Иван-Чай

Чудесный июльский день был в самом разгаре. Солнце палило что было мочи, но царствовавшая в саду чёрная смородина держала косенький дом Николая Иваныча в тени. От свежевыкрашенного крыльца сквозь сад струилась узкая тропка и достигала наконец самой большой достопримечательности этого двора — огромной и круглой, словно Земной шар, горы!
На самой её вершине, в пылавших зарослях иван-чая, неподвижно стояли качели. Они были самодельные, из двух брёвен и дощечки на верёвках. Нет-нет, шустрая ласточка приземлится на этой дощечке и тут же прошмыгнёт в чёрный кривобокий квадрат чердачного окна, и оттуда зачирикают наперебой голодные птенцы.
Дверь террасы с кряком отворилась, и в дверном проёме нарисовался Николай Иваныч. Он пятился и, не глядя на ступеньки, пёр на вздутом водянкой пузе громадный обеденный стол. Но тот в дверной проём не лез. Тогда Иваныч обошёл кругом, но и вперёд столом выйти тоже не смог, так как теперь уж совсем не видел, куда наступает. Возникла головоломка. Николай Иваныч чесал красную переносицу и размышлял. Охнула кривая калитка. Громко стуча полными вёдрами, вошла во двор запыхавшаяся Любовь Петровна. Вытирая влажные груди платком, она бросила взгляд на дверь, да так и села в траву:
— Ума нет — считай калека! — констатировала она и, довершая мысль, постучала по лбу тяжёлым кулаком.
— Так на гору хотел втащить, — оправдывался Иваныч.
— Не сочиняй! Дома поедят, как люди! Николай Иваныч разгневался, цыкнул и, чуть не плача, взялся за столешницу, но вдруг ощутил, что она застряла в дверной коробке и не желает шевелиться.
— Ну, долго? — спросила Петровна.
— Не идёт, — глухо отвечал ей Иваныч из-за стола.

— Иду-иду! — поприветствовал хозяев Яков Михалыч, который отворял в этот миг калитку, чтобы войти во двор. Он носил густую смоляную бороду, зато на голове его не было ни волосины, а только лишь припечённая солнцем гладь.
— Хозяин! Встречай! Здорово, Петровна!
— Тут я! — отвечал Николай Иваныч, стоя на цыпочках и глядя через верхнюю щёлку между столешницей и дверной коробкой.
— Ты что это? Ишь! — мотанул головой Михалыч и, так как был мал ростом, глянул в нижнюю щёлку и увидал только лишь соседские ноги в шароварах.
— Понимаешь, хотел поставить на горе стол, чтобы за ним отмечать, и вот чуточку застрял.
— Бедолага, — развёл руками Михалыч, — котлетками у вас пахнет...
— Помог бы этому идиоту, — попросила Петровна.
— Не могу, мать! — отвечал Михалыч с тоской, — грыжа у меня, — и, разведя в стороны полы жилета, показал тёмное пузо с выпавшим пупком, который задвинул обратно указательным пальцем.
— Такие вещи надо заговаривать, — убежденно сказала Петровна и, поднявшись на крыльцо, крикнула, — отойди, отец! Зашибу! Иваныч отошёл, и Петровна несколько раз толкнула стол правым боком, затем левым, задом, руками и, наконец, отчаялась.
Михалыч ущипнул смородинку с куста и, посасывая ее, произнес:
— Говорят, с язвой необходимо принимать пищу каждые полчаса. Вот я и думаю, её ж, язву, так не прокормишь? А, Петровна?

Долгим стоном отозвалась Михалычу калитка, и во двор вошла актриса Маякова. Она была ярко напомажена, на голове носила газовый платок, нивелировавший проступавшую сквозь редкие белые волосы кожу, и шерстяные перчатки от артрита. Маякова вошла вальсируя. Она сделала несколько кругов по двору и наконец остановилась.
— Драгоценный Николай Иванович! — начала она отчётливо и с выражением. — От всего сердца поздравляю Вас с.., — и осеклась, увидев стол, а за ним два круглых Ивановичевых глаза.
— Очень остроумно, — сказала она и неестественно засмеялась.
— Понимаешь, хотел я вынести стол, чтобы поставить на гору, но вот застрял.
— Батюшки! — воскликнула Маякова. — Так что же мы стоим?! Нужно вызволять человека! — и она коснулась столешницы тонкими серыми пальцами в перчатках.
— Катя! Ты когда к нам с того берега шла, ты гудок паровоза не слышала? — обеспокоенно спросил Николай Иваныч.
— Коля! Уймись, рано ещё! — резко оборвала его жена.


Калитка взвизгнула и заходила ходуном туда-сюда. Во двор молнией влетел Стасик — московский мальчуган, второклассник, сосланный родителями гостить к бабушке и дедушке на лето.
— Ты же мой цветочек! — закудахтала Петровна. — Коля! Принеси конфетку!
Николай Иваныч принёс целых две и, протянув их через щёлку, гордо сказал:
— Одна от нас с Любой, а вторая от Ванечки.
Стасик положил в рот обе одновременно, запрыгал и побежал на качели.

Спустя несколько минут подоспели родные дедушка и бабушка мальчугана: Галина и Егорыч. Галина была маленькая, смуглая и тихонькая, а Егорыч — длинный, шебутной и казался намного моложе жены. Он работал на тракторе, часто за бутылку, одну из которых принёс с собой.
— Вот и мужик пришёл, — обрадовалась Петровна. — Егорыч, помоги этому старому дураку! Вытащи стол!
Егорыч был человек отзывчивый и бойко схватился за столешницу, но она намертво засела в дверной коробке.
— Косо стоит, потому и не идёт, я думаю, — констатировал он. — Могу вам его распилить.
— Это ни к чему, — отмахнулся Иваныч. — Вот Ванька скоро приедет и вытащит.

— Так это, выходит, мы за стол ещё не скоро сядем? — огорчённо спросил Михалыч.
— Коль, а, может, завтра отметим? — предложила Петровна.
— С ума сбрендила что ли?!
— Завтра я не смогу! — крикнул Стасик, любивший слушать разговоры взрослых. — Меня завтра родители забирают, и мы едем в Крым!
— А давайте накроем на лавке рядом с крыльцом? — предложила Галина.
— Только на горе и больше нигде!!! — рассердился Иваныч.
— Коль! Ну что ты упёрся как баран?! — рассердилась вслед за ним Петровна.
— У меня великолепная идея! — воскликнула Маякова и шлёпнула Стасика по заду. — Брысь отсюда, юноша! Накроем на качелях! Какая получится романтика!
Иванычу идея понравилась. Остальные, несколько поразмыслив, решили ему не перечить и испробовать этот странный вид застолья. А Николай Иванович уже протягивал сквозь щёлку тарелку с пирожками.

На перекладину качелей Петровна постелила скатёрку, разлинованную складками. На ней словно сами собой возникали и теснили друг друга тарелки, полные пирогов, салатов и свежей зелени прямо с грядки. От огурцов же не было спасенья в этом году, из-за чего соседи носили их друг другу целыми вёдрами под видом подарков. Такое ведро принесла Галя и поставила под качелями для общего впечатления изобилия. А сверху на огурцы бросили рулон туалетной бумаги вместо позабытых в магазине салфеток
Стасик бродил вокруг импровизированного стола, слюнявил уголок дощечки, измышляя, как бы прекратить весь этот бедлам и употребить качели по прямому их назначению.
В это время Николай Иваныч забрался на чердак, и голова его показалась в кособоком окне, которое находилось как раз на такой высоте, что, казалось, будто Иваныч стоит на пригорке.
— Деда Коля! — кричал Стасик, задрав вверх голову в кепарике.
— А скоро вы всё это съедите?
— Вот приедет Ваня — всё махом съест! Он у нас богатырь! — отвечал хозяин. — Ты там гляди, гудок не проворонь!
— Гляжу, гляжу… — отвечал Стасик и навострял уши.
Михалыч тоже крутился рядом и отщипывал то пирожок, то ягоду, то обрезок докторской, но так, чтобы никто не приметил.
— Любочка, а, может, я через окно вылезу? — спрашивал Иваныч.
— У тебя 180 на 90! Ваньку жди! Не мудри! — ответила Петровна и протянула мужу тарелку с салатом.
Наконец, все устроились за качелями на разные лады: кто на раскладном табурете, кто на ведре, кто на корточках. Николай Иваныч же остался стоять, выглядывая из чердачного окна. Иногда он извинялся и на мгновение скрывался в глубине чердака, тогда из окошка вылетала ласточка, и Николай Иваныч возвращался на место.
Егорыч немедленно налил всем водки, протянул было и Николай Иванычу, но Петровна воскликнула:
— Куда?! Коля! Сердце! Вон компот же специально поставила!
— Надо было привезти вам из Москвы детского шампанского! — сокрушался Стасик.
— Ты чё?! — воскликнула Галя, увидав, что Егорыч осушает рюмку. — А тост?!
— А разве не было ещё? С Юбилеем, Никованыч, с Юбилеем!

— Чудно как-то всё выходит, — удивлялась Петровна. — Надо ж именинник какой получается, — и хохотала похрюкивая.
Все поддерживали её ответным смехом.
— А по мне так очень даже! — отвечал Михалыч. — Будто портрет в рамке! Пикассо или, как там его, Моне...
— Должна Вас предупредить, — отвечала ему хмельная Маякова, — что, когда со мной говорят по-французски, я всему верю!
— Нюхни, — рявкал Егорыч и совал Стасику под нос рюмашку с каплей водки.
Стасик вдыхал и говорил:
— Фу-у-у! Бяка!
— Молодец! — отвечал Егорыч и трепал внука по кепарику.

Николай Иваныч принял из рук Петровны стаканчик с компотом и заговорил очень торжественно и проникновенно:
— Вот Любочка меня ругает за этот стол. Но я бы хотел с ней немножечко не согласиться. Ведь гора, на которой вы стоите — не просто гора! Это моя личная гора!
— А у нас на участке есть болотце! — радостно воскликнул Статик.
— Чудно... А скажи-ка мне, внучек, как называется наша деревня?
— Горбатовка!
— Так она зовётся в честь вот этой самой горы!
— Да ну… — отмахнулся Михалыч. — Эту деревню ещё в пятидесятых какие-то мудрецы перерыли трактором под картошку, так что до сих пор ни одна машина не проедет, вот и переименовали! А была она то ли Мураткино, то ли... а неважно, — бросил Михалыч и скушал пирожок.
— Может, и перерыли, да только чего только мне от этой горы не было. Приехал я сюда в семьдесят третьем году... тоже в июле, значит, месяце, в ночь. Не видно ничего! Кругом леса, поля... Всё, думаю, пропал. И вдруг, гляжу — горит как будто что-то! И пошёл прямо от станции пешкодралом напрямик к этому огоньку. Подхожу, а это иван-чай! Я теперь так всем и говорю: «Найти нас легко! Со станции прямо видно: пылает гора иван-чаем!»
А вот ещё вам история. Когда Ванька был вот как Стасик, привезли его к нам сын с женой гостить. А на той стороне, где вы, Катюша, жила такая Алла. Помните? Так вот у неё дочурка была, на два года старше Ванечки. Ну, он-то первый раз в жизни и влюбился. А тут возьми да и заболей ветрянкой! Обидно! Кругом детвора носится, из рогаток стреляет, на речку ходит купаться. А он сидит себе крапчатый, чешется и чахнет. Тогда я из лесу припёр два бревна и соорудил вот эти самые качели! «Иди, — говорю, — внучек, сюда». А он так нехотя подходит, садится. Я его раскачиваю выше-выше. И вдруг Ванька как закричит: «Олеся!!!». Это он девчушку свою, значит, увидал с эдакой высоты. И так он ей, пока не выздоровел, с этих качелей целыми днями песни пел…
— Ой, как пел Ванька! Ой, как пел! — смахнула слезу Маякова.
— Но даже и это не главное! — таинственно произнёс Иваныч. — Приключилась со мной однажды очень странная история. Любаша как-то по вечерам читала Ванечке «Вечера на хуторе близ Диканьки». И страстно захотел Ванька погадать. Несколько дней умолял Любочку. А она ему и говорит: «Давай! Только для того нам нужно в полночь пойти в лес и найти папоротник!» Ну, понятно, я с ними. Идём, значит, Ванька весь трясётся. Комарьё кругом кишмя кишит, и тишина такая, что и впрямь жутко. И вдруг выходит из чащобы человек! И такой он несовременный что ли. «У тебя, — говорит, — в горке твоей клад монастырский зарыт!» И ушёл обратно в чащу, значит, в эту! Уж я не знаю, как домой и добрался!
— Коль, ну ты чего! Ну, вспомнил тоже!
— Ну а что? Ну, ведь было же!
— Ну, было...
— Да ну... Чё ж тогда не выкопал? — усомнился Михалыч.
— А зачем он мне? Пусть себе лежит, так надёжнее... Не буду же я всю гору ради него переворачивать! — удивился Николай Иванович. — Святые места тут у нас! Вот такие вот пироги...
— Хорошие пироги, — согласился Михалыч. — Что-то у меня в ухе стреляет — водочного бы компрессу.
— Что же это у нас такая тоска? — воскликнула Маякова. — Мишель! За мной! — с этими словами пожилая актриса, словно девчонка, поскакала вниз с горы, утягивая за собой Михалыча. Она подбежала к распахнутому окну первого этажа и бойко выкрикнула:
— Подсадите-ка!
— Не могу! Грыжа у меня! — растерялся Михалыч, но показать почему-то постеснялся.
— Я легка, словно пушинка! — возмутилась Маякова. — Давайте, давайте! А ну!
— Да, да... разумеется, — стушевался Михалыч и поднял невесомую Маякову почти над головой.
Актриса перелезла через подоконник, зацепив чулок, и оказалась в комнате. Она часто бывала в гостях у Иваныча и его жены, поэтому хорошо знала, где стоит проигрыватель и лежат пластинки. Выбрав и поставив подходящую, она устремилась к окну, пока иголочка шуршала о самый край пластинки. Точно на вступлении Маякова появилась в окне первого этажа, обернувшись в тюлевую занавесочку, и запела в унисон с Анной Герман: «Дурманом сладким веяло, когда цвели сады! Когда однажды вечером в любви признался ты!».
Николай Иваныч глянул вниз из окошка и, так как рамочка не позволяла ему просунуть голову наружу, одними глазами показывал, что пляшет, подзывая Петровну. Та, очень грузная, поднялась со складного табурета, встала под окошком и принялась пританцовывать, кивая головой Иванычу и музыке. Галина, не умея петь, всё же беззвучно, по-рыбьи открывала рот и подкладывала Егорычу салатик. Тот полез на качели ногами и стал раскачивать импровизированный стол. Галина кинулась на него с криком: «Ты чего! Чего ты!». Он спрыгнул и жирно поцеловал её сразу во всё лицо. Стасик срывал иван-чай и раздавал букетики.
— С Днём Рожденья, деда Коля! — кричал он, протягивая Иванычу пылавшие розовым цветы.
Иваныч поблагодарил мальчугана и подарил цветы Петровне.
— Вам бесплатно, — сообщил Стасик Егорычу, протягивая другой букет.
— Двадцать рублей, — сообщил Стасик Михалычу.
— Иди ты! — закричал Михалыч и бросился рвать растущий повсюду иван-чай прямо с корнями и осыпать им Маякову.
А она всё пела и ни одного ц не принимала. Цветы всё не кончались.

Вдруг раздался гудок паровоза, да такой длинный и протяжный, что никто не заметил, что песня закончилась.
— Ванечка приехал! — воскликнул Иваныч! — Люба! Гляди в оба! У тебя глаз — алмаз! Стасик, и ты! Гляди! Слышишь?!
Иваныч страшно засуетился и попытался просунуть голову через узкое окошко.
Люба и Стасик уставились в долину за рекой, где по обыкновению показывались приехавшие на дизеле муравьи, которые петляли вдалеке меж деревьев, затем одолевали реку и только здесь становились похожи на людей.
— Никого, — констатировал Стасик минут десять спустя.
— Если не приехал, всё значит. Дизель раз в день только ходит… — поник Иваныч.
— Может, у него работа, Коль, — бестолково предположила Петровна.
— Забыл деда...
Прошёл ещё десяток минут. Михалыч ел, Егорыч пил, Галина гладила Стасика по голове, Маякова трепала газовый платочек...
Ваня не приехал.
Иваныч отошёл от окна. Вылетело несколько ласточек.
Печальная Петровна спустилась с горы и подошла к окну на первом этаже.
— Подсади, Михалыч, — попросила.
— У меня ж гры… — начал было тот, но осёкся и подсадил, хотя Петровна была ношей не из лёгких.
Женщина одолела подоконник и скрылась в доме. За ней последовала Маякова. А за ней Галина. Егорыч тоже. Ну и Михалыч. Все полезли на чердак, все звали Иваныча на разные лады, но Иваныч помалкивал.
Стасик огорчился. Оставшись в одиночестве, он приметил, что взрослые почти всё съели, тогда он снял с дощечки пустые тарелки и рюмки, вытер её туалетной бумагой и забрался на качели.
Тихо покачиваясь, он пытался дотянуться большим пальцем, торчавшим из сандалий до малозубого рта. Иногда это ему удавалось. Он слушал, как на чердаке о чём-то шепчутся, мысленно упрекал Ваньку. На запах валерьянки, доносившийся из дому, стекались соседские коты.
Затем Стасик принялся раскачиваться сильнее. Незаметно он запел какую-то песенку и оставлял её то вверху, то внизу, взмывая и падая. Вместе с ним ходила ходуном вся Горбатовка: её леса, тёмные, словно зелёнка, редкие соседские домики с залатанными крышами и беспокойная речушка, которая непонятно как умудрялась не расплескаться, когда переворачивала кверх ногами.
Внезапно вдалеке Стасик увидал молчаливую вереницу машин. Они медленно ползли от станции, и даже издалека было ясно, что это автомобили, а не какие-нибудь муравьи. Мальчик встал на ноги, чтобы остановить качающуюся долину. Зрелище было невероятным: можно было различить милицию, скорую, пожарных и, кажется, военный автомобиль с огромным кузовом. А перед ними, несколько оторвавшись, подпрыгивая на кочках и рискуя свалиться в колею, мчалась допотопная Волга ».
Наконец, она остановилась за забором, шофёр распахнул дверь, и Стасик, раскачавшись изо всех своих птичьих сил, закричал, словно полоумный: «Деда-а-а-а-а-а-а-а! Ванька приехал! На машине!!!».
Ласточки вылетели из окошка целой стаей. За ними появился Иваныч с выпученными глазами. Ванька просигналил два раза протяжно, три отрывисто. Петровна и гости вывалили на улицу, а Иваныч скрылся в окне и поспешил на крыльцо. Ваня был рослым мужчиной лет тридцати и носил костюм с галстуком, потому что работал в сельсовете.

— Дед! — сразу же воскликнул Ваня. — Где дед?
— В доме застрял! Что стряслось, Ванюш? — удивилась Петровна.
— Слезайте! — крикнул Ваня гостям, снова накрывавшим на горе стол, и встревоженно огляделся. — Что у вас тут происходит?!
— Отмечаем дедушкин День Рожденья! Ванечка, а ты бы убрал стол с прохода, а то вот у Михалыча грыжа… — кудахтала Петровна.
Николай Иваныч, одолевший, наконец, чердачную лестницу, возник в щёлке между столом и дверной коробкой.
— Кушать будешь? — спросил он, широко улыбаясь.
— Жан! Идите к нам! — кричала Маякова с горы и призывно размахивала руками. — Такой импозантный молодой человек!
Иван взволнованно открыл калитку, зацепился за клюк и порвал карман. Затем легко вынул стол и поставил на террасе.
Николай Иваныч обнял внука с такой силой, что у того затрещал не только костюм, но и кости.
— С Днём Рожденья, дед! — неловко выговорил Ваня. — Тут такое дело... Понимаешь, я по документам в сельсовете глянул...
— За дедушку! — с этими словами Петровна сунула молодому человеку ложку салата прямо в рот.
— Спасибо... глянул, и вот оказалось, что по всей Калужской области...
— Потом расскажешь! Идём за стол, — увлекала Петровна внука во двор. — А что, может, ты и стол нормальный теперь вынесешь на улицу? Приехал наш спаситель, да, Коль?
— Я говорю, по всей Калуге… — продолжал Ваня, которого Петровна с неженской силой тянула за руку, увлекая подводя к горе.
— Говорят, помогает от зубной боли, — провозгласил Михалыч, посасывая сало. — С приездом!
— Во время Великой отечественной велись активные боевые...
— Поднимайся, Ваня, я ж тебя не утащу!
— Я утащу! — воскликнул Стасик и прямо с горы прыгнул Ване на загривок. — Бр-р-р, лошадка!
— Короче, слезайте все! Не гора это, а неразорвавшийся снаряд! — выпалил наконец Ваня.

Все замерли.
— Ересь какая-то, — едва вымолвил Иваныч. — И что же?
Раздался гудок автомобиля. Все глянули на калитку и обнаружили, военную машину, милицию, скорую и пожарных.
— Вынимать надо эту бомбу, пока она тут полдеревни не разнесла! — ответил Ваня.
— За пятьдесят лет, значит, она ничего не разнесла, а тут Ваня приехал и.., — начал было Иваныч очень огорчённо, но Петровна прервала его:
— Коля! От греха подальше! Ну её, эту гору!
— Очумела?! — воскликнул тот. — Мой дом — моя крепость! Никого не пущу!
Из машины высунулся молодой сержант и крикнул Ване: «Ну, чо? Долго там». Ваня отмахнулся. Михалыч стал аккуратно спускаться с горы.
— Дезертируешь? — крикнул ему Иваныч страшным голосом.
— По нужде мне надо! Колит у меня! — оправдывался Михалыч, касаясь ровной, безопасной земли.
— Граждане! Соберите все предметы первой необходимости: документы, деньги, ключи и так далее на случай, если произойдёт взрыв! — отчётливо командовал сержант.
Петровна бросилась в дом собирать пожитки. Неуклюже бросалась от одного комода, к другому. Всё у неё лежало в мутных застиранных пакетиках. Впопыхах она ничего не могла найти, сердилась и чуть не плакала.
На гору поднялись военные и проводили вниз Маякову, Галину, Егорыча и Стасика, который выкручивал голову и тревожно глядел на Иваныча. Всех вывели за пределы участка и посадили в машину скорой помощи.
Петровна едва уместилась, а несчетные её сумки с Ванечкиными детскими вещами, бабушкиным сервизом, схемами вязания из журналов и оставшейся от праздника едой были так плотно утрамбованы, что в окне остался лишь небольшой зазорчик, через который Петровна могла наблюдать за происходящим. Теперь она силилась вылезти за мужем, но ей не позволяли сумки и милиционеры, вторые же обещали всё уладить самостоятельно, но Петровна помогала им и кричала: «Коля! Иди же сюда! Ты меня в гроб вгонишь!». Медперсонал щедро наливал корвалол. Стекались коты.
Стасика прижали к окну с другой стороны, так что событий, происходящих на горе, он видеть не мог. В руках мальчик теребил кепочку и, вжавшись носом и губами в оконное стекло, глядел на неспешную реку и поле.
Маякова перезнакомилась со всеми военными и рассказывала им истории Иваныча про гору, сильно приукрашивала, насыщала их эмоционально и событийно, приправляя стихотворными строками и слезами. Молодые солдаты посмеивались над ней и ждали, рванёт или не рванёт эта самая гора.
Михалыч жаловался фельдшеру на шум в голове и одышку. Тот слушал его и мерил давление.
Егорыч и Галина занимали мало места и сидели понуро, одинаково глядя в пол. Егорыч только иногда спрашивал: «А домой нам нельзя?». «Тс», — утихомиривала его жена.
Николай Иваныч же постоял, постоял, да и лёг пузом вниз, раскинув руки, как бы обнимая свою гору. Поднялись военные и стали выкорчевывать качели.
— Дед, идём, — просил Ваня, сев рядом с ним на корточки.
— Капитан, Ваня, не бросает тонущий корабль, — отвечал Иваныч.
— Столбы сгнили совсем, — сказал молодой солдатик.
— Так уж лет тридцать прошло, да, дед? — попытался поддержать разговор Ваня, но Иваныч не отвечал.
— Незаконно лес, между прочим, вырубали, — ответил сержант. Столбы унесли вниз и сложили у умывальника.
— На дворе дрова, — засмеялся солдатик и хотел закурить, как вдруг сержант заорал на него:
— Потуши! Недоумок, мы сейчас все взлетим! Солдатик потушил и спросил: — Товарищ сержант, разрешите цветов нарвать девушке, уж больно хороши!
— Перекур, — согласился сержант, но тут же опомнился. — Отставить перекур! Рви свои цветы!
Солдатик принялся собирать букет. Сержант помахал рукой, и из машины вылезли трое с камерой и микрофоном. Они взобрались на гору и стали задавать важные вопросы.
— Отец, что ж вы нам картинку поганите? — возмутился сержант.
— Ничего, — ответил журналист, — мы пока крупный план снимем, пусть полежит, если хочет.
— Вас звали? — побледнел Иван от гнева.
— Звали, они с нами ещё на полигон бомбу взрывать поедут! Так что не шумите тут! Дело, между прочим, государственной важности! — отбился сержант.
— Мы снимаем сюжет о доблести! — заявил журналист, но осёкся, потому что Иван вскочил с корточек и бросился на него с кулаками.
— Вот я вернусь в город! Как бы про вас сюжеты снимать не стали! — с этими словами он ударом ноги сбросил с горы камеру и оператора.
— Дегенерат! — закричали телевизионщики.
— Не хулиганьте! Лучше заберите старика! — распорядился сержант.
— Дед… — шептал Ваня, — ну пойдём, ты же и меня подвергаешь опасности! Надо эвакуироваться!
— Слово-то какое! Я из своего родного дома никуда «эвакуироваться» не намерен, — твёрдо отвечал Иваныч.
— Тогда извини, — резко ответил Ваня и стал насильно поднимать деда с земли.
— А ну! — зарычал Иваныч и треснул внука по загривку кулаком. — Ишь!
Ваня не удержался и хлопнулся на землю.
— Я тебя, глисту, мизинцем перешибу!
— Собрал вроде! — воскликнул солдатик.
Сержант махнул рукой, и скорая устремилась к реке, увозя с собой Петровну и соседей.
— Плохо мне, Ванечка, не слышу что-то ничего, — вдруг едва слышно сказал Иваныч. Ваня подхватил его и повёл в «Волгу».
— Дом-то заперли? — волновался Иваныч.
Военные дружно взяли лопаты.

Скорая по кочкам и горкам покатила на ту сторону деревни, за речку, и остановилась почти у станции. Оттуда только и видно было, что одинокий огонёк иван-чая. Он колыхался как будто и впрямь горел. А по полю медленно и бесшумно плыла одинокая точка Ваниной «Волги».
Стасик угрюмо глядел в окно, и на его глазах далёкий огонёк слабел, пока совсем не потух. Теперь за высокой травой и лопухами, можно было с трудом разглядеть лишь чёрный треугольник крыши и стайку точек, которые отделились от неё и пропали в белом небе.
Взрослые о чём-то шептались. А Стасик, никем не замеченный, открыл дверь скорой и сиганул в траву.
Он нёсся как угорелый, не касаясь земли, змеек и ящерок. В сандалиях у него застревали ошмётки лопухов и репейник. Мальчик ритмично водил руками с выпрямленными ладонями туда-сюда, устремляясь корпусом вперёд, как учили на физкультуре в школе.
Так он скоро достиг калитки. Во дворе уже никого не было. Военные, милиция и пожарные бесшумно плыли к станции. Стасик прошёл к тому месту, где раньше была гора. По пути у умывальника он повстречал свои качели, похожие теперь на колченолого калеку, спьяну уснувшего в случайном месте. Кругом лежали колтуны земли вперемежку с Иван-чаем, переломанным во всех суставах и закрытыми цветочками. А посередине зияла огромная круглая яма, как будто из неё только что вынули планету.
Стасик обошёл её вокруг, стараясь не наступать на иван-чай. А потом бодро стал руками ссыпать землю в эту незнакомую бездну. Так он копошился, сидя на корточках, неизвестно сколько времени, пока во двор вдруг не зашли Галина и Ваня.
— Стас! Что ты здесь делаешь? Мы обыскались! — воскликнула Галина.
— Ба! Я хотел яму засыпать, чтобы деда Коля не расстроился, когда придёт. Я ещё и иван-чай посажу на место, — заявил мальчик.
— Пойдём, Стасик, домой, — печально сказала Галина. — Дедушка Коля переехал.
— Куда? В Москву?
Ваня, казалось, заплакал и ринулся в дом за какими-то вещами. Галина пошла за ним, чтобы помочь.
Стасик огорчился, что Иваныч не увидит, как он поработал, пнул со злости мыском сандалии земляной колтун и больно ушибся. Удивившись, мальчик взял его в руки и стал очищать от корней. Вдруг он увидел маленькую шкатулку, раскрыл её, а внутри что-то лучилось и слепило его глаза.

2013 г.