Путешествие в Мекку
(повесть)
С детства Санька Селезнёв всегда был человеком творческим. Пописывал в газету, иногда печатался. Писал и стихи, и думал, что он не простой человек, а талантливый. Но многие, похоже, не очень разделяли его мнения. Точнее, правильно понимали, что это не может кормить. До поры, до времени, не понимал это только Санька.
Но, после окончания школы, когда попытался приобрести хоть какую-нибудь профессию, чтобы до армии помочь матери везти их семейный воз без отца. Когда на руках у неё ещё был его младший брат. Старший брат уже работал, но был женат и имел свою семью. Он и настоял, чтоб Сенька, как когда-то он, пошёл на курсы шоферов. Сенька поступил и даже проучился на них два месяца. Но на третьем месяце, когда весь курс уже начал готовиться к сдаче экзаменов. Все зубрили по книжкам теорию, ходили на вождение, запоминали дорожные знаки.
А он в это время увлёкся творчеством, а точнее поэзией. Решив написать поэму о матери. Настолько его на этот раз всего полностью захватило вдохновение, что он забросил всю учёбу. Но получилось так, что поэмы он всё-таки не написал. И вовремя поняв, что у него пока не хватает знаний и таланта, слегка поостыл к ней, и вновь взялся за учёбу. Но, было уже поздно. Приближались экзамены, а он не занимаясь с книгой с книгой дома и не слушая на занятиях преподавателей, понял, что не сдаст экзаменов.
К такому же выводу пришли и преподаватели, раза два вызвав его к доске, и задав несколько вопросов. Он лишь краснел и ничего не мог ответить ни на один заданный вопрос. Товарищи по курсам смеялись, хватаясь за животы, пытались подсказывать. Этот смех его, наконец, отрезвил, заставил учить уроки. Пытались ему помочь преподаватели, и брат, чтоб он успешно сдал экзамены. Особенно, пытался втолковать ему брат, что нет ничего лучше шоферской профессии. Сенька, глядя на него, неожиданно подумал: "А зачем мне это всё? Автомобили, шоферские курсы?". И, как бы оправдывая себя, утешил себя тем, что увлекаясь творчеством, стал человеком невнимательным, рассеянным. "Чего доброго, ещё задавлю кого", - подумал он.
И с того дня больше на курсы не пошёл, несмотря на то, что его ругала мать. А брат обзывал дебилом. Смеялись друзья. И отвернулись от него враз все девчонки, которым раньше он писал стихи. Словом, до армии, он так и не приобрёл профессии. Когда же его призвали в армию весной. Неожиданно в то же время сделали отсрочку до осени. Он вдруг как, протрезвев, увидел, как на двух работах надрывается мать, пытаясь прокормить и обувать, одевать их с младшим братом. Решил до осени не сидеть на шее у неё, как прежде, а пойти работать на близлежащую стройку землекопом. За такую работу, зачищать траншеи за экскаватором, платили сносно.
И он, засучив рукава, принялся за работу. В бригаде землекопов он оказался самым грамотным и ответственным. Через день или два прораб поставил его бригадиром. В бригаде были такие же, как он молодые парни и женщины, пришедшие за временным заработком. Среди них была даже молодая, чуть постарше его цыганка. Звали её Файкой. Ребята и женщины, хотя и пришли заработать, всё же больше отдыхали, чем работали. И часто перекуривая, баловались, обливаясь водой, гоняясь друг за другом. А Файка, собрав вокруг всех остальных, гадала им, или, вскочив на бруствер траншеи, плясала. И сколько не заставлял её Сенька работать, она лишь отмахивалась рукой.
В конце концов, Сенька тоже на неё махнув рукой, сказал, смеясь: "Ты бы Файка, хотя бы нас по-цыгански научила кое-что говорить, может, когда пригодится". Файка, весело сверкнув зубами и глазами, в которых перепрыгивали из одного в другой лукавые бесы, охотно ответила: "А что бы ты хотел сказать по-цыгански?". "Ну, хотя бы при встрече с вами цыганами, поздороваться", - смутился Сенька. "Мучу довес", - коротко сказала Файка. "А что это значит?" - вытаращил на неё глаза Сенька. "Это значит! Здравствуйте!" - пояснила цыганка.
"Ну, а как попросить, чтоб мне погадала", - рассмеялся Сенька, тоже лукавя. Ни в какие гадания цыганские он не верил. "А это просто!" - заверила Файка. "Подойдёшь, протянешь руку и скажешь". "Яв комэ дробаттер хам рокар". "И цыганка тебе погадает. С тех пор Сенька думал, что умеет говорить по-цыгански. Научила Файка его и другим фразам, просьбам и словам.
Через два месяца, когда пришла пора, в ноябре, идти в армию, он прилично заработав. Всё до копейки отдал матери, обрадовав её, что сын взялся за ум. Ушёл в армию. В армии ещё больше писал стихи и рассказы, и печатался. Придя из армии, наконец, решил заняться профобразованием, но не тут-то было. Встретил его один из его первых знакомых, журналист, зав промышленным отделом Белоногов: "Ба! кого я вижу! Сеня! Ты один наш самый лучший из внештатников!". И сходу предложил: "Слушай Арсений! Ты, говорят, ищешь работу? А зачем тебе её искать? Ты же прирождённый поэт и журналист. Пошли к нам в редакцию. Я лично беру тебя в свой отдел!".
Закружилась у парня голова и от его слов вмиг из него вылетели все мысли о серьёзной профессии. Как же сбывалась его давняя мечта работать в редакции. Он согласился с предложением журналиста. Через час они уже были в редакции. Сеня стал корреспондентом городской газеты. И сходу с головой ушёл в любимую работу. Даже не заметил, что его заведующий вскоре ушёл в отпуск. И тоже по давней мечте, съездить за границу. Уехал по туристической путёвке, в Болгарию.
Работал за него Сеня днём и ночью, готовя материалы для газеты, и выполняя план четыре тысячи строк в месяц. Так же не заметил, что заведующий из турпоездки вернулся. Только до поездки он был благожелателен по отношению к Селезневу и всячески расхваливал его талант. А по возвращению из Болгарии, будто подменили его. Всё что Сеня писал, принимал теперь в штыки и говорил, что ошибся, приглашая Селезнёва в газету. И понял то, что у него, нет и не было, к тому призвания. Что он графоман, к тому же бездарный.
А корреспондент из другого отдела по секрету шепнул на ухо Сене, что зав пром отделом взял его на период поездки в Болгарию, а теперь он ему не нужен. Поняв, что его просто использовали. И кто? Те самые журналисты и писатели, на которых он был готов молиться. Сеня сразу пал духом, затем спешно уволился и решил уехать из города, куда глаза глядят. Лишь бы подальше от позора. Что никакой он не поэт, и не журналист, а бездарный графоман. Тут неожиданно ему встретился его давний знакомый Петя Нагайцев, одноклассник по школе ШРМ. В которой в одиннадцатом классе, перед армией, учился Селезнёв.
Петр, сходу поздоровавшись, облапил его, весело рассказывая, как он после окончания в ШРМ, женился. И уехал с женой в Молдавию. "Сейчас вот решил навестить родителей", - между делом сообщил он. И стал расхваливать. Какая у них в Молдавии хорошая жизнь. Что есть свой большой сад, подвал, где они делают и настаивают молдавское вино. Продают и имеют к зарплатам большую прибавку. Давняя мечта, как у каждого сибиряка, у Сеньки было желание иметь свой сад и хоть раз в жизни наесться от пуза яблок. Сыграли своё дело.
Он сразу заинтересовался и попросил у Петра адрес, сказав, что может быть приедет когда-нибудь на юг и зайдёт посмотреть на его Петра с женой сказочную жизнь. С тем и разошлись. Пётр вскоре уехал, а Сенька продолжал жить под впечатлением его рассказов, тем более, после ухода из редакции, хотел уехать куда подальше. И наконец, решился поехать в Молдавию. Ни к Петру нагрянуть неожиданно гостем, а куда-нибудь рядом - никому ничего не сказав. Взял тайком билет на станции, и уехал.
Кишинёв встретил его весёлым гомоном пассажиров, незнакомых напевным языком молдаван и таким же, как и в России, нашествием на вокзалах и близлежащих сёл цыган. Пригородный поезд в районный центр Флорешты и Шолданешты, где жил Пётр Нагайцев со своей женой, уходил через час. К вокзалу тепловоз подал несколько далеко не фирменных вагонов. У которых тотчас столпились пассажиры. У его седьмого вагона, куда он купил только что билет. Было тоже полно народу, к тому же цыган. Они кричали друг на друга, говорили на своём языке, и вели, как и в России, себя, не прочь погадать кому-то, или обворовать.
Сенька, подходя к своему вагону, сразу обратил внимание на средних лет пару, бородатого цыгана и цыганку. Она стояла уже в тамбуре, что-то кричала цыгану, стоящему на перроне. Отстранив их, проводница пропустила Сеньку в вагон. Но цыганка, вернувшись на своё прежнее место, сердито за что-то отчитала на своём языке цыгана. Сенька сразу вспомнил Файку, и тому, что чему она научила его. Попытался понять, о чём они говорят, но ничего не понял, понимая лишь отдельные слова.
Поезд, между тем, тронул и пошёл от перрона. Цыган и цыганка всё сердито ругались. Цыган, рассердившись, даже пытался вскочить на подножку. Но цыганка, вдруг вытянув ногу в сандалии, ткнула его всей ступнёй в лицо. Поезд набрал ход. А цыган, сплёвывая кровь с губ и грозя кулаком, остался на перроне.
Все вокруг засмеялись. В том числе и Сенька. Во Флорешты он приехал уже поздно вечером. Выйдя из вагона с чемоданом в руке, пошёл на вокзал. Он был небольшим, как во всех районах страны. С небольшим залом с эмпэсовскими диванами и кассой. Людей в зале почти не было. В дальнем углу сидели старик со старухой, напротив их две молдаванки. К Сеньке, с интересом разглядывая его, подсел шустрый парень. Спросил: "Русский, да?". "Да", - спокойно сказал Сенька. И зачем-то добавил: "Из Сибири". "Сибиряк!" - чему-то обрадовался парень. И добавил в рифму: "Значит, выпить не дурак!". "Да нет, я не пью", - холодно заметил Сенька. "Ты мне не заливай!" - не поверил парень.
И вдруг предложил, объясняя на ходу: "Я местный. У нас тут у каждого свой сад и подвал с вином. Хочешь, угощу?". "Да нет, я не пью", - вновь попытался отказаться Сенька. Но парень не отставал: "Слышь, земеля! Я тоже когда-то жил в Сибири, и тоже мечтал до отвала наесться яблок, выпить хорошего вина!". Сходу угадал он давнее Сенькино желание и веру в южную плодово-ягодно-виноградную сказку или мечту. Но Сенька, вцепившись в ручку чемодана, всё ещё с недоверием смотрел на парня.
"А, ты боишься, что я обманываю тебя?" - догадавшись, спросил парень. И сам же ответил: "Да я просто рад, что встретил земляка. Не бойся меня. Пойдём, я тут живу рядом, угощу тебя вином". И Сенька, потупившись, сказал: "Хорошо пошли!". Парень тотчас подхватил его чемодан. Но Сенька, тоже не выпуская его из рук, пошёл за ним. Выйдя на улицу, он всё ещё сомневаясь в парне. А сомнение это вызвало у него то, что парень не поверил, что он сибиряк и не пьёт. Понял, что парень, играя на том, что он соблазнится на дармовую выпивку. Выходя из вокзала, оглянулся на камеру хранения, с которой была рядом вывеска: "Комната милиции". В последний миг, почему-то остановился возле неё и сказал парню: "Давай я сдам чемодан в камеру хранения". И ещё раз оглянулся на комнату милиции, шагнул в сторону. Парень, заметил это движение, тотчас оказался за углом. И Сенька окончательно убедился, что парень хотел ограбить его. Увести куда-нибудь подальше. Где бы он через минуту бы оказался без чемодана, без денег и, возможно, с проломленной головой.
До утра не отходил на вокзале от комнаты милиции. Утром же, едва расцвело, возле вокзала оказался небольшой местный рыночек. Где пожилые молдаванки и русские продавали огромные сладкие яблоки, груши, кисти различных сортов винограда. Что Сенька невольно сглотнул слюну. Подошёл к пожилой женщине русского обличья. И, зная, что в Бийске в то время за килограмм яблок нужно было заплатить два или три рубля. Протянул ей рубль. Думая на первый раз ему хватит и пол кило яблок. Но женщина вдруг взяла в руки целое ведро каких-то особенных фиолетовых молдавских яблок. Спросила, глядя на него: "А куда тебе высыпать яблоки?". "Как высыпать?" - в свою очередь растерянно оглянулся он, полагая. что пол кило яблок, это не более трёх яблок, что он положит в карман.
И когда понял, что на рубль в Молдавии яблок можно купить целое ведро. Подумал: "Вот она начинается молдавская Мекка, где за копейки можно удовлетворить и осуществить свою давнюю мечту". По его растерянному взгляду всё поняла и бабка. Выбрав несколько самых крупных яблок, подала ему: "Возьмите! Я вижу, там, где вы живёте нельзя даже покушать хороших яблок". И видя, что он суетится, доставая из кармана мелочь, милостиво заявила: "Угощаю бесплатно!". Но и он, задетый за живое, взяв несколько предложенных ей яблок, сунул ей в руку рубль. Поспешно удалился.
Весь день ходил потом по улицам Флорештам с аккуратными кирпичными, оштукатуренными и побеленными по-украински, чистеньким хатам. Где у каждого дома сады. Яблони, виноград гроздьями, апельсины и мандарины. Ходил и мечтал, что привезёт в эту южную сказку мать и братишку. У них в деревне, на Алтае, никогда такого изобилия не было. Вообще не было там никаких садов. Был сад лишь при школе, посаженный учениками. Где можно было сорвать горсть малины или смородины. Да кусты диких и слегка окультуренных ранеток. За которыми они пацаны едва на них начинали завязываться плоды. Залезали, набивали за пазухи этих ранеток. И отойдя от сада, с жадностью поедали эту кислятину, от которой у них перекашивало лица. Но они всё равно съедали до самой последней червивой ранетки.
С устройством же на работу и с жильём, ему сразу же не повезло. Во-первых, посмотрев его трудовую книжку, ему говорили, что у него нет профессии и нет уверенности, что он что-то может. А за простые рабочие профессии, вроде землекопа, грузчика или каменщика и бетонщика платили в два раза меньше, чем в Бийске. На такие деньги, не имея своей квартиры, сада и подвала с вином, понял Сенька, прожить нельзя.
Поехал в соседний город Резину. Зашёл в городскую газету, показал, что работал в газете. Там, видя его годичный срок работы в газете, с недоверием отнеслись, что он опытный журналист, но, всё же согласились взять с испытательным сроком в редакцию. Только, если в Бийске за такую работу Сеньке платили около двухсот рублей в месяц и гонорар. А здесь у корреспондента был только оклад в девяносто рублей. Так и не отдав в отдел кадров трудовой книжки. Долго он ходил по городу. Пришёл на вокзал, остановился на переходном мосту через железнодорожные пути. С час стоял в раздумье. И взвесив всё за и против. понял наконец. Что на оклад в девяносто рублей, он вряд ли сможет мать и братишку перевезти сюда. Да и позже, прокормить, обуть, одеть их к тому же у него тут даже нет квартиры. горестно вздохнув о том, что хорошо там, где нет нас. Решил: "Я уж лучше поеду на родину. Где есть мать, квартира. Где у него много родных и знакомых, а тут умри, ни до кого не докричишься, к тому же могут и не понять русского языка, как и он молдавского. А уж без яблок, он как-нибудь проживёт. Был бы хлеб".
Полез в карман. Посчитал деньги. Их почти не оказалось. Он их все, не заметив как, потратил. И на обратный билет не хватало. В растерянности заходил по мосту: "Что делать? Денег не хватало даже на полпути". Вспомнил, вдруг, что в сутках от Кишинёва езды, В Калуге, у него живёт тётка Прасковья - сестра матери. Пошёл в кассу и купил билет до Калуги. Ехал в общем вагоне целые сутки. Лёжа на голой верхней полке. Сомневаясь, что тётка даст взаймы на билет денег. Тётку он помнил, что раньше жила, как и они, на Алтае, в соседнем селе от Бийска. Была жадной и противной старухой, от которой он никогда в свой адрес не услышал доброго слова и ни одной от неё в детстве не получил конфетки. Зато позже, она почти каждый год ездила в гости к его матери. Мать к её приезду забивала кроликов, а Сеньку заставляла заколоть поросёнка.
Зато, когда они с матерью, как-то к ней поехали в Калугу. Сенька, зная жадность тётки и видя, как она, угощая их, пожарила им на сковородке картошки, а вместо чая, поставила просто кипяток. Жалуясь на то, что у неё закончилась пенсия. Вызвав мать во двор, Сенька сказал ей: "Мам, давай дадим тётке Парашке на питание денег, а то от жадности, нас с тобой заморит. И сама помрёт от голода". Мать ничего не сказала, а войдя в дом, сказала официально: "Вот что Прасковья Егоровна, возьми с нас на питание на неделю деньги. Сходи, закупи что надо". Тетка, молча, взяла деньги, явно обрадовавшись, тотчас пошла в магазин. Потом, в следующий раз, уже без стеснения, брала у них деньги за картошку, за яйца и за купленное мясо. Весной же, когда и летом у неё в погребе всё это добро: картошка с капустой, огурцы и помидоры, проросли и испортились, отдала задаром соседским свиньям.
Думая об этом, подъезжая к Калуге. Сенька уже не надеялся, что тётка даст ему на билет денег. Рассчитывал лишь уговорить её, что в два раза потом пришлёт больше. Тётка его встретила неприветливо, как чужого. А едва он объявил о своей просьбе, встал перед ней на колени, вовсе взмолилась: "Свят! Свят! Ты што ирод! Каки у мени деньги?". А он знал, что есть. В прошлый свой приезд увидел случайно у неё сберкнижку, на кухне, под клеёнкой на холодильнике. Где у неё на счету была кругленькая сумма, которой бы хватило на собственный автомобиль. Отказав дать денег, тётка созвонилась с матерью Сеньки, и получив заверения, что та ей немедленно пришлёт всю пенсию. Наконец позвала Сеньку на кухню и дрожащими руками отсчитала ему на железнодорожный билет сто рублей, и не более. Сенька, обрадовавшись и боясь, что передумает, поспешил на станцию.
С Калуги Сенька ехал тоже в общем вагоне, и тоже на верхней полке без белья. Так как на него не было денег. Как не было денег и на еду. Тётка Прасковья дала лишь на билет. Соседями у Сеньки на нижних полках ехала молодая пара. Ехали и спали они на своём белье и одежде, положив под головы куртки, а в рундук обувь. Ехали, как он понял, после свадьбы, от родственников. С собой у них были полные сумки продуктов и гостинцев. Но они их засунули, как и обувь, во второй рундук. Даже не вынимали за дорогу ни разу. Часто ходили в поездной ресторан, утром в обед и вечером. Появился и четвёртый в купе пассажир. Разложив прихваченные из дома продукты, часто перекусывал и запивал пивом. Лишь Сенька, слыша у себя, как у него от голода урчит желудок. Лишь украдкой сглатывал слюну, обильно вызванную запахами от еды соседа.
Не ел он уже целые сутки. И не слезал с верхней полки. Перекусывая в очередной раз, сосед, взглянув на него снизу вверх, неожиданно спросил: "А ты чего, сколько я еду с тобой, не видел, чтоб ты, хоть раз ел?". "Да понимаешь", - не глядя на него, пояснил Сенька. "Тётка дала только на билет, а на продукты не дала", - еле разжал от голода пересохшие губы, и еле слышно проговорил Сенька. Тем не менее, вернувшиеся из ресторана молодые парень и девушка, его оба услыхали. Парень тотчас полез в рундук, выхватил оттуда сумку с продуктами. Удивлённо воскликнул: "Ты что парень! Целые сутки едешь голодным? А у нас пропадают продукты. Тут нам надавали в дорогу, на целую компанию. Так что слазь и садись, ешь - всё равно выбросим". Выложил на стол булку чёрного хлеба, варёную курицу, и целый пакет домашнего печенья. Видя, что Сенька отчего-то медлит, решительно заявил: "Хватит ломаться, как девочка, слазь и садись немедленно за стол. А не то я тебя за ногу сейчас сдёрну с полки". Сенька покорно слез с полки и сел за стол. Через минуту он разрывал курицу руками, уже вовсю работал челюстями, так что в них что-то попискивало. Глядя на него, парень весело похахатывал: "Так бы сразу, а то лежит, помалкивает голодный, целые сутки. Это в наше-то время, среди людей, да умереть с голоду".
Сенька благодарно гмыкнул, улыбаясь, продолжал, есть, по не смёл всё со стола. "Вот это другое дело!" - одобрили оба соседа, а девушка принесла всем четверым чаю в подстаканниках, взяв у проводника. Повеселев после еды, Сенька, увидел у молодых за спиной гитару. Вспомнив, как до армии мать его научила играть на гитаре, и он потом с ней участвовал в самодеятельности. Несмело потянулся к ней. "Берите, берите, если можете!" - поощрила его девушка. Он взял в руки гитару, сходу проверяя её настрой. Повернул колок и тронул струну. И вдруг, приятным баритоном запел:
Что за ночь над городом стояла
Что-то мне взгрустнулось неспроста
Я облокотился на перила
Старого Бийского моста.
Локоны твои, что кольца дыма
Милая, ты часто снишься мне
Ведь потеря девушки любимой
Есть большое горе на земле...
В их купе сразу стал собираться народ. Песня была грустной, о любви и разлуке. Тем не менее, собравшиеся, враз захлопали в ладони, разулыбались. Проснулись даже на верхней боковой полке у окна, и на нижнем сиденье цыганская чета с ребёнком. Рядом с женой цыгана с цыганёнком на соседнем месте внизу, сидела молоденькая цыганка лет восемнадцати и тоже хлопала в ладони.
Расхрабрившись, после спетой им песни, Сенька, вдруг, вспомнив Файку, что до армии его учила говорить по-цыгански. Он решил блеснуть перед собравшимися знанием цыганского языка. Протянул цыганочке через проход руку, как когда-то его учила Файка, сказал на цыганском диалекте: "Яв комэ драбаттер хам рокар". Лицо цыганочки враз побледнело, глаза сузились. В них появилась злость и такое презрение. Что Сенька враз опустил руку и растерянно заморгал. Цыганка, зло, глядя прямо ему в глаза, сжав зубы, процедила сквозь них, по-русски: "Целуй ты свой хрен сам, если ты думаешь, он у тебя такой сладкий". Заскрипев зубами привстал на полке цыган, заругалась по-цыгански цыганка.
До Сеньки, наконец, дошло, о чём он просил молодую цыганочку. Уши у него заалели от стыда, а лицо побледнело. И только теперь он понял, чему научила его до армии лукавая Файка. Мысленно он даже чертыхнулся про себя и тоже скрипнул зубом: "Вот стерва!". Упал на колени перед цыганочкой, чтобы попросить у неё прощения! Но она, уже сообразив, что его кто-то из её соплеменников обманул, разыграл, научив непотребному. Спокойно и сочувственно спросила: "Тебя кто-то обманул из нас цыган?". "Да!" - чуть не заплакал он. Вскочил и пулей выскочил в тамбур вагона. Проклиная сам себя: "Ну почему, почему, я такой раздолбай? За что ни возьмусь, ничего у меня не получается". "Хотел стать шофёром", - вспомнил он. "Не смог". "Думал, хоть потом журналистом стану, - не получилось. Даже работы, хоть чтоб прокормила меня, найти не могу. И все мои старания: поэзия, как и поездка на юг, что казалось мне сказочным раем. И я смогу там обрести своё счастье, тоже оказалось очередным журавлём в небе", - горестно думал он. И твёрдо решил для себя, что приехав домой, обязательно, хоть даже лоб расшибёт себе, но устроится на работу.
В это время открылась дверь вагона. В тамбур с веником в руках вышла проводница. Покосившись на него, стала не спеша и тщательно подметать тамбур, не оставляя там ни одной соринки. Залюбовавшись её работой, Сенька вдруг подумал: "А что, вот приеду домой, пойду и устроюсь проводником. Это ведь тоже работа. Поездки, тоже романтика, и всё такое". "Опять у меня на уме эта романтика. Никак я не могу без этой романтики пойти и просто работать, и плюнуть на всю эту поэзию. И журавля в небе. Когда нужно поймать на земле хотя бы синицу".
С этими мыслями и приехал в Бийск. И сходу пошёл в резерв проводников. И устроился на работу проводником пассажирских вагонов. И едва войдя в дом матери, ещё с порога, весело объявил: "Всё мама! Я устроился на работу!". "Ну и пора уже сынок!" - обрадовалась мать. "Тебе уже двадцать три года. Пора становиться мужчиной, завести семью. А то я так и не дождусь внуков". "Всё мама! Всё так и будет!" - пообещал он. "А в следующий год, пойду поступать в институт. Хватит лететь в облаках и писать стишки о своём "я", и собственном пупе!" - невесело заключил он. "Правильно сынок!" - одобрила мать. "Стишки сынок они кормить не будут. Тебе нужно найти своё место в жизни, врасти в него корнями, как дерево. А стишки можно писать в свободное время". "Я так и сделаю", - вновь, как эхо повторил своё обещание Сенька. Уже мечтая покончить, раз и навсегда, со своим творчеством, которое мешает ему нормально жить.
Но, забегая вперёд, скажу. Что обещание своё, он, хотя и частично выполнил, поступил и закончил университет, нашёл хорошую работу, женился. У него с женой родился сын. И вместо дерева, которое нужно было посадить каждому мужчине, вырастил сад. Заработал, купил квартиру. Научился в доме всё делать своими руками. И хорошо готовить. Но вот бросить писать, так и не смог. Как и говорила мать, теперь делал это лишь в свободное время. И удивительное дело, и в этом деле у него получаться стало гораздо лучше. Но теперь это уже стало его второй профессией. И моральным стержнем, на который он опирался в жизни. И когда вместе с бедой получал сердечную рану, это было его лекарством. Если падал, вставал - не хотел стоять на четвереньках, как его сильно пьющие братья и дяди пьяные, которых он с самого детства видел часто именно в этой позе. Обмочившихся, лежащих в луже из своей мочи.
"Таким я не буду никогда!" - ещё с детства, сказал он сам себе. И сдержал своё слово. Хотя став трезвенником, потерял многих друзей. Как впрочем, и после поездки в Молдавию, в свою Мекку, в свою созданную им самим сказку. После неё, он понял, что не только творчеством жив человек. Что для этого ещё нужно зарабатывать на хлеб и содержать свою семью. "Без семьи человек пустое место", - сказала мать. "И не для чего жить".
С тех пор Арсений крепко держал в руках свою "синицу". "А журавль в облаках - может подождать", теперь думал он. "А если у тебя в руках то и это - ещё лучше!" - понял бывший Сенька, а теперь Арсений Семёнович Селезнёв. До сих пор помнит свою поездку в свою Мекку, созданную в своём воображении, думая вправду найти сказочную страну в Молдавии в одной из республик бывшей СССР. А недавно он встретил свою обидчицу в молодости, цыганку Файку. Шёл по привокзальному рынку. Увидел её, уже постаревшую, гадающую какой-то девице поруке. Обещая ей хорошего жениха и счастливую жизнь. В повороте головы, с кольцами в ушах, и крупными бусами на шее, в цветном платке на голове, в длинных юбках. Ему сразу в её облике показалось что-то знакомое. Подойдя к ней со спины, Арсений протянул к ней руку, к самому носу, сказал по-цыгански: "Яв комэ дробаттер хам рокар!". "Сеня, это ты?" - тотчас обернулась цыганка. Улыбаясь и еле сдерживаясь от смеха, проговорила: "но целовать тебе, то, что я научила тебя, не буду!".
Он уже давно её простивший, за её розыгрыш, тоже засмеялся и спросил: "Ну, как жизнь Фай получилась у тебя? Удалось тебе её обмануть?". "Жизнь не обманешь", - погрустнев вдруг вздохнула она. И рассказала, что вышла замуж за цыгана. Который день и ночь заставляет работать, а сам сидит, ничего не делает. И тотчас, стерев с лица, печаль и грусть, сказала: "А ты всё такой же красивый и доверчивый!". "Да нет, жизнь кое-чему научила", - посерьёзнел он. "Теперь меня на мякине проведёшь. У меня уже взрослый сын, а у тебя?". "А у меня двое. Я и тут обскакала тебя!" - лукаво стрельнула она в него цыганскими глазами. Но в это время, где-то со стороны, как коршун, налетел на неё сердитый цыган, что-то крича на Файку по-цыгански.
Она сразу сникла, быстро пошла от Арсения, буркнув через плечо: "Это наш барон! Тоже кровосос. Похуже моего мужа". Арсений всё понял. Порадовался за себя, что он русский. И хоть не богат, но относительно свободный. И как поэт идеализирует жизнь в нашей стране. Где тоже на так хорошо. Но всё же, который раз уже порадовался, что тогда не остался в Молдавии. Из бывших союзных республик, к нам в Россию, наши бывшие граждане СССР, теперь едут и гастарбайтерами. "Значит, там ещё хуже?" - подумал он. И пошёл с рынка на почту. Там из Москвы пришло в бандерольке его удостоверение члена Российского Союза Писателей. И хоть за это сейчас не платят, он по-прежнему пишет в свободное время.
А недавно узнал, что среди гастарбайтеров, работает в Бийске сын бывшего одноклассника Петра Нагайцева. Приехал на стройку, и узнал от его сына, что Пётр по-прежнему живёт в Молдавии. Приезжал лет пять назад в Бийск, хотел восстановить своё российское гражданство и получить российскую пенсию. Поскольку в Молдавии, так и не заработал её, торгуя на рынке фруктами, овощами и вином. Походил, походил, но так ничего не добившись, уехал назад в Молдавию. Ведь там у него дом и жена. А вот сын приехал на заработки в Россию. Работает, и отсюда посылает родителям деньги и посылки.
После разговора с сыном Петра, Арсений подумал: "В жизни никогда не знаешь, где найдёшь, а где потеряешь". и порадовался, что Родины не менял, что вернулся тогда с Молдавии. И жизнь сейчас благосклонна к нему. А ведь могло бы быть иначе. Как, например, у старшего брата, уехавшего тогда на Балхаш в Казахстан. А в девяностые, вернулся оттуда. И ему, Арсению, пришлось помогать ему. Пять лет добивался прощения Родины и возвращения Российского гражданства. И пенсии за работу в восьмидесятые годы в России. И был счастлив, когда получил то и другое. В Казахстане, ему не только не дали пенсии. Но и отобрали квартиру. И он тысячу раз пожалел, что как Арсений, тогда не вернулся в Бийск.
Вернулся в девяностые, чтоб только умереть на Родине. И вскоре, как только добился гражданства, умер. Но не вернулись, к сожалению, его сыновья. И до сих пор живут на чужбине. Старший сын Павел, в Ташкенте. А, второго сына, Сергея, и след пропал. Долго никто не знал, где он и жив ли. А вот дочь, сразу вернулась с отцом. Живёт в той же квартире, что успели до смерти отца, приобрести с ним. Квартира, правда, старая. Ещё советских времён, барачного типа. Но она рада и этому. Благодарит Бога, что хоть работу нашла. Вахтовую, на курорте Белокуриха - поваром. А вот братья её, до сих пор живут на чужбине, людьми второго сорта, не имея там никаких прав.
Арсений часто думает о них. И об умершем брате, за могилой которого теперь ухаживает дочь. То есть, братова Мекка закончилась, хоть там где родился и вырос. А вот сыновей его жалко - родная кровь, всё-таки. Но, недавно, вдруг, позвонил средний сын брата Сергей: "Привет дядя! Я в Крыму обосновался!". "Ну, слава Богу, вернулся!" - обрадовался Арсений. "Как бы из Ташкента ещё Пашку перетянуть?" - проговорил он в раздумье в разговоре с племянником по телефону. "Перетянем!" - пообещал Сергей.