Зверек

Людмила Захарова
     Зверек притих, затаился, замер… он даже забыл о том, кто он. Душа сжалась в комочек боли, но только душа, а сам он сидел на стиральной машине слегка скрючившись, ежесекундно отказываясь от желания пригладить, прилизать выпяченный животик. Шершавый язычок горчил, и горечь чудилась бесконечной. Зверек не понимал, что же произошло, откуда взялась ядовитая наклейка на брюшке, всегда таком мягоньком, не бритом. Из крана призывно и назойливо капала вода, приманивала вспрыгнуть, напиться досыта, до просветления. Очередная попытка тронуть повязку помутила взор. Больно. Зверек замер, стараясь скрыть дыхание. Он стал пуглив, не зная как определить то, чего следует опасаться. Прежде он обожал глядеть в окно, мечтая об охоте. Его хищные движения были отточено красивы и никто, слышите, никто не посмел бы позвать его по имени или зверьком. Он вырос и давно доказал окружающим – кто в доме хозяин. Остальное его не волновало. Он хищник и страшен в своей красоте. Он не видел у добычи печальных глаз, - она была весела, резва, беззаботна и не успевала понять, что уже съедена. Сидя на теплом байковом одеялке, зверек очень хотел поглазеть в окно, подергать ноздрями тайные ароматы, но нет… Страшно. Он не шевелился и не вытягивал шею вперед, - он обмяк и довольствовался кусочком неба, рассеченного ветвями неизвестных деревьев. Он не видел ствола, по которому мог бы и хотел взмахнуть, упруго и жестко напрягая мышцы. Упругость – боль. Он не мог ничего, ибо был закрыт на кухне. Думать об охоте легко, но поиграть в охоту слишком больно, до обморока. Он догадывался, что причина таится под горькой марлевой повязкой, сквозь которую уже пробивается остриженная шерстка и просачивается собственная кровь, изводя его зудом, словно у него могли появиться блохи. Он старательно и осторожно вылизываясь, так и не нашел никого. Печальное открытие потрясло его. Изумительно чистоплотный зверь предположил что-то непоправимое. Вероятно чужой и жгучий проник в его любимое шелковое брюшко, прежде всегда подтянутое. Вся его жизнь была отдана охоте и вылизыванию собственного тела, иногда балуя вниманием упоительно пахнущую, игривую, азартную подругу. Он и сейчас слышал ее плачущие призывы за плотной, непробиваемой дверью. Зачем-то их разлучили, он нуждался в ее жалости и чуть не плакал от ее злобного рычания в борьбе с дверью. Зверек вновь потянулся лизнуть живот, пожалеть себя. Привычное движение причинило адскую боль и зверек, забыв о гордости, тихонько заскулил. На полный голос  не было сил. Едкий запах марли был чуждым, враждебным. Он стал врагом себе любимому и безразлично озирал странные предметы кухни, стены, окружившие его. Жуткая усталость, словно стадо бизонов загнал… Может быть стадо бизонов вернулось и растоптало его сонного, пресыщенного кровью? Он не помнит. Он решил поговорить со своей подругой, подползти к ней, верной и ненаглядной, хотя бы когтем коснуться ее через щель под дверью. Зверь прыгнул и замолк.
   

 Доктор мог бы обнадежить хозяина, но не хотел. Операция прошла успешно, что еще надо? Заживление требует времени. Когда-нибудь зверек очнется, выйдет из ступора и будет совсем ручным, домашним.