…Оно совсем невесомое, это письмецо. Белый легонький пакетик. Но когда я достаю его из ящика письменного стола, он оттягивает мне руки, а сердце сжимает кольцо тоски и боли. Весточка из ниоткуда, послание, на которое нельзя ответить, ибо никому из живущих не проникнуть в прошлое, обманув время, и не вручить письмо адресату, которого уже нет в живых…
Когда я вспоминаю о том, что произошло со мной семь лет назад, я невольно ощущаю, что типичность, банальность случившегося никак не вяжется с тяжелыми раздумьями об этой истории, с тем чувством полуосознанной вины, которое не покидает меня уже столько лет. Прошлое, каким бы оно ни было, уже погребено под многочисленными слоями прожитого. Прошедшие годы так изменили меня, что, вспоминая, я уже не могу ручаться за достоверность того, что еще удается вспомнить. И все, что я домысливаю, досочиняю, уже воспринимается мною как сущая правда, и теперь, после стольких лет домысливания и додумывания уже невозможно прочертить линию, разделяющую правду и вымысел и невозможно восстановить по крупицам, что еще держатся в памяти, мозаику прошлого.
Я редко перечитываю это письмо, знаю, как мне бывает плохо после этого. Но проходит месяц, другой, я запираюсь в кабинете, вскрываю конверт и окунаюсь с головой в прошлое семилетней давности, из которого я и храню это письмо. Прочитав его, я подолгу сижу, прикрыв глаза и откинувшись на спинку кресла. Такое состояние – забытье, полудрема, помогает мне вспоминать. Тогда память – словно книга. Листы аккуратно сброшурованы и пронумерованы, к памяти прилагается оглавление, ты находишь интересующее тебя место и … читаешь.
Я пытаюсь вспомнить, как оно было на самом деле. Правда, все мне вряд ли удастся вспомнить. Всегда ведь найдешь в своей памяти то, что не захочешь вспомнить, а что–то попросту забыл. В памяти можно найти все, что угодно и, в зависимости от настроения,выискиваешь то самые светлые места, то все плохое, что есть в тебе. Ну а уж если вспоминать то, что представляет собой тайну для окружающих и немножко для тебя, то тут без воображения не обойтись.
Воображение избавляет меня от необходимости лгать самому себе. И, если бы не это, вряд ли бы я стал рассуждать об этой истории. Воображение позволяет мне представить ее лицо, черты которого я давно забыл, позволяет вновь удивиться смешному вздернутому носику, грустным глазам и огромным очкам с одним треснутым стеклом, кажется – левым.
Я обрадовался той командировке. Но меня привлекала не работа, а возможность изменит ритм жизни хотя бы на неделю. Не ошибусь, если скажу, что необходимость как-то перестроить привычный уклад повседневного существования – свойство молодости. Старость находит удовольствие в однообразии, для молодости же однообразие губительно. А я был молод, и мне до чертиков захотелось уехать куда-нибудь, все равно куда. И подвернувшаяся командировка избавила меня от глупостей, на которые я, к счастью, все еще способен. Для кого-то поездка – развлечение, кого-то влечет романтика, а для меня такая перемена места – возможность вырваться из жизненного круга, который каждый из нас создал сам для себя. Работа, дом, друзья. Одна и та же работа, один и тот же дом, одни и те же друзья. Такое постоянство приводит к потере чувства реальности, и ты начинаешь ощущать бег времени лишь тогда, когда случай, счастливый или несчастный, вдруг вырывает тебя из этого круга…
Я вспоминаю встречу с ней в банальном пристанище командировочных и бродяг. Гостиница была плохонькая. Мне с трудом удалось получить место в номере, где уже жили два наладчика холодильных агрегатов из городка с каким-то мудреным названием. Мне нужно было что-то выяснить у администратора, я вышел в коридор и тут увидел чудо. На месте дежурной сидела девушка лет 18-20-ти, не больше. На ней были старенький желтый свитер и черная шерстяная юбка. Из-под большущих очков – озабоченный взгляд. Она старательно делала записи в журнале учета постояльцев, или что-то в этом роде. Я с минуту наблюдал, как она работает. Девушка заметила меня, и мы разговорились. Я болтал без умолку и под конец предложил ей выпить со мной. И она …согласилась!. Пристально посмотрела на меня и сказала, что выпьет с удовольствием, но не сейчас, а попозже, у нее много работы. Тогда, чтоб как-то убить время, я отправился прогуляться по городу, в котором был впервые.
Настоящее неинтересно, прошлое замечательно, будущее всегда загадочно и таинственно. Но проходит время, когда оно становится настоящим, а, значит, неинтересным. А вот с настоящим, которое становится прошлым, случается страшная метаморфоза. Ты вдруг находишь приметы счастья, ускользавшие от внимания раньше, и начинаешь ценить минуты радости, выпавшие на твою долю…
Мы сидели в холле и курили. Сигареты здорово сближают людей. На журнальном столике стояла бутылка коньяка и пара изящных хрустальных бокалов, которые я из-за какого-то чудачества неизменно беру с собой в дорогу. Было уже далеко за полночь, а мы все говорили и говорили. Беседуя, я все время ощущал нереальность происходящего. Ночь, тишина и полумрак создавали особое настроение, когда любое слово, сказанное со значением, или случайно брошенное замечание сближают людей. И совсем не хотелось лгать. Вслед за поцелуем меня охватило желание что-нибудь сломать, разбить. Схватить пустой бокал было делом секунды. Хочешь, я раздавлю его рукой, зачем, я верю, что раздавишь, и я пальцами ломаю стекло. Боль показалась сладостной. Осколки впиваются в кожу, кровь капает на столик, на кусочки шоколада, на ковер…
Когда я размышляю об этой истории, меня пробирает дрожь. Ведь если я счастлив сейчас, кто знает, как сложилась бы моя судьба, если бы кто-нибудь в этой истории не сказал того, что было сказано, и не промолчал бы там, где нельзя было сказать ни слова. Я благодарен судьбе за то, что все было так, как оно и было на самом деле, а та мука, которую я испытываю, глядя на тщательно запечатанный конверт, относится только к моей способности воспринимать прошлое как трагедию.
Она долго отмывала мою руку от крови, перевязывала ее бинтом. Я отчетливо помню убогость ее служебного номера, выгоревшие занавески на окнах, огонек сигареты и приглушенный шепот. Где-то рядом рушились скалы, взбунтовавшееся море поглощало обетованную землю и брызги его достигали солнца, ветер срывал крыши с домов, земля и небо перевернулись и я стал падать вниз, на секунду ощутив страх как в детском сне, и время отступило перед вечностью мира и нежностью, захлестнувшей меня, и вдруг вернувшей миру гармонию, и тишина, наступившая вслед за катаклизмами вселенной, разом успокоила и растворила меня в себе…
Я сидел в кресле с сигаретой, о которой давно забыл, пепел падал мне прямо на брюки. Ее лицо было печальным, но не чужим. Мы почти не спали и теперь не знали, что прибавить к словам, сказанным ночью.
Все муки и мучения сторицей окупаются минутами счастья. А мне так не хватало их. Воспоминания о минутах счастья – золотой фонд моей памяти, мое единственное богатство и мое спасение.
В этой истории нет больше ничего, что хотелось бы мне вспомнить. Через полгода я получил первое и последнее ее письмо ко мне, письмо, которое мне было бы лучше не читать. Я, конечно, послал ей ответ. Разве мог я знать, что она не получит его? Разве мог? И как я мог предугадать, что содержалось в коротенькой записке администратора гостиницы, строчки которой плясали у меня перед глазами…У нее была больная печень и почки...
Но почему память тащится за мной как побитая собака, почему так мучительны воспоминания, от которых не уйти, и зачем я храню это письмо, ставшее для меня такой мукой? И я знаю наперед – у меня не поднимется рука ни сжечь это письмо, ни порвать в клочки, как я это делал не раз. И я знаю, что никогда не смогу увидеть ее еще раз, не смогу взять за руку и заглянуть в глаза, знаю, что история закончена и еще одна глава моей памяти завершена и в конце поставлена точка, что я не смогу никогда дописать хотя бы слово и не смогу что-нибудь изменить в ней. Все пропало, ничего не вернуть, ничего не переделать…
Мне хочется кричать от беспомощности что-то изменить. И как хочется увидеть ее вновь. Я уже не припомню ее лица, у меня нет ее фотографии. В памяти всплывают лишь какие-то мелкие черточки, тембр голоса , цвет кожи и смешные очки с одним треснутым стеклом, кажется – левым…
…Оно совсем невесомое, это письмецо. Белый легонький пакетик. Но когда я достаю его из ящика письменного стола, он оттягивает мне руки а сердце сжимает кольцо тоски и боли. Весточка из ниоткуда, послание, на которое нельзя ответить, ибо никому из живущих не проникнуть в прошлое, обманув время, и не вручить письмо адресату, которого уже нет в живых…
1985 г.