Новелла
Её неожиданное появление на лесном проселке не столько удивило меня, сколько напугало. Резко натянув поводья уздечки, чтобы остановить лошадь и не затоптать лупоглазую, я, видимо, перестарался, и жеребец, который реагировал на любое движение узды, вздыбился, едва не выбил наездника из седла. Но, вцепившись в гриву гнедого, перепуганный, я все же удержался и выпучил глаза на эту ненормальную.
- Тпру-у!- лупоглазая смельчачка властно ухватила гнедого под уздцы.- Усмирись, не то седок брякнется оземь.
В глазах лупоглазой плясали голубые бесенята. Они выглядели насмешливыми и лукавыми. Более того, они нахально окружали меня и брали в плен. О! Я готов был с радостью поднять руки и сдаться.
- Подвези-ка, мне недосуг, тороплюсь!- властно приказали эти глаза.
Лесной проселок был извилист и пнист. Ходили по нему только верхами да пешие. Это был самый короткий путь от полеводческой бригады на центральную усадьбу. И часто, особенно утром, здесь можно было встретить конных и пеших.
В мутном предрассветье я озирался по сторонам: не видит ли нас кто? Ни души. Только густой звон комаров с жалами, словно зуб бороны. Полчища кровопийц тут же налетело на нас и принялось грызть, как волки зарезанного оленя. На мне сидело дешевенькое трико, через которое просматривалась кожа, и я почувствовал себя раздетым. Лупоглазая была в ситцевом сарафане, с голыми длинными ногами и тоже оказалась беззащитной от полчищ кровососов.
- Чего рот разинул? Подвинься! - девчонка загадочно ухмыльнулась, выбила из стремени мою ногу, и не успел я смахнуть со щеки дюжину комаров, как она оказалась в седле, точнее, её пятая точка упиралась в невысокую луку, а «передок» был полностью на моем «передке».Упругие торчащие девичьи груди уперлись в мою грудь. И, о Боже! (пока я соображал, какова же получилась пирамида, можно ли двигаться в таком положении и управлять лошадью?), внезапно почувствовал неимоверный жар, исходящий от седла. Не плеснула ли туда эта отчаянная кислоты, не началась ли какая реакция?
Мне стало тесно в трико, и я опасался за его сохранность.
Лихая наездница хлестнула коня талиной, лошадь зарысила, и, ничего не соображая, мы стали трястись в такт бегу гнедого.
Эту лупоглазую девчонку я заметил сразу же, как только наша группа студентов-второкурсников оказалась на току, где нас ждали горы зерна для перелопачивания. Странно, мне показалось, что она была одна возле огромного золотистого и парующего вороха. И никого больше! Глазищи и цветастый ситцевый сарафан, ниже загорелые стройные ноги, от которых автоматически загребается лопатой зерно и перебрасывается в другой ворох для просушки. Не помню, как я очутился рядом с лупоглазой и поплыл по озерам её глаз.
- Смотри, не утони!- услышал я насмешливый бархатистый голос.- Откуда вас пригнали?
- Ты меня спрашиваешь? – очумело тряся головой, изрек я.
-Кого же еще?
-Нас с пахоты сняли. Мы на дальней бригаде живем. А почему ты одна здесь?
Лупоглазая упала пятой точкой на ворох зерна, приставила ко лбу ладонь и резко повернула её, наполняя свой жест известным смыслом. Вокруг прыснул девичий хохот, а зерновые вороха вздыбились и поплыли перед глазами, как бесконечные песчаные барханы с девушками и деревянными лопатами в руках.
- Ничего себе, сколько вас!- изумился я и шепотом добавил:- Почему же сначала я увидел только тебя?
Солнце после проливного дождя жгло, и мы весь световой день лопатили влажное зерно, которое все поступало и поступало с полей. Правда на следующий день хлеб пошел сухой, и его разгружали в амбары. Но подмоченные дождями зерновые курганы никак не могли просохнуть, и мы несколько дней вместе с деревенскими девчатами и женщинами сушили вручную хлеб. Он горел. На нем можно было поджариться, как на печке. Всюду, куда бы я ни глядел, передо мной стояла лупоглазая голенастая Юлька с бархатным голоском. Я пытался понять, как это происходит, наконец, спросить девушку: почему она все время вертится перед моими глазами, но посчитал это глупостью.
«Не мираж ли передо мной?- спрашивал я себя, - не случилась ли со мной беда?»
Наступил вечер, работы оканчивались, и лупоглазая исчезла, хотя мне хотелось позоревать с нею. Потом выяснилось, что на току с Юлькой работала её мать, и все деревенские люди по лесному проселку уходили в деревню.
Этот проселок был мне хорошо знаком. Из всей нашей группы бригадир выбрал меня в качестве посыльного. Каждое утро, чуть свет, он поднимал меня, вручал сводку о проделанной за сутки работе. Сонный я садился на гнедого жеребца и скакал на центральную усадьбу по лесной ухабистой тропе. За этот труд мне начислялась дополнительная зарплата. На обратном пути я заезжал к бригадиру домой, и его жена поила меня, как кота, парным молоком и сливками, отправляла со мной мужу домашний харч. Поначалу я роптал на недосып, но вскоре втянулся и был вполне доволен своей судьбой.
В то знаменательное утро я как раз ехал с бригадной сводкой. Зерна на току поубавилось, нас, парней, снова перевели на пахоту, и, сожалея о такой перемене, я затосковал по лупоглазой Юльке, мечтая ненароком встретить её в деревне или на току, мимо которого каждый раз проезжал. Но Юлька на глаза не попадалась. И вот надо же такому случиться! Она сидела у меня на коленях, и я чувствовал, что трико мое рвется от могучей мужской силы, приведенной в действие горячими Юлькиными ляжками.
Губы наши соединились. Юлька зажмурилась, я – тоже. Мы задыхались от поцелуев и горячей волны исходящей от сплетения наших ног.
Не помню, кто первый решился выпустить этот жар наружу, но наши руки устранили те препятствия, которые означались тонкой материей. Плен окончился, наступила свобода действий, восклицаний и междометий! Лошадь продолжала добросовестно трясти нас мелкой рысцой, ложе, на котором мы занимались вечным неувядающим действом, плыло вместе с нами и удлинялось в несколько километров, петляя по лесной тропе. Гнедой то ускорял шаг, то уменьшал его, подгоняемый нашими стонами и всхлипами, теми непроизвольными движениями ног, которые не то сводило судорогами, не то от неимоверного сладострастья, которое ни я, ни лупоглазая партнерша не испытывали прежде, словно мы находились на сказочном вибраторе, несмотря на неудобства седла, где мы так чудесно разместились.
Замечу, мы не могли остановиться, спешиться и завалиться под березу. Во-первых, я спешил к сроку со сводкой, во-вторых, нас бы со всеми потрохами сожрали комары и, в-третьих, а это было самое главное, кто мог догадаться, что мы в такой позиции занимаемся любовью, а поцелуй не самое страшное преступление для молодой парочки.
И в самом деле, дважды от нас шарахались встречные прохожие, провожая недоуменными взглядами в молочном мареве рассвета, которых мы, впрочем, не замечали.
Наконец, в просвете меж деревьями мелькнула деревня, и я, теряя равновесие от пика наслаждения, упустил стремя, стал заваливаться вправо и кувыркнулся в изнеможении с лошади в густую траву, увлекая за собой Юльку.
Гнедой вздыбился, дико заржал и умчался без седоков в деревню.