В Нью - Йорке попала мне в руки забавная книга Михаила Веллера "Легенды Невского проспекта". На поверку оказалось, что никто из моих знакомых о ней не слышал. И родилась у меня мысль познакомить вас с одним из понравившихся мне рассказов.
В Санкт-Петербурге на Кузнечной площади находится Музей Арктики. В зале под сводом висит самолёт-разведчик Р-5 знаменитого когда-то полярного лётчика Бориса Чухновского. На стеклянных стеллажах - модели шхуны капитана Седова "Св. Фока" и прославленного ледокола "Красин", и прочие экспонаты: документы, фотографии, чучела всякой полярной живности.
В зале - чёрная многослойная палатка с белой надписью "СССР" на крыше, а по скату - "Северный полюс - 1". Это подлинная палатка, в которой 6 месяцев дрейфовала на плавучей льдине первая советская экспедиция к полюсу. Внутри палатки: нары, закинутые меховыми шкурами, радиостанция, столик, примус, полка с книгами. Здесь жила и работала легендарная четвёрка папанинцев.
А дальше - рассказ об одной характерной для эпохи истории.
Дело в том, что Иван Папанин был не просто начальником научной экспедиции. Он был простой мужик комиссарского сословия и занимал пост начальника Главсевморпути. И на льдине, затерянной в полярной ночи за тысячи миль от СССР, он осуществлял идейно - политическое руководство всеми сторонами работы и деятельности остальных трёх интеллигентов. Как испытанный и облечённый доверием партии коммунист, он отвечал за всё, что происходило на станции.
На дворе - что очень важно! - стоял год, когда требовалась особая бдительность и политическая зрелость. Год 1937.
Коварный враг внедрялся в любые ряды вплоть до ветеранов революции и
командования Красной Армии, так что за моржей с белыми медведями ручаться и
подавно нельзя было, не говоря уже об учёных - полярниках. Тем более, что самолёты, доставившие экспедицию, улетели, и никакой связи с Большой Землёй, с её руководящими органами не было, кроме радио.
Радистом СП-1 был знаменитый тогда Эрнст Кренкель, коротковолновик мира №1. Подменить его было некому, ремонт рации тоже лежал на нём. Можно себе представить ответственность и постоянное нервное напряжение Папанина! Скиснет рация - и хана полярному подвигу.
Но к чести Кренкеля, радиосвязь была безукоризненной, невзирая на сверхпоганые метеоусловия. Достоинства Кренкеля как радиста и полярника были выше всех похвал.
Но именно у него имелись два недостатка, к сожалению: во-первых, он немец, а во-вторых, беспартийный. В 41-м эти недостатки могли с лихвой перевесить любой букет достоинств, но это был 37 год, а радист он был уж больно хороший. И человек добродушный и выдержанный.
Кренкель четыре раза в сутки выходил на связь, передавал данные метео и гидрологических наблюдений и принимал приказы Москвы. А приказы были разного рода, всё зависело от политической ситуации.
В стране шли процессы, разоблачались империалистические агенты, проводились показательные суды и т.д.
А советская дрейфующая полярная станция была частью социалистического общества. И, несмотря на географическую удалённость, оставаться в стороне от политических бурь никак, разумеется, не могла. Даже на льдине советские люди должны были возглавляться парт. организацией. Минимальное количество членов для создания партячейки - 3 человека. И такая ячейка на льдине была! Это имело особое политическое значение. И секретарём партячейки был Папанин.
В эту партячейку с неукоснительным порядком поступала закрытая политинформация - только для сведения коммунистов. Беспартийный Кренкель принимал эту информацию, переписывал, ставил гриф "секретно" и вручал парторгу Папанину.
А закрытую информацию надлежало обсуждать на закрытых партсобраниях, где могли присутствовать только члены партии. Остальным надо было освободить помещение. Остальные - это Кренкель, а помещение было только одно, площадью 6кв. метров, в чём может убедиться каждый, прочитав табличку на палатке.
Реагировать на партийные сообщения следовало оперативно. Буран не буран, мороз не мороз, а политика ЦК ВКП(б) превыше всего! И вот Кренкель, проклиная всё, рысил по снегу вокруг палатки, заглядывая в иллюминаторы - скоро ли они там кончат. Он тёр варежкой нос и щёки, притоптывал, хлопал руками по бокам, считал минуты, и про себя, возможно даже, говорил разные слова про партию и её мудрую политику.
Они там сидели на нарах, выслушивали сообщение, пыступали по очереди со своими мнениями, заносили их в протокол, вырабатывали решение насчёт очередных врагов народа, голосовали, и составляли текст своего обращения на материк. А в конце,как положено, стоя пели "Интернационал". И только после этого Папанин разрешал Кренкелю войти, вручал ему закрытое партийное сообщение, которое тот передавал по рации.
Только человек гигантской выдержки и чисто немецкого безоговорочного уважения к любым правилам и инструкциям мог вынести полгода такого измывательства. А партийная жизнь в стране била ключом, и полгода Кренкель чуть не каждый день бегал петушком в ледяной темноте вокруг палатки.
Через неделю умный радист подал заявление в партию. Папанин ему отказал по той причине, что он немец, и его присутствие на льдине - только лишь иллюстрация многонациональной дружбы советского народа и нерушимости многоликости блока коммунистов и беспартийных.
И беспартийный Кренкель кротко вкалывал, как лошадь, - ураган не ураган, а научные исследования можно и отложить, а вот без связи остаться никак невозможно. От дежурства по готовке пищи и уборке помещения его также, конечно, никто не освобождал.
А Папанин на льдине скучал, т.к. научных наблюдений он не вёл, пищи, как начальник, не готовил. Он руководил! И ещё проводил политинформации. Этим деятельность Папанина исчерпывалась. Но поскольку было недопустимо, чтобы подчинённые видели его праздным, Папанин после политинформации чистил своё боевое оружие, маузер. Он расстилал на столике тряпочку, доставал маузер, отвёртку, ёжик, ветошку, маслёнку, смазывал, собирал, щёлкал, вставлял обойму на место и вешал маузер обратно на стойку палатки, на свой специальный гвоздь. Это был ежедневный процесс, от которого он получал наслаждение и отдыхал душой. Постепенно он усложнил процесс: собирал маузер на время, в темноте, с завязанными глазами, за спиной, на ощупь, и даже одной рукой.
Миролюбивый Кренкель ненавидел этот маузер всей душой. Он мечтал утопить маузер, но хорошо представлял, какую политическую окраску могут придать такому поступку.
Дрейф кончился, льдина раскололась, ледокол "Красин" снял отважных исследователей с залитого волнами обломка. Кренкель педантично радировал своё последнее сообщение об окончании экспедиции. Окружённые восхищением и заботой зкипажа, извещённые о высокой правительственной награде - всем дали Героя Советского Союза -полярники поплыли в Ленинград.
Степень занятости в пути несколько поменялась: гидролог с метеорологом писали отчёты, Кренкель предавался сладкому ничегонеделанию, а Папанин... чистил и разбирал-собирал свой маузер. За 6 месяцев зимовки, когда у любого нормального человека нервы не выдерживают, у Папанина эта операция стала походить на маниакальный психоз.
Кренкель мечтал стащить незаметно какой-нибудь винтик и посмотркть, как Иван Дмитриевич рехнётся, не отходя от своей тряпочки, когда маузер не соберётся. Но это было невозможно: в то время это могли расценить как политическую диверсию. Десять лет лагерей Кренкелю представлялись чрезмерной платой за удовольствие.
Он поступил иначе. Зайдя как-то к Папанину в его обязательное оружейное время, перед сном, Кренкель заговорил с ним, отвлекая внимание, и подбросил на тряпочку крохотный шлифованный уголок, взятый у ребят в слесарке ледокола. И смылся от греха подальше.
Оставшиеся 5 суток до Ленинграда Папанин был невменяем. Представьте себе его изумление, когда , собрав оружие, он обнаружил деталь, которую не вставил на место. Он разобрал маузер, вновь собрал с повышенным вниманием, но деталь всё равно оставалась лишней!
Всю ночь провёл он за разборкой и сборкой маузера, медленно сходя с ума. Он осунулся, судовой врач поил его валерианкой, капитан ледокола - водкой.
В последнюю ночь Кренкель сжалился над Папаниным и постучался в его каюту. Тот сидел в кальсонах перед столиком и... собирал маузер.
- Иван Дмитриевич, - тихо сказал Кренкель,- не волнуйтесь. Всё в порядке. Это я просто пошутил. Ну, морская подначка, знаете...
Взял с тряпочки свой уголок и сунул в карман.
Папанин минут 5 осознавал услышанное. Потом быстро собрал оружие. Когда на место встала обойма с патронами, Кренкель выскочил и заперся в своей каюте.
Кренкель долго и безуспешно извинялся, команда хохотала, а Папанин скрежетал зубами.
Покарать немца не представлялось возможным: он сам о нём прекрасно отзывался, в чём обвинишь? Все только посмеются.
Но до конца жизни Папанин люто ненавидел Кренкеля за эту шутку.
Самому Кренкелю шутка обошлась дорого. Он страстно любил Арктику и мечтал об одиночной зимовке. На это должно было быть разрешение полярного руководства. Папанин, будучи одним из начальников всего арктического хозяйства, давал соответствующие отзывы и указания. Это позволило ему отомстить Кренкелю.
А Папанин резко излечился от ненормальной нежности к лёгкому стрелковому оружию. Он просто видеть не мог проклятый маузер, и как только в Ленинграде был создан Музей Арктики и Антарктики, он пожертвовал туда свой маузер в качестве ценного экспоната.
P.S. На фото: второй слева- Иван Папанин, третий - Эрнест Кренкель.