Работать было обязательно, иначе молодых ушлют на «трудовой фронт» в далекую Германию. Работать было жизненно необходимо, чтобы прокормить многочисленную семью до желанной Победы: ведь многим из нашего интернационального клана даже нос высовывать из дома было нельзя. Побег из Симферополя в румынскую зону в 1942 году, если и не был забыт, то говорили о нем в семье уже не часто. ( Тогда погибла двоюродная сестра мамочки – Ева Шайтан. Она побежала при окрике «Хальт!» (стой!) и была застрелена фашистским патрулем).
Дядя Катык, 1889 г. рождения, раненный в 1941 на оборонительных окопах, взятый в плен, был выпущен из лагеря военнопленных умирать на воле, хотя по возрасту уже не подходил для работы на германский рейх, однако немцы к концу оккупации Крыма очень сторожко относились к каждому гражданскому мужчине, видя в нем партизана. Что уж говорить о брате Толике, 14-летнем подростке, который внешне выглядел старше своего возраста и мог быть схвачен немцами и без суда и следствия отправлен в Германию!
Значит, добывать хлеб насущный приходилось женщинам – старшей и младшей маминым сестрам и мамочке. Старшая тетка, очень контактная и легкомысленная, меняла одежду и семейные реликвии на кукурузные початки и топливо. Початки терли один о другой. Крупные желтые зерна сыпались на подстилку, как частый июльский дождь в грозу, - это было весело и красиво. Потом большие камни - жернова самодельной ручной мельницы рушили эти желтые зерна-зубы в крупу. В старинной кофемолке немного крупы мололи для детской каши – мамалыги. Иногда бабушка ради забавы давала мне покрутить ручку кофемолки, придерживая сверху мою руку своей рукой – так она обманывала меня, будто я помогаю ей: тоже работаю.
Рукодельница мамочка из остатков цветного довоенного креп-жоржета и цветастого крепдешина, маркизета и батиста (мама не носила покупных платьев – она заказывала их у модистки – так тогда называли портных) создавала разной величины кокетливые сувенирные носовые платочки, обвязывая их крючком нитками мулине. Нитки « краше» шли на изготовление тюбетеек. Весь этот товар находил спрос в нарядном парадном, где жила средних лет женщина, о которой соседи не очень хорошо отзывались. А в разговорах с младшей сестрой мама называла соседку «о-распу». Я спрашивала мамочку, что значит это слово, но мама вечно уводила разговор в сторону. У соседки часто бывали гости – девушки с германскими офицерами. (Только спустя двадцать лет, уже став учителем, я узнала, что эта соседка Анна, заслуженная железнодорожница, удостоена многих воинских наград, потому что была связана с Крымским подпольем).
Однажды соседка Анна принесла маме заказ – сшить из двух немецких офицерских кашне кофточку. Мама, которая умела вязать, вышивать, плести, никогда не шила. Но Софья Петровна, старая учительница музыки, быстро нашла выход: «Ты после родов такая же тоненькая, как эти…(она назвала их по-немецки неприличным словом), распори платье, какое не жалко,- будет тебе выкройка для них». При слове «них» Софья Петровна брезгливо повела плечами и слегка вздернула подбородок. (Воспитанная до революции, она даже в бомбоубежище строго держала прямой спину и при воющей сирене не втягивала голову в плечи).
Свой рассказ-воспоминание я назвала «Надя «Шварц», но вот никак не доберусь до основной линии – все отклоняюсь на «боковые ветви», хотя и они очень важны для колоритного исторического повествования.
Роль маминой младшей сестры оказалась последней точкой над «i» в выживании в оккупации в Крыму, особенно в последний год. (О потерях в войну я уже говорила в рассказе « Выжить!»)
Тетя Надя, инженер по авторезине, была вынуждена работать в немецком госпитале. Серьезная и ответственная, она произвела впечатление на «работодателей», и те «доверили» ей выносить отходы с кухни. Чаще всего это был кости, говяжьи и свиные, из которых варили бульон для раненых немцев. На кухне работали и другие женщины. Некоторые заигрывали или заискивали, прочие делали вид, что не замечают, но открытую враждебность никто не выказывал – опасно было! На кухне работал молодой парень Клаус, которого все русские звали Иваном. Он и вправду очень походил на Иванушку - дурачка. Однако умом бог его не обидел. (Думаю, что Клаус был пацифистом, призванным уже на изломе войны, или просто добрым христианином). Мою тетку Надю Клаус прозвал Надя «Шварц» в отличие от светловолосой Нади. (Караимы в основном черноволосые и темноглазые: «кара» - по-тюркски «черный». У Маяковского в стихотворении «Евпатория» есть такие строки: «В дым черны, в тюбетейках ярких караимы-евпаторьяки, и, сравнясь, загорают рьяней москвичи - евпаторьяне…»).
Видя, что у Нади Шварц много иждивенцев, Клаус старался положить в ее торбу мозговые косточки или длинные трубчатые, из которых хорошо выбивался мозг. В доме у нас постоянно топилась печь, и на плите все время стояла огромная кастрюля с костями. (Тьфу, до сих пор не выношу этот запах! Потому и холодец никогда не варю!) Бульон был мутный, как вода при полоскании белья после плохого мыла. Но на остывшем бульоне всегда оставалась тоненькая пленка жира, который осторожно снимали шумовкой. На нем мамочка жарила «галушки». Тесто на соленой воде скатывали в жгутики, резали – вот и вся премудрость. Мне нравилось катать тугие жгуты. (Сейчас, когда я вижу, как мои ученики занимаются изготовлением картин из пластилина, первоначально скатывая его в жгутики, ко мне приходит наяву обонятельное воспоминание – галушки, жарящиеся с луком на говяжьем жиру, который застывает на губах, как свечной воск).
В конце марта 1944 года Клаус потащил за руку Надю Шварц в подсобку. Тетка очень удивилась: никогда Клаус не позволял себе таких вольностей. Но, приложив палец к губам, Клаус прошептал: «Sehr wichtig!» (« Очень важно!»). Все, что угодно ожидала тетка, только не признания Клауса: «Гитлер капут! Надия, прячь Франьку!» - и он выразительно показал ребром ладони на свою шею. (Франц Ольшанский, муж тети Нади, часто встречал ее у госпиталя, расположенного в школе на параллельной улице)…
«Долото колодца остается!» - строчка из стихотворения моего школьного друга, Женьки Алексеева, стала мне понятна только лет в сорок, когда я показывала своей совершеннолетней дочери колодец, в котором давным-давно никто из жителей уже не нуждался и в котором уже в начале 1944 года почти не было воды. Именно построенный на века для всех жаждущих глубокий колодец с дубовой бадьей на цепи с крупными звеньями спас трех мужчин нашего рода – Катыка, Франца и Толика – от карателей. Да еще госпожа Удача, так как карательный отряд был остановлен буквально «in einem Katzensprung» - на расстоянии «кошачьего прыжка» от наших ворот.
Чем дальше уходит время от тех страшных военных событий, тем четче вижу я многие детали моего оккупационного детства, словно я смотрю в прошлое не в очках с цейсовскими стеклами, а в телескоп в планетарии. И сегодняшние события на Украине отрыгиваются горечью прошлой войны.
Неужели не поумнеем?!?