"Старик!"- раздалось за спиной. Борис вздрогнул, хотел оглянуться, но тут же передумал. Да , действительно, они с друзьями именно так окликали друг друга, но было это так давно, в другом веке, можно сказать, в другой жизни. Предположить, что , спустя более двадцати лет, в шумном, суетливом , аэропорту курортного города его, немолодого, седобородого, слегка облысевшего, встретит, а главное, узнает кто-то из друзей детства, было слишком самонадеянно. И он продолжал идти дальше, катя за собой небольшой, видавший виды чемодан. Его любимая, на данный момент , женщина, предполагая, что он летит на деловую встречу, настаивала, чтоб он взял с собой чемодан побольше. Мало ли какие сюрпризы преподнесет капризное европейское лето, сегодня город плавиться о жары и асфальт под ногами просто изрешечен вмятинами от дамских каблучков, но кто поручиться, что к вечеру не подует северный ветер, и небо не прольется мелким, противным , холодным дождем? И как тогда он будет выглядеть на встечах с серьезными людьми в своих тонких майках, небесно голубого, мятного , кораллового цвета? " Давай купим хоть пару серых, или бежевых, очень демократичный цвет, - настаивала Далия, - а еще я положу тебе несколько рубашек, галстуки, пиджак взять тоже не мешает, брюки приличные, ты ведь не тинейджер, чтоб все время "милитари" носить!" Борис отмалчивался и продолжал запихивать в маленький чемоданчик по-пляжному яркие майки, светлые брюки из плащевки, белые кроссовки. Именно в такой одежде он, Борис Сорькин, 26ти лет отроду, одинокий, военообязаный, еврей (по по отцу, но в данном случае, это было не важно), много лет назад сел на самолет именно в этом аэропорту и, зачеркнув всю свою прошлую жизнь, отправился, как предполагалось, на свою историческую ( по отцу) родину, в Израиль. До земли обетованной он, как и многие его соотечественники, так и не долетел, а, прокантовавшись в Милане пару месяцев, перебрался в Нью-Йорк, где и проживал в достатке и благополучии последние двадцать с лишним лет. Его тогда никто не провожал, времена были тяжелые, поездка в расположенный за городом аэропорт стоила недешево. А сегодня никто не встречает. Да и кому встречать? Близкой родни в этом городе давно уже нет в живых, с друзьями он за все эти годы не общался, зачем гальванизировать то, что умерло естественным образом? Так что стариком его назвать сегодня определенно было некому.
- Дед, я чо, за тобой долго бежать буду, глухой чо ли? - парнишка лет пятнадцати, в мешковатых, как и у Бориса, штанах, увешанный пирсингом так густо, что становилось не по себе, хлопнул его по плечу худенькой, пестрой от татуировок, рукой. - Ты свой лапсердак потерял, держи!
Он сунул в руки оторопевшему Борису его, упавшую с чемодана, ветровку, и, не дожидаясь благодарности, скрылся в толпе. "Пожалуй, Далия была, как обычно, права, кого я хочу обмануть своим "молодежным прикидом"? И почему я решил, что если во всем мире время и жизнь идут вперед, то именно в этом аэропорту она замерла и, выйдя из самолета, я стану на двадцать лет моложе?
Борис глянул на себя в зеркальную витрину какого-то бутика. Действительно, за то время, что он валялся на больничной койке, его внешность претерпела существенные изменения. В этом старике вряд ли бы кто узнал пышущего здоровьем, плотного, румяного крепыша со стильным ежиком темных волос, знаменитого художника Боба Сорра. Цветная майка, некогда ладно облегавшая его располневшее, но не обрюзгшее тело, болталась теперь мешком, и от этого казалась дешевой и сильно поношенной. А мешковатые, мятые, как велит мода, "милитари" некрасиво провисали на тощих ягодицах. Ну, может это и к лучшему, так точно никто не признает в нем Боба Сорра, а Борька Сорькин никому не интересен.
Современный, комфортабельный электропоезд быстро домчал его на городской вокзал, и вот тут Борис окончательно растерялся. Место, куда он попал, было ему почти незнакомо. Нет, белая, украшенная поверху зубцами, башня вокзала, по-прежнему стояла на месте, и полукруглая колоннада никуда не делась, даже ступеньки , ведущие на привокзальную площадь были те же, что и в конце восьмидесятых. И все, больше ничего знакомого Борис не увидел, как не увидел и самой площади. Приличная ее часть была присоединена к зданию невысоким заборчиком с турникетом и магнитной аркой, исчез фонтан, в семидесятые прозванный "поющим" за ритмичное чередование высоты струй, а на месте уютного сквера, окаймленного пылающими канами и пышно цветущими кислотно-розовым цветом олеандрами , красовался некрашеный дощатый забор, за которым сквозь щели виднелись траншеи, котлованы. Там шумно работали экскаватор, подъемный кран и еще какая-то техника, суетились смуглые, узкоглазые рабочие в оранжевых майках. Но главное - исчез запах, тот особенный, ни с чем не сравнимый запах южного города, в котором ароматы магнолий, эвкалипта, олеандра и туи щедро приправлены морским бризом. Этот терпкий, неповторимый аромат, ему не встречался нигде в мире, именно по нему Боб так скучал там, заграницей. Теперь в воздухе пахло стройкой и горелым жиром от шаурмы и сосисок, которые продавали рядом с вокзалом громкоголосые неопрятные кавказцы. Все это сильно мешало Бобу узнавать родные места, город, из милого, уютного, патриархального курорта, превратился в гигантскую стройплощадку.
Слава Богу, новострой шел не везде, его родная улица очень мало изменилась за эти годы. Все так-же стояли друг за другом, как солдаты на плацу, хрущевские пятиэтажки, под деревянными, давно некрашеными, окнами буйно цвели в палисадниках золотые шары и многоцветная ромашка, старушки в ситцевых халатах и платках в горошек по-прежнему сидели на хлипких скамеечках возле подъездов, из которых, как и двадцать лет назад, пахло сыростью, борщом и кошками. Ощущение того, что время на этой улице замерло, полностью накрыло Бориса в тот момент, когда из окна первого этажа зазвучала так любимая им когда-то песенка про Васю, душевно исполняемая группой Браво , но следующая фраза: "с вами радио Ретро ФМ", вернула мужчину в реальность. Борис подошел к дому, в котором прожил более двадцати пяти лет жизни, нашел взглядом три окна на втором этаже, за которыми когда-то была их с мамой квартира. Тюль, белевший за стеклом был так похож на тот, давнишний, из его детства, что на секунду показалось: сейчас занавеска отодвинется и мама, молодая, веселая, крикнет:" Мальчик мой, беги скорей обедать!" А он , в ответ, привычно отзовется, "Ну, мам, ну еще по часика!" Потом , торопясь и обжигаясь, будет наскорого хлебать потрясающе вкусный мамин борщ, откусывая при этом огромные куски от городской булки, чтоб опять поскорее умчаться во двор, ведь друзья под окнами уже кричат:" Борька, выходи, в штандер постучим!"
Штандер... Кто сейчас помнит про штандер?! Хорошая была игра, веселая, для всего двора . Еще они играли в разрывалочку, ее называли "Вожатый, вожатый, подай пионера!", этим играм их в "Орленке" научили, ездили они с друзьями в такой пионерлагерь. . Теперь, наверное, нет ни вожатых, ни пионеров... А может есть? Артек, он слышал, существует, может и "Орленок" жив?
Зачем он сюда пришел? Мама умерла пять лет назад там, в Америке, куда он увез ее, как только крепко встал на ноги. Сын купил ей небольшую квартирку в зеленом районе, нанял девочку, эмигрантку из России, для помощи по дому, оплачивал лучших врачей, а мама все-равно чахла прямо на глазах. Боб заставлял ее делать обследования, никаких серьезных болезней медики не находили, но мать все слабела и слабела.
"Вот в моей больнице меня бы вылечили!" - не переставала твердить она, потому, что много лет проработав рентгенологом в городской поликлинике, свято верила - лучшая медицина была именно в Советском Союзе.
- Да, оборудование тут, конечно, передовое, и препараты хорошие, палаты удобные, но врачей - диагностов тут просто нет. Больного даже не слушают, сразу на аппараты посылают.А наши терапевты даже по запаху определяли, чем пациент болен.
- Мама, тут такие приборы, что врачу нет надобности обнюхивать больного, все делает машина.
- У машины души нет, ей человека не понять, - стояла на своем мать, - где ей знать, что такое тоска, и как она гложет.
Похоже, от тоски и померла, не приняв сытой, но скучной жизни, без языка, без работы, без подруг. Боб предлагал ей, звони кому хочешь, хоть по часу говори, но куда звонить, у материных друзей и домашних телефонов то не было, а когда мобильники появились у всех, мамы уже не стало.
Чего он сюда приехал, что хотел найти? Когда валялся на больничной койке, терзаемый мучительными болями, без надежды на выздоровление, ему почему-то вспомнились слова: "Каждый мужчина в жизни должен построить дом, родить ребенка и посадить дерево". Вот, думал Борис, жизнь катится к завершению, а после меня, кроме картин, ничего не останется. Ну что такое его картины? Да, когда-то, в молодости, они поражали свежестью красок, свободой мазка, необычной перспективой. Но уже многие годы он работает на заказ, техника, конечно, все та же, но люди на портретах... Кому они интересны, эти портреты, кроме тех, кто готов платить бешеные деньги за крючок его подписи в правом нижнем углу? "Похоже, мне немного осталось, что я могу еще успеть? Дом строить не для кого, сыновей заводить поздновато, вырастить не успею, года-то уже немалые, разве что дерево посадить..." Когда-то, когда он учился в школе, они с одноклассниками целый сад посадили, интересно, прижился, нет, кого теперь радует. Вот его то он и приехал посмотреть.А если повезет, то встретиться с теми, кто это сад сажал вместе с ним.
Борис по тропинке, как и много лет назад бегущей между домами, спустился к школе и замер от разочарования . Школа, серое массивное здание, построенное в сталинские времена, стояла совсем такая же, как и тогда, когда он в ней учился, но никакого сада рядом не было. Вплотную к забору школьной спортивной площадки пристроился огромный особняк, надежно укрытый от посторонних глаз высоким кирпичным забором. Судя по тому, что над ним не было видно ни одной зеленой веточки, хозяева вырубили, посаженые когда-то школьниками деревья и закатали весь двор в асфальт.
"Ну вот, посмотрел, - грустно подумал Борис, - можно ехать назад."
- Старик. привет!
Ну вот, опять его за дедулю приняли. Сейчас я ему отвечу! Борис обернулся, чтоб послать навязчивого прохожего по всем известному адресу, но неожиданно натолкнулся взглядом на улыбающуюся, сильно расплывшуюся, но такую знакомую физиономию своего школьного приятеля.
- Твою дивизию, вот уж кого не ожидал увидеть!!! У нас ведь тут слух прошел, что ты умер лет пять назад!
Приятели крепко обнялись.
- Это мама умерла, а я , как видишь...
- Да уж, вижу, - сокрушенно покачал головой Петька, - а мы думали, ты там в порядке, в своих Америках.
Слышать подобное от рыхлого, лысого дядьки , одетого в вылинявшие треники и майку-алкоголичку, было смешно. Похоже, ему самому не особо сладко живется. Уехав заграницу, Борис совсем перестал общаться с приятелями. Поначалу это было сложно, письма не доходили, звонки были недешевы. Позже потребность в таком общении сильно ослабла, а уж когда дела художника круто пошли вверх, он и вовсе перестал вспоминать друзей своей молодости, некогда стало. Более того, он и маму, которая тогда еще жила в родном городе, просил не очень распостраняться о его успехах. Чтоб никому из знакомых никогда не приходило в голову , что известный художник Боб Сорр и непризнанный мазилка из провинции Борька Сорькин - одно лицо. На вопрос, как, мол, сын, мать неизменно отвечала весьма обтекаемо:"Крутиться без продыху, там ведь денег никто даром не платит!"
Сейчас Борису очень хотелось рассказать другу о своей безбедной жизни, о том, чего он добился, причем исключительно трудом и талантом, но кичиться успехами перед этим, нищенски одетым человеком, показалось неловким. Да и поверит ли друг?! Поэтому сказал уклончиво:
- Вроде, на жизнь не жалуюсь. Просто тяжело переболел недавно, никак в себя не приду.
- О, это дело поправимое! Давай в выходные встретимся, посидим, "полечимся", может еще кто из наших подгребет. Хотя, ты знаешь, поредела сильно наша компашка, многие разъехались, кто на заработки, кто насовсем. А кое-кого уже и нет, годы ведь наши не малые!
У себя дома Боб привык думать, что он - мужчина в самом расцвете сил, а тут все говорят - годы, старик, дед, странно это как-то. Старых знакомых, конечно, повидать было бы здорово, да и выпить в той, юношеской, компании заманчиво, но он уже опрометчиво взял билет на самолет на ночной рейс, в горячее летнее время его вряд ли удастся поменять его на другой день. Об этом и сказал Димке с сожалением.
- Печалька, - искренне огорчившись, протянул Петька, - сегодня уже никого не соберешь, все работают ведь! Тогда сделаем так: я сейчас пойду, возьму свои вещи, переоденусь и поедем ко мне, посидим, обмоем твое возвращение. Ты не гляди, что я, как обсосок выгляжу, я ведь в нашей школе завхозом работаю, слава Богу, не бедствую. Сейчас тут ремонт идет, вот и кручусь с работягами с утра до вечера. Сегодня смотрю из окна, перец какой-то у забора трется, думал, может спереть чего хочет, вышел шугануть, а это - ты! Вот черт, могли бы и не встретиться!
"Хорошо все-таки - подумал про себя Борис, - что друг не спился, живет достойно. Почему, вообще, я подумал, что он алкаш? Потому, что в Америке все говорят, что русские спиваются? Или потому, что его спортивки были заляпаны раствором и краской? Забыл, перед отъездом помогал строить дом еще одному своему другу, во что тогда одевались? Ох уж мне эти стереотипы."
История со строительством дома вспомнилась случайно, но оказалось, очень вовремя. Значит дом он все-таки построил, пусть не себе, и не сам, но ведь построил!
- Петька, а ты помнишь, как мы Рафику дом строили? - с надеждой спросил Борис одноклассника. Тот вышел из школы совсем другим человеком - легкая, дорогая рубашка, ладно сидящие брюки, кожаная барсетка в руках. И машина, к которой они подошли, была не хуже,чем у самого Боба. - Я тут вспомнил, как мы все вместе, всей компашкой, у него неделю пахали, пока коробку вывели! Вот готовым я этот дом уже не видел, уехал к тому времени.
- Еще бы не помнить! Те еще работники, ничего толком не умели, Вовки рыжего отец нами командовал, дядя Петя. "Халтурщики, - орал, - как потом в этот дом в гости ходить будете, не боитесь, что стена прямо на вас обвалиться?!" Добросовестный мужик! Они с Вовкой в девяностых сколотили строительную бригаду, потом фирму открыли. Большими людьми стали! А дом этот готовым вообще никто не видел, Рафика тогда почти сразу посадили, статья - "за экономические хищения". Что он там в своей продуктовой палатке похитить мог? А вот поди ж ты... Говорят, его участок, почти на берегу моря, очень кому-то из администрации приглянулся. Как Рафик сел, землю сразу и выкупили, причем, за копейки, мать и сестра в деньгах очень нуждались, быстро согласились. Так что, вернулся Рафик через три года не в почти достроенный дом, в однушку за рекой, на окраине.
Ну вот, и с домом осечка вышла. А сына, это он точно знал, у него никогда и не было. Значит , зря он сюда ехал, ничего от провинциального мазилки Борьки Сорькина не останется. Боб Сорр, тот - да, тот, возможно, после себя кое-что и оставит, а он, Борька - нет.