В те времена, когда люди, наконец-то по своему облику и подобию сотворили социализм с человеческим лицом, в которое хотелось плюнуть, подруги Катя и Света тихо и буднично оканчивали последний класс школы в далеком провинциальном городишке на берегу Белого моря. Единственное, что их объединяло, так это глубокое презрение ко всему окружающему, за исключением, может быть, мальчика из параллельного класса, с которым они гуляли по очереди, абсолютно не ревнуя его друг к другу. Мальчик, который хорошо учился и был неплох собой, нужен был подругам только для поддержания самооценки на должном уровне.
Всем своим нутром Катя и Света мечтали убраться из этой дыры, сделать, наконец, первый шаг в направлении воображаемого центра мира и потом всю жизнь постепенно приближаться туда, где жизнь ярче, полнее и волнительней. Не в этом ли счастье провинциала?
Уже на следующий день после получения аттестата о среднем образовании подруги стояли с большими сумками на перроне местного вокзала, курили и сплевывали себе под ноги.
- Может и ты со мной в Москву, Катька?
Катя затянулась сигаретой, потом вместе с дымом твердо выдохнула:
- Нет. В город П-к. На иняз.
Подошел поезд, направляющийся на юг. Два непогашенных окурка полетели на перрон…
Катя легко поступила в институт, где стала изучать английский и немецкий языки, что-то там еще и жить в студенческом общежитии. Если выдавался свободный часок-другой, то читала запоем Хемингуэя и думала, что, не задумываясь, отдала бы жизнь за одно его дыханье. И это возвышало ее над серой суетой будней.
Так прошел первый год ее самостоятельной жизни, а летом она даже съездила в отчий дом, в котором никогда не водился ее отец. Больше трех дней она там пробыть не смогла и вернулась в город П-к, где на следующий день случайно познакомилась с мужчиной, который внешне немного походил на Хемингуэя. Он писал картины и был либералом во всем.
Катя переехала к нему и органично вписалась в его творческий бардак. К художнику часто заходили приятели, коллеги и еще непонятно кто, с которыми он вел интеллектуальные беседы и выпивал. Катя не всегда могла поддержать разговор на должном уровне, но пила с ними охотно. Когда ей все это надоедало, она уходила на какие-нибудь студенческие вечеринки, где опять же часто напивалась, но это уже было тогда, когда началась учеба на втором курсе, которая как-то сразу не заладилась, и на горизонте замаячило отчисление. Так бы оно и случилось, если бы на одной из студенческих вечеринок она не заметила паренька, который как будто бы только что сошел с плаката, призывающего бороться за мир. А через пару месяцев она заявила ему, что ее учеба катится к черту, да что там учеба – сама жизнь, и все потому, что она его любит и ждет от него ребенка, хотя сама точно не знала – от кого ребенок.
Они поженились. Его бабушка по такому знаменательному случаю уступила молодым свою однокомнатную «хрущевку», уехав к родственникам, где вскоре благополучно и скончалась. Катя одновременно ушла и в академический отпуск, и в семейную жизнь, став любимой женой и через некоторое время любящей матерью, полностью зависимой от мужа - уже молодого специалиста с маленькой зарплатой и призрачными перспективами. Мягко, но настойчиво она довольно быстро внушила супругу, что он со своим честным лицом и с рабоче-крестьянским происхождением достоин большего, и почему бы ему не связать свою жизнь с партией, записавшись в ее передовой отряд. Он пришел куда надо, и его охотно взяли туда, отправив подучиться на чекиста, а Катя вернулась в институт…
Катя получала письма от мужа, в которых он своей чистенькой, не познавшей радости тяжелого физического труда, рукой с толком и расстановкой писал, как любит ее и сына, но чувствовалось, что все это больше от холодной головы, чем от горячего сердца. Катя, наоборот, писала яростно, и ее каждая строчка била, как пулеметная очередь. Она так порой распалялась при этом, что потом долго не находила себе места и в каждом встречном мужчине видела мужа, но изменять не решалась, поэтому тихонько сходила с ума и искала выход из этой ситуации, как вода дырочку. Дырочка вскоре нашлась, потому что вдруг ей стали нравиться женщины, привнося в ее жизнь ощущения новые и необычные. У нее тут же появилась подружка – тоненькая, рыженькая, курносенькая, единственным занятием которой была жизнь с родителями, что ее угнетало.
Простодушное лицо социализма стало меняться, приобретая милые звериные черты капитализма.
Муж вернулся в штатском, лейтенантом госбезопасности, достал из чемодана свое казенное обмундирование, стыдливо спрятал его в шкаф и виновато посмотрел на жену…
Окончив институт, Катя искала место, неторопливо, осторожно, как лиса, идущая вдоль села, выбирая курятник, где можно поживиться.
Начальник, который взял ее к себе секретарем, был моложав, жаден, подл, в меру труслив и женат. Жену он уже хотел сменить, как сменил уже в новых условиях квартиру, мебель, автомобиль, весь свой гардероб и ждал только удобного случая.
На работе Катя выбрала для себя образ серьезного и постоянно ужасно занятого работника. Она деловито отвечала на телефонные звонки, сосредоточенно стучала по клавиатуре и ходила стремительно, с непроницаемым лицом, на высоких каблуках и в короткой юбке. Начальник, в силу сложившихся устоев, если и приставал к ней, то как-то несмело, чего-то опасаясь.
Катя больше не встречалась с рыженькой девушкой, а дружила с другой – худощавой высокой брюнеткой с темными кругами под глазами. Они теперь часто сиживали по вечерам у Кати на кухне, пили по чуть-чуть что-нибудь крепенькое, беспрестанно курили сигареты через длинные мундштуки и смотрели на Катиного мужа сквозь дым, как на недоразумение.
Когда мужа отправили в командировку на Первую чеченскую войну, Кате ничего другого не оставалось, как его ждать, слезу утирать, у детской кроватки не спать и верить, что ничего с ним не случится. А с ним ничего и не случилось, если не считать того, что, придя с войны, он, как это часто бывает, стал пить, становясь форменным психом. Она какое-то время спокойно наблюдала за этим, а потом сама стала в ответ закатывать истерики, которые выражались в ее диком хохоте, битье посуды и выбрасывании обручального кольца в форточку. Ее муж в таких ситуациях тут же бежал на улицу и искал колечко. Когда находил, то сразу успокаивался, и потому что нашел, и вообще.
Когда мужа забрали на Вторую чеченскую, она уже дружила с пухленькой, голубоглазой, глуповатой блондинкой. На кухне они пили чай из блюдец, курили без мундштуков, спорили, но всегда соглашались в одном - пусть лучше убьют, чем инвалидом вернуться с войны.
Когда вялые приставания Катиного начальника, которые всегда воспринимались ею, как должное, вдруг прекратились, она тут же решительно вошла к нему в кабинет и спросила прямо в лоб, в чем дело? Он стал нести полную чепуху, из которой Катя уловила, что он скучает по своей дочери, которая училась за границей и не собиралась возвращаться обратно, и то, что Катя, видите ли, солдатка. Это было уже слишком. Она закрыла дверь на ключ и грубо, в циничной форме овладела шефом, а когда тот уже был никаким, намотала его галстук на руку и стала водить по кабинету на четвереньках, как собачку, приговаривая, чтобы он был впредь хорошим и послушным. После работы начальник отвез Катю домой, утром заехал за ней, а через месяц разошелся со своей женой.
Катин муж вернулся удивительно покладистым и улыбчивым. Первое, что пришло ей в голову - уж не спятил ли он окончательно, и она стала его немного побаиваться. В такой тихой и напряженной обстановке прошли две недели, а потом мужа повысили и чем-то там наградили. Неделю он пил с товарищами по работе на работе, после работы и даже до работы, но дома вел себя пристойно и все время улыбался. Эту не сходящую с лица улыбочку Катя уже вынести не смогла. Улучшив момент, когда сына не было дома, она принялась снова дико хохотать, бить посуду, а обручальное кольцо так зашвырнула в форточку, что муж его так и не нашел, а когда вернулся домой, то ее и след простыл.
Она ушла жить к начальнику, а сыну сказала, что его обязательно заберет к себе, как только устроится. Она действительно неплохо устроилась, но сына к себе не взяла, да он и сам особо к этому не стремился, живя по большей части у незамужней и бездетной мужниной тети, которая ему во всем потакала. Раз в неделю она обязательно встречалась с ним и глядела на него глазами Сикстинской мадонны…
Когда Катя и начальник надоели другу хуже горькой редьки, то ей пришлось уйти с работы, от него и вспомнить о художнике, с которым живала по молодости.
Художник, все еще похожий на Хемингуэя, но вышедшего из психиатрической клиники, встретил Катю, как родную, выспросил все, что хотел, а потом предложил остаться с ним, и она осталась. К нему по-прежнему заходили интеллектуалы, похожие на идиотов, поговорить и выпить. Катя не выпивала с ними и тем более, упаси господи, не встревала в их дурацкие разговоры. Она часто уходила из дома, бродила по улицам и паркам и думала о том, как ей жить дальше, а иногда думала о сыне, который ни внешне, ни внутренне не походил ни на ее бывшего мужа, ни на художника, ни на нее.
Так за раздумьями на улице она вдруг встретила… Свету. Подруги обнялись. Люди проходили мимо, как жизнь, а они снова были вместе. Катя немного отстранилась и спросила:
- Ты? Как? Откуда?
- Из Германии. Приехала сюда, чтобы утрясти некие формальности.
- Из Германии? А Москва? Давай все по порядку.
- Давай по порядку…
Катя и Света медленно пошли по улице, сами не зная куда.
- Я тогда, ты помнишь, уехала в Москву, - спокойно после небольшой паузы заговорила Света. – В Москве училась по культпросветительской части, будь она неладная, мыкалась по углам, вышла замуж, родила, жила, а потом, оставив ребенка с отцом, ушла к молодому и красивому… Артист. Ни кола, ни двора. И гнали его отовсюду, понимаешь, отовсюду за пьянство. Вернулся… он ведь отсюда… в какие-то творческие мастерские. А разве я дура ехать за ним сюда?
Света замолчала и несколько испуганно посмотрела на Катю, подумав, что последняя фраза могла как-то обидеть подругу. Но Катю ничего сейчас не могло обидеть, она внимательно слушала.
Нашла немца через Интернет, - продолжила Света. – Ничего себе такой, за пятьдесят, из Гамбурга. Сюда приехала развестись, вот и развожусь. Катька, ты-то как?
Катя на ходу закурила и, пока курила, рассказывала о себе. А когда окурок полетел куда-то в сторону, она замолчала и остановилась.
Света, встав напротив подруги, сказала:
- У моего немца Роберта есть два друга – Готтфрид и Отто. Короче, три товарища. Разведены. Могу познакомить тебя с Отто…
Катя ничего не ответила и снова закурила. Света тоже закурила. Они курили и лукаво улыбались друг другу.
Когда Катя увидела Готтфрида, то сразу поняла, почему Света подсунула ей этого тощего и неуклюжего Отто, а сама спит и видит, как послать к черту своего простоватого Роберта и заполучить Готтфрида, который был богат и успешен. Они часто собирались компанией впятером, где романтичный Готтфрид был как бы не у дел, но умел радоваться чужому счастью, если не грустил по своему. Катя и Света независимо друг от друга, словно наперегонки, все же умудрились переспать с Готтфридом, и каждая полагала, что он, как честный человек, должен жениться на ней. Но он, как честный человек, честно признался во всем своим товарищам…
Катя и Света после неудачи в Германии поехали прямехонько в городок на Белом море, откуда когда-то уехали. У Светы там жил еще старенький папа, а у Кати – жила еще старенькая мама. А еще, как оказалось, там жил безвылазно их бывший кавалер, который будто бы только их ждал.
Катя и Света возобновили с ним отношения и, как когда-то, абсолютно не ревнуя его друг к другу.
2015