Фото из интернета
Продолжение. Четвертую главу см.: http://www.proza.ru/2014/12/31/178
(Гл. 5)
В Рязань семья переехала в конце лета. Квартиру сняли в частном одноэтажном кирпичном доме железнодорожном районе на улице МОГЭС*,
* Московская государственная электрическая станция.
примерно на одинаковом расстоянии (двадцать минут ходьбы) и от отцовского артиллерийского училища на Конюшенной улице, и от 17-ой мужской железнодорожной школы, куда определили на учебу Эдьку.
Школа занимала старинное здание на площади Победы, где когда-то (с 1869 года) располагалась Александровское училище для подготовки сельских учителей. Рядом простирался Железнодорожный парк, за которым находился всегда открытый для школьников стадион “Локомотив”.
И школа, и город сразу понравились Эдику. Он неожиданно почувствовал себя уютно, как будто Рязань была его родным городом. Время полетело стрелой, прессуя в памяти детские и юношеские впечатления в один разноцветный пласт…
***
”Я, Эдуард Локаев, вступая в ряды Всесоюзной Пионерской Организации имени Владимира Ильича Ленина, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Родину. Жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия. Свято соблюдать Законы Пионерии Советского Союза”.
В голове еще звучали слова пионерской клятвы, когда Эдька с развевающимся на груди новеньким, только что повязанным старшей пионервожатой красным галстуком, вылетел из школы в осенний, сверкающий золотом и медью день, и тут же праздничное настроение бесследно испарилось. Как уже повелось в последнее время, в скверике перед школой, на скамейке в тени лиственниц его ждал заклятый враг Малышев. С чего началась их вражда, Эдька так и не понял. То ли ухоженный вид, то ли успехи в учебе приехавшего из Ленинграда новенького, рассказы которого о легендарных городах Ленинграде и Бресте собирали вокруг него во время перемен не только одноклассников, но и ребят из других классов, вызывали в душе второгодника Малышева стойкую ненависть к Локаеву. Сначала на переменах, а потом и после уроков в школьном дворе, Малышев начал вызывать Эдьку на стычки, в которых, будучи старше и сильнее, неизменно одерживал победы. Этого ему оказалось мало. Так как Локаев, все-таки, давал какой-то отпор, да и одноклассники старались их разнять, не доводя дело до сильных побоев, Малышев стал время от времени приводить к школе старшего брата, который не давал Эдькиным друзьям останавливать драку, а иногда и сам добавлял к стараниям братишки пару своих затрещин.
Вот и сейчас братья поджидали его. Увидев свою жертву, они встали с лавочки и с подлыми улыбочками направились к нему.
Помощь пришла неожиданно.
– Не бзди, Лока! – услышал он сзади, и рядом с ним встали Жура и Киса, неразлучная парочка из параллельного класса, которую побаивалась вся школа. Виктор Журавлев и Борис Кисляев, тоже второгодники, причем дважды, не по годам развитые парни, о которых ходили смутные слухи, что они связаны с блатными, в отличие от Малышева почему-то хорошо относились к Локаеву, и он не раз замечал, как они внимательно слушают его рассказы. До поры, до времени они только со стороны наблюдали за стычками Локаева с Малышевым, но, решив между собой, что Лока пацан правильный, а Малой с братом творят беспредел, решили на этот раз вмешаться.
– Ну, что, Малыши-х..ши, – цыкнул презрительно длинной слюной под ноги Малышевым Жура, – с нами не хотите стыкнуться?
Братья, не ожидавшие такого разворота событий, растерянно переглянулись. Связываться с опасной парочкой им совсем не хотелось.
– Вы, МалЫе, смотрите, – продолжил наступление Жура, – Лока теперь наш пацан, если что, ответите.
Так началась странная дружба вполне благополучного сына офицера с двумя приблатненными подростками, длившаяся более двух лет. От Журы и Кисы Эдька со временем поднабрался блатных словечек, как они говорили, “по фене ботать”* и
* Ботать по фене – говорить на воровском жаргоне.
нахальной манере поведения, а, главное, научился вполне сносно драться, успешно применяя некоторые эффективные приемчики, показанные ему новыми товарищами. Для него стало откровением, что в драке “не западло“ использовать удары ногами, а захватив и выкручивая кисть противника или даже один палец, можно поставить противника на колени. Они же любили слушать его рассказы о Ленинграде и о прочитанных книгах, к которым Эдька, благодаря маме – заядлой книгочее, пристрастился очень рано.
Неизвестно, чем бы эта дружба кончилась, если бы Эдик, попавший было под очарование блатной романтики, не стал расспрашивать отца о том, как воевали блатные, ожидая услышать рассказы о боевых подвигах бывших преступников, и был страшно разочарован резко отрицательной оценке их деятельности на фронтах Отечественной войны. Зачисляя всю преступную воровскую и бандитскую братию в разряд законченных эгоистов, действующих всегда только в своих шкурных интересах, отец закончил беседу окончательным приговором: “Войну выиграли молодые, воспитанные, как и я, сталинской коммунистической идеологией, кстати, ни чем не отличающейся от христианской, осуждающей богатство. Мы шли в бой со словами: “За Родину, за Сталина!”, не рассчитывая остаться в живых… А с блатным я бы в разведку не пошел…”.
Вообще-то урок отец ненавидел лютой ненавистью еще с юных лет, когда жил на алтайских золотых приисках и, когда после одной из драк с шайкой пацанов, причислявших себя к блатным, был убит самодельным дротиком, кинутым в спину из-за угла, его лучший друг.
Видимо, рассказы отца сыграли свою роль, и когда Жура и Киса предложили уже тринадцатилетнему Эдьке поучаствовать в грабеже небольшого магазинчика, с целью воровства партии уже входящих в моду авторучек, ему хватила ума и воли, чтобы отказаться, хотя мысль о том, что он предает товарищей, мучила его в первое время. И все-таки жизненные принципы, заложенные семьей, оказались сильнее стадного чувства, и вскоре он понял, что поступил правильно и перестал терзаться мыслью о нарушении уз товарищества. Тем паче он честно пытался их отговорить.
Они не стали настаивать на своем, но и его не стали слушать и отправились на дело вдвоем. Потом они хвастали красивыми авторучками – трофеями и звали на повторный налет.
Во время повторной попытки ограбления того же магазина их взяли… Больше своих приятелей Эдька не видел. Скорее всего, они так и сгинули где-то в лагерях. Через многие года Локаев, слушая песню Высоцкого “Баллада о детстве”, где Владимир Семенович пел:
"Пророчество папашино
Не слушал Витька с корешем —
Из коридора нашего
В тюремный коридор ушёл.
Ну, он всегда был спорщиком,
Припрут к стене — откажется...
Прошёл он коридорчиком —
И кончил "стенкой", кажется...",
всегда с грустью вспоминал Журу и Кису, смелых, отчаянных, рисковых, но, в отличии от Малышевых, добрых парней, которые при других жизненных обстоятельствах могли бы стать прекрасными людьми.
Малышевы его больше не трогали, и после шестого класса они надолго исчезли из его поля зрения. Только в 58-ом, когда ему уже было шестнадцать лет, ему встретился старший Малышев во время драки в городском парке. К тому времени он уже полтора года занимался в секции бокса и успел провести на ринге пять официальных боев, выполнив третий юношеский разряд. Благодаря своим занятиям боком, он был принят в состав Бригады содействия милиции, в которой он числился неофициально, как не достигший восемнадцатилетнего возраста, но принятый туда по рекомендации одного из лидеров бригады Анатолия Решетова.
Решетов уже имел первый взрослый разряд по боксу и, так случилось, что именно ему, тренирующемуся в обществе “Спартак”, где тренировался с четырнадцати лет и Локаев, доверил их общий тренер секундировать Эдика в одном из его первых боев. После этого они, несмотря на разницу в возрасте, как-то незаметно подружились, и Анатолий стал для Эдика Локаева, наряду с некоторыми школьными преподавателями и родителями, одним из тех Учителей, кто определяет всю жизнь.
После амнистии Берии в 1953 году, когда было освобождено большое количество уголовников, их влияние на подростков резко увеличилось, и перед органами МВД страны встала серьезная проблема борьбы с распространением среди молодежи криминального влияния. В Рязани тоже появилось множество подростковых шаек, руководимых, настоящими урками, как правило, имеющими тюремный или лагерный опыт. Такие шайки буквально терроризировали городские танцплощадки, располагавшиеся, в основном, в парках и скверах. Особенно досаждала банда некоего Шивы, которая не только не только избивала молодых людей, вступающихся за своих девушек, но цинично грабила их, а в последнее время начали даже поступать заявления об изнасилованиях молодых девушек.
Милиционеров и оперативников катастрофически не хватало, и в руководстве милиции города нашлись умные люди, придумавшие на борьбу с такими молодежными бандами отрядить таких же юных и горячих, но стоящих за справедливость, людей, и начали формировать из крепких ребят бригады содействия милиции, в одну из которых вписался и Локаев. Их основной задачей было по первому же сигналу мчаться в нужное место и с боем наводить порядок, стараясь задержать предводителей и наиболее опасных налетчиков.
Бригада Локаева, действующая, как правило, в самом криминальном железнодорожном районе, вскоре приобрела славу грозной силы, и при первом ее появлении начинающие бандиты предпочитали без боя незаметно раствориться в ночи. Но не всегда дело кончалось миром. Иногда приходилось вступать в жестокие драки.
В один из августовских вечеров от одного из оперативников, дежурящих во всех парках, поступил звонок, что на входе в железнодорожный парк, где на танцплощадке собралось много молодежи, замечена группа агрессивных молодых людей, среди которых были и парни, по предположениям, входящие в банду Шивы.
Через двадцать минут группа из двенадцати бригадмилов с красными повязками на рукавах, возглавляемая Решетовым, была у входа на танцплощадку, откуда уже доносился шум начинающееся драки. Пластинка, с которой разносились по всему парку беззаботная мелодия “Рио- Риты”, вдруг со скрежетом остановилась и в неожиданно наступившей тишине послышались возбужденные голоса, и кто-то нахально, по блатному растягивая слова, с надрывом, процедил: – Ты меня на понял-понял не бери. Я за понял-понял срок мотал, понял?
Потом донеслись звуки ударов и женский визг…
– Вы трое, – Решетов показал на двоих уже опытных ребят и Локаева, – оставайтесь на выходе. Если кто из банды прорвется, вяжите. Остальные за мной.
Девять бригадмилов, рассекая поток людей, стремящихся покинуть арену начавшейся драки, бросились на танцплощадку, за ними устремились два подоспевших милиционеров в форме и оперативник, доложивший о появлении банды.
Изнутри послышался отборный мат, потом кто-то крикнул: – Шива, атас, менты!
Шум и девичий визг усилились, и раздался голос: – Осторожно, у него нож!
Толпа, вдруг дружно охнув, расступилась, и на выходе перед дружинниками оказался молодой уркаган, при всех своих блатных регалиях – сапоги, с заправленными в них брюками, расстегнутый пиджак поверх белой рубашки и белого же шелкового кашне, на голове кепочка, в руке блеснула финка. Оскалившись, он ломанулся прямо на бригадмилов, и те от неожиданности отпрянули. Бандит проскочил мимо них и оказался лицом к лицу с Эдуардом. Локаев еще успел удивиться, узнав в нападавшем заматеревшего старшего Малышева, но тут же все мысли улетучились, уступив место холодному расчету вариантов боя.
Малышев, сделав ложный угрожающий выпад ножом, попытался левой рукой снести неожиданно вставшего на пути вражеского пацана с красной повязкой на руке, но тот неожиданно ловко поднырнул под руку и сильно пробил ногой сбоку в колено. Нога подломилась и Малышев, вскрикнув от боли и неожиданности, рухнул на землю. Тут же на него насели товарищи Локаева.
Впоследствии оказалось, что Малышев и был Шивой, главарем сколоченной им банды, успевший отсидеть за хулиганство один год в колонии. Вскоре он был повторно осужден по статье 74 УК РСФСР за хулиганство с особой дерзостью и цинизмом на пять лет.
***
Наступил сентябрь. В один из вечеров после обычного дежурства, распрощавшись с товарищами по бригаде, Эдуард заторопился домой, чтобы предстать по уговору с родителями перед их очами не позже половины одиннадцатого. Войдя в свой двор, скудно освещаемый светом из окон и наполовину разбитыми лампочками над дверями подъездов, он почти сразу за входной аркой наткнулся на небольшую группу молодых людей, занятых, как сразу подсказал его опыт, выяснением отношений. Трое, агрессивно настроенных парней, окружили жавшуюся к стене парочку.
– Ты, фраер, вали отсюдова, по быстрому, – с хорошо известной Локаеву наглостью, цедил один, самый рослый, из трех явных блатарей, адресуясь к пытающемуся заслонить свою спутницу парню, – не понял что ли? Так я тебе, щас, на понял объясню… Ноги делай, сука, а кралю оставь.
– А ты чего встал? – повернулся к остановившемуся Эдуарду один из троицы, – чего зенки вылупил, иди на х.., пока цел.
Но Эдуард проходить мимо не собирался. Что дело не обойдется без драки, он понял сразу, и, чувствуя, как сердце, мгновенно перейдя в боевой режим, погнало кровь по всем жилам, шагнул навстречу развернувшимся к нему двум парням. Их он сразу узнал. Это были “Ухтомские пацаны”, жившие по соседству в так называемых Ухтомских домах*.
* Дома построенные в Рязани при советской власти и названные в честь участника Декабрьского вооруженного восстания в Москве 1905 года машиниста А. В. Ухтомского.
Совсем недавно, пару лет назад, эти, тогда еще совсем мальчишки, вместе такой же как они шпаной, сбившись в стаю из десяти-двенадцати пацанов, часто наведывались во двор соседского дома, в котором жил преподавательский состав Рязанского артиллерийского училища, чтобы навести шороху среди “маменькиных офицерских”, как они считали, сынков. Время шло, “маменькины сынки” подросли, возмужали и стали давать отпор, хоть и более многочисленным, но менее развитым “ухтомским”. Визиты непрошенных гостей прекратились, как казалось навсегда, и вот тебе на – сюрприз! И весьма неприятный… К своему ужасу, Эдуард разглядел, что спутницей атакуемого парня, к несчастью, оказалась Вика, девочка, в которую Эдик был уже давно тайно влюблен.
На какое-то мгновенье он перенесся в солнечный июльский день, на лесную тропинку под деревней Сельцы, что расположилась в нескольких километров от Константиново, родного села Есенина, на противоположном берегу Оки. Там, в бескрайних сосновых лесах в те времена вольготно располагались летние лагеря сразу нескольких рязанских военных училищ. Тогда, возвращаясь домой с песчаных пляжей озера Борное, их компания тринадцати-четырнадцатилетних пацанов, детей офицеров, преподававших, также как его отец, в училище, лицом к лицу встретилась с группой девочек из их же дома.
Локаевы, получившие после нескольких лет мытарств по съемным квартирам долгожданную ведомственную площадь, переехали туда только в июне, и Эдуард еще не успел познакомиться с девичьей половиной «военного» дома. И вот, когда среди заливаемых солнцем сосен, он увидел этих загорелых симпатичных девчонок, входящих отныне, как он понял, в круг его дворовых знакомых, они показались ему все истинными красавицами. Но только одна из них, светловолосая синеглазая Вика, сразу покорила его сердце и надолго стала владычицей его дум и мечтаний…
Счастливые мгновенья канувшего в прошлое беззаботного лета, промелькнув где-то по краю сознания, растаяли без следа, и он, почти автоматически, начал действовать по уже не раз отработанным в многочисленных стычках схемам. Перехватив руку парня, пытавшегося схватить его за грудь, Эдуард с шагом назад потянул его за собой, а потом резко вывернул кисть нападавшего наружу. Что-то хрустнуло, и парень, упав на колени, заорал: – А-а-а, сука! Б...ь! Князь, он мне, падла, руку сломал!
Второй из старых знакомых, преградивших дорогу Эдику парней, видя, как легко был выведен из строя его напарник, резко остановился и сделал шаг назад.
Но праздновать победу было рано.
Князь и, как оказалось, главарь троицы, парень, предлагавший спутнику Вики “делать ноги”, оставив его и Вику в покое, резко развернулся и, сунув руку в карман, пошел на Эдуарда.
– Ты чего, Витек, забздел? – мимоходом зло шикнул он на оставшегося на ногах подельника. И, обращаясь с кривой улыбкой уже к Эдуарду, продолжил: – А тебя, сучонок, я сейчас попишу…
Он вынул руку из кармана и резким движением кисти высвободил сверкнувшее лезвие опасной бритвы. Угроза была нешуточная, и сосредоточившись на бритве, Эдуард не заметил, как Витек, скользнул ему за спину.
– Эдик! Сзади! – вдруг услышал он голос Вики и почувствовал, как левый бок пронзила резкая боль, от которой он вынужден был опуститься на колено.
– Помогите! – заметался по пустынному двору отчаянный крик Вики, и, откуда-то пришедшая чернильная тьма начала заливать и так скудный свет фонарей и окон.
– Валим, валим отсюда, Князь! Я его уделал, – услышал он возбужденный голос Витька, и теряя сознание, уткнулся щекой в асфальт.
Снова прозвучал отчаянный Викин крик “Помогите!”, и его окончательно поглотила тьма.
***
В больнице Локаев пробыл около месяца. Кроме родителей Эдуарда навещали школьные друзья, ребята из дома и, конечно, товарищи из Бригады.
Решетов рассказал, что участников нападения вычислили быстро, но за решетку отправился только Витек. Олег Князев, по кличке Князь, уже имеющий одну ходку за бандитизм, сразу исчез из города, да и предъявить ему было, по сути, нечего. Как, впрочем, и Ивану Кроликову, у которого, к тому же, после схватки с Локаевым оказались надорванными связки кисти. Так что за всех пришлось отдуваться Витьку.
Однажды в больницу пришла и Вика, но радости этот визит ему не доставил. Потупив глаза, она рассказала, что вот уже полгода, как встречается с парнем, который провожал ее в тот злополучный вечер. Он недавно поступил в Медицинский институт, и у них все серьезно.
– Спасибо тебе, – она грустно взглянула на него, – если бы не ты, я даже не знаю, что бы было с нами. Я…
– Да, ладно, – как можно беззаботнее прервал ее Эдик, стараясь изо всех сил преодолеть боль крушения первой любви, – это тебя надо благодарить за то, что не испугалась позвать на помощь.
Она вскоре ушла, а он еще долго мучительно переживал, что вовремя не смог
преодолеть свою робость и объясниться с Викой. Он любил ее чистой любовью, не смея прикоснуться к ней с греховными намерениями, хотя это было довольно странно, потому что о других девчонках он часто думал как раз с этими самыми намерениями. А ведь каким-то безошибочным чувством, рожденным подсознанием, или генетическим опытом, он знал, что она догадывается о его чувствах и только ждет его первого шага. Почему же он не сделал его?.. Этот вопрос долго мучил его, пока он не решил для себя, что так было угодно небесам, уготовившим ему судьбу, в которой не было места Вике.
Вскоре жизнь вошла в привычное русло, из которой, впрочем, по настоянию родителей, были исключены дежурства в Бригаде.
В июне наступила страда выпускных экзаменов в школе, потом грянул выпускной бал с гуляньем по ночному городу, набережной над рекой Трубеж и встречей рассвета под стенами древнего Рязанского кремля, а в августе он поступил на недавно сформированный в Рязанском артиллерийском училище Факультет радиоэлектронного вооружения.
Ни он, ни родители не знали, что в Министерстве обороны уже было принято решение в рамках затеянной Никитой Хрущевым военной реформы, переформировать и передислоцировать ряд воинских подразделений, в число которых попало и Рязанское артиллерийское училище.
Уже в конце сентября синим, сверкающим золотом и багрянцем осенним утром, он, в числе прочих курсантов артиллеристов, маршировал под бравурные звуки оркестра на станцию Рязань-2, откуда специальный эшелон, состоящий, как и в годы войны из грузовых платформ с техникой и теплушек для личного состава, увез их к новому месту службы в уральский город Пермь.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/01/14/251