В серой шинели, большего размера, чем положено, но с туго затянутым ремнем на худощавой талии в открытом проеме товарного вагона на жесткой соломе, устилавшей пол, сидел молоденький курсант. Щуря от яркого солнца карие глаза, он провожал взглядом проносящиеся мимо поля и леса. Курсант свесил разутые ноги наружу и пошевеливал пальцами ног, обдуваемые теплым ветерком. Аккуратно уложенные друг на друга сапоги лежали рядом. Наверное, раньше в этом вагоне лошадей возили. Сильно пахло конским навозом, но солома для лошадей была неподходящая – много мусора, не будет лошадь эдакое есть. Этой соломой уже потом, похоже, грязь присыпали, да и для людей какая никакая, а постель.
Федя все пытался сравнить свой родной край с этой местностью. Все-таки в Башкирии было лучше. Здесь даже деревья какие-то не такие, даже трава другого цвета и дома в деревеньках совсем по-другому построены. Вдалеке вдоль бесконечного горизонта изредка появлялись небольшие деревеньки, где, похоже, несмотря на войну, жизнь шла своим чередом. Из труб вились дымки. Может баньку топили, а может и хлебушек пекли.
Есть очень сильно хотелось. Курсанты на предыдущей станции достали десяток кирпичей и вязанку дров. А теперь прямо в вагоне пытались развести огонь. Однако воду вскипятить было бы совсем неплохо. Ночи были холодные, а горячий кипяток с остатками кускового сахара очень хорошо согревал. Совершив несложные приготовления, курсанты запалили небольшой костерок, поставив прямо в огонь закопченный котелок. Когда вода забурлила, один из курсантов окликнул сидящего в проеме:
- Федя, ну ты чего! Айда к нам. Чай будем пить!
Чем ближе к фронту, тем меньше людей встречалось на пути и тем больше в полях то ближе к дороге, то дальше возникали островки из искореженной войной техники. Все было так разрушено, что не было возможности определить, наши или чужые танки и пушки пролетали по ходу движения состава.
Уже на подходе к месту прибытия состав попал под обстрел немецких штурмовиков. Если бы это были бомбардировщики, то, наверное, состав был бы уничтожен, но штурмовики, вероятно, имели небольшой боезапас, так как сделав несколько заходов по разбежавшимся вдоль насыпи курсантов, ограничились несколькими очередями и сразу же улетели на запад. Курсанты немедленно начали запрыгивать в вагоны. Санитары быстро пробежали вдоль насыпи, и, собрав раненных, состав отправился вслед улетевшим штурмовикам.
По прибытии был получен приказ форсировать реку Северный Донец и закрепиться на другой стороне. Курсанты сразу зашептались на тему, сколько будет лодок, и как будем переправляться, большинство не умели плавать и боялись утонуть. Федор плавать умел, и именно поэтому точно знал, что переплыть в шинели и сапогах широкую реку под вражеским обстрелом, скорее всего, будет крайне сложно. Поэтому общая тревога о возможных трудностях переправы передалась и ему.
К берегу реки курсанты и все прочие воинские подразделения подходили уже глубокой ночью, разговаривать было строжайше запрещено, но все равно то здесь, то там слышно было позвякивание. Может это каски ударялись об оружие, а может и котелки гремели. Солдаты были увешаны разнообразной амуницией, старались брать все, что можно было прихватить в дорогу, так как неизвестно, сколько придется удерживать позиции на захваченном берегу.
В ночной тишине всплески осторожно окунаемых в воду весел казались Федору громовыми раскатами. Ночное небо заволокло темными облаками, за которыми укрылась луна. Солдаты повзводно грузились на плоты, заранее заготовленные инженерными частями. Курсанты заняли свой плот и солдаты, державшие весла, сразу же оттолкнулись ими от берега и осторожно стали править к противоположному берегу. Вокруг насколько можно было разглядеть в эту ночь, темнели квадраты перегруженных плотов медленно плывущих во вражескую сторону.
Поначалу все было неплохо. Но когда плот курсантов достиг середины реки, желтый луч одного из прожекторов все это время рыскающих по противоположному берегу наткнулся на один из плотов с высаживающимися солдатами, и вот тогда и началось то, чего все так боялись.
С противоположного берега начался перекрестный огонь по всей линии переправы. Лучи прожекторов выхватывали из темноты плывущие плоты со сгрудившимися на них солдатами, а пулеметные очереди за доли секунды расстреливали всех находившихся на линии огня. Те, кто успевали спрыгнуть в воду почти все сразу же шли на дно под тяжестью боеприпасов и амуниции навешанной на солдат. Пулеметы вместе с прожекторами, лучи которых, словно длинные желтые клинки, безжалостно выкашивали солдат, будто гигантские косы в осеннюю страду, выкашивающие пшеницу в поле. Федору показалось, что он попал в ад. Вокруг были слышны крики от боли умирающих от ранений солдат. Со всех сторон просили о помощи захлебывающиеся в бурлящей темноте упавшие в воду. Они тянули руки в сторону плота, и Федору казалось, что все они с укором смотрят именно на него, так ничего и не сделавшего для их спасения.
Самое ужасное, что Федор умом понимал абсолютную невозможность спасения тонущих в воде, но их крики о помощи разрывали в клочья его душу стремящуюся помочь всем и каждому, а от собственного бессилия сжималось сердце. Хотелось упасть на пол, зажимая уши, или малодушно кинуться в воду и утонуть самому, лишь бы не слышать эти крики солдат, отчаянно просящих их спасти.
Участок переправы превратился в сплошную бурлящую кашу из переломанных и целых плотов, вокруг которых бурлила вода от сотен голов и машущих в отчаянии рук еще державшихся на плаву солдат. Все это беспрерывно поливалось свинцовыми очередями и освещалось желтыми лучами бесчисленных прожекторов.
Федор смог себя преодолеть и отрешившись от всего окружающего его хаоса начал действовать. Скинув с себя всю амуницию, он судорожно снял вконец намокшую шинель. Быстро сделав из шинели скатку, туго обмотал ее ремнем, после чего скинул и сапоги. Ремень винтовки обмотал вокруг правой руки, но так чтобы в случае падения в воду размотать можно было в один момент. Шлепнув ладонью по ближайшему курсанту, скорчившемуся у самого края плота Федор, мотнув головой на свои ноги, показал, что и ему нужно сделать также. Увидев как лучше приготовиться к возможному погружению, остальные курсанты поснимали шинели и сапоги.
Удача не покидала плот курсантов почти до самого берега, но метрах в десяти от вожделенного участка земли желтый луч прожектора накрыл их плот. Неожиданно для себя Федор громко закричал: «Прыгайте!» и ногами столкнул ближайшие тела за борт! Плот опустел в одно мгновение.
Федор, потративший драгоценные мгновения на сталкивание в воду товарищей, получил обжигающий удар в ногу и, теряя сознание, вывалился в бурлящую от всплесков пуль темную пучину.
Очнулся на берегу. Курсанты, которых он столкнул в воду, подхватили его безвольное тело и втащили на берег. Наскоро перевязав рану, Федор и все, кто смог добраться до берега, стали буквально вгрызаться в землю под продолжающимся перекрестным огнем.
Очень помогла наша артиллерия, осыпающая градом смертельных осколков вражеские огневые точки. Вот тогда и пригодилась винтовка с ремнем, обмотанным вокруг правой руки. Продув ствол от воды Федор привычным движением дослал патрон в патронник и выстрелил в сторону ближайшей огневой точки, потом также заученно дослал следующий патрон.
Вокруг ожесточенно стреляли курсанты и солдаты, выжившие в этом аду и доказавшие, что теперь ад настанет и для другой стороны. Когда закончились свои патроны, Федор пополз вдоль берега, собирая боеприпасы у погибших солдат, но ползал он не очень долго.
Очень быстро весь берег был забит все прибывающими новыми плотами, несущими на себе отчаянных бойцов, ощутивших горечь утраты своих товарищей и оттого обладающих неистребимой яростью, многократно увеличивающей желание смести с лица земли ненавистного врага.
Потом, уже после третьей волны наступающих солдат, сметающих на своем пути остатки сопротивляющихся врагов, на берег высадились работники медсанбата. Федора уже не имеющего возможности передвигаться самостоятельно погрузили на плот с ранеными, плывущий уже в обратную сторону. На берегу всех раненых спешно грузили в телеги и отправляли в тыл, туда, где находился передвижной госпиталь.
По дороге в госпиталь на подпрыгивающей по беспрерывным ухабам телеге Федор в утренней дымке разглядел не укладывающуюся в его сознание страшную картину поля боя. Поле смерти тянулось бесконечно далеко. Это было место ожесточенных боев, прошедших задолго до прибытия курсантов в эти места. От видимого края горизонта и до бесконечности, куда взор лежащего в телеге Федора не мог достигнуть, тянулось это поле смерти, все сплошь усыпанное изувеченными и внешне целыми трупами солдат.
Окоченевшие конечности рук и ног торчали во все стороны, словно жуткий и нереальный лес, как будто напоминающий всем проходившим мимо о безмерности человеческой глупости и жадности, помноженной на манию величия всех тех вождей, которые решились повести к своим целям это великое множество когда-то вероятно жизнерадостных людей разного возраста, имеющих свой собственный внутренний мир, где было место и радости и горю, где был слышен и детский смех, и женский плач, и океан любви, и где было место прочим большим и малым радостям всех и каждого на этом свете.
Все трупы были перемешаны. Теперь им было все равно, какого вероисповедания придерживался этот или возлежавший рядом труп, какие политические взгляды разделяли эти пробитые свинцом черепа, какого цвета форма надета на их искореженные тела, пробитые осколками и обожженные смертельным огнем, осыпанные пеплом от их же останков.
Смерть уравняла всех солдат, лежавших на этом поле. Здесь уже совсем неважно было, какой нации принадлежали эти останки совсем еще недавно жизнерадостных или возможно чем-то озабоченных людей. Теперь не имело значения, в каком звании умер тот или иной офицер, возможно мечтающий о блистательной карьере и закончивший свой путь на этом безымянном поле.
Даже когда пришла долгожданная Победа, Федор все также явственно ощущал на зубах скрип частиц пепла от сгоревших останков солдат с того самого так сильно врезавшегося в его память бескрайнего поля смерти, свидетельствующего о безжалостности и бессмысленности войны на которой он осознал самого себя.
После войны Федор вернулся в Башкирию и устроился на работу в школу родного поселка Иглино. Здесь он и проработал до самой пенсии. Но где бы он не находился, в каком бы настроении он не был, то бескрайнее поле никогда за всю его жизнь не покидало его память. И каждый раз в самый главный для себя день, надевая парадный китель с медалью «За отвагу» и орденом Отечественной войны первой степени, шагая вместе с ветеранами по улицам родного поселка, Федор Иосифович все также осознанно проходил в своей памяти через это поле остановившейся человеческой жизни и понимал, что именно они, он и его боевые товарищи тогда смогли надолго остановить бесконечную цепь повторений множества подобных же полей смерти, и лишь одна мысль тревожила старого бойца: «Избави Бог забыть сынам и внукам рассказ дедов об этом поле боя, где бытие остановилось как символ памяти оставшимся в живых и в назидание потомкам».