О жизни, тонущей в пурпуровом огне,
О крыльях, реющих за грёзою надзвездной,
О славе золотой, пылающей над бездной,
О цели творческой священных берегов.
Вяч. Иванов
Умные беседы, тайноведческие лекции, интеллектуальные разговоры перемежались прогулками по замечательным окрестностям швейцарской глубинки. Тишина набиралась в горы как туман в решето. Верхушки елей выглядывали языками колоколов горных впадин. Далеко в лугах шелестели косы крестьян, перекликаясь с резким шелестом полётов птиц над цветущими островками лиловых, красных и жёлтых овалов летнего сарафана земного покрова этих мест.
Ночью были слышны, или только мерещились, звуки невидимых водопадов. А вершины гор отражались в небе фантастическими созвездьями.
По воскресеньям стояла такая тишина, что было слышно, как ласточки оцарапывали крыльями карнизы домов. Чёрно вишнёвые черепичные крыши в долине казались огромными плодами, неустанной в своих выдумках природы. Чистый горный воздух Альп раскрашивал мир вокруг яркими вибрирующими красками. По сравнению с пейзажами Крыма и в особенности Коктебеля с его степными колючками и перекати-поле, здешние пейзажи казались художнику Волошину ненастоящими – вычурными, неблизкими его душе. Они не затрагивали его сердце, а только память.
В дни учёбы Максимилиана Волошина в феодосийской гимназии, он и его друзья ходили в горы за фиалками – это были единственные цветы суровой и скупой крымской весны. В крымской весне, по оценке уже взрослого Волошина, художника, очень мало внешнего и показного, но тем сильнее те весенние токи, которыми проникнута крымская весна. И тем больше опьянения в серых камнях гор, в тонких и скромных веточках и цветочках – выложенных орнаментом на камнях и стенах средневековья, ещё не знающего пышного и показного вычурного орнамента Ренессанса. Эти прогулки были прологом к постепенному развитию талантливого художника красок и слова Максимилиана Волошина.
Каждая творческая личность, и особенно поэты, знают, как это обычно бывает, когда становишься нечувствительным к реальному миру, а видишь, слышишь и чувствуешь только тот мир, который открывается в определённый момент, отвечая на зов внутренних творческих предпочтений, даря художественные переживания собственной реальности. Именно ей затем и отзываются соответствующей вибрацией атомы клеток собственного мозга.
Талант – это трудолюбие. Гениальность – возможность выныривать в этом мире, побыв некоторое время в мире нереальном для среднего человека. То, что нереально сейчас для большинства, станет реальностью для тех людей, что придут после. Задача творческого человека – творить миры, реальные не только для далёкого будущего, но и буквально для дня завтрашнего.
Для человека Света возможности не ограничены. Творить в Свете, значит, дарить бессмертие тем, кто следует за тобой. Плазма мозга подобна плазме Солнца. От этой мысли кружится голова, и грудь наполняется таким вдохновением, что кажется: нет в мире сильнее и счастливее тебя. Переживая подобное состояние чувств, веришь в божественное происхождение человека. И, когда ловишь себя на мелочах, изъянах и несовершенствах, становится стыдно. Невыносимо, мучительно, уничтожаемо.
В этот первый период в Дорнахе Волошин часто бывал у Белого. Тот ему подробно рассказывал о тех циклах лекций, которые Волошин не слышал. Это был период, когда между ними опять вспыхнула горячая словесная дружба, и они разговаривали часами с неослабевающим упоением.
Начинал разговор Андрей Белый. Его странная, но прекрасная голова с непомерно высоким лбом жила как бы отдельно от тела, настолько завораживающе она двигалась в те моменты, когда произносились речи, подобные этой:
– «Вишну Пурана» утверждает, что на Земле установится справедливость. Дух живущих в конце Кали Юги проснётся, станет чистым, как кристалл, и даст начало расе, которая будет следовать законам Крита, или Эпохи Чистоты. – Нить золотистых волос над излучающим свет лицом Андрея Белого усиливала ощущение пророчества:
– «Калки Пурана» рисует приход Аватара в следующих выражениях: «Я возникну в обители Шамбалы. Я перемещу учителей Мору и Девапи на Землю. Я создам Сатья Югу и, уничтожив змея Кали, возвращусь в свою обитель». – Вдохновенно-безумные в такие моменты синие глаза поэта-мистика горели особенным огнём вдохновения:
– Имя Мору похоже на имя Учителя Елены Петровны Блаватской, махатмы Мориа. По слухам он принадлежит к царственному роду. И мне кажется, что всё не случайно и эта наша встреча, и то, что ты здесь среди почитателей мадам Блаватской, основавшей Теософское общество, первой целью которого была работа для всемирного братства человечества. Ведь она, как и твои предки по отцу, из одной губернии - Екатеринославской, если не ошибаюсь. Нас свела одна и та же звезда или планета…
Иногда во время разговора глаза его все время бесконечно расширялись, не мигая, как будто он слышит не только внутри себя, но и где-то ещё здесь какие-то голоса. Он отводил голову в сторону, молча, не мигая оглядывался и шептал одними губами: «да, да». Слушая, он часто в знак согласия, широко открыв глаза, удивленно открывал рот, беззвучно шепча «да, да», много раз кивал головой.
Волошин поддержал Белого:
- «Всё в мире – смысл». В ссылке в степях и пустынях Туркестана, где я водил караваны верблюдов, я узнал, что сарибан, как меня тогда называли, – человек, ведущий караван по пустыне – проводник и водитель на пути к Истине. Так, через символ сарибана я был посвящён в мистерии суфиев. У них душа, джан, и дил, сердце, понимаются как разумная душа, носитель умопостигаемых знаний, и сердце, атрибут Полноты Совершенства. О какой бы любви ни шла речь – мужчины к женщине, мистика к Истине, поэта к своему созданию, газель поёт о Любви. Мне тогда удалось прочитать перевод строк «Каравана» арабского поэта 2 века Фаррухи:
«С караваном шёлка я выступил из Сейстана, шёлка, спряденного из сердца, сотканного из души
С шёлком, сотканным из слов, с шёлком, художник узоров которого – язык.»
Белый оживился:
- У Саади тоже, я помню, что-то о погонщике, постой, а, вспомнил:
«Задержи паланкин, о, погонщик, не торопи караван,
Ведь из-за любви к тому, уходящему кипарису от меня будто жизнь уходит».
– Мне это напомнило Верлена, я, если помнишь, его переводил. Вам не кажется, что у Верлена больше страсти?
Андрей Белый кивнул, соглашаясь, и тут же добавил:
– У Запада вообще больше страсти. Саади пользовался принципом «недоступной простоты» – общая манера держаться у Бориса Николаевича Бугаёва была очень скромная и скорее церемонно-вежливая. На всём его облике лежал отпечаток натуры мягкой, не волевой, но очень чувствительной. Всё его существо буквально вибрировало от каждого сказанного или обращенного к нему слова.
– А я, знаете, тоже люблю песок и тепло. В России мне страшно и холодно. Я верю в чёрта. Я знаю, он существует, но обнаружить, уличить его нет никакой возможности. Живя в деревне, старался из неё убежать. Свинцовое небо, безмерные пространства, странники, пересекающие даль полей. И надо всем этим что-то доисторически древнее, тёмное: страшна русская деревня средней полосы. Кругом – ничего: деревни – косматые звери, изрыгающие дым. В поле подсвистывает, подплясывает, подслушивает сухой бурьян лихой. Иногда бурьян приходит к окнам и шипит там колючками. Есть от чего уйти в России. Боюсь за Россию.
– Мы с Асей побывали в Африке. Сначала зимой морем поехали в Сицилию, но так как там было очень дорого жить в отеле, переехали оттуда в Тунис и там устроились в маленькой арабской деревушке, среди арабов. Понадеялись на хорошую погоду, а там – опять дожди, воющий ветер и непрерывный стук ставен. Половина окон оказались разбитыми. Крыша протекала. В комнатах завывал ветер. Чтобы согреться, приходилось делать пробежки. Но с наступлением весны всё-таки удалось отдохнуть. Весенняя нега, птицы, цветы и арабы, словно цветы. Какая ширь в полях, чувство непрерывного зова пустыни. Странное чувство. Я ведь русский, а с пустыней чувствовал какую-то кровную связь. Может быть, это зов Атлантиды?
Волошин знал о том, что поэт Андрей Белый не мог жить без ассоциаций, параллелей и прямых заимствований. Идея многомерного существования человека, его одновременного пребывания в эмпирике быта и круговращения бытия требовала опоры.
Когда Белый упорно работал над романом «Петербург», его воображаемой опорой были Пушкин, Гоголь. Достоевский и особенно Рудольф Штейнер. Главное его произведение – роман «Петербург», стоивший ему огромных усилий, завершился печатанием весной этого года, всего за несколько месяцев до начала мировой войны.
История есть память и человека, и человечества, истоки которой таятся в глубинах подсознания.
Внешность Бориса Николаевича (Андрея Белого), особенно его манера говорить, и его движения были своеобразны. При первом взгляде на поэта бросались в глаза его лоб, высокий и выпуклый, и глаза, большие, светлые сероголубые, с чёрными, загнутыми кверху, ресницами, большею частью широко открытые и смотрящие, не мигая, куда-то внутрь себя. Глаза его были очень выразительными и часто меняющимися. Овал лица и черты его были очень мягкими. Рассказывали, что мать его, Александра Дмитриевна Бугаёва, была когда-то красавицей и себя таковой считала даже в преклонные годы. Она водила Бориса Николаевича в детстве довольно долго одетым девочкой, в платьице с бантами и длинными волосами в локонах. Она словно боялась, что сын станет вслед за отцом «вторым математиком» и прятала огромный лоб сына под роскошными кудрями. Больше матери боялся отец, что сын вырастет светским молодым человеком – «лоботрясом» из тех, которые в большом количестве увивались вокруг молодой жены известного профессора.
Бореньку буквально раздирали на части. Стычки и ссоры, кончавшиеся часто истериками, были обычны в доме. Естественно, что психика ребенка не могла остаться нейтральной. Сознание неполноценности сопровождало Белого долгие годы. К сожалению, родители Андрея Белого не только критически относились к его творческому пути, но даже считали его самого не вполне нормальным.