В Думу от Архангела

            
   
    Из серии "грешные безгрешные" по мотивам  книг «Большие деньги»,  «Новый Брауншвейг», Юрий Тарасов-Тимофей П
      
      
    С Небес

    Явление в Нечерноземье

      В нашем Нечерноземье в одна тысяча девятьсот девяносто восьмом году произошло важное событие. Летающая тарелка, а может быть, другая летающая диковина, была замечена в небе сразу с трёх точек. Видели этот предмет над посёлком Богданово, видели возле танка в краевом центре Перовск. В семь часов вечера, первого августа. Из штаб-квартиры регионального отделения «Современная политология» тоже наблюдали.
      Об этом говорили, писали, строили догадки, пока не случилось событие другое: на окраине города в кустах нашли мешок с деньгами. Каких там только не было! И рубли наши, и старые советские, и доллары американские, и франки французские – столько валюты в одном мешке никто в городе ещё не видывал. Даже связка тугриков там была: монетки такие круглые с дырочками, на бечёвку нанизанные. Одно было странно: на всех деньгах – на рублях и на долларах, на франках и на тугриках – везде был один номер и одна серия.666! Криминалисты только руками разводили и никакой вразумительной версии не выдвинули.
      Неделей позже с Того Света явились два покойника, что вообще в наших широтах бывает крайне редко, а точнее сказать, не бывает, если не считать этого случая. Называли себя один дедом Прохой, второй – просто Тимохой.
      Радостные пришли – ко всем обниматься лезут. Земляки, конечно, от них врассыпную. Кто куда! Даже собаки попрятались: ни одна дворняга три дня из конуры не высунулась и не гумкнула.
      Шуму наделали. Вид у них был ещё тот.
      Неизвестных в милицию повели, на Комиссаровский. Там расспросили: что да как, – выяснили, что полагается в подобных случаях. Показания проверили. Оказалось, действительно, по адресу, который назвал гражданин Проха, прописан, а, точнее сказать, был прописан некто Прокофий Сидорович Н.
      С гражданином Тимохой вышло сложнее: улица, на которой он жил, переименована. Была имени «Максима Горького», а теперь «деда Каширина». И вообще дом снесён, квартиросъёмщики переселены.
      Дочка Прокофия Сидоровича от покойника отказалась:
      – Трудно признать в синем субъекте нашего папу. Что он такое говорит, не понимаю. Мало чего от него нам досталось, и то всё поделено, отдать нечего.
      Тимохина внучка сама явилась в милицию без повестки.
      – Да, – сказала она, – наш дедушка уехал в восемьдесят каком-то году на курорт с бабой. Пропал там без вести – на шестидесятом году жизни. Говорят, потонул в Чёрном море, вывалился из лодки пьяный.
      – Это ваш дед? – спросили её в милиции.
      – Да, – сказала внучка, – это дедушка. Но взять я его к себе не могу. Прости, дедуля, ты выражений где-то нахватался, а у нас маленькие твои правнучата, они умные, они всё впитывают, прости. Вот тебе три тысячи рублей на первое время.
      За Проху поручился Тимоха:
      – Пусть будет это мой родной папа, раз от него дочь отказывается. Я за него ручаюсь.
      В милиции только плечами пожимали: чудные старички!
      В посёлке Богданово, в доме умалишённых, врачи их обследовали и ничего такого аномального в умственном устройстве не обнаружили. Обоих с миром и отпустили.
      На деньги Тимохиной внучки купили они в деревне дом заколоченный, там на какое-то время обосновались. Крышу подлатали, обои поклеили. Общий стол был у них и общие деньги.
      Шитьём промышляли. Кому пуговки пришить, кому заплатки поставить, кальсоны перелицевать – работы хватало.
      Проха на приёмке сидел, за пуговки отвечал – эти пуговицы и сейчас, как вчера, пришиты и сто лет ещё на ширинке простоят. Тимоха мерки снимал, заплатками занимался, брюки укорачивал.
      Делали добротно, весь совхоз обшивали. И ни одной жалобы. Все только хвалили.
      Соседи к ним заходили – узнать, как ТАМ? Больше всего, конечно, интересовало, как убежать ОТТУДА.
      Проха гордо помалкивал.
      Тимоха тоже как бы отнекивался и ломался, потом кое-что рассказывал: опытом,  впечатлениями делился, хотя, может быть, и привирал.  Спешить с проверкой исторической правды вряд ли  сейчас разумно. Время придёт - всё на свои полки встанет, там узнаем.
      
    Туда

      Сколько народу на Земле перемёрло, не сосчитаешь. Кто под машину попал, кто пьяненький неудачно в люк свалился. Да мало ли каких уважительных причин на голову хорошему человеку падает, чтобы на Тот Свет безвременно отойти? Причин много.
      Нам, ещё  живущим, одно утешение: немножко и сами были виноваты эти помёршие. Здоровье не берегли, врачей не слушали, и сами они в воду лезли, где купаться трезвым запрещено.
      Проха диету не соблюдал. Жену не слушал: выпивал дорогой наш Прокофий Сидорович. А здоровьице так себе. Больше литра в этого доброго человека в конце жизненного пути уже  не входило. И, наконец, он плохо себя с утра почувствовал. Стал жаловаться:
      «Ноги не идут, руки не тянут, а во сне маму третьего дня видал – наверно помру». Думали, придуривается Прокофий Сидорович, как обычно, краски сгущает. А врача позвали, и священника из Любятовской церкви на дом пригласили на всякий пожарный.
      Послушали они его, живот пощупали. Удивились. Ещё раз перещупали.
      Признали у него ОРЗ на почве переедания, на сто первом году.
      Не обманул Прокофий Сидорович. Слово его, как гербовая печать, оказалось.
      Родственники, спасибо им, справили гроб хороший, покойника  с письмом в него заложили и к телевизору придвинули для прощания. Всё, что надо, следуя указаниям знающих старушек, они  сделали.
      Сидят-прощаются и, как водится, плохое уже не вспоминают, говорят больше хорошее. Вспоминают, как дедушка их маленьких правильно воспитывал: прутиком стегал не больно, стегал только за дело и совершенно педагогически.
      Наслушался Прокофий Сидорович добрых слов, пламенных речей и возомнил о себе высокое. В рай попадёт, согласно характеристике, решил он, ему положено, потому как родные и близкие, понесшие тяжелейшую утрату, покойника очень хвалят и жалеют , что рано он вообще ушёл.
      И дочка, и зять, и малые внучата – все горюют. По Прокофию Сидоровичу, который от ОРЗ померши, царствие ему небесное, они скорбят и горько плачут. «Отмучился, – говорят, – на сто первом году».
      Сидят – на часы поглядывают.
      А наш лежит. Выслушивает последние напутственные слова, пожелания эти он в общую копилку складывает и весь мечтает: дескать, в райских кущах я буду хорошо жить, с праведниками общаться. И – песни душевные там слушать, без нынешнего «гыр-пыр» с брык дансами. Услуги  получать бесплатные – за счёт Тимохи, отрабатывающего в аду за грехи. Несите, мол, скорее, чего рты разинули, чего резину тянете?!
      И подхватили его силы небесные. К месту назначения доставили и аккуратно, вперёд ногами, на дорожку у высокого забора приложили.
      Где станция, куда его занесло, и чьи силы доставку организовали? – Прокофий Сидорович ничего не рассказывает, вроде бы как зазнался. А может... Может быть, в чём сомневается, вторично на земле поживши. И никто  нам до поры до времени тайну не откроет. Кто  в Прохиной шкуре  не бывал, тем вообще ничего неведомо.
      Есть мнение: не во время белой горячки дело было, и дальнейшее кино случилось не на Земле.
      Тогда Проха не раздумывал. Родные и близкие покойника оценивали на отлично,  потому к парадным воротам сразу и двинул. И – давай кулаками по дверям бухать.
      – Живо отворяйте, с вами говорит Прокофий Сидорович! Есть тут кто из начальства моего уровня, ай нет? Которые в Рай записывают...
      – Нету, – отвечают ему изнутри.
      – А ты кто ж такой будешь, почему простой вопрос не решаешь?
      – Я, человек маленький, дворником у них взят.
      – А что ж так слабо? – Прокофий Сидорыч дворника пытает. –  Чего натворил? –  через дырку в заборине секретные данные выведывает.
      Тот горько вздыхает.
      – Известно что! На Земле-то выпивал.
      – И что?
      – А то! Насилу устроился. Подметать.
      – Из-за пьянки одной что ль?
      – Не. Матом ещё ругался.
      Как током Прокофия Сидорыча в ухо садануло.
      Пригорюнился.
      Стал служащего о деле расспрашивать:
      – А как с питанием?
      – Сухари да вода – не обижают. По выходным дням в кущи пускают. Подметать.
      – А где ж тут, родимый, которые в Рай записывают? Подскажи, помоги, миленький.
      – Вон туда за угол, Прокофий Сидорович, заверните. В том дому без очереди вас и запишут.
      Дали Прокофию Сидоровичу бегунок. Бегунок оформить – у нас раз плюнуть. Дело привычное. Считай, одной ногой он уже в Раю стоит.
      Правда, с теми начальниками, что в бумаге расписаться умеют, у них форменная чехарда. Один – в отпуску. Второго с утра сами все ищут. Завхоз до обеда был на заседании, теперь на базе товар получает. Физкультурник пьяный под стулом спит – дважды к нему посылали для разъяснения задач.
      Квитанции дали от руки заполнить для сверки почерка и выработки характера. Расчётный счёт из двадцати цифирей раб Прокофий, несколько раз переписывал – то ноль пропустит, то лишнюю двойку нарисует – потел, мучился, с божьей помощью и с этим заданием за один день справился, матом ни разу не сругнулся.
      В три дня Прокофий Сидорыч другие конторы обегал, все подписи он быстро собрал. Опыт большой на Земле получен.
      Потом его направили, чтоб вшей проверить, чтобы хлорофосом от клопов Прокофия Сидоровича попрыскали – не дай бог занести нечисть во дворцы небесные. На это ещё сколько-то дней ухлопал.
      За тридцать дней до сороковин его пригласили в кадры.
      Отдышался он, с лысины пот вытер.
      – Фу! – говорит. – Легче на Земле бутылки сдать, чем у вас в Рай устроиться.
      – В какой Рай? – кадровик на него глаза вылупил. – Ты что, дед? Во ад  тебя оформляем.
      Прокофий Сидорович и рот открыл.
      – На собрании меня, кажись, не разбирали. Как это – во ад, и так сразу?
      – А ты, разве не тот, что в Райских Кущах пьяный был, скоромными словами  ангелов обзывал? Да ещё бюрократ бывший, да ещё и в рай обманным путём пролез, под забором протиснулся – оказалось?
      – Не! Я новопреставленный.
      – Ну, товарищи, вы, как маленькие. Тебе, гражданин покойник, надо сперва в другие ворота попробовать. В дальнейшем не путайте.
      – А за каким же хреном вы меня справками мордовали, от клопов прыскали?
      – Извините. Было вам испытание. Думали, что вы пьющий бюрократ и во ад посланы. По этой форме всех пьющих бюрократов во ад прописываем. Извините, ошиблись. Вам в другие ворота, товарищи. Пока ступайте.
      Проха опять глоткою: мать-перемать, – берёт служащего за пельки и просит материальную компенсацию. Плюс выгоду упущенную! В небесах!
      Выхлопотал, а правильнее сказать,  схлопотал. Подзатыльников ему навешали. И манерам научили. Когда на приём к Архангелу приволокся, был посмирнее.
      В Райские Ворота очередь. В три поворота завивается, потом прямо – покойников на двести. Ещё двести великомучеников у крыльца митингуют. Всем гуртом в рай собралися. А с виду трезвые. Шум, гам, давка небывалая.
      Народ чужой, земляков никого не видать, чтобы примазаться.
      Жалко, что здоровьишко не сберёг, а здесь так всё неудачно складывается.
      И тут на: слышит Прокофий Сидорович, что на приём вызывают земляка. Только что ни одного не было из Прохиного региона, а теперь вдруг вызывают раба божьего Тимофея, который огурцы из подвала у него украл ещё на прежнем этапе.
      Прокофий Сидорыч дар речи  потерял. Плешь на нём дыбом встала, волной побежала.
      Слова нужные, спасибо,  вспомнил и, народ распихавши, следом за Тимохой с матюгами,  на оформление проследовал. Без очереди проскочил.
      Раб Божий Тимофей в коридоре с бланками уже сидит, биографию сочиняет, а другой раб, Проха, земляк Тимохин, у которого огурцы пропали, вламывается, и в крик:
      – Не бывать, бес поганый, тебе в Раю. Вот те крест. Через мой труп только. В биографии всё врёшь. И пуговки на ширинке ещё на гнилую нитку пришил, когда я тебе костюм к юбилею на 50 лет заказывал.
      За воротник хватает – новенькую белую рубаху мою на грудине рвёт!
      Я тоже не без греха – сдачи дал  –  покойничку я и в ухо заехал, и ещё, куда следует, отметки ему поставил.
      Матом орёт, скамейки он кувыркает.
      Шуму наделали! Рай разбудили.
      В разгар побоища, когда Проха с табуреткой за мной гонялся, вроде как ангел откуда ни возьмись в коридорчик выпорхнул.
      Или кто другой нам из воздуха явился – на подряснике крепкого гражданина, в лапти обутого, фамилию написать забыли. Прибежал с бердышом, бланки мои из рук вырвал – биографию, которую в тягостях я вымарщивал, в урну кинул. Лаптем под зад ногой проштамповал обоих, направил по назначению.
      Цербер – одно слово! С характером.
      Без документации в преисподнюю закувыркались. В предварительное чистилище нас забросили или ещё куда – не знаю, вывесок на дверях не повешено. А в какой вере мы, там не спрашивали.

      
    Побег первый

      Сидим-мучаемся по строгому режиму, на горячем производстве грехи отрабатываем.
      Так бы и ничего – если бы не Прокофий Сидорыч! Попрёками замучил! Куда ни пойду, сзади волокётся, нервы мотает:
      – Ты, бес поганый, – шипит в самое ухо подколодный, – у меня огурцы из подвала унёс. На страшном суде спросится.  На полную катушку тебе намотают!
      – На суде земном, – отмахиваюсь, – мотивы не подтвердились. Тебе самому за самосуд с мордобитием, пятнадцать суток тогда влепили.
      – А пшеницу, Тимоха бес, помнишь? Кто два мешка из зерносклада уволок? Я всё видал! Ты в амбар залезал - ты! Господь свидетель. Два мешка в одну ходку по лужам пёр –  мешки большунные! Как грыжу себе  не заработал?
      – «Видал»! А молчал! Когда милиция пшеницу разыскивала… За сокрытие с тебя   самого "спросится". По  групповому пойдёшь.
      – Про огурцы  сразу я  заявил. И на страшном суде докажу...
      Замордовал! Не отвязаться. Вроде как  божье наказание в образе Прокофия Сидорыча свыше послано. Не знаю, как отвязаться. Мучаюсь.
      И Архангел душой болеет. Собрались у него пустующую единицу сокращать, если горящую вакансию не заполнит. Сверху по шапке бьют за снижение поступлений из верующей среды.
      Вызывает на ковёр секретаря, говорит:
      – Выписывай, голубчик командировку, езжай в Чистилище, дуй за кадрами. Отпетых забулдыжников не вези. Проху и Тимоху волоки – воздушкой переправляй, чтобы пешую дорогу сюда не разведали. Без документов во ад как-то мазурики проскочили, процедуру по стандарту ИСО нарушили. Их мы не рассматривали. Что-нибудь такое, более менее, скоренько из  двоих, Бог даст, состряпаем, одну вакансию закроем. Езжай. Толку от тебя здесь никакого, работу с верующими завалил…
      Нас отрывают от горячего производства, из озера тянут в контору на допрос.
      Пришли – стоим хмурые. Из тёмного уголка моргаем.
      Архангельский секретарь, вижу я, что-то по снабжению выбивает: не то материал какой для строительства, не то запчасти выпрашивает, а сам ни дерева, ни жести в качестве оплаты не обещает.
      Тамошний работник, полномочный от сатаны, прибедняется: материалов, дескать, в обрез, самим не хватает. С рабсилой тоже беда: токари пятого разряда перевелись, от черновой работы новопреставленные отлынивают, и сидят в аду одни пьяницы и матерщинники, которые для Райских Кущей не годятся.
      Из этой дипломатии кое-что  поняли: Архангелу кто-то нужен, кого-то из нас двоих в Рай заберут.
      Проха себя кулаком в грудь: «Меня! Я легкотрудник».
      А я молчу. Тем более что не спрашивают.
      Сатанинский полномочный загадку загадал: «Ладно, – говорит, – одного отпущу, давай накладную.  Товар здесь выбирай  – какой получше».
      Командированный и лоб зачесал.
      «Я на себя эту огромную ответственность взять не могу: ежели ошибусь, в Раю делов наделает. Начальство пусть с ними чикается. Отпускай обоих. Как справимся, сразу одного направим в ваш адрес. У меня есть указание от руководства, есть письмо из главка…»
      Сатанинский секретарь и – лапы кверху, письмо увидавши с гербовой печатью.
      На целые сутки застряли по метеоусловиям. Из угла в угол шатаемся, заняться нечем. А посадку не объявляют.
      Я говорю секретарю:
      – От скуки-то в картишки бы, что ли, сдуться.
      – Нельзя! Здесь не положено.
      Запрещено, так запрещено. Что ж. Скучаем.
      – А на что играть будем? – секретарь вдруг спрашивает.
      – На щелбаны.
      – Ну, поехали.
      Сыграли пять партий.
      – Нет, – говорит секретарь, – ты очень больно по лбу бьёшь. Лучше – давай на другое.
      – А на что? У меня деньжат нет.
      – Ставь свою полосатую рубаху. И этот пусть ставит, – он на Проху показывает. – А то один на один ты меня в дураках опять оставишь.
      Ангел так рассчитал: станем мы с Прохой друг дружку топить, а он будет в выигрыше.
      Верно: мы с Прохой всю игру грызлись, про огурцы и пшеницу вспоминали. Для виду. И ободрали секретаря, как липку.
      Сперва деньжата – тысяч пять – секретарь нам спустил. Потом бельё он себя снял, и запасное, что было в чемодане – всё нам сдал. Даже документацию, какая на нас имелась – всю выудили. Азартный мужик!
      Выигрыш мы сложили в кучу, пополам с Прохой поделили. Чтоб честно…
      Голого секретаря – жалко ведь человека – в мою полосатую рубаху обрядили. Не дай бог, этот госслужащий зазябнет – по судам затягают – небо-то на мороз разъяснивает.
      Прохино тряпьё в канаву сложили.
      Секретарь говорит:
      – Ребята, выручите! Подкиньте хоть монет тридцать, медных. Пойду с горя пивка попью.
      Ушёл с концами. Где-то его там задержали. В полосатой рубахе-то. С номером! И без документов!
      Прописали его в чистилище.
      К Архангелу мы вдвоём потопали. Пешком. Там всё рядом – воздушка была для отвода глаз. Секретный  маршрут  мы тоже в карты выиграли. За угол только завернули – и мы у Ворот! Документацию с деньгами под камень заложили.
      – А где мой? – Пётр спрашивает.
      – Пошёл по наклонной. Теперь сам сидит.
      Пригорюнился. А что делать? На должность ангела-секретаря посадил молодого мужика с высшим образованием.
      Толку от молодого специалиста никакого, на усопших ему наплевать, вопросы  не решает. Как начальство решит – так он и в протокол грамотно запишет... То ли о бабах думает – леший его там разберёт, работа у него умственная, то ли анекдоты скоромные на службе воспоминает – сидит-ухмыляется! Из чернильницы мух выуживает... При нас пером одну подцепил – и давай  присяжным заседателям показывать. Скоропостижно утопшую...
      У них жизнь тоже не сладкая: сколько перебили, сколько передавили! Во дворцы небесные с мухобойки прямо - героически погибшая от руки взяточника-злодея за облака рванула, проскочить в рай надеялась. В чернильницу на приёмке уже залезла. И вот тебе на: попалась... На последнем этапе! Строго тут.
      Архангелу не до мух, новопреставленных допрашивает:
      – Ну что, голубчики? По какой неуважительной причине у Райских Ворот драку затеяли? Кто из вас зачинщик?
      – Этот гражданин, – на Проху киваю, – самосуд опять учинил. Теперь в Рай меня, товарищ судья, этот гражданин не пущает. Сам лезет первым.
      – Кто тебе дал право здесь распоряжаться? Почему товарища не пускаешь? Объясни: почему ты решил, что должен быть первым?
      – А потому! Когда мы в церкви у попа лежали, он после меня первым был. И на отпевание в цинковом гробу – запаянный – после меня записался. Видать, и гроб-то у него был по блату схвачен. А тут в облаках уже впереди на сто номеров стоит! Анчихрист! У меня на ладошке «сто три» написано, у него, у чертюги этого, на «четыре» переправлено.
      – И как же, раб Тимофей, такое получилось?
      – Не могу знать, ваше благородие. Божье провидение, видать, надёжно опять сработало.
      – В лапу бес Тимоха кому-то сунул! И всё тут надёжное провидение, – выступает Проха с поганою догадкой.
      – И где ж это он в лапу сунул? – секретарь Проху спрашивает.
      Наш не растерялся – наш храбро рапортует:
      – Где-где! В пи… Прости, Господи. Тимоха бес,  кого хошь, в грех вволокёт... На Земле. Вот  где. А в Небесах у него номер не пройдёт.
      Судьи перемигиваются. Ясное дело, на пустой крючок Проху  не поймаешь –  ещё тот карась!
      – Ага, – говорю, – вы про него ещё много узнаете. Ещё тот великомученик! Прохиндей – будьте здоровы!
      Прокофий Сидорович берёт меня за шиворот, и даёт кулака понюхать, к лицу нос придавливает. Натурально, живодёрски, прокуренным кулачищем душит. Спасибо привратнику, живодёра отогнал, спас раба Тимофея от неминучей погибели.
      Отдышавшись,  восклицаю:
      – Ты что, Проха, мелешь? Какие взятки?
      – А вот какие: деньги это такие поганые, которые в лапу честному человеку суют. В церкви ты сунул, например.
      – Прокофий Сидорыч, вы умом рехнулись. На такое  я бы там не сподобился, потому что в гробу цинковом, согласно вашему заявлению, я лежал запаянный. Постыдитесь! Как вы здесь выражаетесь? А ещё старый человек! Вы церкву, Прокофий Сидорыч, огульно охаиваете, хотя, кто знает, взяткой, тамошних служащих вы могли бы запросто сами оскорбить. В рукосуйстве вы были замечены неоднократно.
      – Ну?! – Прокофий Сидорыч рот разинул.
      – Вот и гну! Вы, разве не помните, как мне взятки давали, чтобы вам брюки скорей сшили? Для ускорения шитья, так сказать, деньгами закройщика оскорбляли.
      Архангел строгие очи на Проху перевёл.
      – Вот те раз! А-я-яй! Мы на вас так надеялись.
      Оплошал Проха, не то ляпнул и тему он нехорошую затронул – молчит! – мог бы и поудачней выступить.
      Столько у него отрицательных примеров из жизни Тимохи было запасено – забыл!
      Вместо общественного амбара, вместо огурцов заявил о взятках! У самого лицо в пуху. У кого оно не в пуху? Если насчёт взяток на страшном суде будут с каждым разбираться…
      Черти его за язык тянули! Теперь молчит. А судьи в пользу раба Тимохи баллы  засчитывают.
      – Значит, давал, господин усопший!
      – То есть нельзя сказать, чтоб и «давал», а вроде бы и конечно, – бормочет ошалевший покойничек и меня вдруг спрашивает:
      – Чтобы скорей сшили, говоришь?
      Я киваю.
      – Конечно, чтобы скорей сшили и…
      Дедок мне рот зажимает.
      – И три недельки, касатик, промурыжил! – за меня речь он доканчивает.
      И к судьям очень ласково живорез вопиёт:
      – А пуговки?! Пуговки, уважаемые товарищи, на гнилую нитку бес поганый пришил. В евоных штанах я и оконфузился. В церкви, граждане судьи. Господи Исусе! При всех святых! Только я к причастию, значит, потянулся, а они – пырх с ширинки…
      Ангел-секретарь уши навострил.
      – Кто это «пырх»? – просит он старичка уточнить.
      – Кто-кто, – наш ему ласково опять отвечает, – пуговички! Оторвалися пуговички, и – «пырх» с ширинки. В алтарную, товарищ секретарь, покатилися. А он, товарищи судьи, то есть, господа… Он, бес халтурщик, в другой раз уже пятёрку сверху тарифу назначил. Я ему кукиш показал, господь свидетель… Вот, тебе! Вот, тебе, а не пятёрка!
      Кукиш суёт.
      Дедка я с трибуны отодвигаю.
      – Хватит, – говорю, – народу честному здесь головы морочить. Я сейчас про пуговичку расскажу: где она «покатилася»! В продавщицу Вальку  в семьдесят лет старый хрен был влюбивши. В магазин с ромашками к ней попёрся. То ли он задел чего, или от какой-то другой натуги, оторвалась та пуговичка евоная  от ширинки. И «покатилася» под прилавок пуговичка эта последняя. Хорошо, господа судьи, штаны успел он поймать, чтобы на пол не соскочили. К срамному месту, где пуговка оторвалась, ромашки приложил. Успел! Две старушонки, аккурат, свидетели этого безобразия, за хлебом приползли – на Проху вылупились , а штаны падают, если он руки убирает, чтобы цветы за спиной спрятать. У старушек можете спросить, они давно к вам преставились.
      А этот орёт:
      – Кому сказать, по пяти рублёв с кассиршей, с Нюркой своей гражданской, драть стали! Мы бедовали, постничали, трудовую копейку берегли, а он на мои денежки морду себе наедал.
      – Молчи! – говорю. – Шить на тебя – чистое наказанье. Тут – пятидесятый размер, тут – карманы. А спереда вытачки на восьмой номер ему ещё обозначь! Это, конечно, когда на бабу пиджак шьём. Взять тройку с него – грех, и пятёрку не взять – грешно. И лекал таких на этих скупердяев на складе нету. Самим сатаной кособокий хрен подослан. Взятками чтобы искушать. Если бы не давали…
      Проха мою речь воем забивает:
      – Если бы не брали, и мы бы не давали! –
      – Нет! Если бы вы не давали…
      Прокуренная клешня рот мне зажала.
      Архангел кричит «прекратите», а секретаря спрашивает:
      – Ну, который из них получше, как думаешь?
      – Не знаю! Заморочили, нечестивцы!
      Архангел, как туча мрачный. То на меня, то на Проху очами сверкает, как молнии из тучи мечет.
      И по всему видно, что и мои и Прохины дела худые.
      А тут – одно к одному – на Проху алебарда завалилась, когда привратник, который в чистилище нас лаптем загонял, от скуки на табуретке уснул. Травмированный Проха хай поднял – не приведи господи! Драться к привратнику полез.
      Я обрадовался. Думал, что судьи теперь с решением определятся, меня в Рай направят, а Проху в преисподнюю запихают, чтоб не дрался.
      Не получилось. Привратник его по макушке огрел, на том драка и закончилась. Прокофий Сидорыч немного и присмирел – вылитый великомученик сделался, хоть одигитрию, хоть жития с этого обормота пиши. А Пётр Архангел и виду не подал, будто бы драку и не заметил. Очень уж был задумчивый. Задачку мы ему загадали!
      Рукой только махнул.
      – Отложим, – сказал, – слушанье на завтра. А лучше на послезавтра. Нет, на сорок дней отложим. А ещё лучше … Помещение прошу очистить.
      Ангел-привратник помещение очистил: Прохе лаптем выйти помог, меня коленкою к выходу провёл и двери захлопнул.
      Проха не унимается, причитает:
      – Мы бедовали-постничали…
      – Хватит, – говорю, – не напрягайся, Прокофий Сидорыч. Уже нас не слышат.
      – Да, – соглашается, – и ведь простейшего дела разрешить не могут. Ну и суд! Чёрт знает что!
      Хорошо, что не слышали товарищи судьи Проху праведника.
      
    Путь обратный в чистилище

      И ходим к воротам, как на работу! И всякий раз привратник-вышибала, как нас увидит, пугает:
      – Если бы моя воля, я б вас, чертюг рогатых, обратно в Геенну бы затолкал!
      – Ну-ну, бодливой корове… А дело-то наше как?
      – Никак! Они всё думают. На курсы повышения собравши. Нечестивцы, заморочили!
      Плюётся! «Ага, думаю, к начальству критически настроен, надо бы запомнить».
      – И долго нас мурыжить будут?
      – А вы не мечитесь, беси шелудивые! Бесовскую суету с вас не гнали, так я скоро вам глауберову соль выпишу. Счас устрою.
      – До суда, – говорю, – не имеете права преступниками называть. Окончательного решения не было.
      – Брысь, – говорит, – а то я быстро решу… В дорогу соберу, одену и обую. Туда у нас скоро…
      – Знаем мы ваше «решу» и «туда скоро».
      Здесь у ворот, конечно, лучше болтаться, чем в преисподней вкалывать. Всё тут хорошо, но – которого в Рай возьмут? – неясность мучит. Хочется узнать поскорей, чем разрешилось. Ждать и догонять – дело паршивое.
      И этот ещё – всё на судьбу жалуется. Всё ему не так! В чистилище жарко было, а тут спать холодно. Мёрзнет, как путник в сугробе. Райские кущи по ночам снятся. И каждое утро у него разочарование, и каждое утро мне жалуется.
      – И на Земле, – говорит, – было так. Цельную ночь, бывало, карманы набиваешь деньгами, набиваешь – десятки, сотни суёшь… Столько денег, что из карманов сыплются! А утром – хлоп себя по карманам, и – нету ни шиша! И, мать честная, портков тоже нету! А-а, они на стуло повешены. Слава богу, портки целы…
      – Если портки целы, – говорю, – пойдём результаты узнавать. Раз тебе приспичило. Может, на работу куда возьмут.
      Привратник, вроде бы, в настроении. Про своё обещание не вспоминает, с нами ласково:
      – Библию они читают, господа.
      – И на какой странице?
      – На той самой, где «Египтяне увидали, что она женщина весьма». Как до денежных знаков доберутся, вам письменное сообщение будет…
      – И сколько страничек-то до денежных знаков-то осталось?
      – С тысячу страничек поднаберётся. Они быстро читают, уважаемые, новым методом. По складам. По полной странице за неделю шпарят.
      А наш как заорёт:
      – Ну, контора, мать твою так!
      Опять горлом, опять за старое. А привратнику того и надо. Специально растравливал.
      – Ну, счас я вас! – хвать свою алебарду.
      – Бодливой корове, – говорю, а докончить  не успеваю.
      Пётр, оказывается, на курсы повышения умотал. Привратника за себя «исполняющим» оставил с полномочиями.
      Исполняющий справил нас быстро. Как обещал. Выдал из каптёрки новенькие рубахи полосатые, деревянные галоши в размер ноги подобрал. Волчьи характеристики в зубы и, айда – под зад ногой – в преисподнюю.
      Успели, правда, документацию припрятать. Денежки под камень положили – в чистилище ценные вещи брать нельзя – там свистнут. Мелочь взяли – на карманные расходы и на обратную дорогу. Дорогу теперь знаем. Ангельское бельё вниз под полосатое одели.
      
    Побег второй к Воротам и дальше

      В первый-то раз мы и не бежали, а как бы в командировке были. Но «исполняющий» засчитал командировку побегом, чтобы нас поводили по мытарствам дополнительно.
      Ну, мы и ходим там по кругам с волчьей характеристикой в зубах, а в неё нам галочки ставят. Трудодни записывают.
      В проходной у них рогач караулит, а транспортные ворота нараспашку. Беги – не хочу. Потому что бежать некуда. Возле приёмной долго не прокантуешься, если денег у тебя нет. В рай с плохими документами не пропустят, обратно в геенну запихают. Потом ещё за побег лет сто намотают. Так что не один раз подумаешь, прежде чем убежать.
      У нас с Прохой всё есть. Деньжата лежат под камнем. Документов тоже полно: одна характеристика производственная, две волчьих и запрос Архангела в сатанинскую канцелярию – всё есть! У Прохи ещё письмо от попа, и окончательный диагноз имеются.
      Вдобавок ко всему, рубахи белые под полосатой робой – немного их простирнуть, и мы как новопреставленные, не отличишь.
      Правда, направление, которое Прохе во ад в первом пришествии лаптем оформляли, где-то затерялось. А так всё есть.
      Драпанули.
      До конторы добрались без приключений, даже говорить не интересно. А там мы уже все дела знаем: в адские ворота идти не обязательно, а надо заходить со двора.
      Во дворе народищу видимо-невидимо. У них перестройку объявили. Указ вышел: пьющих вообще не брать. Следом прислали инструкцию с разъяснениями: «пьющих помногу не брать, и вообще всё можно, что не запрещено».
      Не брать помногу или пьющих помногу? Или запойных только не брать? Служащие на местах разобраться не смогли, и вынуждены были провести техучёбу среди верующих.
      Вот народу-то и наплыло. Во дворе не протолкнуться. Заняли во второй тысяче. Организовано у них, надо сказать, хорошо. Очередь подвигается быстро, всех отшивают. Не стоим, а бежим. За десять секунд во ад оформляют или на дослушивание во двор выпихивают.
      Один какой-то, видим, через толпу обратно с экзаменов протискивается. Расстроенный.
      – Ну, как? – спрашиваю.
      – Никак!
      – А что так слабо? – наш встревает.
      – Заполнено неграмотно.
      Я сразу понял, что к чему.
      – Там не мордатый такой принимает?
      – Ага, – говорит, – вылитый вышибала. Вроде дружка вашего.
      – Спасибо за информацию.
      А Прохе шепчу:
      – Привратник орудует. Пётр с повышения не приехал.
      Ну, Проха и нюни распустил:
      – Этот нас помнит! Опять дальняя дорога, опять подёнка при худых харчах. Что нам делать?
      – А вот что. В лицо нас не узнает – смотри, не брейся!  А «Прох» и «Тимох» тут сегодня хоть пруд пруди. Запрос Архангела мы сегодня запрячем подальше. Ты, Проха, подашь письмо от попа. А я производственную характеристику покажу.
      – С волчьим билетом, гляди, не перепутай.
      – Ладно, – говорю, – умник! Сам чего не перепутай. Волчье с производственной...
      Только посовещались мы, и – Проху вызывают.
      Он – письмо на стол, ему обратно отшвыривают.
      – Печати поставь!
      Проха рот раскрыл.
      – Не задерживай. И пусть укажут, гражданин дед, чем в детстве хворал. Тащи другого усопшего, ребята!
      Проху выталкивают, Тимоху вперёд ногами в приёмную волокут.
      Тоже не прошёл.
      В характеристике написано: «Шьёт хреново».
      Выползли мы с Прохой в чисто поле и загоревали.
      Делать нечего, надо Петра ждать. Через этого нам не проскочить. И наплыв большой.
      Зато неподалёку от приёмной комиссии гостиницу открыли. Частную.
      Говорю Прохе:
      – Нечего нюни распускать. Чеши за мной. Сейчас устроимся.
      Проха головой мотает.
      – Никуда я не пойду. Я лучше здесь, как собака, замёрзну, чем жизнь такая. Бери мои денежки, мне уже всё равно.
      – Ну, смотри…
      Устроился в гостиницу – живу. Деньги направо и налево швыряю. Тоже порядочно всё надоело.
      Хочу денежки поскорее спустить и – к деду на мороз. Я им тысячи, а мне дают хлеб с квасом и на железную кровать спать укладывают. Разве это жизнь? С такими деньгами на курорте, бывало! Да что и говорить, на пятый день, считай, сижу на фуфу, в кармане мелочишка звякает.
      Отправился Проху проведать: как он там? Наверно, ему по ночам Кущи снятся. Пусть порасскажет о житье-бытье, стоит ли нам туда соваться. Может, на Землю дёру дать…
      На Проху глядеть страшно. От фигуры у него один вредный характер остался. И торчат уши, от мороза опухшие. Но глаза злющие, как и были.
      – Ну, как, – спрашиваю, – тут жизнь?
      – А вот как!
      Руки, ноги мне показывает.
      – Ежели сделают ещё разок вскрытие, то диагноз не подтвердят. Там ОРЗ написано, а тут ещё вон какая свистопляска с ушами. Всё обморозилось! Да ещё эти печати, мать их за ногу!
      – Вставай, – говорю, – хватит валяться.
      – Никуда не пойду, здесь сдохну.
      – Вставай, – говорю, – Пётр приехал. Принимает по личным вопросам, и никто из усопших не знает. Идём! – первые будем.
      – А что толку? Теперь меня по всем статьям замордуют: и по печатям не пройду, и по обморожениям.
      Я у него письмо живо отобрал. Дед – в кулаки. «Ага, думаю, чувствуешь ты себя прекрасно».
      – Не ерепенься, – говорю, – с твоим письмом я пойду, а ты с диагнозом.
      Дед орёт:
      – Я всё Петру расскажу, что ты моё письмо стибрил.
      – Ага. Ты ещё про пшеницу вякни. Делай, что тебе велят. Как войдёшь, уши показывай, и окончательный диагноз читай вслух. Ори громче: «Несоответствие»! А я буду жаловаться, что нет печатей на поповом письме, из-за них вот-вот замёрзну, как этот гражданин, и вас не похвалят… Смотри, не брейся, чтоб не признали. Теперь мы с тобой оба – рабы Прокофии, не спутай.
      Пришли.
      – Здравствуйте.
      – Здравствуйте.
      Я выступаю: так и так, вот ваш сотрудник мурыжит меня из-за печатей. Если замёрзну, вам по шапке опять дадут. Как быть?
      Пётр на привратника:
      – Кто такой порядок завёл?
      – Я в ваше отсутствие, господин Главрай, выпустил распоряжение. А то – наплыв… под видом малопьющих.
      Пётр затылок чешет
      – А как быть?
      – Не знаю, – говорит привратник. – А наплыв большой. И если замёрзнет он, вас точно не похвалят
      – Вот задачка, – говорит Пётр, – надо ехать опять на повышение. Всегда так: сверху требуют, а указаний не дают.
      Глядит он на нас и тихонько матерится.
      Его понять можно. С нами трудно. У обоих глаза честные, у каждого по три справки в карманах заготовлено – попробуй тут, выбери хорошего.
      Предлагаю проект решения:
      – Может, вы нас на Землю отпустите? Я поставлю печати у попа, а Проха в больнице полежит. Подлечат малость, проверят. Может быть, у него ОРЗ, а уши эти мнительному деду кажутся.
      Пётр обрадовался.
      – Вот-вот. Берите сто лет за свой счёт. Такие дела быстро не делаются – мы знаем. И езжайте, с богом. Возьмите ещё отгулами лет двести – вдруг не успеете. Я напишу, что вы по выходным прихватывали… Ну, ступайте.
      И спихнул нас. Мешок денег на дорогу выписал. Но червонцы все на один номер - 666. В кустах выбросили. А то было бы делов!

      Как до города я добрался, в отделение меня отконвоировали…
      
 

    От составителя

    Всё записано со слов Тимохи. Почти слово в слово, кроме плохих выражений, которые читать культурному человеку было бы неприятно.
    Про явление покойников местные жители говорят по-разному. Одни верят. Другие считают, что дедки по амнистии освободились или сбежали. Выраженьица у них ещё те! Даже Тимохина внучка взять дедушку отказалась по причине ненормативной лексики.
    Вопросы есть. Факт смерти Тимофея Петровича нигде не фиксировался. И как он в Чудноводскую церкву попал из другого региона, если он, предположительно, утонул в Чёрном море при невыясненных обстоятельствах?
    Проху дочка не признала.
    Мешок с деньгами… Мешок с деньгами передан в краеведческий музей – факт неопровержимый.
    Старички как старички. Почти.
    В последнее время и по вечерам соседи к ним захаживают (по вечерам теперь не боятся), чтобы послушать про тамошнее житьё-бытьё.
    Проха говорить не любит. Болтать языком лишнего не станет, человек он конкретный: как что, сразу и в кулаки. К нему с расспросами не суются.
    Тимохе тоже порядочно поднадоело. Больше теперь рассказывает, как ТУДА попали: чего где болело и вообще  как это связано с выпивкой и табакокурением. Перечисляет признаки болезней, от которых можно скончаться.
    Публика после невесёлых новостей потихоньку, по-английски, рассасывается. Потом слушатели не курят день-два, а то и больше. День-два не пьют.
Про нынешние времена Тимофей Петрович теперь и сам иногда пишет, пока в стол, а кое-что я записал под диктовку.

      
      В Думу

      Бизнес

      Поначалу дела шли неплохо. Заказы по шитью были. Потом что-то не заладилось, и с шитьём дела стали совсем худые. Нет заказов, хоть плачь, хоть зубы клади на полку – и Прохины, и мои – рядком их складывай.
      Отправились в город. К партийцам. К тем, которые нам обещали пенсию, как жертвам репрессий.
      Ребята дельные. Пенсию нам не дали, но сообразили, куда нас на работу определить. Нашли место возле гостиницы. Поставили на борьбу с коммунистическим мракобесием. Плакаты с изображениями ужасов сталинской эпохи на нас повесили.
      Ходим. Народ православный коммунистами пугаем. «Не дай вам Бог, не приведи господи, – говорим, – глядите, как нас при коммунизме отделали!» А чтобы даром время не терять, я ещё и на храм деньги собираю. Кто рубль, кто пятак в кубышку сунет. В общем, на жизнь хватает.
      Проха в азарт вошёл. Всем рассказывает, какие у него суставы больные, и как они натружены в коммунистическую эпоху и запущены. Обижается на прежнюю власть, которая не дала путёвку ему в санаторию, чтоб суставы там подлечить, а вот "некоторым пьяницам и лихоимцам – тем, пожалуйста. Езжайте, товарищи взяточники, в Ессентуки, с бабами забавляйтесь. Слава богу, немало их там по пьяному делу перетопло. Всем им ад уготован, в геенне огненной всем сидеть!"
      Я не сдержался, говорю:
      – Прокофий Сидорыч, а ты не припомнишь, где сам сидел?
      – Ага! – крепенький ещё мужичок, лысый такой, тут как тут, с вопросом подвернулся. – Расскажи-ка нам голубчик репрессированный. Где ты сидел, где эту жирную ряху себе наел?
      Проха на мужика гневную речь перенацелил:
      – Тебя бы туда закатать, где я сидел! Прихвостень коммунистический!
      Мужик взял деда за пельки, дед его – за кадык, и пошло побоище на идейной почве. Силы добра и зла сошлися в жестокой классовой борьбе. Новая Россия в лице Прокофия Сидорыча, и Боец коммунистической идеи со стороны тёмного её прошлого...
      Орали матом, плевались, плохими словами обзывались. Плакаты демократические помяли. Прокофий Сидорыч мужику синяков наделал, мужик ухо больное деду растянул, по сцене за собой таская. Прокофий Сидорыч плешивый – за плешь не утянешь…
      А тут и милиция на козелке подоспела, в участок нас вместе с побитым мужиком, как говорится, и замели. Кубышку отобрали ещё до описи.
      Партийцы открестились: знать не знаем, что это за субчики-голубчики нашими идеями пользуются, демократические плакаты пачкают.
     Часу не просидели. Пенитенциарная система битком забита. Головорезов, которые по крупным делам идут, селить некуда. Куда уж нам, взятым по мелкому мордобою? До ужина ещё выпустили, поесть не дали.  Бойца тоже на волю вытолкали. Пинком под зад всех с напутствием проводили: дескать, погуляйте ещё чуток, господа демократы, а Жерик придёт – тогда мы с вами серьёзно потолкуем!  Без плакатов, без денег, с синяками с крыльца спустили...
      После освобождения к партийцам опять сходили: вдруг  ещё какое оплачиваемое задание поручат по их линии?
      Партийных должностей больше не предложили. А бизнесмен, член ППР, тайно сочувствующий демократическому движению, нами заинтересовался.
      Хороший такой человек, красивый и очень весёлый. Изучил Прохину биографию, смекнул: «Как раз эти пацаны подойдут для торговли предметами старины».
      Ударили по рукам.
      Поставили ларёк возле церкви. Все документы бизнесмен Весёлый нам сделал. И справки от врачей, и справки от санэпидемстанции, и от налоговой инспекции – всё есть. Даже от попа документ был получен, что дело наше богу угодное, религии оно не противоречит.
      Такие бы документы нам с Прохой в своё время на небесах получить – жили бы уже в Раю припеваючи. Не пришлось бы перебиваться с хлеба на воду, да на морозе рухлядью торговать.
      Процент установлен хороший. Десятая часть нам. Продаём, например, сковороду из избы Арины Родионовны за тысячу, и – сто рублей наши с Прохой. Остальные отдаём Весёлому. За корзину с яйцами, которые по отцовской линии являются прямыми потомками от кур, видавших ещё Пушкина в селе Петровском, когда тот в ссылке был, – мы получим двадцать рублей, ежели продадим за двести. Свечечка по червонцу: господин Весёлый, рубль нам отдай и не греши, себе четыре забирай… Прялка без колеса из имения Мусоргского пойдёт за триста.
      И свой товар, смекнули и мы, левый, можно в продажу запустить – за все 100 процентов! Кто нас проверит? Ушат какой-нибудь из совхозного коровника господ Лариных, например, продать доброму человеку – святое дело.
      Кота поймали.
      Деньги под ногами бегают! Нужно руку протянуть и за хвост взять. Только не ленись, купюры в карман складывай, а то и сами они в карман полезут.
      Проблема нарисовалась: народ в Перове прижимистый. Никто не хочет купить корзину за двести. Подойдут, потрогают прялку Мусоргского, а когда о цене услышат – сразу «им ничего не надо», сразу «они деньги дома забыли», и «сковородка у них есть, и она вообще лучше той, на которой Пушкину котлеты с картошкой жарили».
      В антиквариате не понимают! Скобари пёровские!
      Приехала делегация туристов из Москвы. Те сразу сообразили. Яйца продали.
Пришлось языком, конечно, поработать:
      – Яйца хорошие, свежие, им триста лет в этом году будет, – Прокофий Сидорыч товар нахваливал. – В этой корзине наш советский поэт Пушкин эти самые яйца и хранил. Тогда их, яиц-то, два десятка было. И вот, однажды няня евоная десяток яиц взяла, и аккурат на этой ржавой сковороде она Пушкину яичницу с колбасой поджарила. В качестве закуски. Остатние яйца, как предметы старины, обратно в корзину положила на хранение.
      Московский турист с тощей шеей закостопыжился.
      – Ну-ну, брехай, быть такого не может, чтобы без холодильника яйца триста лет пролежали и были свежие.
      – Они и больше пролежат. Старые яйца не чета нынешним. Археологи выкапывают яйца и подревнее, сразу кладут их на сковородку и жарят. Съёдают за милую душу, пальчики потом облизывают. А у Пушкиных, небось, и холодильники были. Пушкины были богатые.
      Тощий москвич спор затеял – в бутылку лезет, покупать антикварные яйца отказывается.
      – Не было тогда холодильников, – говорит этот худосочный, – яйца или не свежие или не антикварные.
      Дед запутался – надо его выручать.
      – Бери тогда свежие, – говорю Москвичу, – они диетические высшей категории, по тридцать рублей. Из-под курицы сегодня утром этот десяток свежих яиц мы вынули. Последнюю партию, десять штук, Ряба ночью выдала и сразу помёрла – царствие ей небесное. Таких яиц больше нигде не купишь. Прокофий Сидорыч всё позабыл, всё перепутал… Корзина – да, корзина няни Пушкина. А яйца – где нам пушкинские яйца взять? Яйца эти – современные, свежайшие яйца нашей эпохи, но всё равно они прямые потомки тех куриц, которые Пушкина видали. Так что берите, гражданин хороший. Корзина – да, корзина Арины Родионовны.
      Турист рот разинул.
      – Эта корзина принадлежала Арине Родионовне? – спрашивает.
      – Конечно, – говорю, – Арине Родионовне. И сертификат есть, и марка акцизная.
      – А что ж сразу-то не предложили?
      – Отложена. Перовский мужик за деньгами домой побежал. Яйца ему ни к чему. У него свои куры несутся.
      – Дайте мне! Я сто рублей сверху набавлю.
      – Если набавите, – говорю, – берите. С яйцами. Перовскому гражданину мы прялку предложим. Договоримся. Может, его тёще прялка нужна из имения Мусоргского.
      – Из имения Мусоргского?! И прялку беру!
      Яйца взял, корзину взял, прялку взял. Нагрузился турист и в гостиницу антикварное барахло поволок.
      Так что выручили мы сразу триста рублей за корзину, триста за прялку и десяток яиц за тридцать рублей продали. Итого – сто шестьдесят рублей чистыми заработали.
      Кота продали.
      Это уже был левый товар, а стало быть, все сто процентов наши. За хорошего кота, потомка кота учёного, что на дубу сидел и сказки сказывал, триста рублей взяли. Правда, он сказки подзабыл, за период строительства коммунизма изрядно отстал от европейского уровня. Ни по-русски теперь, ни по-немецки, ни бум–бум не мяукает потомок облезлый, и вообще этот кот бездомный, состояньице и квартирку, видать, промотал – на чердаке живёт.
      Гражданка из приезжих туристов сжалилась, взяла кошарика. Не понравилось ей, когда мы с котом повторяли сказку о царе Салтане.
      Ну, прямо, как в сказке, дело и получилось.
      «Продайте мне животное, живодёры!»
      Отдала нам триста рублей без разговору и кота забрала. Всё целовала она его – тьфу! – блохастого помоечника.
      Мы спорить не стали. Можно было бы и за пятьсот, ну ладно, бог с ней, пусть с котом целуется добрая женщина.
      Едва мы с дедом прибыль посчитать успели, слышим, а потом и видим: смерч не смерч, ураган не ураган, а наша прялка антикварная с корзиною Пушкинской летит прямёхонько на нас, и орёт эта прялка с корзиною благим матом да бабьим голосом:
      – Я вам покажу! Я вам покажу, как больного человека обманывать. Берите это барахло обратно. Деньги возвращайте.
      – А он что, муж-то ваш, пьяный был что ли, когда барахло покупал?
      – Я вам покажу – «пьяный»! Он больной. Он на всяком антиквариате помешан. То пряник Македонского, недоеденный, то портянки Наполеона, двести лет не стиранные, купит. Теперь и вы с корзиной. Мать вашу! Гоните деньги, а то милицию позову.
      С милицией нам встречаться ни к чему. Деньги вернули: восемьдесят процентов за корзину и прялку. Двадцать процентов добавленной стоимости – объяснили мы столичной туристке – по правилам местной торговли антиквариатом возвращать не полагается. Яйца мы обратно не взяли, потому что они явно не свежие, может, испорченные; мы продавали вообще другие – диетические.
      Туристка была и тому рада. С выручкой от реализации антиквариата отправилась в гостиницу бить коллекционера.
      Закрыли мы ларёк, и – домой. Пока кошатница и кот тоже не передумали.
      Итог первого дня: комиссионные пятьдесят рублей, сто рублей надбавки от коллекционера, триста за кота, – всего четыреста пятьдесят нам. Двадцать рублей Весёлому за яйца просроченные – деньги тоже немалые.
      На второй день открылись попозже. Подождали, пока кот учёный в столицу, в МГУ имени Ломоносова, уедет на автобусе. Мало ли, какой он фортель выкинет: смоется втихаря, а нас потом обвинят в подстрекательстве и деньги назад потребуют! Лучше подождать.
      Автобус уехал. Мы открыли ларёк, товар выставили. Час проходит, два. Торговля не ладится. Местные, понятно, люди прижимистые – за копейку они задавятся. Приезжие тоже – то ли пропились в дороге, и денег у них нету, то ли вообще контингент в этот день прибыл некультурный, и стариной они не интересуются.
      Учёных котов с десяток наловили. Товар не идёт. Лучшую ищейку Кутузова-Голенищева на продажу выставили. Сопливым пацанам, которые дворняжку привели, три рубля сами отдали!
      В пять часов вечера на нулях.
      Точнее сказать, в прогаре. За собаку пацанам заплатили, ливерную колбасу для учёных котов купили – одни убытки. А коты сидят в ларьке и диким воем жрать всё равно требуют. Чтобы они нас совсем не разорили, отправили по домам.
      Весёлый за выручкой прибыл. Деньги вынь ему да положь.
      – Что ж, вашу мать, я зря деньги вкладывал?! Бабки где?
      Двадцать рублей ему представили, что за яйца были получены.
      Весёлый и нос повесил.
      На третий день ещё хуже. Тоже ничего.
      Заготовками учёных котов больше не занимаемся, а прялку не берут, и корзина вообще никого не интересует. Свечки не покупают.
      Весёлый выручку каждый день выбивает. Прослышал он про левый товар, обещает выразить нам недоверие.
      За неделю всю выручку первого дня мы проели. Откуда брать деньги, не знаем. А надежда, как говорится, умирает последней. Сидим так, горюем, и вдруг, вижу, из-под ларька струя пошла.
      – Прокофий Сидорыч, – говорю, – глянь-ка, вода бежит.
      – Ага, – говорит, – бежит вода.
      – А ты попробуй, – говорю я, – вдруг она минеральная? Вдруг это источник мы с тобой открыли. Нигде воды нет, а тут бежит. Деньги под ногами плавают.
      Дед палец помочил. В разинутый рот палец сунул.
      – Ага, солёная, – говорит, – видать, точно минеральная.
      – И святая, – говорю, – вот это идея! Тут церковь близко, а значит вода святая, и минеральная. Забором огородим, продавать будем. Заживём.
      Весёлый тут как тут к нашему разговору.
      – Мне девяносто процентов. Вам десять и плюс зарплата. Будете возражать, вообще ничего не получите. Ещё и за левый товар с вас взыщу. За кота учёного налог у вас не уплачен. Так что торговлю антиквариатом сворачивайте. Я за бумагами. В санэпидемстанцию, и так далее. Потом в бурводстрой. До завтра.
      Загоревали мы с Прохой. Как этого принесло? Учуял паразит! Десять процентов только! Могли бы все сто иметь. Если бы не весёлый бандит с большой дороги.
      – Ага! – говорит Проха. – Попить задарма не даст. На всё лапу свою поганую наложит. Хоть сегодня вдоволь напьюсь.
      Черпает кружкой и пьёт, черпает и пьёт.
      – Солёная, ага, – говорит Проха, – противная, правда. Но полезная. Всё что полезное, всегда противное.
      – Ага, – деду поддакиваю, – всё полезное как бы дерьмо напоминает, подпахивает. Как бы человека запутывает. Чтобы только умный человек догадался, что это не дерьмо, а вещь нужная. Видать, закон природы такой. Взять навоз – полезное удобрение. А как воняет!
      Десять так десять. Лучше, чем ничего. Пусть девяносто процентов Весёлому достанется. Без него нам не развернуться.
      Весь вечер мы с Прохой мечтали о будущей хорошей жизни. Планировали, чего приобрести, куда поехать, где дом купить, где зубы вставить. «Эх, стать бы маленько помоложе, да-а!»
      А жалко, что не все сто. Хотя, что тут горевать: без Весёлого нам и тысячи не получить с этого дела. Ну, попили бы. Ну, второй раз попили бы. Сколько её пить? Пока не обопьёшься. Живот надорвёшь. Проху и так уже раздувает, а он всего-то два раза за вечер сходил к церкви, пару бидонов святой воды всего-то принёс.
      Хватит нам и того. Спасибо и за то Весёлому, что долю назначил.
      С тем я и уснул.
      Утром вскочил – Прохи нет. Слышу, кряхтит в уборной.
      – Перепил, наверное, – говорит дед, – теперь с рундука не слезаю. От уборной уйти я далеко не смогу. Ты, Тимоха, беги к Весёлому, в документах расписывайся. За меня тоже. Я тебе доверяю.
      Весёлый меня сразу и огорчил.
      – Нет тут минеральной воды, – сказал он весело. – Тут канализацию прорвало, струя под ларёк пробилась. Так шта…
      Так мы с дедом делали первые шаги в бизнесе.
      
     Новейшая история
      (краткий курс от Тимофея П.)
      
      По бизнесу с Прокофием Сидорычем мы со свистом пролетели – видать, это не наше. Перебиваемся с воды на квас, в то время как деньги под ногами валяются, а ты только руку протяни…
      На чердак слазили поглядеть: вдруг от прежнего режима чего найдём, вдруг бутылки пустые нам попадутся.
      Бутылок не нашли, зато в подвале подшивка журналов «Огонёк», спасибо создателю, нам попалась. И другие газеты взяли мы почитать, чтобы узнать, что тут в Перовске и в его округе без нас творилось, когда мы в местах вечных мук жили.
      Журналы «Огонёк» полистали, на «Аргументы» перешли и в «Спидинфо» красивые картинки мы посмотрели. С пропущенной эпохой вкратце ознакомились, узнали, как новая Россия зарождалась.
      Что прочитали и что сами видели и пережили, всё мы подытожили. Получилась интересная история, а точнее, новейшая история, краткий курс.
       В начале новейшей истории  коммунисты сидели у руля, ещё не в КПЗ, в политбюро пожилые люди мароковали, свою линию проводили.
      Народ заерепенился: на вашей линии, дескать, неравенство! «Кто-то жирует, чёрную икру покупает, а нам и колбасы за два двадцать не достать».
      Семьдесят лет горемычные терпели, и тут как шлея под хвост им попала: кинулись недостатки выявлять и всё хаять. Инициативу политбюро в целом поддержало,  дало указание критиковать районное начальство и, согласно новой партийной линии, делать внизу перестройку.
      На районном уровне с делом справились,  взялись и среднее звено перестраивать,  областное начальство полоскать..
      Процесс пошёл.
      Кто-то в правительстве, опять, наверно,  с похмелья, постановил, что народ лишку пьёт. Стали бороться с пьянкой и в результате эту антинародную войну они проиграли, а верховное командование загремело на нары в «Матросскую тишину» – КПЗ так называется.
      Здоровые демократические силы собралися на площадях. Резолюцию приняли – делить по-честному. Поклялись больше не воровать. И разошлись. Со своими мешками на делёжке расположилися.
      А дальше вот что получилось. Получилось вдруг, что две трети населения составляют Гользадские господа и Пустопержинские помещики, за своих они дружно голосуют, своих в правительство выбирают, потом дружно плачут, рвут волоса на том мягком месте, где и без того у них растёт негусто.
      Остальная часть населения – третья – это отпетые мазурики из блока коммунистов и беспартийных оказались. И, значит, в связи с победившей демократией, им положено жить в «Матросской тишине», хотя номеров там на всех не предусмотрено – коммунисты в этом вопросе в своё время не доработали, сделали нары только для политбюро.
      Куда ни глянь, всюду недоработки они оставили после себя. А сколько денег растратили – не сосчитаешь! Миллиарды рублей, например, в небеса с Байконура фукнули. В бесплатное жильё пачками – тоже псу под хвост! – деньги совали. А жильё никакое! Потому что бесплатное. Страшно сказать, какие тысячи на медицину спущены. И что? Прокофий Сидорович один раз помер, и вот-вот по второму рейсу нашего дорогого Проху понесут.
      Те пожилые люди, которые в политбюро до пенсии досиживали, промотать на общественные задачи всё не успели. Старались, а здоровье им не позволило: кого плохой желудок от генеральной линии  отвлекал, отворачивал, а кого-то и почки на восьмидесятом году безвременно на тот свет свели.
      Бизнесменам для личных нужд по причине слабого здоровья кое-что оставили.
      Нефти в земле какое-то количество к добыче приготовили – ещё не тронутой. Черпай и продавай по шесть американских рублей за американскую бочку. Провода тоже хорошие на столбах у них повешены. Можно  заводики в дело пустить: рынки, склады  на производственных площадях организовать, оборудование в чермет свезти, а на вырученные деньги жильё, качественное, для торгующего населения построить. Или водки купить, если ещё провода со столбов снять.
      Икры сколько-то осталось: и красная и чёрная, и в лососях она плавает, в бочках тоже много её заготовлено.
      Надо бы по-хозяйски распорядиться: и по ваучерам, и по совести  всё поделить.  Дело и вообще непростое,  и с обременением – себя  чтобы не обидеть...
      Тяжёлую ту обузу взяли на себя здоровые прогрессивные силы, со своими мешками поближе они расположилися.
      Прокофий Сидорыч в это время на Том Свете обустраивался. Где был – в геенне огненной срок мотал, а может, в чистилище на карантине его черти держали – в новейшей истории не сказано. С небесей душа наблюдала, или снизу она выглядывала? – и это тоже одному богу известно. Зато все знают, что до чужого капитала дед всегда был любознательный, и душе его интересно было, как новая Россия возрождается, на какие шиши страна там богатеет, кто собирается делить нажитое добро, или кто там хочет всё это прикарманить лично.
      Как раз ваучеры объявили.
      Прохина душа тут как тут и с небесей сказала, или уже из преисподней она, неспокойная, вякнула:
      – Икры бы и я чёрной поела. На ваучеры. Где отовариться, товарищи парламентарии?
      Парламентарии вздрогнули. Растерялися. Не знают они, что и сказать, и в какую сторону отвечать нужно. Учёных они позвали из академии, а те быстренько костяшки на счётах пальцами погоняли, в копейки перевели, и Прохе ответ они сочинили:
      – На хрена вам, господин Проха, эта чёрная икра сдалась, ежели вам, товарищ бывший дед, денег только-только на хлеб и хватит? Экономьте, гражданин покойник. Берите икру баклажановую, телевизор смотрите больше – свободой слова пользуйтесь! Хотя и это вам ни к чему. Ежели вас на кладбище отнесли, лежите там и не вякайте. На ваучер можете себе справить тапки белые.
      Сказать такое Прокофию Сидоровичу: «тапки белые»!
      Зря Прокофия Сидоровича задели. Ещё пожалеют они, что связались! Для начала он стал их стращать, попугивать – приходить к ним еженедельно в качестве привидения. А как явится, кидается на них этот страшный помёрший дед с попрёками:
      – Ага! Вы чёрную икру едите, а я – лопай баклажановую! И ещё: «лежите не вякайте»! – бессовестные мне говорите. Где ж равенство и свобода слова обещанные?
      Экономические политики – что делать? – зубами лязгают, а с покойничком они беседуют уважительно, потом, правда, бегут в психбольницу проверяться.
      – Да что вы, Прокофий Сидорыч! С равенством мы намучились! – жалуются они на трудности. – Цельные две недели мы привыкали к равенству, и груз этот, Прокофий Сидорыч, мы не сдюжили. Икры-то с нефтью, или ещё чего другого, на всех не хватает. Делить не будем.
      – Как не хватает? – лезет Проха с вопросами. – Демократия объявлена, а икры с нефтью – вам не хватает?!
      – Не нам, Прокофий Сидорыч, вам не хватает. И с баланса вы давно списаны – на кладбище ведь лежите. Равенство себя не оправдывает, дорогой наш усопший, соображайте сами, надо действовать теперь по-новому, передовые методы надо внедрять. В живой природе – и в джунглях и вообще – без уравниловки всё хорошо устроено.
      – Так то в живой природе! А мне – вынь да положь, как ветерану, отдай обещанное!
      – Вы с Того Света нам равенство в нищете проповедуете. Некачественно вас в церкви, стало быть, отпели. Ведёте себя в чистилище нехорошо, в самоволку к нам зачастили!
      – Чего?
      – А через плечо! – сами депутаты послали Проху. – Надоел!
      И злого духа из Думы они погнали.
      Стены святой водой попрыскали, кадилами помахали, а маги белые – те с пулями на верёвке в углах поколдовали. Нечистой силе они все ходы в Охотный Ряд перекрыли, и свечки гаснуть там перестали.
      Проху озадачили.
      Что делать? В Думу не пускают, высказаться по телевизору не дают. По ночам во снах к депутатам, что ли, поприходить? Или через газеты ещё раз попробовать?
      Сходил в редакцию, уборщицу там напугал. В обморок она сковырнулась, когда швабра сквозь Прохины ноги проехала и за штаны не зацепилась.
      А редактору – тому хоть бы хрен. Сидит, в зубах спичкою ковыряет, пальцем ещё чего-то в носу ищет. «Не могу, – говорит он призраку, – взять ваш материал, потому что Газета частная. Печатать матерные слова я не буду».
      В другой газете того хуже: прямо в душу и наплевали.
      – У нас, – говорят, – свобода печати, можете свободно писать, чего захотите, на заборах. Хотя и это вам ни к чему. Вы, товарищ, когда живым были, уже тогда, видимо, ошибки в слове из трёх букв делали. Вы, господин покойник, всех читателей своим правописанием взбудоражите. Вот если чего-нибудь про вашу жизнь загробную – это давайте. Ах, нет? Вам не интересно? Ну, на нет и суда нет. До свидания. Очистите помещение.
      – Во как! Ну, держитесь!
      Помчался сердитый Проха в Центральный собес. Там у руководителя с секретаршей совещание только-только в первом часу ночи закончилось: начальник на диване спит, девка чулки ищет.
      Проха берёт спящего руководителя за галстук, чтобы до мой с работы тот раньше не ушёл, пока не решит вопросы, и допрашивает:
      – Как у вас с путёвками в санаторию, мил человек?
      Секретарша лифчик с колготками, трусики – всё побросала, и в чём была, в одних туфлях, на улицу побежала.
      А начальник, в носки одетый, спит крепко. Проху начальник во сне видит, обещает путёвку в санаторию. И манну небесную, дармовую, предлагает ему дополнительно. «Приходи завтра, – говорит, – всё подготовим. Одним пакетом всё упакуем».
      Прокофий Сидорович с утречка, встал пораньше, и – в Центральный собес опять в полупрозрачном виде отправился. По ступенечкам мраморным, по коврам мягким – топ-топ, шарьк-шарьк. К двери – шасть, и через замочную скважину в седьмом часу утра в кабинет начальника он просачивается. Тот в галстуке и в носках – уже из графина опохмелился – на рабочем месте сидит трезвый, как сержант в приёмном пункте медицинского вытрезвителя. Думу думает, вспоминает, чего вчера натворил, чего по пьянке секретарше опять наобещал.
      Прокофий Сидорович – больному человеку даже не посочувствовал – с порога требует обещанную путёвку, «здравствуйте» не сказавши.
      – За наличные, – говорит сморщенный почти трезвый руководитель, – хоть в Анталию, хоть в Райские Кущи.
      – Нет, я хочу задарма, за госсчёт то есть. Обещали.
      – Путёвок за госсчёт нету.
      – А ведь обещали.
      – С популистами, которые обещают манну небесную жлобствующему населению, надо, гражданин хороший, бороться.
      – Так вы и обещали.
      – Наверно, секретарше я чего обещал, когда пьяный был. Не тебе дед. С дуба ты, гражданин, соскочил, или с луны свалился!
      – Во сне обещали вы мне лично, когда секретарша убежала, а вам, пьяному, я во сне явился: на приведение вы уже не реагировали. Не с луны я – с Того Света я вас спрашиваю. Я упокойник Прокофий Сидорович.
      – Ну, если вы с Того Света, Прокофий Сидорыч, то на кой хрен путёвка в раю вам нужна? Или вы в геенне своей перегрелись, от жары умом тронулись, или в Райских Кущах вы дурью маетесь от безделья. Хватит спрашивать, хватит глупые вопросы задавать. Пора бы утихомириться: здесь, на этом свете, уже всё-всё поделено! И бесплатных путёвок уже нет! Либералы всё разобрали, меж собой разделили – и нефть и прочее.
      – Ну, блин! Говорили, делить не будут, говорили, теперь нельзя! – Проха – мать-перемать, в кулаки, начальник слово за слово, кулаком тоже по столу, осерчал начальник, МЧС вызвал.
      Шашками дымовыми Проху только и выкурили. В небеса отлетел – по облакам катается, клянёт всех поматерно. На Ильин день и ещё два дня в городе Перовске молнии сверкали.
      Начальника собеса по белой горячке в психбольницу отвезли. А Проха разуверился в пьющих руководителях на всю оставшуюся неземную жизнь, вплоть до страшного суда.
      Случай получил огласку. В газеты просочилось, что Прокофий Сидорович на Землю является дискуссиями начальство мучить – моду он такую завёл. В правительстве переполошились.
      Наняли новых учёных, молодых, с компьютерами. Старых под зад ногой. Создали специальный партологический институт, чтобы по ночам с Прокофием Сидоровичем беседовать.
      Не помогло!
      В телевизоре эти доктора смелые. И то и сё объясняют они хорошо.
      – Скажите, пожалуйста, – спрашивает недобрый человек в газете «Аргументы и факты», – нефть у нас своя или из Америки по трубам сюда закачивают?
      – Своя, конечно, – через телевизор отвечают учёные, гордые за державу.
      – А почему бензин дорожает у нас, когда цена этой нефти растёт на Американской бирже? – пытает их всё тот же прилипчивый телезритель.
      Учёные с экрана терпеливо разжёвывают:
      – Потому что с мировыми державами мы теперь – ну, как бы вам понятнее объяснить? – ну, как бы на одной большой дороге мы теперь вместе промышляем. То есть, в одной упряжке, простите за выражение, мы с ними идём, как бы одну телегу тянем. Вы сами, товарищ недобитый, со своими подельниками в одни оглобли как-нибудь запрягитесь и попробуйте все в разные стороны поездить. Ага, не получается!
      Не успевает телезритель подколодный ещё прошипеть что-нибудь, а ответ уже и готов:
      – Да вы не расстраивайтесь, товарищ прилипчивый. Когда цены в Америке упадут, ещё больше у нас подскочат. Коню ясно, в единых общих оглоблях у нас свой путь.
      – Как это?
      – А так это!
      – А?
      – На!
      И тому подобное.
      
      Ночью партологи робеют. То молчат, а то бредят – пугаются. Слова хорошие они долго перебирают, когда во сне Проха их берёт за пельку и спрашивает:
      – Что, опять вы меня с делёжкой кинули? Бензином с оглоблями голову мне морочите!
      Учёные делают вид, что не расслышали, что не понимают, чего дед из чистилища городит – уши они прижали, луп-луп глазами, дескать, от делёжки нам и самим мало чего попало, на дорогом бензине и сами ездим, ещё и гаишникам приплачиваем.
      – Других ребят в правительстве ещё попробуйте, – покойник Прокофий Сидорыч учит притихших партологов, – поставьте других. Когда трезвые, чтобы про нас думали, чтобы и нам в чистилище легче жить было.
      – Прокофий Сидорыч, они только про вас и думают, как бы с Того Света вы сюда не сбежали. Вы им каждую ночь являетесь. Народ вы замордовали! А народ, пока днём без вас, живёт у нас хорошо. Они все на джипах ездят. Добро за границу переправляют. Вас, господин призрак, только побаиваются.
      Проха тезисы обмозговал – тезисы опять не понравились.
      – Я когда-нибудь, – говорит, – к вам совсем спрыгну. Ежели ваши хозяева не отдадут мне обязательную часть наследства.
      – Это ещё какого такого наследства?
      – А такого! От помершего режима! Потому что половина законной доли мне причитается как пенсионеру. И покуда меня ею, нефтью этой, или никелем в Норильске не обеспечат, я днём и ночью к вам являться стану и вас пугать буду, пока умом вы не помешаетесь.
      – Усмиритеся! – уговаривают Проху учёные. – В геенне-то вам легче будет жару переносить. Покайтеся за ваше коммунистическое прошлое. Небось, нахапано!
      Проха – на дыбы.
      – Я бедовал, постничал! А вы мне такое: «нахапано»! Ну, счас я вам! Достали! Белые тапки себе на ваучер заготавливайте. Живьём приду!
      – Ой, ой! – кричат мордастые учёные, – куда это вы сюда в натуре к нам валитесь, и ещё одного оглоеда с собой тащите? У нас своих проходимцев в руководстве полно, на экспорт продавать вместо пшеницы собираемся. Ой-ой! Куда ж вы падаете? Чего к нам, чего не в Европу летите? Разобьётеся! И качество жизни тут хуже. А материальную часть-то свою зачем с кладбища волокёте? Её же кормить надо!
      Свалились мы с Прохой живьём – уже не в качестве приведения – свалились с небесей им на голову. За Прохиным наследством тоже со своими мешками прибыли. Хотя в новейшей истории не про нас, а про неопознанный летательный аппарат  было сказано. Про нас вообще забыли. Потому что к нашему приезду у них случилось шумное событие.
      Деньги из казны пропали. Последние. В Российских купюрах сколько-то и в американских рублях больше десяти миллиардов профукали – за ночь с седьмого на восьмое.
      Им не до нас. Они деньги ищут. В телевизорах дискуссия развёрнута. На тех членов, на тех банкиров, на которых шапка горит, пальцем показывают.
      Руководители с критикой частично соглашаются:
      – Да, деньги пропали большие. А вы-то, господа первые демократы, – уже спрашивают сами ответчики, – вначале на себя в зеркало посмотрите. За год вашего правления, сколько из казны пропало? Коммунисты и всякие несуны, их прихлебатели, за семьдесят лет вместе столько унести не успели.
      – Нет, вы хвостом там не виляйте, вы лучше скажите, где десять миллиардиков?
      – Нет, сперва нам ответьте, где те пять, которые вы промотали?
      – Где-где? На бороде! – отвечают. – Сами не знаем! Как вода в песок, пёс их знает, куда эти денежки от продажи госимущества уходят. Что-то, наверно, в Швейцарии осело, что-то на презентациях пропито да на баб потрачено – поди разбери, где эти денежки теперь работают.
      – Вот и мы не знаем, с какого этажа они уплывают. Властная вертикаль очень высокая и сложная. Утечка, скорей всего, в нижнем уровне. Там напор больше. Скорей всего, дворники мётлы пропивают. Доподметались, мать их! Надо дефолт объявлять. Зато с воровством теперь, считайте, покончено. Брать нечего. Давайте сделаем амнистию и законы придумаем, чтобы больше не воровали. Скажем: «ша»!
      – Давай, – говорят, – ага, чтобы добро наше не украли, и чтобы назад его не попросили к юбилею пролетарской революции.
      Молодёжь капризничает, костопыжится:
      – Рано вы эти законы принимаете, господа старшие товарищи. Мы ещё не поработали. Давайте после выборов ещё разок подумаем. Время ещё есть. Давайте вернёмся к этому вопросу в две тысячи четырнадцатом году, когда демократия у нас победит полностью и окончательно.
      Скандал! Счётная Палата по регионам ездит – мётлы пересчитывает. Радио целыми днями чужие деньги жалеет – бу-бу-бу – в уме суммы складывает. Телевизор документальную картину показывает: в какой период больше брали, и с какого уровня больше несли. Про то, что нас с Прохой кормить придётся им уже наплевать. Такие денежки в трубу улетели!
      Внимания нам никакого. И пенсию Прохе не дают. Потому что нет у Прокофия Сидоровича регистрации в связи с тем, что паспорт ему не выписывают, покуда метрики он не принесёт.
      – Пусть папа с мамой с Того Света за твоей метрикой придут, – сказали Прокофию Сидоровичу в госархиве после того, как он там набедокурил.
      Дело как было: пришёл Проха туда за метрикой, а там чиновница за столом сидит, с вырезом на платье чуть ли не до пупка, и Прохе глазом она знак делает. Подмаргивает. Проха решил так: или она на взятку его призывает, или провоцирует его на действие по мужской линии.
      Что делать?
      Человек он прижимистый, за копейку задавится. Давно он в зеркало на себя не глядел. Выбрал, стало быть, что подешевле: сунул пустую руку Прокофий Сидорыч ей в лифчик. Сунул на удачу. Дескать, была не была, последний раз на Земле живу, прости меня Господи, третьего раза уже не случится, дескать, чтобы потом не было мучительно больно, за бесцельно прожитые годы, как было в конце первой жизни.
      И хоть бы рубелёк он в лифчик положил!
      Она визг на весь госархив учинила, руку ему через рукав прокусила. Охрана прибежала и Проху долго била. Потом, после его объяснений, смягчились, но фотографии они сделали и разослали фотки во все конторы – и фасад Прохин и его лысое боковое обличье разослали. Чтобы его все знали и чтобы этому страшному субъекту свидетельство о рождении не давали, пока папу с мамой с Того Света не приведёт. Взашей, пинками его погнали.
      Пенсии нет, по шитью безработица. По бизнесу ещё не освоились: те места, где деньги под ногами валяются, мы пока что не разыскали.
      Пятый год ищем и с воды на квас перебиваемся.
      Проха на дырявом диване теперь сидит, больные уши трогает. Новейшую историю голодный Прокофий Сидорович подробно изучает: голых девок разглядывает в журнале.
      – Смотри, какие! В наше время такую бы красоту, такие бы ноги – да что и говорить! И семьдесят лет, Тимоха, от народа это скрывали! А сидят как! Ты погляди, ты погляди: коленки у них в растопырку! Тьфу, беси! Теперь что ж? Теперь мы им старые. В прежние годы так бы она не сидела. Груди, ишь ты, вперёд себя выкатила! Нахалка! Взятками, небось, промышляет!
      – На взятки, – говорю я Прохе, – надо бы заработать. Раз такая мотивация теперь существует.
      – Нет, Тимоха, к шапочному разбору мы с тобой упакали. – тужит Прокофий Сидорыч в текущем моменте. – Всё разобрано. Десять миллиардов – это сказать! Вот они где путёвочки. Девки тощеваты, а всё равно красивые!
      Разобрано, так разобрано. Я Прохе поддакиваю, боюсь перечить.
      – Да, Прокофий Сидорыч, в газете пишут, что всё поделено.
      – Нет, Тимоха, ты, наверно, не там всё читаешь, – размышляет Прокофий Сидорович вслух, – что-то осталось. Читай лучше. Зачем бы тогда людям тратиться на выборы, ежели в государстве уже ничего нету?
      – За Россию они, Прокофий Сидорович, душой болеют! Поработать для народа они хотят. Многие без зарплаты трудиться собирались во имя демократии – лишь бы их выбрали.
      Проха напирает:
      – Значит: в России что-то ещё есть, что поделить можно или переделить, раз они хотят поработать за спасибо. Они, Тимоха, живут хорошо, а мы опять без копейки.
      – Зато спим крепко, – Проху успокаиваю, – и слава господу, не на нарах мы ночуем.
      – Спим-то крепко. А жрать надо, когда просыпаемся. Лучше на нарах просыпаться. Которые на нарах спят, эти живут не тужат, их государство обеспечивает. Читай! Стабфонд зачем приготовили?!
      Читали-читали мы, и всё, что было, перечитали.
      Поняли мы в новейшей истории главное: у руля побывали все категории активного демократического населения. Даже бывшие заключённые руководящие посты занимали, многие потом опять сели. И тех, кто ещё был без судимости, тоже пробовали. Часть из них уже под следствием, часть живёт за границей в политическом убежище.
      Борца греко-римского, спасателя из МЧС, милиционера, который льва из пистолета застрелил – сразу троих настоящих мужиков в Думу выдвигали.
      Борца наголо постригли, чтобы в Думе с коррупцией бороться ему легче было. В тапках сорок восьмого номера баллотировался. Двое других – тоже ребята крепкие. Надеялись мы, что они с делом справятся. Так надеялись на них, так надеялись!
      А как выбрали их, куда-то они все и пропали! Наверно, не по зубам оказалось. Ушли от греха. Взяли они сколько или нет – в газетах не написано. Значит, не взяли. А то написали бы! Один бороться в спортзал опять отправился, второй – спасать, третий… Куда ушёл третий, не знаю. Демократию не построили. В Америке её не одобрили. С коррупцией не совладали.
      Один добрый человек три чемодана материалов на воров подготовил. И сам по крупняку загремел, еле отмазался. То ли в отместку его замазали, то ли действительно к рукам честного человека нечаянно прилипло – теперь не узнаешь.
      Было у них делов! А вопрос Прохиного наследства от помёршего режима остался нерешённым. Пока решали, на Прохины денежки руководители джипов себе накупили, а ещё больше пропили.
      Беда! Хороших чиновников на должности не подобрать.
      Бизнесмена в правительство ставили. Посчитали, что у него всё есть, брать из казны не станет. Два месяца ему понадобилось, чтобы Прохин цветмет уплыл в нечистые руки.
      – Такие пироги, Прокофий Сидорыч. Что скажешь?
      – Главное, Тимоха, надо таких ребят ставить в руководство, чтобы, когда трезвые, они про нас думали.
      – Трезвые, Прокофий Сидорович, о бабах на работе думают. Когда выпьют – да – они вопросы тогда решают. Путёвки во сне обещают.
      – А если непьющие?
      – Если непьющие? Непьющие о бабах не думают.
      – Вот и пускай их назначают.
      – Где же ты у нас непьющих найдёшь?
      – Из Германии пускай выписывают.
      – На нашей почве, Прокофий Сидорыч, и Германцы запивают – земля наша тому способствует, и водка дешёвая. Потом потихоньку эти бывшие Германцы ещё и приворовывают, и к взяткам нашим они быстро привыкают. Своих пробовали в Оксфорде обучать. Пьют! В Америке учили – пьют они там меньше, пока учатся. Зато больше из казны тянут, когда домой приедут. Беда!
      – Пусть тогда ставят больных, которым уже выпивать нельзя.
      – Больных, Проха, ставили! Испытания властью тоже не выдерживают – пьют. Потом уже и баб просят, о народе совсем забывают.
      – Да что ты!
      – Ты не слушаешь, когда я читаю?
      – Слушаю, а что?
      – Одного человека – чуть живой был – президентом выбрали. Думали, пить не будет.
      – И что?
      – А то! Ошиблись. Всех мы перебрали. И борцов, и бизнесменов – демократия не получается. Спортсменов и доходяг, которые уже одной ногой Там живут, ставили.
      Проха затылок чешет.
      – Ну, тогда я не знаю, что посоветовать. Ну, тогда пусть покойников ещё попробуют.
      Прокофию Сидорычу смешно сделалось.
      Меня, как током, ударило. Какое там «гы-гы-гы»? Это о-го-го! Вот это Прокофий Сидорыч оголодавший! Вот это рыночник!
      Обнял я его и расцеловал.
      – Айда, – говорю, – к партийцам. Ты, Проха, молодец.
      
    Господа бывшие товарищи

      – Вы покойников ещё не ставили, – заявил Прокофий Сидорыч партийцам с порога.
      Партиец, который был помоложе, на Проху глазками заморгал.
      – Как это?
      – А так – молча!
      – Вы предлагаете, господин бывший товарищ, ставить покойников в гробу вертикально? На попа? Ха-ха-ха! – молоденький закатывается.
      Проха – в кулаки, я Проху одёргиваю. «Не лезь»! – говорю, а смешливому партийцу вежливо объясняю:
      – Не на попа, милый человек, и не в гробу, а на должности ответственные, чучело ты огородное! Неужто непонятно!
      Другой партиец – он и поумней, и первый по чину у них был – тот сразу догадался:
      – А что? Идея! У электората повальное недоверие ко всем здравствующим. А эти? Эти в Раю были. Эти честные, будет считаться, раз их туда приняли, а значит, они народ не подведут, не обманут обещаниями.
      Заместитель стал соглашаться, идею расширять.
      – Ага! Возможно, не подведут – в Раю были! Не на базаре торговали. Молодёжи нашей вообще понравится, потому что кандидаты с Того Света. Для нынешней молодёжи, чем страшней, тем и лучше. Как раз мы планировали ужастики им показывать, чтобы привлечь.
      – Во-во, молодёжь на выборы привлечём. Так что давай этих в списки…
      Началась у нас с Прохой жизнь новая. Всё у нас есть. Деньги дают, в сауны мыться возят, девки спину мочалкой трут, массаж делают. Чистых на встречи с трудящимися доставляют. На Мерседесе.
      По городу плакаты развешены.
      Стоим мы с Прохой, бывшие покойники, и первый партиец с нами и, конечно, посерёдке, стоим в обнимку. Челюсть у Прокофия Сидорыча подвязана, а я улыбаюсь на полную катушку. Разрисовано красиво. Сзади новая Россия возрождается. Впереди вообще светлое будущее.
      Не хочешь голосовать, а как посмотришь на эту дивную картину… Да что и говорить, руки чешутся и урну ищут, куда бы бюллетень сунуть, а бюллетеней еще не напечатали, урны через два месяца только завезут. Остаётся ждать и пить за здоровье Первого Партийца, и молиться, чтобы Проха и Тимоха до выборов опять не скончались, потому как жизнь у них сейчас хорошая.
      Прокофия Сидорыча приодели. Чёрный костюм ему в похоронной лавке, новый, справили. Рекомендательное письмо от Петра Архангела на лоб наклеили.
      Чёрным по белому Пётр собственноручно написал: «Забирайте обратно. Кандидат проверенный. В греховных деяниях в Раю не замечен, вёл себя подобающе обстановке, рекомендуем в Думу». Всё подлинно: и подпись и печать –  посередине лбагербовая – как полагается.
      Для привлечения молодёжи лицо деду сажей помазали, чтобы ещё страшней выглядел. Под глазами синяков краской наделали, уши гуттаперчей нарастили – пусть электорат думает, что уши эти опухшие на Том Свете точно  побывали, раз обмороженные, и что другого более подходящего покойника в Думу не найти. Зубы новые – золотые – вставили. Челюсть полотенцем  на голове закрепили, чтоб не падала, а заодно, чтобы помалкивал – мало ли чего покойничек скажет сгоряча, не подумавши.
      Молодежь на Проху смотреть валом валит. Девки размалёванные, в юбках выше некуда, с пупами голыми, пацаны наголо подстриженные – все, как на футбол, на встречу с кандидатом идут, залы всех желающих  не вмещают. Избиратели жвачками плюются, пузыри надувают, хором они кричат не то «мяу» не то «вяу» и в ладоши над головами хлопают.
      Во как расшевелили мы электорат!
      От КПРФ часть откололи, и в наше прогрессивное течение затянули. Старейшие коммунисты с палочками на дебаты поползли – и чтобы на бывших покойников посмотреть, и чтобы спросить «как Там», и чтобы посоветоваться, как правильно себя Там вести.
      Коммунисты – народ, упрямый. Многие при своём мнении так и остались, пришли на дебаты с закоренелыми лозунгами.
      От них лысый классовый Боец против нас выставлен. Заготовленную речь по бумаге читает.
      Наш Первый Партиец без бумаги языком хорошо работает, за троих справляется.
      Мы с Прохой только помалкиваем. Потому как покойники вообще молчать обязаны. Стоим в уголке скромно, с ангельским выражением.
      Задача у нас простая: стой с мрачной физиономией, с честным лицом, подобающим покойнику. Улыбаться Партиец должен, у него тут опыта хватает. Ты, Проха, молчи в тряпочку, ты гляди, как бы классовый Боец тебя не опознал.
      – Я иду по списку первый, – отвечает на вопрос Бойца наш Первый Партиец, – эти господа, так сказать, бывшие товарищи Прокофий Сидорыч, и Тимофей, простите, отчество я забыл. Петрович. Ага, Тимофей Петрович. Тимофей Петрович идёт вторым, а Прокофий Сидорович третьим.
      И вдруг слышу: не то самовар пыхтит, не то чайник булькает. Оборачиваюсь: Проха, покойничек, пытается освободиться от подвязки, как пёс лапами от ошейника. Нервничает, закричать хочет, а подвязку ему на бороде клинит, уши тоже мешают. Руками дед машет, как будто от пчёл отбивается. И шипит: свою точку зрения на текущие события, наверно, излагает.
      – Что это он говорит? – спрашивает шёпотом Партиец.
      Перевожу: «Когда мы в церкви у попа лежали, ты Тимоха после меня был. И на отпевание ты после меня в цинковом гробу, бесюга, записался. А в облаках, видите ли, уже первым в приёмную комиссию, раньше меня, пролез! Анчихрист! Мы бедовали, постничали, копейку трудовую берегли, а кто-то на мои денежки морду себе наедал, ещё и в санаторию съездил. Ежели мне сейчас третий номер на два не переправят, я тебе, Тимоха, пёс ты поганый, ноги твои на шею намотаю – опять ты вперёд меня в списках проскочил!»
      – И что? – спрашивает Партиец. – На шею намотает?
      – Намотает! У него слово, как гербовая печать. Если кому пообещал что-то набить или намотать, будьте покойны, он выполнит. Ещё и вам подзатыльников навешает, как сообщнику. Так что меняйте очерёдность, пока не поздно, пока избиратели речи  не расшифровали.
      Модник небритый, стриженный под горшок, в полосатой футболке, что в первом ряду у самой сцены в обнимку с девкой расположился, что-то понял и свою железную цепь, – хорошую такую, кованную ещё видать при царском режиме, – Прохе передал.
      – Дави его, Прокофий Сидорыч! – говорит небритый, – он у тебя ведро огурцов унёс!
      Я бежать уже собирался от греха подальше, но, спасибо, девица, подружка небритого, тоже закричала – выручила меня, не то, попало бы крепко и дебаты мы провалили бы.
      – Проха, я рожу тебе ангела небесного! – заголосила эта девка голопупая. – Бери меня, Проха! На хрена тебя Валька из булочной сдалась.
      Покойничек наш с лица стерялся: покраснел, как живой. Заплевался он и цепку выронил, забыл, зачем железяку ему доверили. От девки крестным знамением прикрылся, слово нехорошее, на букву «б», тихонько повторяя.
      Партиец, пока у деда заминка тянулась, смекнул, что к чему, и без драки он это дело уладил: номера в списках переправил, микрофон у дедушки отнял, челюсть к голове крепче привязал. Публику он так успокоил:
      – Покойники наши, слава богу, к новой жизни ещё не привыкли, во всём требуют соблюдать точность. Он, действительно, вторым в списках числится. А Тимофей Петрович – третьим. Нужно соблюдать точность и справедливость. Даже в мелочах. Это наш принцип.
      Ничего себе мелочь! Принцип! Я только зубами скрипнул. Но смолчал. Третий так третий! Лишь бы деньги давали.
      Народ встретил сообщение Партийца с большим одобрением. В ладоши громко захлопали. С задних рядов какая-то баба крикнула: «Проха ты чемпион. Я тебя тоже люблю».
      А та девка с пупком голым, что возле сцены околачивалась, и родить ангела обещала, куда-то пропала. Крестное знамение, что ли, сработало, девка испарилась. Ухажёр её, что в полосатой футболке был и Прохе цепь дал, –  и тот пропал.
      Боец классовый взялся нас с Прохой разглядывать. К нему подойдёт, подвязку пощупает, ко мне обернётся – по сцене ходит, как у себя дома. Забыл про свою скромную классовую платформу – ведёт себя крайне нагло.
      – Эге! Голубчик! Не ты ль мне месяц тому назад… – кровавую часть классовой стычки Боец освещать не стал, свернул на политические рельсы, – не ты ли месяц тому назад за демократический выбор агитировал? Сегодня – за «дом наш единый» – смотрите товарищи… И вообще, ежели ты покойник, тебе надо в гробу смирно лежать, а не из партии в партию мотаться.
      Партиец наш выдавил Бойца от микрофона. Вежливо так, тихонько его ногой на полметра сдвинул.
      – Господа, это просто, скажу прямо и честно, – произнёс он бодро, – товарищи покойники не могли сразу сориентироваться в обстановке. Сами понимаете, три года всего как с Того Света пришли! Поэтому чуть не ошиблись в своём выборе. А теперь разобрались. Разобрались?
      – Разобрались! – отвечаю. – Нам с Выбором не по пути. Они ориентации сменили.
      – Вот-вот! – Партиец треплет. – Мы за «Наш дом единый». Ура, господа! Пришельцы из Рая с нами! Это гарантия того, что, проголосовав за нас, вы не ошибётесь. Ура, господа.
      – Ура! – заорала публика. – Долой коммуняк!
      – Проха, ты чемпион!
      – Граждане! Товарищи! – вопил Боец. – Этот ваш смирный покойник месяц тому назад морду мою кулаком в кровь разбил.
      – И правильно! Бей коммуняк, Проха! – кричали девушки в коротких юбках, швыряя в коммуниста жвачки.
      Коммуниста опять чуть не побили. Он только головой качал. Палец к виску приставлял и гримасничал. Рассказывал молодёжи, что Рая нет.
      Никто, конечно, ему не поверил, и мы выиграли первый тур дебатов по очкам с большим перевесом.
      Нас – в ресторан. Пожурили, правда, Проху за излишнюю разговорчивость. Опять в баню свозили. В гостиницу привезли. От девушек мы отказались. Включили телевизор: там про наш триумф рассказывают. Биографию разбирают. Ищут, адреса прежнего места жительства. Нашли уже пять моих адресов, шесть Прохиных. Кругом родственники объявились.
      Некоторые избиратели с нами в гимназии учились в тринадцатом году. Проха там ещё дружил с будущим генералом Врангелем, а с Альфредом Розенбергом на одной парте сидел и тайком курил с ним в туалете, оказывается. Писатель Тынянов списывал у Прохи сочинения.
      Кто бы мог подумать, что в такой солидной компании Проха получил образование, хорошо писал, а читать так и не научился.
      Боец классовый малость испортил настроение. Попал в кадр.
      – Где они сидели, – сказал он телезрителям, – надо ещё разобраться. Этот, который постарше, который с подвязкой, сам говорил, что был в заключении. «Тебя бы туда закатать, где я срок отбывал, и куда Макар телят не гонял». Очередные аферисты на нашу шею…
      Спасибо, из кадра Бойца быстро убрали. Нехороший он человек. Мы с Прохой только зажили…
      
    Явление Полосатого ангела

      Прокофий Сидорыч от счастья разомлел. Женщин ему захотелось. Подвязку снял, стал куда-то намыливаться.
      Побрился.
      У меня настроение почему-то не праздничное, что-то меня беспокоит – а что, понять не могу.
      – Прокофий Сидорыч, – спрашиваю, – с подвязкой на челюсти когда ты разговаривал, я твою речь правильно Партийцу перевёл?
      – Правильно.
      – Я ничего не пропустил?
      – Не пропустил. Всё верно: замочил бы я вас обоих.
      – А про огурцы ничего такого ты не сообщал, когда с подвязанной челюстью шипел, как самовар?
      – Про огурцы я забыл сказать.
      – Странно! Откуда мужик, который футболке полосатой был – ещё тебе цепь дал, помнишь? – про огурцы откуда он узнал?
      – У тебя, видать, на морде написано, что ты у меня ведро с огурцами ещё в первой жизни упёр. Всё! Хватит болтать, я пойду прогуляюсь.
      – Куда ж ты голубчик, – говорю, – на ночь-то глядя? Тебе же девок с доставкой предлагали. И ангела небесного родить девушка хотела.
      – Э, нет! – Проха головой замотал. – Этих вертихвосток не надо! У них и сиськи-то, в газетах пишут, ненастоящие. А мне нужно женщину, чтоб…
      Знаю я это «штоб». Это «чтоб» впереди десятый номер, а сзади… Зад вообще «штоб» в двери не пролезал. И где-то в гостинице он такую красну девицу заприметил? Дед не промах. Я думал, он только бизнесом и политикой занимается и больше ничем не увлекается.
      Только дедуля дверь за собой прикрыл, хлоп – обратно вскакивает и тяжело дышит.
      – Что, – говорю, – такому красавцу и отказала? Неужто ей бывшие покойники не интересны! Какая-то девка странная!
      – Там этот! – испуганный дед шепчет. – Ну, что нас! Что нас из чистилища забирал. Кажись, опять ищет. Не хочу-у!
      Я прислушался.
      Кто-то по коридору мимо нашей двери проследовал – тихонько так «шарьк-шарьк» ножками.
      Я дверь приоткрыл. И точно: бывший ангел-секретарь в моей полосатой робе в торце коридора номер двери разглядывает.
      Я быстренько дверь прикрыл, ключ в замке повернул.
      Слышу опять: «шарьк-шарьк» в сторону нашей двери, потом стало тихо, и вдруг «тук-тук».
      Мы с Прохой не живы, не мертвы – это воистину – стоим не дышим. Этот, там за дверью, божий посланник постоял ещё чуток, и – шарьк-шарьк – куда-то ушёл.
      Тут только мы и задышали.
      – А с чего ты взял, – говорю, – что он за нами. Чего ты испугался? Может, и не за нами. Может, он сам драпанул.
      – Оттуда не сбежишь.
      – Но мы-то сбежали. И вообще. Он не нас ищет.
      – Ага! Явился грибков пособирать. Ягодок покушать. Могилки проведать – дружков покойных.
      – Да, – соглашаюсь с Прохой, – видимо, не за ягодами. Про огурцы знает.
      – А я и говорю, что за нами пришёл, и что нам капут. Это конец! – дед причитает. – Других тут нет, тут мы. Только зажили, и …
      И пошло у него: мать-перемать, – ругань несусветная. И что коммунисты его мучили, и что демократы его голодом морили, хотя в магазинах всего полно было, и что на помойке он нажился, а высказаться, как следует, всё равно не давали, и путёвку ему, которая была положена ещё лет пятьдесят тому назад, тоже не дали, Тимоха в санаторию съездил, а теперь во ад обоих заберут, когда жизнь проклюнулась.
      – Никуда нас не заберут, – говорю, – ложись спать. Утро вечера, сам знаешь…
      Сны были тяжёлые. Архангел Пётр приснился во гневе. Радостный ангел-привратник, цербер тамошний, бормотал: «Так им и надо, так и надо. В геенну с превеликим удовольствием я их отвезу»…
      Лучше не вспоминать, что приснилось.
      Разбудил нас Первый Партиец – бодрый, энергичный, ко всему готовый, готовый в любое место без мыла залезать.
      – Всё нормально, господа, бывшие товарищи. Сегодня у нас вторые дебаты. Дебаты с коммунистами и пэпээровцами одновременно. Мы их запросто! Одной левой! Волноваться не следует!
      – Так-то оно так, – говорю, – но есть одна закавыка. Случилось страшное.
      И о третьем пришельце с Того Света я ему поведал.
      Партиец долго хохотал.
      – Страшное?! Неужто вы сами в эту дребедень верите? Ха-ха-ха!
      Трубочку из кармана вынул, пальчиками по кнопочкам побегал. И куда-то быстренько позвонил.
      – Послушай, голубчик, – лопотал он трубке, – ещё один пришелец с того света объявился. Ха-ха-ха. Надо подготовиться. Бывший Секретарь Петра Архангела. Ха-ха-ха! Технологи! Завиральники из ППР, мать их… Кто ж ещё! Ты разнюхай.
      – А вас это, господа бывшие товарищи, совсем не касается. Не бойтесь. Тут ничего страшного. Бомжа какого-нибудь пэпээры нарядили, против вас подготовили.
      Ручкою нас из номера выпихивает, на улицу к Мерседесу ножкою направляет.
      «Хорошо, – думаю, – если пэпээры. Дай бог».
      На дебатах почти ничего нового. От коммунистов – опять классовый Боец. От этих, от вторых, тоже наш старый знакомый выставлен: господин Веселовский, бывший попутчик «Выбора».
      – Это жулики. Никакие это не бывшие покойники. Уберите их. Не смешите публику. Бога нет. Всё! Спросите у коммуниста. Он вам скажет. Эти жулики у меня в ларьке торговали. Проворовались. Я их уволил. Тащите других покойников. А это воры. Коммунисты тоже воры. Они страну разворовали. Картины эшелонами вывозили…
      Боец классовый цапает одной рукой Весёлого за кадык, другой рукой за ухо его держит, Весёлый хочет Бойца тоже за горло взять, а Боец кричит:
      – Знаем мы твой антиквариат. Эти жулики на тебя работали. Мошенник!
      Кричит он и за ухо по сцене Весёлого водит, хотя у Весёлого есть пышная шевелюра, в отличие от Прохиной причёски, и за неё было бы таскать проще.
      Весёлый в это время Бойца микрофоном по голове дубасит.
      А мы стоим. Молчим – покойники должны оставаться безучастными ко всяким дракам. Первый Партиец побоище комментирует, как футбол.
      Вызвали милицию, чтобы разнять политических противников.
      Боец только и успел крикнуть:
      – Уголовники! – было последнее его слово, когда их обоих затискивали в воронок – и побитого классового бойца, и Весёлого с растянутым ухом – чтобы остыли, повезли в участок.
      – Вот такие эти господа! Вот такие эти бывшие товарищи! – первый партиец итог дебатов подвёл. – Сами видите, за кого надо голосовать.
      Проха радостный. Я его под ребро локтем тискаю, чтобы не забывался, и в ликующем по поводу нашей победы зале вдруг вижу мрачного типа.
      Стоит этот грубый мужик уже в старомодном шевиотовом пиджачке, из-под пиджачка полосатая роба ниже полы проглядывает. Роба моего размера. Та самая, в которой я в аду работал.
      – Пора сворачиваться, – шепчу на ухо Первому Партийцу.
      Партиец понятливый. Быстренько попрощался с публикой, и скоренько мы были доставлены в гостиницу.
      Я сообщил Партийцу о появлении в зале Третьего.
      – Ха-ха-ха! Роба твоего размера. Ха-ха-ха! Ничего не бойтесь. Мы ставили прослушку: у ППР вашего Третьего нету. У коммунистов… У коммунистов мы и проверять не стали. У них нет фантазии. Спите спокойно. Вот вам на карманные расходы. Ни в чём себе не отказывайте. До завтра. Можете в ресторан. Можете девочек пригласить. Ха-ха-ха! Пользуйтесь. Все включено…
      – Они нам не верят! – говорю Прохе.
      – Про секретаря? – Проха уточняет.
      – И про секретаря, и вообще… И в бога, и что мы с того света – тоже.
      – А за каким же хреном, они на нас деньги тратят. Ежели они нам не верят.
      – Главное, Прокофий Сидорыч, чтобы электорат, как они выражаются, верил.
      – А может, показалось, про секретаря-то?
      – Ага, – говорю, – наверно, показалось. Пойдём в ресторан, напьёмся. Чтоб не казалось.
      – И как рукой с души снимет, – итожит Проха, – а то мерещится.
      По стопке, по второй, по третьей.
      Закуска хорошая. И борщ, и антрекоты. Икра на булки намазана. Пьём, закусываем.
      На душе так радостно и спокойно стало.
      – А что, давай девок пригласим, – Прокофий Сидорыч в мечтах млеет, – и девок таких чтоб…
      Чей-то противный голос Прохину речь забивает:
      «Таких, чтоб десятый номер спереда был, где к пиджаку вытачки делаем, ежели на бабу шьём», – говорит Кто-то и садится к нам третьим номером.
      И на меня зырьк-зырьк глазом.
      Пиджачок шевиотовый, под пиджаком роба полосатая.
      – Здравствуйте, – здоровается с ним Проха, – уже прибыли?
      – Уже прибыли! – отвечает Полосатый секретарь Прохиным манером. – Зажились вы тут. Пора. В аду работать некому.
      – Во как! – говорю. – Совсем недавно там безработица была. Такой был наплыв! Эшелонами вы туда направляли.
      – А теперь в рай наплыв! Потому как все поголовно верующими сделались, – сообщает Полосатый. – Попы в церквах свечки не успевают заготавливать, парафину не набраться. Верующие валом валят. Там, где за здравие, там очереди стоят. За упокой пока что без давки. Так что вам прямая дорожка во ад уготована. В Раю, господа бывшие товарищи, теперь переполнено.
      – Я, господь свидетель, свечки ставлю, тоже, – Проха елейную речь заводит. – Видит бог, кажный день по две штуки я ставлю. И за здравие и за упокой – всегда. Аккурат, когда вас вчера повстречал в коридоре, спешил в церкву.
      – Ага, – говорю, – к девам мироносицам.
      – Не богохульничать! – кулаком по столу Полосатый секретарь стукает. – Да ладно, не пугайтесь, валяйте дальше. Я пошутил.
      – А как же вы нас туда переправить собираетесь? – спрашиваю секретаря.
      – А на Сдвиженье в следующем году само собой всё устроится.
      – Почему не в этом году, извините? – я интересуюсь.
      – Не успеваю! – тужит секретарь. – Придётся год ждать. В милиции промурыжили. Сперва честность на детекторе испытывали, потом ещё крылья на прочность в психушке проверяли. Времечко упустил! С личными делами в этом году не справиться.
      – А как же вам удалось-то, – спрашиваю, – честность вашу с крыльями подтвердить?
      – Спасибо вам, раб Тимофей, за науку. На лапу дал. На поганую постелил.
      – Во-во, – говорю, – без греха здесь никуда. И дай бог, дай вам бог здоровья тут погулять. Не спешите. Вам-то не в райские кущи тоже. Знаем мы, где вы сейчас секретарём работаете – в робе-то полосатой. Так что вы не спешите. И мы с Прохой годик тут побудем.
      – Да-да, – поддакивает секретарь, – побудете ещё. Поживёте! Если я чего не придумаю. Будьте покойны, я придумаю.
      Мы стопки только успели поднять за новую жизнь, которая ещё долго будет, если Полосатый чего раньше не устроит. Выпить ещё не успели – глядь – а секретарь как растворился. Не выпитые стопки на стол поставили. Перекрестились.
      Всю гостиницу мы обшарили, всех спрашивали – никто не видел, никто полосатых не встречал.
      Первый Партиец вообще не верит. Считает, что перепили.
      – Не бойтесь, – говорит, – ППР мы уже в долю взяли. Отдали им продажу водки и сбор бутылок. Должность в Думе пообещали: вице-спикером будет гражданин Весёлый. Тоже кристальной души человек! Как и вы.
      А нам с Прохой уже не до выборов. Нас перспективы занимают: ближайшая радует, а дальняя, которая будет после Сдвижения, пугает.
      В Мэрию с Прохой сходили, кабинеты поглядели. Стулья к заду мы там примерили.
      Так себе кабинетики. Четыре стены и шкаф обшарпанный! Ежели в эти кабинеты сядем, с тоски сдохнем, не дотянем до Сдвиженья.
      И чего в эти кабинеты лезут!
      – Возьмём деньгами? – предлагаю Прохе.
      Проха не согласен.
      – Э, нет! – трясёт головой. – Я в кабинет хочу. Хочу на твёрдый оклад.
      – Прокофий Сидорыч, – спрашиваю, – почему тебя Прохой называют, когда неофициально? Почему не Прокофий?
      – А потому что! Кто хозяин – Проха или Барбос? То-то! – и по столу кулаком стукает.
      Стало быть, под каблуком у жены он не был, царствие ей небесное, стало быть, опыт руководящей работы у Прохи есть.
      С ближайшей перспективой мы кое-что уяснили, а через час после мэрии и ещё немного после того, как попили пива и пришли мы в гостиницу, промелькнула и дальняя.
      Принёс нам Партиец бумажки.
      – Во, – говорит, – с забора снимаем. Что тут про вас понаписано. Ха-ха-ха. «Несколько пудов ржицы уволок, едва не вередился»… Ха-ха-ха. В особо крупном масштабе воровал. Ха-ха-ха.
      – А у моей свояченицы он ведро огурцов упёр, – Прокофий Сидорыч добавляет и на меня опять с кулаками. – Это вам как?
      Партиец затылок зачесал.
      – Так вы сидели всё-таки. Избиратели прознают, как бы чего с нами они не сделали. За нашу и вашу честность…
      – Ага! – говорю, – в последний путь справят. Ангел-секретарь, бывший, в избирательную компанию включился. Только он на Земле эти подробности знает.
      – И где же вы сидели? – Партиец от удивления рот открыл.
      – Где-где! Известно где, – в аду, в местах вечных мук, мы сидели.
      Партиец огорчился.
      – Но, – успокаиваю, – мы были взяты на пересмотр. Ко Всевышнему! Чтобы в Рай… Сюда мы за документом направлены. За справками от врачей для уточнения. Потому что уши обморожены, а у деда «помер от ОРЗ» в справке написано.
      – А-а! Анализы потерялись, Туда не пришли. Вы Там намучились! Кругом бюрократы! – партиец соратнику объясняет, – В Богданове, в сумасшедшем доме, эти господа всё-таки лечились.
      Соратник ему подмигивает.
      – Были, – говорю, – были. В Богданове мы после были. У нас справка есть, что с головой хорошо. А уши обморожены…Вот справка, пожалуйста, белым по чёрному написано, что Проха не сумасшедший, а я вообще серьёзный умственный коэффициент имею.
      Справку Партиец повертел.
      Бумага настоящая. Всё как полагается. И подпись главного врача из дома умалишённых есть, и печати Российской Федерации поставлены.
      – Надо коммуняцкие прокламации с заборов все снять, – наказывает он соратнику, – чтобы электорат не начитался. А то начитаются, тоже в Богданово загремят. Кто нас выбирать будет?
      – Ага, – говорю, – надо сделать это поскорее.
      – А то до Сдвиженья задвинут или вознесут, ага, – кивает мне Партиец, и соратнику он советует, – на телевидение, братан, быстро слетай, предупреди…
      
    Полосатый ангел

      В жизни Полосатого всякого бывало. В аду, куда его с неба в своё время выслали, не санатория, как Проха выражается, и даже не сто первая верста. По своей воле туда не едут. Туда попадают, когда автобиография подмочена, и мы с Прохой эту бумажную вещь Полосатого ангела сильно подмочили. А хочет он в геенну или нет, уже начальство его не спрашивало. Нашу одну вакансию он в аду занял, в моей полосатой робе он вкалывал.
      Худо ему там было. Ой, как худо! А вёл он себя хорошо. Правила соблюдал: и распорядок дня и технику безопасности ни разу бывший ангел не нарушал. Начальство его быстро приметило, и было предложено ему попробовать досрочно освободиться. Неделю-другую пожить на Земле, душу спасти, и заодно две заблудшие овцы на небеса вернуть – было приказано.
      Радостный ангел на Землю полетел доказывать примерным поведением свои права на вакансию в райских кущах. Заодно с обидчиками посчитаться – возможность получилась. Сломя голову на нашу грешную землю, как в омут, с облаков нырнул.
      Не думал тогда ангел своей умной головой, в какое дело ввязался.
      А небесное начальство о чём думало, когда Полосатого оно на Землю посылало?
      Послать, например, городского жителя в штиблетах лакированных в деревню, где грязь по колено! А он, культурный человек, ни косить, ни пахать, ни сеять совсем не умеет. Навоз если убирать только. В штиблетах городских лакированных!
      Или наоборот. Будь Полосатый деревенским жителем – как бы он к городской жизни приспособился? Никак! Куда там пойдёшь в кирзовых сапогах? К пивному ларьку если, чтобы тоску по непролазным просторам заглушить.
      А тут с небес на Землю послали. Господи, боже мой, помилуй!
      Будь мясоед он на весь мир знаменитый, из книги Гиннеса чемпион – легче бы Полосатый гражданин к голодной жизни привык, смирил бы он свою гордыню и перестал бы есть скоромную пищу, как было предписано, чтобы получить царствие небесное.
      Бесом не назовёшь – частично в аду перевоспитали, на ангела по баллам чуть-чуть он не дотягивает. И святого, и грешного с рождения в нём намешано, от папы с мамой всякого ему попало. Одно слово, что «полосатый»! Поведение – как с луны, бывает, свалился – вообще чудное.
      В житейских вопросах – ни бум-бум! – лох полнейший. Одному богу известно, где он получал такое однобокое образование.
      Хотя на лету всё схватывает.
      Опыта никакого, с теорией того хуже. И такая сразу экзаменовка! И никто тебе не подскажет, а надо самому выкручиваться и ловчить – и чтобы ни разу не согрешить!. В каком месте дорогу перейти, на штраф чтобы не нарваться, не знает!
      Светофор увидал – эка диковинка! – от удивления рот разинул. По темноте своей ломанулся Полосатый через дорогу на красный свет, чтобы разглядеть красный фонарик с близкого расстояния.
      Новенький Мерседес – туда-сюда – рулём завертел. Прямо ехать ему нельзя – там полосатый пешеход правила нарушает. Справа помеха ещё больше – там столб чугунный – туда тоже не свернешь. Где педаль тормоза, а где педаль газа, водитель сгоряча перепутал. Тормознул он на всю железку, влево рулём взял, столба напугавшись, и на встречный дорогущий джип, стало быть, Мерседес новенький наскочил.
      Знал бы небесный житель, на какие бабки попал!
      Две Перовские группировки – кебская и мухоморы, страшно сказать, – которые с начала перестройки между собой воевали, на этой почве объединились и устроили охоту на общего врага. С ружьями! Еле он убежал. Неделю пацаны за ангелом гонялись. Пока все бедолаги – и мухоморы и кебские – все до единого то ли водкой, то ли газом по пьянке не отравились. Сами виноваты. Пристали – никак было Полосатому от них не отвязаться по-хорошему.
      После этого события он ходил через дорогу только на красный свет. А то и вдоль дороги, на всё наплевав, принципиально между машинами шлёпал. Вместо того чтобы смириться и покаяться, стал свои понятия в Перовскую жизнь внедрять. Автоинспекция, конечно, на него обратила внимание – попробовали оштрафовать.
      На пятьдесят рублей Полосатого нагрели, квиток ему выписали, чтобы в сбербанке он заплатил. Ещё нахамили. Потому что наличных у него с собой не было ни копейки.
      Дорого квитанция гаишникам обошлась. Два месяца Полосатый их крышевал, обобрал до нитки. Дэпээсники Кристалловскую водку пить перестали, перешли на дешёвую, которую сам ангел в подвале дома, что возле УВД, и мастерил под маркой «Полосатовка». Многие тогда милиционеры отравились. Областная больница с лечением не справлялась.
      И нам с Прохой «Полосатовка» попала. От литра выпитой Проху так мутило, так он бедный мучился, и так ему было худо: посылал меня в за священником. До церкви я дошёл только, а там, прости господи, магазин был рядом – взял с горя бутылку Пищепромовскую, потому как товарища теряю. Выпил Прокофий Сидорыч за компанию и во славу божию, покаялся и сразу получил прощение, здоровье у него поправилось. А то уж совсем на краю стоял, как одуванчик в засуху: старый, лысый, едва живой из земли торчит и к ней клонится – зрелище страшное! Чуть сиротой меня не оставил.
      К Перовской жизни Полосатый быстро приспособился. Взялся обрусевший ангел на палёную водку кристалловские этикетки клеить. Или, чтобы на жизнь заработать, это он делал, или, кто знает, чтобы меня с Прохой одурачить, отравить и таким манером на небеса отправить.
      – У него план, – говорю я Прохе, – загубить наши души хочет, довести до точки. Думает, что от водки совсем откажемся, затоскуем, и ручки тогда на себя наложим, когда без водки мы умом тронемся, после чего рабы грешные – Тимоха с Прохой – прямиком во ад поедут.
      – Или других грехов чтобы по пьянке мы натворили, грешные деяния записать, и уж потом на Страшном Суде начальство тамошнее с нами разберётся! – размышляет вслух Проха.
      Одно нас обоих успокаивает, что Полосатому спешить некуда, а точнее сказать, есть куда; и это «куда», может быть, преисподняя, хотя место ему в раю пообещали, если он справится с заданием.
      Обещали! Попробуй тут заслужи царствие небесное, когда кругом тебя все обманывают и тебе хамят. В результате получаются у Полосатого методы спасения души нехорошие, они всё больше на уголовные статьи смахивают и глубже засасывают. Так что живи, господин Полосатый, не суетись, в рай не спеши, радуйся здешней жизни. А хочешь, записывай грехи наши, и мы с Прохой эти записки у тебя выкупим, ещё и подзаработать тебе дадим.
      Нам, господин Полосатый, тоже денежки не помешают – компромату на тебя тоже поднаберём. Без денег на земле – беда. Теперь жить можно, ты только руку протяни.
      И как будто нас кто услышал! Кто-то решил дать людям заработать.
      «Покупаю души, даю вечную жизнь» – появилось объявление в газете.
      Я в недоумении, у Прохи по этому поводу родилось коммерческое предложение.
      – На хрена, Тимоха, нам с тобой души, которые всё равно в геенну огненную попадут? – говорит мне рыночный Проха. – Пойдём-ка мы их сдадим. Как бутылки. И тогда нам этот Полосатый будет вообще по барабану.
      Народу там видимо-невидимо. Свечки, ага, поставили – прямо из церкви сюда прут, в двери ломятся. Без очереди в кабинет лезут. Обратно они возвращаются, страшно довольные, и бегут скорее в магазин, потому как остатняя материальная часть, которая теперь без души, во сто крат больше есть и пить просит.
      Спрашиваю одного счастливчика:
      – Как там, не больно это делают?
      – Не, – говорит этот несчастный, – не больно. Кладёшь тысячу рублей на тумбочку, а он шепчет чего-то. Зубы под наркозом больнее выдирают. Но мужик он довольно грубый. Футболка в полоску, из рукавов ручищи выглядывают волосатые, как шерстяные. Профессионал. Две тысячи рублей ещё выдаёт. Одну даёшь, две получаешь.
      – Ага, – говорю Прохе, – это Полосатый друг к себе нас заманивает. Или в бизнес ударился. Заодно фальшивые деньги мошенник сбывает: два к одному продаёт. Лицензию бы у него проверить. Давай-ка мы, лучше, отсюда дёрнем, чтобы судьбу не испытывать. В депутаты – сперва, а там видно будет.
      Написали мы в налоговую: дескать, так и так, без лицензии жулик работает, души покупает, а налоги он не выплачивает.
      Долго его налоговая полиция мурыжила, дело на него завели, заготовку душ прикрыли.
      Две недели мы с Прохой живём-радуемся. По газетам следим, как шумное дело разворачивается. Ждём, когда Полосатому пожизненное назначат.
      Берём свежую газету и вдруг читаем: «Налоговая полиция ликвидирована, часть личного состава посажена, другая часть переведена на службу в милицию». Дальше – в газете – опять объявление: «Выписываю справки по ОРЗ, лечу обмороженные уши за умеренную плату».
      Вывернулся проклятый! Приглашает нас с Прохой за справками, лечить Прохины уши зовёт.
      Ну-ну, господин Полосатый, ищи дураков. На эти удочки нас не поймаешь, а уши у Прокофия Сидоровича уже зажили.
      То водка палёная, то «души», то «уши обмороженные». Обкладывает нас, как волков флажками. Чтобы нервишки у нас сдали, и чтобы мы сами на тот свет попросились.
      И работает он серьёзно. Две группировки загубил, налоговую полицию ликвидировал. Чего стоит ему нас обоих прихлопнуть, как мух надоедливых. А ведь, нет! Ждёт чего-то.
      Или на Земле жить бывшему ангелу понравилось…
      Или, всякое ведь бывает, спасибо Господу, не отдаёт Он нас в руки Полосатому. Значит, мы Ему нужны на Земле. Потому как мы честные. И собирается Он призвать нас во Дворцы Небесные. А час не настал, должны мы ещё пройти испытания, должны победить на выборах, и поработать на благо Перовского народа.
      В центре Семьи встреча с избирателями.
      Наши им пиво бесплатное подают и закуску дармовую, и сто рублей в придачу. Коммунисты в это время идеи равенства проповедуют, пива не предлагают.
      Наш Партиец с речью выступает.
      – Господа! Бывшие товарищи! Что мы теперь можем сказать о положительных героях, о передовиках разных? Ничего хорошего мы о них сказать не можем. Ни слышать, ни читать о них не хочется и вообще противно. Знаем, что всё равно обманут! Писатели, выдумщики известные, и те сочинять о героях перестали. О новаторах писать опасаются. Мало ли чего этот новатор в будущем натворит. Мы, читатели, тоже побаиваемся, хотя интересно. Читаем в газетах про этого передовика, а сами думаем: на какой приписке этот новатор попадётся? Или вообще! На каком материале, уворованном в особо крупном размере, его, наконец, поймают. Начитаны мы и разочарованы в героях тоже, всё больше мы уповаем на давным-давно признанных мазуриков. Авось из этой сорной травы в результате чего-то необычного – ну, в результате радиации или Тунгусского метеорита – произойдёт в России мутация, и вырастет на Российской почве полезный овощ. Пусть не ананас вкусный, не дыня даже, а хотя бы нужная народному хозяйству техническая культура берлихенген. И процесс пойдёт. Так мы думаем. Но!
      Партиец воды попил. Платком пот со лба вытер.
      – Ага! Согласен-согласен! Мазуриков мы тоже пробовали! В деле проверили. Сколько они потом уворовали, сами знаете! И в них мы разочаровались. Получается, что нет правды на нашей земле! И доверия теперь никому нет! А что есть? И что нам осталось? Никто не знает!
      Печальный Партиец обводит грустным взором собравшееся население, поворачивается в нашу сторону и ликом светлеет. Пальчиком на нас с Прохой, в уголке сцены смирно стоящих, кажет.
      – Есть! – орёт он что есть мочи. – Есть! Вот они. Вот они – испытанные ребята, прошедшие жестокий отбор при поступлении в Рай. Встречайте! Они теперь с нами! Ура, Господа!
      – Ура! – ревёт публика и хлопает в ладоши.
      – Нет, не ура! – вякает Боец из передних рядов. Из толпы выбирается и тянет за собой Полосатого.
      – Не ура! Сейчас мы расскажем, что это за ребята. Вот этот гражданин, что в полосатой рубахе, расскажет – он идёт вторым в нашем партийном списке… Он тоже с Того Света. Он расскажет! Он секретарём в приёмной архангела работает, он расскажет вам, в каком Раю эти господа бывшие товарищи отсиживали.
      – Странно, – говорит Первый Партиец, – вы, товарищ классовый Боец, вы атеисты, вы не веруете, а заявляете такое!
      – Мы теперь тоже веруем, свечки ставим, – говорит классовый Боец, – нам теперь можно.
      С Полосатым обнимается.
      – Скажи, товарищ, где эти господа сидели и по какой статье проходили.
      Полосатый глазом на меня сверьк-сверьк.
      – Этот – за хищение социалистической собственности. А тот, у которого повязка, золотые зубы у которого болят – тот за взятки сидел.
      – А каковы сроки, – пытает его Первый Партиец, – может быть в Магадане или ещё где?
      – Нет, не в Магадане! В геенне огненной они отбывали! Пожизненно.
      – А где вы сидели, господин Полосатый?
      – Чего вы с ним цацкаетесь? Гоните коммуняку с трибуны, – советуют избиратели нашему Первому Партийцу, – в горкоме, небось, этот полосатый подхалим морду себе наедал.
      Полосатого за живое задели. Обратился к избирателям с выборными призывами:
      – Греховодники! Всем вам в геенне гореть. Всех туда закатаем. Во ад! Эшелонами электорат Перовский мы повезём! Сдавайте наворованное!
      И началась у них катавасия: публика в Полосатого предметы швыряет, Полосатый матерными словами с трибуны в ответ сыплет, от предметов руками отбивается, классовый Боец лозунги выкрикивает:
      – Рая нет! Жулики!
      – Долой красно-коричневых! – отвечают на их призывы избиратели.
      И тянут со сцены и классового бойца и Полосатого за штаны. Тот – как с цепи он сорвался, забыл про избирательную компанию, и зачем его сюда привели – плюётся и грозит всем геенной.
      
    Интервью господина Полосатого

      Поражение коммунистов мы с Прохой два дня обмывали: пили, праздновали, веселились.
      Дураку ясно, что это всё. И тут, как гром с ясного неба, прибегает Партиец, когда у нас утром голова больная, трясёт газетами и орёт, будто его режут:
      – Сволочь! Сволочь!
      Мы с Прохой перепугались.
      – Кто сволочь? – тихонько спрашиваем.
      Партиец швыряет газеты, сам на кушетку бухается. Звук убавляет и спокойнее уже говорит:
      – Господин Полосатый! И господин Весёлый! За нашей спиной сговорились ангелы. Вот почитайте, что они про вас пишут.
      Берём одну газетку, смотрим. На первой странице портреты Весёлого и Полосатого. Радостные стоят, сзади Россия возрождается, впереди светлое будущее.
      Далее «стенограмма со страшного суда».
      Читаем.
      Ангел секретарь: По что побоище у ворот затеяли.
      Раб Тимофей: Пупырь этот в рай меня не пущает.
      Архангел: Кто вам разрешил, раб Прокофий, тут распоряжаться.
      Раб Прокофий: А потому что! Мы бедовали, постничали, а он на мои копейки морду себе наедал. Этот бес, Тимоха поганый, огурцы у моей свояченицы из подвала унёс. У чертюга!
      Газетку мы отложили.
      – Что, читать вам не интересно?
      – Да, – говорю, – не интересно.
      Мы с дедом приуныли.
      Партиец по апартаментам походил, нас ещё малость понервировал, потом ухмыльнулся.
      – Не бойтесь, господа усопшие. Деньги в вас хорошие вложены. Так шта, как говаривал первый президент, административной системе мы хребет уже переломили. Так шта всё решаемо, и всё мы уже решили. Номер, весь тираж газеты, мы на корню выкупили ещё до выхода, как говорится, в свет. Весёлому должностей добавили, в налоговой инспекции на его газету дело мы приостановили – так шта мы опять с ним друзья.
      – А как же Полосатый?
      – Вопрос хороший. В Полосатом бизнесмен просыпается. К коммунистам он только ради маркетингу примкнул, чтобы господин Весёлый, как следует, клюнул. Весёлый ему бабок отвалил, а теперь и мы слегка раскошелились: две тысячи заплатили. Он рад-радёхонек, обещал честным бизнесом заняться, в наши дела нос не совать. Это победа!
      Мы с Прохой вздохнули.
      В ресторане, когда мы с Прохой обмывали нашу окончательную победу, опять подсел за наш стол Полосатый ангел.
      Опять стал нам нервы мотать.
      – У Всевышнего, значит, были! Прямиком из Рая, значит. Значит, сюда Господом присланы, чтобы Россию осчастливить, на путь истинный чтобы наставить. Ну-ну! – разбирал нашу предвыборную платформу Полосатый.
      – Вы тоже не в приёмной в Раю сидели. В этой рубахе-то…
      Немного и он расстроился, призадумался.
      – Бог даст, реабилитируют, если эти документики на вас представлю. Хотя есть варианты.
      Потом всё, что он о нас знает, нам рассказал, и всё, что думает о нашей дальнейшей судьбе, выложил. Провёл как бы идеологическую работу с верующими. Пообещал похлопотать насчёт места после чистилища. В аду он нам место уже подыскал по металлургической части.
      И сам, видим, мечется. И, что в России оставят, а в небеса не возьмут, боится. А если сперва в небеса возьмут, а оттуда в места вечных мук пошлют? А в небеса хочется! А может, в России лучше? Здесь теперь всё по-новому: человеку с головой теперь жить можно, – хотя всё обрыдло и всё ему тут наскучило.
      Пойми этого запутавшегося человека!
      И пил обрусевший ангел нашу водку стаканами, пугая нас расплатою за грехи, совершённые во время избирательной компании. Обижался на электорат, забывший бога.
      Папку с бумагами показал.
      – Видали? Во, сколько на вас матерьялу собрано! И вообще, до Сдвиженья в следующем году ждать долго и заняться тут больше нечем. Тоска! В грехи ежедневно падаю, так тут по Небесам скучаю! Но затягивает!
      – Давай, – говорю, – в картишки опять сдуемся.
      – Не! – машет он руками, и хлоп – очередной стакан в рот опрокидывает. Рукавом занюхивает.
      – Давай, во что-нибудь другое.
      – Айда, на автоматы игральные, – говорю
      – Это как?
      Свёл я его в зал с игральными автоматами, показал, где фишки покупают, научил, за какой рычаг дёргать.
      Мужик он азартный.
      Командировочные он спустил быстро. Заработанные деньги тоже проиграл. Прибежал к нам – попросил в долг две тысячи. Дали. В залог папку с нашими документами у него забрали. Полосатый – хвать деньги, и живенько к автоматам.
      Ещё дали ему тысячу, и ещё пятьсот дали, и, наконец, он секрет автомата раскусил, банк сорвал. Мешок денег ему насыпали. Администраторы как раз с его деньгами, на которые он фишки покупал, с экспертизы вернулись, и ручки они ему за спину завернули. Потому что некоторые рубли были на один номер – 666. Рубли из сатанинского казначейства на экспертизу попали. Больше мы его долго не видели.
      
    Пять тысяч

      У меня сомнения:
      – Знаешь, Проха, как-то не нравится мне возня с выборами.
      – Ага, – говорит Проха, – жульё! Мне тоже надоело. Как бы так взять и начать новую жизнь. Честную.  Без Партийца.
      – Без Полосатого.
      – Без Полосатого тоже…
      – Нужны деньги, Прокофий Сидорыч, для честной жизни. Деньги большие.
      – И – много...
      А мы опять копейки считаем! Партийцы финансы нам подрезали. Потому что противники уже белые полотенца выкинули, за два месяца до выборов досрочно они учуяли неминучее поражение: пёровский электорат в полном составе к нам переметнулся. И матёрые коммунисты, и набожные старушки – почти все к нам переползли. Молодёжь  толпами ходит, как в американское кино, Порху смотреть –  билеты продавать можно.
       Перестарались! Партиец залёг на лаврах почивать,  взялся партийные деньги экономить. Что Прокофия Сидорыча поить и кормить надо, он стал забывать. В «санаторию» ещё умотал, нас не взял –  опять Проху с «санаторией» кинули…
      Копейки в карманах ищем.  В гостинице на бывших покойников уже косо смотрят – в долг живём.
      «Деньги –  для честной жизни!» На еду деду Прохе не хватает.  А аппетит у него теперь хороший, на перистальтику тоже не жалуется. Антикварная минералка помогла.
      Звоним Партийцу. «Они отдыхают на Кипре, – отвечает секретарша, – не беспокойтесь, за месяц до выборов появится. Он много работает, ему тоже надо отдыхать». – «Да, конечно. Грыжа у него. Надорвался. Рыл канавы от выработки. А как бы деньжат нам, дамочка, заполучить?» – «Указаний на этот счёт нету».
      Придётся какую-нибудь профессию осваивать. Чтобы и деньжатами разжиться, и вообще. Ремесло, как говорится, за плечами не носить, везде пригодится. Если на второй срок не выберут, всякое бывает, как жить будем без профессии? На Тот Свет нам спешить не надо, в небесах подождут.  Полосатому теперь не до нас. Загремел вовремя и в нужное место: лет на десять в пенитенциарную систему его засунут за фальшивую валюту.
      Проха с прогулки пьяный приполз и стал мне рассказывать интересные вещи.
      Встретил он какого-то мужика, так вот мужик сетует, что живёт он в глуши. Телевизора у них никогда не бывало, радио лет десять не слушали – провода оборваны, – артистов живых отродясь не видывали. А денег у всех полно, не знают, куда девать. Вот, дескать, приехал в город впервые за много лет, чтобы с кем-нибудь из городских о культурных вещах побеседовать. О Прокофии Сидоровиче он был высокого мнения. Когда выпили они, как следует, вообще стал нашего Проху называть Хазановым. Приглашал выступить у них в деревне. Проха ему – ни да, ни нет. Пообещал приехать на встречу с избирателями.
      С тем Проха в гостиницу прибыл. Магнитофон приволок. Где взял? – не помнит. Купил где-то, а зачем, позабыл, потому что выпили они хорошо – по бутылке на брата.
      Включил я магнитофон – Хазанов аккурат про кулинарный техникум рассказывает.
      – Во, вспомнил, – говорит пьяный Проха, – купил, чтобы выступить. Хазановым. Там у них в деревне. Я и так как бы на Хазанова смахиваю, публика это всецело признаёт. Магнитофон включим – тогда вообще…
      – Ага, – говорю, – на Хазанова… Ёжика плешивого, который из лужи браги нахлебался, больше напоминаешь. Хотя…
      «Хотя, – думаю, – деньги нужны, кушать надо. Проху задарма водкой поят, мне пока  на халяву не везёт. Надо крутиться. Тысяч пять хотя бы –   вдруг заработаем?»
      – Мужик-то, какой из себя? Не Полосатый случаем?
      – Точно! – Проха хохочет. – Точно! Полосатый. Роба у него полосатая, такая как у тебя была, когда ты в аду придуривался. Не! Он в пальто, в шляпе...  Борода до самого пупа, наш Полосатый за две  недели  не отрастил бы… На Хаттаба – душман такой был по первой – очень похож, если тюрбан, вместо шляпы, ему надеть... Полосатый вообще сидит за валюту! Сам знаешь…
      – Ну, что ж, – говорю, – выступим. Пока Полосатый на казённом обеспечении живёт, пока Хазанов в Ессентуках лечится, а Кобзон в Госдуме заседает. Заодно встретимся с избирателями. На пропитание заработаем.
      Встали пораньше. Проха рассолу огуречного похлебал. И отправились.
      Час на автобусе, полчаса по топкому болоту. Рай, можно сказать, под боком. Деньжищи в полутора часах от города валяются. Не под ногами, но всё же…
      Столбы электрические кончились, радио-столбы без проводов перед нами выросли – всё точно, как деду объясняли. Значит, не совсем пьяный был – кое-что помнит.
      Хазанова в болоте чуть не утопили – успел я магнитофон подхватить, когда с Прохиного плеча он повалился.
      Из трясины с магнитофоном удачно выползли, сразу и деревня за кустами нарисовалась.
      Ленинской смычки города с деревней в тутошних краях так и не случилось. Людей не видать – по домам что ли разбежались, напугавшись приезжих? На сундуках сидят, попами добро охраняют – парчу заморскую, жемчуга старинные...
      Мы – в клуб. Прохин знакомый  –  Епифан-избач, на Хаттаба похожий, калибром поменьше и без патронташей –  радостно встречает.
      Шляпа войлочная, карандаш за ухом – с важным лицом в носу ковыряет, по ходу дела первомайские призывы из газеты вычитывает. Что власть советов на большой земле крякнула, ему не телеграфировали.
      – Здрасти, – говорю, – как тут с валютой?
      – В каком разрезе? – получаю встречный вопрос.
      – Российские рубли, советские или какие-нибудь алюминиевые, для вашей лесной делянки специально откованные?
      Избач на лавке моргает.
      – То есть?
      – Ага, и поесть нам бы не помешало.
      – И стопочку?
      – В какой валюте Хазанову платить будете?
      Избач хвостом виляет, разговор в сторону ведёт:
      – Хорошо-то как, что всё-таки приехали! Ну, как, добрались?
      – По болоту. Плыли мы удачно – не утонули. Товарищ Хазанов – его вы знаете, а я будущий депутат. Могу побеседовать с избирателями за деньги.
      – Документики бы сперва ваши поглядеть, допреж чем с деньгами-то… Справку бы от фиралмонии…
      Предъявил я удостоверение кандидата в депутаты. Квитанцию с гербовыми печатями из сапожной мастерской на Прохины сапоги показывать уже не стали – на слово нам поверили, что мы из филармонии.
      Договор оформили: пять тысяч авансу сразу получили, остальное –  после выступления и после беседы с избирателями.
      Епифан пошёл афиши развешивать и билеты продавать.
      Мы с Прохой даже расстроились: деньги сами собой нам в руки плыли, не надо и нагибаться. Как-то и скучновато всё получилось. Обычное рутинное выступление артистов.
      Сыграли пять раз в дурака. Ленивых деревенских мух на пыльном окне погоняли.
      Дело к вечеру.
      Народ в клуб потянулся.
      Зал битком набитый. Курят. На пол плюются.
      Стали мы розетку искать, куда бы Хазанова воткнуть.
      И тут вспомнили: столбы электрические за болотом мимо деревни прошагали в колонне по одному, в деревню они  не завернули.
      Мать честная! Что делать?
      Епифан просовывается, шепчет:
      – Народ требует. Деньги заплочены. Пора вам на сцену.
      – А где у вас тут, касатик, электричество? Ну, эти, – Прокофий Сидорыч спрашивает, – ну, куда утюги суют. Розетки-то!
      – А! Вам, значит, штаны погладить. Так я живо вам на углях раздую. Ну, как хотите.
      – Значит так, господа, – начинает представление Епифан избач, выйдя на сцену, – значить так. Лещенко с Винокуром не то уехали куда, не то заболели заразным. Вместо них присланы Хазанов и ещё какой-то. Прошу любить и…
      Епифан спустился со сцены в зал. Сел он в первом ряду рядом с мужичком, одетым по-городскому: в пиджаке бостоновом, в кирзовых сапогах. У него  ружьё. Шляпа с пером!  Остальная публика за его спиной – тоже стильная. Кто в треухе, кто в панамке сидит, кто в галоши на босу ногу обутый колено чешет. Один с топором, другой со штакетиной. Толстенная баба – та в подойник деньги из лифчика перекладывает. В дверях косматый мужик с вилами стоит, скребёт ногтями затылок, в рукав сморкается.
      Лесная братва!
      «Может, они цыган с медведями ожидали? А мы со своей филармонией на сцену перед ними лезем!– пытаюсь в обстановке разобраться, размышляю. – Не порешили бы, когда поймут, что не тех им прислали», –  и Прокофия Сидорыча на сцену поскорее выпихиваю, покуда зрители от духоты не возбудились.
      – Я значить, ага, как это? – Прокофий Сидорыч отгыркивется, горло прочищает и весело рапортует:
      – Я, значить, когда в техникуме-то, когда, типа, учился там, по щам был… Гы-гы-гы. И вообще, так сказать, а в щах чего-то, короче, не хватает, положить что ли хлеба они забыли, хлеба, ага. Гы-гы-гы, – и начинает не то икать, не то смеяться.
      И не видит артист плешивый, что Епифан, это не Епифан, а наш старый знакомый, который, по нашим расчётам, должен в тюрьме сидеть. Пальто, шляпу скинул и бороду снял – жарко сделалось – из Епифана Полосатый получился. Под пиджачком роба знакомая. Как мы за бородой его не разглядели? Деньги нам голову затуманили.
      Почтенная публика угрюмо смотрит на икающего юмориста и молчит.
      Полосатый ухмыляется.
      Мужик, что с вилами в дверях караулит и зад себе ногтями скребёт, райского цербера повадками напоминает. Хочу поверить , что померещилось. Рядом ещё один такой же с топором дежурит. Хочу поверить, что со страху двоится…
      На сцену к деду выскакиваю и тихонько ему сообщаю:
      – Прокофий Сидорыч! Глянь, в первом ряду кто сидит. «Хазанова» он для нас придумал. Может, ещё чего… Им что-то другое надо.
      Зрители вдруг развеселились, зашумели – ещё бы! – на сцену второй специалист по щам выскочил.
      Полосатый весь радостью сияет, соседу нашёптывает:
      – Я говорил, я говорил... Это те, каких вам обещал, каких вы хотели.
      Прохе уже  не до щей. От удивления рот разинул, как монумент , застыл с протянутою рукой без ложки.
      Выталкиваю памятник со сцены,  занавески за ним завешиваю.
      – Граждане, никакой он не Хазанов, – говорю. – Это кандидат в депутаты Прокофий Сидорович. Хотел он, как Жириновский, под видом артиста повеселить вас, чтобы скучно не было. Приехали агитировать...
      Полосатый соседу что-то опять рассказывает, сосед хмурится, ружьишко сжимает.
      Душа в европейские ценности немного ещё верует, что зрители из партии «Яблоко» сюда попали, очень она надеется, а голова на хорошее  уже не рассчитывает.
      Смотрю в зал и думаю...
       Если бы знать, на какой политической платформе  хотя бы одной ногой эти бандюки стоят...  ЗПР, ЖПР? Выбор или Наш дом?.. Или сами спонсоры с большой дороги пожаловали?
      Или – мать честная! –  в колодки Проху закуют и по Владимирскому тракту его в Туруханский край погонят. Пешедралом! В вагоне товарном не повезут: здесь откроют ОГПУ не скоро … Свяжут агитаторов сыромятными ремнями, сдадут в третье отделение… Кержаки староверы…
      Или разбойники…. Из блока беспартийных. Из татаро-монгольского ига мимо социализма  как-то проскочили прямо в эпоху плюрализма и консенсуса… Болото под рукой… Утопят! Царствия Небесного, Прокофий Сидорович, тебе снова не видать – Полосатый друг обещал похлопотать о хорошем месте в металлургической промышленности.
      
      И Прокофий Сидорыч, задумчивый, в щелку промеж занавесок выглядывает, затылок ногтями ковыряет. Тоже не знает, какую веру те басурмане, что в зале скучились, исповедуют. Не угадаем – наши греховные речёвки они забракуют и неверных порешат, не допросивши. Куда ни кинь…
      Говорю избирателям, как на духу:
      – Мы с подельником моим, Прокофием Сидорычем, из …
      Опять я в сомнениях: не говорить же им , что мы с большой дороги – всё равно не поверят...
      На почитателей КПРФ только чуточку смахивают, если по скромной одёжке судить-оценивать, но – с вилами, с топорами – политокраска не пролетарская... За кулацкую партию такие могли бы голосовать,  но тех эсеров на политическом горизонте нету, сняли их с выборной гонки ещё в тридцатые...
      Без Первого Партийца  не разобраться, а значит, пора  сматываться.
      – … мы сейчас с Прокофием Сидорычем за плакатами в подсобку сгоняем, плакаты принесём, чтобы  наша платформа стала понятней. Про мутации, про Тунгусский метеорит и покойников вам расскажем.
      Публика моё заявление с восторгом встретила – в ладоши они хлопают, хлопают культурно, как в большом театре. Бостоновый человек с ружьём , слышу я краем уха,   господина Полосатого хвалит. И слышу, шепчет: «Да-а, жулики у тебя  ушлые, первый сорт, даже по столичным нашим меркам, и нахальные, как мои торговые партнёры,   не зря мы тебе двадцать тысяч баксов отвалили, на болоте после представления отдохнём по полной программе». Ушами волшебный стрелок глуховат, и шепчет он так, что даже Прокофию Сидорычу на задах сцены слышно про баксы.
      Мать честная! Ну что ты скажешь?! Прокофий Сидорыч уже в истерике под занавесками по полу катается. И мать-перемать, и опять его жулики обманули, предали и продали, дескать, «сдохнуть ему тут на месте», дескать «в людях он совсем разуверился».
      – Вставай, – говорю, – вставай. Бежать надо. Если плохо этих господ  обслужим, они и Полосатого, и нас в месте с ним в грязном болоте искупают, если раньше не подстрелят. За такие-то деньги! Двадцать тысяч, это сказать! Шкуру с живых снимут.
      Дед кочевряжится. Публика плакаты требует, ногами топает.
      – Вставай, – говорю. – Если мы живы будем, я тебе всю правду расскажу: и кто огурцы унёс, и почему тебя в Рай не берут. Все тайны тебе открою.
      Деда и взяло. Хазанова бросил. Через чёрный ход из подсобки сбежали. Пёр Проха по болоту – брызги по сторонам летели. Крутые пацаны не догнали. Привыкши они по московскому асфальту на джипах кататься. Джипы хорошие, а в наших болотах вязнут.
      Что они с Полосатым сделали – не знаю. Деньжищи отвалили ему большие, и он, видать, теперь где-нибудь в болоте деньги американские отрабатывает, если эти бояре полного удовольствия ещё не получили. Из ружей в него, может быть, пуляют, а он, бессмертный,  по кочкам бегает.
      Ну, Полосатый! Ну, жук! Двадцать тысяч американских рублей в карман положил, а нам только пять тысяч русских выделил.
      Оказывается, подыскал он заброшенную деревеньку, приспособил её для развлечения богатых людей: лапти на заборах вывесил, топоры, вилы купил. Треухи рваные и прочий реквизит в окрестных деревнях за бутылку собрал. Устроил платную встречу с жуликами. И что богатые столичные клиенты должны были сделать с артистами в конце представления – одному богу это известно. В охоту поиграть, или что другое… Программу нам не читали.
      Прокофий Сидорыч в людях разочаровался, в Полосатом ангеле особенно.
      – А ведь как хорошо он обо мне отзывался! Сам водку по стаканам разливал. Магнитофон подарил. Обращался ко мне вежливо, с большим уважением и не иначе как «господин Хазанов». Продал проходимец! Вот и доверяй теперь людям. У, жулики!
      Несмотря на Прохины огорчения, перед нами открылись благоприятные долгосрочные перспективы. Как ни крути, а Полосатый из игры выбыл. С такими деньгами ему нет нужды во дворцы небесные возвращаться. И на земле можно прожить честно и достойно, когда двадцать тысяч зелёных у тебя в кармане, да ещё шоу бизнес. А если его на кочках порешили, ещё лучше: на небеса он без нас отошёл. Других конкурентов нет, и мы с Прохой избирательную компанию выиграли вчистую, хотя до выборов целый месяц.
      Следует подумать о житье-бытье. Тому, кто с головой, теперь жить можно.

      Партиец из санатории вернулся…
      
      p.s.1
      И это всё.
      На том записки Тимофея Петровича закончились.
      И он, и Прокофий Сидорыч пропали внезапно. Везли их на очередную встречу с избирателями, и вдруг на перекрёстке, у Ситной горки, в Мерседес ударила молния. Среди ясного неба. Мерседес загорелся, раздался взрыв, клубы чёрного дыма накрыли и перекрёсток, и окружающие дома. Когда дым рассеялся, люди увидели Мерседес – целый и невредимый. И Партиец, и шофёр сидели в машине, как ни в чём не бывало – тоже целёхонькие и невредимые. Но очень испуганные. Они вышли из машины и стали в оцепенении. Ни Прокофия Сидорыча, ни Тимофея Петровича не было – ни в машине – нигде! И Партиец, и водитель, и случайные свидетели этого необычного явления – все пережили странное чувство, которое трудно выразить словами.
      Было очень грустно. Хотелось идти куда-то, словно кто-то их ТУДА, в это неизвестное место, звал. Но что-то сдерживало. И что-то шептало: идите, идите, идите! Чтобы второй раз этого чувства никогда уже не испытывать – идите! Потому что идти ТУДА всё равно придётся. Так лучше сейчас, сразу, когда так просто и когда так легко, и дорога Туда здесь, рядом.
      Слёзы накатывались на глаза. Вот оно – открытое пространство, черты нет!
      Или всё же потом? Или всё же Туда сейчас?
      Невидимая преграда спасала от главного шага. Люди, словно просыпаясь, расходились. Их час ещё не настал.
      
      p.s.2
      Мешок с деньгами из краеведческого музея пропал.