялась.
- Зачем ты хранишь всё это за диваном?
- Я привыкла прятать рвотные запасы, ещё с того времени, как была ребёнком.
«Была ребёнком». Что ж, самое оно выблёвывать свой же желудочный сок вместо того, чтобы позволить организму расти и всё такое.
- Рвотные запасы? – я сделала вид, что не понял её. (В каком-то смысле я действительно не понимал такой замедленный подход к суициду).
- Ну, это то, после чего я блюю, - пояснила Ана, раскидывая это обречённое богатство по дивану.
- И часто?
- Ну, когда как.
- А обычно?
- Через день. Ну всё, хватит устраивать мне допрос. Может, сыграем в карты? Я вообще-то не люблю карты, но на раздевание было бы прикольно. Или в лото? Лото я больше люблю. Или посмотрим что-нибудь? Или потрахаемся? Или пойдём куда-нибудь? Или врубим что-нибудь и потанцуем? Или потрахаемся? Или, хочешь, я научу тебя насвистывать? Или ты умеешь? Или примем вместе ванну? Или будем проходить тесты? Или всё же потрахаемся? Ну всё, мне надоело тараторить.
Она искусственно обиделась. Ни дать, ни взять, шлюшка.
- Нет, поедим, - предложил я.
- Поедим? И, может, выпьем?
- Да, пожалуй.
- Только у меня нет бокалов, только пластиковые стаканы, сойдёт?
- Сойдёт.
Ана потопала на кухню, за стаканами. Тем временем принялся уничтожать её запасы, начиная с печенья.
- Ты не против? – жуя, уточнил я, когда она вернулась с бутылкой и стаканами.
- Нет, - после секундного раздумья ответила Ана, плюхаясь рядом со мной и наполняя стакан. – Держи, - она протянула его мне. – Только всё не съешь.
- Конечно, оставлю, - заверил я её. – Как насчёт карт?
- Только за, - Ана покопалась в книжном шкафу, выудив колоду. – В какую игру?
- Холдем? – предложил я.
Ана посмотрела на меня как на умалишённого.
- Может, сундук?
- Не умею, - судя по её выражению, она и про классический покер не слышала.
- О, да там легко, - видимо, и правда легко, раз Ана умела. Она принялась тасовать карты, продолжая объяснять: - Просто собираешь четыре карты одного ранга, например четыре туза, у кого больше такого собрано – тот и побеждает. Ну, сейчас увидишь.
Я наблюдал за её движениями, пожёвывая одну из шоколадок.
Ана раздала по четыре карты, отложив колоду. Мне достались два короля – пиковый и червонный, восьмёрка пик и крестовая шестёрка.
- Ты также проводила время со своими бывшими?
- Что?.. О нет, о чём ты. Никаких бывших, - она усмехнулась этому, словно приличной шутке. – А что не так?
- Всё так, я же просто спрашиваю.
- Вот и славно. Итак, допустим, я первая. У тебя есть короли?
- Отвечать правдиво, или можно блефовать?
- По правилам врать не полагается. Ты же хороший. Так короли есть?
- Есть.
- Сколько?
- Два.
- Крестовый и пиковый?
- Нет…
- Стой! – завопила Ана. – Мне полагается взять только того, которого угадала. Если вообще угадала. Так как?
Я протянул ей пикового, начиная понимать смысл.
- Бери карту.
Я взял валета бубнов.
- Я, получается первый?
- Да-да-да, доволен? Есть семёрки?
- Нет.
- И теперь мне полагается взять карту из колоды. – Что она и сделала. – Раз семёрок нет. И твоя очередь спрашивать, но только тот ранг, который у тебя есть.
- Есть шестёрки?
- Нет, бери карту.
- А мне казалось, что ты беременна.
- Мы трахались? Нет. Так от кого же я могла залететь, по-твоему? А то, что я блюю, не значит, что я беременна, я просто булимичка. Есть восьмёрки?
- Ты что, видишь мои карты?
- Я похожа на всезрячую?
- Ни капли.
- Вот именно.
- Вдруг у тебя дальнозоркость.
- Нет, всё банально, близорукость и бла-бла-бла, минус шесть, если хочешь знать. Так, подавай сюда восьмёрки!
- Одна только.
- Пики?
Я протянул ей восьмёрку, взяв карту.
- Я решил, что ты ждёшь ребёнка из-за игрушек.
- Да нет, это мои. Я бы сделала аборт, даже если бы имела от тебя ребёнка. Но вообще-то я бесплодна. И люблю игрушки.
Я взял на заметку дарить игрушки, при случае нытья об отсутствии подарков.
- И спрашиваю ещё раз, так как угадала, - пояснила Ана. – Есть короли?
- Да. Один. Я ещё хотел спросить, сколько ты весишь?
- Ах да, а ещё вырезан ли у меня аппендикс, группу крови и количество пломб! – фыркнула Ана. – Я же не лошадь, а как-никак человек!
- Да уймись, мне просто интересно!
- Такое даже спрашивать неприлично, тем более у девушки! Ты и так знаешь мой настоящий возраст, и этого с головой хватит! Черви?
Я протянул ей короля.
- Пока что это единственное, что ты постеснялась сказать за время нашего знакомства. Если не считать того случая, когда ты требовала деньги на что-то секретное.
- Ну хорошо, это были деньги на лечение, доволен?!
- На лечение от чего? – будто бы я не знал ответа.
- Я была не в себе, и мне показалось, что у меня анорексия, но потом я решила, что лучше ничего не менять, так как меня всё устраивало.
- Но слушай, если уже тебе это показалось, то не повод ли это…
- Нет, не повод, я в порядке, только толстая. Ужасная, жирдяйка…
- Ты карту собираешься спрашивать?
- Есть восьмёрки?
- Нет, – закончив с шоколадкой, я принялся за чипсы. – И как же тебе это померещилась анорексия?
- Всё как обычно. Просто мне надоело бухаться в обмороки.
Её будничный тон меня добил.
- Есть короли.
Наградив меня взглядом обиженной сиротки, Ана выдала три короля.
- Ну всё, это «сундук», - она изобразила пальцами кавычки. Ненавижу, когда так делают. – Складывай отдельно. И если выиграешь, скажу, сколько вешу.
Будто бы мне это было жизненно необходимо.
- Идёт.
- Я так понимаю, моя очередь задавать вопросы?
- А нам разрешено говорить только по очереди?
- Ну, ты же понял, что я имею в виду,– Она смутилась.
- Есть тузы?
- Нет. Например, ты сейчас над чем-нибудь работаешь?
- Опусти ноги, - Ана непонимающе вылупилась. – Чуть вперёд. И не улыбайся так глупо! Давай, сделай умное выражение мордашки. – Ана изобразила траур. – Ну не так, но… Да, вот теперь прямо-таки журналистка.
Ана расхохоталась и взяла карту.
- Можно и так сказать, - продолжал я. – Не лучший альбом, как ни странно. Ну, мне так кажется.
- Концептуальный? – эта дурочка знает такие слова?
- Вдвойне, и речь скорее о возвращение к чему-то старому, как к причине происходящего.
- Вау, – вставила Ана совершенно не понять к чему. – И сколько уже записано?
- Именно записано – нисколько.
- Вау, - точно так же повторила она.
- Тебе не идёт так говорить.
- Это из-за акцента.
- Нет, не из-за акцента. Акцент-то у тебя забавный.
Она просияла.
- Есть восьмёрки?
- Да нет у меня восьмёрок! Значит, я забавная?
- Да. Делаешь много никому ненужных смешных вещей.
- Даже спрашивать боюсь! – театрально ужаснулась Ана. – Есть дамы?
- Одна.
- Пиковая.
- Да-да.
- Вот выиграешь, и скажу, сколько вешу.
- Этого мало.
- Не мало, а много, сотни миллиардов фунтов, ужасно, ужасно много… - начала ныть Ана, напрашиваясь, чтобы я что-то сказал.
- Да нет, я о том, что вдобавок сделаешь ещё что-нибудь.
- Сделаю что-нибудь? – она склонила голову и красноречиво улыбнулась. Кокетка из неё нелепая.
- Да, что-нибудь.
- Например? – она томно сосредоточилась, судя по её физиономии, ожидая: «Дашь мне», «Дашь в попку», «Отсосёшь» или «Выйдешь за меня». Или всё сразу.
- Съешь что-нибудь.
- Идёт!
- И не выблюешь.
- Идёт!
- Что-то существенное, что я скажу.
- Идёт! А если я выиграю, то мы потрахаемся.
Как непредсказуемо!..
- А разве для секса нужен твой выигрыш? Разве нужен повод?
Воздух застрял у Аны в лёгких, но она быстро оправилась, продолжив изображать искусительницу;
- Для меня – нет…
- Так для меня тоже. Это даже не будет ничем неправильным.
- Конечно, я просто подумала…
Провёл пальцем по её нижней губе, останавливая этот словесный поток. Ана растерянно смотрела во все глаза, прожигая меня зрачками размером с луну. Её карты безвольно упали. Мой взгляд упал за ними. Куча восьмёрок… Куча шестёрок… Моя детка мухлевала.
- Это нечестно, - я кивнул на карты.
- То, как действуешь на меня – нечестно… - пролепетала Ана.
Чёрт. Так призывно! Я чуть ли не ощущал свой пульс.
- И что же мне с тобой делать?.. – продолжал я.
- О… - она сладко выдохнула, цепенея и, что очевидно, увлажняясь.
Я приподнял её подбородок, наблюдая это милое, немного обезумевшее и томное выражение лица – распахнутые глаза, приоткрытый ротик, проступающий румянец.
- Наказать тебя?
Ана сглотнула, выпалив:
- Перестать говорить такие эротичности.
- А то что?
- А то я… Раньше времени…
- Иди сюда.
Ана пододвинулась ближе, неловко обняв меня одной рукой, стараясь держаться непринуждённо – такая неловкая неловкость. Она чуть откинула назад голову.
У самых её губ я прошептал:
- Хочешь меня?
- Да, да, - чуть ли не выкрикивала Ана. Настолько она была возбуждена… Кто бы сомневался!
- Скажи это, - Я гладил её около бёдер, проникая под юбку.
- Да… При… Я… О, как я хочу тебя! – она извивалась, подаваясь навстречу моим ласкам и стискивая ноги.
- Вижу, детка, вижу…
О, да она вся влажная. Я еле касался её лобка, осознавая, что ей слишком мало этого.
- Пожалуйста… - одной рукой Ана теребила спинку дивана, другой вцепилась в мою.
- Что? Что, детка? – я прекрасно знал, что.
- Войди в меня… - прошелестела Ана, словно выплёвывая каждое слово. Выблёвывая, лучше сказать.
- С чего ты уверена, что мне этого хочется? – я ввёл в неё два пальца. Ана запрокинула голову, переходя на совершенно громкие стоны. О, я мог слушать это вечно!
- Но ты не можешь… не… - она слегка опешила.
Мои пальцы оставили её в неприятном разочаровании. Ана непонимающе вылупилась.
- Ну что ты, я просто шучу.
- Не шути так, - быстро устроившись у меня на коленях, Ана склонилась и накрыла мои губы своими.
В моих висках будто бы стучала кровь, и моя девочка делала вид, что торопится, так как понятие «нежность» её язычок не знал, потому как с подростковым пылом занял всё дозволенное пространство, напирая на мой язык и зубы с такой силой, будто бы она стремилась сократить малейшее расстояние между нами, будто бы хотела, чтобы мы срослись, как сиамские близнецы.
Продолжая это взаимное вторжение, я спустил с неё трусики, стараясь коснуться каждого миллиметра её чудесной кожи, поглаживая каждый её изгиб, каждую выпирающую косточку…
- Почему ты в чулках? – я оторвался от губ моей сладкой девочки. Она жадно хватала воздух, и была своеобразная эйфория находиться в жаре её дыхания.
- Просто, - Ана, сами понимаете, была в настроении использовать язык не в качестве беседы. Она с завидным самообладанием принялась расстёгивать пуговицы моей рубашки, сопровождая каждое такое достижение крохотным поцелуем – легчайшим, невесомым, словно взмахом крыльев бабочки, но это настолько воспаляло и обостряло все ощущения, что мне хотелось тотчас сорвать с неё всю эту проклятую одежду, целовать каждый дюйм её хрупкого тела, говорить, как я люблю её, трахать, трахать её только ради доставления моей девочке удовольствия.
- Сними их.
О, как она ёрзала! Словно ей было неудобно. Я обожал эту её будто бы детскую манеру, в данном случае немного не уместную. Обожал её склонённую голову, беспокойные ножки, подпрыгивающий задок, который я тем временем инстинктивно гладил… Её пальцы перебирали мои волосы с напускным целомудрием.
- Зачем? – Ана стащила с меня рубашку настолько ловко, насколько позволяло такое положение и её сдерживать рвущееся нетерпение. Ей руки мило дрожали.
- Я хочу видеть тебя всю… Хочу целовать тебя всю, и трогать всю.
Так, конечно же, и обстояло дело. Её ножки… Я ни разу их не видел. Это странно и неправильно. Что если я не знаю о существовании ещё более гладкой и нежной кожи, чем уже ощущал? Что, если я не знаю о существовании какой-нибудь прелестной родинки в форме чего-нибудь, или просто – на коленке, возле лодыжки, на ляжке?.. Или о существовании какой-нибудь татуировки? Шрама из детства?
- Тебе не понравится, - пролепетала Ана.
И вот сейчас я должен с ней препираться? Я дернул её проклятые чулки вниз.
- Нет! – вскрикнула Ана.
- Да в чём дело? – я практически отпихнул её в сидячее положения, стягивая их, словно с маленького ребёнка.
- Не надо… - промямлила она.
Твою мать! Теперь я понимал, почему она ревностно не хотела даже отчасти показывать кожу своих ног – большая её часть была фиолетовой или коричневатой. Кучи, кучи, кучи огромных синяков почти сплошь заполонили её ноги.
- Что за…
- Отёки, - Ана вернулась в прежнее положение, принимаясь расстёгивать мою ширинку. – Потому что худею.
И вот после нашего секса на ней тоже должно остаться куча следов? Тогда что же говорить о засосах? Мне было не по себе от этой мысли. Можете смеяться, но мне стало как-то не то, чтобы противно, а скорее страшновато к ней прикасаться, будто бы она была сделана из человеческого праха. Готового рассыпаться от одного легчайшего дыхания, а не из плоти и крови.
- Не поможешь мне раздеться? – поинтересовалась Ана, видимо, заметив моё смятение.
Помочь ей раздеться? И зацепить какой-нибудь выпирающий орган? Ну уж…
Я отстранил её руки я стянул с неё майку. Под ней оказался симпатичный кружевной черный лифчик.
Ана слезла и пошатываясь освободилась от трусиков, оставив их на полу. Её движения, на этот раз, были настолько непосредственны, что я совершенно залип, снимая не глядя брюки, и затем трусы.
На этот раз на Ане не было ничего, и я всё ещё украдкой поглядывал на её неимоверные синяки.
Она поймала мой взгляд.
- Или сюда, - произнёс я.
На её губах промелькнула улыбка предвкушения.
Медленно, наслаждаясь своей властью над моей эрекцией, моя девочка приблизилась и опустилась на пол.
- Повернись.
Ана прикрыла глаза и расплылась в улыбке, делающей её невероятно хорошенькой. Прелесть моя!
- Ты войдёшь в меня… - начала Ана, в то время как я пустился также на пол, притягивая её за бёдра, покрывшиеся мурашками. – Сзади?
Было так странно и непривычно держать именно её миниатюрную фигуру.
- Так как? Сзади? – не унималась моя девочка.
- Не говори, - я шлёпнул её, наслаждаясь восторженным и глуповатым вскриком. Да, так намного лучше… Никакой болтовни, только сладкие звуки её удовольствия…
Я резко вошёл в ней.
- Ай! – Ана вскрикнула. – Да… Да… Обожаю, когда так…
Она издала что-то похожее на «Ау», «Сс» и хныканье.
Я наслаждался несколько секунд ощущением, что наполняю мою девочку почти глубоко. Кажется, она специально сдвинула ножки, чтобы усилить чувствительность и снова издала своё подобие хныканья. Пародия на плач младенца… Она снова сдвинула ноги, и я почувствовал её анус как что-то микроскопическое. О да, она чуть подалась вперёд! Её первое движение прокатило заряд пульса по всему моему телу.
- Не шевелись, - сказал я, с трудом борясь с задержанным дыханием. Я не мог дышать, когда рядом, максимально рядом, моя прелестная девочка…
- Но я хочу шевелиться, - возразила она капризным тоном. – И я буду шевелиться, ты не можешь мне указывать…
Я шлёпнул её.
- Да… Да… При… Ещё… Ещё… - лепетала она. – Отшлёпай меня, ну же…
Однако, придерживая её за бёдра, я ещё одним резким движением вошёл в неё глубже, как можно глубже…
- Ау! Ах… О да… - забормотала Ана, конвульсивно хватаясь за пол и царапая его. – Да… О… О! Как глубоко! О чёрт!
- Ана… Детка… - я почти вышел из неё, и снова резко подался вперёд, практически столкнувшись с Аной. Она пошатнулась и застонала. – Стони…
- Что?
- Громче…
- Зачем?.. А… А-ах… Сильнее… Да!
Её шатающаяся голова чудом не оторвалась от тощей шейки, очки слетели на пол, но, кажется, Ана крепко зажмурилась. Я двигался всё быстрее и быстрее, полностью входя и выходя из ней, наслаждаясь каждым стоном и выкриками моей девочки. Это было потрясающе.
- Я была… очень… плохой… девочкой… - по слову выдохнула Ана. Да, её разум был в отключке, как и мой.
- Да, - я шлёпал её, - а сейчас ты… Да… Очень болтлива…
- Точно… Ай! Да! Да! О! Я очень… Очень… Болтлива…
Она мотала головой, словно в бреду, стискивая и стискивая колени, всё больше, к моему удивлению, напрягаясь, царапая пол и выпалила что-то, скорее всего, по-русски, с невероятно эротичной восторженной интонацией. Она чуть опустилась. Её лопатки ходили ходуном, словно огромны крылья.
Она дрожала… Как и дрожал всё во мне – руки, биение сердца и пульс, который внезапно стал ощутимее в несколько миллиардов раз и проделал быстрый путь от моего члена к затылку, где стучал ещё некоторое время. А потом я просто не мог не выпалить что-то вроде:
- Да, Ана, девочка моя, Ана, Ана, как же потрясно!..
И пульс будто рассыпался где-то выше меня на миллиарды осколков, создавший восторг, восторг, восторг и сладкую усталость. Это был потрясающий оргазм, такой, который вернее было бы назвать аффект. О, Ана, девочка моя, что ты со мной делаешь! Ана, Ана, причина для эйфории, любовь моя…
Я кончил в неё, уже уставшую, обмякшую и плавающую в непомерной нежности (что было взаимно), словно ягода в собственном сиропе…
Некоторое время я лежал на полу, наслаждаясь бешеным пульсом между ног и кровью, стучавшей в висах. Казалось, вместо сердца у меня были часы. Это была лучшая усталость в моей жизни. Да и лучший секс тоже.
- Ана… - я сперва даже свой голос не узнал. – Тебе понравилось?
Она не ответила.
- Ана? – я поднялся, тряся её за первое, что попалось – за ногу. – Ана!
Она не шевелилась.
- Ана! Ана! Что с тобой?!
Я взглянул в её лицо – глаза закрыты, совершенная бледность, даже губы побелели.
- Эй! Эй! – я взял её за щеки и потеребил. – Эй! – я дал ей пощёчину.
И вы представляете?! Никакой реакции!
Я был близок к паники.
- Ана! – я уже кричал. – Ана! Очнись!
Я прислушался к её сердцу и с ужасом обнаружил, что оно не билось. Я не нашёл её пульса. Я терял мою девочку.
«Нашатырь, нашатырь…», - твердил я как мантру. Должен же он быть в доме у всё время падающей в обморок анорексички.
Её аптечка, к счастью, стояла на видном месте. Она, по правде говоря, не могла стоять на невидном месте, так как обстановка в квартире была скудной. Но ничего, кроме марганцовки, лекарство от боли в животе, в голове, градусника, пластыря, бинта, активированного угля, жаропонижающего, зелёнки, «Бисака» и «Флу» я не нашёл.
Почему-то на этот раз я был намного спокойнее. Не могу, конечно, сказать, что я не волновался. Всё-таки я больше, чем надо бы беспокоился за жизнь этой больной на голову милой шлюшки. В конце концов, она моя девушка.
Я позвонил в «скорую», назвав адрес, немного удивляясь тому, что помню его, и добавил, что, скорее всего, обморок голодный, так как «кажется, анорексия».
Дожидаясь «скорую», я, как и в прошлый раз, только с гораздо большим спокойствием, одел нас обоих.
Всё будто бы так и должно было быть. Нет, конечно, если после секса ваша девушка валится тут же не в усталое состояние, как максимум, а в обморок – это, разумеется, повод задуматься. Но… Короче говоря, это же Ана.
Ситуация, на удивление и на абсурд, повторялась. Снова Чейз, снова его напарница, снова попытки привести Ану в чувства. В какой то момент, как бы цинично это не звучало, мне стало скучно. Кто знает, сколько ещё подобное будет повторяться? Придется ли что-то предпринять? Что если с этого дня четыре стены обшарпанной квартирки Аны сменятся четырьмя стенами госпиталя? Или четырьмя стенками гроба?..
Вопрос Чейза: «Как часто она падает в обморок?» поставил меня в тупик, и я так и ответил, что не знаю. Чего уж там, я не знаю, как и что она ест, ест ли вообще, - ничего, ровным счётом ничего.
После сделанного Чейзом укола его напарница тщетно пыталась обнаружить сердцебиение.
- Грейс, добавь мезатон, - распорядился Чейз.
- Да, конечно.
- Могу я чем-то помочь?
- Не чем, не чем, - задумчиво пробормотал Чейз, делая второй укол. – Надо госпитализировать.
- Но… - начала Грейс.
- Да на лицо кахексия, - прервал её Чейз. – Или по-твоему, нет?
- Да, да, конечно, - неловко пролепетала Грейс.
- Госпитализировать? И что за кахексия? – встрял я.
Чейз водрузил анну на носилки. Грубо говоря, одной рукой. И, как и в тот раз, её ноги были Грубо говоря, одной рукой. И, как и в тот раз, её ноги были на возвышении.
- Истощение организма, - Грейс невольно видом дала понять, что я сейчас более, чем не к месту. – При слабости, снижении веса, но пока говорить о худшем рано.
- О каком ещё худшем? – я тем временем по умолчанию устраивался в машине «скорой», не ощущая и тени паники. Наверно, из-за дежавю.
- Вы не замечали за мисс гиперактивности? Повышенного интереса к спорту?
- Этого я не знаю.
Будто бы и обязан знать. Да мы всего лишь переспали!..
- Что ж, сейчас это не настолько важно.
Я оставил расспросы, всё ещё пытаясь привыкать к тому, что, вероятно, грозило стать частым неудобством. «Привыкай», как говорила Ана. Правда, тогда я считал, что это она о рвоте. Привыкай к выпирающим костям, привыкай к её проблемам с едой, привыкай к загаженной кухне и быстрым сменам настроения, привыкай к обморокам и визитам госпиталя, привыкай к россыпям таблеток, отёков и волос, привыкай каждый раз даже тронуть её, даже вздохнуть рядом с ней…
Правда, если бы её не стало, было бы непривычно.
13
Я находился в кабинете Эндрю – кучерявого плотного специалиста в области пищевых расстройств, то и дело нервно теребящего ручку. Его манера говорить отличалась певучим акцентом с растянутыми гласными и шипящим «с», и серые глаза метались так, словно это был специалист в области психически больных. В какой-то степени так оно и было.
Почему я не ждал её после обследования у стоматолога? Почему не после приёма у окулиста, выписавшего новые очки? И не после удаления болячки,? В конце концов, не после родов?! Нет, нет, я обязан был маяться в догадках, есть ли вероятность летального исхода от её грёбаной кахексии.
Несмотря на то, что лишь переспали, я ощущал некую ответственность над Аной, тяготившую меня, словно туча над головой, но, должен признать, как туча над пустыней. Разумеется, отношения физические были здесь не при чём. Но я знал, эм… мог признаться, что хоть какие-то внебрачные, «внеотношенные» дети могли у меня быть. Всё же на родах их матерей я не был, да и не был бы. Исключения составляла бы Ана.
Хотите верьте, хотите нет, но первой же мыслью у мня была мысль любым образом остаться в госпитале хоть на сколько-то. Эта неоформленная в план идея сверкнула как только мне сообщили, что год стационара Ане, обеспечен. В лучшем случае.
Мгновенно уловив моё неведение, Эндрю добавил, что да, как и было уже предположено, на лицо нервная анорексия и нервная булимия. Как и можно было догадаться, первым делом и спросил, есть ли опасность для жизни, на что Чейз признался:
- Пока делать выводы рано, но, в любом случае, стационар необходим.
- Мы можем увидеться? – вот и был второй по значимости терзавший меня вопрос.
Я просто должен был её увидеть. – сочувствовать, упрекать, утешать, успокаивать мою девочку – словом, делать хоть что-то, влияющее на неё. Именно в этом Эндрю и видел проблему. То есть когда я спросил это, он ответил, что частые контакты с близкими (близкими!) могут принести вред.
- Я же не собираюсь подстрекать её, или что-то такое, - возразил я.
- Но, как вы выразились, подстрекательство может произойти само по себе, Одно неверное слово, точнее, неверно истолкованное – и всё.
Я не стал уточнять, что это ещё за «всё». Сложностей мне и так с лихвой хватало.
- Как я понимаю, стационар продлиться год?
- Мистер Элмер, поймите, это и так слишком оптимистичный прогноз, - Эндрю покачал головой.
- И что же в худшем случае?
- Летальный исход.
Конечно. Глупое смягчение слова «смерть».
- В это время визиты не могут быть частыми и продолжительными, - продолжал будто бы оправдываться Эндрю. Да и зачем этот извиняющийся тон, если мне было важнее здоровье Аны, а не методы или сопутствующие неудачи? – Катрин сообщит вам позже время посещения.
- И каковы шансы выздоровления?
- Я же говорю, пока сложно дать точную оценку состояния Альбины, - немного нервно добавил и без того нервный Эндрю. - Разве что, очевидно, что болезнь запущена.
- Я даже… и не мог подумать раньше, - выпалил я, не без отвращения ощущая потребность оправдаться или что-то в этом духе.
Быстрый взгляд Эндрю как будто бы говорил: «А по ней будто бы невидно». Впрочем, возможно, я параноик.
- Какова стоимость лечения? – я быстро перевёл тему.
Мне показалось, что Эндрю опять скажет, что точные выводы ещё рано делать. Однако сказал он следующее:
- На данный момент – четыреста долларов в сутки.
Я ожидал подобного.
- Я могу заплатить.
- Кто бы сомневался, - Эндрю таки не удержался от усмешки. – Ваше право. Но может, всё же просветить вас по поводу методов лечения?
Я совершенно забыл об этом.
- Да, пожалуйста.
- Само лечение можно разделить на два этапа, - грубо говоря, Эндрю сиял, ощущая себя в своей стихии. – Специфический и неспецифический. В первую очередь, нужно остановить кахексию. В данном случае есть дистрофическое изменения миокарда алиментарного генеза и выраженная гипотония...
- …Что?...
-…проще говоря, проблемы с сердечнососудистой системой, поэтому Альбине будут вводить раствор глюкозы, Рингера, а также витаминов группы B, и, что желательно, А.
И хоть бы что-то я понимал, кроме заезженного «витамины несут жизнь».
- Кроме того, необходимо дробное питание с соотношением белков, жиров и углеводом как и у здоровых людей, но, поначалу, в маленьких жидких порциях.
Мне сразу вспомнилось питание через трубочку. А я ещё хотел насильно накормить Ану…
- Потом, конечно, калорийность будет увеличена. – Даже я это понимал. – Помимо необходимых приёмов Альбина может, при чувстве голода, съесть немного овощей или фруктов, так что вполне можете их приносить в качестве… эм… гостинцев.
М-да. Обычно девушкам цветы дарят.
- И постельный режим, конечно. Что касается лекарств, то в первую очередь, это карнитин и кобамамид в таблетках, для наборы массы тела…
- Сколько она весит? – тут же спросил я.
Почему-то поколебавшись, Эндрю пролил свет на эту терзавшую меня тайну:
- Сейчас – 16,8 фунтов.
Будь у меня что-то во рту, я бы поперхнулся и перестал дышать. 16,8 фунтов?! Семилетние дети весят иногда больше! Я, конечно, догадывался, что где-то в районе 17 фунтов… Но… 16,8…
- Вы уверены?! – я всё не мог в такое поверить.
- Мистер Элмер, в госпитале не может быть неисправных весов, - едко заметил Эндрю. – Совершенно точно, 16,8 фунтов. Как показало обследование, Альбина не ела в течении, минимум, месяца, так что, сами понимаете, в каком состоянии микрофлора, желудочного сока совершенно мало, кроме того…
- Но она ведь говорила…
- Так неужели вы верит? Катрин она уверяла, что съела сегодня три гамбургера.
Я понял, насколько был глуп. Разумеется, ей ничего не стоило наплести с три короба, про будто бы съеденную еду. И более того, может, и не наплести. А просто «невинно» не договорить, что кончилась вся эту трапеза пальцами во рту и рвотой.
- Вероятно, Альбина при вас могла принимать пищу с последующей рвотой. Вы, если не секрет, в близких отношениях?
- Мы встречаемся.
- Что ж, жаль, что её состояние успело ухудшиться.
И снова я чувствовал завуалированный упрёк в словах Эндрю. Как будто бы я был виновен в происходящем!
- Вернёмся к лечению, - продолжал Эндрю. – Несомненно, Альбине необходим кальций – это же надо, лишиться стольких зубов и… Впрочем, речь не об этом. Рекомендую вам ознакомится с этим.
Эндрю протянул мне листок.
Очередное потрясение. Это был будто бы не список лекарств, а результат переписи населения – насколько бесконечными были эти важные каракули. Да, именно каракули, так как почерк оставлял желать лучшего. Препараты были хоть как-то систематизированы, а именно: «В таблетках», «Внутривенно», «Внутримышечно», и три этих группы спасенья моей девочки были примерно одинаково нескончаемы.
- Что-то пояснить? – любезно предложил Эндрю.
Это мало что решило бы, если учесть, что я более-менее понимал лишь назначение витаминов.
- Это в целом и в общем что? – я неопределённо махнул листком, чувствую себя немного нелепо.
- Как препараты, для обмена веществ, главной частью которого является картан или элькар, так и обыкновенные обезболивающие, рекомендуемые при гастродуодените. Ганатон, мегейс…
- Да-да. – я приостановил поток названий.
- Проблема не столько в истощении, сколько в метаболизме. И в психике.
Я так понял, это должно было меня успокоить.
- Вероятно, потребуются препараты наподобие этаперазина, но лишь в случае рвоты.
- Специальной рвоты? – я немного удивился. Разве за Аной не должны бы наблюдать?
- Не специальной. Вероятно, Альбинин организм некоторое время не сможет принимать пищу и будем, своего рода, отторжение, но маловероятно.
Хоть что-то хорошее.
- Ещё что-то вас интересует? – спросил Эндрю
- Вы говорили что-то насчёт психики…
-…Обыкновенное дело. Ничего удивительного, что больной кажется, будто бы её вес избыточный. Этому есть объяснение – её мозг, скажем так, не успевает обрабатывать новую информацию о регулярном снижении веса, в чём и заключается нервная анорексия. Можете не волноваться, так как наши психиатры знают своё дело…
Это звучало будто зазывная реклама. Нелепо.
- Но большее внимание к психологическому аспекту дела всё же на втором этапе заболевания.
Если Ана ещё доживёт.
- Могу я попросить вас об одном одолжении? – я вспомнил, наконец, о чём-то, кроме Альбининой угрозы для жизни.
- Пожалуйста.
- Вы же понимаете, это… эм… событие не подлежит огласке…
- Конечно-конечно, - мгновенно понял суть дела Эндрю. – Можете быть спокойны, всё дела наших пациентов строго конфиденциальны, не подлежат огласке и не выходят за стены госпиталя…
- Вот и хорошо, - с облегчением вздохнул я.
- Так что никто даже и не узнает, о том, что с вашей девушкой.
Я начинал привыкать к словосочетанию «ваша девушка» и «моя девушка» в отношении Аны, моей любимой, моей бедной девочки, на чьё выздоровление я мог повлиять лишь деньгами… Ну и моральной поддержкой. Визитами. Тем, за что в тот момент бы отдал всё. Кроме её жизни, конечно.
В кабинет постучали.
- Мистер Джонсон, это Катрин, - раздался приглушённой дверью глуховатый грудной голос.
- Войдите.
- Мистер Элмер, вас звала мисс Павлова.
Наконец-то!
Я вскочил, словно кресло обожгло задницу.
- Но не больше десяти минут, - строго заметила Катрин. – Я прослежу.
Мне наплевать, наплевать, наплевать! Счастье не имеет времени.
14
Как я ожидал, Ана была в палате не одна. То есть из пациенток она и была одна, но во избежание моих каких-то неверно истолкованных слов там находилась молодая женщина – кто-то вроде сиделки, наверное, с забранными назад длинными тёмными волосами, устроившаяся возле тумбочки соседней кровати.
- Здравствуйте, - она поздоровалась.
- Здравствуйте, - поздоровался я, натыкаясь взглядом на распахнутые глазища Аны.
- При! – воскликнула моя детка, так и подскочив на кровати. Как я и предполагал, она лежала. – Родной мой! Сядь рядом, я так соскучилась!
Несмотря на её восторг, я видел усталость её организма. Или у неё всегда была эта нездоровая бледность? И эти опухшие глаза и губы? У неё даже как будто волосы потускнели. Ах, ну да. Точнее, их краска.
- Милая, как ты?
Я присел рядом на староватый обшарпанный стул, который тут же скрипнул.
- Подвинься ближе.
Я придвинулся, искоса поглядывая на сиделку. Неужели моя девочка не возражала бы против проявлений чувств на людях? Впрочем, я возражал. Только не сейчас. Нет, нет, я мог бы сейчас даже рискнуть обнять её, такую усталую, такую больную, такую хрупкую и худенькую…
- Твоя нитка пропала, - заметил я, бросив взгляд на её вылезшее из-под одеяла запястье. Запястье, голова и часть шеи – вот и всё, чем я мог наслаждаться. Остальное Ана скрыла под одеялом, видимо, замерзая. Какая же она уязвимая…
- И без тебя знаю, - её восторга не осталось и следа. Меня обдало презрением её сощуренного зелёного взгляда. Ана схватила меня обеими руками за запястье, оказавшись, на удивление сильной. Или же это все силы, что у неё были? Как бы то ни было, резко дёрнув на себя, как если бы она была капризным ребёнком, безуспешно привлекающим внимание отца, она, иначе не скажешь, зашипела: - Ублюдок! Как ты мог упечь меня сюда?!
Я сначала решил, что ослышался. Её слова царапали намного сильнее её коготков.
- Что?!
- Что слышал! Как ты мог, повторяю, упечь меня сюда?! В этот жалкий клуб инвалидов! В это убежище умирающих! В этот грёбаный морг!
По причине уважения личной жизни и расстояния сиделка ничего не слышала.
- Престань! Ты думаешь, я мог просто закрыть глаза на то, что ты упала в обморок? Мог закрыть глаза на то, что ты могла умереть? На то, что ты больна?! – я вырвал руку, и её ослабевшие кисти безвольно бухнулись на простыню.
- Я не больна!
- Только не нервничай, - я пытался её успокоить, взяв руку в свою и принявшись поглаживать её костяшки пальцев. – Я, конечно, не врач, но, думаю, от этого тебе только станет хуже… И потом, может, ты и не понимаешь – это не страшно, но всё же я пытаюсь о тебе заботиться, так что для твоего же блага нужно лечение…
- Прекрати! – вспылила мою глупышка, ударив меня по руке – я почти не почувствовал, но её ярость просто пронзала меня, как если бы вся её физическая сила уходила на эмоции.
- Не вопи! – предупредил я её.
- А то что?! А то что, сукин сын?! Ты полагаешь, что я больна, да? – она была в скрытой истерике.
- Не один я, к твоему сведению, а врачи, и если ты полагаешь, что ты умнее врачей, то спешу тебя разочаровать – тупее тебя людей я ещё не видел!
- Что?! – она задыхалась своим гневом. – Что?! Послушай, я лучше знаю, больна я или нет! Я не худею! Понятно тебе?! Я не зациклена на похудении! Я прекрасно понимаю, что мне нужно набрать много фунтов…
- Недавно ты говорила обратное, - заметил я.
Похоже, я поставил Ану в тупик.
- Приам, я не анорексичка, - продолжала бубнить моя глупышка, остывая понемногу. – Я ем.
- Не ври! Я знаю результаты обследования.
- Я не истязаю себя утомительными тренировками, - упрямо продолжала убеждать меня Ана. - Я вообще не занимаюсь спортом! – Она усмехнулась, будто видела в этом что-то забавное. – Я не анорексичка, клянусь. Прошу, доверяй мне. Ты же понимаешь, мы должны доверять друг другу, если любим друг друга. Без этого никак! – А эта стерва умеет надавить на нужное. Я не думал, что она настолько проницательна. – Я хочу выйти отсюда. – Её глаза заблестели. – Я не должна здесь быть, я не больна. А хочешь… Хочешь, я наберу несколько фунтов? Сколько угодно! Столько, сколько ты скажешь! – У неё хорошо получалось имитировать искренность. Я не мог не отдать должное театральным классам. – Ты же можешь сделать так, чтобы меня выписали! Ты меня сюда упёк, ты и вытащишь! Любовь моя, это же во многом зависит от тебя, если учесть твои… эм… деньги.
- Если учесть мои деньги, то я заплачу за твоё лечение, но никак не за твою смерть! Ты можешь вбить себе это в свою прекрасную безмозглую головку?! Ради чего ты истязаешь себя? Ты считаешь, что состояние полутрупа – это красиво?! Так изволь обратить внимание на кого-то кроме собственной персоны! Где, скажи мне, где ты видела настолько же тощих девиц?! Ну, если не считать подобных тебе, возводящих анорексию в какой-то культ! Ты хоть можешь понять, как сильно ты мне нужна!? – Её глаза расширились. – И не мёртвой от истощения, а живой! Здоровой, любящей… Ты хоть можешь вбить в свою истощённую башку, что я люблю тебя! Так что если…
То, что сделала Ана, я ожидал меньше всего. Она не протестовала. Не ругалась, не плакала, а попросту дала мне смачную пощёчину.
Нет, конечно, мне не было больно. Да разве могла бы моя полумёртвая девочка причинить мне какую-либо боль, кроме моральной?
В тот момент хуже всего было то, что она меня ненавидела. Если, конечно, не считать её болезни.
Если бы в тот момент я мог поменяться с Аной местами, я бы сделала это. Даже если бы прогнозы не были утешительны. Мне было бы наплевать, я бы мог умереть ради неё. Если бы это было возможно.
- Мистер Элмер! – вмешалась сиделка. – Пожалуйста, избегайте тем про… болезнь мисс Павловой. Это может привести к ужасным последствиям.
- Заткнись… - прошипела Ана, гневно сверкая взглядом из-под опущенных ресниц. – Заткнись. Я тебя ненавижу. Ты разрушил мою жизнь. У меня была мечта. Я хотела похудеть. Стать худой, изящной, хрупкой. Как бабочка. Я хочу ощущать ключицы, кости, рёбра, вены, обхватить ляжку, в конце концов! Хочу быть почти невесомой! Перестань, - она закрыла лицо рукам, сотрясаясь в конвульсивных рыданиях. Её шёпот вдруг перешёл на пронзительный крик. – Перестань, слышишь! Перестань рушить мою жизнь! Оставь меня! Это моё тело, я же не указываю, кому и каким быть! Давно пора понять, что анорексия – дело добровольное!..
- Мисс, пожалуйста, успокойтесь, - сдержанно попросила сиделка. – Иначе мне придётся позвать врача.
- Вот только не надо говорить со мной как с психом! Или как с ребёнком! – Ана уже вопила, обращаясь не понятно, к кому. – Подонок! Кретин! Убирайся! Давай, оставляй свою девушку гнить среди этих больных психов!
Присутствующая при этом взрыве чувств женщина поспешно выскользнула, появившись в считанные мгновении
я в сопровождении Катрин.
- Мистер Элмер, вам бы лучше уйти, - пробубнила Катрин, вваливаясь в палату.
Упрашивать меня не пришлось, в виду того, чего ещё мерзкого могла наговорить моя полоумная детка. Все эти обвинения я не мог выслушивать, так как ошибочно поначалу принимал её слова за чистую монету. Конечно, разрушить я её жизнь не мог, а часть про «бабочку» казалась абсолютным бредом сумасшедшей. Впрочем, не казалось. Моя девочка и была сумасшедшей.
- Да, разумеется, - пробормотал я, поспешив на выход и, обернувшись не забыл добавить:
- Детка, ешь, и пиши почаще.
- Не называй меня деткой! – Ана продолжала истерить, пока ей делали укол в вену. Бьюсь об заклад, успокоительное. – Сукин сын! Ненавижу тебя!..
Хоть бы это не было правдой.
15
«Привет)», - тем же вечером Ана снизошла написать приветствие «сукину сыну», сломавшему якобы её жизнь, да и которого она, оказывается, ненавидит. Что-то тут не так.
«Привет)», - отвечаю ей в том же духе.
«Как дела?», - пишет Ана. Точно что-то тут не так. Подозреваю, успокоительно было очень действенным.
«Не особо»
«Почему???»
«Ты в госпитале»
Она долго не отвечает, и затем следует:
«Оооо… Так мило… *v* Даже не представляешь, как мне нравится твоё обо мне беспокойство, потому что создаётся впечатление, что я тебе нужна) А лучше такого не придумаешь. Ну сам понимаешь. Мы. Вместе. Это же чудо какое-то!)) А у меня всё чудесно)»
Я начал подозревать, что всё, что она делает – измождение себя голодом, пожирание всяких дурацких таблеток, извечная рвота – всё это ради того, чтобы заставить меня о ней беспокоиться. Только вот, по Альбининым словам, подобное безумие было и задолго раньше до нашего знакомства
«Правда? Когда мы прощались, мне так не казалось. Ты же истерила, вопила, что меня ненавидишь - разве нет?»
«Как ты мог в это поверить! Милый, что ты несёшь, я же тебя люблю, как ещё никого никогда не любила! Иначе стала бы я соглашаться лечиться, или не убегать из госпиталя? Тут одна девица как-то сбежала. Это давно было. Но я не об этом. В общем, ну ты понимаешь, чтобы там тебе не причинять – пафос! – боль, и всё такое»
Это было написано несколько не по-Ански. И не только из-за отсутствия смайликов.
Я ничего не мог ответить, кроме:
«И я тебя люблю, детка)»
«ААААААААААААААААА, ПИШИ ЭТО ВЕЕЕЕЕЕЕЕЧНО, Я НЕ УСТАНУ ЧИТАААААТЬ!!! *О*», - сколько эмоций-то.
И затем прибавила:
«Но не вечно. Скоро, видимо, телефон отберут. Вот посмотрим»
«Что посмотрим?»
«Оооох, да просто мне не особо-то разрешают общаться. Будто бы что-то заставит меня дурить. Не знаю. Буянить, что ли :D»
«И это не так? Ну а вдруг ты собираешься общаться со своими ано-подружками, советующими тебе «не сдаваться»? Или просто какая-нибудь пропаганда»
«Хах, нет, конечно. И у меня нет ано-подружек. Я хотела этого и без пропаганд всяких. Просто так как-то захотела в один день, давно, в 15. Но вообще у меня есть все основания возмущаться, потому что такое положение как у заключённых»
О, ну разумеется, как у заключённых. Конфликты сокамерников, не стерильность, почти вечное заточение и общественные работы.
«Почему же как у заключённых?»
Своего рода «униформа», надзор, режим пищи, - вот и всё, должно быть. Ана долго не отвечала. Что-то назревало, чтобы упасть гроздьями гнева.
«Конечно, как у заключённых! Почти что вечный надзор. Следят, за тем, что и как ешь, пичкают всякой дрянью, от которой потом язык отсыхает, практически насильно! Следят за тем, чем я занимаюсь. Может, потом и это прочитают. И это уже будет считаться вмешательством в личную жизнь, не так ли?! Бьюсь об заклад, я уже растолстела! Я не говорю о том, что это физически неприятно, но просто унизительно – вот, скажем, давится этой однообразной жранью. Да это же как фекалии! Пардон, но я не копрофилка какая-нибудь. За мной даже в сортир тащатся, будто бы я только и делаю, что булимичу! А о беседах я вообще молчу. Да-да, как фильмах! В фильмах, где обычно показывают ****утых на голову больных психов! И ты подумай, что я как они считаюсь! А кто в этом всём виноват? И кто это, интересно, тупо поставил крест на моей мечте? Ты должен хотя бы спросить у меня разрешения на этот чёртов госпиталь. Так что, милый, не обессудь потом, что это я такая толстая и грустная.»
Дурочка, дурочка, дурочка.
«Так что не обессудю, что это ты такая живая»
«Ох, как это благородно! Я просто прослезилась! Что бы я делала, если бы ты, практически не сдал меня, как преступницу! Но, правда, как «больную». Итак, что бы я делала. Хм, жила бы как жила, радуясь жизни и отвесам. Небольшим. До 16-17 фунтов. Дальше – безумие. Многие женщины худеют. Это моя жизнь, и ничья больше. И еда в ней занимает последнее место.
«А первое?»
«Ну это как посмотреть… И вообще, может, пока? Или тебе не спится?»
Умереть ради великой цели могло бы иметь какой-то смысл, ну а это… И я был уверен, что этом «как посмотреть» моя придурочная девочка говорила: «Голод, а вообще не ты, так что без обид». Или не голод. Анорексия, булимия, или что там ещё может удовлетворять её душу и либидо. Что угодно, кроме меня. Эта пустышка меня приканчивала.
«Да, не спится»
«Потому что ты должен быть в моей постели ;****»
До чего корявый и милый пикап. Хоть что-то неизменное в Ане.
«В госпитале?)»
«Да нееееееееет! -_-»
«Буду иметь в виду»
«Имей ;***»
«Иметь?», - если образовался бы вирт, это было предсказуемо до зуда.
«Дааа. Иметь)»
«Как скоро?»
«Когда хочешь?»
«Хочу как можно скорее)»
«Но я же в этой заднице >:C»
«И?»
«Прямо в палате?»
Будто бы желание переспать с Аной зависит от чего-либо. И уж конечно, ей не обязательно было быть рядом. Ей обязательно надо было просто быть.
«В присутствии медсестёр и других больных?»
И зачем я это написал? Назревало большое гневное послание о том, что Ана «не больная!», а это я «поставил крест на её мечте».
Но, как ни странно, ничего такого не случилось. Либо настроении Аны очередной раз изменилось, либо она просто не заметила.
«Иногда я бываю одна. Очень редко(((»
Да нет же. Всё-таки одно обстоятельство было. Трахаться с ней, напичканной лекарствами и, в кои-то веки, едой, выздоравливающей, 17-ти фунтовой и до ужаса хрупкой казалось столь же привлекательным и внушающим какие-то опасения, как, к примеру, колоться слоновьей дозой героина – удовольствие присутствует, но в то же время, с какой стороны на это смотреть.
«Что ж, придётся за тобой присмотреть»
«Мне нравится ход твоих мыслей ;)»
В чём в ней вообще либидо держится?
«Что? Это ты там всю палату завлажнила, я-то что?)»
«…»
«?»
«!»
До чего очаровательно.
«Тебе что можно из фруктов?»
«Издеваешься?»
«Да, жестоко «ставлю крест на мечте»»
«Ха-ха. Меня пичкают фекалиями, сказано тебе»
«Обычно это называется «еда»»
«Ха-ха. Я лучше знаю, что у меня во рту ;)))»
«Да ты разборчива)»
«Очень) Ок. Хочу бананов» - Нетрудно было догадаться.
И снова от Аны: «И ещё, если тебе не сложно, притащи мне что-нибудь почитать, плевать, новое или из своего. Так, на свой вкус. Потолще»
«Потоньше, а то не поднимешь. Ладно, принесу что-нибудь»
«Я ведь и обидеться могу >:C Только спроси сначала, а то там же график посещений, я ж псих-суицидница-скелет, агааааа»
«Омг, кого я нанял!..»
«Говоришь, будто снял :D»
«Понимаешь, будто снял…»
«Кстати, я и после буду работать у тебя?»
«После чего? Вообще, сейчас твоя зарплата ушла вся на лечение»
«И её хватило? После гниения в госпитале»
«Что я слышу, т е читаю?! В твою голову капнули капельки чьего-то мозга?! Не хватило»
«И ты серьёзно думаешь, что мне нравятся обзывательства? Ещё с того?»
«Кто тебя знает…»
«Ты, к примеру. Разве нет?»
«Не совсем. Я же не знал, что оргазм у тебя как обморок. Или что ты ПСС. С каждым днём узнаю что-то новое, словом»
«ПСС? Что-то мне это не нравится»
«Псих-суицидница-скелет (с) Точно сказано»
«О да. Лучшее, что я говорила за жизнь, это оскорбление самой себя. Ок.»
«И не дуйся»
«О нет. Пожалуй, я надуюсь. Да, надуюсь, как резиновая надувная шлюха! И я тут подумала, дело не во мне, когда я просто хочу совершенствоваться, пафосно говоря, а в тебе, когда тебе просто хотелось бы иметь под боком женщину-сиськи-задницу!»
«Зря мы вообще переписываемся сейчас. Ты не в настроении, и это можно понять. Просто подожди. Детка, перестань обижаться. Пожалуйста. С чего вообще пошло? С поддразнивания. Не оскорбления, не неуважения, не с грубости и т.п. Как бы банально это не звучало, потом ты хоть что-то поймёшь, «после гниения в госпитале»»
«Поддразнивания могут быть унизительными»
«И почему сейчас тот случай?»
«Просто я узнала, за кого, т е за что ты меня принимаешь»
«И на что же конкретно ты обиделась? На то, что твой итак привлёкший внимание суицид обломался?»
«Мне казалось, ты меня любишь»
«И я люблю тебя»
«Любил, не пытался бы изменить»
И как она могла не понимать?!
«То есть вся суть твоей жизни в том, чтобы исхудать до состояния трупа?»
«Нет. И хватит об этом. Всё, мне нельзя больше тут трепаться. Пока»
«Так ли нельзя? Пока»
Как только можно быть такой?
16
Скачки Альбининого настроения продолжали повторять путь кардиограммы бешеного человека. На следующий день она снова испортила своё же настроение настолько же, чтобы ломать трагедию. Правда, на этот раз трагедию меньшего размера. Первое, что я заметил, было то, что Альбинино состояние сколько-то улучшилось, знаете, как если бы поблекшую картинку раскрасили заново. Особенно такого явления быть не могло, так что, подозреваю, просто возможность видеться с Аной ударила мне в голову.
Как бы то ни было, моя детка казалась грустной, несмотря на спокойствие. И немного сонной. И на вопрос, как же её дела, пробурчала:
- Как могут быть дела, когда я разжирела, наверно, на полфунта.
Что было логично и, как оказалось позднее, полфунта было преувеличением. Просто это было всем, что её волновало.
- Надеюсь, ты не бредила ожиданием цветов, - практически оправдался я.
- Не бредила и ожиданием тебя, - презрительно протянула Ана. Я так и не понял, было ли это уловкой а-ля «Я вся такая неприступная» или чем. - Цветов? Мне и себя гниющей хватает. Что ещё для меня есть?
- «Заводной апельсин», - я сунул ей книгу, как идиот поймав себе на мысли, что сую её как будто хрустальной склеенной личинке клеща, а не человеческого формата женщине. – Можешь оставить себе.
- Да не, - Ана отпихнула «Апельсин» с видом оскорблённого достоинства.
- И бананы, - добавил я.
- Ха-ха. Смешно. Будто бы в меня сейчас что-то влезет, кроме этих больничных фекалий.
- Я так понимаю, надо удивляться, почему ты всё ещё здесь.
- Почему же? – фыркнула Ана. – Ничего удивительного. Рано или поздно в СМИ как-нибудь пролезет то, что мы встречаемся. И как-то мне бы не хотелось выходить такой всей из себя дурындой, сбежавшей из чуть ли не тюрьмы. Причём неудачно сбежавшей. То есть побег отсюда нереален, потому что я невнимательная слепая курица, да ещё откормленная до такой степени, что двигаться невозможно.
Хотя бы за это можно не беспокоиться.
- Ну, лучше уж проблематично двигаться из-за переедания, чем еле шевелиться из-за голода.
- О, - моя девочка даже рассмеялась (чего, забегая вперёд, я не услышу этот взрыв ещё долгое время), - какие же у нас разные понятия насчёт этого. И насчёт женской фигуры.
Конечно, какие же разные понятия не больного и больного людей.
Казалось, что с каждой нашей встречей она становиться всё менее эмоциональной, словно взрослеющий подросток. И хотя я радовался за мою детку, общаться с ней становилось куда сложнее, так как она становилась молчаливее и с каждым разом всё сонливее. Буквально за неделю Ана прибавила в весе на фунт, буквально прожужжав мне уши тем, что неделю назад весила на этот же фунт меньше. Как оказалось, с каждой неделей до этого она становилась легче примерно на фунт, что являлось её бесконечной гордостью и вызывало ненависть органов, вынужденных жить в теле чуть ли не гнилого ребёнка.
Она почти что не покидала своего состояния апатии, не считая случаев моих подарков, что бы это ни было – браслет, увешанный ключиками-замочками, «Венера в Мехах» Захер-Мазоха, мягкие фигурки персонажей «Южного Парка»; что угодно, в отдельных случаях даже съедобное. Правда, тут следует упомянуть случай. Где-то спустя недели две после того, как Ана попала в это «почти что тюрьму», мне показалось, что можно бы притащить ей букет. И букет роз. Максимализм, ну вы понимаете. Поначалу она была в восторге. Разумеется, первым делом, как и предполагалось, Ана пришла в восторг. И пока мы разговаривали, она то и дело косилась на букет, одаривая его тоннами чего-то вроде скептического неодобрения. Хотя, наверно, дело бы в том, что на таком расстоянии ей он просто было не виден с таким-то зрением.
- …И вот, теперь представь, что было после этого. Родни потом себя победителем чувствовал, это даже бесило….
- Что за? – неожиданно задумчиво пробубнила Ана, протягивая к букету руку так, словно была умирающей нимфой Диснея, увидевшей птичку.
- Что в ней не так? – я также обратил внимание на нелепо сделанную яркую искусственную бабочку. Уж с розами она была явно не к месту, это кто угодно понял бы.
- Это бабочка, - Ана отцепила её и вертела в руках так, словно брезговала. – Это бабочка! – она посмотрела мне в глаза взглядом, светившемся упрёком, разочарованием и отчаянием, как будто бы говорившим: «Но за что?!»
Мне даже стало не по себе. Чёрт, да что не так с этим куском пластика?!
- Ты издеваешься?! – резко вскричала Ана. – Зачем дарить букет с бабочкой, да с такой жирной, будто это гусеница с крыльями?!
Сперва мне даже показалось, что она просто разыгрывает истерику, настолько неестественно было истерить из-за бабочки, тем более если учесть Альбинино безразличие почти ко всему в последние дни.
- Да это же просто дурацкое украшение, чёрт тебя подери!
- Это не украшение! – Ана опрокинула букет, разбив тем самым вазу и разлив воду. Нужно было что-то делать. – Бабочка должна быть изящной, без жира, а не как это мерзкое уёбище!
Разумеется, сестра не заставила себя ждать, первым делом вколов что-то моей девочке (вопившей то, как она ненавидеть меня и то, что это был «намёк на её жирное тело»), и вторым делом, просветив про это благоговейное сравнение анорексичек себя с бабочками.
Допустим. Допустим, определённое время это было актуально и подходяще к Ане – вся эта идея преображения гусеницы в бабочку. Но, видимо, это было за несколько фунтов до нашего знакомства. И допустим, что из общих черт могла быть хрупкость – в плохом смысле этого слова, когда не слишком хочется перепихнуться с девушкой, отключающейся после оргазма. И даже не удивляйтесь, почему я так пристал к этому случаю. Но вот если сравнить быстро мелькающий ярких, вечно не задерживающихся на месте насекомых и отряды зомбигёрлс… Хм, у кого-то не лады с реальностью.
Альбинин «привет» представлялся мне раньше даже меньше.
Это был не единственный случай Альбининых странных реакций. Здесь было бы эффектнее сказать «далеко», но вот только, как я уже говорил, Ана была словно в вечном состоянии дрёмы. Как я догадывался, это не было удивительно, если учесть, что обыкновенным её состоянием её была вялость при бессоннице, что и объяснил Чейз, и в чём и призналась моя детка. И от анорексии, и от привыкания к антидепрессантам. Так что теперь этой не особо приятной сонливости следовало радоваться.
Как и другим признакам. Прошло три месяца, за которые Ана набрала около восьми фунтов, и разница была абсолютно видна, и Ане в том числе, что и было её главной темой для апатии. И именно апатии, так как для депрессии она была уже «недостаточно больной», по её же странным словам.
Если раньше было впечатление, что перед вами манекен очень экономных производителей, то теперь это впечатление перечёркивало в лучшую сторону изменившееся состояние кожи Аны – будто бы ей не хватало сосудов и крови, и вот теперь имеется и то, и то.
- Привет, - моя девочка расплылась в заразительной улыбке. Будто бы ей единственная здоровая среди больных.
- Привет, - я приобнял её, целую в щёку. – Потрясно выглядишь.
Она была непривычно тёплая. Наконец-то. Я почти не чувствовал прежнего замерзания.
- Спасибо. - Миллиарды лет не видел, как Ана краснеет!
- И сколько ты сейчас весишь? – правда, достовернее было бы спросить это у Чейза.
- Тебя не учили, что невежливо спрашивать это сразу при встрече? – усмехнулась Ана.
Её смеющиеся глаза выглядели так, как если бы по их глуповатому стеклянному выражению провели влажной губкой. Я даже это выражение любил.
Она хотя бы шутила. То есть, конечно, пыталась шутить. Вообще-то это звучало как жидкий юмор в банальной книжке для женщин или детей.
- Столько, сколько раньше?
- Раньше?
- В пятнадцать, в смысле.
- О, нет, конечно!
- В любом случае, столько, сколько нужно, чтобы быть красивее.
Само собой, это планировалось как комплимент, а не то, из-за чего Ана бы злилась. Хотя до неё и не сразу дошло, что я имею в виду.
- Так. Красивее, что ли?
Зато на этот раз крушить было нечего. В смысле, нечего крушить из предметов.
- В хорошем смысле. То есть ты и раньше была красивой, просто другой красотой, так что не вздумай истерить.
Почему. Она. Зациклена. На этом грёбаном исчезновении тела?!
- Да, точно. Что ещё можно было ожидать. Кроме того, что мне придётся пожертвовать почти что идеальностью, пожертвовать сутью ради того, чтобы бедненький Приам, любящий жировые складочки, мог наслаждаться перекатами толстенной доступной бабищи, не имеющий гордости!
Почему-то я подумал, что её словарный запас расширяется прямо пропорционально раздражению.
- Доступной бабищи, не имеющей на уме ничего, кроме худобы, выходит, так? Может быть, то, что лечишься, тоже проявление моего эгоизма?! Например, потому что я не некрофил?
- Если бы я и умерла, то только из-за суицида…
-…Это вполне сойдёт и за суицид…
-…а всё потому, что вот, мы даже встречаемся, и вроде бы должно быть всё прекрасно, но нет, как оказывается, довольная собой, я не представляла для тебя интересно, и обязательно надо было меня превращать чуть ли не в игрушку, на волнах жира которой можно будет плавать в любое свободное время, вот, это вот-вот случиться! Впрочем, сейчас тоже отличное время. И как, в многих ли журналах, сайтах и тэ пэ засветилось, что твоя новая пассия проходит курсе лечения – здорово, правда?!
- Будь добра, заткнись. И да, видимо, гордости у тебя и правда нет, если ты оцениваешь свою место в моей жизни, как место чуть ли не шлюхи.
- Я? Оцениваю? Как раз таки ты…
-…Шлюхам обычно платят только за услуги…
- Правильно, продолжай упрекать меня. Будто бы платить за увеличение площади для ебли для тебя очень сложно!
- Вот опять, опять! Опять ставишь себя ни во что!
- Ну так что же? Только не говори, что любишь меня.
- Люблю тебя.
- О нет, ты сделал это, - Ана наигранно ужаснулась, что означало, что она более-менее остывает. – Сказал самую фальшивую вещь в мире.
- По-моему, ты это прекрасно знаешь.
- О да, прекрасно знаю твои гуманитарные способности. Например, способности наплести из слов неплохой сентиментальный ковёр, чтобы тут же уложить приносящую пользу игрушку на него и…
- «Уложить, уложить, уложить»! Тебе не надоело отказываться понимать, что самым ужасным для меня была бы твоя смерть?
- Ну что же, не отчаивайся. У меня есть знакомая, свести вас? Мы, кстати говоря, похожи с ней…
- Хоть бы и клоны-соулмейты, тебя она не заменит.
- Заменит. Кому угодно можно найти замену.
И кто после этого является «игрушкой»?
- Ты же не можешь оценить адекватно ситуацию…
-…о да, я и могу только, что раздвигать ноги с глупыми мыслишками психически больной и заниматься домашними делами…
- Правда? Буду знать. Точно. Даже забуду, что, как бы банально это не звучало, ты убивала вместе с собой и меня.
- О боже мой! – театрально взвизгнула Ана. – «Оскара»! Несите «Оскара»!
Лучше бы она ничего для меня не значила.
17
Если говорить о тех, кто знал о наших отношениях, таких людей нашлось бы не особо много – не больше десяти, несмотря на то, что почти полгода. Ане не хотелось ставить большее количество народу в известность, следовательно, так всё и было.
- Я так и думал, что вы будете встречаться, - заметил Тад.
Всё происходило в баре вечером одного четверга, в который мы с собирающемся уезжать Тадом, Сэнди, Родни, Нориссом и Джонсом с Йоланди из Die Antwoord зашли после Хэллоуинской вечеринки в Вегасе.
- И сколько эта девица в госпитале валяется? – Йоланди понюхала только что заказанный коктейль, подозрительно скривившись.
- Да нормальный, пей уже, - усмехнулся Джонс.
- Полгода почти, - ответил я.
- Дай угадаю, с ней ухабисто трахаться? – поинтересовался Родни, пьющий уже третью сангрию.
- Родни такой Родни, - пробормотал ржущий Сэнди.
- Это он на будущее интересуется, - фыркнул Норрис.
Это заявление было встречено безудержным весельем, отчасти потому, что мы были навеселе и Родниным: «Нет, не ссы, это не моё».
- Только без подробностей, мне и этого дерьма хватает, - проворчала Йоланди не решаясь продолжать пить свой ромпоуп.
- Йо, закажи уже бордо, хватит страдать, - сказал Джонс.
- За Приама и Ану, - предложил Сэнди.
- За изменение приоритетов, - гнул своё Родни.
Йоланди закатила глаза, Норрис захохотал, мы чокнулись.
Из-за врубленных на кучу децибел Coal Chamber, я обнаружил шесть пропущенных только когда поинтересовался временем. Причём шесть из них были от Аны. Удалившись в туалет, дабы нормально её расслышать, я перезвонил.
- Привет! – со скоростью света ответила она. - Милый, ты хоть представляешь, что я сейчас тебе скажу?
Оживлённая радостная Ана. Что-то новенькое.
- Даже и не знаю.
- Что сейчас происходит? – спросила она таким же тоном, каким обычно говорят: «А кто это у нас такой миленький?» и всё в таком духе.
Я начал мыслить в правильном направлении.
- Я выписываюсь! – нетерпеливо провизжала моя девочка. – Выписываюсь, выписываюсь, выписываюсь!
- Погоди-погоди, точно? Просто вот так выписываешься? Не сбегаешь с такой временной тупой отмазкой?
- Нет, да как ты можешь такое думать! Просто вот так вот выписываюсь!
Наконец-то. Теперь можно было не довольствоваться короткими встречами, то и дело ожидая эти редкие дни, подстраиваясь, терпеть её странное настроение, апатию либо истерики хотя бы из-за пластиковых бабочек; можно было проводить большую часть жизни с ней, жить вместе – я был уверен, Ана согласится, не опасаться, словно она может рассыпаться из-за одного прикосновения, а то и взгляда, просто вместе наслаждаться жизнью без всяческих помешательств и наслаждаться друг другом. Просто не могло быть так, чтобы Ана не была в моей жизни, потому как не было ничего правильного в том, что именно ей, именно моей девочке пришлось пропустить часть жизни, увядая, когда она сама не понимала, насколько красива. И насколько с ней хорошо. Именно с ней, а не с ней и её анорексией, приканчивающей лучшее создание, которое когда-либо посчастливилось видеть миру. И насколько сильно я люблю её. Так что просто взять и убить себя она не имела права. И если уж не из любви к себе, то хотя бы из любви ко мне.
Если не привязанности.
- Ты рад? – её радость просто вливалась через айпад, и плескалась, будто коктейль в стакане.
- Это лучшее, что произошло со мной в этом году.
И, если не считать встречи с Аной, лучшее в жизни. По крайней мере, так было на тот момент. И, как у Набокова, «если бы моя радость могла звучать…» Короче, точно перекрыла бы Coal Chamber.
- О, - я прямо будто бы и видел её умиляющуюся мордашку. – А ты – лучшее, что произошло в моей жизни.
Знали бы вы, как приятно это было слышать!
- Взаимно. Детка, хочешь, увидимся?
- Где и через сколько? – Конечно, она хотела.
- Через … тебя устроит? У тебя дома подойдёт?
- Отлично, буду ждать и терзаться томлением, - Интересно, она специально так забавно изъясняется или просто слово забыла?
- Вот и жди. До встречи, люблю тебя.
- Пока, и я тебя.
Я начал думать, где бы убить время, если доберусь до Санта-Моники раньше. Но затем эти мысли были закрашены более приятными – Ана, Ана, Ана; я чертовски скучал по её восторгам, нытью, глупому сарказму, скачкам настроения, по её голосу, акценту, глазам, волосам, губам и вообще по всему, что только можно было слышать, видеть, ощущать, и к чему можно было касаться в ней. Сказать, что я хотел её – ничего не сказать, как и сказать, что я любил её – такое же ничего.
18
- Привет!
Ана дёрнулась, взмахнув руками, и мне подумалось, что это было подавленное зачем-то желание броситься ко мне в объятия. По крайней мере, её пунцовые щёки и тут же мнущиеся кисти рук точно были не просто так.
Пытаясь скрыть неловкость, она преувеличенно самоуверенно облокотилась об косяк двери, словно ждущая проститутка.
- Привет, - чмокнув её, тут же от этого растерявшуюся, я прошёл в комнату – нив какую, просто в комнату, насколько вы в состоянии помнить роскошь квартирки Аны.
- Ну, расскажи-ка поподробнее об этом чуде, - попросил я её.
- Чуде? Ты о чём?
Ана определённо продолжала оставаться в своей дымке тормознутости.
- О том, как выписалась. Или у тебя варианты получше?
- А-а, - протянула моя детка будто школьница-даун.
Если бы можно было охарактеризовать её телосложение на тот момент, то определённо подошло бы слово «стройность», однако ещё не совсем здоровая. Не то, конечно, как у «фитняшек», потому как Ана никак не вязалась со спортом (по крайней мере, в моём сознании). Нет, но она смотрелась абсолютно прекрасно с этими, наверно, двадцати тремя-четырьмя фунтами, так как создавалось впечатление, что и её типичная юбочка и топик находятся на своих местах, и что под ними много чего имеется. То есть можно было яснее понять все ямочки, пропорции и т.п. моей любимой.
Второй раз в жизни я видел её ножки без светопулебронечулок. Всего лишь три небольших синяка, не потерявшие изящества лодыжки и выпирающие, но плоские коленки - в отличии от угловатого фиолетового пюре.
Что касается остального, то, по-моему, у Аны прибавилось ещё и волос, но, разумеется, вслух это звучало бы стрёмно.
- Погоди, сейчас будут долгие приключения Аны, только вот надо бы выпить какого-нибудь чайку, - предложила Ана. – Или «чайку»? – она изобразила кавычки. Бесит, когда так делают. Хотя… У Аны это получается забавно.
- Чаёк? При таком случае?
- Вот и правильно. Тем более нет у меня такого дерьма.
Ана удалилась на кухню. В какой-то момент мне почему-то вспомнились её странные запасы тонн сладостей, и я заглянул за диван. И всё, что я там обнаружил, были пустой блок от таблеток доллар и запачканный чем-то синим красный лифчик. И было странным, что буквально полгода назад Альбинина грудь была настолько несущественной – он был из тех, знаете, которые обычно носят ещё не начавшие взрослеть двенадцатилетки.
- Гм-гм! – Ана так прямо и сказала «гм-гм». В конце концов, я пялился на запыленный старый бюстгальтер, который до это выудил из очень задвинутого дивана не своего дома.
- Он просто торчал из-за дивана, - я переключил внимание на бутылку пино-нуара. Похоже, Ана пьёт одно красное вино. Надо бы запомнить. Кроме вина в нашем распоряжении также были Нутелла и две шоколадки, бананы и баллон со взбитыми сливками. Всего этого было в целом много. Однако, зная способности рук Аны, ничего не уронить не было для неё подвигом.
- Извини, что так всего мало, я просто не успела толком ничего купить…
Она. Извиняется. Она, которая могла бы вообще не беспокоиться такими пустяками, как угощения, совершенно не обращать на меня и заниматься своими делами, только не возражая против хотя бы возможности бросать на неё хотя бы редкие взгляды.
- Да ничего, без проблем, мне и тебя хватает, - я приобнял Ану за талию, и она придвинулась вплотную, потянувшись за бутылкой.
- Да ну, что же я как нищенка… - пробормотала она.
- Лечилась полгода, только что выписалась и теперь страдаешь из-за того, что дома еды меньше, чем в супермаркете. Логика?
- Неловко как-то.
- Можем заказать суши, - предложил я.
- Всегда хотела заказать суши на нашем свидании, - выпалила моя детка, блаженно улыбаясь упоротой улыбкой Чеширского кота. Чеширской киски.
- Так чего же не сказала?
- Забыла, Я часто забываю то, что хочу, - беззаботно проговорила Ана.
- Только если это не похудение.
- И не ты.
Боже. Это было так… Обезоруживающе, что ли. Как то, как она улыбнулась на этот раз. Без преувеличений, но будто бы бутон цветка, который в один момент раскрылся, и вот, снова стал бутоном.
Ана наклонила голову и рассмеялась. Видимо оттого, что молчание затянулось. Будто бы поглощённой какой-то идеей, моя девочка развернулась ко мне лицом к лицу. Мы дышали одними и теми же частицами общего пространства. Её невероятный запах – полное отсутствие духов, перебитое гелем для душа, отдающим, наверно сладостями и самой Аной (последнее изменилось после больницы не в лучшую сторону) - вызывал привыкание и имел помутнение рассудка. На удивление грациозно и быстро Ана перекинула через меня одну ногу, устраиваясь у меня на коленях. Её ноги были по обе стороны моих и покоились на диване. Мне бросилось в глаза отсутствие трусиков, но единственное движение юбки мгновенно перекрыло доступ к Альбининой промежности. Моя девочка при этом улыбалась так, словно мы вовсе не должны бы трахаться, будто это было чем-то непозволительным; её зелёные глаза были так знакомо сощурены, говоря что-то наподобие: «Сейчас я кое-что тебе покажу», и только её пока что ровно накрашенные алым губы не говорили ничего, и я улавливал только её громкое частое дыхание, Ана улыбалась, наслаждаясь тем, что только одно её присутствие может творить со мной, наслаждаясь своей властью. И это и правда сводило с ума.
Она наклонилась ближе, встав чуть ли не на четвереньки, что при размерах её юбки было весьма приятно…
- Мы так никогда ничего не закажем, - я словно был под гипнозом.
- Я не хочу суши, - Ана изобразила отвращение с этими своими «надутыми» губками. – Я хочу тебя.
- Но у меня есть планы на тебя как раз с суши, - возразил я.
- Тогда другое дело, - Ана послушно с крайне приличным видом слезла с меня. – И что же это планы?
- Всему своё время. Кто закажет?
- Чур не я, - с невероятным ужасом дёрнулась Ана. Иногда она проявляла просто несвойственные ей чудеса робости.
- А у тебя разве нет какого-нибудь там специального питания на стационаре? – на всякий случай уточнил я.
- Нельзя временно есть много белков и всякие там вредности.
- Белки это типа мяса-молока?
- Ну да. И я не собираюсь питаться так, как кому-то нужно, если это кто-то не я. Не собираюсь сидеть на диетах, не собираюсь голодать, как бы я не любила голод, не собираюсь вызывать рвоту. Завязала с этим, понятно?
- Почему же не понятно? Так какие суши будешь?
- На твой вкус. – Я знал, что она так и ответит. – Я их всех обожаю, особенно если с соевым соусом и васаби.
Мы взяли себе по шоколадке.
Пока я заказывал запечённые «Нигири хот», Ана, будто бы не находя себе места, поозиралась, включив телик и начав бесцельно щёлкать каналы с таким выражением, будто бы решала важнейшую математическую задачу.
- Как смотришь на Берлин?
- Берлин? – удивлённо переспросила Ана, продолжая щёлкать каналы. – Да я вообще хорошо на Германию смотрю. А что?
- А как смотришь на то, чтобы съездить туда? Через две недели я всю равно улетаю в Берлин из-за выставки.
Анна посмотрела на меня так, словно я был живым настоящим единорогом, а то и пегасом. Если учитывать её отношение к «My Little Pony». Побольше бы ей так радоваться.
- Как раз узнается о наших отношениях, - добавил я.
- А так типа никто ещё не в курсе? – фыркнула Ана. – Конечно, конечно, я с тобой, как же иначе? Просто мне-то как бы казалось… Ну, что ты меня – дурацкое слово, конечно, - стыдишься, что ли.
Вот это новости.
- С чего бы это?
- По многим причинам. Например, с того, что я получаюсь как будто бы содержанкой.
О нет. Она опять.
- Да ничего подобного. Что тебе вообще дало повод так считать?
- Да много чего, - Ана махнула браслетом, подаренным мной. Кстати говоря, раньше его место занимала синяя нитка. – Или вот ещё… Взять, хотя бы, к примеру, то, что я лечилась на твои деньги…
- Да перестань уже себя наконец накручивать. Во-первых, часть и них была твоей зарплатой…
-…Маленькая часть, когда я даже не работала…
-…На худой конец, если тебя это утешит и порадует, можешь считать, что это было из-за моего же эго, потому что ты мне нужна…
-…Да и, в конце концов, чего это я, правда? Это вполне нормально, если учесть социальные статусы… В смысле, я за денежную самостоятельность, чтобы каждый тратил только свои же доходы, ну, феминизм и прочая туфта, но в отдельных случаях… Да и как в «Пятьдесят оттенков»…
- О боже, ты это читала?
- Ты должен знать правду, - театрально и «драматично» прошептала Ана. – Когда я была маленькой, то прочитала «Сумерки».
- У тебя было суровое детство…, - не менее пафосно проговорил я.
- Моя сломленная душа нуждалась в мейнстримах, как доставщики суши в реактивных рюкзаках…
Это было слишком смешно, хотя бы из-за того, что ни разу не смешно.
- О! Прикольная песня, - Ана отложила пульт, и я сразу узнал транслируемый по «JCTV» «Y Control» Yeah Yeah Yeahs. Странно, если учесть их популярность. И хорошо.
- Любишь их?
- Ни в сравнение с твоей группой, конечно, но лучшее из инди, по-моему.
- Мне тоже нравятся. Да и в целом прикольные ребята.
- Ты с ними знаком?
- Не близко, но да.
- Вау, я бы тоже хотела.
Как редко мне доводилось, а точнее счастливилось, видеть мою девочку настолько отстранённой, в хорошем смысле этого слова, настолько увлечённой ничем и одновременно всем и плавающей в собственной эйфории – нога на ноге покачивается, как и плечи, и из стороны в сторону покачивающаяся голова, еле слышные пощёлкивания пальцев, закрытые глаза, улыбающиеся будто бы сквозь веки и блаженная улыбка, «выдаваемая» мне в естественном виде редко, только в таким прекрасные моменты. Её губы также бесшумно открывались, будто бы это пела она, а не Карен О.
- Впервые я услышала… - я не понимал, ко мне ли она обращается или это странные разговоры с собой. - …их в лучшее время в своей жизни.
- И что в нём было лучшего?
- Это было лето, я была ребёнком, и худела.
Естественно.
- Ой, - Ана вышла из состояния «я под кайфом без наркоты». – То есть я считала так очень долгое время… Пока не встретила тебя, вот, так что лучшее время моей жизни – сейчас.
- Потанцуешь? – Ей же не терпелось.
- В каком смысле? – праведным гневом возмутилась Ана. – Я что, танцовщица или стриптизёрша, чтобы сносно танцевать?
- Но ты и не проститутка.
- Тонко, - усмехнулась моя детка, вставая, отряхиваясь от шоколадных крошек и протягивая мне руки.
Не могу сказать, что двигалась она красиво, просто из-за природной неловкости, потому как будто бы и здесь сохранила угловатость, банально виляя всем телом и подпрыгивая, как будто девочка-подросток с водопадами расшалившихся гормонов. Не менее монотонно она размахивала моими руками, которые вдруг в один момент водрузила на свою грудь, откинувшись назад и расхохотавшись. Я был её счастьем, она – моим.
Мы долго целовались. Вкус губ моей девочки был шоколадным и её собственным, что я и обожал. Поцелуй не может считаться поцелуем, если всё, что тебя отвлекает – горький таблеточный, либо кислотно-тухлый рвотный вкус.
В такие моменты я будто бы чувствовал, как бежит моя кровь. Пульс будто резко поднимается вверх. Или это было сердце? В любом случае, аттракционы не могли идти ни в какое сравнение.
Я держал её плечи, и в следующие момент – лопатки. Всё ещё настолько выпирающие, будто крылья. В том ли и состояла суть этой единственной существующей феи, чтобы опустошать собой сознание и сердце, заполоняя всё собой?.. Или в той ахинее, которую она сама вообразила?
Суши подоспели.
19
По настойчивости Альбининой совести, мы заплатили пополам. За какие-то там комочки еды. Пополам.
И когда дредастый чернокожий разносчик восвояси удалился, Ана, что и ожидалось, поинтересовалась:
- И какие же планы на меня и суши?
Вот так сразу. Вот так сразу полагается только с проститутками, ну ладно.
- Это то, о чём я думаю? – Ана хихикнула. Прямо так и хихикнула. – Нет, куни я не очень люблю…
- Но есть же кое-что получше.
Её зрачки размером с Луну, её нетерпение размером с океан.
- Мой дом, кажется, приводит к чудным окончаниям свиданий, - чуть ли не весело заметила Ана.
- Только не вздумай отключаться.
- И нее подумаю.
Тем временем Yeah Yeah Yeahs сменились Placebo с их депрессивненьким «Meds».
- Конечно, порчу такой момент, - Альбинина рука описала презрительный круг, означавший «мне-то ты не сдался, и вообще все эти слюни не для меня», приземлившись ко мне на колено. Но тут же встала. – Но они мне напомнили.
Она покрутилась в поисках чего-то, и отправилась на кухню, как оказалось, за штопором. Затем на удивление успешно откупорила бутылку и,
выудив из валяющейся на полу среди прочего хаоса сумки блок таблеток, съела одну, запив вином с горла.
И если бы это была кислота, смотрелось бы не так нелепо.
- Ну, почему ты так смотришь? – Ана перехватила мой взгляд. – Мне теперь пить эту дрянь полгода, если не больше. Так что не флу это, и не прочая туфта…
- Да нет, просто запивать лекарства вином это, как минимум, иронично.
- А вот ничего ироничного, - её это даже, кажется, задело. Странно. – Вполне логично. Куча человек рекомендуют выпивать ежедневно сколько-то немножечко красного вина. Я даже видела диету, которая основана на сыре, хлебцах и красном вине…
- Потрясающе, - мы могли бы уже перейти к делу.
- Хлебцы-то там были, конечно, диетические, да и сыр тоже, а вот вино компенсировало недостающие калории, и это выходило всё отчасти как питьевая, хотя я и не верю в питьевую, ведь желудок забудет, что от него надо, но эта-то штука с вином была мало дней, так что ничего…
Да она ни разу ни о чём не говорила с большим увлечением, так как, как ни дерьмово было это признавать, её единственной стихией до сих пор было полоумное похудение.
В её жизни было два помешательства: я и похудение. И знали бы вы, как я боялся быть номером два.
И что вообще было бы, найди Ана себе другую, как она выразилась, «суть»? Было ли у неё дело, которому можно было бы отдаваться также, с таким же больным, в прямом смысле этого слова, пристрастием? Или же она была лишена стержня существования, как ручка пасты?
У меня ни разу не возникало мыслей о том, что её выздоровление – это плохо. Конечно, издеваясь над собой Ана счастлива и всё такое, но, что самое главное, по-настоящему дерьмово, когда то, что делает тебя счастливым, одновременно и убивает тебя. И не только тебя.
Убивает всё, так как перестань моя девочка существовать, перестало бы существовать всё существенное, потеряв всякое значение.
- Хорошо-хорошо, напиши про это диссертацию.
Наиболее приятный способ её заткнуть был, конечно, поцелуй. Требовательный, причём с обеих сторон – поначалу губы моей детки медленно и офонаревше раскрылись со скоростью распустившегося цветка, т.е. дико медленно, и долгое время продолжали оставаться безучастными и податливыми, словно это были не губы живой женщины, а зефир. Казалось, прошла вечность, прежде чем, дёрнувшись от осознания того, что происходит, или ожидания того, что произойдёт, Ана ответила на поцелуй проникновением своего язычка, - диапазон ласк которого сводил меня с ума и давал фору всей Вселенной, - в мой рот, желающий навсегда запомнить его поверхность, запомнить вкус, каждое Альбинино движение, каждую выемку в тёплом влажном рту, каждый зуб…
Я не сразу сообразил, что мои руки покоятся на её бёдрах. Не отрываясь от моих губ, Ана устроилась на моих коленях. И притянул её за талию, надеясь ощутить её кожу в большей степени, поначалу через топик…
…И затем и не через топик. Placebo сменились «Zombie» The Cranberries, и это будто бы задавало ритм происходящему.
И стащил с Аны топик, очутившийся то ли на диване, то ли на полу. Не суть. Её глаза удивлённо и радостно распахнулись, сияя счастьем, словно светофор зелёным цветом. Сияя только для одного пешехода.
А точнее, даже водителя, так вскоре я уже расстёгивал молнию Альбининой юбки. Глупо, но у меня дрожали руки. Будто бы моменты, когда я её хотел, скопились воедино, и обрушились одновременно на мои плечи. Хотя, в принципе, не плечи.
Ана встала, юбка упала к её ногам. Чёрт, как же она была прекрасна… У меня в запасе вечность, чтобы раздеться, когда рядом была моя детка.
На ней не было трусиков. На ней не было лифчика. И как это я раньше не заметил её сосков под топиком? Впрочем, это самонадеянно. Может ли идти речь о возбуждении, когда последнее время Ана будто бы была в заторможенном состоянии?
Её грудь, несмотря на столь нездоровое прошлое, оставалась красивой той красотой, которую можно назвать аккуратной, но никак не роскошной – говоря прямо, не обвисла. Несмотря на порядочное число времени, её рёбра всё ещё выпирали, будто стремясь прорваться наружу, прочь от такой глупенькой обладательницы, и явственность её ключиц вполне могла тягаться с явственностью её груди. Что если она всегда будет настолько ужасающе хрупкой?
- Ты забыл, как раздеваться? – усмехнулась Ана.
Её лицо без одежды сразу стало выглядеть каким-то другим. Не лучше, не хуже, а просто другим. По-моему, у многих людей так.
- С тобой забудешь…
- О… - я уверен, она хотела сказать: «О, как это мило».
Её руки совершенно не дрожали, когда она расстёгивала мою ширинку. И когда снимала футболку. И трусы. Как я заметил, даже её соски не были твёрдыми.
- Я не хочу залететь, так как смотришь на гандон? – поинтересовалась. Её взгляд был сосредоточен у меня между ног, так что без обращения это вышло забавно.
- Само собой, - отозвался я.
Её талия была прежней, и это нисколько не было неестественным, а скорее притягательным.
Ана вновь поозиралась, и среди этого хлама нашла сумку, выудив из неё затем пакетик с презервативом. Так он всегда ей и пригождался в сумочке, можно подумать. Освободившись от одежды, она будто бы стала чувствовать себя свободнее, хотя, наверняка и комплексовала из-за того, что спички всё-таки худее её. Можно было подумать, что одежда её стесняла. Видели бы вы, насколько непринужденнее смотрится её манера скрещивать кисти рук или лодыжки, или насколько сексуально она щурится, когда пытается что-то отыскать в своём хламе – и всё это смотрится совершенно иначе и не наигранно, когда Ана обнажена… Хотя нет, лучше бы не видели.
- Ой, чёрт, - пролепетала Ана, резко сев на диван. Она смотрела в одну точку.
- Что такое? – Она побледнела. Её губы дрожали. Что-то шло не так.
- Секунду…
Через дверь туалета и шум воды было слышно, что Ана блюёт.
- И это не то, что ты думаешь, - через несколько минут Ана вышла, продолжая вытирать губы. Да уж, так было бы уместнее говорить в ситуации со сценой ревности. – Просто я месяцев так шесть не пила. Так… И во что же мы можем поиграть?
The Cranberries сменились «Wicked Game» HIM.
- Где там были суши?
- Суши? В смысле? Или… - она легла на диван с забавным сходством с натурщицей. – Я на правильном пути?
- Да-да, умница… - Ана глуповато улыбнулась.
Довольно-таки быстро я положил по несколько суши на её грудь, ключицы, смотрящие вверх кисти рук, выемки возле бедёр, живот и несколько оставил ради «просто пожрать».
- Весело, - комментировала Ана. – Но с чем-то вязким было бы гораздо лучше. – О, вау…
Она зажмурилась, и это «о, вау» относилось к струям холодного соевого соуса.
- Прикольно, - само собой, Ана оставалась практически безучастна к этому всему, отзываясь, как сторонний наблюдатель. – Я прямо как тарелка.
Съев одну суши с её левой ключицы, я слизывал след соуса, и вся эта смесь её кожи, соуса, рисинок и кунжута как будто вызывала ещё не названное ни кем, в тот момент мною открытое ощущение.
Моя детка выгнулась дугой, стремясь сократить и без того маленькой расстояние между моими губами и её ключицей.
Настала очередь её кисти. Правда, в то время как я легко покусывал каждый её пальчик, Ана пробормотала что-то о том, что:
- Ну не руки же…
Подцепив зубами третью суши с другой её кисти, еле заметно дрогнувшей, я поднёс её ко рту моей девочки. Тут же сообразив, она откусила половинку, видимо, стараясь как можно меньше задерживаться на моей губах, и, прожевав, проглотила.
- Вкусные, - довольно заметила Ана. – Только вот огурец слишком, на мой взгляд, несвежий, а так ничего, я ела и похуже.
В то время, как я уже чувствовал членом её бедро, Ана оставалась совершенно безучастна. Хотел бы я знать, почему. И хотел бы знать, где в тот момент бродили её мысли. Каждый раз, когда я подносил суши к её рту, её только суши и интересовали, будто бы это был просто немного необычный способ поесть.
- Это что, тунец что ли? Нет, серьёзно? – поражённо воскликнула она, в то время как я прокладывал дорожку поцелуев от её живота к бедру.
- Тунец, не тунец… Ты даже понятия не имеешь, как сильно я хочу тебя…
- Так дай же мне это понятие…
Оставалось две суши на её груди, через которые я поочерёдно открыл доступ к её соскам. Конечно, что б их, они были расслаблены.
- Тебе нравится? – поинтересовался я, целуя каждый из них, и позже покусывая.
- Да, да, продолжай… - Ана взвизгнула на последнем слоге, будто на аттракционе, неожиданно вцепившись в мои плечи. – Чудесно… Да… Вот так… Милый, да, войди уже в меня…
Я уже не мог нормально размышлять, и разбираться, что к чему. Были ли это успешно законченные театральные классы, или что?..
Её ногти чертили карту вожделения или притворства на моей спине, но всё осязание и весь пульс завязались тугим узлом у меня между ног, и этот узел больше вот-вот готов был распасться.
Мы целовались. Я всё же ждал, когда моя девочка возбудиться, хоть бы для этого и пришлось бы держаться целую вечность.
- Ты нормально себя чувствуешь? Всё вообще в порядке? – решил уточнить я.
- А что-то не так?
- Всё так, но ты будто бы не готова. Так в чём дело?
- Ну… Мне просто как-то нехорошо. То есть не то, чтобы нехорошо. Сейчас.
Она села. Она снова была побледневшей.
Место HIM заняли Spineshank с «Smothered»
- Так, может… - мои слова заглушили обильно выблеванные Аной суши. Причём, не специально. Снова, и снова, и снова. На полу образовалась порядочных размеров лужа.
- О, нет, - пробормотала она. – Я сейчас, подожди секундочку.
Ану ещё некоторое время рвало, и перехватив мой взгляд, она, смущённо улыбаясь, промямлила:
- Всё равно убираться. И нет, я не стесняюсь.
Причём заметно было, что ей это нравится. Будто бы ностальгия по старым песням, которые ты когда-то любил. Ана то и дело пыталась гасить вспыхивающую довольную улыбку. Её грудь с (потвердевшими на этот раз сосками) вздымалась, будто бы флаг, который колышет ветер, настолько прерывисто и часто она дышала. Самое странное, что при этом моя детка плакала, и я впервые видел, чтобы она и плакала и улыбалась. Её кожа покрылась мурашками, всё это было до отвращения красиво.
- Наконец-то, - её больше не рвало. – Хорошенького понемножку.
- Хорошенького?
- Иногда я не думаю, что говорю, - она была в прекрасном настроении, сияя улыбкой и оставаясь бледной. – Сейчас, буду хорошей девочкой, сделаю укол, и продолжим.
Со знанием дела, она вытащила из аптечки шприц, набрала немного, как значилось, этаперазина и вколола в вену. Затем удалилась на кухню, и вернулась со стаканом воды, запив её таблетку (если не две) из пузырька, гласившего: «Левокарнитин». Может показаться странным, что я обращал внимания на все эти название, но, как я не сразу понял, это было из опасения, что Ана опять начнёт тащиться от Флуоксетина.
- Ну всё, - певуче и весело чуть ли не пропела она. – Теперь я полностью в твоём распоряжении, и у нас есть куча времени… Не то чтобы куча, а вообще-то до шести.
- Почему именно до шести?
- В шесть завтрак и ганатон. Продолжим?
20
- Иди сюда.
Ана, положив очки на тумбочку, пододвинулась ко мне вплотную. Торопливо разорвав пакетик фольги, я надел раскатал и надел презерватив. Моё желание уже перевалило все границы, и я чуть ли не толкнул её за плечи, и, плюхнувшись на спину, моя детка рассмеялась. В следующую секунду её лицо уже приняло серьёзное выражение:
- У тебя был когда-нибудь секс с девственницей? – спросила она чуть севшим голосом, видимо, от рвоты.
- Да, - между тем я устраивался между ног Аны, которым, видимо, было неловко. – А что?
- И им или ей было очень больно?
С чего бы ей об этом спрашивать?..
- Не слишком.
- Просто мне страшновато, ты уже меня первый.
Вот это поворот. Было нечто странное в том, что Ана девственницей.
- Нет, ну если ты не готова…
С другой стороны, это могло оказаться больнее, чем мне предполагалось. Больнее, чем казалось тем экс-девственницам. Хотя я и не мог сказать наверняка, что может ощущать двадцати трёхфунтовое счастье, напичканное мировым доходом фармацевтов и возбуждающееся только от блевотины, когда лишается девственности.
- Нет, При, погоди-погоди, не воспринимай это всерьёз…
Ана будто бы оправдывалась. Моя эрекция слабела.
- Я так не могу, - вырвалось у меня.
- Что значит «так»? Я же прекрасно вижу, что ты хочешь меня. Так и что? Вечно ты всё портишь! – она стукнула по спинке дивана. Её почти невесомые ноги оказались на моих.
Вот же чёрт. Я снова ощущал чувство – одно из тех, коим названия ещё не придумали. Речь, конечно, не шла о совести. Но секс с такими ограничениями – точно не моё. Что если от наислабейшего засоса у неё сразу бы вырисовывались поля из синяков? Или же Ану очередной раз вырвало бы? И что если мы не уляжемся до шести, так как шесть вот-вот должно было наступить? Могла ли она припоздниться со своим завтраком и таблетками? Что если бы без оргазма Ана просто бы чувствовала ничего, или боль? Или вообще отключилась бы, как и в тот раз?..
Слишком много требовалось контроля, чуть ли не ответственности. Боже, да она и в тот момент казалась настолько хрупкой… Что можно было найти логику в сравнении анорексичек с бабочками. Это представлялось будто секс с пятилетним ребёнком и секс девяностолетней старушкой в одном лице.
- Да в чём дело? – продолжала возмущаться моя девочка, притянув меня к себе. – Тебе же не с вышки прыгать, так что хватит уже издеваться над своим членом, да и надо мной тоже!
Именно с вышки.
- Я не рассыплюсь, - усмехнулась она, будто прочитав мои мысли. – Только резко.
Я вошёл в Ану, как и ей нетерпелось, «резко». Крепко зажмурившись, она вцепилась, как котёнок, в мою спину и вскрикнула. Я почувствовал её кровь будто бы своей, и некоторое время совершенно не двигался, чтобы дать моей девочке освоиться и потому, что мой взгляд был пришит к ней, к её мордашке, тому, как постепенно менялось выражение боли на выражение блаженства, а затем и восторга. Я любил этот переход, любил её закрывающиеся смеющие глаза, и этот разгорячённый румянец, я любил её.
- Я хочу быть сверху, - пролепетала Ана, открыв глаза.
Я перевернулся на спину, Ана резко отодвинулась, прервав на несколько странных и ползущий, будто черви, секунд наше сношение. В следующий момент она уже с нетерпением опустилась на мой член, словно королева на трон под «Rock and Roll Queen» The Subways. На JCTV точно творилось что-то странное.
Я чувствовал, как моя детка сводила ноги как можно ближе, я ещё более отчетливо ощутил все границы её промежности, и каждое обострение ощущений отражалось в её лице, дыхании и стонах, тут же льющихся в мой рот. И были несколько секунд, в которых в моей голову затесались мысли о том, что примерно такое же выражение лица было бы у Аны на каком-либо аттракционе, да и та же подпрыгивающая, точнее, подрагивающая грудь… Её волосы, жёсткие, словно осколки рождественских ёлочных украшений, растрепались.
Хлюпающим оказался её нос, так как она расплакалась, скорее всего, из-за эмоций.
Я разрывался между двумя ощущениями, двумя действиями, хаотично рассыпая поцелуи по губам, щекам, плечам, ключицам, груди Аны, сцеловывая её слёзы; в то же время все сосуды скрутились в узел между ног, и именно там, так как казалось, будто Аны не существовало, будто всё происходящее просто реалистичный сон, настолько моя невесомая девочка не ощущалась. Наклоняясь, она не целовала, а лишь щекотала прохладными губами каждый дюйм моего пылающего тела, словно это трепетали крылья бабочки, а не её губы. Но при этом было ощущение, что через каждое прикосновение она пропитывают мою кровь горящими углями.
Видимо, Ана была готова вот-вот кончить, так пространство и мен прорезал её чуть ли не визг. Если бы это был фантасмагорический сон, то я бы состоял только из бешено колотящегося сердца, закупоренных лёгких и пениса…
Ана обессилено склонилась, пролепетав что-то совершенно нечленораздельное, с преобладанием: «Да», «При», «Милый», «Глубже», русской ахинеи и ещё чего-то. И точно я разобрал только:
- Глубже… Вот так, до самых лёгких…
Мне почему-то показалось в тот момент, что в ней что-то не так, как было. Моя детка давилась воздухом, и я просто сходил с ума от её «двойного ах»: двух резких возрастающий вдоха подряд.
Ана почти опустилась ко мне на грудь, всё ещё не кончая, и застыв на месте. Пальцы обеих её рук переплелись с моими и крепко сжались. Она подалась чуть назад, и её соски, остававшиеся на ощупь словно бутоны, проскользнули по моей коже, словно спирт по ране. Это ощущение её кожи будто пронеслось вместе с кровью по всему моему телу, отозвавшись гулким пульсом в ушах, ниже живота, между ног, и тогда все мои ощущения, существовавшие в тот момент только ради моей девочки, так как ничего другого в тот момент не представляло никакого смысла; всё, что я испытывал вечные несколько минут, выплеснулось, я чувствовал себя так, будто было нажато какого-то большущее F5…
- О, Ана, детка… - я выдохнул в её шею, и на этом наступила сладкая и сильная усталость и опустошённость.
Ана, расслабив пальцы и, кажется, чуть их не вывернув, промычала мне что-то в плечо и довольно потёрлась носом.
21
Я залип на некоторое время. Как, похоже, и Ана, провалившись в дрёму. То есть я надеялся, что в дрёму.
- Детка?
- Что-о? - недовольно пробурчала она. – Уже и поспать нельзя?
- Будто бы ты так устала…
- Конечно, с этими гормонами устанешь…
- Ты пьёшь гормоны?
- Ну, разумеется. Как же без них походить на ходячий сервелат?
Ана резко села, ища взглядом что-то.
- Сколько времени?
- Шесть десять, - тут же рядом валялся её телефон.
- Чёрт! Чёрт! Чёрт! – она лупила по итак натерпевшемуся дивану. – Ну молодец, теперь со мной обязательно случиться какая-нибудь херня!
- С чего такая уверенность?
- С того, когда вся жизнь херня…
-…Неужели ты думаешь, что от того, что ты на десять минут позже съешь еду с каким-то там лекарством, тебе сразу станет плохо?
- Почему бы и нет? Ах, вот что ты сейчас говоришь! – саркастическим тоном истерила Ана. – Ничего со мной не станется? То есть так? То есть ничего страшного не будет, если я буду неправильно лечиться, а вот если буду стремиться к идеалу, что, кстати, и делают огромное множество людей, то обязательно сдохну?!
- Мёртвой ты бы не смогла себя оценить, если уж на то пошло. И перестань разводить драму, когда сама же преспокойно запивала таблетки вином.
- Да это же… - видно было, что Ана пытается безуспешно подобрать слова, хотя в её голове творились только эмоции. – Да это же не твоё дело!
Я поймал её занесённую для пощёчины руку.
- Конечно, не моё, - язвительно проговорил я. – Мы же друг другу никто. Мы же не встречаемся, ты вообще не моя девушка, я тебя вообще не знаю, и не люблю, тем более.
- Ха-ха, - вырвав запястье, Ана встала, и принялась одеваться. – Лучше бы это было правдой.
- Ясно же, что ты так не думаешь.
Она смерила меня презрительным взглядом.
- Не думаю? Тебя послушать, так я вообще не способна к мыслительному процессу.
- Способна. Просто адекватность – явно не твоё.
- «Псих-суицидница-скелет»? – Ана коряво изобразила кавычки и, видимо, вот-вот была готова разреветься. – Не правда ли? Но не переживай, видишь, как приятно наигрался со мной, ставшей мягоньким сиськастым тюленем?
- Сама же и начинаешь нести эту ахинею! Когда я вообще давал тебе повод думать, что я не люблю тебя, что ты для меня ничего не значишь?..
-…Всегда…
-…Не считая семи месяцев назад…
Одевшаяся окончательно Ана осеклась, шокировано уставившись в одну точку.
- Семи месяцев назад?
- Потрудись отмотать свою эгоистичную память на время и поставить себя на моё место. Тогда мы только-только познакомились, не так ли? Так вот, не хочешь ли ты сказать, что было в порядке вещей чёрти как оказаться у меня дома? Или то, какой ты была?!
- Ой-ой-ой, подумаешь! – не к месту и немного по-детски фыркнула Ана. – И не «невесть как оказаться», а, вообще-то, мы познакомились на вечеринке. И да, если бы не я, то тогда ты даже и не посмотрел бы на меня, так что это моя единственная вина. Бедненькая твоя бывшая была облита тёпленьким чаёчком, бедненький ты, когда дура-горничная пролила свет на то, что твой член стремился налево!
- Можно подумать, ты имела что-то против!
- А тебе-то откуда знать? Ты никогда не интересовался моим мнением, мыслями и всяким таким!
- И когда такое? Назови хоть один пример, когда я вмешивался в твою жизнь!
- Ты и правда такой тупо й, или притворяешься?! – вскричала Ана. – Да хотя бы то, что, по-твоему, я валялась в госпитале добровольно?!
Вот опять. И как с ней разговаривать после этого?
- Мы, кажется, это уже проходили. Раз пять. А если бы ты, к примеру, стреляла себе в голову, или задумала бы прыгнуть с небоскрёба, и тебе бы помешали, что бы это было, по-твоему?
- Я бы не стала прыгать с небоскрёба или стреляться. Что я, дура, что ли?!
- В чём-то да.
- Дура?
- Ты хотела знать ответ, так что потерпи, если я обязан был тебе польстить.
- Нет-нет, что ты! – запальчиво воскликнула Ана. – Не обременяй себя ещё одним недостатком! Ведь наверняка, такому эгоисту и лжецу, как ты, и без того сложно жить!
- Не легче ли прекратить эту бессмысленную болтовню?!
- О, конечно, бессмысленную! Вся моя речь сумасшедшей лишена смысла! Но нет, я знаю, что говорю, я знаю, что ненавижу тебя!
Из-за того, как она это сказала, вариантов не оставалось. И, как бы я не хотел это принимать, но любовь Ана ко мне точно же не испытывала.
- Кто ещё кого использует, - пробормотал я.
Всё казалось ясным, как день. И то, насколько долго Ана оставалась невосприимчивой к любым прикосновениям и поцелуем, и вообще все её разглагольствования о том, какой же я плохой, и какая она бедненькая.
- Использовал.
- Хочешь сказать, мы расстаёмся?
- Хочу сказать, что я тебя бросаю, - насмешливо поправила Ана.
Очень весело. Её чуть не забавляла эта ситуация из-за ощущения власти надо мной, и, вероятно, ожидания, что я буду извиняться, облизывая её стопы.
- Нет, мы расстаёмся, - гнул своё я. – Если бы не ты, всё было бы хорошо. Но я просто не могу существовать с тобой рядом, если всё, что тебя интересует, это прикончить себя, так что, рано или поздно, мы бы расстались.
- Ах, как это трогательно! – съязвила Ана. – Так что лучше тебе оставить меня наедине со своими слёзками и пойти искать другую лёгкую на передок девицу, которая будет глотать твою сперму!
- Вот ты и оценила свой вклад в мою жизнь, - меня подмывало расхохотаться. – И правда.
Одевшись, я ушёл. Ана выглядела счастливой, суетливой, нервной и загоревшийся какой-то мыслью. В любом случае, теперь меня не должно было интересовать, как и она сама. Если бы.
22
Мы не виделись около трёх месяцев. Трёх беспокойных месяцев, которые составлялись у меня из небольшого турне (но, как ожидалось, не в поддержку нового альбома, так как даже половины песен ещё не было записано, если не считать тонны демо) и из женщин. Это вовсе не были вовсе никакие долгие романы, это были и не романы вовсе. Видимо, я пытался заменить Ану хоть кем-то. Хотя по отношению к ней это и звучало неправдоподобно. Вероятно, было множество девиц, походивших на неё не только внешне, но и внутренне, если учесть, что сознание моей девочки представлялось мне примитивным и пропитанным шаблончиками прошлого десятилетия - когда она ещё была подростком. Жеманные театральные манеры, максимализм, упрямство и развязность – вот и всё, чего было достаточно, чтобы напомнить поведением Ану. Имея в придачу декадансовую красоту тех же десятых, неестественный цвет волос, неестественную худобу, любая неформалообразная шлюшка могла бы, по логике вещей, заменить Ану. На деле же всё было не так просто. То ли от того, что все они проходили только через постель, но никак не через сознание, то ли от того, что я, видите ли, любил Ану.
Разве что с Эрмой я был некоторое время близок. Она была крайне эмоциональной тридцатилетней англичанкой, привязывающей все слова и чувства к тебе, словно бант к букету. Ё речь была буйной и неразборчивой, будто бы канализационный ручей, и содержала в себе детские словечки вкупе с бранью. Несколько юникодовых татуировок (она слушала витч-хаус, как, к слову говоря, и Ана, но в отличии от неё, Эрма умудрялась обходиться только этой бредятиной и плюс парочкой мейнстримов), алые волосы - под цвет помады, заячья губа, туповатые кукольные зелёные глаза и потёртый минимум одежды. Мы несколько раз ходили в боулинг, которым Эрма также имела обыкновение бредить. Она любила дешёвую шмаль, была суеверной и работала в «Макдональдсе», выучившись на оператора, мечтая, однако, стать второй Элис Айсгласс. Эрма имела чувство юмора на уровне пошлого подростка, читала классику и делала вид, что разбирается в философии, смотрели сплошной арт-хаус, смотря свысока на остальные «жалкие повторении однотипный жизней человекоподобных», была активной феминисткой, пацифисткой, похуисткой и бисексуалкой. Когда мы были вместе, то почти каждый трахались, ширялись, ссорились, ходили в боулинг, или смотрели долгий компромиссный фильм. У нас не было отношений, не было обязательств, так что ни я, ни я не закатывали сцен по поводу того, что спали не только друг с другом. В основном все наши ссоры происходили из ничего, из-за пустяка, тут же раздувающегося из-за чьих-то нервов, или из-за гипертрофированного феминизма Эрмы. Я был виноват во всём, потому что был мужчиной. Даже в том, что она запачкала свой браслет кетчупом на работе.
Она хотела путешествовать всю свою жизнь и застрелиться, когда кончатся деньги. Мы расстались спустя неделю, когда я просто понял, насколько не могу с ней даже просто ужиться. Деньги закончились. Эрма… вряд ли.
В отношениях у меня не возникал выбор между Аной и карьерой. Да и во время прошлых отношений тоже не возникал, хотя и были определённые пререкания. Время распределялось само собой, но в этот раз пустые места этих трёх месяцев были заполнены только туром, и уж никак не работой над альбомом.
Хотя и настал наконец-таки день, когда мне удалось дописать слова, которые, предполагалось, должны были стать текстом первого сингла. Вторую половину дня я, Сэнди, Родни, Норрис, Йорк, Олдос и Ник в качестве звукорежиссёра провели в студии, записывая и микшируя созданное впервые за огромный отрезок времени. День завершился тем, что мы завалились к Нику…
Проснувшись первым, я несколько мгновений не понимал, что не у себя дома. Кругом был порядочный хаос, разбросанный мусор от еды и выпивки, жестоко сломанный табурет, непонятного происхождения колготки и растаявшие куриные ножки, покоящиеся в воде в пенопластовой коробке. Что ж, до «Мальчишника в Вегасе», нам, к счастью, далеко.
На лбу у Сэнди был нарисован маркером человечек то ли с ужами, то ли с пенисами вместо рук. Скорее всего, нарисован не мной.
- Чё-ёрт, - протянул Сэнди, вставая с (как цивилизованно это не звучало) дивана и морщась. – Что вчера было?
Покопавшись в памяти, я, на своё же удивление, чётко выпалил:
- Ник заказал пиццу, а Родни заявил, что лучше бы он шлюху заказал. Йорк куда-то делся. Ник заказал шлюху, и все долго угорали, потому что это оказалась Эрма. Дальше у Эрмы, Родни, Олдоса получилась групповуха…
- А я? – озабоченно перебил меня Сэнди.
- Ты дал этой сучке понаставить миллиард засосов по всему телу, она выжгла зажигалкой свои инициалы на твоих яйцах, связала, выпорола, заставила съесть её дерьмо, а потом она отстрапонила тебя.
- Что?! Серьёзно?! – Сэнди запаниковал так, как будто я сказал ему, что заказал его у киллера. За этим было уморительно наблюдать.
- Нет, не ссы так. Хотя ты был поддат, так что мог бы.
- Да-да, и потом какой-нибудь гандон обязательно спалил бы меня Оби, такое уже было, - проворчал Сэнди. – Не шути так больше с утра.
- Ты ей изменял?
- Раза три. Вся суть в том, что я был совершенно бухой, так что вчера было рискованно. А ты изменял?
- Ане? Не тянуло.
- Как сказал бы старый добрый Фрейд, - Сэнди напустил занудство, - желание спать с худыми есть подсознательное желание спать с детьми…
- Обвинение в педофилии было бы более эпичнее, не будь у тебя членорука на лбу.
- Члено… В смысле?
- Которого, к тому же, никто тебе не рисовал. Сам, видимо.
- В смысле? – Сэнди посмотрел в зеркало на стене шкафа. – Ты хоть что-то помнишь?
- Как ты убедился, да. Помню, что чуть ли не всю пиццу пришлось доедать мне. Я же не пил до такой степени, чтобы спать с Эрмой, и суть не в том, что она моя бывшая, можно сказать. И да, твой членорук при кислоте Йорка вполне нормален. Почему-то всё помню. Не то что после тусовки у Яная.
- Когда ещё к тебе прилипла твоя шл… Ана?
Беспалевно.
- Ну-ка, поподробнее, - заинтриговался я.
- Никогда, чувак, никогда, слышишь, не доверяй еврейским сходкам!.. – пробубнил проснувшийся Родни. – Дерьмо! – Он вляпался в курицу. – Что это здесь делает это дерьмо?!
- Ник хотел что-то приготовить, - пояснил я, чувствуя уменьшенную версию превосходства. – И в итоге не дошёл.
Звучало как смертельный приговор, хотя Ник храпел тут же рядом.
Родни непонимающе уставился прямо перед собой.
- Приам всё помнит, - пояснил Сэнди.
Родни непонимающе уставился на членорука Сэнди.
- Это талант, - пробормотал Родни. Он был не в духе, вероятно, из-за похмелья. – Пойду душ забью.
И ушёл «душ забить».
- Так что там с Аной? – я вернулся к волнующему меня вопросу.
- Я вообще-то мало знаю про эту историю, - Сэнди, как будто оправдываясь, пожал плечами. – Просто Янай как-то говорил, что с какого-то на его тусовку пришла девица – зелёные короткие волосы, очки, сплошные кости – Ана, короче, - которая еле-еле знакома с его сестрой. Тебе вкратце или подробнее?
Мало ли что он знает.
- Подробнее.
- Ну вот, пришла, болтала с его сестрой и подругами без умолку, окончательно их заебала. Говорили, что он могла быть кайфом, потому как несла абсолютную ахинею про то, что хочет летать и только и делала, что ржала. Нажралась, напилась, и её несколько раз вырвало мимо сортира. Раз шесть. Пожрёт, попьёт, и сходит поблевать. Липла ко всем подряд, но, ты понимаешь, нужно быть с отклонениями или на необитаемом острове, чтобы вдуть ей. Без обид.
- Допустим.
Даже так, при особенных обстоятельствах, её внешность и поведение казались отталкивающей крипотой.
- Ана там чуть ли не собиралась танцевать на столе…
-…Так вот на что настроены Янаевы глаза…
-…В итоге наткнулась на тебя, прилипла, как клещ. Лапала, как и прочих. Она всегда такая?
- Когда худела, была такой, - я вдруг почувствовал, что скучаю по Ане.
- Даже не знаю, повезло тебе тогда, или нет…
- Сейчас я уже думаю, что повезло.
- У вас с ней завязался спор на кучу денег, что она заставит тебя кончить. Казалось бы, тупой спор, но люди тут же начали делать ставки, и в итоге это стало событием века. Подтянулись ещё парни, которые хотели содрать с неё денег, и уверенные в том, что их подобное не привлекает, но Ана настаивала, что это должен быть только ты.
- Вряд ли бы я стал изменять Одри, - заметил я.
Сэнди фыркнул.
- Ты был настолько пьян, что не помнишь, как мог бы проиграть стоимость собственного дома по вине белых капелек, так что заткнись-ка лучше!
- И правда.
- Ну, а дальше вы пошли к тебе домой, чтобы поебаться, - завершил свой рассказ Сэнди.
- А говорил, что не знаешь подробностей.
- Мелких деталей я и правда не знаю, - заметил Сэнди. – Но странно, что ты узнаешь об этом последний. А Ана как тебе это всё объяснила?
- Будто бы я её невероятно захотел. И мы решили переспать. Всё как у людей. То есть… Хм, да выходит, я и не выбрал её…
Я ощущал себя странно. Как будто несколько месяцев были перечёркнуты. Это было похоже на бесполезно сделанное дело, когда ты только сделав его узнаешь, что никому это не сдалось, хотя ты, как идиот, старался изо всей дури.
Что ж, Ана всегда была лгуньей, так что ничего удивительного. Значит, мне не зря показалось подозрительным её попадание в мой дом по её же версии.
- Что-то не так? – спросил Сэнди.
- Что?
- У тебя лицо, как у работающего буддиста.
- Просто странно немного.
- Да ладно! – безразлично фыркнул Сэнди, вставая и отправляясь, наверно, смывать членорука. – Ну, что тебе сказать… Зато не педофил…
23
Вечером того же дня Ана мне написала. Впервые за три месяца. Просто «Привет», на который я ответил также приветом.
«Я всё ещё могу свести тебя со своей знакомой. Почему ты никого не нашёл? О_о»
«Ха-ха, смешно»
«Нет, правда»
«Потому что второй тебя не существует»
Наверно, Ана уже плескается в осознании собственной незаменимости.
«)»
«Омг, успокойся!..»
«Хах. Как ни странно, я тоже по тебе скучаю»
«С чего бы это? А как же «я тебя ненавижу»?»
«Ну, ты же понимаешь, это было не всерьёз. Так что прости меня за всю ахинею… Я же понимаю, ты хотел как лучше, и понимаю, что и правда была больна, так что всё, что я тогда молола, было просто ради того, чтобы ты не вмешивался в этот – и правда! – суицид»
Вот это новости.
«Вот это новости. Ты не пьяна, часом?)»
«Точно нет. Что, уже и осознавать собственные глупости нельзя? :/»
«Раз уж на то пошло, и ты извини меня»
«Ооооо, да за что же?)»
«Например, за всякие унизительности, которые я тебе наговорил»
«Да пустяки, при определённых обстоятельствах мне могло бы это понравиться. Но вообще извиняю)»
«То есть, мы теперь помирились? И могли бы встретиться?»
«Да. Завтра. У тебя. Часов в семь»
«Сойдёт. Как насчёт ресторана?»
«Нееееет»
«В чём дело?»
«Просто не хочу»
«Всё ещё определённая еда?»
«Ну да. Но ничего, скоро сможем и в ресторан»
«И сколько ты сейчас весишь?»
«Как дела?»
«И сколько ты сейчас весишь?»
Ана невообразимо долго не отвечала. Я опять написал:
«Дееетка, сколько?????!!!»
«Увидишь, и угадаешь, сколько»
«Ок. Тебе самой ты сейчас нравишься?»
«Вес? Конечно. Как ты жил всё это время? Ну, 3 мес»
«Поменял сотни и сотни объятий женских рук»
«Я серьёзно!»
«Я тоже»
Было ли это издевательством? Однако, как бы глупо это не было, мне хотелось узнать её реакцию. Задняя мысль говорила о том, что в своё время Ана умудрялась играть одновременно и своей жизнью и моим счастьем (основной частью которого она и являлась). Странно, как быстро год превратился в «своё время».
«Ясно. У меня была девушка»
«Я даже не знаю твоей ориентации»
«Не так давно я стала лесбиянкой».
Все факты сшились далеко не белыми нитками у меня в голове. Хотя бы то, что Ана поддавалась на ласки как будто сквозь пелену этого своего затаившегося лесбийского либидо, ждущего, пока горизонт освободиться от сующей нос (и не нос) не в своё дело мужской тени; сквозь пелену переосмысления, насколько, по её мнению, красива рельефная хрупкость женских косточек. Старый добрый Фрейд, бьюсь об заклад, усмотрел в этом подсознательный признак гетеры…
Но неужели всё, на что я мог скромно и безнадёжно надеяться, это общение с Аной на уровне друзей? Приятелей? Поменяла ли она предпочтения – стала ли одеваться андрогинно, к примеру, перестала краситься? Или нет? Потеряло ли её поведение её женскую черту, приправленную тупой инфантильностью, эмоциональностью и фальшью, нарисовав вместо этого мужскую черту, приправленную нелепыми попытками соответствовать образу шовинисту, спортсмену, неряхе, потребителю тех же женских прелестей, коими она сама и обладала? Или же я просто преувеличивал, возвышая смену ориентации на уровень смены пола?
И что же теперь оставалось? Непринятое и отвергнутое пламя, собирающееся глотать меня каждый раз, когда я коснусь её, услышу её голос, увижу смятую постель, на которой каких-нибудь несколько часов назад нашла наслаждение какая-нибудь её подружка, да и просто увижу Ану? То, что мы должны были разделить, то, что мы делили, перенесётся далеко от меня, далеко от любого другого мужчины. И это было стеной, от которой вынуждены были отскочить моё чувство и нутро, словно мячики…
«Эй… Чего молчишь? Я пошутила»
На меня, засушенного этим перевёрнутым миром, словно на погибающее растение, обрушилась оглушающая волна её причуд. Пошутила.
«Русский юмор?»
«Нет»
«Я уже испугался?»
«Чего?»
«Что потеряю тебя»
«Не потеряешь)»
«Откуда такая уверенность?»
Я вытягивал из неё слова, поджигающие сердце, она делала то же самое. Казалось бы, это могло бы банально и с рассеянными по книгам и фильмам эмоциями, но для нас это было взаимное средство битья пульса.
«Потому что обещаю, потому что люблю тебя. И да, у меня никого не было. Я нашла работу. Кажется, всё».
«Надеюсь, не диетологом?»
«Хах. Мог бы сказать: «Надеюсь, не шлюхой?»»
«Здесь не тот случай»
«То есть ты не возражал бы, если бы я трахалась с сотней людей, кроме тебя?»
«Да причём тут хаотичный трах? У тебя что там, списки желаемых людей накопились?»
«А если бы и так? ;)»
«Ты бы подписалась на неприятности)»
«Большие-большие неприятности? :О»
«Пожалуй…. И отписалась бы от беспроблемного сидения на диване»
«Да это же вызов! ;)»
Ана, чья грудь тяжело и судорожно вздымалась в бешеном дыхании, и ноги напряженно сжаты в ожидании, выплеснулась у меня в приятных мурашках по всему телу, задержавшись между ног.
«Нет, только не думай так!»
«Последние несколько секунд за меня думает моя вагина».
О-ох.
«Прямо как в 50 оттенков *v*»
«Ах да, ты неисправима) Так ты натуралка или би?»
«…В тему спросил При :D Натуралка. А что?»
««А что?» Я же не знаю толком, что ты любишь, что – нет, так что говорить о ориентации?»
Вероятно, поэтому Ана и представлялась мне, несмотря на всю мою любовь к ней, пустышкой.
«Ну да, должен же ты знать, насколько большими может быть списки) То есть, судя по твоим словам, мы начнём всё с чистого блабла листа?»
«Скорее, ты уже начала всё с чистого листа»
«Ты о чём? О_о»
«Ты же выздоровела»
«А, вот что. Так проблема заключалась только во мне?»
Только бы не обиделась… Мы должны были встретиться…
«Нет, в нас»
«Но ты же сказал, что начала всё с чистого листа именно я!»
Без смайлика. Нехороший признак.
«И?», - я начал издалека.
«Что «и»? Ждёшь, когда я признаю, что тогда не сложилось из-за меня?»
«Жду, когда ты поумнеешь. Можно подумать, всё, что ты заслуживала – это быть разложившимися костями в 27»
«Только не надо тут впаривать, чего я заслуживаю, а чего нет! Знаем, плавали, мне и в госпитале такую ахинею внушали, так что это отличный психологический трюк, браво, молодец!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!»
«Так уж и ахинею? У тебя, как видишь, сейчас хватает сил на кучу восклицательных знаков, вот и прекрасно. И что за «знаем, плавали»?»
«Проехали. И вообще. Зря мы опять списались»
«Почему?»
«Да просто. Ты как-то… мешаешься»
Это была как оплеуха по сознанию. Что ж, женщине, сыпавшей любовными излияниями, как туча дождем, я мешаюсь.
«Интересно, и в каком смысле?»
«Да не суть, всё, мне пора, завтра где и во сколько?»
«Пора? Ты же вроде не ходишь в три ночи по улицам? В ресторан, значит?»
«Дададада, желаю тебе приподнятого настроения, ибо мне срочно захотелось пожрать долму, и я иду в магаз», - тонко, однако. – «Да, в «Гриддл*» устроит? Там сразу и встретимся. В семь. Отвечай давай, мне идти надо»
«Тебе же до «Гриддла» далеко»
«Да пох, долго добираться – много нажираться, мистер фат адмир*»
Хотя бы пытается шутить.
«Всё, пока, детка, вкусной долмы)»
«Не надо вот так сразу на нежности. Я вообще не уверена, правильно ли мы делаем, что возобновляем отношения. Пока»
Я опасался, что успел стать для неё теперь простым объектом перепихона. Или «золотой жилой». Или времяпровождением. Или всем вместе. Хотя я даже и не знал, зайдёт ли дело дальше ресторана. Я предполагал такой вариант, что мы вообще больше никогда не увидимся. И, может быть, так было бы лучше.
24
Настал момент, когда я ненавидел Ану.
С головы до ног. Оторвав сосредоточенный взгляд от меню, лживо раскрытом на странице с десертами, она обдала меня самовлюблённой ухмылкой. Она будто бы прибавила десяток лет, променяв его на фунты и волосы. Я ненавидел каждую клетку её снова ставшего обглоданным тела, и эти лживо завитые редкие локоны, и её мечтательно-упоротую улыбку, это лживое белое платье из толстой, размашистой ткани, лживый пуш-ап лифчик (он, конечно, не был виден, но нетрудно догадаться). Она бы никогда не одела настолько закрытое платье без причины.
- Ты опять, - выдохнул я, путаясь в словах.
- А? – расплываясь в фальшивой и беспечной улыбке пропела, иначе не скажешь, эта лживая суицидальная сука. – Что опять?
- У тебя отлично получается строить дурочку. Как и придерживаться самых тупых принципов, которые только и умещаются в твоей пустой башке…
- Ты противоречишь себе, - перебила меня Ана. – То я у тебя получаюсь пустой башкой, то просто притворяюсь дурочкой… Определись уже!
- Хорошо. Дура. Больная дура, точнее.
- Больная? – возмущённо протянула Ана.
- Иначе бы не стала опять худеть, что тебе непонятно?
- Да не кипятись ты так! Что закажем?
- Мне вот тоже теперь интересно, что закажем, когда ты опять решила покончить с собой и…
-…Можно пиццу, это, конечно, не ванильная-лабудитская-роскошь-для-свиданий, но вкусно же…
- Ты можешь считаться предательницей…
-…Или сладкое что-нибудь, торт… Почему предательницей?
- Вот почему ты опять худеешь? Почему? Ты все это время продолжала залипать на эти грёбаные кости, или что? Или тебе какое-то удовлетворение приносит то, что я могу остаться вдовцом?
- Вдовцом, - восторженно повторила Ана. – А мы ведь даже не женаты… Не бойся, не останешься… Так… - Она сосредоточенно уставилась в потолок, шевеля губами. – Тридцать лет… Ну, почти одновременно сдохнем, все будет хорошо.
- Так, и только поэтому тебе обязательно не есть?
- Нет, конечно.
Подошла официантка – рыжеволосая и кудрявая девица с ирландским акцентом, показавшаяся на несколько секунд привлекательнее Аны.
- Что будете заказывать?
- Французские тосты с шоколадом и «Флюр де Кап Мерлот»*, - уверенно выпалила Ана.
- «Флёр дю Кап Мерло»? – поправила официантка.
- Да-да, - Ана, алая то ли от смущения, то ли от гнева, уставилась на свои пальцы.
- И ещё панкейки с черникой и «Ксенту»*, - добавил я.
- И всё, да? – мисс кудряшка оторвала взгляд от записанного.
- Да, - почти одновременно сказали мы.
Ана, дождавшись удаления официантки, чуть подалась вперёд и пробормотала:
- Мы же потом ещё что-нибудь закажем, правда? А то я так и не успела нормально меню просмотреть, это что-то с чем-то, вот бы каждый день здесь есть!
- Почему бы и нет… - пробормотал я, не вдаваясь в подробности вопросов. Либо моя детка только-только отменила желание снова уподобиться спичке, либо на время забыла про него по каким-то причинам, и я не хотел ей лишний раз об этом напоминать. – Как дела у тебя? – я не нашёл способа лучше перескочить через тему еды.
- О, дела у меня просто чудесно!..
- Вопи чуть-чуть потише.
- А, ну да, - она создавала впечатление немного оглохнувшей и поглупевшей, так как говорила громче и чётче обычного. – Угадай, кто ко мне скоро заедет?
- Надеюсь, не твой новый парень.
- Да как ты можешь так думать обо мне! – моя дурочка даже по столу вдарила, причём в пользу стола. И поморщилась.
Нам принесли бутылки абсента и вина вместе с бокалами. Я аккуратно откупорил их и разлил по бокалам, попробовав абсент. Ана пока ни к чему не притрагивалась.
- Вау, - беспалевно пробубнила Ана. – В Пскове часов пятьсот ждать пришлось бы. Ну так вот. Как ты можешь так думать обо мне! Разве я похожа на лживую мразь?!
- С этими тринадцатью фунтами – ещё как. В этом пышном белом платье, делающем жирной кого угодно, но не тебя, с этими беспалевными поролоновыми сиськами, и с кудряшками, сделанными из ничего… Да даже слепой бы заметил, что ты опять взялась за старое.
- И? И что? Хорошо, допустим, ты вбил в свою эгоистичную башку, что вправе указывать мне, так как я твоя девушка. Ну, я всё понимаю, шовинизм – понятие вечное и всеми кретинами уважаемое, но есть тут одно но… Что мы делали последние три месяца? – Ана фальшиво улыбнулась, как воспитательница недоразвитому ребёнку. – Правильно! Забыли о существовании друг друга! Ну, почти забыли. Я-то не забыла. Как тут забудешь, когда я пожирнела раза в четыре по прихоти одного любителя сала!
Ана пристыжено заткнулась, так как нам принесли тосты.
- Вот, буду жрать, так что смотри и наслаждайся, доволен? За жирух!
Истерично чокнувшись со мной, она принялась за тосты.
- Так что там с тем, кто к тебе заедет? – вспомнил я.
Мне наконец-то принесли блинчики, оказавшиеся огромными.
- Похуи, - промычала через еду Ана. Я не мог не заржать от этого великолепия.
- И много ли похуев среди твоих знакомых?
Анной овладел невразумительный хохот – настолько неаккуратный, что её тосты готовы были пулей вылететь из её рта (вообще-то, вместительного).
Когда она прожевала (что было на удивление, очень быстро), то продолжила:
- Подруги.
- И что же за подруги?
Дерьмо и паранойя в том, что мне сразу на ум пришли её, так сказать, разделительницы интересов – тоже девицы фунтов по пятьдесят.
- Ну, гм, подруги… - моя детка выглядела рассеянной и ошалевшей от еды. Что за.., - Фира и Женя.
- Прикольно звучат русские имена. Это полные?
- Нет, Фира – то есть Глафира, Женя – Евгения, а что, что-то не так?
- Почему же не так? Просто ты произносишь это так… Забавно, что ли.
- Тебя послушать, так я всё делаю забавно! Такая забавная придурковатая и доступная дурочка, не так ли?!
- Нет-нет-нет-нет, всё, перестань уже.
- Вот опять. Вот опять ты со мной как с дауном. Или психически больной. Или ребёнком. Это унизительно, знаешь ли.
- Если ты заметила, то, как я обращаюсь с тобой, зависит о того, ведёшь ты себя как Даун, психически больная или ребёнок.
- Так. Будем считать, что я е обиделась. Будем считать, что то, как ты со мной обращаешься, зависит не от того, любишь ли ты меня или нет, а от этих тупых кретинских принципов, по которым я должна соответствовать всем твоим банальнейшим предпочтениям.
- А, то есть ты добиваешься, чтобы я чувствовал себя идиотом? Тогда порадуйся – я был полнейшим идиотом только тогда, когда познакомился с тобой… То есть, конечно, не отшил.
Ана даже жевать перестала. Видимо, настолько она прижилась к версии, что она – просто-напросто объект моего хотения в одну чудную для неё вечеринку, а не страдающая от недотраха фанатка.
- Чудно. Я знала, что это всплывёт.
- Как дерьмо.
- Да, как дерьмо. Если до тебя ещё не дошло, то я предлагаю начать всё заново.
- Отлично, но напомни мне быть тогда трезвым, чтобы ничего и не началось. Тост?
- За алкоголь! Причину и решение всех проблем!*
- За токсин опьянения любви…* «Симпсоны»?
- Угу… А токсин пафосности откуда?
- Фрейд.
- О! – Ана рассмеялась. – Я уже предвижу, чем эта встреча сегодня кончится! А, ну да, - она вспомнила положение дел. – Чем она, к чёрту, может кончиться?
Всё-таки мне идея «чистого листа» переставала нравиться. И то, что мы начали бы прекратившиеся однажды отношения. По-любому, прекратившиеся не без причины.
- Ты не хочешь, чтобы мы снова встречались? – скорее как утверждение спросила Ана. – Стой, не отвечай! Я имею в виду, что если ты захочешь, я могу полностью убраться из твоей жизни, прямо совсем-совсем, будто я даже не существовала. Конечно, это и от тебя будет зависеть… Да тут же всё легко, верно? Я уверена, что ты обо мне не вспомнишь.
- Почему?
- Потому что… Нет, не суть. Скажу – и опять я такая скандалистка-истеричка. И всё-таки ты жалеешь, что потратил на меня… сколько там… три месяца?
- Их было двенадцать, - поправил я её. Видимо, Ана вычла время своего лечения. – И нет, не жалею. Хотя, как говорится, лучшее что было в моей жизни – не ты…
- Почему? – мгновенно и с возмущением отозвалось честолюбие Аны.
- Потому же, почему я и против возобновления отношений. Знаешь, это было сложновато, когда ты одновременно будто: «Вот она я, самая потрясающа девушка в твоей жизни» и при этом: «Вот она, самая эгоистичная и помешанная на торчащих костях девушка в твоей жизни, которая прикончит потрясающую».
- Ха-ха. Да у меня раздвоение личности, оказывается.
- Ну, если тебе так не нравится, то можно сказать, что тебя убивала именно анорексия, а не какая-то там вторая ты, не суть.
- Убивала. Действие в прошлом. В процессе. Хах, да у тебя плохо с временами, а не у меня. Ало, 24-ый на дворе!
- Твоё тело, видимо, это не поняло.
- Ай-ай-ай, - Ана с излишней весёлостью покачала головой. – Я-то думала, я больше, чем просто тело. Ты что, глазам своим не веришь? Что я, по-твоему, сейчас делаю?
- Ешь. И не факт, что не будешь неделями после этого голодать.
- Во-первых, полностью я никогда не голодала больше дня. Во-вторых, думай, что хочешь насчёт моего веса, но вот эти тосты тебе ни о чём не говорят?
Спорить было бесполезно, и в то же время… чёрт возьми, но она же опять похудела…
- Да всё-всё-всё, - продолжала Ана. – Клянусь, я наберу фунтов так десять, так что не надо мне тут ля-ля, - Насколько очаровательное «ля-ля»! – Клянусь-клянусь! – пробубнила она, наливая себе вина, проливая на скатерть и сопровождая всё это беззвучной руганью. – Скажи-ка тост.
- За клятвы, данные в бурю, и забывающиеся в тихую погоду*, - скептически заявил я.
Мы чокнулись.
- У-ух, - Ана осушила весь бокал. – Таю, когда кого-нибудь цитируешь.
- Как ты тонко заменила слово «теку».
Ана прыснула.
- Теку… - я только заметил, насколько моя девочка была навеселе. Наверно, я и сам был не лучше. – Слово-то какое… Обычное раньше… Да… Будь у человека хоть миллиард лет в распоряжении, всё равно ему не стереть всю похабщину со всех стен на свете… Беллетристика?
- По сравнению с кое-каким другими вкусами – нет.
- Пф, какое самомнение… Кажется, персональные не хотят, что мы заплатим за еду… Что ты смеёшься?
- Говоришь смешно. Так… не задумываясь.
- А что я говорю?
- Про персональных.
Почему-то мне в память врезалось то, как Ана, повернув голову и опустив взгляд вбок, рассмеялась, то, как она неуклюже подпирала щеку рукой и затем вскочила, всколыхнув воздух запахом шампуня и алкоголя, а мою ногу – своим носом балетки и сообщив: «Я сейчас, не уходи без меня». Невероятно откровенно пошатываясь, моя детка направилась в туалет. На неё смотрели. На нас смотрели уже со времён начала Земли, но именно в тот момент мне захотелось, чтобы мы сюда не приходили, захотелось что-то сделать, но я всего лишь пробыл несколько минут будто в каком-то трансе. Наконец, принесли счёт. К слову сказать, мы оба подчистили всё о последней крошки, хотя и выпили не всё. Я заплатил. Ана наконец-то снова нарисовалась в зале, пошатываясь ещё больше. Не представляю, что было бы, одень она каблуки, но нет, либо она всё предусмотрела, либо это была часть плана под названием «Буду выглядеть потолще». Я почему-то забыл, сунул ли деньги в счёт. Оказалось, сунул.
- Всё, да? – бессмысленно спросила Ана, уставившись на счёт.
- Всё. Идём?
- Мне бы хотелось… Повеселиться… Поехали куда-нибудь… - забубнила Ана, застёгивая куртку.
- Лучше бы это сделать бокала два назад.
- Так ты не особо много выпил…
- Я о тебе.
Мы направлялись к выходу.
- Да, хотя, возможно… - протянула Ана. – Я устала, спать хочу, и всё такое.
- У тебя же выходной, или ты есть устала?
- Блевать устала. Чудесное ощущение, - моя детка экзальтированно и по-киношному посмотрела в неизвестном направлении. – Такая сладкая усталость. Как после секса, только лучше.
Ну разумеется, к этому всё и сводилось.
24
В доме Аны ничего не изменилось. Даже могу поспорить, весь мусор, который я видел в прошлый визит, не был заменён новым мусором. Хотя это и было несколько месяцев назад.
- Смотри, как я сделала разбогатела… - Ана еле держалась на ногах, но тащила меня за руку в единственную комнату, опираясь при этом. – Смотри, как здесь всё изменилось… Видишь, я богата, безмерно богата, я могу обходиться без тебя!.. Так что давай… Просто… - её язык заплетался похлеще, чем ноги.
Я сначала принял это просто за словесный бред, пока не понял, в чём тут дело.
- Ты об этом? – я показал на дурацкий пластиковый сейф на стене.
- Не только… Кроме того, я купила… Много вещей… Хватит ко мне приставать с вопросами… - моя детка плюхнулась на кровать (никогда не застеленную). – Я так чертовски скучала… - её лицо приобрело милое, но туповатое выражение плаксы. – Они лучше? Всякие… Другие сучки?
Я присел рядом, обняв её.
- Кто, например?
- Всё они… - Ана совсем разревелась, и я просто молчал, не зная, что сказать. – Они лучше, потому что буду всегда… Потому что могут уйти от тебя, но не от жизни… Из жизни… Тьфу… Прочь… Без… Ладно. А я как дразню тебя, что ли… Прости, я хочу спать…
- Не сравнивай себя с кем-то, - я поцеловал мою девочку в макушку. – Ты же потрясающая, так что сможешь стать лучше, не пытаясь себя прикончить. Так что сейчас лучше поспи, чем плакать.
- Расстегни это чёртово платье, - непонятно промямлила Ана. – Мне может быть и жарко…
Расстегнув «это чёртово платье», я повесил его на спинку стула, заметив, что всё было ещё более нелепей – никакого пуш-апа на моей детке не было, а одна сплошная вата. Я укрыл её, непроизвольно поцеловав в щёку. Ана улыбнулась.
Подразумевалось, что проспит она долго. Если принять во внимание все условности, которые, наверно, были чужды Ане в силу её доступной натуры, то первое утро вместе всё бы значительно ускорило.
Не чувствуя сна ни в одном глазу, я просто принялся бесцельно осматривать её комнату. Ничего и правда не изменилось, не считая этого «сейфа».
Внезапно что-то с глухим стуком упало на пол. Я резко оглянулся. Моя детка сладко потягивалась (можно подумать, уже проснулась). Её стопа ёрзала по одеялу, но полу валялись книги.
Одной из них был русскоязычный том, судя по всему, Гёте с закладкой в виде сердечка где-то посередине, на «Фаусте». Я не в первый раз удивился, что же связывает мою дурочку и не беллетристику. Интересно, читает ли она поверхностно, или вникает во всё, приделанное к этой трагедии? Кстати говоря, у нас было взаимное приятное ощущение, от чтения одного и того же, как мы однажды и говорили об этом. Я читал те же слова (правда, в переводе на английский, но всё же). Тот же сюжет. Те же герои.
Второй книгой, оказалась даже не книга, а тетрадка в 96 листов с какими-то дурацкими струями воды на обложке. Знаете, как обычно на тетрадках печатают изображения всяких обыкновенных фруктов, ещё и на белом фоне. Конечно, это всё аппетитно, сочно и ярко. А здесь вода была. Конечно, любимый Альбинин завтрак, обед и ужин.
Тетрадь была в таком состоянии, словно прошла через войну. Были исписаны почти все страницы неразборчивым и очень «печатным» Альбининым почерком.
На первой станицы значилось: «19 июня. 2023 года». Конечно, первой моей мыслью было то, что это дневник. А второй – что Ана, похоже, уснула крепко.
Я продолжил читать.
«Была в кино. Непонятный фильм. Бесило, что какая-то тётка громко жрала попкорн. Из-за неё не помню фильма, из-за неё опять блевала вкуснейшей шоколадкой с вкуснейшими зёрнышками кофе и тем молочным вкусом ароматизатора, который напоминает мне времена, когда я ещё не ходила в школу, это вкус ещё в киндерах есть. Ненавижу «бабаевский» и «каркунов» - мне кажется, шоколад можно разделить на два типа: детский молочный, сладкий такой, и взрослый – горький, с единственным вкусом – вкусом горечи. Забавно, что это пишет тетка 27 лет.
Это был неплохой день. Просто потому, что сегодня я ничего не ела. Это как нельзя более правильно – после вчерашней-то половинки тоста, дольки томатика и половины кружки молока. Меня бесит ЛА, здесь, по крайней мере, близко к моему дому, сложновато найти топлёное молоко, и приходится брать по 2,5, поэтому я застряла на пятнадцати и девяти фунтах. Смешно, что в детстве я хотела быть такой, оказывается, пухлой.
Встретила При сегодня».
Каким-то образом мне хотелось найти ещё упоминания себя.
И находтл-таки.
«Ненавижу При, он ест так сексуально».
«Почему все считают меня больной?! И При. Почему?»
«При, видимо, догадался. Про еду»
«Иногда я не хочу, чтобы он вообще ко мне прикасался, трогал мои волосы, интересовался, насчёт еды (это не его дело), я не хочу, чтобы он видел мои синяки, был у меня дома, потому что всё, что есть в моей жизни сводится к моей единственной страсти – к желанию стать невесомой. Я хочу, чтобы он понял, какого это – терять меня – тяжело или легко, я хочу, чтобы не понимал, есть ли у него шансы быть со мной, хочу стать тем, о чём он будет беспокоиться больше всего. Почему – не знаю. У нас никакие отношения. Однако, я понимаю, что будь они совсем никакие, я была другая. Знаешь, грудастая и всё такое. С другой стороны мне стыдно за весь этот трагический подростковый перфоманс. Я всегда хотела стать счастьем для При, когда теперь причиняю ему большую боль, чем он мне. Раньше я хотела стать красивее в соответствии со своими вкусами, теперь же я ничуть не лучше Кэсси из «Молокососов». Сид не очень беспокоился. У При всё по-другому. Всё идеально. Я не хочу ничего менять».
Были не менее впечатляющие записи:
«Кажется, я стала фригидна. Это будто панцирь на случай, если При поймёт ограниченность своих чувств и перекинется на какую-нибудь грудастую. Но, кажется, он без ума от меня. Мне немного не хватает… гормонов, что ли, хах. Мы трахались. Мне всего 27, а возбуждаться для меня сложнее, чем усваивать простые углеводы. Но, впрочем, блевать – всё ещё огромное удовольствие. После вина. После этих грёбаных таблеток для ожирения. После всего и всегда. Это чудесное ощущение, это единственное, от чего сейчас перехватывает дыхание, и будто кучи мурашек и щекочет что-то внутри – то ли мозг, то ли всё тело, и хочется плакать, и я вся состою из счастья. Это возбуждает. Туда-сюда. В тебя – из тебя».
Всё, что касалось меня, кажется, я уже прочитал. Оставшиеся записи были наподобие:
«Так стыдно. Жирная, безвольная свинина! Всегда обходилась половиной стакана молока, но тут вдруг налила целую кружку… Мне ужасно стыдно, и, кроме того, я бы могла исправить эту ошибку, но что-то пошло не так, и мне было никак не выблевать это дерьмо… Я чувствую, что завишу от еды, что она вызывает привыкание, и что я ненавижу и люблю её одновременно. Какое счастье осознавать, что то, сколько места я занимаю зависит напрямую от того, сколько я впихиваю в себя! И как больно осознавать, что я такая предательница самой себя».
«Целых полфунта… Откуда они могли взяться?! Откуда?! Я чувствую, придётся забыть про еду ещё на два дня…».
- Ик! – Ана вдруг комично икнула, затем вдруг медленно перевела взгляд на палевного меня. Я поскорее бросил дневник на прежнее место. – Так, я, конечно, понимаю, отношения должны строиться на доверии и всё такое… Но не кажется ли тебе свинством копаться в моих личных мыслях?!
- Возможно, это и свинство, - уклончиво ответил я. – Но, поверь, ничего нового я оттуда не узнал. Почти ничего нового. И да, ты пишешь логичней, чем я думал.
- О боже, хватит переходить на левые темы, - устало вздохнула моя детка. – Я прекрасно понимаю, что ты считаешь свинством то, что я описываю. Проехали.
- Это не свинство, это обычно называется «не в себе», и не думай обижаться…
-…Не в себе? Не в себе?! Извини уж, но я не собираюсь исправляться! Я не собираюсь подстраиваться под твои заезженные стандарты женского жира! – вопила она.
- Хотя бы оставайся живой.
Несколько секунд на её лице покоилась ошарашенность. Затем моя двочка дёрнулась, опустила глаза и, закрыв лицо руками, кинулась ко мне в объятья рыдая так, что было сложно отличить это от смеха.
- Я разве могу это контролировать, - неразборчиво выдохнула она.
- Попробуй, - я гладил мою детку по волосам, и она не возражала.
- Что… Как… Я так сделала привыкание… Как я опять стану тяжелее, когда это становилось моей жизнью, и да, это не ты, ах, ахах, так забавно, это не ты, а мой вес… Так что мне всё равно… Вот же чёрт, мне всё равно, лишиться похудения или жизни…
- Зато мне не всё равно, чего ты лишишься.
- Тебе? – Ана вдруг прекратила реветь, оторвавшись от меня и смерив презрительной ухмылкой, словно я был дерьмом на её подошве, сказавшим вдруг глупость. – Тебе? Ах, как «мило»! – она дурацко показала эти дурацкие кавычки. – Мило, мило, что же ещё скажешь?
Она встала.
Я понимал, что говорить с ней в таком состоянии – бессмысленная трата времени, но, с другой стороны, не зря же говорят, что самые правдивые люди – люди в гневе, пьяные или дети. Я же имел дело с далеко не радостной немного пьяной, отстающей в развитии на несколько лет (либо имитирующей это).
- Ты бы смогла перестать худеть из-за шантажа?
Ана подошла к «сейфу», достала из какой-то мусорной коробки пластиковый ключ, и открыла его.
Еда. Горы и горы еды и пакетов. Куча лекарств. Непонятных. И – внимание – моих вещей, пропавших как раз около года назад – причём вещей, исчезновение которых из повседневного обихода не так заметно – карандаш, пустая банка от шампуня, кусок упаковки от единственной, по-моему, отличной пиццы, даже носок… Ничего удивительного, особенно на фоне присутствующей еды и соседствующей аптечки.
- Скажем, если бы в ином случае мы расстались?
Ана повернулась на цыпочках, всё ещё презрительно улыбаясь.
- Мы так и делали. Я не собираюсь под тебя подстраиваться.
- И если бы в ином случае я бы покончил?
Кончать с собой я не собирался, хотя это и было стоящей альтернативой смерти Аны.
- Не перестала бы. Молодец… Жру, когда волнуюсь… - пробубнила Ана. Затем достала коробку с печеньем и стоя принялась поглощать её, практически не глотая. Печенье было шоколадным. Она перепачкалась, рассыпала всюду сотню крошек, смеялась, её лицо покрылось румянцем, глаза лихорадочно блестели, дыхание было неровным, шумным и быстрым.
Я ни разу не видел её в таком состоянии. Никто она не была такой радостной, ничто не доставляло ей большего удовольствия, никогда моя детка не глотала не пожевав миллиард раз… Это было привлекательно потому, что вряд ли она была счастливее, чем в тот момент за последние месяцы, но мне казалось, что ничем хорошим это не кончится.
- Я надеюсь, ты просто ешь, как полагается, так ведь, или что вообще происходит?
- О да, конечно, как полагается, - палевным тоном заверила меня она, потянувшись при этом за пузырьком марганцовки.
- Даже и не думай, - я поспешно встал и чуть было не выхватил пузырёк, но Ана с озлобленной ловкостью отпрыгнула, дав мне пощёчину.
Она резко рванулась, разумеется, в ванную, и я успел схватить её за руку. Ана вскрикнула.
- Пусти, мне больно!
- А мне будто не больно, от того, что ты насколько упёртая!
- Пусти! – она ударила лягнула ногой, наполовину промахнувшись, и в ту же секунду попала пузырьком мне по глазу. Я замешкался, и её другая рука потянулась ко рту.
- Чёрт тебя дери, Ана! – я кое-как остановил её несносное запястье. – Если ты так хочешь смирительную рубашку, я могу тебе это устроить!
Я лихорадочно думал, что буду делать на тот случай, если ей всё-таки удаться вырваться. То есть что угодно, лишь бы её руки не добрались до рта, созданного совсем не для этого.
Ана моталась из стороны в сторону с возрастающей истерикой. Будто вся её энергия, убитая до этого момента, откуда-то появилась. Я знал, что даже если у неё успеет всё перевариться, только последний идиот оставил бы её в распоряжении самой собой.
Всё, что вопила Ана, были признания мне в ненависти. Не считая бессвязных то ли мыслей, то ли то, что нельзя и мыслями назвать. Краем глаза я заметил один из её чулок и, не раздумывая схватил. Ана изловчилась, укусив меня не столько сильно, сколько отчаянно. Я резко развернулся влево, каким-то образом держа её за талию, и Ана без особого труда потеряла равновесие, рухнув на стул, и тут же пытаясь с него вскочить. Её всхлипывания и проклятия превратились в истеричный хохот, когда я наспех привязывал её руки к спинке стула.
- Ты не сможешь вечно содержать меня так... – хохотала она. – Ахах, я похудею настолько, что смогу вылезти из этого бондажа…. Ахах, бондажа! Когда я любила тебя, то только бредила этим…
Лицо моей девочки пронзила судорога и, застыв на несколько мгновений, она лишилась чувств.
Берлин, 2025 г.
Эпилог
В Берлине мы объявились лишь спустя год. Было бы логичнее поехать нам вместе, и причина этого последует ниже. Во-первых, Берлин, конечно, входил в тур в поддержку нового альбома, который всё же вышел. А во вторых, было отличное время чтобы, как говорится, не сходя с места уладить ещё одно важное дело.
Вчерашняя ночь была бурной, и на моей памяти остался единственный день, когда моя детка проснулась позже меня. Хотя, конечно, это не единственная причина выделять красным этот день, 1 июня.
- Вау… - вдруг услышал я, обернувшись о распаковывания не распакованного пока чемодана. – Я забыла, что мы тут.
Ана с вытаращенными от восхищения глазами разглядывала наш номер и, остановив свой взгляд на мне, проворковала: - Иди сюда.
- Погоди секунду. Ты же раньше завтракала аж до солнца?
- Пф, раньше! Ну, или сюда…
- Ну, я бы попозже.
- А, да без проблем, – Аля встала, откинув одеяло, и принялась искать одежду.
- Я тут хот-дог купил. Прямо как ты хотела попробовать, с карри.
Я протянул ей хот-дог, слишком палевно оставшись стоять рядом. И при этом на удивление сильно волнуясь.
- О, спасибо.
Аля слегка развернула бумагу, я следил за каждым её движением. Сначала её лицо не выражало никаких эмоций, но когда она осознала, что вообще может означать кольцо среди соуса карри, то её глаза чуть не выскочили из орбит, а губы растянулись в удивлённой прелестной улыбке. Моя девочка принялась сооружать пространный жест правой рукой, сходный с тем, каким могли делать дамы восемнадцатого века, прежде чем элегантно упасть в обморок (ох уж эти обмороки!). Я, кстати, так за всю жизнь и не понял, притворство это было или нет.
Я опустился на колено, Аля спохватилась.
- Ты выйдешь за меня?
Аля кивнула, но, сообразив, что всё-таки что-то тут не то, поспешно и осчастливлено произнесла:
- Да…
Я надел кольцо на её безымянный палец, чувствуя, что случилось что-то лучшее, чем вообще могло случиться. Это было неописуемо, даже само ощущение, что на долгие года нам запомнится вот этот вот самый момент, который мог бы быть другим.
- Ох ты… - Аля светилась восхищением, разглядывая гранат в обрамлении золота. – У меня прямо… Голова кружится… Ну, сейчас-то от счастья…
Что есть что
Песах – как Пасха, только у евреев, в данном случае, у Яная.
«Broward Mall» - маленький торговый центр в Форт-Лодердейле.
Синдром Вольфа-Паркинсона-Уайта - врождённая аномалия строения сердца.
«Это была ненависть с первого взгляда, с последнего взгляда, с извечного взгляда» - переиначенная цитата из романа Набокова «Лолита»: «Это была любовь с первого взгляда, с последнего взгляда, с извечного взгляда».
«As It Lays» - импровизированное ток-шоу Алекса Израэля, состоящее из небольших интервью с известными жителями Лос-Анджелеса.
Некрофилия – половое влечения к трупам.
Тератофилия – половое влечение к уродливым и безобразным людям.
Дакрайфилия – сексуальное удовольствие, достигаемое за счёт слёз или рыданий партнёра.
Фунт – один фунт равен 2,2 кг.
«Свой след означили на мёртвенном челе…» - строка из стихотворения Шарля Бодлера «Больная муза».
Деменция – приобретённое слабоумие.
«Твой юмор положительно уморителен, папаша (с) ;)» - «Конечно, голубка моя» - «А также свет моей жизни…» - «Предлагаю похерить игру в поцелуи» - «И пойти жрать…» - вклинившиеся цитаты из романа Набокова «Лолита».
«Гриддл» - «The Griddle Caf;»
Фат адмиринг – сексуальное влечение к полным людям
«Fleur du Cap Merlot» – ЮАР-ский сорт красного вина крепостью 13,5 градусов.
«Xenta» - итальянский сорт абсента крепостью 70 градусов.
«За алкоголь! Причину и решение всех проблем!» - цитата из «Симпсонов»
«За токсин опьянения любви…» - за основу взято: «Все наши опьяняющие напитки, возбуждающий алкоголь есть лишь слабое отражение того единственного, еще не открытого токсина, который производит опьянение любви (Зигмунд Фрейд).
«За клятвы, данные в бурю, и забывающиеся в тихую погоду» - «Клятвы, данные в бурю, забываются в тихую погоду (Уильям Шеспир)